РАБЫ
В кои веки у Жигаров в квартире объявился двоюродный братец Лидки Жигарихи, деревенской куркуль Артем Павлович. Нарисовался, блин, пустой как бубен! Живет, скотина мордатая, на приволье, хозяйство имеет – под стать старорежимному помещику, а хоть бы шманделок сальца какого заветренного, ржавенького в гостинец привез! Или бутылку бормотухи… Хрен там, от скупердяйства своего хронического лет двадцать уже в одних и тех же портках кримпленовых ходит, будто побирушка на базаре! И чего тогда, спрашивается, нарисовался, родня гребаная?..
А Артем Павлович подгадал вовремя. В самую, можно сказать, струю попал. Век бы тоже их не видел; сестрицу-то пропойную, забубенную и супружника ее Ваньку, говнюка слюнявого. Ишь, времени-то всего одиннадцатый час, а Ванька уже в полном отрубе! Вообще-то, оно и к лучшему. Лидка пока не дошла до кондиции, кое-чего соображает, можно и потолковать по делу. Небольшое дельце, а обтяпать надо, коль уж выбрался в город.
- Слушай сюда! – начал разговор с сестрой Артем Павлович: - Гляжу вот я, у вас совсем пожрать нечего. Чем детей-то кормите, паразиты?
- А тебе какое дело? – хотела взвиться Лидка, но вовремя передумала. Кто его знает, может, еще на пузырь расколется, вонючка деревенская… Лидка напустила на себя мировую скорбь и со слезой в голосе принялась жаловаться:
- Ой, тяжко нам, Артемчик, родненький! Капиталисты поганые всю власть позахватили, житья честным людям не дают… Ивана уже два раза в тюрьму сажали… Как будто он у них материальный ущерб нанес! Зарплату, сволочи, годами не платят, а Ванька раз возьми со склада упаковку этих говняных «дошираков»… Собаки, Артемчик, подзаборные жрать не станут, а они – материальный ущерб!.. Другой-то раз, правда, ящик водки спер… А ты плати вовремя и по-божески, мироед сраный! Плати, тогда и воровать не будут…
- Дети где? – перебил Лидкино словоизлияние Артем Павлович.
- А хрен их знает! На улице где-то шарятся… Спасу от них нету, Артемчик, дорогой! Неслухи и наглецы! Жрать им давай, сапоги давай… Где взять-то? О мамке родимой и папке своем не думают, им бы все давай и давай!.. А мамке с папкой кто даст? Сорос?..
Артему Павловичу противно было сидеть на загаженной, провонявшей застарелым перегаром и какой-то тухлятиной кухне, противно было прикасаться к липкому столу. И совсем уж противно было глядеть на побитую, всю в синяках, сестричку Лидку. Тридцать с небольшим бабе, а выглядит карга каргой. Поставь такую в огороде, ни одна ворона на грядку не присядет…
- Вот что, Лидия! Мы тут с моей Ниной Антоновной прикинули, посоветовались, так сказать… Короче, давай-ка, детишек ваших к себе возьмем. Сережке еще в школу не скоро, а Ленка в деревне поучится. В каком она классе-то?
-В третьем,.. кажется… Училка вот все пристает, как банный лист к жопе…
- Чего так?
- Я знаю?.. Говорит, недоразвитая она у нас, бестолковая. А я чего, свой ум ей вставлю?
- Ладно, Лид, ты найди ребят, а я после обеда загляну к вам. Дела у меня в городе. Не упейся только, я чего-нибудь привезу. Потом нажрешься.
- Ни-ни, Артемчик! Ни в единый глаз! – Лидка умильно и угодливо заулыбалась: - А как там Поля и дядь Паша поживают?
- Ты чего, напрочь глюканулась? Не помнишь, какой скандал три года назад на поминках устроила? – Артем Павлович сплюнул в сердцах и безнадежно махнул рукой: - Детей найди к обеду, а то хрен на похмелку получишь!..
Да, Лидка безнадежна. Полный тормоз! Помнится, когда на похороны своих угоревших в избе отца и матери позвал, она еще выглядела более-менее человеком. Мать с отцом любили ее, дуру, - как не позвать? И она тетку с дядькой любила… Приехала, горевала искренне, неподдельно, рыдала в голос. Пока не нажралась самогонки и не перепутала поминки со свадьбой. Еле поймали да повязали… Ум она, видите ли, свой дочке вставит. Пропила ум-то, коли он был у нее когда-нибудь…
После отъезда брата Лидка почти ничего толком не помнила. Детей она, конечно, искать не пошла. Сами нашлись. Морока с ними, детьми этими. Блукают где-то с утра до ночи, а то и ночевать не приходят. Соседи уж все глаза истыкали своими моралями, а участковый намедни грозился родительских прав лишить. Испугал, блин, ежа голой задницей! Иван не раз уж говорил: давай в детдом их сдадим, чтобы глаза не мозолили. А то зарежут когда-нибудь родного отца с матерью. Ленка-то, мол, совсем зверюга отмороженная… Ну, это, конечно, у Ваньки шарики за ролики заехали на почве белой горячки. Ленка, она тихая; однажды только взбрыкнула. Выхватила у отца из рук кусок колбасы и братику младшему, Сережке то есть, сунула, чтобы не вопил с голодухи. Маленький, а жрать здоров!.. А Ванька после этого и зациклился насовсем. Мерещится ему, что Ленка крадется в темноте с огромным тесаком и пристраивается отцу по горлу полоснуть. Алкаш, одним словом.
Сама-то Лидка в редкие минуты просветления алкоголичкой себя не признавала. Да и то, кто же станет, как говорится, в собственный карман гадить, на себя, любимого, напраслину возводить? Чай, не те времена, чтобы самобичеванием заниматься. Чай, свобода нынче, разгул самовыражения рабов коммунизма…
Артем Павлович обещание сдержал. Данный факт Лидка зафиксировала на следующее утро по наличию трех бутылок из-под водки и пары полуторалитровых пластиковых баллонов, в которых, судя по этикеткам, намедни плескалось пиво «Арсенальное». Лучше бы купил, паразит шесть стеклянных пузырей – сдала бы на похмелку… На столе, а больше под столом, валялись огрызки яблок, куски уже почерствевшего пшеничного хлеба, разбитая банка с болгарскими огурчиками, несколько кружков вываленной в грязи варенной колбасы и раздавленная плитка шоколада «Аленка». Ванька обнаружился в прихожей под вешалкой, обоссатый по самую шею. Вот хоть бы и выкинуть алкаша поганого: взять за ноги, выволочь на площадку и спустить с лестницы, да жалко. Тринадцатый, кажись, год уже вместе. Привыкла. А Ленки с Сережкой нету. Опять где-то нечистый носит по свалкам да подвалам. Чего им там, медом помазано?..
Где-то на третий или на пятый день до Лидки дошло, что Артем Павлович увез ребят к себе в деревню. Ну, увез и увез, хрен с ними! Там жратвы навалом: набивай брюхо до скрипа и попердывай на природе, никому не мешая и ни на кого не оглядываясь. А братец не обеднеет. Дикую прорву поросят держит, витаминами кормит, а ее дети непривередливые, могут и с поросятами харчиться… Вот так Лидка и рассудила «сам на сам» и успокоилась. Со временем она стала все реже и реже вспоминать о дочери и сыне, будто это и не ее дети, а так, приблуды какие-то. Ваньке вообще все по фигу! Он и себя уже не узнавал, что ему до детей.
Между тем пятилетний Сережка и его девятилетняя сестренка Лена обживались на новом месте у дяди Артема и тети Нины. У дяди Артема было свое фермерское хозяйство километрах в полутора от большой деревни Кстищево. Лет десять назад он сам выбрал себе место у развалин колхозного свинарника и обосновался там капитально. Бросовая землица, унавоженная сотней поколений хрюшек, оказались фантастически плодородной. Недуром поперла на бывших неудобьях кормовая свекла, горох и люцерна. Поторговав с большой выгодой означенной продукций земледелия, Артем Павлович решил возродить напрочь заглохшее в районе свиноводство, рассудив, что корма свои, покупать не надо, на перевозку тратиться не надо. Короче, минимум затрат – максимум дохода. И не прогадал. Поросят начал выращивать по собственной наследственной технологии, секреты которой берег пуще глаза. Прадед покойный на всю округу славился непревзойденным мастером в этом деле. Свиньи у него в подворье набирали весу, что твои бегемоты, а мясо и сало выходили беконными, причем розовые мясные полосы были раза в четыре толще, чем жировые, а окорока так вообще сплошь получались мясными. Артем Павлович перенял науку и поставил прадедов промысел на промышленную основу. Поначалу сам возил свежую убоинку в город, а вскоре образовалась обширная клиентура в лице (лицах) владельцев ресторанов, шашлычных, мясных лавок, и теперь все они к нему с поклонами едут сами и мирно дожидаются каждый своей очереди.
На деревне народ, особенно мужики, недолюбливал Артема Павловича с тех пор, как пришел он из армии и принялся возить председателя колхоза. Мало того, что стал «белой костью» среди деревенских механизаторов и шоферов, так, поговаривали, начал и мужиков помаленьку начальству закладывать. Не поймали ни разу на стукачестве, но ведь дыма без огня не бывает?.. Нынче же Артем Павлович единственный кормилец, благодетель и работодатель на семь окрестных деревень. Перед ним заискивают, его побаиваются и хотя о его скаредности ходят по округе анекдоты, люди рады и тем невеликим деньгам, что удается заработать у куркуля. О том, чтобы подгадить Артему Павловичу, как это водится в бывшем колхозно-совхозном, то бишь, изначально нищем крестьянстве, никто из сельчан и в мыслях не держал. С ним вон какие стриженые городские быки ручкаются, вон на каких крутейших тачках наезжают! Тронь его, подпусти ради самоутверждения горючего «петушка» на постройки, всю деревню по бревнышку раскатают, всех уроют без разбора. Кто прав, кто виноват, искать не будут…
Артем Павлович первым делом провел племянников по территории своего хозяйства. Сережка в силу малолетнего возраста и отсутствия любознательности не очень-то «проникся», а Ленка так прямо напрочь обалдела от богатства, принадлежащего одному человеку. Перегороженный бетонной плотиной пологий овражек разлился красивым камышовым прудом метров около ста в ширину и на двести в длину. Деревянные мостки с перилами вели на середину пруда и заканчивались крытой ажурной беседкой. К мосткам была пришвартована двухвесельная лодочка и четыре водных велосипеда. Если попристальней вглядеться в прозрачную воду, видно как там мелькают золотые карасики и медленно плавают губастые и толстые зеркальные карпы. Ленка тут же размечталась, как она целыми днями будет кататься на водном велосипеде. Это ведь такой кайф: она сама видела в городском парке. Там даже взрослые, солидные дядьки и тетки, повизгивали от удовольствия, накручивая педали.
Дом у Дяди Артема был похож на дворец. Трехэтажный, с башенками и флюгерами, изображавшими сказочных зверьков. Ленке очень хотелось бы жить в одной из башенок. В сказках такие башенки населяют сплошь прекрасные принцессы. Они сидят у стрельчатых окошек и глядят на горизонт, ждут своих принцев.
К вечеру тетя Нина накормила племянников картошкой с огурцами, а на второе дала по стакану молока и показала, где они отныне будут жить. Ленка думала, в доме , поскольку комнат пустых там пропасть, но тетя Нина отвела их через двор в пристройку к садовому домику. В маленькой закутке с окошком под потолком стояли вдоль стен две раскладушки с поролоновыми матрасиками, такими же подушками-«блинами» и суконными армейскими одеялами. Между раскладушками располагался столик, сбитый из досок на скорую руку и водруженный на ножки-«козлы».
-Будете жить здесь! – строго сказала тетя Нина и добавила: - Подъем летом в пять часов, зимой в шесть. Ведерко, чтобы пописать, в углу за занавеской. Умываться будете пока на пруду. – и ушла, заперев дверь пристройки снаружи.
Всю ночь Сережку мучил понос от несостыковки огурцов и молока. Братик сидел на ведре, свистел попкой и плакал. Ленке было жаль его, но что она могла поделать, чем помочь? Как умела, успокаивала, пыталась рассказывать сказки, однако знала она из них совсем чуть, а повторение, как и сам понос, нагоняли на Сережку еще большую тоску.
На рассвете дверь открыла какая-то старая тетенька и позвала их на кормокухню завтракать. Поставила перед детьми по миске горячей овсяной каши и крынку с молоком. Несмотря на больной живот Сережки и бессонную Ленкину ночь, дети уписывали угощение за обе щеки. Жизнь, пусть и коротенькая, приучила: жри, что дают, или сдохнешь!..
Старая тетенька, притулившись у огромной плиты, на которой в десятке чанов и котлов варилась поросячья затируха, распространяя по кормокухне сытные ароматы, молча наблюдала за детьми, жадно поглощавшими кашу, изредка тяжело вздыхая и горестно, как-то безысходно, покачивая головой. Она все знала, эта старая тетенька, тридцатипятилетняя вдова погибшего в Чечне прапорщика-контрактника. Устроившись на работу к Артему Павловичу, она многое успела узнать и увидеть. А Ленке и Сережке еще предстояло на собственном горбу ощутить, что такое хозяйский кусок хлеба…
Потом пришла тетя Нина и увела детей на огород. Чего только на том огороде не было! Стояла середина апреля, а на грядках уже давала третий листик редиска. Кустился лук, прорастала морковка, петрушка, укроп и еще какая-то самая разнообразная зелень. Тетя Нина горделиво объяснила ошарашенной Ленке, уверенной в том, что в апреле, когда только сошел снег, ничего еще не должно расти, что у дяди Артема есть свои секреты и способы обмана природы. А главный секрет в том, чтобы трудиться не покладая рук. Тогда, мол, и на снегу помидоры вырастут…
Помидоры, огурцы, сладкий перец и даже виноград росли в четырех громадных теплицах, куда было подведено газовое отопление, но теплицы закрывались на замки и Ленка с Сережкой лишь снаружи, через стеклянные стены, увидели покрытые росными капельками яркие, налитые овощи и плоды. Туда детям, как оказалось, ходу не было. Их работа заключалась в прополке и рыхлении грядок. Утром, коль позволяла погода, они скатывали в рулоны пленку, открывая грядки, и копались на них до позднего вечера, потом снова накрывали на ночь, докладывали тете Нине, ужинали и без сил валились на свои раскладушки в пристройке. В хозяйский дом-дворец их не пускали. Правда, в пристройке тоже имелось газовое отопление, и дети довольно скоро привыкли к своему новому жилищу и не роптали. Как говорится, от добра добра не ищут. В родительском доме вечно были голодными, частенько битыми, а тут хоть однообразно, но сытно кормили, выволочек по пустякам не устраивали, разрешали купаться в душе на свинарнике и даже спецовку — сапоги и комбинезончики — выдавали. О продолжении Ленкиной учебы в местной школе речи не заходило…
Долго ли, коротко, — минуло лето. По утрам трава начала покрываться белой паутинкой измороси. На водном велосипеде Ленке, тем паче, Сережке так и не удалось ни единого раза покататься. Эти велосипеды, и лодочка, и беседка посреди пруда, и рыба в нем были предназначены исключительно для отдыха хозяйских гостей, разных крутых дядек и тетенек, в изобилии наезжавших по выходным в усадьбу.
Дядя Артем с двоюродными племянниками не общался. Он их просто не замечал, будто бы они — пустое место. В принципе, он таким же образом относился и к многочисленным рабочим на свинарнике, в саду, на кирпичном и маслодельном заводиках, построенных им ради дополнительной прибыли. Грубости, либо издевательств по отношению как к родственникам, так и к наемному персоналу он не допускал, однако все, включая Ленку и особенно Сережку, его страшно боялись и старались скрыться с глаз долой, стоило ему лишь появиться на террасе своего шикарного особняка с башенками. Спроси любого, почему так, никто бы не смог внятно сформулировать ответ. Боялись — и все!
Тетю Нину не боялись. Ее молча ненавидели. За что? У нее никогда не сходила с круглого лица сдобная улыбочка, но угодить ей в работе было совершенно невозможно. Как невозможно было от нее куда-нибудь скрыться, спрятаться. Она видела и примечала в хозяйстве абсолютно все. Стоило той же Ленке кинуть в рот ягодку, или сунуть ее Сережке, тетя Нина мгновенно возникала за спиной и принималась нудно и противно выговаривать детям за транжирство хозяйского добра. А еще она с маниакальной настырностью любила корчить из себя и дяди Артема благодетелей, кормильцев и поильцев оравы побирушек, из милости принятых на работу.
- Вот, и сиротки вокруг нас кормятся…- говорила тетя Нина своим гостям, умильно поглаживая подведенного к ней по этому случаю Сережку по вихрастой голове: - Бросили их родители, а Артем Павлович, добрая душа, подобрал, пригрел, так сказать…
- И не говорите! - отвечала она на реплику какой-нибудь раскормленной тети из города: - Не говорите! Повадился народишко на халяву существовать. Палец в рот не клади, всю руку до плеча откусят… Ну да ладно, с нас не убудет, а добро Господь на том свете зачтет…
Ленка, может, сама еще и не осознавала до конца тети Нинину демагогию, но работники-то между собой толковали, будто кусок, заработанный у этих новых деревенских русских, поперек горла становится, да только вот деваться некуда! Жили, мол, при советской власти хоть и не сладко и не всегда сытно, так защиту какую - никакую со стороны той власти все же имели, а нынче любой скоробогатенький пузырь может изгаляться над тобой, как ему заблагорассудится, и управы на него не найдешь…
Ленка не знала, что такое советская власть. Как, впрочем, не знала, что такое и нынешняя власть, демократическая, или как уж там?.. Ей не с чем было сравнивать, поскольку хорошо они с Сережкой еще не жили. Собственно, что такое жить хорошо или плохо, она тоже не знала. Училка в школе рассказывала, что в советской стране все дети были равны и счастливы. Они ходили строем, принимали разные торжественные клятвы и давали обещания строить светлое будущее. Выходит, дядя Артем и особенно тетя Нина тоже ходили строем и клялись создать для всех коммунизм? Что это такое, Ленке и вовсе было неведомо, но та же училка говорила: при коммунизме, мол, все будут богатыми и жить будут по принципу: «Человек человеку друг, товарищ и брат!». Это тетя Нина-то друг и брат? Да она, как однажды сказала старая тетенька поросячья повариха, которую звали Олей, за копейку в церкви пернет и не смутится… В общем, Ленка исподволь, подсознательно постигала науку человековедения. И чем дальше углублялась в тему, тем в больший душевный раздрыг и головную боль себя вгоняла.
В конце зимы случилось происшествие, последствия которого дети не могли предугадать. Всю зиму они работали на свинарнике: чистили закуты, раздавали корма, ухаживали за маленькими поросеночками. Этим потешным и смышленым существам не всегда хватало молока от мам-свиней и Сережка с Ленкой допаивали деток из бутылочек с сосками обезжиренным молоком-обратом. Им нравилось работать на свинарнике, но так как они все-таки были еще детьми, то однажды разыгрались с поросячьими малышами и Сережка нечаянно опрокинул флягу с обратом.
Вмиг возникла тетя Нина. Такой дети ее еще не видели. Куда подевалась сдобная улыбочка и медоточивый голосок? Это была злобная, шипучая гусыня! Ухватив Сережку за ухо, она так крутанула мальчишку вокруг собственной оси, что почти наполовину оторвала ему ухо. Брызнула кровь, заливая шею и руку мальчишки. Он в ужасе закричал. Ленка кинулась на помощь брату, но нарвалась на тетин пухлый, с виду булочный кулак и отлетела к стенке, больно ударившись спиной и выплюнув с кровью два зуба. А тетя Нина шипела, визжала, ругалась нехорошими словами до тех пор, пока подбежавшая к ним поросячья повариха Оля, совсем, оказывается, еще не старенькая, а просто добрая, не назвала тетю Нину «злобной сукой» и не пригрозила ей обломать об нее слегу.
Детей на целые сутки закрыли в пристройке и ничего не дали поесть. Воды тоже не дали. А добрую тетеньку Олю уволили в тот же день и не разрешили переночевать до утра. Так она и ушла куда-то под вечер; либо на трассу, либо на железнодорожную станцию и потерялась от ребят навсегда. А через неделю Ленка с Сережкой сбежали от своих благодетелей. Из хозяйского дома каждое утро уносили остатки еды на кормокухню. Тут были и надкусанные ломти хлеба, и колбаса, и «фирменные» кусочки беконного мяса и еще много разных вкусных отбросов. Ленка набрала два полных пластиковых пакета. Ночью они с Сережкой выломали оконце пристройки, пролезли в него и удрали куда глаза глядят. Хотя нет, не так! Они оба решили вернуться в Тулу, к папке и мамке.
Денег у них не было ни копейки. У дяди Артема только взрослые работники получали деньги за труды, а детям приходилось довольствоваться харчами и спецодеждой. Потом сестра с братом направились к железной дороге. На электричке-то, посчитала Ленка, можно и без денег до Тулы добраться. Сережка еще маленький. Ему так и так бесплатный проезд разрешен, а ей хоть уже почти десять лет, но если угнуться, поджаться, вполне может сойти за малолетку. Авось проскочат. На автодороге — это уж точно — никто не посадит. Маршрутки сразу исключаются, а рейсовые автобусы сплошь коммерческими стали…
Им повезло. Они заблудились, подались не в ту сторону и лишь на второй день вышли к железной дороге у города Подольска. Продрогли, но не замерзли в ночной морозной стыни, не упали где-нибудь в овражке или лесочке. У них была цель, и они выбрались к электричке.
А потом везение закончилось. Квартира оказалась проданной, родители исчезли в неизвестном направлении. Ребята остались и без семьи, и без крыши над головой. Вроде бы закон не разрешает продавать жилье, в котором обитают наравне со взрослыми их несовершеннолетние дети, но кто же и где нынче в нашей стране соблюдает законы? Паче того, законы, защищающие права детей? И кто ныне более бесправен, чем дети? Нас ежедневно по телевидению и в других СМИ убеждают в наступившей и закрепившейся стабилизации. Убеждают все: начиная с президента, министров и кончая «Полем чудес», только вот стабилизация эта плодит все больше беспризорников, сирот при живых родителях, бродяг поневоле. Единицы из жуликов, прохиндеев, взяточников жиреют, а широкие, как говаривали коммунисты, массы производителей материальных благ перебиваются с хлеба на квас и донашивают шмотки, приобретенные предками лет эдак сорок-пятьдесят назад. Хреновая получается стабилизация…
О возвращении к деревенским родственникам, ясное дело, не могло быть и речи. Объедки с барского стола, собранные Ленкой в дорогу, закончились и встал вопрос, что же делать дальше? Побираться, воровать? И тому, и другому еще надо учиться, а хотелось уже сейчас, в сей момент. Ночевать можно на чердаке или в подвале (такое случалось и при родителях), а где взять еды? Помойки еще не оттаяли, пустые бутылки бомжи и одинокие пенсионеры успевают подобрать раньше детей. Замкнутый круг!..
С Ленкой и ее братиком я познакомился в отделе по работе с несовершеннолетними. Раньше этот отдел назывался просто — детская комната милиции. Дети пришли сюда добровольно, надоумленные одной из сердобольных соседок по их бывшему жилью. Та же соседка и снарядила их в дорогу чем могла. На Сережке была курточка ее сынишки, а Ленка куталась в мохнатый пуховый женский свитер. Великоватый, конечно, но даже по виду отменно теплый.
Пока инспектор оформляла сопроводительные документы в детский социальный приют временного содержания (назовут же, блин! — В.К.), Ленка рассказала мне свою историю. Сережка внимательно слушал, тихой мышкой сидя в углу дивана и прижавшись бочком к сестренке. В конце концов его сморило. Он положил голову сестре на колени и заснул, сладко посапывая и иногда вздрагивая. Будто снилось ему что-то не очень веселое.
Инспектор закончила свою писанину, однако никто из нас не решился будить Сережку. Мы тоже сидели тихими мышками, поглядывали друг на друга и думали каждый о своем. Мне, например, думалось, что инспектор, капитан милиции, хоть и тоже мать, но сострадания у нее на всех не хватит. Есть же предел! И вдруг я заметил у нее в уголках усталых глаз слезинки. И обрадовался. Не все еще потеряно, уважаемые мои читатели. Не все, слава Богу!