ДЕКАДЫ ДЕНЬ СЕДЬМЫЙ. Мистерия 27
Наступил уже Седьмой День Декады, а до решения Феномено-логической Проблемы было так же далеко, как и в ее Первый День. Экспериментальные Исследования, проводимые со все большим остервенением, не приносили видимых результатов. Экспериментато-рексы, Кураторозавры, Персоналодонты и даже Охранопитеки мрачнели
День ото Дня от Экспериментальных неудач и от того, что им никак не удавалось напасть на след обладателя антиФеноменального способа, хотя показания феноменосканеров уже совершенно однозначно свидетельствовали о его наличии.
Реципиенты теряли последние силы, их лица почти не освещала улыбка.
Чувствовалось, что Концепция не срабатывает. Многих начало настигать отчаяние.
Председательствовал Сократ Панасович, товарищ-пан Фригодный. Но он чегой-то медлил – не спешил выполнять свои функции Головы, а насупившись, казалось, намеревался сообщить Реципиентам нечто. Солагерники догадывались, что что-то происходит с их сегодняшним председателем, но что именно – не понимали.
А все дело было в том, что ему – товарищу-пану Фригодному – чем дальше, тем все острее чувствовалось, что страдает он здесь, в Зоне Эксперимента, больше всех, страдает не только от этих ужасных Экспериментальных Исследований, но и от того, что окружающие его люди, не причастные к благородному ремеслу политика, не блюют от одного его вида. Ему почему-то в последнее время поверилось, что заблюй они от него – и он снова возвратится в Лоно отцов-матерей-основателей НАРПОППЫ, вопреки Зяминой информации о научно доказанной невозможности возврата. В его голове возникла спасительная, как ему представлялось, идея обратной связи: если ему удастся вызвать рвотный эффект у «простецов» – так про себя называл он представителей Электората, – то его природа как субъекта Феномена тут же, мгновенным и сакральным образом переменится на объективную. «Произойдет туннельный переход! – шептал он сам себе вычитанное в научно-популярной литературе когда-то давно, в период «Знания», непонятное, но чарующее выражение.
– И я опять вернусь туда же – в Лоно! Быть может даже остановит на мне свой Хакамада взор и снова с Гинекологической я Нишею сольюсь …».
Он был готов часами нудно рассуждать и поучать окружаю-щих лишь затем, чтобы услышать что-то вроде: «…мне от вас тошнит», причем фигурально, без, так сказать, физиологического сопровождения. При этом акцент на нуд¬ности выговариваемого в своих, не иначе как выступлениях, он делал сознательно, с тайной надеждой уповая, что это увеличивает его шансы на успех. Он принимал позы и все такое, проницательно приглядываясь к слушателям.
– В чем смысл «нашой из вамы» земной жизни, дорогие мои товарищи? – становясь в третью позицию и помахивая указательным перстом, вопрошал он Электорат. – Да конечно же в том, чтобы достойно подготовиться до Жизни Вечной! И вот в этом же самом, конечно же, заключается и смысл деятельности родной Народно-Популярной партии. Это же так ясно! Ну как же вы этого не понимаете, не понимаю я вас!
Эти слова, когда он доводил до них хотя бы одного из слушателей, служили ему моральной опорой. Правда, оставшись наедине с самим собою, он не скрывал от себя, что в практическом плане они, даже высказанные со всей доступной ему проникновенностью, дают не много полезного на его пути назад – к кругу не столько уважаемых им, сколько все же бывших соратников-нарпопповцев.
Мистерия двадцать седьмая. Сообщающая о том, как пытались провести Время
«Не удается мне, не удается! – признавался он сам себе, рефлексируя после проведенных сеансов контактирования с про-ястецами. – Ну что ж! Хорошо, что хотя бы Время провели – и то плюс…».
Однако тут же из глубоких сумерек его души поднималось сомнение: «А так ли это на самом деле? Да и можно ли вообще провести Время? И как Его проведешь? И вообще – что такое Время?».
В некоторые мгновения, подавленный этими эйнштейновскими вопросами и находясь в состоянии глубокой внутренней де-прессии и разочарования, он сам себе шептал в пароксизме откровен-ности отчаявшегося: «Время – не проведешь! Не проведешь Его, проклятого! Не проведешь!». Но, пересилив себя, он с упорством безнадежно больного вновь и вновь принимался за свою тошногенную нравоучительность. В данном случае в ее фокусе оказалась Светлана, легкомысленно передавшая вчера Фригодному бразды правления на сегодняшний День.
– Должен вам отметить, весьма глубокоуважаемая мною Светлана Сергевна, – тыча в ее сторону перстом указующим, нарочито размеренным тоном, имея в виду пресуппозицию Светланиной повести о делах Большого Бизнеса, а также демонстрируя мнимую с нею близость, обусловленную (как ему воображалось) «преемственностью власти», приступил он к делу, – что только лишь единственно одна нашая национальная моральность и этичность дадут вам ту путеводную звезду, составят ту, так сказать, дорожную карту, обеспечат тот, я бы так выразился, унутренний стэржень, что сообщит вам и душевный спокой и уважительное отношение от окружающих. Уж поверьте мне! И ни на секунду не забывайте об идеалах. Ни на секунду! Лишь тогда только вы получите надежный шанс Жизнь Вечную иметь.
В ответ, не снимая очков, Светлана процедила сквозь зубы:
– Меня тошнит от того, что вы несете!
Он уставился на нее с надеждой:
– Извините, не понял, как вы сказали?
– Меня тошнит от того, что вы несете!
– Повторите, пожалуйста! – пытаясь удержать возникающие при этих словах Светланы ощущения, почти просительно выдохнул товарищ Фригодный.
– То-Шнит! То-Шнит! То-Шнит! – проскандировала Светлана, снимая очки. Он с вожделением водил глазами по ее ланитам, вые, персям, животу, лядвеям, скользил взглядом по направлению к таинственному пространству промеж ее ногами – еще немного и все эти прелести оживут дрожью жестоких спазмов и он, Сократ Фригодный, снова станет самим собой…
– Ка-а-з-зел! – вдруг выдохнула Светлана и одела очки.
– Ну, зачем же ты так, Светочка, про мужчину? – с умилением глядя на молодую женщину, промурлыкала мадам Рюк-Зак – Феня то есть.
У самого же Сократа не хватило сил сопротивляться этому вызову. «Чужой… чужой… навсегда … чужой … везде … чужой», – пульсировало в его внутренних органах, доставляя невыразимые мучения.
– Вы! Все – вы! Что – вы – знаете?! О ней… Вы – читали?… вы … вы … знаете?! О, НАРПОППА, молодая! вечно юная, НАРПОППА! – Сократ вошел в экстаз, его голос взвился сопрано, покоряя все более верхние регистры, и зазвенел, заполняя пространство. Он вскочил с кресла, заметался по комнате.
– Да уж слышали, бред какой-то, – уже совершенно спокойно отозвалась Светлана.
– Бред?! Бред?! Сами вы – бред…!!! Все – бред!!! Все!!!
– Пифагорыч, успокойся! – успокоила его Феня. – Ты лучше перестань брэдить и скажи, шё ты там приготовил такого нервно-паралитического, шё токо не взорвешься?
– А?! Что? Как … взорвешься? – к Сократу начало возвращаться сознание. Он остановился посреди комнаты, среди сидевших на своих местах Реципиентов. Затем помахал перед собой указательным пальцем, как бы останавливая поток своего благородного словоизвержения:
– Я сейчас, сейчас…, – и – выскочил из гостиной.
– Мужчины, присмотрел бы кто за ним, как бы чего не натворил с собой! – обеспокоенно заерзала иссохшим от времени седалищем по поверхности не кожаного кресла мудрая Валерия Александровна. Но никто не шевельнулся, и только Светлана вполголоса повторила: «Бред какой-то!».
– А чего мы здесь, от происходящего еще ждем, весьма глубокоуважаемая мною Светлана Сергеевна? – прокомментировал Вольдемар. – В наших обстоятельствах – бред единственное развлечение.
– Не утрируйте, Вольдемар! – кокетливо и пластично махнув в сторону Вольдемара открытой ладошкой, произнесла Светлана. И осеклась, наткнувшись на кинжальный огонь ревнивых глаз Алены.
– Сейчас прибежит – и опять начнется! Он и так больше всех болтает, – подвел черту товарищ Маузер.
– Зато вы шё-то отмалчиваетесь последнее врэмя, Сэмэн. Сказать нечего или скрываете чего? – заступилась за мужчину-Сократа мадам Рюк-Зак, Феня то есть. Товарищ Маузер смутился, вспомнив свои вещие сны.