Тайна красоты

Одного просил я у Господа,
того только ищу,
чтобы пребывать мне в доме Господнем
во все дни жизни моей,
созерцать красоту Господню
и посещать храм Его.
 (Пс.26:4)

                Что такое красота и почему она так волнует сердца и умы человеческие? В чем ее сущность и тайна? Откуда она возникла и для чего существует? С древнейших времен тайна красоты тревожила мысль и сердца людей, побуждала их размышлять и высказывать суждения о прекрасном. В древнеегипетском папирусе эпохи Среднего царства, воспевается красота реки Нил, а прекрасное понимается как то, что приносит жизнь и счастье, оно источник благ и бесценный дар богов. В гимне, воспевающем бога Атона, поется: «Ты подаешь жизнь сердцам твоею красотою, которая и есть жизнь». В античной натурфилософии – философствовании о природе, прекрасное понимается как космическое совершенство – всеобщая гармония мироздания, единство космического и эстетического, ведь само слово «космос» имеет различные смысловые значения и обозначает не только вселенную, мироздание, но и красоту, порядок, гармонию. По воззрению древнегреческого философа и математика Пифагора, «все небо – число и гармония», красота есть музыка небесных сфер и созвучность космоса, а вся вселенная – это грандиозная семиструнная лира или «прекрасно звучащий оркестр». Гераклит Ефесский – один из самых загадочных мыслителей древнего мира, считал, что все в мире изменчиво – все течет и меняется, пребывает во власти времени – реки, в которую нельзя войти дважды, ибо на входящего в нее текут все новые воды, красота раскрывается в вечных изменениях и обновлении вселенной, а стало быть, нет вечных канонов прекрасного и суждения людей о прекрасном и безобразном изменчивы. Размышляя о красоте, Гераклит пришел к мысли, что она познается интуитивно и через диалектическое мышление через борьбу противоположностей возникает прекраснейшая гармония, из противоположностей образуется прекрасное в живописи с ее светом и тенью, и в музыке с ее мажором и минором. У древнегреческих атомистов Левкиппа и Демокрита, придерживающихся гедонистической этики, гласящей, что высшее благо даруется наслаждениями, которые полезны для человека и приносят ему счастливую жизнь, была своеобразная концепция прекрасного. Пытаясь понять тайну красоты через категорию меры, Демокрит утверждал, что жить нужно наслаждаясь, но человек должен стремиться не ко всякому наслаждению, а только к тому, какое для него полезно и связано с красотой, а прекрасное – это то, что во всем соразмерно, ни в чем не имеет ни недостатка, ни переизбытка. Задаваясь ключевым вопросом эстетики и всей философии искусства – «что есть прекрасное?», афинский мудрец Сократ, высказал утилитарную точку зрения – прекрасно лишь то, что полезно и является благом: искусно украшенный щит, не защищающий от вражеского удара, нельзя назвать прекрасным щитом, прекрасно то, что великолепно исполняет свое назначение. В диалоге Платона «Гиппий Больший», Сократ задается вопросом о красоте и том, что такое прекрасное, а прибывший в Афины софист Гиппий отвечает –  прекрасна девушка или лира, прекрасное единично и конкретно, но возражая Гиппию, Сократ говорит, что прекрасное имеет всеобщий характер, вспоминая известную поговорку: «Из городов – самый красивый Аргос, из лошадей – фракийские, из женщин – спартанские». Существует идея прекрасного и ее многоообразные конкретные и единичные явления в здешнем мире, а самое прекрасное есть наилучшее и наисовершеннейшее в своем роде. Высказывая мысль о том, что существует различная степень красоты, Сократ вспоминает изречение Гераклита: «Из людей мудрейший по сравнению с Богом покажется обезьяной, и по мудрости, и по красоте, и по всему остальному», и иронически обращается к своему собеседнику: «Прекраснейший из горшков безобразен в сравнении с породой девичьей, как утверждает мудрец Гиппий». Для софиста Гиппия мудр тот, кто заработал больше всех денег, в его глазах золото – эталон прекрасного, оно желанно для сердец людей, но Сократ с легкостью разбивает меркантильные аргументы софиста указанием на то, что знаменитый скульптор Фидий сделал прекрасную скульптуру богини мудрости Афины не из золота, а из слоновой кости. Рассуждая о прекрасном, Гиппий приходит к мысли, что «всегда и везде прекраснее всего для каждого мужа быть богатым, здоровым, пользоваться почетом у эллинов и, достигнув старости и устроив своим родителям, когда они умрут, прекрасные похороны, быть прекрасно и пышно погребенным своими детьми». Но рассудительный Сократ замечает, что все сказанное Гиппием не может быть отнесено к бессмертным богам, а им нельзя отказать в красоте. В изображении Ксенофонта, Сократ определял прекрасное как полезное, но Платон вкладывает в уста Сократа свои собственные воззрения и заявляет, что полезное не есть самое лучшее определение для прекрасного, ведь полезное всегда полезно для кого то и для чего-нибудь, а прекрасное – прекрасно само по себе, кроме того красота есть источник эстетического наслаждения. В ходе философской дискуссии красота всесторонне анализируется, ее нельзя назвать полезным, благим и приятным, она выше  всего этого – выше всех определений, тайна красоты остается неразгаданной, а вывод спора содержится в заключительной фразе Сократа, гласящей: «прекрасное – трудно».
В диалоге «Пир» Платон, различавший две сфера бытия – идеальную и материальную, писал, что все изменчивая и преходящая красота чувственного мира – тень и отблеск вечной и неизменной красоты духовного мира, а прекрасное само по себе вечно и не уничтожается, оно не увеличивается и не убывает, но является совершенством. В диалоге «Филеб» Платон высказывает мысль, что идея красоты прекрасна сама по себе – по своей природе, а красота живых существ и чувственных вещей – ее проявления в нашем материальном мире, где все изменчиво и скоротечно, а потому от красоты чувственного мира человек должен восходить в познании через вдохновение и философскую любовь к красоте духовного мира и к величайшему Благу – Богу. В отличие от идеалиста Платона, реалист и логик Аристотель считал, что прекрасное – это не вечная идея, а объективное качество вещей и явлений, обладающих соразмерностью и упорядоченностью: «прекрасное – и животное и всякая вещь, состоящая из известных частей, должно не только иметь последние в порядке, но и обладать не какою попало величиной: красота заключается в величине и порядке». Для Аристотеля весь мир прекрасен – это основная идея античной эстетики, прекрасное приятно тем, что оно благо и несет пользу, следует мере в жизни и искусстве, а одно из лучших воплощений красоты – это Парфенон, не подавляющий людей своей громадностью, как египетские пирамиды, и вызывающий восхищение. По воззрению Аристотеля в трагедии может заключаться величайшая красота, а через переживание страха и сострадания, человек может обрести очищение души – катарсис, ее освобождение от обыденности и возвышение над житейской суетой, ее обращение к вечному и переоценку ценностей, ее прозрение и исполненность состраданием. Живший в Александрии III века нашей эры, великий философ Плотин – знаток древней мудрости, метафизик и мистик, утверждал, что тайну красоты нельзя познать логически и математически, а ее источник надо искать не в соразмерности, симметрии и пропорциональности, не в скрытой гармонии, а в надмирном бытии – в духовном и идеальном мире, ибо прекрасное на суетной земле есть проблеск вечной, нетленной и духовной красоты в мимолетных явлениях здешнего мира, оформляющей и преображающей косную и бесформенную материю. Вся красота земного мира меркнет перед сверхчувственной красотой души, а красота души перед непостижимой славой Божества, но созерцать духовную красоту способна только прекрасная и добродетельная душа. Плотин говорил, что наша душа должна не только познать себя и отрешиться от всего земного, но и изваять в самой себе нерукотворный образ Божества – уподобиться Богу в любви, ибо любовь – это наивысший образ вечной и непреходящей красоты. Августин Блаженный утверждал, что Бог есть Творец всего прекрасного, красота всех вещей от Бога и есть Его произведение, а искусство призвано служить Церкви и вести людей к вере и Богопознанию – от преходящей красоты земного мира к вечной красоте мира небесного и ее Создателю. В эпоху Возрождения нормой прекрасного становится золотое сечение, а образцом красоты сам человек – не только его душа, но и его тело, бренную красоту которого пытаются увековечить в своих творениях поэты, художники и ваятели. В эстетике классицизма прекрасное отождествлялось с изящным – считалось, что прекрасна не природа в ее буйстве и стихийной мощи, а лишь ухоженная и укрощенная природа, образцом которой был Версальский парк. Французский философ-просветитель Дидро полагал, что существует два вида красоты: прекрасное вне нас – во внешнем мире, природа, и прекрасное для нас – в наших суждениях и представлениях, но сама красота многообразна, она проявляет себя в натурах – как естественные движение ума, воли и сердца, в ремеслах – как мастерство и виртуозность, в нравах как добродетель, в речах – как правдивость, в искусстве – как подражание природе и ее красоте. В противовес суждениям Дидро о том, что задача искусства – подражать красоте природы, немецкий философ Гегель полагал, что в природе прекрасное ограниченно и конечно, поэтому прекрасное в искусстве выше природы с ее грубой и материальной красотой: «Красота в искусстве стоит выше красоты в природе, ибо красота в искусстве является красотой, порожденной и вновь порождаемой духом, и насколько дух и его произведения стоят выше красоты в искусстве, настолько и красота в искусстве стоит выше красоты в природе». В представлении Гегеля, прекрасное – это чувственное явление идеи, прекрасное в природе есть диалектический момент развития мирового духа, но в природе красота груба и материальна, а в искусстве она одухотворяется, становится более многогранной и соотносится с идеями возвышенного, трагического и комического. В статье «Общий смысл искусства» русский публицист, поэт и философ В.С. Соловьев пояснял: «По гегельянской эстетике красота есть воплощение универсальной и вечной идеи и в частных и преходящих явлениях, причем они так и остаются преходящими, исчезают, как отдельные волны в потоке материального процесса, лишь на минуту отражая сияние вечной идеи». Будучи рационалистом, Гегель ставил наукообразную философскую систему выше искусства, он был убежден, что человек есть, прежде всего, существо мыслящее, стремящееся от конечных вещей видимого мира взойти к познанию абсолютной идеи, а значит, искусство есть лишь звено самопознания духа, связывающее чувственное и духовное бытие. Как поясняет исследователь эстетики Ю. Борев: «Для Гегеля понятие прекрасного оттеснено на второй план понятием истинного: чем глубже мыслит человек, тем менее ему нужно прекрасное. Человек Нового времени научился мыслить абстрактно, и на смену веку искусства пришел век философии. В искусстве для Гегеля только то ценно, что дает возможность приблизиться к абсолютной идее». Владимир Соловьев определил красоту как победу гармонии и смысла над хаосом и дисгармонией, победу духа над материей, тайну одухотворения вещества – все великие творцы – будь то Гомер и Данте, Шекспир и Сервантес, Микеланджело и Рафаэль, Бетховен и Бах, создававшие поэмы и симфонии, сонеты и сонаты, статуи и картины, побеждали тяжесть и косность материи, воплощая творческую идею, а высшая задача искусства – воплотить абсолютный идеал не в одном воображении, но и в самом деле, одухотворить и преобразить нашу действительную жизнь.
                Известно, что немецкий философ Иммануил Кант не был знатоком и ценителем искусства, но и он обращался к тайне прекрасного, стремясь разрешить не краеугольный вопрос эстетики и философии искусства, а найти способ соединения двух сфер – теоретической и практической. По трактовке Канта, прекрасное – это предмет чисто созерцательного отношения человека, оно не практично и является целесообразностью без цели, иными словами прекрасное не может пониматься как «полезное», утилитаризм и искусство – вещи несовместимые, ведь для расчетливого дельца и утилитариста, эгоистично ищущего всюду выгоду и пользу, сапоги важнее «Божественной Комедии» Данте и Лунной сонаты Бетховена, драм и пьес Шекспира или красоты Венеры Милосской, в то время как истинное восхищение красотой бескорыстно, оно доставляет величайшее эстетическое наслаждение. Размышляя о загадке прекрасного, будоражащей умы поэтов, музыкантов и художников, знатоков и ценителей искусства, немецкий философ Шеллинг утверждал, что красота – это воплощение идеального и духовного в чувственном и материальном, она – выше нравственности, а значит, искусство должно быть полностью свободно от всякого подчинения нравственному содержанию и моральной проповеди.  Если рационалист Гегель считал, что философия должна быть наукообразной – высшей наукой, ее основа – логика, она высшая форма постижения мира и мирового духа через отвлеченные понятия, то романтик Шеллинг провозглашал, что прозрения искусства опережают открытия науки, а содержание и задачи философии и искусства – тождественны, ведь эстетическое созерцание –  подлинный «документ философии», оно открывает философу и художнику высочайшее – святая святых жизни. В романтизме такие поэты как Новалис и Тик с религиозным пафосом прославляли искусство, для них мир поэзии – это волшебный и чудесный, таинственный и магический мир, красота есть высшая ценность, искусство – великолепный храм муз, поэт – священнослужитель, а творчество – своеобразное богослужение, литургия в храме природы: «Как мне описать сияние вечера, сияние утренней зари? Загадочный лунный свет или пламенное отражение в потоках и ручьях?.. При восходе и закате солнца, при лунном мерцании вся природа повергается в восторг, внезапный и невольный, и она, подобно павлину в гордом великолепии его, еще более щедра, ничгео про себя не бережет и радостно распускает блеск своего убранства… Так вся природа расставляет сети навстречу солнцу, стараясь уловить и удержать сверкающие отблески. Мне кажется, что тюльпан – это дрожащая мозаика вечерних лучей. Плоды вбирают в себя свет, радостно хранят его, пока им это позволяет время. Подобно пчелам в поисках меда, порхают бабочки в теплом эфире, украдкой похищая у солнца поцелуй ха поцелуем, пока сами не заблещут небесной лазурью, пурпуровыми и золотыми узорами». Знаменитый поэт Фридрих Шиллер полагал, что прекрасное доставляет наслаждение не только эстетическому чувству человека, но и его разуму, а сам эстетический вкус – способность оценивать прекрасное, является посредником между духом и чувственной природой, сочетая их в счастливом согласии. Если по суждению Канта, человек с обостренной эстетической восприимчивостью и изящными манерами, обладающий утонченным художественным вкусом, может не быть человеком нравственным и склонным к самопожертвованию, но являться эгоистичной натурой, то Шиллер был убежден, что искусство облагораживает нравы и помышления людей, оно воспитывает сердца и просвещает умы, а приобщить человека к поэзии жизни – значит «научить сочетать свою чувственность с законами нравственности». Исповедуя эстетический идеализм, Шиллер провозглашал, что наш нравственный идеал – это утонченный человек с «прекрасной душой», восхищающийся всем прекрасным и имеющий эстетически развитое воображение, но с годами сам немецкий поэт разочаровывается в своей эстетической доктрине и начинает говорить о том, что возможно «злоупотребление прекрасным», что красота не может заменить собой истину и добро – ценности высшего порядка, что «человек развитого эстетического вкуса может быть подвержен нравственному разложению, от которого хранит грубого сына природы именно его грубость». По вдохновенному изречению Шиллера, в сотворении прекрасного и созерцании красоты человек реализует и раскрывает свою свободу и творческую мощь своего духа, но этот поэт, грезивший об идеале целостной личности, одухотворенной и не оторванной от земли, будучи глубоким мыслителем, ясно осознал, что утонченный питомец муз и пылкий жрец искусства может впасть в искушение и освободиться от самой идеи «нравственности», если возведет красоту в культ и оторвет ее от истины и добра.  В произведении «Портрет Дориана Грея», Оскар Уайльд – один из самых утонченных писателей Англии, остроумный мыслитель-парадоксалист и эстет, виртуозно изобразил трагедию Дориана – блистательного и утонченного аристократа, юного Адониса и Нарцисса с золотистыми кудрями, чей внешний облик и удивительная красота изумляет окружающих, вызывает восторг у обывателей и людей искусства – живописцев и поэтов, получившего вечную юность и неувядающую телесную красоту ценой «мефистофельской сделки» и погибели души. Роковая встреча в мастерской художника Безила с лордом Генри, сыгравшим роль искусителя, и беседа с этим циником и гедонистом, отвергающим нравственные ценности, религию и страх Божий, считающим, что высшее благо есть наслаждение, а красота исчезает там, где появляется одухотворенность, служит завязкой всего сюжета и совершает переворот в душе  юноши. В блистательной, ироничной и полной парадоксов речи, лорд Генри замечает, что красота – «одно из самых великих явлений окружающиго нас мира, как солнечный свет, или весна или отражение в темны водах серебряного щита лны. Красота неоспорима. Она имеет высшее право на власть и делает царями тех, кто ею обладает… Иные говорят, что красота – это тщета земная. Быть может. Но, во всяком случае, она не так тщетна, как мысль. Для меня красота – чудо из чудес. Только пустые, ограниченные люди не судят по внешности». Рассуждения о том, что вся земная красота имеет преходящие характер, она исчезает, словно дым, увядает, как цветок, острейшей болью пронзают сердце Дориана, погружает его в печаль и мрачные раздумья, и с грустью глядя на своей великолепный портрет, кисти Безила, он признается, что чувственная красота является для него высшей ценностью, без которой он не может жить: «Я теперь знаю – когда человек теряет красоту, он теряет все. Ваша картина мне это подсказала. Лорд Генри совершенно прав: молодость – единственное, что ценно в нашей жизни. Когда я замечу, что старею, я покончу с собой… Я завидую всем, чья красота бессмертна. Завидую этому портрету, который вы с меня написали. Почему он сохранит то, что мне суждено утратить? Каждое уходящее мгновение отнимает что-то у меня и дарит ему. О, если бы было наоборот! Если бы портрет менялся, а я мог всегда оставаться таким, как сейчас!». Заветное желание Дориана исполнилось, он обрел вечную юность и красоту, стал блистательнейшим из аристократов, окруженным толпой восторженных почитателей, убежденных, что вся его счастливая жизнь – искусство, великолепная поэма или музыкальное произведение, а дни – сонеты. До дна испил чашу порока и наслаждения, сам Дориан ощущает себя глубоко несчастным существом, испытывающим минуты страстной тоски по незапятнанной чистоте своей юности, он является нераскаянным грешником, погубившим свою возлюбленную – Сибиллу, и убившем своего доброго друга – художника Бейзила, не желающим признать свою вину перед Богом и скрывающим зловещую тайну – омерзительный портрет, ставший зеркалом его мертвой души, прогнившей от пороков и обезображенной многими летами грешной и преступной жизни, но ясно осознавшего свою трагедию: «О, зачем в роковую минуту гордыни и возмущения он молил небеса, чтобы портрет нес бремя его дней, а сам он сохранил неприкосновенным весь блеск вечной молодости! В ту минуту он погубил свою жизнь. Лучше было бы, если бы всякое его прегрешение влекло за собой верное и скорое наказание. В каре – очищение... Эта красота его погубила, красота и вечная молодость, которую он себе вымолил!.. Красота оказалась только маской, молодость – насмешкой».
                Со времен Карамзина и Жуковского в русской литературе утвердилась идея эстетического идеализма, навеянная Шиллером и Новалисом, верующими в то, что красота – спасает мир, а искусство – это своеобразное богослужение, но уже  проницательный О. Уайльд в Европе, а у нас – Гоголь, а вслед за ним Достоевский, вскрыли, что этот оптимистический взгляд немецких романтиков далек от истины, ибо с упадком религиозной жизни и опустошением душ, искусство духовно оскудевает и извращается, оно может не спасать, а губить людей, вести их не к Богу и вечной жизни, а к погибели. Лучшие люди могут утратить веру и потребность в идеалах, эстеты с аристократическими манерами могут стать бездуховными циниками, дойти до самого безнравственного. В повести «Невский проспект», развенчавшей эстетический идеализм, Гоголь изобразил несчастную судьбу художника Пискарева – этого петербуржского Вертера, романтика-идеалиста с робкой и застенчивой душой, влюбляющегося в семнадцатилетнюю красавицу – «прелестное существо, которое, казалось, слетело с неба прямо на Невский проспект». Художник Пискарев – мечтатель и романтик с рыцарской душой, для него красота – это высшая ценность, она – откровение Бога на земле, а любовь к женщине – священна и благословенна Создателем: «Боже, какие божественные черты! Ослепительной белизны прелестнейший лоб был осенен, как агат, волосами. Они вились, эти чудные локоны, и часть их, падая из-под шляпы, касалась щеки, тронутой тонким свежим румянцем, проступившим от вечернего холода. Уса были замкнуты целым роем прелестнейших грез. Все, что остается от воспоминания о детстве, что дает мечтание и тихое вдохновение при светящейся лампе – все это, казалось, совокупилось, слилось и отразилось в ее гармонических устах. Она взглянула на Пискарева, и при этом взгляде, затрепетало его сердце…». Как романтик и религиозный человек, Пискарев принимает ее за «святыню», но эта красавица – венец творения, оказывается пошлой и наглой развратницей, ведущей самую «низкую и презренную жизнь». С ужасом и скорбью художник осознает, что красота может быть тронута тлетворным дыханием разврата. Все надежды Пискарева и его «легкомысленный план», рассчитанный на то, что если он докажет красавице силу и глубину своих бескорыстных чувств, то она переменит свою жизнь и нрав ее исправится, встречают лишь насмешку – мефистофельское поругание его самых заветных идеалов. Не в силах примириться с действительностью Пискарев – этот мечтатель, но совсем не боец по натуре, бежит от пошлости земной жизни – в искусство, книги и сны, а после бессонницы – в приемы опиума. Судьба Писарева сложилась трагично – несчастный юноша перерезал себе горло бритвой, искра его таланта так и не вспыхнула и не озарила русскую действительность, никто не плакал над его бездыханным трупом и бесславной могилой – никто не совершил обрядов религии над ним и имя его было вскоре предано забвению. Суровая реальность безжалостно разбивает все мечты идеалистов, демонстрируя, что совет Новалиса – уходить в мир книг, искусства и мечтаний, не спасает человека, а эстетическая романтика бессильна преобразить наши души и окружающую действительность. Задолго до Достоевского с его двумя идеалами красоты – Мадонны и Содома, Гоголь ясно понимал, что красота в отрыве от Бога и нравственности, может быть обманчивой и губительной, а за внешней красивостью может таиться страшное и коварное зло: «Красота производит совершенные чудеса. Все душевные недостатки в красавице, вместо того чтобы произвести отвращение, становятся как-то необыкновенно привлекательны; самый порок дышит в них миловидностью…». По глубокомысленному суждению Н.А. Бердяева, внешняя красота может быть лишь обманчивой маской, она может прикрывать внутреннюю неприглядность, как то было у Дориана Грея и Ставрогина, возможна обманчивая красота в мужчинах и женщинах как у Гоголя в «Невском проспекте», и даже в Ангелах – Люцифер и демоны, принимающие обличье Ангелов света., о чем предостерегают святоотеческие книги. Существует эстетическое прельщение – возведение красоты в культ и отрицание иных ценностей – истины, добра, утонченное идолопоклончество и грех богоотступничества как это отчасти было у романтиков от Шиллера до Байрона, с их культом прекрасного, и особенно сильно выразилось у Леонтьева и Ницше.
                По типу своей личности К.Н. Леонтьев – утонченный аристократ и эстет, он восторгался красотой и поэзией самой жизни, полагал, что эстетика – это всеобъемлющий и универсальный критерий, позволяющий верно оценивать все жизненные явления. По справедливому утверждению священника К.М. Агеева – «Леонтьев вступил в жизнь эстетом», эстетическое чувство толкало его к Православию, но даже в эпоху расцвета своей религиозной жизни, он «искажал и опустошал содержание веры во имя эстетики», оценивал окружающих людей эстетически. Со священным трепетом Леонтьев склонялся пред тайной красоты, поклоняясь ей как душе искусства, как таинственному очарованию и поэзии самой жизни, и полагал, что эстетика изучает как психологические законы творчества, так и законы наслаждения и возможно даст нам ключ к постижению самой тайны жизни, ибо «красота – та же истина, только не ясная, не голая, а скрытая в глубине явлений. И чем явление сложнее, тем красота его полнее глубже, непостижимее». В представлении К. Леонтьева эстетика – это не раздел философии и не теория искусства, а поэзия и красота самой жизни, она охватывает всю вселенную – от бездушного минерала до огнекрылого Серафима,  ибо прекрасное являет себя, прежде всего, в цветении жизни и в эпической драме всемирной истории, а уже затем в преломлениях философской рефлексии и в произведениях искусства: «Эстетика как критерий приложима ко всему и к отдельным человеческим обществам и к социологическим, историческим задачам. Где много поэзии – непременно будет много веры, много религиозности и даже много живой морали… Эстетика жизни гораздо важнее отраженной эстетики искусства». Сама жизнь во всей ее пестрой палитре и со всеми ее противоречиями, радостями и скорбями, взлетами и падениями, воспринималась Леонтьевым как невообразимо загадочное и многогранное, драгоценное, как бриллиант, эстетическое явление, он любил ее и считал почти священнодействием и удивительной и неизъяснимой драмой земного бытия. Леонтьев глубоко прав, когда обличает поклонение естественному человеку как природному и социальному существу, изобличает утопичность мещанского царства всеобщего благополучия и пошлость утилитарной морали, заботящейся о земном благе грядущих поколений, но забывающих о душе, Боге и духовном мире, о высших ценностях – свободе, истине и красоте, он прав, когда утверждает, что страдания имеют духовный смысл, непостижимый в пределах земной жизни, а страх Божий – это начало премудрости и основа благоговения, что сердце надо обращать к горнему – к идеальным вещам, что надо различать мечтательную и сентиментальную любовь к дальнему – человечеству, от реальной евангельской любви к ближнему – конкретному человеку, но заблуждается и впадает в язычество, когда доходит до эстетизации и оправдания зла, когда создает дьяволодицею: «Что бояться борьбы и зла?.. Нация та велика, в которой добро и зло велико. Дайте и злу и добру спокойно расширить крылья, дайте им простор... Не в том дело, поймите, не в том дело, чтобы отеческими заботами предупредить возможность всякого зла... А в том, чтобы усилить творчество добра. Отворяйте ворота: вот вам – создавайте; вольно и смело... Растопчут кого-нибудь в дверях – туда и дорога! Меня – так меня, вас – так вас... Вот что нужно, что было во все великие эпохи. Зла бояться! О, Боже! Да зло на просторе родит добро!» «Растлением античного мира... как будто бы правили благородные демоны Мильтона и Лермонтова; современным развратом правит отвратительный Мефистофель. В нравственном отношении... быть может, это и лучше, так как есть умы и сердца, которые, обращаясь от грязи и цинизма, легко поддаются тонкому обаянию плотской эстетики. Но в отношении искусства – совсем иначе». В философии К. Леонтьева нет метафизики зла, в отличие от святых отцов Церкви он мыслит зло не как небытие и прорех в мироздании, а как необходимое условие для полноценной картины бытия, вслед за Августином Блаженным и неоплатоником Плотином, исповедуя эстетическую витадицею и теодицею, в соответствии с которой – мировое зло и все страдания, бесчисленные как морской песок, есть необходимое украшение мира, как диссонанс в музыке, или тень в живописи, что в сущности противоречит Евангелию, христианской этике, догматическому вероучению Церкви и ее литургической жизни. Для романтика Леонтьева все бытие – это эпическая поэма или пьеса, которой зло сообщает красочность, шекспировский колорит и психологический драматизм: «Нравственность есть только уголок прекрасного... Иначе куда же деть Алкивиада, алмаз, тигра и т. д.?» «А как же оправдать насилие?» «Оправдайте прекрасным, одно оно верная мерка на все». «Вот что нужно, что было во все великие эпохи... Если для того чтобы на одном конце существовала Корделия, необходима леди Макбет, давайте ее сюда, но избавьте нас от бессилия, сна, равнодушия, пошлости и лавочной осторожности... Кровь не мешает небесному добродушию... Жанна д’Арк проливала кровь, а она разве не была добра как Ангел? И что за односторонняя гуманность, доходящая до слезливости?.. Одно столетнее, величественное дерево дороже двух десятков безличных людей, и я не срублю его, чтобы купить мужикам лекарство от холеры». Если Ф.М. Достоевский не мог принять мировой гармонии и Царства Небесного, основанного не неискупимых слезах безвинных страдальцев – на слезинке хотя бы одного невинного ребенка, ибо Бог должен быть абсолютно свят и благ, как и Его Царство, то К. Леонтьев был готов возложить на алтарь своей эстетики все слезы детей Адамовых:  «Даже на боль и страдания стараюсь смотреть только так, как на музыкальные красоты, без которых и картина истории была бы неполна и мертва». «Какое дело честной, исторической, реальной науке до неудобств, до потребностей, до деспотизма, до страданий? К чему эти ненаучные сентиментальности, столь выдохшиеся в наше время, столь прозаические вдобавок, столь бездарные? Что мне за дело в подобном вопросе до самых стонов человечества». «Для того, кто не считает блаженство и абсолютную правду назначением человечества на земле, нет ничего ужасного в мысли, что миллионы русских людей должны были прожить целые века под давлением трех атмосфер – чиновничьей, помещичьей и церковной – хотя бы для того, чтобы Пушкин мог написать «Онегина» и «Годунова», чтобы построили Кремль и его соборы, чтоб Суворов и Кутузов могли одержать свои национальные победы... Ибо слава... ибо военная слава... да, военная слава царства и народа, его искусство и поэзия – факты; это реальные явления действительной природы; это цели достижимые и вместе с тем высокие. А то безбожно-праведное и плоско-блаженное человечество, к которому вы исподволь и с разными современными ужимками хотите стремиться, такое человечество было бы гадко, если бы оно было возможно...». «Не в том дело, чтобы не было нарушения закона, чтобы не было страданий, но в том, чтобы страдания были высшего разбора, чтобы нарушение закона происходило не от вялости или грязного подкупа, а от страстных требований лица! И Креон у Софокла прав как закон, повелевающий убить Антигону, и Антигона, которая, любя брата, похоронила его, – права!». Но как мудро скажет религиозный мыслитель Вышеславцев, опровергая эстетическую теодицею, противоречащую евангельским основаниям христианской нравственности: «если Бог «сочиняет» трагедию миpa просто для того, чтобы «созерцать» трагедию миpa, то Он не есть любящее, мудрое и моральное существо». С духовно-нравственной точки зрения Бог Леонтьева, смотрящий на все мучения страждущего человечества как на эстетическое явление – поэзию скорбей и необходимый штрих в грандиозной картине мироздания, ни чем не лучше тирана, наслаждающегося страданиями несчастных созданий, находящихся в медном быке Фалариса, превращающего их стоны, вопли и проклятья в сладкозвучную и дивную музыку. Если для христианского сознания Бог есть Высшая Красота, а все сотворенное Им прекрасно – земная красота самобытна и изумляет самих Ангелов, в книге Иова ликующих от лицезрения утренних звезд, но вместе с тем она  лишь бледный отблеск метафизической красоты небесного мира, зло же – омерзительно и губит красоту, то Леонтьев утверждает, что зло необходима для наличия прекрасного в мире, кроме того, он убежден, что «Бог пожелал создать красоту и для этого создал материю». По афористичному высказыванию русского философа и богослова С. Булгакова: «изнутри эстетика Леонтьева осталась, как и прежде, прельстительной и соблазняющей, как грот Венеры с ее греховными чарами». Священник, ученый и богослов о. Павел Флоренский в книге «Столп и утверждения истины» справедливо писал, что эстетизм Леонтьева – это «безбожный и безблагодатный эстетизм», находящий прекрасное вне Бога, в то время как истинный религиозный эстетизм – духовный и теоцентрический эстетизм, провозглашающий: «все прекрасно в личности, когда она обращена к Богу, и все безобразно, когда она отвращена от Бога».
                Мыслители с утонченным и обостренным эстетическим восприятием, такие как Кьеркегор и Оскар Уайльд, почувствовали, что существует трагический конфликт между красотой и добром, ведь если соединение красоты с истиной и добром преображает человека, его личность и жизнь, то красота, оторванная от истины и добра, превращенная в кумир и самоцель, начинает разлагаться и становится причиной духовной, а иногда и физической гибели. По глубокомысленному уточнению Бердяева, прекрасно знавшего обо всех взлетах и падениях, достижениях и соблазнах Серебряного века, существуют эпохи утонченной культуры ее расцвета, переходящего к закату и заканчивающегося декадансом, когда люди  живут под чарами искусства и красоты, это может быть связано как с оригинальной духовной организацией их душ, так и с модой, но эстетизм всегда несет на себе печать культурной упадочности и эстетического прельщения, когда все рассуждения о религии и истории, морали и познании определяются лишь эстетическими оценками, а люди ищут не познания Истины и спасения, а ярких впечатлений и бурных эмоций, они пребывают в состоянии экзальтации и являются яркими индивидуалистами, но не полноценными личностями, у них загублено нравственное сознание и деградировала религиозная интуиция. Тончайший эстет и поэт Шарль Бодлер, прекрасно понимавший, что красота может быть источником радости и вдохновения, а вместе с тем – искушений и соблазнов, и ее можно использовать как во благо, так и во зло, равно как и все иные Божьи дары – свободу, ум, жизнь и творческие таланты, вопрошал: «Скажи, откуда ты приходишь, Красота? Твой взор – лазурь небес иль порожденье ада?» Искусство оказывает сильнейшее воздействие на внутренний мир человека, а самое могущественное и таинственное из всех искусств – музыка, ей свойственен динамизм и особая экспрессивность, мощь и сила, более грандиозная, чем в изобразительных и пластических искусствах, она потрясает душу внимающего ей, будь то произведения Баха, выражающие музыку небесных сфер и славящие Бога, или музыка Бетховена, выражающая трагизм жизни человека, ибо в музыке заключены стремление и порыв  за грань земного бытия – к запредельному и непостижимому, прикосновение к иным мирам, откровение о вечности, быть может более великое, чем вся философская мудрость и все научные открытия и изобретения. Как проницательнейший мыслитель, Бердяев обратил внимание на то, что в двадцатом веке – веке невиданных социальных и исторических катастроф, искусство переживает глубокий кризис, отражающий духовное состояние мира: гибнут монументальные формы искусства, что предрекали К.Леонтьев и Освальд Шпенглер, искусство  перестает быть воспоминанием о потерянном Рае и служением прекрасному, люди ощущают, что окружающий их мир – это не великолепный и стройный космос, грандиозное симфоническое произведение, а хаотичный и неустроенный универсум, исчезают твердые формы бытия и распадается на фрагменты сама реальность, раскрывается горькая правда о том, что наша жизнь некрасива и абсурдна, вселяя в нас ужас и отчаяние, гибнет прекрасное в жизни и искусстве, что явственно видно в живописи – у Пикассо, в  литературе – у Кафки, в философии – у Камю и Сартра, в науке – в теориях и открытиях физики, и тем самым духовный кризис мира и искусства подводит нас к эсхатологической теме – к теме конца времен, но здесь есть и откровение о вечности, благая весть о том, что выше времени и не подвластно смерти. Быть может, самые глубокие мысли о тайне красоте высказал Достоевский – один из величайших мыслителей и писателей России, всю жизнь мучавшийся над проблемой прекрасного и вопросом о задачах и смысле искусства. Тайна красоты волновала Достоевского, но она оказалась великой и непостижимой загадкой, соприкасаясь с которой, ум сталкивается с неразрешимыми антиномиями: 1) по изречению князя Мышкина из романа «Идиот» «красота спасет мир» и восстановит первозданную гармонию – это теургическая формула искусства, но в то же время, как проницательный мыслитель, Достоевский исповедует трагическую концепцию красоты – он замечает, что в нашем мире, лежащем во зле, красота сама нуждается в спасении; 2) человек есть существо прекрасное, сотворенное по образу и подобию Божьему, но после грехопадения Адама все люди пребывают в падшем состоянии – в темных подпольях их душ бушуют «страсти роковые», и ничто – ни справедливые законы и социальные реформы и преобразования, ни лучшие произведения искусства от Эсхила, Софокла и Шекспира до наших дней, ничто не может спасти человека и вернуть ему первозданную духовную чистоту – ничто и никто кроме Христа, сказавшего о Себе: «Если будут грехи ваши как багряное, - как снег убелю; если будут красны, как пурпур, - как волну убелю» (Ис.1:18); 3) на страницах «Дневника писателя» Достоевский охарактеризовал красоту как норму и идеал для человека, она существует в мире и в нас самих как тайна и чудо Божье, но затемнена грехом, а грех – источник разрушения, порчи и гибели всего прекрасного, а значит миру и всему человечеству нужен Спаситель, искупающий грехи мира и несущий в Самом Себе величайший нравственный идеал и величайшую красоту – тот идеал, что открывает тайну предназначения человека, и ту красоту, что спасает мир, держит небо и землю и содержит в себе всю тайну, силу и чудо жизни. По воззрению Достоевского существует великое назначение христианства в искусстве и само искусство может стать ступенью к христианству – вести людей к вере, что видно на примере иконографии и Божественной Литургии – самого священного, таинственного, чудесного  и прекраснейшего из всех искусств, но трагедия искусства заключается в том, что по причине грехопадения разорвалась изначальная связь красоты, истины и добра, искусства, познания и морали, и в сознании людей «помрачилась эстетическая идея» – люди стали искать красоту вне Бога и в отрыве от духовной жизни. Развенчивая эстетический идеализм, доставшийся русской культуре в наследство от Шиллера, Достоевский замечает, что не всякая красота имеет сотериологическое значение – может спасать, но только та красота, которая «предполагает святыню души, обращенность ее к Богу и добру». Как зоркий психолог, драматург и метафизик, знаток душ и их сокровенной жизни, Достоевский в романе «Бесы» утверждает, что можно любить красоту и быть нигилистом – в этом вся трагедия и весь ужас эстетизма, ибо противопоставленная Богу, морали и религии красота может стать идолом, требующим жертвоприношений, не маяком спасения, а соблазном, уводящим в темную бесконечность греха. В романе «Братья Карамазовы» в исповедальной тираде Дмитрия Карамазова, наиболее остро переживающего конфликт двух типов красоты – Мадонны и Содома, захватывающий его страстную и мятежную натуру, порой доходящую до исступления, Достоевский сумел гениально выразить все свои сомнения и внутренние борения, эстетические искания, прозрения и тяжкие раздумья над загадкой красоты и ее антиномиями: «Я падаю и считаю это для себя красотой. Красота это страшная и ужасная вещь. Страшная потому, что неопределимая, определить нельзя, потому что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут... Перенести я при том не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом Содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом Содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком широк, я бы сузил. Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В содоме ли красота? В содоме красота и сидит для огромного большинства людей – знал ли ты эту тайну или нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердце человека». По оценке священника, историка и богослова В. Зеньковского, Достоевский развенчивает наивную мечту идеалистов о спасительной силе красоты, он возвещает свое горькое открытие, гласящее, что человек есть падшее и грешное создание, он может найти «прекрасное» в прелести греха и порока «что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой», он может начать с идеала Мадонны, а закончить – Содомом, или даже попытаться совместить святой идеал и самую изощренную греховность, а потому «не красота спасет мир, но красоту в мире нужно спасать – вот страшный трагический вывод, к которому подходит, но которого не смеет осознать Достоевский. Красота в мире является предметом «борьбы» между злым началом и Богом. Есть красота вне мира – вечная, изначальная красота в Боге, но красота в мире попала в плен злу... (но не освящает и не преображает зла – это понял Достоевский с ужасом, с надрывом), она является как бы залогом спасения, она вечно возвращает в самом зле к изначальной целостности бытия. Но красоту в мире надо спасать – и это спасение красоты в мире только и возможно через оцерковление мира и души». Каждый человек есть свободная и самоопределяющаяся личность, всю жизнь он находится в ситуации нравственного выбора, его воля колеблется между добром и злом, в его сердце идет духовная борьба и сам человек решает, кому отдать свое сердце – Богу или дьяволу, добру или злу, идеалу Мадонны или Содому, ибо где сердце его, там и сокровище его – там то, что он считает самым ценным и прекрасным. Человек сотворен по образу и подобию Божьему, он сам – произведение Божьего искусства, а вместе с тем, свободный поэт и художник, его жизнь – это симфония и поэма, а каждый день – сонет и аккорд, в его душе заложена воля к прекрасному, но человек есть падшее и греховное создание, в его сердце гнездятся грехи, как в темных ущельях гнедятся змеи, он не может спасти себя сам в том числе и через воспитание сердца, самосовершенствование и искусство. Если бы искусство заключало в себе силу спасения, а воспитание и самосовершенствование могло нравственно возродить нас, то не нужен был бы Христос Богочеловек и Его голгофская жертва. Трагические реалии нашей земной жизни порой напоминают жуткие сцены дантевского Ада, и, столкнувшись с ними, Достоевский пережил крушение прежних идей – социальных и эстетических, он осознал, что искусство, науки и самое справедливое социальное устройство не могут спасти ни мир, ни одну душу, но он не впал в отчаяние, не стал циником и пессимистом, но обрел утешение в святом Евангелии и христианской вере, проникся сострадательной любовью к падшим людям и осознал, что только Христос Богочеловек – единственный Спаситель мира, прекраснейший идеал и что истинное «положительно прекрасное лицо – Христос». В литературной формуле Достоевского о спасении мира через красоту дана не апология и оправдание искусства, а религиозная идея спасения мира через святость, через восстановление образа Божия в нас. Святой человек – это угодник Божий, молящийся за весь мир, радующийся о Христе и Его победе над смертью и Адом, и печалящийся о том, что мы разлучаемся с Богом и отступаем от Него через  согрешения, имеющий смирение и не превозносящийся, стяжавший любовь к Богу, ближним и врагам, в нем таинственно действует сила Святого Духа, а значит, благодать Божия есть источник истинной красоты и сила, спасающая мир. С точки зрения Достоевского только Дух Святой может дать нам непосредственное понимание красоты и пророческое осознание высшей гармонии – гармонии Царства Небесного, ибо красота есть чудо и тайна Божья, она – высшее качество бытия и эсхатологическая реальность – чудо грядущего преображения мира, ибо Царство Божие есть царство вечной красоты, где нет места дисгармонии – уродству и безобразию, смерти, тлению и низости.
                Тайна красоты, ее сущности и смысла – ключевая тема богословия красоты, опирающегося на Божественное Откровение и мысли древних философов, учивших, что красота – это вечное свойство Божие, она – путеводная звезда, ведущая нас к познанию Бога, ибо Он – источник всех благ, истин и красот.  Величайшие подвижники и мудрецы Православной Церкви говорили, что Бог открывает Себя миру трояко: как беспредельная Сила и Всемогущество – всесильный Творец и Вседержитель, к Которому обращаются люди в скорбях и невзгодах, ощущающие свою трагическую беспомощность и одиночество, когда рушится их жизнь и исчезает надежда на земное благополучие и счастье; как наивысшее Благо и Истина – всеблагой и премудрый Господь, просвещающий всех, взывающих к Нему, открывающий человеку смысл жизни и его назначение, отвращающий от путей зла и погибели и ведущий к праведной жизни и святости, изобличающий ложь и ниспосылающий мудрость и знания; как неизреченная и вечная Красота, воспламеняющая сердца людей неугасающей любовью к Богу, побуждающая их непрестанно искать молитвенного общения с Ним, прославлять славу и величие Его, бороться с тем, что стоит между душой и ее Создателем, всецело сосредотачивать ум, сердце и волю на Боге и священных истинах веры, томиться по небесной красоте горнего Иерусалима и жаждать Богопознания. По суждению архимандрита Рафаила Карелина «Бог открывается миру как совершенная Сила и Могущество, как высшая Мудрость и Благо, как Неизреченная Красота», а «влечение к Божественной красоте, пленение Божественной красотой, упоение ею и возможность уподобления этой красоте являются тайной монашества. Монашество – это всецелая любовь к Богу, которая не может разделиться между Богом и Его творением. Монашество – это томление по потерянному раю и жажда Небесной Красоты. А в волевом плане – непрестанное искание Бога, борьба с тем, что стоит между душой и Сотворившим ее, непрестанное стяжание Божественного Света, восхождение на духовный Фавор». Русский религиозный мыслитель Николай Бердяев глубокомысленно заметил в своей  философской автобиографии «Самопознание»: «Красота есть характеристика высшего качественного состояния бытия, высшего достижения существования, а не раздельная сторона существования. Можно сказать, что красота не есть лишь категория эстетическая, но есть и категория метафизическая». По суждению святого Дионисия Ареопагита – одного из величайших богословов Церкви, красота – это имя Божие: Добро, Истина и Красота есть три аспекта единого Бога, принадлежащие каждому Лицу единосущной и нераздельной Святой Троицы, ибо каждая предвечная Ипостась Божия – всецело Бог, всемогущий, премудрый и благой Господь. Красота Божия есть вечная, всесовершенная, всесвятая и высочайшая Красота, молитвенно воспетая в Псалтыре: «С Сиона, который есть верх красоты, является Бог» (Пс.49:2). Для христианского миросозерцания красота есть категория не только эстетическая, но прежде всего онтологическая и личностная в их нераздельном единстве, ибо Бог Библии и пророков – есть совершенная Личность, Чья неизреченная красота и великая благость засвидетельствована в  Священном Писании: «О, как велика благость Его и какая красота Его!» Святой Григорий Нисский высказывал мудрую мысль об онтологическом характере красоты Божества: совершенство Всевышнего превышает всякое представление о благе и превосходит всякую силу и могущество, в Нем – полнота всех благ и Он прекрасен по самому предвечному бытию Своему. По слову преподобного Макария Египетского «Бог есть наивысшая красота, к Нему ты должен возводить ум и помыслы и не содержать в мысли ничего, кроме желания увидеть Его». Святитель Иоанн Златоуст писал о Боге: «красота этого блаженного и нетленного Существа неизъяснима, ни с чем несравненна, превосходнее всякого слова и выше всякого разумения». Святой Дионисий Ареопагит утверждал, что Господь именуется Красотой, так как Бог Сущий и Непостижимый – прекрасен, а красота – Его вечное свойство, и она зовет всех к Богу, дабы навечно соединить все создания с Ним и соделать их – причастниками Божественной славы. Много размышлял о красоте Господней псалмопевец Давид, с восторгом писавший, что Бог окружен страшным величием и славой, заставляющей трепетать Ангелов: «А я буду размышлять о высокой славе величия Твоего» (Пс.144:5). Эти строки из Псалтыря – ветхозаветной книги богослужебных молитв, во время Божественной Литургии раздаются в православных храмах и прославляют силу и премудрость Божию. Для христианина Бог – величайшее сокровище сердца, Его слава – вечная и неизреченная красота, но эта красота Божия – апофатична: ее нельзя изречь словом, постичь умом и чувством. В сочинениях преподобного Симеона Нового Богослова есть восхитительные строки, возвещающие о непостижимой красоте Святой Троицы: «Господи, Боже наш, Отче, Сыне и Дух Святой! Ты, не имеющий образа, для созерцания же прекраснейший, Своей неизъяснимой красотою помрачающий всякое видение! Ты более прекрасен, чем может воспринять зрение, ибо Ты превосходишь все, безмерный в свойствах, видимый для тех, кому Ты позволяешь видеть». По учению Православной Церкви неприступная и запредельная Сущность Божия непостижима, а потому Бога нельзя всецело свести к красоте, но в то же время красота есть вечная и нетварная Божественная энергия. Бог – Абсолютное Совершенство, все прекрасное произошло от Него и есть дело Его рук, но Сам Он – выше красоты.
                Бог есть совершенный и всемогущий Творец, по Своей непостижимой любви и премудрости Он совершенно свободно сотворил небо и землю из ничего – создал из небытия два мира – духовный и материальный. В книге Притчей Соломоновых о Премудрости Божией – Сыне Божием, предвечном Христе Логосе, говорится как о Художнице, с радостью сотворившей все сущее. По мысли святителя Григория Богослова прежде сотворения мира Господь замыслил в умопредставлениях Своих прекрасные прообразы всего сотворенного в мире небесном и земном. Все замышленное Богом Творцом и сотворенное Им причастно Его святости, премудрости и красоте. В книге Бытия рассказывается, что когда Господь увидел все, что Он создал, то с любовью изрек: «хорошо весьма» (Быт. 1:31) – прекрасно и свято, а затем благословил Свое творение. Библейская картина миротворения свидетельствует, что Бог сотворил мир по принципу красоты, сообщил Своим созданиям изящество и грацию и Сам духовно-эстетически оценил Свое произведение. Весь мир, сотворенный Богом, был проникнут гармонией и красотой, являя собой стройный и целокупный космос – таинственное и изумительное произведение Божьего искусства. Исходя из книг Священного Писания, святой Дионисий Ареопагит высказал важнейшую мысль для богословия красоты: в мире Божьем не было ничего, что было бы лишено причастности красоте – ни на небесах, где обитают Ангелы, ни на земле, где эстетически чуткие души восхищает красота явлений видимого мира. Если духовный мир с неисчислимыми для нас Ангелами Господь создал мгновенно, то сотворение материального мира – это процесс, протекающий в пространстве и времени, символически описанный в книге Бытия как шесть дней миротворения. Преподобный Исаак Сирин утверждал, что духовный мир был сотворен прежде видимой вселенной, а Ангелы были созданы Богом «в молчании» – их сотворение неизреченная тайна. А вот Августин Блаженный полагал, что Ангелы были сотворены Богом, когда Он произнес Свои первые слова – «да будет свет», ибо в Священном Писании сказано, что Бог есть Безначальный Свет и нет в Нем никакой тьмы, и Ангелы именуются «вторыми светами» – бесплотными духами, созданными по образу и подобию Божиему – прекрасными и неземными созданиями, служащими Творцу, обладающими умом и нравственностью, свободой волей и бессмертием. В книге Иова ясно указывается, что Ангелы были уже сотворены, когда Господь начал созидать материальный мир – были утверждены основания земли и положен краеугольный камень ее «при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости» (Иов.38:7). По толкованию священномученика Серафима Звездинского эти утренние звезды из книги Иова – Ангелы Господни, украсившие своим немеркнущим сиянием духовные небеса, они – небожители и святые вестники Божии, свободные от уз плоти и грубой вещественности, неземные существа, неподвластные тлению и смерти, несущие нашему миру слово Божие – весть от Бога к людям. По своей природе Ангелы – бесплотные духи, над ними не властны законы физического мира: они быстрее молнии и переносятся в пространстве в мгновение ока, никакая самая неприступная и высокая крепость для них не препятствие, никто из них не может состариться и умереть, ибо их жизнь – вечная и блаженная жизнь на небесах с Богом и в Боге. Священномученик Серафим Звездинский так описывает блаженную жизнь святых Ангелов Господних: «Разверстая, мрачная могила, могильные плиты и памятники не смущают взора ангельского, надгробные скорбные песни не тревожат их слуха, наше последнее, душу раздирающее «прости», незнакомо им, горечь разлуки не снедает их сердца, смерть тлетворным дыханием своим не искажает, не обезображивает красоты ангельской». Архимандрит Киприан Керн, а вслед за ним и многие православные богословы, поэты и философы, высказывал мысль, что только человеку доступен дар творчества, хотя конечно никто из людей и не может творить как Бог из ничего, а Ангелы лишены творческих талантов и являются лишь служебными духами. Но если Ангелы сотворены по образу и подобию Божиему, а Бог наш есть Творец, то они также наделены творческими дарованиями, о чем свидетельствует запечатленное в Библии ангельское молитвословие и песнопение. Молитва есть творческий акт. Ангелы обладают свободой и, оставаясь всецело преданными Богу, они вполне свободно и творчески осуществляют Его замыслы и сами избирают пути осуществления святой воли Вседержителя. Вся жизнь Ангелов освящена благодатью Божией, которая нисколько не умаляет и не парализует их свободу мысли и действия. Преподобный Исаак Сирин ясно писал, что падшие Ангелы стали коварными демонами – «властителями и творцами ложных мыслей», а дьявол – «изобретатель греха». Преподобный Григорий Палама полагал, что человек есть дух, соединенный с телом, он обладает живительной силой одушевляющей и управляющей телом, и наделен различными творческими талантами, а так как Ангелы – это бесплотные духи, не соединенные с материальным телом, то они не имеют и творческих дарований. Но с богословской точки зрения аргумент Григория Паламы весьма сомнителен:  наш Бог есть всесовершенный Дух, в Нем и Божественности Его нет никакой материи, Он – всемогущий Творец и может творить все, что хочет совершенно свободно, и всеобъемлющим образом зная, к чему приведет Его творческий акт. И книги Священного Писания, и опыт святых подвижников Церкви, и догматы христианской веры – все возвещает о том, что таланты от Бога, а источник творческих сил заключен в нашем духе, а не в теле, ибо материя сама по себе ничего не творит, и руководителем в процессе творчества является дух человека, а его тело – инструмент: дух движет кистью живописца, пишущего картину, руками скульптура, ваяющего статую, пером музыканта, сочиняющего нотную композицию.
                Число Ангелов, окружающих престол Божий, для нас неисчислимо, оно – великая и неизреченная тайна, ведомая одному Богу, и символически описанная в Священном Писании. Рассказывая о таинственном видении своем, пророк Даниил сказал, что Ангелов стоящих у престола Ветхого днями «тьмы тем и тысячи тысяч». В святую ночь Рождества Христова пастухи Вифлеемские видели неисчислимое воинство небесное, воспевавшее радостную песнь: «Слава в вышних Богу и на земли мир, в человеках благоволение» (Лк. 2:14). Когда после моления о чаше в саду Гефсиманском Христос был предан поцелуем Иуды, и апостол Петр извлек меч из ножен, чтобы защитить Спасителя, Господь сказал ученику Своему не только о мече, но и о числе Ангелов: «Возврати меч твой в его место, ибо все взявшие меч, мечом погибнут; или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов?» (Мф. 26:52–53). Как звезды на небесах имеют число, но сосчитать их для нас невозможно, так и Ангелы – жильцы незримого и духовного мира, метафорически сравнивающиеся со звездами в книге Иова и Апокалипсисе, имеют число, ведомое премудрому Творцу, а для нас – непостижимое. По рассуждению святого Дионисия Ареопагита существует ангельская иерархия, насчитывающая девять чинов, и в ней проявляется дивная стройность, благолепие и изящество премудрости Создателя: Серафимы, Херувимы и Престолы, Господства, Силы и Власти, Начала, Архангелы и Ангелы. Все святые Ангелы охвачены духовной жаждой Богообщения, они непрестанно молятся Богу и созерцают вечный свет славы Его, устремляются к Нему, распаляясь любовью к Всесвятому и воспевая безмерное величие Его. Небесный мир исполнен неизреченной красоты и великолепия. Нетленная красота Ангелов настолько изумительна и исполнена чудес, что величайший, самый мудрый, прекрасный и могущественный из них – Люцифер, пал, возгордившись своей красотой, и увлек за собой треть Ангелов, о чем повествуют грозные и таинственные стихи Апокалипсиса. Существует эстетическое прельщение, когда красота отрывается от Бога, разделяется с истиной и добром, и становится автономной ценностью – независимой от Творца и даже противостоящей Всемогущему. В книге пророка Иезекииля сказано о Херувиме Люцифере: «От красоты твоей возгордилось сердце твое, от тщеславия твоего ты погубил мудрость твою» (Иез;28:17). Люцифер прельстился своей красотой и могуществом, противопоставил свою мудрость и величие Богу, возжелал превзойти Творца своего и пал с небес: «Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: «взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему». Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней» (Ис. 14:12-15). С момента падения Люцифера и трети Ангелов на небесах, тварная красота становится двусмысленной: красота от Бога, она – свята, если возносит душу к Богу и просвещает ум и сердце человека – такова красота святых, но красота, противопоставленная Богу, может соблазнять и вести к погибели. По слову апостола Павла и демон может принять обличье Ангела света и искусить даже самого духовно-опытного подвижника. Вот почему проницательный апостол возвещал: если бы Ангел сошел с неба и начал проповедовать нечто противное святому Евангелию, то и ему была бы анафема. Великие православные аскеты учили, что в молитве нельзя воображать и искать видения Ангелов, Богородицы и Христа, дабы не впасть в прелесть и не повредиться умом. Бог есть Творец красоты, от Него – все прекрасное в мире, но когда разумные и свободные создания – Ангелы или люди, противопоставляют Всевышнему свое величие и силу, свою красоту и мудрость, то они вступают на путь богоборчества, греха и погибели – отпадают от Бога и враждуют с Ним, противятся святой воли Вседержителя и становятся богоотступниками.
Все три Лица Святой Троицы принимали участие в сотворении Ангелов, вселенной и человека, о чем было пророчески написано уже на страницах Ветхого Завета:  «Словом Господа сотворены небеса и Духом уст Его все воинство их» (Пс. 32:6). По преизбытку благости и любви Бог сотворил мир, дабы все сотворенное участвовало в Его вечной жизни и все познали Божественную Любовь. Господь все сотворил через Слово и Дух – это великая и неизъяснимая тайна сотворчества Ипостасей Святой Троицы, у Которых – одна святая воля и одна неприступная Сущность. Апостол Иоанн Богослов учил, что Господь все творит через Божественный Логос – Свое предвечное Слово: «Все чрез Него начало быть и без Него ничто не начало быть» (Ин. 1:3). Все создано Творцом через Логос в Духе, а потому в мире Божьем до грехопадения трети Ангелов, а затем и людей, все было целесообразно и осмысленно, гармонично и прекрасно. О сотворении материального мира в Библии написано: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою» (Быт. 1:2). В книге Иова рассказывается, что вселенная не могла не только возникнуть сама по себе, но и продолжить существовать без Бога, ибо если бы Господь отвратил сердце Свое и отъял любовь Свою от неба и земли, и Дух Божий не животворил бы все создания Его, то весь сотворенный мир обратился бы в ничто и погибло бы все живое: «Кто кроме Него промышляет о земле? И кто управляет всею вселенною? Если бы Он обратил сердце Свое к Себе дух ее и дыхание ее, - вдруг погибла бы всякая плоть, и человек возвратился бы в прах» (Иов.34:13-15). Все сотворенное Богом обладает бытием не само по себе, а в силу причастности Творцу своему и если бы Господь хоть на мгновение отрешился от мира, то все сущее кануло бы в небытие, но сама причастность Богу – это причастность не Его непостижимой и неприступной Сущности, а Его нетварным и вечным Божественным энергиям – Его любви, премудрости, силе и красоте. Материя созданная Богом была безвидна и пуста сама по себе, но Творец оформил и украсил ее дивными сокровищами и красками, которые Он как бы достал из тайника неизреченной премудрости Своей. Много дивных красот и чудес Господь щедро рассеял во вселенной: цветущие ковры лугов с лазурью васильков и  лилиями, одетыми краше царя Соломона, с благоуханием ландышей и роз, золотящиеся нивы полей и дремучие леса, таинственно шепчущиеся от дуновения ветра, милые сердцу рощи и душистые сады, где птицы слагают свои мелодичные песни, могучие горы и скалы, словно застывшие в своей величавой задумчивости, безбрежные моря с вздымающимися волнами и тихие, мирные реки с их сладкозвучной музыкой, нежно журчащие ручьи в зеленеющих долинах, звонкие песни жаворонков и нежные напевы соловьев при свете месяца, выходящего из-за облаков. Величественны дела Создателя и щедры дары Его: прекрасна картина восходящего солнца над морями и горами, изумителен закат, сходящий в тишине угасающего дня, великолепно тысячеокое небо, сияющее яркими звездами, упоительна лунная ночь в зимнюю пору, когда вся земля сияет алмазами снега. Все мироздание полно красот, тайн и чудес Господних и вся природа, как монументальный орган или изящная арфа Давидова, слагает восторженный гимн во славу Всевышнего и прославляет неисчислимое богатство премудрости Божией: «Хвалите Его, солнце и луна, хвалите Его все звезды света. Хвалите Его, небеса небес и воды, которые превыше небес. Да хвалят имя Господа, ибо Он повелел и сотворились; поставил их на веки и веки; дал устав, который не прейдет. Хвалите Господа от земли, великие рыбы и все бездны, огонь и град, снег и туман, бурный ветер, исполняющий слово Его, горы и все холмы, дерева плодоноснее и все кедры, звери и всякий скот, пресмыкающиеся и птицы крылатые» (Пс.148:3-10). Размышляя о Боге, облеченном величием и славой, о премудрости Творца вселенной и красоте дел Его, пророк Давид восклицает в молитве: «Как величественны дела Твои, Господи, все премудростью Ты сотворил; и земля полна произведений Твоих» (Пс.103:24). Вся природа, сотворенная Богом, была прекрасна, ни одно создание, прежде грехопадения, не знало тления, греха и смерти, но все жили во взаимной любви. И после грехопадения Адама – первого человека и царя видимого мира, когда вся вселенная оказалась ввергнута во власть тления и смерти, красота и величие природы указывают на премудрость, благость и могущество ее Создателя. По слову святителя Игнатия Брянчанинова, «красоты земли приводят в восторг созерцателя, когда он чистым оком ума начинает усматривать в них необъятную силу и премудрость Творца, – тем более чудные красоты рая должны привлекать человека всецело к созерцанию, к видению Бога в делах Его, и от такого видения исполнять видящего духовным нетленным наслаждением». Святитель Григорий Богослов рассматривал небо с сияющими звездами, луной и солнцем, земли с ее полями, садами и лесами, и моря с их волнующимися волнами и скрытыми от взора безднами, где плещутся рыбы, как дивную и таинственную книгу Божьих красот и чудес, возвещающую о великом Боге Художнике. Эта мысль о познании Бога через Его творение отчетливо и вдохновенно раздается в одном из посланий апостола Павла: «Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы, так что они безответны» (Рим.1:20). В Священном Писании излагается идея, что премудрость и любовь Бога можно познать через красоту и великолепие Его творения, ибо «небеса проповедуют славу Божию, и о делах рук Его вещает твердь» (Пс.18:2). Святитель Василий Великий утверждал, что Бог есть дивный Художник, премудро и искусно сотворивший мир, и из красоты видимого творения можно уразуметь величие Бога, «превосходящего всех красотой». Если мы глубоко вникнем в строки из книги Иова, то научимся воспринимать природу как книгу Божьей премудрости, где каждое создание может нас чему-то обучить: «Спроси у скота, и научит тебя, у птицы небесной, и возвестит тебе; или побеседуй с землею, и наставит тебя, и скажут тебе рыбы морские. Кто во всем этом не узнает, что рука Господа сотворила сие?» (Иов. 12:7-9). Сам Христос – воплощенный Божественный Логос, наставляя учеников Своих, обращался к красоте белых лилий и жизни небесных птиц, чтобы в притчах рассказать о любви Вседержителя и Его заботе о каждом создании, и в особенности о человеке: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?.. Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры!» (Мф. 6:26, 28-30). По известному выражению Ломоносова Бог наряду со Священным Писанием дал людям иную книгу – природу, дабы человек не пренебрегал познанием мира и любовью к созданиям Божиим, но занимался науками и искусствами, познавая через красоты, тайны и чудеса видимой вселенной величие Творца ее. Вся красота мира – и звезды, сверкающие как алмазы на бескрайних просторах ночного неба, и ковер ароматных цветов – все как хор, славящий Бога, как гимн в честь Творца, ибо от созерцания красы сотворенного мира ум христианина восходит к мыслям о Создателе и хвалебным молитвам – благодарению Бога за жизнь и все Его бесценные дары. Созерцая красоту и величие творений Божиих, мы постигаем отблеск премудрости Творца, Чье бытие безначально, а могущество – безмерно, но при этом мы никогда не должны обоготворять красоту земного мира, ибо все сотворенное иноприродно Богу. Святой Дионисий Ареопагит учил, что Бог присутствует во всем творении и Сущностью и вечными энергиями Своими, но Сущность Его – неописуема и трансцендентна для всех творений: «Ты весь наполняешь все, и весь вне всего; Ты – превыше всех вещей, Властитель бытия, превыше всякой сущности, превыше всякой природы, превыше всех веков, превыше всякого света…». «О Святая Троица, Творец вселенной, о Бог мой единственнейший, Чья природа неописуема, Чья слава непостижима, дела – неизъяснимы, сущность – неизменна». Для христиан неприемлем пантеизм – отождествление Бога и природы, ибо Господь есть Художник, а творение – Его величественная картина, имеющая много живописных извивов, и, взирая на красоту природы, мы не обоготворяем ее, а прозреваем следы кисти великого Художника, и восхищаемся величием Его гения и замысла, молитвенно прославляя Создателя. Для людей с поэтической натурой преходящая красота видимого мира иногда превращается в кумир, они обоготворяют ее и поклоняются ей как Богу, но для христианина вся красота солнца, луны и созвездий, садов, гор и морей – лишь отблеск и тень духовной и вечной красоты, а нетленная краса мира незримого очами – восхищает сердце, но и она меркнет пред лицом Того, Кто сотворил всю красоту и превосходит ее.
                По учению Православной Церкви человек есть наивысшее из творений Божиих – венец Божьего творчества и самое загадочное из всех созданий, поставленное в самом центре мироздания – на грани двух сфер бытия – небесной и земной, ибо он есть живое звено, соединяющее в себе мир материальный и мир духовный. Размышляя о сотворении человека, его природе и предназначении, святые отцы Церкви говорили, что все, что создано Богом в сущности своей – непостижимая и сокровенная тайна, но из всех Божиих тайн именно человек вызывает наибольшее изумление. Сидя летним днем в тенистой роще, раскинувшейся на берегу неспешно текущей реки, святитель Григорий Богослов задавался вечными философскими вопросами, стремясь проникнуть в тайну человека и понять смысл его жизни: «Кем я был? Кто я теперь? И кем буду? Ни я не знаю этого, ни тот, кто умнее меня. Я существую, но что это значит?.. И ты, душа моя, что такое? Откуда ты, и кто соединил тебя с телом?» В книге Бытия рассказывается, что приступив к созданию Адама, три Лица Святой Троицы вступили в таинственный диалог между Собой: «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему» (Быт. 1:26). В этих строках Библии приоткрывается одна из самых великих тайн неизреченной премудрости Божией: Лица Святой Троицы обсуждают замысел сотворения человека и его дальнейшей судьбы. Всеведущий Господь предвидел, что обладая богоподобной свободой, Адам мог соблазниться и пасть, но Бог настолько возлюбил Свое творение, что решился пожертвовать Собой – искупить грехи мира на Голгофе, «дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3:16). Если мы раскроем Псалтырь, то прочтем удивительные строки – царь и пророк Давид, созерцая звездный небосвод, раскинувшийся над ним, вопрошает Всевышнего: «Когда взираю я на небеса Твои – дело Твоих перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил, то что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его? Не много Ты умалил его пред Ангелами: славою и честью увенчал его; поставил его владыкою над делами рук Твоих; все положил под ноги его: овец и волов всех, и также полевых зверей, птиц небесных и рыб морских, все, преходящее морскими стезями. Господи, Боже наш! Как величественно имя Твое по всей земле!» (Пс.8:4-10). Древнегреческие философы называли человека «микрокосмом» – малым миром, в котором отразилась вселенная, существом, вобравшим в себя все элементы мироздания, но исповедующий библейскую веру псалмопевец Давид говорит, что  человек – это физически беспомощное, малое и немощное существо не просто слепок с космоса, он прекраснее и загадочнее луны и всех звезд, сияющих на небесах, ибо Творец не многим умалил его перед Ангелами, увенчал честью и славой. И святитель Григорий Богослов утверждал, что человек намного более величественен, чем весь видимый нашими очами космос со всеми его мерцающими созвездиями, ибо бессмертная душа человека – «макрокосм», великий мир в малом. Господь сотворил человека из горсти праха земного – материи, дабы он был жильцом чувственного мира, но Творец также вдохнул в лице Адама дыхание из Божественных уст, и человек стал причастником мира духовного, наделенным разумом и самосознанием, свободой и творческими талантами, совестью и умением любить, памятью и чувством прекрасного. Сотворенный по образу и подобию Божиему человек был подобием совершенства Творца, иконой невидимого Бога в земном мире, пророком и первосвященником, возносящим молитвы от лица вселенной к Вседержителю как царь и представитель всего видимого бытия пред горними небесами. По рассуждению Иоанна Дамаскина образ Божий – это то, что было дано человеку изначально, а подобие Божие было связано с его личным потенциалом и назначением, ибо человек был призван совершено свободно стать свят и совершенен как свят и совершенен Господь – обожиться через священнослужение Богу, через подвиг веры, надежды и любви. Все творения Бога – Ангелы, вселенная и человек – отражали всесовершенную и высочайшую красоту Создателя, но из всех них, только человек соединил в себе красоту духовную и красоту чувственную, ибо был сотворен прекрасным и духом, и душой и телом, и имел источник святости, красоты и совершенства в Божественной благодати, являясь средоточием мироздания, как об этом поведал в стихах поэт и одописец Г. Державин:

Частица целой я вселенной,
Поставлен, мнится мне, в почтенной
Средине естества я той,
Где кончил тварей Ты телесных,
Где начал Ты духов небесных
И цепь существ связал всех мной.

                В Библии сказано, что Господь поселил Адама и жену его Еву в Эдеме – земном Раю дивной и неописуемой красоты, повелев ему «возделывать сад». По слову преподобного Максима Исповедника – ученейшего богослова, отдававшего предпочтение не буквальному, а аллегорическому толкованию книг Священного Писания, истинная красота Рая – это не чувственная, а вечная и духовная красота, ибо райская жизнь есть пребывание в Боге и с Богом. Но наиболее глубокомысленно о Рае рассуждал святой Иоанн Дамаскин понимающий, что подобно тому, как первозданный человек соединял в себе природу духовную и материальную, так и Эдем имел два аспекта: физический – живописный сад, украшенный вечноцветущими растениями, благоуханием и красотой, превосходящей всякое представление о чувственном великолепии; метафизический – это умопостигаемая и духовная красота, насаженная Богом в душах Адама и Евы, живущих любовью. Уже в Ветхом Завете говорится, что Бог смерти не сотворил и не радуется погибли живущих, напротив – Он создал человека и вселенную для вечной жизни, а это значит, что никто из созданий Божиих на земле до грехопадения Адама не знал тления и смерти, не ведал томлений, тягостных раздумий, мук и печалей, но жил блаженной и счастливой жизнью. По слову преподобного Макария Египетского жизнь первозданных людей была непорочной и праведной, прекрасной и величественной, ибо они имели в себе Дух Божий, непрестанно общались с Богом Словом и были облечены Божественной славой: «Адам, пока держался заповеди, был другом Божиим – и с Богом пребывал в раю. В Адаме пребывало Слово, и имел он в себе Духа Божия. Ум, первоначально чистый, пребывая в чине своем, созерцал Владыку своего, и Адам, пребывая в чистоте, царствовал над своими помыслами и блаженствовал, покрываемый Божественной славой. Само пребывавшее в нем Слово было для него всем: и ведением, и ощущением блаженства, и наследием, и учением. И совне пребывала на первозданных слава, так что они не видели наготы своей. Человек был в чести и чистоте, был владыкой всего, начиная от неба, умел различать страсти, чужд был демонам, чист от греха или от порока – Божиим был подобием». Как вершина Божьего творения Адам был велик по достоинству своему, одарен высокой мудростью и проницательностью, поставлен царствовать над всей землей и всеми животными, птицами и рыбами, был причастен Божественной Жизни и являлся образом вечной красоты, мог преуспевать в добродетели и премудрости, все более уподобляясь своему Первообразу – Богу Творцу. Первозданные люди были облечены славой Божией, более великолепной, чем сияние солнца, звезд и луны, они были бесстрастны, добры и нетленны, и даже их телам не могла повредить ни одна стихия – ни град, ни огонь, ни молния. Святитель Игнатий Брянчанинов писал об Адаме и Еве: «Они вышли из рук Создателя в состоянии зрелости и вместе неувядающей юности, красоты и силы, неподверженные никаким недостаткам, никаким изменениям ни в возрасте, ни в здравии. Тело Адама не сгорало от огня, не тонуло в воде, не опалялось солнцем, не подвергалось влиянию стихий, которые сами находились в совершенном благоустройстве и мире». Как самоопределяющаяся и богоподобная личность человек обладал свободой – бесценным и величайшим даром Всемогущего. Русский религиозный философ и богослов Владимир Лосский дал очень проницательную духовно-эстетическую оценку свободе как наивысшему дару Божиему: «Эта свобода – от Бога: свобода есть печать нашей причастности Божеству, совершеннейшее создание Бога, шедевр Творца». Всеведущий Творец предвидел, что Его возлюбленные творения могут пасть, Он промыслительно опекал Адама и Еву и сделал все, чтобы они не соблазнились коварной речью змея – Люцифера, но из книги Бытия мы знаем, что падший Херувим прельстил первых людей запретным плодом добра и зла. По умозаключению святителя Григория Богослова древо познания добра и зла – от Бога, оно – тайна высшего созерцания и Богопознания, и плод его был бы великим благом для Адама и Евы, если бы вкусили его по воле Вседержителя, но так как они нарушили заповедь Божию, то согрешили и осквернили себя. На языке Библии вкусить – значит познать, обрести власть – властвовать и обладать – «знать добро и зло как боги», то есть дьявол соблазнил Еву и Адама властвовать над всем видимым миром без Бога, независимо от Него, самим решать, что есть добро, а что зло, обретя нравственную автономию от Творца, предав Его и ниспровергнув Его святые заповеди. Господь дал заповедь Адаму и Еве не вкушать запретный плод, дабы они искали прежде всего Самого Бога, а не только даров Божиих – власти и высшей мудрости, дабы они жили в любви и согласии, а не избрали многоскорбный путь богоотступничества, раздора и мятежа, подобно падшим Ангелам. Интересно, что в книге Бытия символично описывается, как свобода от Бога оказалась той ложной, прельщающей красотой – прелестью, духовным обманом, которая соблазнила Еву, а вслед за ней и ее мужа: «увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно» (Быт;3:6). Глубоко прав Достоевский утверждавший, что красота – это загадочная и страшная вещь, она великолепна, когда вдохновляет на молитву и возжигает в сердце пламя любви, возводит нас к Богомыслию и Богохвалению, но ужасна, когда противопоставляется Богу и превращается в идол, когда Ангел сотворяет себе кумир из свой духовной красоты и отказывается славить Бога, а человек обоготворяет видимую красоту чувственного мира и доходит до пренебрежения к Творцу вселенной, до отрицания бытия Бога или Его всемогущества и благости. По слову преподобного Максима Исповедника все Божии творения прекрасны по природе своей, но когда часть Ангелов и люди злоупотребили свободой и начали враждовать с Богом, они погубили не только красоту свою, исказив ее до безобразия – особенно в случае с демонами, но и стали причиной того, что тление, грех и смерть вошли в видимый мир. Грехопадение Адама ввергло его и всех его потомков, всю вселенную и всю тварь Божию, которая с тех пор стенает и плачет, в поток смерти и тления, сделав из земного мира юдоль печалей и слез.
                С момента грехопадения человек обезобразил себя – образ Божий помрачился в нем, но не истребился, душа его стала изъязвлена страстями, хоть и не утратила полностью первозданную красоту и благородство, а прежде нетленное тело облеклось в смертную и грубую плоть, образно именуемую в Библии «кожаными ризами» (Быт.3:21). Если до грехопадения человек носил «боготканное одеяние» – дух, душа и тело его были облечены в благодать – славу Божию, то после – телесная красота, столь прельщающая сердца людей, сделалась суетной и истлевающей. Преподобный Иоанн Дамаскин в горьких строках описывает, что лишившись славы Божией, человек стал смертен, красота его лица – как увядающий цветок, горе, болезни, заботы и старость стирают ее, как время стирает в пыль мраморные колонны, а печальный итог – смерть, когда угаснет блеск жизни в глазах, и плоть истлеет во гробе. Господь все соделал премудро, Он искусно устроил все на небе и земле, и даже в результате катастрофы грехопадения не истребилось великолепие сотворенного мира, и неизменной осталась высшая цель нашего существования – вечная и блаженная жизнь в Царстве Небесном. Все, что создано Творцом в мире духовном и мире материальном – прекрасно и благообразно, и потому христианин никогда не назовет тело – «темницей души», подобно Сократу, Платону и Плотину, но напротив – тело человека, как мужчины, так и женщины, по своему предназначению есть дивный и прекрасный храм Духа Божиего – «разве вы не знаете, что вы – храм божий, и Дух Божий живет в вас?» (1 Кор.3:16), а бессмертная, разумная и свободная душа наша призвана вечно славить Творца, даровавшего ей бытие и показавшего все красоты неба и земли, вечно жить любовью, более сильной, чем смерть. Все христиане веруют во всеобщее воскресение мертвых, которое свершится в конце времен и будет предшествовать Страшному Суду, ибо Бог создал нас для нетления и смерть будет истреблена – «поглощена победой» Всевышнего, и не только души, но и тела унаследуют вечность – спасения или погибели, облекутся в славу Божию – у праведных и святых, или во тьму кромешную – у нераскаянных грешников. Святой Иоанн Кронштадтский писал, что при виде прекрасной женщины плоть мужчины волнуется и душа может разжигаться сладострастием, но если мы – христиане, имеющие духовную мудрость, то земная красота тела женщины для нас – это великолепная модель, созданная Небесным Художником, в которой отпечатлелась Его премудрость, любовь и величие, а значит всякая похоть и блудный помысел – есть осквернение нерукотворного храма Божия, попрание Его замысла о нас, поругание святой веры. Если мы помним, что являемся венцом творения Божиего, уважаем жизнь каждого создания и личность каждого человека, и понимаем, что наше тело Творец создал пречистыми и пресвятыми руками, то узрев прекрасную женщину, мы должны не вожделеть ее, а с благоговением воздать честь и славу ее Создателю. Преподобный Иоанн Лествичник – один из самых строгих, мудрых и проницательных наставников монашества, изобличивший все страсти, обуревающие души людей, оставил удивительные строки о женской красоте: «Некто, увидев необыкновенную женскую красоту, весьма прославил о ней Творца, и от одного этого видения возгорел любовию к Богу и пролил источник слез. Поистине удивительное зрелище! Что иному могло быть рвом погибели, то ему сверхъестественно послужило к получению венца славы». Земная красота – это произведение рук Господних, но она увядает в болезнях, истлевает и уничтожается временем и смертью, а потому святые отцы Церкви особенно акцентировали внимание на красоте духовной, вечной и непреходящей. Святитель Иоанн Златоуст говорил, что внешнее благообразие – это дар Божий, но намного более драгоценна нетленная красота души, ибо красота телесная скоротечна и «часто возбуждает невоздержание в тех, кто взирает на нее, а красота душевная располагает Самого Бога любить ее». Душа – великое и дивное творение Бога, она разумна, нетленна и духовна, по естеству своему сродна небожителям – бесплотным Ангелам, и с красотой ее несравнима ни одна красота в зримой нами природе, ибо душа по возвышенному слову святителя Григория Богослова – «образ и дыхание Всемогущего Бога». Лучше всех о первозданной красоте души сказал преподобный Ефрем Сирин: «Душа наша есть прекраснейшее и преимущественно пред всеми творениями, любимейшее Богом творение, запечатленное тайною благодати и премудрости Его». Человек сотворен по образу и подобию Божиему, его высочайшая честь и достоинство заключено в богоподобии, истинная красота – в святости, целомудрии и непорочности, правдивости и доброте, совершенной любви и самоотверженной преданности Богу и ближним, а безобразие – в грехах и пороках, в зависти, гордости и гневе, корысти, злобе и лукавстве. По слову апостола Петра истинное украшение христиан не золото, пышные прически и нарядные одежды, не драгоценные камни, украшения и все то, что можно купить, а чистое и богобоязненное житие – красота праведной души, осиянной славой Всесвятого и пламенеющей евангельской любовью, ибо именно «сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, драгоценен пред Богом» (1. Пет. 3:4). В этом плане совершенно прав философ В.Ф. Одоевский писавший: «Основание красоты не в природе, но в духе человеческом».
                Красота приобщает человека к величайшей радости бытия, ради которой Господь сотворил небо и землю, Ангелов, людей и все иные живые создания. Уже древнегреческий философ Аристотель утверждал, что философствование и познание Бога начинается с изумления красотой и великолепием видимого мира, а христианские подвижники, чьи рассуждения были проникнуты сияющей мудростью Евангелия, говорили, что в душе человека заключены тайники богообразной красоты. Величие Бога выражается и в красоте природы, и в красоте души – добродетелях, и в рукотворной красоте искусств – красоте музыки, живописи и архитектуры, и особенно в святой красоте Церкви и Божественной Литургии. Непостижимым образом Господь сотворил все «из ничего», и материя, создана Им как холст великого Художника, но и человек, сотворенный по образу и подобию Божиему – творец, и хоть он не может творить из ничего, но ему дано украшать и преображать бытие – материальное и духовное, окружающий мир и свою душу в содействии с благодатью Божией. Господь вложил в сердце каждого человека любовь к прекрасному, призвал его, как первозданного Адама, быть творцом красоты – «возделывать сад», и жить духовной жизнью, ибо жизнь его – от дыхания Божиего, а Дух Господень – Податель и Освятитель всех искусств и наук, источник премудрости и знания: «Наитием Святого Духа Ты озаряешь мысль художников, поэтов и гениев науки. Силой богоданного разума он пророчески постигают законы Твои, раскрывая нам бездну творческой премудрости Твоей» (из акафиста «Слава Богу за все»). С христианской точки зрения искусство порождено тоской по утраченному Раю, исканием вечной и непреходящей красоты. Человек сотворен по образу и подобию Божиему, он наделен умом и самосознанием, совестью и свободной волей, творческими талантами, но все эти духовные способности он может использовать как во славу Божию, возвращая Богу творчески приумноженный дар, или во зло, когда вместо того, чтобы служить одному Богу каждым своим творческим актом, человек забывает о Боге и не благодарит Его за дар свободы, мысли и творчества, пытается спасти себя сам – без Бога, устроиться в здешнем мире, предав забвению небеса, надеется обрести обманчивое счастье на земле, где все так суетно и мимолетно. Священник Павел Флоренский писал, что истоки культуры сакральны: культура проистекает из религиозного культа, ее назначение – служить Богу и прославлять Его, воздавать Творцу честь и хвалу, но если культура отрывается от священных истоков своих и становится секулярной, то она становится суррогатом духовной жизни и тем запретным плодом, что может привести человека к погибели. Высшее назначение искусств раскрывается в Церкви, ибо святая Церковь – прекрасная невеста Христова и ради нее сотворен мир. Музыкальное искусство, многогранно описанное в Ветхом Завете и столь искусно освоенное пророком Давидом, а также проникновенное церковное пение Псалтыря позволило сказать святому Амвросию Медиоланскому, что «в псалме наставление соперничает с красотой», а сердца молящихся откликаются на горние звуки небес. Все священно и прекрасно в Церкви Христовой: архитектурная изысканность храмов, стройность и великолепие богослужений, красота икон, возвещающих о высшей цели нашей жизни – духовном преображении и святости. Но средоточие всей красы Церкви и ее святости – это Божественная Литургия, она – синтез всех искусств и венец богослужебного великолепия. По мудрому замечанию священномученика Серафима Звездинского, возвышенно и поэтично называвшего Литургию «драгоценным бриллиантом», «рекою животворною», «Божией лампадой», зажженной Иисусом Христом в дивный час совершения Тайной Вечери: «У нас в Церкви есть руки Христовы, уста Его и очи Его, есть также сердце Его Божественное. Руки Его – обряды Церкви, язык уст Христовых – Евангелие Христа. Очи Его – таинства святые, через которые Он смотрит в наши души. Сердце Его – Божественная Литургия».
                Божественная Литургия столь дорога сердцу христианина, ибо она – вершина всех молитв и богослужений, без Литургии немыслимо существование Церкви, ведь в ее центре – сияющая красота евангельской Личности Иисуса Христа. Во Христе миру дан величайший идеал красоты: в сердце Сына Божиего сияет Солнце Любви, из очей Его исходит свет мудрости и силы, пробуждающий в сердцах людей веру, надежду и любовь.  Божественная Литургия – это всемирное и пренебесное богослужение, совершаемое Небесным Архиереем – Самим Христом на земле через архиереев и иереев, она – сердце духовной жизни всех христиан и литургическая ось всей церковной жизни, чудно и таинственно соединяющая Ангелов и людей, заключающая в себе молитвы всей Церкви, в ее центре – совершенная, всемирная, сверхвременная, вечная и страшная жертва Сына Божиего, принявшего смерть за грехи мира на Голгофе, знамение безмерной любви Бога к роду человеческому, чудо возвеличивания человека, его очищения, духовного обновления, освящения, утверждения в правде, преображения и обожения. Таинственная идея богослужения – человек есть образ Бога, а Бог – Первообраз; ныне человек пребывает в падшем состоянии, но благодаря искупительной жертве Иисуса Христа и святым таинствам Церкви, через веру, надежду и любовь, молитву, аскезу и Богопознание он может стать храмом Святого Духа – святым, уподобиться Богу – облечься во Христа, сделаться настоящим христианином, обрести венец вечной жизни, достичь совершенства и осуществить евангельский идеал. В своих беседах священномученик Серафим Звездинский обращался к христианам с  проповедью о том, с каким священным трепетом и страхом Божиим мы должны пребывать в храме в этот торжественный и святейший момент: «С каким трепетом, с каким благоговением должны предстоять мы в этот момент перед лицом Самого Бога. Подумайте только, возлюбленные мои, ведь не кто-либо из святых, не ангелы Божии, но Сам Господь возлежит перед нами, перед Ним Самим возносим мы молитву. Перед этим чудом с трепетом предстоят серафимы, на Него с изумлением взирают херувимы, тьмы тем сил небесных сходят к престолу, только бы взглянуть на этот дар, полученный людьми от неизреченной любви Божией. Этот момент Божественной литургии – основа всей жизни мира, это – ось жизненного колеса». По Своему предвечному Божеству Христос есть чистый образ Бога Отца – вечная и непревзойденная красота Божия, а по Своему человечеству, воспринятому Им от святой Девы Марии, Он «прекраснее всех сынов человеческих» (Пс. 44:3). Эту святую истину ясно понимал Достоевский, писавший в своем личном «символе веры»: «нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но и с ревнивою любовью говорю себе,  что и не может быть». Когда пророк Исайя, нареченный Церковью «ветхозаветным евангелистом», описывал Иисуса Христа следующими словами – «Он взошел пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия» (Ис.53:2-3), то он пророчествовал о кенозисе предвечного Бога Слова и жертвенной красоте Мессии, идущего на мученическую смерть ради искупления грехов и спасения мира. Господь любит Свое творение, и сострадаем ему, Он хочет всех спасти, потому, что каждое Его создание – неповторимо, а каждый человек и каждый Ангел – уникальная личность, произведение любви и премудрости Создателя. Несравненная красота Сына Божиего явилась не только на горе Фавор, где три ученика Его – Петр, Иаков и Иоанн узрели преображение Господне – сияющую красоту Богочеловека, Чье лицо просияло как солнце, очи сверкали как молнии, а одежды Его сделались белыми как снег, но и в Гефсиманском саду в момент моления Иисусова о чаше, и за весь мир, и за каждую душу во всех веках, и на Голгофе – в страшные часы мироискупительных страданий Агнца Божиего, распятого на Кресте. Красота Христова сияла сквозь Его страдания на Голгофе, ибо Он – весь Любовь, и умирая на Кресте самой мучительной смертью, вобрав в сердце Свою поистине мировую скорбь, Искупитель молился за убийц Своих и просил Отца Небесного простить их. Христос есть Спаситель мира и Бог воплощенный, а венец Его красоты – Крест, добровольные и непостижимые для нас и самих Ангелов страдания Богочеловека на Голгофе, Его любовь, более сильная, чем смерть и более ревнивая, чем преисподняя. Христос добровольно взошел на Крест, чтобы искупить наши грехи, Он сошел в глубины преисподней, дабы проповедовать все душам, томящимся там, и каждый имел бы возможность спасения, Он расторг узы смерти и воскрес из мертвых. Эту святую красоту распятого и воскресшего Спасителя с особой поэтической проникновенностью воспел К. Бальмонт:

Одна есть в мире красота.
Не красота богов Эллады,
И не влюбленная мечта,
Не гор тяжелые громады,
И не моря, не водопады,
Не взоров женских чистота.
Одна есть в мире красота –
Любви, печали, отреченья,
И добровольного мученья
За нас распятого Христа.

                Все сотворенное Богом прекрасно, но всю чувственную и духовную красоту нам надлежит созерцать и любить, дабы возвышаться душой к высочайшей – самой святейшей, таинственной и совершенной Божьей красоте. В духовно-эстетическом аспекте христианство есть неугасимая любовь к Божественной Красоте, лежащей за гранью материального мира, его красок, звуков и форм, она – великая тайна и, соприкасаясь с ней, сердце человека замирает в невыразимом изумлении. Вся суть христианской жизни – это не только покаянный плач о грехах, отречение от мирских сует и духовная борьба со страстями, но и стяжение благодати Святого Духа, постоянное искание небесной красоты и вечного Богообщения. Неудивительно, что Августин Блаженный сокрушался в своей «Исповеди» о том, что слишком поздно возлюбил Божественную Красоту. По изречению священника и философа о. Павла Флоренского красота теоцентрична: чем ближе к Богу, тем все прекрасней, и чем дальше от Него – тем все ужасней и безобразней. Это с огромной художественной силой сумел показать Иероним Босх на картине «Несение Креста», где Христос – эпицентр всего прекрасного, а безобразие и уродство – от эпидемии греховности, охватившей наш мир и исказившей сам образ человеческий. Старец Силуан Афонский утверждал, что хоть весь мир прекрасен, но нет ничего прекраснее духовной красоты человека – сына Божиего, чья душа украшена святостью. Эта красота, как сокровище Царства Небесного, войдет в жизнь вечную. Бог обитал в первых людях как в храмах, Дух Святой украшал их и просвещал, но после грехопадения все потомки Адама стали обезображены и растлены грехом. По великой любви Господь искупил грехи рода человеческого и основал святую Церковь с ее таинствами, догматами и богослужениями, чтобы все мы могли освящаться благодатью Божией и обрести спасение. Павел Флоренский  писал, что все прекрасное в мире – это дело силы Божьей, любви и премудрости Творца, Сам Бог есть величайшая и непостижимая Красота, вызывающая неизъяснимый восторг и трепет у Ангелов, а святая и духовная жизнь – жизнь в Святом Духе есть уподобление Богу и пребывание в Боге и с Богом. В богослужебных текстах Православной Церкви, Бог Отец именуется «Отцом всех светом», от Него предвечно рожден Бог Сын – Свет от Света, Бог истинный от Бога истинного, предмирный Логос и Солнце Правды и Любви, и предвечно исходит Святой Дух – Бог Освятитель, окруженный неприступным светом и славой; нерадельная и единосущая Троица Святая есть Трисолнечное Божество, создавшее вселенную, Ангелов и людей – «Бог Отец все творит через Бога Сына в Святом Духе»; наш Господь есть Свет истинный, тихий и невечерний, просвящающий и освящающий всякого человека, приходящего в мир, но и сам человек, как свободная и самоопределяющаяся личность, должен свободно участвовать в деле своего спасения и преображения через веру, надежду и любовь, пост и молитву, покаяние и Богопознание, борьбу со страстям и исполнение заповедей Евангелия, таинства и богослужения Церкви, дабы Солнце Правды воссияло в его сердце и он стал живым храмом Бога и Его прекрасной иконой. Вся аскетическая наука Церкви – это духовное  и нравственное делание, «искусство из искусств» и «художество из художеств», она соединяет в себе любомудрие – любовь к мудрости и ее величайшему обладателю – Богу, и добротолюбие – любовь к доброте и красоте и к Творцу всего благого и прекрасного, через это искусство человек шлифует алмаз души своей и, как реставратор, восстанавливает нерукотворую икону – таинственный образ Божий в себе, а для этого требуется искусность и многоопытность в духовной жизни – многие труды, подвиги и скорби – подвижничество, а еще более требуется благодать Святого Духа, ведь без Бога человек не может сотворить ничего благого, в том числе и обрести величайшую, нетленную и ослепительную духовную красоту, драгоценную в очах Всевышнего. Назначение человека – обожение, достижение святости и преображение Божественной благодатью. Бог непостижим и незрим по Сущности Своей, но Он созерцаем по Своим нетварным энергиям, нисходящим к нам и воспринимаемым человеком, чье сердце и чей ум очищены покаянием и аскезой, согреты молитвой и любовью, просвещены верой и надеждой. Преподобный Григорий Палама учил, что Царство Небесное – это вечное Богообщение, жизнь с Богом и созерцание Божественного Света, преображающего и освящающего дух, душу и тело человека, украшающего его личность немеркнущей славой Всесвятого, дабы в нем воссияла боговидная красота. Сам Бог есть величайшая и неизреченная Красота, и человек прекрасен, ибо создан по образу Божиему, и может быть украшен благодатью. В эсхатологическом аспекте красота есть великолепие Царства Небесного о котором сказано в Новом Завете: «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор.2:9). В Библии говорится, что души праведников воссияют как светила на небесах, а их воскресшие тела будут прекраснее красок утренней зари. Таинственный и грозный Апокалипсис апостола Иоанна Богослова есть книга надежды, пророчествующая о духовном преображении неба и земли, о горнем Иерусалиме, не имеющем нужды в свете солнца и луны, «ибо слава Божия осветила его» (Откр.21:23). В своих великолепных «Божественных Гимнах» преподобный Симеон Новый Богослов восторженно писал о том, что блаженство, слава и удел святых – это созерцание Божественного Света и пребывание в царстве нетленной и неувядающей красоты, духовного и преображенного мира: «Вся тварь обновится и станет духовной, станет обиталищем невещественным, нетленным, неизменным и вечным. Небо станет несравненно более блестящим и светлым, чем оно теперь видится, и совсем обновится. Земля воспримет новую неизреченную красоту, и оденется в многообразные неувядающие цветы, светлые и духовные… и весь мир сделается совершеннейшим паче всякого слова, станет духовным и божественным, соединится с умным миром, окажется неким мысленным Раем, Иерусалимом Небесным. Эта высшая и неизреченная красота, превосходящая наше понимание, и есть источник вечной радости христиан, она – вечная слава святых и верных Богу.