Оставим их пока путь продолжать, и поведаем, что приключилось с Ладой.
Занесли гости-купцы на Мурзавецкую землю весть о чудо - девице мастерице. Правителю Охомяке подарили дивную ткань и рушник сказочного шитья. И посулил Охомяка большую награду тому, кто доставит ту девицу ему во дворец.
Желающих обогатиться набралось немало, взяли купца в провожатые, и вскорости, - вслед за отъездом Любы с Дороней - налетели ордой, разметали защитничков, повязали бедну девицу. А, повязав, стали промеж собой делиться, кому во дворец доставить и награду получить. Каждый хотел быть единым, дабы награду не делить, оттого промеж них брань затеялась: стали мечами звенеть, улицу кровью поливать. Рубили всякого, кто под горячу руку подвернулся. Уж более половины трупами лежали, когда вдруг стало ведомо: самый ушлый Лабут давно пылит по степи с девицей уворованной. В гневе лютом порушили селеньице, предали огню, и подались догонять похитителя.
Тяжко было лошадке Лабута двоих нести: притомилась, сбавила бег. Слышит Лабут погоню, обернулся: далече, однако. Приметил в сторонке овражек, поросший густо кустарником, схоронился да по дну овражка удалился в иную сторону. Кончился овражек - выглянул осторожно Лабут и поразился: на расстоянии двух полётов стрелы шла сеча кровавая. Неведомый витязь могучий да четверо малых противостояли двум десяткам соплеменников Лабута. Над их головами кружила крупная птица: набрав высоту, камнем падала вниз и ударом в незащищённое лицо, выбивала из седла всадника. По-всему, птица учёная, по полёту, очевидно, орлан. И ещё приметил Лабут зверя юркого, сновавшего промеж ног коней, отчего те шарахались в стороны, вставали на дыбки, сбрасывая, иные, падая, давили седоков.
И помыслил Лабут: поспешу далее, по-всему более погони не быть, да и девица чтой-то затихла, не померла б в дороге.
Но не долго тешил себя Лабут мыслью о близкой награде: только почуял неладное за спиной, оглянулся и обмер - его настигал пардус. Вскрикнул Лабут, ожёг лошадку плетью, но та вдруг дико всхрапнула, вздыбилась и опрокинулась. Однако, к счастью, девицу не придавило, а Лабут услышал, как хрустнула кость его ноги, взвыл зверем от боли, дёрнулся и затих в беспамятстве.
Подлетали тут на конях горячих богатырь могучий со дружиной малой, кои были отроки по летам и сынами по его родству.
То был русский храбр Могота с четырьмя сыновьями-близнецами. Подбегали братья к девице, освобождали от пут тугих, осторожно клали на расстеленные плащи. Склонялся над девицей Могота, вынимал кинжал, разжимал стиснутые зубы и вливал из корчаги влагу живительную, сбрызгивал на лицо.
Пришла девица в чувство, глянув, в страхе задрожала, заплакала, норовила вцепиться в лицо Моготы ноготками.
-Не пужайся, сестрица, - молвил ласково Первак, - мы не разбойники, не обидчики. Мы невольные твои спасители.
Назвала себя Лада, в слезах поведала, какая беда-кручина приключилась с ней и с её селением. Утешали девицу, как могли, угощали, что имели, за дорожной трапезой рассказали о себе.
Была у них ожога в земле рязанской, жили в любви – согласии, в достатке впятером, но однажды нагрянули степняки поганые, пожгли ожогу, пограбили. Моготу поранили, думали, убили, жену Купаву да детей малых повязали, увели в полон. Очнулся Могота, прижёг раны чистым огнём, пересилил боль, и кинулся вослед поганым. До самой Кафы, где Купаву с детьми на людском торжище распродали порознь. Пять годков скитался Могота в чужеземных странах, пока не отыскал всех сыновей, а Купаву в живых не застал: руки, бедняжка, наложила на себя, дабы избежать насилия...
Лада вновь всплакнула: живы ли её матушка с батюшкой?
-Пора,- сказал Могота, вставая.- Довезём тебя, Ладушка, до дому.
Свистнули братья озорно и тотчас явились кони, пардус и орлан из степных трав, где отдыхали и кормились. Садил Могота Ладу вперёд себя, поехали. Ехали-ехали, на курган наехали, поднялись наверх и обомлели: близ дорожки прямоезжей торговой стоит чудо-зданьице, а далее, за холмиком, подпирают небо стены крепкие града незнаемого.
Спрашивали сыновья у Моготы: что за град? чьего княжения?
-Не ведаю, - ответствовал Могота, и спрашивал Ладу, но и та слыхом не слыхала, что здесь град имеется, а ведь отсюда до её селения рукой подать. К ним часто купцы заезжали, но и они ни словом не обмолвились.
Вызвались Вторак да Четвертак спуститься, поразведать.
-Добре, - разрешил Могота.
Подъехали братья к чудо-зданьицу, вышел им навстречь стражник. Расспросили его, и поведал им страж всё то, что мы уже знаем о Матушкином Граде.
Вскорости въехали все в городские ворота, дивуются виду чудному. Тут наехал, встретить гостей, воевода младой, издали признал Ладу, сердце сжалось от предчувствия беды. Кинулась девица на грудь Догаде, слезой горючей разразилась, чёрной вестью поделилась: сложили головушки безвинные родичи Догады от тех зорителей поганых, ненароком под гневную руку попав.
Дав наказ, приветить гостей, Догада снарядил кош из пяти телег, сам повёл его в селение родное. Сказывают, застал он мало кого в живых. Предали земле павших по обычаю пращуров, погрузили, что уцелело на телеги, и покинули пепелище. Матушка Лады уезжала одна, вдовая.
Стало в Матушкином Граде горожан на десяток более. Пораздумав сообща, порешили Могота с сыновьями здесь остаться, осесть накрепко, служа правдой и верой граду сему.
А тем временем Люба, Дороня, Скороход и Зазуба достигли Переславля. И прознали, что подступил к стольному Киев-граду собака Калин-царь. Он одиннадцать прошёл земель сильных, ладит двенадцатую покорить, храмы русские под дым пустить, пресвятую мать-богородицу в ногах стоптать. Ладит худших повырубить, лучших повыгонить, а самого князя Владимира в котле сварить, а княгиню Апраксию, взять в супружество. Сказывают, как услышал про то князь, упал на каменный пол, три часа лежал, ровно мёртвый. А как пришёл в себя, послал царю Калину скору грамотку: дай, мол, нам сроку хоть три годика, а не даст на три годика, так хоть на три месяца, на худ конец, трое суточек, дабы покаяться, к смертушке подладиться.
В Киев-граде вой стоит, причитают все: был бы жив Илеюшка Муромец, отогнал бы собаку Калина-царя, а теперь, по-всему, на копьё пойдём...
-Не досуг нам плач дослушивать! - говорит Люба, потемнев лицом.- Давай-те братцы мои крёстные, седлайте коней, пришла пора мечами помахать, копьеца пометать. Ты, Скороход, сбегай наперёд, глянь, что там деется.
Видели, как тот одевал постолы, да не видели, как убегал - только пыль облачком отлетела. Ещё и сидельце Люба не успела приладить, а Скороход уж рядом стоит, на копьё мурзавецкое опирается.
-Поведай, что видел?
-Сила-рать великая, ясну соколу не облететь, рыскуну зверю не обскакать. Млад Добрыня Никитич выехал из Киева, везёт ярлык-скору грамотку царю Калину.
-Так поспешим во чисто поле, станем бок о бок, плечо о плечо, подмогнём Добрыне не осрамиться. Вперёд! Да сохранит нас Матушка!
Подоспели в самый раз: пробивался Добрыня к чёрному шатру, к царю Калину. Не дают ему дорожку, но махнёт Добрыня палицей по праву руку - так лежат улицей, по леву повернёт - переулочком. Только новые встают, боле прежнего.
Налетали тут Люба со товарищи, секут они рать-силу великую, на себя берут всё внимание. Тут достиг Добрыня чёрного шатра, соскочил с коня, срубил сабелькой острою полшатра полотняного. Встал над Калином, потешается:
-Здравствуй, батюшка наш Калин-Царь. Ты просил хлеба сто возов - я привёз, да ещё сто возов закуски тебе. А теперь давай, собака, гони печать на мой ярлык-скору грамотку!- с тем взмахнул Добрыня сабелькой и смахнул с жирных плеч головку поганую Калина-царя.
Сменил Добрыня сабельку на палицу, пристал к богатырям неведомым, вновь махнёт во правую руку - лежат улицей, во леву повернёт - переулочком.
-Чьи вы будете, работнички ратные? - вопрошает Добрыня у Любы.
-Поросль Ильи Муромца.
-Добре!
Секли рать поганую до зари вечерней, и ночь секли, и день до следующего утра вешнего, не пиваючи, не едаючи, добрым коням отдыху не даваючи. К полдню вырубили они рать-силу великую, не оставили живой души на семена. И поехали тогда в стольный Киев-град, столовались они трое суточек и столь же отдыхали-отсыпались.
Только Скороход, когда пир в разгаре был, похитил тайно сестрицу Зорянку и сбегал-отнёс её в Матушкин Град:
-Здесь отныне будем жить, сестрица любезная.
Вернулся скорёхонько, присоединился к сотоварищам, думой, наконец, успокоенный.
Первым, с петухами, пробудился Скороход. Для разминки сбегал к Матушкину Граду, попроведовал как и что, передал привет и возвернулся в аккурат к пробуждению остальных.
Умывались водицей студеною, тонким белым полотенцем утиралися, слушали пересказ Скорохода, что где деется, что где слышится. Так стало ведомо о беде родного селения, о безвинной гибели родителей Дорони да батюшки Любы, о похищении Лады и её избавлении. И о том, как разнеслась по землям чужедальним весть о славной победе русских богатырей, а иные государи уж выслали послов к князю Владимиру: заключить ряду о любви и мире.
-Стало быть, тишь на Русь пришла,- молвила раздумчиво Люба. - Нет более надобности в нас. Кто как мыслит? Неволить не стану.
-Ты наша вожатая, нам след за тобой, - за всех ответил Дороня.
Тут явился посыльный от князя: кличет на трапезу, отведать яств княжеских, послушать гусляров медовоголосых.
-Явись к князю, передай: не время нам бражничать, время тризну справлять по убиенным родичам, - выступил вперёд Зазуба.
-Слышу гонор в ваших речах, - насупился посыльный. - Князь того не любит.
-Нам от нелюбви его...
-Погодь, Зазуба, - остановила его Люба. – Ждите - скоро буду.
Убедила Люба сотоварищей не сопровождать её, успокоила, обещав скоро возвернуться, а они пусть готовятся в обратный путь - домой.
Привели Любу в княжескую трапезную. За столами сидят князь Владимир, княгиня Апраксия, Добрыня о правую руку, бояре разные. Привстал князь, сунулся встретить девицу, но осёкся о не девичий взгляд, смутила одежонка ратная.
Обмолвилась княгиня, что де здесь некого воевать, пошто не в девичьем наряде явилась, аль нет, так сей же час представят из её покоев.
-Благодарствую, княгиня, но мы не приучены с чужого плеча нашивать. Я пришла, князь, не пировать, а по делу говорить.
-Глаголь, - бросил князь, понасупился: дерзость сия не по духу ему.
Сказала Люба о Матушкином Граде: просит отписать ей на бумаге с княжьей печатью, что на землю ту ни Киев, ни какой другой град силу приказную не имеет, ныне и впредь, козней не чинить и на дань не притязать.
Переглянулись Владимир с Добрыней, смекнули каждый о своём: "Что за град такой, пошто не ведаем? Не собрат - ли строптивому Новгороду? Не Святополка - ли, сына, союзничка?"
И сказал князь Владимир Добрыне тайное слово, удалился тот на минутку, а вернулся с гриднями. Отдал приказанье: схватить Любу и бросить покуда в поруб.
Не ожидала девица подвоха, не успела дать отпор - повисли на руках добры молодцы, сорвали с пояса меч да кинжалец. Грубо, тычками в спину, проводили в тёмную, где было сыро и холодно. Здесь уже была вся её дружина верная.
-Хороша награда за ратные дела, - чертыхнулся Зазуба.
-Не за награды шли мы на поганых, - тихо молвила Люба.- Наградой нам будет тишь и лад на Руси. Что мыслите?
-Слышал я, что Святополк с тестем, ляшским королём, замыслили взять стол в Киеве, однако, князь Владимир опередил: зазвав хитростью сына, заключил, яко нас в подполье. Сказывают, и Ярослав в Новгороде мыслит супротив Киева пойти.
-Видно нас за их лазутчиков приняли, - высказал догадку Зазуба.
-Отсюда не убежать, - пригорюнился Скороход. - Уж потешится Великий князь бедой нашей...
Согласилась с ним и Люба, а, подумав, решила: пришёл тот трудный час, о коем говорила уточка белопёрая. Помянула добром Люба матушку, молвила тайно: "Смешайся белок с желтком, стань желанное явью".
Только сказала она, как обдало всех жарким ветерком, и точно сном сморило. А пробудились на траве-мураве близ кургана древнего, кони поодаль пасутся, а вдали могучий тур сторожит покой турьего стада.
-Где это мы? - озираются удивлённо Скороход и Зазуба.
-Дома! - вдруг воскликнул Дороня, признав курган. - Назовите меня пустобрехом, если за курганом не Матушкин Град!
И, точно дети малые в озорной игре, взбежали на хребет кургана: внизу стоял Матушкин Град!
Здравствуй, Дом.
(Фрагмент погибшей при пожаре рукописи. Ленинград, 1979г)