И вот прошла теплая, не по сезону, ночь накануне Рождества Пресвятой Богородицы. Только под утро начались легкие заморозки. Еще не наступил рассвет, а все русские полки были на своих местах. Если и удалось вздремнуть кому-то перед битвой, то только самую малость. А как заснуть, когда нервы на пределе, ведь для большинства это была первая битва в их жизни, а для многих и последняя. Может быть, последний рассвет в твоей жизни… Кто ведает? Бог ведает. Только опытные дружинники могли спать коротким, тревожным сном или спокойно молиться Христу и Пресвятой Богородице.
Неразличимая в темноте стояла русская рать между речками Смолкой и Нижним Дубиком. Впереди еще ничего не было видно, но каждый воин чувствовал: вот он, враг, перед тобой, вот она, страшная ордынская рать. Оба войска стояли и ждали рассвета. И вот оно пришло, утро Куликовской битвы.
***
Появились первые, почти горизонтальные лучи света. Они поднимались все выше и выше, вытесняя сумрак. Воины начали различать силуэты друг друга, стали видны целые шеренги. Но соседних полков не было видно, и тем более неприятеля. Стоял густой туман. И русским это было весьма кстати: в тумане засадный полк ушел в зеленую дубраву, и татары не заметили этого.
В рассеивающемся тумане воины начали различать хоругви и знамена. Вдруг во множестве заиграли боевые трубы. Оживились кони, забились отвагой сердца ратников. И радостно им было узнавать в рассеивающемся тумане свои и соседние многочисленные полки, выстроенные по совету крепкого воеводы Дмитрия Боброка Волынца.
Когда же наступил второй час рассвета, откуда-то из тумана зазвучал заунывный, трубный звук. Это враг напомнил о себе. Он здесь, он рядом, возможно, всего на выстрел стрелы, но пока невидимый. Сколько их? И тревога стала проникать в сердца воинов. Но еще громче заиграли русские трубы, а татарские словно онемели.
Эти трубные звуки автор «Сказания о Мамаевом побоище» принял за стон матушки-земли. «Земля стонет страшно, грозу великую предрекая на восток вплоть до моря, а на запад до самого Дуная, и огромное то поле Куликово прогибается, а реки выступают из берегов своих, ибо никогда не было стольких людей на месте том».
***
И вот сел великий князь Дмитрий Иванович на своего лучшего коня и поехал по полкам, укрепляя в вере и мужестве своих воинов. Его проникновенные слова записал летописец: «Отцы и братья мои, Господа ради сражайтесь, и святых ради церквей, и веры ради христианской, ибо эта смерть нам ныне не смерть, но жизнь вечная; и ни о чем, братья, земном не помышляйте, не отступим ведь, и тогда венцами победными увенчает нас Христос-Бог и спаситель душ наших». «Боже, даруй победу государю нашему», – дружно воскликнули воины в ответ на речь Дмитрия.
Укрепив полки, снова вернулся князь под свое чермное знамя с изображением Господа и Спаса нашего Иисуса Христа, что стояло в центре большого полка. Но не остался князь под княжеским стягом. Сошел он с коня своего и, сняв доспехи княжеского достоинства, надел доспехи простого дружинника. А коня и доспехи свои отдал великий князь другу своему, тысяцкому Михаилу Бренку, и поставил его под княжеский стяг, а сам встал в первую шеренгу большого полка.
Стали князья убеждать его, говоря, что дело его издали наблюдать за битвой и распоряжаться другими. Но в руки Господа передал князь воинство свое, а князьям и слугам своим ответил: «Где вы, там и я; скрываясь позади, могу ли я сказать вам: о, братья, умрем за Отечество; слово мое да будет делом: я – начальник и стану впереди и хочу положить свою голову в пример другим».
В это же время прискакал к нему второй посланник с грамотой от преподобного старца игумена Сергия Радонежского, а в грамоте той было прописано: «Великому князю, и всем русским князьям, и всему православному войску – мир и благословение!».
Укрепился великий князь еще больше твердыми бронями и громогласно воскликнул: «О великое имя Всесвятой Троицы, о Пресвятая Госпожа Богородица, помоги нам молитвами той обители и преподобного игумена Сергия; Христе Боже, помилуй и спаси души наши!».
***
Неторопливо и величаво вставало над землей небесное светило. И чем выше оно поднималось, тем ниже к земле опускался туман, растекаясь белой манной по ложбинам и низинам широкого поля. К одиннадцати часам дня (6 часам по древнерусскому счету) туман окончательно рассеялся, и на поле Куликовом явственно стали видны две рати.
Даже своим видом они знаменовали противостояние мрака и света. Солнце всходило из-за спин татар, отчего ордынская рать казалась сплошной темной лавой, заполнившей собой все поле. Ужаснулись ратники огромному числу противника, стоявшего перед ним, но все новые и новые орды и отряды стекались со всех сторон на поле, и уже казалось, что не останется даже места для сечи.
Войско Мамая выходило на поле двумя конными ордами (тьмами) по краям, а в центре шла закованная в латы пехота (генуэзцы). Вдали у Красного холма виднелся конный резерв, а на холме сам «безбожный царь» Мамай с тремя князьями следил за ходом разворачивающейся битвы.
Русское же войско блистало в лучах восходившего осеннего солнца. «Шеломы же на головах их как утренняя заря, доспехи же аки вода сильно колеблюща, еловицы же шеломов их аки пламя огненные пышутся», – писал летописец. Посреди войска развевалось алое великокняжеское знамя с изображением Нерукотворного Спаса и множество других христианских стягов и хоругвей.
Со времен Крещения Руси русские рати всегда выходили на сечи с врагами с изображением на знаменах и хоругвях Иисуса Христа как бы в подтверждение Его слов: «Врагов же моих тех, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите сюда и избейте предо мною» (Евангелие от Луки, гл. 19, ст. 27).
***
Еще войска не сблизились на расстояние встречного боя, как из состава ордынского войска выступили отряды легкой конницы. Несколько тысяч всадников пустились вскачь к передовому полку. Легкая конница, вооруженная луками и палашами, защищенная круглыми щитами и кольчугами с вплетенными в них стальными пластинами, по военной тактике монголов, заложенной еще Чингисханом, всегда затевала бой. Этот военный прием, получивший название «хоровода», был очень опасен и эффективен. Заключался он в том, что конные лучники, выстраиваясь по отрядам цепью в круг, начинали атаку, «вращаясь» перед фронтом противника по часовой стрелке, – так что мишень всегда была слева от стрелка, т. е. с самой удобной позиции для стрельбы из лука. В зависимости от длины фронты каждый стрелок успевал сделать 2-3 выстрела, после чего он уходил их зоны стрельбы. Продолжая движение по кругу, он мог подготовиться к очередной серии выстрелов, не подвергаясь опасности. Противник же оставался практически неподвижной мишенью. Тучи стрел, пущенные всего с 20-40 метров, точно попадали в самые уязвимые места. Лучники уже на первой стадии боя не только изматывали противника, но наносили ему невосполнимый урон. Иногда уже после «хоровода» противник бросался в бегство. А если стоял, то по ослабленному войску наносили удар тяжеловооруженные копейщики или тяжелая кавалерия.
Так было и в утро Куликовской битвы. Вытянув шеи и прижав уши, кони во весь дух помчали своих седоков к русскому строю. Мамай уже предвкушал первую победу, всадники же приготовили свои луки со стрелами, чтобы начать «хоровод». Однако все вышло не так, как завещал Чингисхан. Не успели татарские всадники выстроиться в круг, как навстречу им вылетели всадники сторожевого полка, выстроенные по бокам передового полка. В короткой лобовой схватке они рассеяли татарскую легкую кавалерию, и те, потеряв в стрелковой дуэли и рукопашной схватке несколько сот человек, скрылись в гуще своего войска.
Это был первый конфуз Мамая и тактическая победа Дмитрия Ивановича, ведь татары не смогли использовать свой излюбленный прием. Мамаю пришлось начинать лобовую атаку, так как для фланговых ударов не было места. Центр ордынского войска, где стояла тяжеловооруженная генуэзская пехота, медленно двинулся вперед; за ним последовали конные крылья, тоже сближаясь с русскими полками. Но, не дойдя несколько десятков метров до передового полка, войско Мамая остановилось. Так прошло еще некоторое время. Уже близился полдень, но ни та, ни другая сторона не вступали в битву. Но вот с татарской стороны выехал на коне поединщик.
***
Татарский поединщик был весь защищен длиннорукой кольчугой, покрытой золотыми пластинами, с золотыми наплечниками. На голове его был шлем с золотыми накладками, а за спиной – небольшой круглый щит, весь расписанный узорами. Но более всего поражало его огромное четырехметровое копье. Он был страшен и свиреп, подобен видом библейскому Голиафу, «пяти сажень высотой и трех сажень шириною». Звали его Челубей Тамир-Мурза, а родом он был печенег.
Осадив своего разгоряченного коня, Челубей встал напротив передового русского полка и, потрясая копьем, стал вызывать на единоборство кого-либо из русских витязей. Но куда там русским мужикам и горожанам тягаться с профессиональным воином, который отличался не только огромной силой, но и особым мастерством военной выучки! Князья и бояре тоже колебались, ведь многие из них знали, что Челубей не раз побеждал своих противников перед битвой.
Прошло несколько минут, но никто не выезжал из рядов русского воинства. Все понимали ответственность момента, ведь поединку всегда придавали сакральное значение. Поражение в нем расценивали как предвестие поражения всего войска.
А тем временем «татарский Голиаф» продолжал гарцевать на виду у передового полка, глумясь и насмехаясь над нерешительностью русских. Смеялись и татарские воины, ухмылялся сам Мамай, видя издали, что никто не выезжает из русских рядов. Но не до веселья было великому князю Дмитрию Ивановичу, впору самому выезжать на поединок, благо не в княжеских доспехах он был, но разве можно рисковать князю в столь решительный момент?
И вот не стерпело сердце воина-монаха Пересвета, что вместе с Ослябей был благословлен преподобным Сергием на битву с заклятым врагом христианства Мамаем. Вот как пишет об этом автор «Сказания»: «И увидел его Александр Пересвет, монах, который был в полку Владимира Всеволодовича, и, выступив из рядов, сказал: «Этот человек ищет подобного себе, я хочу с ним переведаться!» И был на голове его шлем, как у архангела, вооружен же он схимою по велению игумена Сергия. И сказал: «Отцы и братья, простите меня, грешного! Брат мой, Андрей Ослябя, моли Бога за меня! Чаду моему Якову – мир и благословение!».
***
Пересвет и Ослябя были родными братьями и происходили из боярского рода, служившего брянским князьям. В те времена было обычным явлением иметь два имени – одно славянское, восходящее еще к дохристианским временам, а другое православное, дающееся при крещении ребенка. Так, Пересвета звали Александр, а Ослябю – Андреем. Достигнув ратного возраста, братья пошли служить брянскому князю Дмитрию Романовичу. Старший, Пересвет, служил в дружине князя, а его младший брат, Ослябя, был направлен нести службу в город Любутск, что на границе Брянского княжества. И стали они опытными воинами, о которых автор «Слова» в патетической форме писал: «Андрей перед собой сотню гнал, а Пересвет – двести». Затем они служили новому князю Дмитрию Ольгердовичу, отец которого, Ольгерд Литовский, прибрал брянские земли к Литовскому княжеству. Но после смерти отца в 1377 г. Дмитрий Брянский и его брат Андрей Полоцкий не захотели служить своему брату Ягайло и поддерживали союзные отношения с Москвой.
Быстро проходит молодость, и многие воины, обремененные на склоне лет душевными и телесными недугами, уходили в монастырь, чтобы стать воинами Царя Небесного. Так, братья Александр и Андрей незадолго до Куликовской битвы постриглись в монахи в обители преподобного Сергия Радонежского, сменив доспехи на монашеские схимы.
Но вскоре по промыслу Божьему Пересвет и Ослябя оказались в войске князя Дмитрия Московского, идущего на войну с Мамаем. Появление среди русского воинства двух всадников в черных монашеских одеяниях, идущих по благословлению самого Сергия Радонежского на брань, подняло в рядах русских ратников воинский дух и для многих послужило примером.
Были, конечно, среди русской рати священники, но присутствие двух монахов-воинов имело особое молитвенное предстательство перед Судьей всех народов. По преданию, когда русское войско шло к месту битвы, Пересвет на одной из стоянок молился в келье отшельника. Уходя после молитвы, он оставил в келье свой монашеский яблоневый посох. Уже после Куликовской битвы, возвращаясь домой, великий князь Дмитрий построил возле кельи часовню в честь своего небесного покровителя, святого воина-великомученика Дмитрия Солунского. Впоследствии здесь был основан мужской Дмитриевский Ряжский монастырь, что в 7 км от города Скопина. А посох Пересвета до сего дня хранится в краеведческом музее Рязани.
***
Поединщики между тем съехались в центре поля, обмеривая друг друга взглядами. Челубей с удивлением смотрел на смельчака, дерзнувшего принять его вызов. Тот был в странной черной одежде с белыми крестами, под которыми, как думал печенег, скрывается кольчуга, с маленьким круглым красным щитом и небольшим копьем, которое на два с половиной локтя было короче его копья. Пересвет тем временем оценивал противника. Он понял, что копье Челубея длиннее его копья, и тот скорее сшибет его с седла. «Но Господь не даст посрамить русское воинство», – подумал инок.
Богатыри разъехались на расстояние, необходимое для разбега. Осенив себя крестным знамением, первым бросился на печенега Пересвет, произнеся: «Игумен Сергий, помоги мне молитвою!». Подняв свое тяжелое копье, навстречу ему под улюлюканье мамаева воинства помчался Челубей. Русские же воины взмолились: «Боже, помоги рабу Своему, Пересвету».
И ударились они крепко копьями, так что «земля едва не проломилась под ними». В ужасе увидели татары, как рухнул навзничь Челубей и лежал без движения, а Пересвет, припав к шее коня, поехал в сторону русского воинства. Взревели восторженными голосами русские, но крик их притих, когда, подъехав к рядам передового полка, воин-монах замертво упал со своего коня.
Незащищенная грудь Пересвета была пронзена копьем Челубея, но эта сквозная рана позволила Пересвету приблизиться к противнику на удар его копья. Удар копья Пересвета пробил кольчугу Челубея и выбил его мертвым из седла.
Оба воина-поединщика поразили друг друга насмерть. Но в глазах той и другой стороны победа осталась за Пересветом, ведь он вернулся с поединка на коне. Впрочем, теперь все должна была решить кровавая сеча.
***
Битва началась в полдень. Воины сторожевого полка, выполнив свою задачу, влились в состав передового полка, прикрыв конными отрядами его фланги. Десятитысячная когорта русского войска перегородила Орде все свободное пространство между речками Смолкой и Нижним Дубиком и первая приняла на себя удар мамаева воинства.
В середине стояла пехота. Первые ее четыре ряда – это копейщики. Только в первом и втором рядах стояли воины, имевшие шлемы, доспехи, круглые и миндалевидные щиты и длинные копья. В центре стояли простые русские мужики, кто с боевым топором, кто с копьем, кто с мечом, и мало кто имел щиты и доспехи. 5 и 6 линия – это лучники и арбалетчики, далее – трубачи и барабанщики. Русская кавалерия прикрывала фланги пехоты. Первые два ряда конников – это копейщики в кольчугах и доспехах с круглыми и сердцевидными щитами. Сзади конные лучники.
Для первого удара по русским Мамай решил использовать силы союзных войск. В отличие от традиционного удара тяжелой кавалерии, первое построение было смешанным, как у русских: в середине пехота, по краям конница. Главный удар должна была нанести генуэзская пехота (тяжеловооруженные копейщики, лучники и арбалетчики). В первых шести рядах шла ощетинившаяся копьями, закованная в броню западноевропейская пехота. Помимо длинных копий, она имела короткие мечи и высокие, до метра, прямоугольные щиты. Далее два ряда занимали армянские копейщики, выделяющиеся треугольными щитами. Замыкали колонну генуэзские арбалетчики и множество лучников с Кавказа, Поволжья и Крыма. С одной стороны пешей когорты шла плотным строем наемная конница с Кавказа. С другой стороны – пять тысяч конных булгарских наемников.
С первого взгляда было видно, что мамаево войско первого эшелона в два раза по численности превышало стяги передового и сторожевого полка.
***
Быстро приближалась генуэзская пехота, что шла в центре наступления. Профессиональные тяжеловооруженные воины, наемники из Европы, против простых «молодших» людей – крестьян и ремесленников, что стояли в передовом полку.
Самый напряженный момент – это видеть, как на тебя идет масса вооруженных воинов, и ты ищешь глазами, который твой. Кто кого: ты ли его срубишь, или он тебя? Ничего не слышит воин, кроме стука своего сердца, но как только раздастся первый треск ломаемых копий и щитов, первый предсмертный крик товарища или врага, все его мысли и движения будут направлены только на одно – бить, рубить, колоть, рвать зубами того, кто пред тобой, или он убьет тебя.
После короткой перестрелки лучников и арбалетчиков генуэзская пехота врезалась в ряды первой шеренги русской пехоты, и та полегла в мгновение ока, и вслед за ней вступила в бой вторая и третья, четвертая... Вот уже красные русские щиты замелькали в рядах генуэзцев, а генуэзские мечи – в рядах русских. Все перемешалось. На флангах конница билась с конницей. И только слышен был треск копий, щитов, удары мечей, крики людей и ржание коней.
Вот как пишет летописец: «И сошлись грозно обе силы великие, твердо сражаясь, жестоко друг друга уничтожая, не только от оружия, но и от ужасной тесноты под конскими копытами испускали дух, ибо невозможно было вместиться всем на том поле Куликове: было поле то тесное между Доном и Мечею. На том ведь поле сильные войска сошлись, из них выступали кровавые зори, а в них трепетали сверкающие молнии от блеска мечей. И был треск и гром великий от преломленных копий и от ударов мечей, так что нельзя было в этот горестный час никак обозреть то свирепое побоище. Ибо в один только час, в мановение ока, сколько тысяч погибло душ человеческих, созданий Божьих!»
И правда, жарко стало сразу, и душно, и красно от множества крови. Не было почти места для удали, и дольше держался тот, кто крепче стоял на ногах. Среди воинов передового полка выделялся странный воин в серой мантии с белыми крестами. Это Андрей Ослябя, орудуя боевым топором, косил фрягов. Его бока прикрывали два воина с мечами. Эта троица глубоко вклинилась во вражеские ряды. И по ходу ее движения образовывалась целая улица поверженных врагов. Но не беспредельны силы человеческие. Никто не мог долго выдерживать накала битвы. Уставали и падали, подкошенные врагом, даже самые сильные. Вот пали два телохранителя Осляби, а вот и его, окруженного со всех сторон фрягами, скоро не стало видно на поле боя.
Наряду с простыми воинами бились и князья: Семен Оболенский, Иван Тарусский, Федор Белозерский, Андрей Ольгердович и другие, вдохновляя свои полки и стяги на ратные подвиги.
Не прошло и несколько десятков минут после столкновения передовых полков, а воины бились уже не на земле, а на телах поверженных, неподвижных или содрогающихся под тяжестью тех, кто стоял на них. А не прошло и часа, как почти все пешцы передового полка пали, «как сено посечено». Только некоторые из них перебежали в строй большого полка, да оруженосцы вынесли в тыл раненых князей и бояр. Но и враг понес первые и ощутимые потери, поредела татарская и горская конница, почти в два раза уменьшилась генуэзская пехота.
***
Когда был смят передовой полк, перед взором врага вырос целый лес новых копий, мечей, топоров и щитов, вдвое больший, чем прежде. Этот большой полк перегородил дорогу врагу. Казалось, русская рать, окрепшая, возродилась вновь. По краям стояли новые конные массы. И опять не было места татарской коннице для маневра. На мгновение враг застыл: ведь бой надо начинать заново, а сил и войск стало намного меньше. Видя невозможность нанесения фланговых ударов, Мамай ввел в бой основные силы, оставив в резерве только личную гвардию.
Первыми в новое сражение вступили генуэзские арбалетчики, затем кавказские и татарские конные лучники. Первая шеренга большого полка покрылась стрелами, как еж. Большинство стрел попало в щиты, но кое-кто упал раненым или замертво. Их места заняли воины второй шеренги. Досталось и внутренним рядам, особенно тем, у кого не было щитов и шлемов, но широкие щиты товарищей спасли многих, прикрыв их головы сверху.
В ответ из русских рядов полетели стрелы и сулицы. Стоны раненых и крики умирающих говорили, что они достигали цели. Войска обменялись еще несколькими залпами, но перестрелка не решала исхода битвы. Нужна была атака.
Первыми в атаку на центр большого полка пошла татарская конница, за ней – конница черкесов, ясов, косогов, буртасов и прочих наемников. Навстречу конной лаве мамаева воинства с флангов ударила русская конница. Всадников поддержала пехота. И битва закипела еще пуще прежнего. «Сошлись две силы великие надолго, – повествует летописец, – и покрыли полки поле на десять верст от множества воинов, и была сеча ожесточенная и великая и бой упорный, сотрясение весьма великое: от начала мира не бывало у великих князей русских, как у этого великого князя всея Руси. Пролилась, как дождевая туча, кровь…».
В гуще битвы в доспехах простого воина бился сам великий князь Дмитрий. Справа своими телами его заслоняли известные княжеские лазутчики и дружинники Васька Тупик и Семен Булава, слева – Иван Копыто и великан Гришка. К ним примкнул и Семен Мелик. Князь и его оруженосцы славно валили врагов. То и дело к ним из состава большого полка прорывались конные и пешие бойцы. Это воеводы Бренк и Вельяминов зорко следили за князем, то и дело посылая ему подкрепление. Впрочем, татары не особо наседали на эту группу бойцов, считая Дмитрия в лучшем случае знатным боярином. Их внимание привлекал центр большого полка, где под великокняжеским стягом в княжеских доспехах стоял тысяцкий Михаил Бренк.
Несколько тысяч всадников вырвались из общей массы и ударили в центр большого полка. Их встретил рой стрел и лес копий, атакующие пытались удержать коней, но под напором задних навалились на копья, громоздя гору из конских и человеческих тел. Задние в ужасе повернули назад, но не успели они ускакать в степь, как командиры плетьми и мечами погнали их назад на русские копья.
К атакующим прибывали все новые и новые тысячи. Бой уже вели основные тумены Орды. Вся уцелевшая конная масса первого эшелона отпрянула и соединилась со вторым эшелоном, чтобы начать новую атаку. Русская конница отошла на фланги и в центр. Дмитрий же со своими оруженосцами прискакал к своему стягу и встал рядом с Бренком.
***
Уже было далеко за полдень, когда Орда по приказу Мамая вновь ударила в центр большого полка и в полк правой руки. Впереди мчалась тяжелая кавалерия, за ней бежала пехота (генуэзцы и армяне), а также толпа конников, которые потеряли своих коней, – их гнали вперед нагайками командиры.
В первом ряду конной Орды шли знатные всадники. Не только все они были защищены богато украшенной кольчугой, но и на их конях были надеты особые доспехи. Даже лица всадников были прикрыты железными масками или кольчужными сетками. Только позолоченные шлемы да круглые расписные щиты грозно блистали на солнце. За ними трусили средневооруженные всадники-копейщики, отличающиеся от первых более легким и дешевым вооружением. Далее следовали лучники.
Со времен Чингисхана мало кто выдерживал удары копий тяжелой монголо-татарской конницы. Она, как таран, пробивала стройные ряды любого войска. Вот и теперь с криками и страшным лязгом конники врезались в ряды большого полка и полка правой руки, взломав их стой. Тут же в разрывы просочились отдельные конники и подбежавшая пехота. Сражение разбилось на множество эпизодов рукопашной схватки.
Русские воины бились молча, с остервенением, только слышен был лязг мечей и сабель да крики сраженных и стоны раненых. В этой схватке мужественно сражался сам Московский великий князь Дмитрий Иванович. Под ним было убито два коня. Погибла вся его свита. Его любимые оруженосцы: Васька Тупик, Семен Булава, Иван Копыто и великан Гришка – пали один за другим, защищая князя. Пропал куда-то Семен Мелик. Вот уже три ордынца окружили пешего князя. Силы покидали его, даже доспехи были все «обиты». Спас его князь Стефан Новосильский. Как коршун налетел он на татар и с ходу рассек мечом одного из них. Но тут на него самого налетело еще трое. Князя сбили с коня и уже лежащего добили. Но в суматохе Дмитрию Ивановичу, истекающему кровью, удалось отъехать в ближайшую чащу на коне убитого Стефана Новосильцева. Князь слез с коня и тут же потерял сознание.
***
К третьему часу сражения русские части начали выдыхаться под напором превосходящих сил врага. Наиболее устойчивым оказался полк правой руки, командование над которым взял Андрей Ольгердович. Однако в центре положение было значительно хуже. Главные силы ордынцев, не считаясь с потерями, рвались к великокняжескому стягу со Спасом Нерукотворным. Вокруг него разгорелась жестокая сеча. Все русское войско ахнуло, когда, посеченный, пал великокняжеский стяг, а по всему войску пронеся слух: «Михаила Бренка убили». Татары и Мамай ликовали, так как по одежде приняли его за великого князя.
Однако великокняжеский стяг вскоре вновь взлетел над русскими полками. Русские отбили его у татар. Под стяг встал окольничий Тимофей Васильевич Волуй. Ему и князю Глебу Друцкому удалось восстановить положение в большом полку. Но враг все напирал и напирал на уставших и ослабленных русских воинов. Татары снова прорвались к стягу великого князя, погиб окольничий Тимофей Волуй и еще много знатных воинов, охранявших его. Казалось, вот-вот побежит большой полк, но тут заиграли боевые трубы. Это князь Дмитрий Ольгердович привел на помощь резервный полк. Его бойцы отбили княжеский стяг и заняли места погибших воинов. Положение в центре было восстановлено. Хотя малый резерв не мог покрыть и половины потерь большого полка.
***
Орда опять отхлынула. Мамай был в бешенстве от такой стойкости русских. Узость Куликова поля не давала ему возможности использовать фланговые удары, и это была главная тактическая победа русских воевод. Ему необходимо было где-то рвать общий строй русского войска, и он решил ввести в бой свой последний резерв – ханскую гвардию, сконцентрировав ее на левом фланге.
Теперь в бой вступала вся Орда. Русских же против них на линии фронта было уже вдвое меньше, чем в начале битвы. Наступил критический момент битвы. Время сжалось до исторического минимума. Теперь каждая минута решала исход сражения, а исход сражения – судьбу Русской земли. Как тут не вспомнить слова Александра Васильевича Суворова: «Одна минута решает исход баталии, один час – успех кампании, один день – судьбы Империй».
Каждый воин, каждый воевода в русском войске осознали важность момента, момента истины.
***
Начался третий час битвы, когда Орда всей своей силой навалилась на русское христолюбивое воинство. Удар пришелся по всему фронту, но на левом фланге он был наиболее страшен: здесь в бой вошел свежий тумен ханской гвардии.
Самым сильным был полк правой руки. Его воевода полоцкий князь Андрей Ольгердович и его воины горели нетерпением погнать врага. Но, искусный воитель, он видел, что увлекаться атакой опасно. Большой полк стоял неподвижно, еле сдерживая новую атаку ханской конницы. Если полк правой руки вырвется сейчас вперед, сразу же разорвется единый русский строй, и тогда ордынцы непременно кинут сюда конницу, пробьют брешь, потеснят большой полк сбоку, а то могут выйти ему и в тыл. Вот если большой полк начнет теснить врага или, наконец, в бой вступит засадный полк, вот тогда можно будет и его полку пойти вперед. Но ничего этого не происходило, наоборот, видно было, с каким трудом, то прогибаясь, то вновь выравниваясь, русская середина держит на себе страшную тяжесть отборных мамаевых полков.
***
Андрей Ольгердович не мог видеть событий, происходивших на противоположном от него левом краю поля. Зато очень хорошо был виден из Зеленой дубравы этот участок битвы князю Владимиру Андреевичу и воеводе Дмитрию Боброку. Именно здесь теперь решался исход битвы.
Ратникам засадного полка было видно, как отдельные татарские всадники перевалили за овраги верховья речки Смолки и накапливались на левом фланге русского войска. Скоро их стало уже сто, потом несколько сотен. Чужие всадники маячили прямо напротив дубравы, не замечая русского резерва, их можно было прихлопнуть одним ударом, но нельзя было раскрывать тайну засадного полка. Вот уже татар скопилось несколько тысяч, и они повели атаку на полк левой руки. Малочисленный полк левой руки под ударами врага стал отступать назад, к Непрядве. И тем самым обнажил фланг большого полка. Конная масса татар навалилась на него с фронта и фланга, и тот тоже под напором врага стал отходить к Непрядве, поворачивая фронт навстречу прорвавшемуся врагу. Бой переместился уже в тыл русского войска.
Русский стан изнемогал и то в одном, то в другом месте заметно подавался вспять. Всего несколько единиц стягов и хоругвей развевалось над русским воинством. Уже меньше половины воинов, бившихся с врагом с начала битвы, оставалось в строю. И сражение все больше стало походить на избиение русских полков.
Вот как повествует «Сказание»: «Когда же настал седьмой час дня, по Божьему попущению и за наши грехи начали поганые одолевать. Вот уже из знатных мужей многие перебиты, богатыри же русские, и воеводы, и удалые люди, будто деревья дубравные, клонятся к земле под конские копыта: многие сыны русские сокрушены...».
Многие очевидцы видели, как венцы мучеников за веру опускались с неба на головы убитых русских воинов. В «Сказании» есть такие сокровенные слова: «Это мы слышали от верного очевидца, который находился в полку Владимира Андреевича; он поведал великому князю, говоря: “В шестой час этого дня видел я, как над нами разверзлось небо, из которого вышло облако, будто багряная заря над войском великого князя, скользя низко. Облако же то было наполнено руками человеческими, и те руки распростерлись над великим полком как бы проповеднически или пророчески. В седьмой час дня облако то много венцов держало и опустило их на войско, на головы христиан».
***
К концу третьего часа боя сражение уже шло в тылу русского войска. Враг явно стал одолевать. «Поганые же стали одолевать, – повествует «Сказание», – а христианские полки поредели – уже мало христиан, а все поганые». Вот-вот медленное отступление превратится в бегство. Но куда бежать? Позади Непрядва, а это неминуемая гибель при переправе. Значит, надо биться до конца. И это осознавал каждый воевода, каждый боярин, каждый воин. Бились до последнего, уповая на Божью помощь и атаку засадного полка. А в засадном полку начался ропот.
Вот как написано в «Сказании о Мамаевом побоище»: «Увидев же такую погибель русских сынов, князь Владимир Андреевич не смог сдержаться и сказал Дмитрию Волынцу: “Так какая же польза в стоянии нашем? Какой успех у нас будет? Кому нам пособлять? Уже наши князья и бояре, все русские сыны, жестоко погибают от поганых, будто трава клонится!” И ответил Дмитрий: “Беда, княже, велика, но еще не пришел наш час: начинающий раньше времени вред себе принесет; ибо колосья пшеничные подавляются, а сорняки растут и буйствуют над благо рожденными. Так что немного потерпим до времени удобного и в тот час воздадим по заслугам противникам нашим. Ныне только повели каждому воину Богу молиться прилежно и призывать святых на помощь, и с этих пор снизойдет благодать Божья и помощь христианам”. И князь Владимир Андреевич, воздев руки к небу, прослезился горько и сказал: “Боже, Отец наш, сотворивший небо и землю, помоги народу христианскому! Не допусти, Господи, радоваться врагам нашим над нами, мало накажи и много помилуй, ибо милосердие твое бесконечно!” Сыны же русские в его полку горько плакали, видя друзей своих, поражаемых погаными, непрестанно порывались в бой, словно званые на свадьбу сладкого вина испить. Но Волынец запретил им это, говоря: “Подождите немного, буйные сыны русские, наступит ваше время, когда вы утешитесь, ибо есть вам с кем повеселиться!»
***
На исходе третьего часа битвы Дмитрию Боброку стало очевидным, что Мамай ввел в бой все свои силы.
И вот, когда настал 8-й час дня по древнерусскому стилю (14 часов по нашему времени), как бы по знаку Божьему из-за спины воинов засадного полка потянул теплый, южный ветер. Лес возмущенно загудел, заскрипел. Охапки листьев сорвались с верхушек деревьев и понеслись в поле, осыпая спины наступавших на русские полки татар.
Разгадал этот знак опытный и прозорливый воевода и, напрягая голос, прокричал Владимиру Андреевичу: «Княже, наше время настало, и час удобный пришел». И прибавил всей дружине: «Братья мои, смелее: сила Святого Духа помогает нам!».
Закаленные в боях опытные воины отборной русской конницы, все в доспехах, при шлемах и щитах, вооруженные мечами и длинными копьями, по отрядам выехали из дубравы и развернулись для атаки в лаву. А враг, предвкушая скорую победу, даже не заметил этого нового русского войска. И вот, опережая новые охапки листьев, как соколы, кинулись на врага русские.
Более удачный момент для нападения трудно было бы себе представить. Связанные боем с основными силами, татары почувствовали удар в спину, только когда услышали грохот конских копыт и боевые кличи мчавшегося по ветру вала русской конницы. Но было уже поздно что-либо менять, уже не развернешь строя. Воины Владимира Андреевича и Дмитрия Боброка только успевали рубить налево и направо закованных и не закованных в доспехи знатных и незнатных ордынцев. Они опрокинули ударом в спину лучшую конницу Мамая, вонзились в стену ордынцев, что напирала на левый полк с фронта, прошили ее насквозь и распороли надвое весь бок мамаева воинства. Та часть татарского войска, что оказалась прижатой к Непрядве, была атакована с двух сторон частью засадного полка под предводительством Боброка Волынца и перешедшим в наступление полком левой руки под командованием Дмитрия Ольгердовича и была практически перебита полностью. «Трупия же мертвых оба пол реки Непрядвы, идеже была непроходна, спречь глубока, наполнися трупу поганых», – записал летописец.
***
Увидев столь решительную и чудесную перемену, наступление подхватила русская середина – ратники владимирского и суздальского полков и весь московский двор – «великая пешая рать». Содрогнулся большой полк и перестал пятиться, и предводимая Тимофеем Вельяминовым русская середина медленно-медленно начала давить на вражьи тьмы. Не заставил себя долго ждать давно ожидавший наступления и полк Андрея Ольгердовича.
Напор основных сил и решительная атака засадного полка привели к тому самому страшному для каждого воинства моменту, который называется критическим словом – паника. Именно паника пробежала по рядам мамаева воинства. А дальше последовало повальное бегство. Единства больше не было. Теперь каждый сам за себя. Спасайся, кто может. Хорошо, если ты конный, а пеший далеко ли убежит?
«Сказание о Мамаевом побоище» так описывает этот долгожданный момент битвы: «Поганые же половцы увидели свою погибель, закричали на своем языке, говоря: “Увы нам, Русь снова перехитрила; младшие с нами бились, а лучшие все сохранились!” И повернули поганые, и показали спины, и побежали. Сыны же русские, силою Святого Духа и помощью святых мучеников Бориса и Глеба, разгоняя, посекли их, точно лес вырубали – будто трава под косой ложится за русскими сынами под конские копыта. Поганые же на берегу кричали, говоря: “Увы нам, чтимый нами царь Мамай! Вознесся ты высоко – и в ад сошел ты!” И многие раненые наши, и те помогали, посекая поганых без милости: один русский сто поганых гонит».
***
Мамай пристально всматривался в ход битвы. Перемена произошла молниеносная. Только что в его ушах звенели радостные крики мурз и вестников о новых и новых удачах его воинства. Уже обозные стали суетиться о победном пире. И вдруг оказалось, что все совсем не так. Какая-то неразбериха творилась на правом фланге. А потом попятилось все его воинство назад, кое-кто из конных понесся в степь куда глаза глядят. И вот наконец из клубов пыли и вала неразберихи общей битвы отделилась какая-то большая группа конников во главе с витязем. Их золотые доспехи и красные щиты блестели на солнце. Нет, это не его конники ханской гвардии в темных доспехах мчались защитить своего хана, это князь Владимир Серпуховской со своими стягами мчался в направлении его ставки.
Мамай дал распоряжение обозным поставит заслон и приказал своим слугам сворачивать шатры. Но некогда было ждать, когда свернут шатры, его телохранители уже подвели коней. Не помогали ни молитвы к Магомету и старым татарским богам, ни заклинания. «Велик русский Бог», – в сердцах произнес Мамай, и вихрем в окружении своих телохранителей покинул Красный холм, где уже все было готово для празднования победы.
Воины Владимира разнесли в щепки заслон и ворвались на Красный холм, где обозные взмолились о пощаде. Но Мамая уже и след простыл. Воткнув в то место, где стоял Мамай, красный стяг с изображением Спаса Нерукотворного, князь приказал воинам преследовать Мамая и бегущих с поля битвы ордынцев.
***
Хотя в начале бегства степняки превосходили своим числом русское воинство, они не представляли собой уже силы. Это было стадо, брошенное своими вожаками. Свежая русская конница начала их преследование. Его можно было длить беспрепятственно, пока не заморятся кони и не притупятся мечи, пока не убудет дневной свет. Потери ордынцев при бегстве были неимоверными. Летопись сообщает, что «бежащих татар безчисленное множество избиено бысть». Почти все пехотинцы были порублены или захвачены в плен на самом поле. Конных гнали и рубили поодиночке (здесь некому да и некогда их было брать в плен) 50 километров до самой Красивой Мечи. Только счастливцы, найдя броды, ушли невредимыми, к сожалению, среди них был и Мамай с телохранителями. Унесли свежие кони его от смерти. Надолго ли?
Множество беглецов рассыпалось по лесным оврагам, чтобы переждать до ночи, а затем крадучись добрести до своих очагов в Крыму, Кафе, на Кавказе, в Поволжье, неся печальную весть и своем позоре и гибели товарищей. Вот когда «запричитали матери и жены по-татарски», проклиная Мамая и заповедуя детям не ходить больше на Русь.
А над полем Куликовым сгущалась мгла, как бы стремясь закрыть от мира страшные следы побоища. А следы его на самом деле были страшными. Как повествует «Задонщина», «Дон-река три дня текла кровью… Черна земля под копытами, костями татарскими поля засеяны, и кровью их земля полита. Могучие рати сошлись тут и потоптали холмы и луга, и замутили реки, потоки и озера».
Победа была полною. Прославил ее рязанец Софоний в «Задонщине»: «Кликнуло Диво в Русской земле, велит послушать грозным землям. Понеслась слава к Железным Воротам, и к Ворнавичу, к Риму и к Кафе по морю, и к Тырнову, а оттуда к Царьграду на похвалу князьям русским: Русь великая одолела рать татарскую на поле Куликове, на речке Непрядве. На том поле грозные тучи сошлись. Часто сверкали в них молнии и гремели громы могучие. То ведь сразились сыны русские с погаными татарами, чтоб отомстить за свою обиду. Сверкают их доспехи золоченые, гремят князья русские мечами булатными по шлемам хиновским».
***
Вгляделся с вершины Красного холма в место свежего побоища князь Владимир и сразу понял, что победа досталась дорогой ценной. Первой его мыслью стало найти живым или мертвым брата своего двоюродного, великого князя Дмитрия.
Он начал поиски, когда ужасные следы побоища скрывались приходом сумерек. Князь торопился разыскать брата до ночи. Если он тяжело ранен и истекает кровью, то вряд ли доживет до утра. Он ехал по кровавому полю, конь его спотыкался о множество трупов, которые то отдельно, то как стога сена лежали на поле, и внимательно всматривался в лица. Вот лежит в княжеских доспехах Михаил Андреевич Бренк, а около – стойкий страж Семен Мелик, поблизости от них Тимофей Валуев. Но как найти великого князя, ведь он сражался в доспехах простого воина!
Множество людей бродили по полю, ища своих друзей и близких. К ним обратился Владимир: «Братья мои, русские сыны, кто видел или кто слышал пастыря нашего и начальника… Братья и други, русские сыны, если кто в живых брата моего сыщет, тот воистину первым будет среди нас!». И рассыпались все по всему полю, ища великого князя. Ведь остался какой-нибудь неполный час до полных сумерек.
Но вот кто-то закричал с левого фланга поля, что нашел князя. Все, кто был поблизости, устремились туда, но вскоре обнаружили, на счастье, ошибку – это был князь Федор Семенович Белозерский, лицом похожий на Дмитрия Ивановича. Поиски продолжались.
Как часто бывает, искомое находится не там, где думаешь, а где-то в стороне. Два воина, Федор Сабур и Григорий Холопищев, отклонились в правую сторону, потому что немало раненых старалось уйти с открытого поля и схорониться под защитой деревьев. Только чуть отошли они от места битвы, как набрели на одиноко лежащего ратника. Лежал он под свежесрубленной березой в помятых доспехах. Похоже, кто-то помог ему сюда добрести, сначала уложил, потом подрубил дерево, чтобы оно своей листвой схоронило от чужих глаз. Воины отодвинули ветки и наклонились над человеком. Он им был, безусловно, знаком, они видели его не раз, видели и сегодня. Это был великий князь московский и владимирский, и он еще дышал.
Со счастливой вестью один из них прискакал к Владимиру Андреевичу, пал в ноги и сказал: «Князь великий Дмитрий Иванович жив и царствует вовеки!». Все князя и воеводы, прослышав об этом, быстро устремились к тому месту, где лежал раненый Дмитрий, и пали в ноги великому князю.
Пав на колени, Владимир произнес: «Брате мой, великий княже, слышишь ли ты меня? Божьей милостью враги наши побеждены!». Веки великого князя с напряжением открылись. Он смотрел смутно и недоуменно, как бы досадуя, что прервали его переход в лучший мир.
– Слышишь ли ты меня? – повторил Владимир.
– Кто ты? – с напряжением спросил князь.
– Это я, брат твой, говорю с тобой, – произнес Владимир, подавшись к нему ближе. – Победа наша.
– Слава Богу за то, что сотворил Господь в день сей, – с трудом произнес князь.
Ближние осторожно освободили князя от его доспехов, разодрали окровавленную рубашку. К счастью, раны оказались не смертельные. Их омыли травным отваром, присыпали растертым порошком тысячелистника, перевязали. Князь встал на ноги, ему подали коня, а над Кулаковым полем уже истаивал последний луч праздничного и великого дня – Рождества Богородицы 6885 года от Сотворения мира, или 1380 года от Рождества Христова.