Хочешь, подарю тебе сонет? повесть

От автора.

Жизнь геолога посвящена познанию творения Божьего – нашей маленькой планеты.
Я ходил по Земле, любовался ею, и она обнажалась передо мной в скальных выступах горных пород, в золотых россыпях и рудных залежах. Перед моим взором проходили сотни и тысячи миллионов лет, запечатленные в каменной летописи ее жизни. Прочесть их – было истинным наслаждением, какое дает геологу исследовательская работа.
Я надеюсь, что человек, читающий эту книгу, попадет в немного другой мир – мир геологических поисков, приключений и открытий, мир, в котором жил я, мои друзья, и который я хочу показать  моему читателю.
И если кто-то скажет, что профессия геолога полна романтики, позволю себе предостеречь вас: «Романтику нужно приносить с собой!»
Эта книга о геологах нашего старшего поколения.
Меняются времена и люди, но суть человеческая неизменна.
Каждый человек – художник!  И лучшая картина, которую он может нарисовать – это его собственная жизнь.
Итак, приятного вам чтения!



Пролог


Июнь 2000 г.
Москва показалась Сергею Тарасову грязной и пыльной в сравнении с той, которую он знал в конце восьмидесятых. Дома старой советской постройки ветшали, но среди них уже празднично и богато возвышались новые постройки и отреставрированные старинные здания. Блеск богатой современности соседствовал с обветшалой постсоветской нищетой - такой предстала Сергею столица государства Российского на рубеже двадцать первого века. 
Сергей летел из Якутска в отпуск к Черному морю, в Москве была пересадка и восьмичасовой перерыв между рейсами. Ему вдруг захотелось увидеть своего старого друга-геолога Николая Николаевича Балашова, посмотреть ему в глаза, переброситься хотя бы парой слов. Он достал записную книжку, нашел номер его телефона.
Трубку подняла жена Балашова. Сергей представился и попросил пригласить к телефону Николая Николаевича. После недолгого молчания женщина сказала, что он умер три месяца назад. На семьдесят втором году жизни сердце Николая Николаевича вдруг остановилось.
- А Вы, случайно, не тот геолог, что приезжал к нам несколько лет назад из Якутии? Что-то голос Ваш мне показался знакомым.
- Тот, - ответил Сергей.
- Тогда заезжайте к нам. За чашечкой чая и поговорим. Адрес знаете?
- Да.
Сергей направился к станции метрополитена. На эскалаторе и в электропоезде он пристально вглядывался в лица людей, пытаясь увидеть в них нечто новое, современное, но это были те же москвичи, что и прежде – усталые, равнодушные, спешащие поскорее занять место в вагоне и уткнуться в свое дорожное чтиво. Как и раньше Сергей отметил, что в Якутске много больше красивых женщин, тут увидеть таких красавиц, как там, – большая редкость.
Через час Сергей добрался до дома Балашовых.
Дверь открыла светловолосая пожилая женщина. Она приветливо улыбнулась Сергею.
- Здравствуйте! Татьяна Васильевна, если помните, - представилась она. - Проходите.
Она была в старомодном платье темно-синего цвета с белым кружевным воротничком. Светлая кожа ее лица была еще свежа, и старость только-только начала подбираться к ней тонкими паутинками морщин у необыкновенных светлых голубых глаз.
- Это Вам, - Сергей протянул коробку «коркуновских» шоколадных конфет.
- Спасибо, - сказала она. - Проходите в Колин кабинет, а я пока чай заварю.
Квартиру геолога можно узнать сразу. Все они  чем-то похожи друг на друга. В шкафах стоят книги по минералогии, петрографии, геохимии, осадочным и магматическим формациям, классические и современные труды по региональной геологии, рудным и россыпным месторождениям. Медь, золото, алмазы….  И, конечно же, образцы руд и минералов. Они были повсюду - эти немые свидетели профессиональной жизни геолога. Сергей снял с полки рукопись докторской диссертации Балашова, открыл ее и сразу же оказался за тысячи километров от Москвы в своей родной Якутии. Это был не только большой научный труд. Николай Николаевич, словно другу, улыбаясь и радуясь, рассказывал читателю о своих геологических открытиях. Строчки диссертации были написаны с нескрываемой любовью, в них была душа геолога Балашова.
Татьяна Васильевна позвала Сергея на кухню. Она пригласила его за стол, на котором стояла ваза с домашними  рогаликами, смородиновое варенье и красивые фарфоровые чашки для чая. Над кухонным столом висела фотография Балашова. Он был снят в белой майке ярким, солнечным летним днем. Это был добродушный, могучий, загорелый мужчина  с седыми волосами на груди. У него были зачесанные назад волосы, высокие залысины, большой лоб. Он улыбался, щурился от яркого света, густые брови были совершенно белыми, и его большой прямой нос, словно смеясь, блестел на солнце.
- На этой фотографии Коля в последней своей экспедиции в Якутию, десять лет назад, - сказала Татьяна Васильевна. - Он тогда такой счастливый был.
Рядом с фотографией висел пожелтевший тетрадный лист, на котором красивым женским почерком были написаны стихи:
«Хочешь, подарю тебе сонет?
Подарю его тебе, как другу.
Может быть через десяток лет
Вспомнишь мимолетную подругу.
Ты открыл мне мир за пару дней.
Без тебя мне света не хватало.
Ты исчезнешь из судьбы моей
Словно бы тебя и не бывало.
Может рядом ты, а может - нет…
Просто, я дарю тебе сонет…»
- Это Ваши стихи? – спросил Сергей.
- Нет. Я нашла их в рукописи его докторской диссертации. Они мне понравились.
Потом они пили чай, и Татьяна Васильевна расспрашивала Сергея о нынешней жизни, о работе геологов, о своих прежних друзьях и знакомых, с которыми с начала пятидесятых годов они двадцать пять лет жили и работали в Якутии. Кого-то уже не было в живых, кто-то уехал «на материк», но некоторые ее знакомые геологи все еще работали и в Якутске и в Хандыге. Сергей увидел, как оживились ее глаза, когда он упомянул имя профессора Александра Ивановича Костылева.
- Как он там? – спросила она.
- Давно на пенсии, а все еще преподает в Якутском университете региональную геологию. Седой, совершенно белый, но крепкий мужик, на лице здоровый румянец, только вот в глазах, кажется, совершенно нет жизни.
- Почему? – взволновано спросила она. – Я знала его совершенно другим – энергичным, напористым и даже грубым, и… вдохновенным.
- При последней нашей встрече он сказал мне: «Всю жизнь я жил, не ведая греха. А когда узнал, что такое грех, вдруг понял, что ад и рай – это реально существующие вещи - они у каждого из нас в душе. Я не верю в загробную жизнь. За все грехи мы платим в этой жизни. И потому душа моя сейчас в аду».
Сергей увидел, как бледна стала Татьяна Васильевна, как ее глаза недвижно смотрели в пространство. Она, казалось, ничего не видела и не слышала, и была далеко-далеко отсюда в далеком прошлом своей жизни.



Глава 1.


- Начальник Томпонской геологической партии Николай Балашов, - представился высокий молодой человек крепкого телосложения, вошедший в кабинет начальника Хандыгского Главного управления по лагерям (ГУЛаг). – Мы будем проводить поисковые работы возле девяносто пятого километра строящейся Томпонской трассы. Мне нужны три человека горнорабочих и каюр. Срок – с мая по конец сентября. Каюр нужен прямо сейчас.
Майор НКВД Кержаков сидел за столом в своем прокуренном кабинете и молча смотрел на Балашова. Майор был в гимнастерке, перетянутой кожаной портупеей, на столе перед ним поблескивал пистолет ТТ. Он достал пачку «Беломора», не спеша закурил, пристально разглядывая геолога из местного геологоразведочного управления. Майору уже не раз приходилось выдавать геологам разрешение на отбор рабочих для полевых работ из лагерных заключенных, и ему нравилось видеть в приходящем к нему просителе страх. Нравилось видеть, как быстро человек пасует перед ним, начинает заискивать и к концу встречи пугливо пятится к двери. Майор тянул молчание, смотрел на вошедшего к нему повзрослевшего пацана и ждал, когда он начнет растеряно мяться и просить, а не говорить, что ему – «нужно». С удивлением майор отметил, что этот «пацан», похоже, еще не знает, что такое страх, стоит уверенный в том, что если ему «надо», - значит, обязаны дать. Майор был суров, как и товарищ Сталин на портрете, висящем на стене позади него. Докурив папиросу, он встал, взял со стола пистолет, подержал его в руке и сунул в кобуру, поправил ремень, прошелся по кабинету. Он обошел вокруг геолога и остановился перед ним.
«Ты смотри какой! – размышлял майор. – Эти молодые пацаны думают, что если они институты покончали и их сюда не этапом, а по путевкам комсомольским направили, то они могут вот так входить ко мне и требовать, что им нужно! А все же - молодец, не боится! И в глаза смотрит. Молодец!»
Майор не сказал ни слова, повернулся к Балашову спиной, прошел за свой стол, сел. Стул заскрипел под тяжестью его крупного тела. На листе бумаги он что-то быстро написал.
- Возьми, - он протянул листок Балашову. – Покажешь начальнику 140-го лагеря капитану Путилину. Он даст тебе трех человек прямо с трассы. Каюра возьмешь тут, у нас. Возьми казачуру какого-нибудь из 10-го лагеря. Их там много, они толк в лошадях знают. Но имей в виду, геолог, – за каждого зэка головой отвечаешь!
- Ясно.
Покинув здание Управления по лагерям, Николай Балашов отправился к своей геологической конторе – камералке, а майор взял телефонную трубку и попросил телефонистку соединить его с Путилиным.
- Серега, к тебе тут скоро подъедет один пацан, Балашов, начальник геологической партии, - он усмехнулся, - молодой еще совсем, лет двадцать пять. Дай ему трех нормальных мужиков на лето, или еще лучше – пусть сам выберет. Он хоть и молодой, а жизнь уже знает. Как там у тебя? Еще троих закопали? Да и черт с ними. Усиль охрану! Сейчас, как только потеплеет, – побегут еще чаще. Мочи их, не жалей! Не твои? Якуты отстреляли? Ладно. Бывай здоров!
Он положил трубку.

Стоял апрель 1952-го года.
В воздухе уже была весна. С крыш домов небольшого геологического поселка тянулись к земле сосульки. Геологи обосновывались капитально, с размахом. Всего пять лет назад здесь было организовано районное геологоразведочное управление, а уже среди тайги на берегу Алдана вырос поселок с десятком многоквартирных домов, конторой, химлабораторией, школой, строился детский сад и клуб. Строительная бригада, набранная из заключенных, работала быстро и на совесть, хоть и под автоматами лагерной охраны.
Николай увидел своих друзей Сашу Костылева и Таню Озерцову, осматривающих строительство клуба, и свернул к ним.
- Коля, какой запах! Ты чувствуешь? – Татьяна, улыбаясь, смотрела на подходящего к ним Балашова. – Это же запах свежераспиленной лиственницы.

Балашов, Костылев и Озерцова были друзьями со студенческих лет. Год назад они закончили учебу в Московском геологическом институте, и их по комсомольским путевками направили  в восточную Якутию, где в поселке Хандыга, в самом начале строящейся Магаданской  трассы, было создано Аллах-Юньское геологоразведочное управление. Начальник управления  Иван Николаевич Подопригора пригласил их к себе в кабинет и сразу же предложил организовать геологическую партию на новой территории и заняться поисками меди.
- Один заключенный  в ручье на 95 километре Томпонской трассы нашел самородок меди весом 15 килограммов, - сказал Подопригора. – Ручей так и называют теперь – Медный. Из Якутска пришло распоряжение провести там поисковые работы, а у нас в управлении геологов – наперечет, а территория огромная, и раз уж вы приехали - вам и работать там, братцы.
Иван Николаевич, не спрашивая согласия, тут же назначил Балашова начальником геологической партии. Его рост под метр девяносто и могучие плечи внушали уважение. Балашов только взглянул на Ивана Николаевича и ничего не сказал. Обоим все было ясно. Костылев занял должность старшего геолога, Татьяне Подопригора предложил заниматься минералогией и петрографией.
- Дам вам еще прораба Севу Сиротина на горные работы. Вот и вся ваша геологическая партия. Полный комплект. Осталось только рабочих набрать, но… - это только из заключенных. Других здесь нет.
Друзья обрадовались тому, что будут работать вместе. Оба были давно влюблены в Танечку Озерцову, очаровательную синеглазую блондинку. Они не скрывали этого, и разлучаться с ней не хотел ни Балашов, ни Костылев. Они оба уже не раз делали ей предложение выйти замуж, а она никак не могла решить – за кого. Ей было хорошо с обоими и ее вполне устраивало ухаживание обоих парней. Коля Балашов был с ней всегда спокойным, добрым и нежным, Саша Костылев – нетерпеливым, горячим, напористым. Ей хотелось, чтобы все эти качества были в одном, но то, что было в Балашове, казалось,  совершенно отсутствовало у Костылева, и наоборот. Поэтому она и не могла сделать окончательный выбор и вместо любви предложила им только дружбу. Балашов смиренно ждал ее взросления, Костылев, сжав в кулак все свои чувства, терпел. Но всех их связывало нечто такое, чего они не могли преступить.


Балашов на полуторке - геологической машине-хозяйке - подъехал к казачьему лагерю №10 на 25-м км Магаданской трассы. Лагерь представлял собой два длинных рубленых барака для заключенных и несколько изб для охраны. Высокий забор, густо обтянутый колючей проволокой, по углам  заграждения сторожевые вышки с пулеметами и часовыми. Заключенные в сопровождении охранников волоком таскали к трассе бревна лиственниц и выстилали ими просеку в тайге. Летом этот настил будут засыпать толстым слоем породы, чтобы получилась дорога, проложенная сквозь лес, болота и мари. Все заключенные были одеты в серые латанные-перелатанные ватные штаны и фуфайки, шапки и валенки. Увидев гражданского вольного человека, заключенные оживились, здоровались с ним. Они знали, что вольные тут только геологи.
- Та чи ты  у гости до нас, хлопэць? – спросил старый зэк, улыбаясь беззубым, обезображенным цингой ртом. – Можэ нужен хто?
- Молчать! – зло крикнул охранник.
- Каюра мне надо на лето, - сказал Николай, вглядываясь в изможденные, небритые лица заключенных.
- Возьми меня, хлопэць, - прокричал один из них, подгоняемый прикладом охранника. – Сашко Колесник я. Христом Богом прошу – возьми, а то не дотяну до лета, подохну тут от цинги. Я - добрый казак, не пожалеешь!
Охранник сильно ткнул его прикладом в спину, тот упал, но быстро поднялся и, все время оглядываясь на Балашова, пошел по заснеженной дороге. Что-то от скорбного лика святых увиделось Николаю в его ясных голубых глазах.
- Меня возьми, командир! – прокричал другой заключенный. – Я сильный, хоть сейчас на коня!
- Я те, …твою мать, дам «на коня», отродье казачье! – послышалась окающая матерная брань.
Николай подошел к охраннику стоящему у входа в лагерь, показал свое удостоверение и пропуск.
- Мне к начальнику лагеря.
- Вон там, - охранник кивнул на добротную избу и оглядел Николая злорадным завистливым взглядом.
Николай постучал в дверь избы и, не дождавшись ответа, легонько потянул ее на себя. Дверь отворилась. Из избы пахнуло жаром натопленной печи, табачным дымом и спиртом. Он вошел и увидел сидящих  за столом двух мужчин, уставившихся на него хмельными глазами. Один из них был в штатском, другой с погонами лейтенанта.
- Я к начальнику лагеря Збруеву! – сказал Балашов.
- Чего пришел, геолог? Опять скотину на лето брать? – пробасил лейтенант. - Ну, садись, выпей с нами.
- Да не стой, как пень, садись, - штатский кивнул на лавку у стола.
- Мне нужен рабочий на полевой сезон, - выдохнул Николай. – Вот разрешение.
Он протянул листок лейтенанту.
Непривычность обстановки давила, не верилось в реальность этой жизни.
- Ну, ты даешь, земеля, - ухмыльнулся штатский. – Ты сначала посиди, поговори с нами, спроси, как дела у нас идут, как здоровье, - мы ведь тоже люди, - а потом уже говори, что тебе надо. Или тебе западло и поговорить с нами? А?
Глаза штатского злобно засверкали.
- А я и говорю с вами. Только я привык сначала дело делать.
- Нет, земляк, так дела не делаются, - штатский снова усмехнулся. – Вот я тебе скажу, как дела делаются. Садись!
Николай сел на лавку у стола.
- Ну, так как дела? Как здоровье, мужики? – спросил он.
- Во! Вот это другое дело, - штатский протянул Николаю кружку со спиртом. – Будем знакомы, земляк!
Он чокнулся своей кружкой о кружку Николая и залпом выпил, понюхал отломленный ломоть хлеба и медленно закусил им.
- Да ты не смотри на литеху, земеля, пусть себе сидит, бычится. Ты мне расскажи лучше, как там в Москве. Я же тебя, москвича, сразу по говору признал. А для земляка я все сделаю, что захочешь. Хочешь, бабу самую что ни на есть красивую добуду? Ты только скажи! Их тут в соседнем лагере за рекой полно. И все мои. И лейтенант этот, сейчас сидел тут меня уговаривал, дать ему хоть одну на ночь. Вот и получается, что живем мы тут неплохо: здоровы, спиртик пьем и баб имеем. Как в гареме султаны. А, литёха?
- Гы-гы-гы, - пьяно промычал лейтенант.
- Ну, так как там, в Москве? – снова спросил штатский.
- Хорошо.
- Ясное дело. В нашем государстве Московии москалям всегда хорошо было. Правда, литеха? – штатский обнял лейтенанта за шею и по-братски ткнулся головой в его лоб. – Дай этому пацану одного казака, самого крепкого и сильного, - сказал он лейтенанту.
- Пусть берет любого, но только за Юльку-кедровку, - стал торговаться лейтенант.
- Ладно, черт с тобой, - согласился штатский и, повернувшись к Николаю, сказал: - Есть тут один казачура, Семенов, - его бери!
- Я возьму Александра Колесника, - вдруг сказал Николай.
- Да на хрена он тебе нужен?  Этот доходяга не сегодня – завтра сдохнет.
- Его возьму, - твердо сказал Балашов.
- Бери! – махнул рукой штатский.
Лейтенант нетвердой рукой криво написал разрешение А. Колеснику на вольную работу в Томпонской геологической партии, под полную ответственность Николая Балашова, сроком на шесть месяцев.
- Сбежит – ты за него сидеть будешь. Понял? – прорычал он.
Штатский вышел из избы и прокричал постовому:
- Колесника сюда!
Через пятнадцать минут охранник окая доложил, что заключенный Колесник доставлен.
-П-шел вон! – сказал ему штатский.
Он перевел взгляд на Николая.
– А майор был прав. Ты мужик – что надо. Забирай своего казака. Да, вот еще что, - штатский пошарил под столом и протянул Николаю головку чеснока. – Дашь ему. И все! Вали отсюда нахер! Не выношу вида воли!
Он отвернулся от Балашова.

Колесник навытяжку стоял перед избой начальника лагеря. На вид это был мужик лет под шестьдесят с рыжевато-пшеничными усами и густой щетиной. В бороде уже густо пробивалась седина, на изможденном голодом лице светлые голубые глаза казались большими и ясными. Шапка-ушанка была лихо заломлена на бок, и из-под нее упрямо выбивался казачий чуб. В его глазах были отчаяние и надежда одновременно, и когда Николай сказал ему, что берет его на лето каюром в геологическую партию, у казака заходили желваки на скулах, влажно заблестели глаза, но он не шелохнулся, пока Николай ни сказал ему: - Пойдем! – и сунул ему в карман фуфайки головку чеснока.
Колесник по-солдатски развернулся на месте и пошел за ним следом.
- Чё плечи-то расправил, падла? - прохрипел охранник, когда Колесник проходил мимо него. – И голову еще дерет! Ну, погоди, гад, вернешься ведь. Я те крылья-то пообломаю.


- Ну, рассказывай, казак, кто ты и что ты, - сказал Николай, когда они с Колесником вошли в кабинет их геологической партии.
– Взял его на полевой сезон каюром к нам, - пояснил Николай, увидев вопросительные взгляды Костылева и Танечки. Озерцова смотрела на заключенного, как на страшный призрак. От него исходил нечеловеческий запах прогорклого застарелого пота.
- Сашко Колесник я, кубанский казак, осужден на 25 лет, - доложил он.
- По профессии кто?
- Казак я. Землю пахал, та воевал – вот и все.
- А сидишь за что? – спросил Костылев.
- Воевал, в сорок втором был тяжело ранен и после госпиталя отправили меня домой в нашу станицу Тоннельную долечиваться.
- Где это?
- Пид Анапою. Я еще в себя не пришел после ранения, еле ходил по хате, а немцы уже взяли и нашу станицу. Когда оклемался немного, отправили меня на восстановление железной дороги - партизаны постоянно взрывали ее. А потом осмотрщиком в тоннелях работал. Если что случится, - предупредили меня немцы, - всю семью расстреляют. А в менэ там жинка, двое дитэй малих, маты… И жрать ничого. Я пишов. Немци за работу паёк давалы. А так – хочь повыздыхайтэ вси! А подыхать, хлопци, нэ хочеця. В мэнэ у трыдцать трэтьом году четвэро дитэй от голоду вмэрло.  Ну так вот, як нащи у сорок трэтьом наступать началы, та и немцив прогналы, мэнэ за тэ, що у немцив робыв, отправили сюда Магаданскую трассу строить. Вот и все.
- С конями знаешь как обращаться?
- Та якый же казак нэ знае!? – он улыбнулся, потом смущенно посмотрел на Озерцову. – Нэ бойся, дивчинко, я тоже чоловик, тилькы живэм мы тут, як скотина, ото ж от нас скотыной и тянэ.
- Ничего, казак, сегодня отмоешься, - сказал ему Николай. – Пойдем. Жить пока с нами будешь, у нас тут общежитие на берегу Алдана.
Они вышли из кабинета.
- Мог бы и покрепче мужика найти, - сказал Костылев, когда дверь за ними закрылась.
Танечка открыла дверь кабинета и форточку, Сиротин закурил, и Озерцова на этот раз ничего ему не сказала.


К якутскому аласу Николай с Колесником поехали чуть свет. Полуторка легко мчалась по зимнику - укатанной на замерзшем Алдане ледяной дороге. Солнце золотило снег, тальниковые заросли по берегам были красными и ярко выделялись на фоне серого лиственничного леса.
Водитель полуторки был говорлив. Он с юморком рассказывал и о былых фронтовых приключениях и о нынешней их лагерной жизни. И говорил так, будто речь шла вовсе не о жизни и смерти. В лагерях, оказывается, тоже была жизнь, и кто не мог принять ее такой, какой она была, того хоронили прямо под насыпью Магаданской трассы. Водитель - бывший летчик-фронтовик, год просидевший в немецком концлагере и сбежавший оттуда, быстро сменил немецкий лагерь на советский, так как вместо того, чтобы доказывать свою правоту, послал особиста к такой-то матери. Его молча выслушали и тоже послали, на пятнадцать лет. Не убиенная жажда жизни помогла ему выжить и тут. Чем-то приглянулся он начальнику Хандыгского управления по лагерям майору Кержакову, и тот выдал ему разрешение на вольную работу у геологов, но с обязательной явкой на учет каждый день утром и вечером.
Полуторка подъехала к небольшому якутскому поселению – аласу Кескил. Алас представлял собой небольшое заснеженное озеро, вокруг него – лиственничный лес и поляны. На берегу озера стояло несколько якутских хатёнок мазаных коровьим навозом. Из хатёнок вышли мужчины, настороженно осмотрели приезжих и, увидев военных, заулыбались.
- Здоровы были! – прокричал им водитель.
- Дароба! Дароба! – ответил широкоскулый якут.
Это был невысокий коренастый мужчина в росомашьей шапке, черные его глаза блестели и были едва видны в узких щелочках век. Он вышел вперед, дав понять, что он тут главный.
Николай подошел к нему, пожал руку.
- Геологи мы. Нам нужен десяток лошадей на лето. Дадите?
Якут заулыбался и согласно закивал головой.
- Конесно, конесно.
Он обернулся и что-то сказал по-якутски. Двое молодых парней сразу же побежали в лесок к  спутанным лошадям.
- Сяс наса лосадка поймают и поедем вам ловить, - улыбаясь, говорил якут. – Саходите, сяй пить будем, - пригласил он.
- Казак, принеси рюкзак из кабины, - сказал Николай Колеснику и направился к якутской хатке.
Хатка напоминала ему коровник, какой он видел однажды, будучи в гостях у тетки на Украине. Это была рубленная изба, обложенная снаружи толстым слоем коровьего навоза. Снег на избе подтаял на солнце, навоз парил, издавая запомнившийся ему с детства, запах коровника. В избе было человек десять – старики, женщины, дети, теленок. В печи потрескивали дрова, было тепло, почти жарко. После ослепительной белизны солнечного дня, в избе Николаю показалось совершенно темно. Маленькое оконце, затянутое тонкой полупрозрачной кожей, едва пропускало свет. Он поздоровался со всеми и выложил из рюкзака на стол несколько пачек чая, сахар, махорку, отсчитал хозяину две тысячи рублей денег.
- Хватит?
Хозяин утвердительно кивнул, что-то сказал, и женщина тут же убрала все со стола. На стол она поставила деревянный поднос с вареным мясом, по кружкам разлили чай. Кроме хозяина и гостей за стол никто не садился. Детишки смотрели на гостей и что-то говорили между собой по-якутски, из чего Николай мог только разобрать только два слова: «Ну чё?»
- Ну чё, хохлы, сидайтэ за стол, - позвал их Колесник, но дети только замолчали после его слов.
- «Нуучча» – это по-якутски «русский», - пояснил ему водитель.
- Та ты шо!? А я и не знал.
Колесник взял с подноса большой кусок сочного мяса. Как голодная собака, рвал он его обессиленными цингой зубами и, почти не жуя, глотал.
- Остановись, браток, хватит, - участливо сказал ему водитель. – Хватит!
С улицы в избу заглянул молодой парень, кивнул хозяину. Тот заулыбался и сказал Николаю.
- Мозна ехать.
Они вышли из избы. Водитель шепотом сказал Николаю:
- Они тебе будут сейчас самых дохлых лошадей отлавливать. Знают, что у геологов на овсе их за лето откормят, вернут обратно жирных, сильных и ручных. Ведь лошади у них - дикари.  Так что, ты сам выбирай. Рослых бери, а то тут такие лошади есть, все равно, что телята.
- Казак со мной – он выберет. Ну, от тебя и несет чесноком, - сказал он Колеснику.
- Зато дёсна уже не кровят. Спасибо, Николай Николаевич!

Три оседланных лохматых лошади стояли у привязи. Двое парней-якутов сели на них и поехали к лесу. Колесник глянул на Николая.
- Езжай, - сказал Балашов.
Колесник подошел к лошади, погладил ее по лохматой морде, почесал между ушей и, вставив ногу в стремя, взлетел в седло, натянул узду. Лошадь затеребила ногами и послушно пошла под ним.
Сашко уже больше десяти лет не сидел в седле, и эта маленькая якутская лошадь казалась ему какой-то игрушечной. «Жэрэбчик якыйсь малэнькый, та товстэнькый», - подумал он. Сашко вспомнил могучую силу своего боевого коня, и как они доверяли друг другу свои жизни. Он догнал якутов, и они вместе выехали из леса на длинную кочкастую поляну. Снег на поляне был весь изрыт, истоптан лошадьми. Невдалеке стояли и сами лошади. Это были невысокие, заросшие густой длинной шерстью животные. «Прямо, как медведи», - подумал он.
Сашко объехал поляну. Лошади замерли, настороженно глядя на него. Они были по-настоящему дикие, не подпускающие к себе людей. Никто не пас их, лошади были предоставлены сами себе, добывая зимой пропитание тем, что копытили из-под снега прошлогоднюю траву, да объедали молодые ветви тальника и тополей.
- Вот этого, - Колесник показал на вороного коня, выделяющегося среди остальных лошадей.
- Этого, однако, незя, - ответил якут. – Возак он. Осень злой!
- Давай, тебе говорю!
Парнишка, прижимаясь к гриве своего коня, осторожно подъехал к вороному, ловко набросил ему петлю на шею и затянул ее. Конь вздыбился, рванулся прочь, петля еще туже стянула шею. Он рвался, хрипел, вставал на дыбы и бил копытами землю, кружил вокруг парнишки, пока силы не стали покидать его. Вороной, хрипя, упал на землю и лежал, выпучив обезумевшие глаза. Якуты быстро спутали ему ноги и ослабили петлю. Конь глубоко втянул в легкие воздух, отдышался, встал на ноги и снова рванулся прочь, но спутанные ноги и петля на шее каждый раз усмиряли его. Через час он сдался, и его, измученного борьбой, повели к лесу и туго привязали, притянув голову к стволу лиственницы. С каждым следующим конем была почти такая же битва, но якуты знали свое дело. Через несколько часов все десять лошадей были привязаны.

- Николай Николаевич, таких дикарей приручать – время нужно, - сказал Сашко Балашову, когда они вернулись к аласу.
- Ну что ж, приручай. Это - твоя работа.
- Николай Николаевич, да ты его оставь тут на пару дней с лошадьми, - подсказал водитель. – И он тебе уже смирных приведет в Хандыгу.
- А не сбежит? И транспорт, и мясо при нем.
Балашов пристально посмотрел на Колесника.
- Не бойся, начальник. Его якуты лучше лагерной охраны стеречь будут. Слыхал ведь, что за поимку или отстрел беглого зэка мешок муки дают. Только дёрнется – и хана ему. Не лето еще, по снегу быстро найдут.

На третий день Колесник со связкой лошадей въехал в Хандыгу. Мерно покачиваясь на вороном коне, он подъехал к конторе геологического управления.
- Пру-у, Буян. Стоять! – сказал он и слез с коня.



Николай Балашов занимался организацией предстоящих полевых работ. Расспросив у геологов других партий об особенностях предполевой подготовки, он поручил Костылеву и Озерцовой собрать весь имеющийся к тому времени материал по геологии хребта Сетте-Дабан, а сам, тщательно рассчитывая каждый день полевых работ, получал с товарных складов геологического управления необходимые продукты и снаряжение. Брать приходилось самое необходимое, то, что можно было увезти с собой за двести километров от поселка на десяти лошадях.
Колесник с прорабом Сиротиным построили загон для лошадей, и Сашко терпеливо откармливал овсом свое лошадиное хозяйство. Это только на первый взгляд из-за отросшей за зиму густой длинной шерсти лошади казались крепкими да упитанными, на самом же деле животные были совершенно изнурены  долгой жестокой зимой. Они уже не дичились Колесника. Хоть и напряженно, но послушно стояли они, когда казак подходил к ним, вслушивались в его тихий хрипловатый голос и уже не норовили укусить, когда он протягивал на ладони овес. Лошади крепчали с каждым днем. Сашко неторопливо объезжал их, приучал к седлу и вьюкам.

В конце апреля, когда с крыш домов потекла талая вода и сосульки длиною до полутора метров стали обрушиваться вниз, Балашов засобирался в поле. Геологические партии одна за другой с караванами груженых вьюками лошадей уходили в горы Южного Верхоянья. Стране нужны были месторождения золота, и каждый год приносил геологам все новые и новые открытия.
За день до отъезда Подопригора предложил Николаю Балашову взять в партию поварихой женщину «из бывших», досрочно освобожденную без права выезда.
- По просьбе и рекомендации капитана Лужкова, мы направляем ее в твою партию. – Ты, Балашов, быстро обзаводишься тут влиятельными знакомыми, - усмехнулся он. - Откуда знаешь его?
- Понятия не имею, кто это, - ответил Николай.
- А он говорит, что вы земляки. Ладно, зайди в отдел кадров, забери ее.

Молодая женщина, сидевшая на стульчике в отделе кадров, встала, когда вошел Балашов. Одета она была, как и все заключенные, в серые ватные штаны и фуфайку-стеганку с пришитым на груди номером. Шапку она держала в руках, под валенками виднелись лужицы растаявшего снега. Ей было не больше тридцати лет. Темноволосая, зеленоглазая, на светлой коже лица ярко цвели крупные веснушки, слегка пухлые сочные губы еще хранили девичью свежесть. Она смотрела на Балашова открыто и без смущения, как будто говорила: «Хочешь – бери меня».
Начальник отдела кадров Раиса Васильевна Ширшикова – ухоженная, полногрудая красавица, попросила ее выйти и подождать за дверью в коридоре. Женщина «из бывших» взяла свой узелок и вышла.
- Николай Николаевич, - строго сказала Раиса Васильевна Балашову, - считаю необходимым предупредить Вас. Эта женщина прославилась тем, что свела с ума все лагерное начальство. Они из-за нее чуть не постреляли друг друга. Юлия Николаевна Кедрова по прозвищу «Кедровка». Смотрите, чтобы у Вас в партии не получилось из-за нее чего-нибудь подобного. Отдайте ее в напарницы Озерцовой - так будет лучше для них обеих.
- Хорошо.
Николай вышел.
- Что, эта шалава уже вывернула меня наизнанку? – спросила женщина.
- Что-то вроде этого.
- Да если б я не давала каждому из этих кобелей - давно бы уже в мерзлоте лежала, как подруга моя Зойка. Гордой да недотрогой надо дома при муже быть. А тут… Что я виновата, что они  ко мне липнут?
Она замолчала и отвернулась.

Сашко Колесник и Сева Сиротин с двумя связками лошадей первыми ушли из поселка к территории поисков меди. На каждой лошади были навьючены тяжелые сумы с овсом. Балашов с Костылевым по уже отстроенной трассе перевезли на полуторке продукты и снаряжение на сотый километр Магаданской трассы к перевалочной базе геологов. Оттуда на север к Батагайским оловянным рудникам уходила ветка строящейся Томпонской трассы. На 95-м километре этой трассы и находился ручей Медный, куда надо было перевезти весь полевой скарб.
Балашов с частью груза оставил на перевалочной базе Костылева и Сиротина. Сам он, с Таней и каюром, пешком с караваном груженых лошадей пошел к своей территории. Три дня шли они вдоль строящейся трассы, шли на виду у лагерного конвоя, который проверял их у каждого нового участка, отведенного другому лагерю. Всюду вдоль трассы работали заключенные заготавливающие лес для укладки под строящуюся дорогу. Всюду видны были затянутые колючей проволокой ограждения с пулеметными вышками по углам и бараки для заключенных.
Когда они подошли к устью ручья Медный, Балашов стал искать место для их геологической базы. Высокие террасы реки Томпо, в которую впадал Медный, были необыкновенно чистыми, красивыми, усыпанными кустами розовых цветов. Но Колесник, подойдя к Балашову, тихо сказал:
- Не гоже, Николай Николаевич, базу у трассы ставить. Лагеря кругом, опасно. Летом побегут хлопцы - им терять нечего. Срока такие, что и жизни ни своей, ни чужой не жалко будет.
- И то правда. Пойдем вверх по ручью.

Место для базы на ручье Медном нашли в десяти километрах от трассы. На невысокой террасе разгрузили лошадей, поставили палатки, переночевали.
- Ты мужик надежный, - сказал Николай Колеснику. - Назад за остальными сам пойдешь.

Чуть свет Колесник засобирался в обратный путь. Еще нужно было сделать две ходки.
- Документы, пропуск при тебе? – на всякий случай переспросил Балашов.
- Да.
- Возьми мою куртку геологическую и планшетку офицерскую. На! – протянул он Колеснику.
- Да вроде видели нас уже, проверяли, знают.
- Бери!
Сашко с длинной связкой лошадей ушел с базы. Легкость и уверенность в себе таяли в нем по мере того, как он приближался к трассе. Она строилась. На двести километров вдоль дороги были разбросаны лагеря. Они стояли через 10-15 км друг от друга, и за каждым лагерем был закреплен свой участок дороги. Бараки, колючая проволока, сторожевые вышки по углам ограждения, серые и черные толпы людей. Лиственничный лес вдоль дороги вырубался, и заключенные делали плотный бревенчатый настил, чтобы с наступлением лета засыпать его метровым слоем грунта. Стук топоров, повизгивание пил, лай собак, матерная брань. «Та-та-та-та» - слышалась иногда автоматная очередь.
Группы заключенных по пять человек в сопровождении охранников с автоматами и овчарками работали на трассе. Колесник объезжал их стороной, искоса поглядывая на охрану и этих бедолаг, в числе которых еще недавно был и он.
- Эх, жизня, мать твою! – тихо выругался он. – Нэ вмив бы стогнать – давно б вмэр.
В конце дня его все же остановил патруль, проверявший у них документы два дня назад.
- Пошто один едешь? – спросил лейтенант. Он был белобрыс, с белыми бровями и ресницами на красном лице.
Колесник едва сдерживал дрожь, не зная, что ожидать от этого служаки.
- Начальник послал. Там все написано, - кивнул Сашко на бумаги в руках лейтенанта. – Еще две ходки сделать надо, пока весь груз перевезем на девяносто пятый километр.
Лейтенант вернул бумаги и отвернулся от него, услышав яростный лай собак.
Колесник повел лошадей дальше.


Через восемь дней вместе с Колесником на базу пришли и Сева Сиротин с Костылевым. 
Балашов оставил Костылева на базе за старшего, а сам отправился верхом к Ольчанскому перевалу, где стоял 140-й лагерь.  Тридцать километров – не такое уж дальнее расстояние, к обеду он добрался до перевала. Еще издали слышал он глухие взрывы и рычание бульдозера, а тут увидел, что дорогу делали на крутом скалистом склоне горы. Скалы взрывали, и заключенные тачками возили породу к обрыву и ссыпали ее в реку. Что не могли увезти тачки, то сталкивал вниз бульдозер.
Охранник указал ему на избушки вдалеке, и через полчаса Балашов подъехал к лагерю на речке Ольчан.
- Не вовремя ты приехал, геолог, - сказал ему начальник лагеря капитан Путилин, добродушный полнеющий мужчина лет пятидесяти. – Все на работе. Вот к темноте сгонят их всех сюда, тогда и выберешь себе двоих. Переночуешь у нас, и завтра заберешь их.
- А почему двоих? – удивился Николай.
- Да потому, что одного я тебе сам дам, - хитро усмехнулся капитан. – Дам самого лучшего, не бойся. Ты можешь на него положиться во всем. Молодой еще, как ты, ну, пограбил маленько по молодости. Пацаны при оружии… вот и пошалили в Москве малость, да по стране погуляли, а так – хороший парень. И тоже москвич. С земляками оно и работать легче. Ну, пойдем, пообедаем, чем Бог послал.
Начальник лагеря встал, поправил портупею, сдвинул назад кобуру пистолета. Они вышли из избы, прошли в лагерный двор. Оказавшись за высоким забором, опутанным колючей проволокой, Николай почувствовал жуткое ощущение безысходности. Во дворе туда-сюда сновали заключенные, они как будто и не замечали ни колючей проволоки, ни охраны на лагерных вышках. Это была их жизнь, жизнь на долгие годы.
Из кухни тянуло горьким запахом пшенной каши и чем-то копченым. Они подошли к большой хорошо сложенной избе.
- Друнев! – позвал капитан.
Откуда-то появился юркий жилистый парень с темными, как у маленького зверька, глазами-бусинками.
- Что, гражданин начальник?
- Собери нам поесть чего-нибудь. Гость у нас.
- Есть, гражданин начальник.
И парень куда-то убежал.
- Ну что, геолог, хочешь посмотреть, как мы тут живем?
- Почему бы и не посмотреть, раз уж я приехал сюда.
- Ну, пойдем! В моем лагере одно ворье сидит. А ворье – оно любит жить со вкусом, сказал капитан. -  Они тут и себе и нам жизнь красивую сделали. А все этот еврей Сашка Адамович. Он тут правит всем лагерем, гад, но я не возражаю. Чего себе нервы мотать. Мне уже год до пенсии остался – и поеду к себе домой на Волгу, а то я тут уже сам, как зэк живу.
Вот, смотри, баню какую отстроили. Он, видите ли, вони в бараке не переносит. В других лагерях не разрешают жить вот так, по-людски, а я не против. Пекарня смотри какая! – показал он рукой. – Попробуй этот пекарь хлеб поганый испечь – Адамович завтра же отправит его тачку катать. Хлеб хоть и из поганой муки и отрубей, но попробуешь сейчас. С душой пекут.  Тут кузница у нас, тут каптерка, ну и бараки жилые. Заходи! Да, заходи, не бойся, все на работе. Только Адамович с дружками тут. Эти не работают.
Николай переступил порог барака.
Справа за столом у окна сидели четверо мужчин и играли в карты. Дым от махорки плотно висел над столом. Они не обратили на вошедших никакого внимания. Когда глаза Николая привыкли к полутьме, он увидел в глубине барака два ряда двухярусных нар, застеленных каким-то тряпьем, и стены барака, обитые толстым слоем пожелтевших газет.
- День добрый, Александр Иосифович! – сказал начальник лагеря.
- Здорово! - ответил суховатый, но крепкий мужчина с блестящей лысиной. Он даже не повернулся к начальнику и, щурясь от дыма цигарки, продолжал играть. Его партнеры, искоса поглядывая на начальника лагеря, бросали на стол карты.
- Чего пришел? – спросил лысый.
- Гость у нас. Геолог. Троих мужиков хочет взять на сезон. Ты же слышал!
- Вот этих возьмет. Надоели они мне. Все время проигрывают.
- Нет, Александр Иосифович, – словно торгуясь, сказал начальник лагеря. – Одного даю я, двух – ты.
- Я хочу сам себе рабочих выбрать, - вставил Николай.
- Хер ты тут чего выберешь! - сверкнул глазами Адамович. – Я сказал вот эти двое пойдут. Все!
- Пойдем, пойдем, - начальник лагеря тянул Николая за рукав и, когда они вышли из барака, сказал: - Если Адамович что сказал – спорить бесполезно. Соглашайся или не получишь никого. Я тут ничего не могу поделать. До пенсии тяну. И чего я, дурак, на эту работу пошел!  От войны хотел подальше сбежать, да на заработок позарился, а сам как будто вместе с ними в лагерях и просидел пол жизни. Вот так-то, сынок. А вы-то чего ищете тут?
- Медь. Ваши, наверное, нашли тут самородок медный.
- Да, был тут у нас один рудознатец. Нет его уже. Был и нет, - вздохнул капитан.
- А самородок есть.
- Вот это и все, что от человека осталось.
- Как фамилия его, помните?
- Да шут его знает. Дялакян или Джалакян – и не помню уже.
Они вернулись в избу начальника лагеря. Там уже был накрыт стол. Капитан, как радушный хозяин, угощал Николая.
- Кушай, сынок, все – от души. Не часто посидишь вот так с вольным человеком и поговоришь. Как будто сам на воле уже. Да ты угощайся! Все от тайги. Вот - копченая медвежатина, пробуй - вкусная, жирная, вот - оленина, вот - линки малосольные, брусника моченая. Если бы не рыбалка и охота – с тоски бы тут помер. А это от пайка, - показал он на стоящую на столе бутылку спирта.
Капитан налил из бутылки по полному граненому стакану.
- Да ты не бойся! Спирт разведенный. Ну, будь здоров, геолог!
Он залпом осушил стакан, понюхал ароматный свежий хлеб и крякнул. – Ну, а теперь поговорим за жизнь.


Когда на следующий день утром они вышли из избы, трое заключенных уже ожидали их у крыльца с вещевыми мешками.
- Так, Друнев, Рыжов и Хатмулин. Ясно. Оформим документы, - нетрезво сказал Николаю начальник лагеря и вернулся в избу. Подписав бумаги, капитан по-отечески глянул на Балашова
- Я тебе вот что скажу, сынок. Запомни одну вещь: эти подонки уважают только силу. Ты парень, как я погляжу, крепкий. Если что не так – сразу бей! Бей, что есть силы. Не вздумай с ними по-людски разговаривать. С этими волками жить нужно только по волчьим законам, иначе пропадешь. Как я. А доведется пристрелить кого – не переживай! – спишем. И еще одно. Эти – не сбегут, не бойся. Им по два-три года сидеть осталось, досидят – как миленькие. У нас за побег – расстрел. А убежать отсюда непросто – безлюдье, бездорожье на тысячи километров. Вот и получается, что ты, геолог, - добродушно хихикнул капитан, - тоже себя в ссылку запёр!

На базе геологов кипели строительные работы. Уже через неделю после приезда на высокой  террасе ручья Медного стояли рубленый склад и баня. Сами геологи жили в палатках. В одной Балашов, Костылев и Сиротин, в другой Озерцова с Кедровой, в третьей – «вольные» теперь горнорабочие.
По вечерам после рабочего дня геологи бродили по долине ручья, по валунам и галькам изучая геологию бассейна ручья Медный. Русло ручья шириной от десяти до пятидесяти метров было сплошь засыпано валунами и галькой темно-зеленых базальтов, белых и розовых доломитов, черных известняков и алевролитов, нередко встречались окатанные гальки ископаемых кораллов. Скальные выступы возле базы были сплошь сложены зелеными базальтами.

Дни были бесконечно длинными, солнце палило, и снег таял быстро.
К концу мая горы освободились от снега почти до середины склонов, но крутые скалистые вершины были по-прежнему плотно укутаны снегом. Ручей Медный спокойно спускал между валунов талую воду. Поросшая лиственничным лесом долина ручья источала пряный запах прошлогодней хвои, от ошкуренных бревен срубленных изб исходил благостный смолистый аромат.
Наступало лето.
Однажды Сашко Колесник, зачерпывая ведром воду из ручья, поднял со дна черный, окатанный кусок металла.
- Смотри, Николаич! – показал он его Балашову. – Прямо вот тут нашел. Почти кило. Может самородок медный?
Николай ножом срезал с куска тонкую черную пленку. Под ней червонно засверкала медь.
- Молодец, батя! - Балашов вертел в руках самородок, чувствуя на ладони его приятную тяжесть. – Саша, Таня, идите сюда, - позвал он друзей.
Костылев с Татьяной тоже и так и сяк вертели в руках самородок, и радовались ему, как дети.
- Все, братцы, завтра идем в маршрут. Терпенья больше нет ждать, когда снег сойдет. По долине ходить будем. В первый маршрут пойдем все вместе – ты, я и Таня. Сева останется на базе за старшего. Пусть мужики балок достраивают, пока другой работы нет.
- Ты что-то хочешь сказать, батя? – спросил Балашов Колесника, увидев, что тот смотрит на него.
Они отошли в сторону.
- Николай Николаевич, хочу попросить у тебя разрешения палатку себе отдельную поставить. Что-то мне невмочь с ворьем жить. Только и разговоров, как магазины грабили, чемоданы по поездам трясли, пили, да баб пороли. Невмоготу мне, не сдержусь я. А штрафу мне ну никак нельзя – еще больше сроку добавят.
Балашов слушал и смотрел на казака. Это был уже не тот измученный заключенный, каким он впервые увидел его. Перед ним стоял крепкий мужик в рабочей геологической спецовке цвета хаки. Да и сидела она на нем как военная форма.  Лицо казака посвежело, морщины разгладились. Он лихо закручивал вверх свои рыжеватые усы, чуб спадал на бок, и его ясные светло-голубые глаза под белесыми бровями были решительны и смелы.
«Не зря я взял его», - подумал Николай.
- Балок достроите, освободится палатка, она – твоя, - сказал Балашов.
- Ясно!
- Зря ты его балуешь, Коля, - сказал Костылев, когда Колесник ушел. – Ну нашел он этот самородок, ну и что с того? Не забывай, что он - просто зэк.
- Мой дядька на войне танкистом был. Когда танк в сорок первом под Москвой подбили, его контуженного взяли в плен. Три года был в концлагере в Польше, освободили наши в сорок четвертом. Довоевал, до Берлина дошел, а вернулся в Москву домой – его на следующий день ночью забрали. Может и он вот в этих лагерях сейчас. Не знаю. Сам видишь, сколько народу тут эти трассы строят.
- Это не народ, а враги народа. Ты не путай. И казаки эти никогда за советскую власть не стояли.
Балашов пристально посмотрел на друга и ничего не сказал.




На следующий день Балашов, Костылев и Озерцова ушли в свой первый геологический маршрут. Они шли вдоль ручья Медного по галечным косам, постукивали молотками по валунам и глыбам, разглядывая окатанные горные породы. На песчаных косах всюду были видны медвежьи и оленьи следы. Костылев, вкусивший азарт охоты на геологических практиках на Северном Урале, перевесил карабин на плечо и все поглядывал по сторонам в надежде увидеть зверя.
Геологи подошли к развилке ручья, достали свои планшетки и топографические карты.
- Структура здесь простая, - сказал Костылев. - Я перед полем проработал всю имеющуюся геологическую информацию по нашему району и скопировал геологическую карту первопроходцев полумиллионного масштаба. Мы – в самой северной оконечности хребта Сетте-Дабан. Он сложен среднепалеозойскими породами – базальтами и доломитами. И раз уж средний палеозой закрашивают на карте зеленоватым цветом, закономерно было бы предположить, что наши зеленые базальты на вот этих торчащих вокруг нас кручах имеют среднепалеозойский возраст. Дальше хребет обрамляет, как ее называют местные геологи, «чернота» пермского возраста – наверное, вот эти черные алевролиты. - Костылев ткнул носком сапога в плоскую гальку черных пород. - Судя по галечнику, мы не имеем здесь большого разнообразия пород. Так что, разберемся, - заключил он.
Они пошли дальше.
Долина ручья сузилась до десяти метров, невысокие террасы были сплошь заросшие кустами кедрового стланика и лиственничным лесом. Базальты сменялись вертикально стоящими плитами белых доломитов и черных известняков, затем снова на сотни метров были только базальты, базальты и базальты. Склоны гор до середины были засыпаны базальтовыми глыбами, выше, до самых гребней гор, шли базальтовые скалы.
Ручей также был завален валунами базальтов. Чистая ледяная вода мягко текла между ними, шумела и пенилась на перекатах. На одном из валунов Николай увидел золотисто-красную ветку с металлическим блеском, подошел поближе.
- Смотрите, это же медь! – воскликнул он. – Медь - в базальтах! А базальтов ту-у-ут! – протянул он и оглядел горы, окружающие их остроконечными изрезанными гребнями.
- Да, мальчики, мы тут за лето альпинистами станем.
Таня Озерцова, улыбаясь, смотрела на своих парней. Несмотря на их серьезность, они казались ей совсем юными, и она не могла без смеха смотреть, как ее «мальчики» пытались молотками отбить ветку меди от базальтового валуна. Молотки, как мячики, отскакивали от валуна, не нарушая его крепости. Но геологи не сдавались. Они били и били этот камень, пока он не стал крошиться с поверхности. Наконец от него вместе с куском базальта отвалилась и похожая на античного атлета медная ветка. Любуясь ею, они передавали ее из рук в руки. Самородная медь, как корни дерева, пронизывала базальт, в котором видны были миндалины фисташково-зеленого эпидота и белого кальцита.
- Итак, медь в базальтах, - заключил Костылев.
- А сопутствующая ей минерализация может быть хорошим поисковым признаком, - добавила Таня.
- Тихо! – Балашов тронул друзей за плечи. – Вы слышали рык?
- Нет.
И тут они увидели выше по ручью метрах в ста от себя медведицу с двумя медвежатами. Звери переходили ручей. Медведица медленно обходила валуны, медвежата, бегали вокруг, играли и, только услышав рык матери, устремлялись за ней следом. Поднявшись из ручья на террасу, медведица поглядела на людей и ушла в заросли кедрового стланика.
- Мальчики, я, конечно, раньше видела медведей, в цирке и в зоопарке, но здесь, наверное, они будут приходить на нас смотреть.
- Не бойся, Тань, - успокоил ее Костылев. - У тебя же револьвер.
- Так я из него еще ни разу в жизни не стреляла.
- Научишься.

Они пересекли место, где прошли медведи. Следы медведицы казались огромными. Они отчетливо отпечатались на песке между валунами, и Таня не удержалась, чтобы не оставить рядом отпечаток своего сапога. Ее след и след медведицы были одного размера, только звериный был похож на отпечаток босой человеческой ноги.
- Разувайся, Таня, сравнивать будем, - смеясь, сказал Костылев.
Заросли кедрового стланика и высокий лиственничный лес заполнили всю долину ручья Медного. Лес казался темным, диким, нехоженым, но когда геологи вышли на террасу, они нашли звериную тропу, идущую вдоль ручья. Она была вся истыкана крупными и мелкими следами копыт. Было ясно, что невидимая на первый взгляд жизнь животных идет здесь своим чередом.
Через несколько сотен метров геологи вышли из леса и оказались в просторной широкой долине. Леса здесь не было, горы расступились. Долина была залита солнечным светом.  Темно-зеленые базальтовые скалы от самого ручья поднимались вверх к гребню горы, изгибались там и, образуя гигантскую дугу, снова спускались в ручей в километре от того места, где стояли геологи. Под базальтами светлыми развалами и осыпями выделялись осадочные породы – белые и розовые доломиты.
- Ну что вы идете и только смотрите на эти породы? – не выдержала Таня. - Давайте хоть молотками стучать по ним. Хоть так медведей пугать.
Три маленьких человеческих фигурки медленно продвигались вдоль подножия горы. Они и не заметили, как огромный старый медведь осторожно обошел их, поднялся на склон и залег между камней. Запах людей уже был знаком ему, и это был запах опасности. Прошлым летом, когда он ходил к большой реке, он вышел на поляну и увидел много людей. Раздался громкий стучащий звук, и боль обожгла загривок. Больше он не ходил туда и людей сторонился.
На перегородившем ручей скальном выступе базальтов Балашов нашел небольшой, похожий на пулю, самородок меди.
- Где базальты – там и медь, - радостно сказал он, показывая друзьям самородок.
Они пошли вверх по ручью и там, где базальтовая дуга возвращалась к ручью, сделали привал.
- Итак, мы прошли антиклинальную складку, - сказал Балашов. – Одна структура уже ясна. Я думаю, тут все породы будут смяты в складки. Так вот, мы сделаем серию рекогносцировочных маршрутов и отрисуем структуру территории. Сева Сиротин займется в это время промывкой ручьев. Самородная медь будет ловиться в шлихе, и мы четко определим источник сноса. Если надо, пройдем серию шурфов, чтобы оценить россыпную меденосность ручья. А когда найдем руду, рабочие займутся проходкой горных выработок.
Пока мы с Саней будем заниматься картированием, ты, Таня, сделаешь детальное описание базальтов по профилям вот на этой антиклинальной структуре. Два профиля на крыльях складки и один в своде – этого будет достаточно. Ваше мнение?
- Логично, - сказал Костылев.
- Согласна, - подтвердила Озерцова.
- Ну, тогда пообедаем и пристреляем наше оружие. Хоть медведей попугаем, а, Тань?!
Они разожги костер, разогрели банки с тушенкой, сварили чай.
После обеда три банки из-под тушенки были выставлены на камни у ручья, как мишени. Балашов достал свой пистолет «ТТ» сорок первого года выпуска. Оружие приятной тяжестью легло в ладонь. Вспомнилось, как отец рассказывал, что на войне с таким вот пистолетом и криком «За мной!» он водил в атаку свой взвод.
Николай прицелился, выстрелил и не попал. Отдача при выстреле была очень сильной. Второй, третий и четвертый выстрелы каждый раз сбивали консервную банку. Он принес ее продырявленную и помятую, улыбаясь, повертел в руках.
- Ну, как?
Таня, с затаенной гордостью наблюдавшая за ним во время стрельбы, только и сказала:
- Сойдет!
Из своего револьвера 1914 года выпуска она только с пятого раза попала в банку, была восторженная и довольная собой. Костылев удачно пострелял и из пистолета, и из револьвера, но из своего карабина стрельнуть никому не дал. Сам сделал три выстрела и все.
- Патронов маловато, а зверья тут, похоже, полно, - пояснил он.
- Ну ты и скряга! – пожурила его Озерцова.
- Мясо надо добывать, а не по банкам стрелять.
Возвращаясь назад, они увидели идущего им навстречу северного оленя. Он шел вдоль ручья, выбирая песчаные косы, и совсем не замечал людей. До него было метров двести. Костылев залег, положив ствол карабина на валун, и прицелился.
- Не торопись, - прошептал Балашов, - пусть подойдет поближе.
Сашка целился долго. И вдруг он выстрелил.
Олень взвился вверх и рванулся в кусты. Больше его не видели.
- Эх ты, мазила! – сказала Озерцова. – Только по банкам и стрелять мастер. А все от жадности. Дал бы нам стрельнуть из карабина – может, и не промазал бы сейчас.
Костылев смолчал.
Было жарко. Таня сняла куртку и в мягко облегающих ее фигурку мужской рубашке и брюках шла впереди Костылева, прыгала по валунам. Сашка не сводил с нее глаз. Все ее движения волновали его, он не мог думать ни о чем другом, кроме ее фигурки прыгающей перед ним с камня на камень. Чтобы освободиться от безумных мыслей, охвативших его, он обогнал ее и идущего впереди Николая и пошел первым.
- Ты куда рванул, Костыль? – смеясь, спросил Балашов.
- Ноги домой сами бегут, - ответил Сашка.




- Где рабочие? – спросил Николай, когда они вернулись на базу.
- Да отошли куда-то. Порыбачим, говорят, - растеряно ответил Сева Сиротин. – Балок, вот, закончили строить. Можете переселяться.
Сева был испуган и расстроен, что трех человек не оказалось на базе. Зачитался, заснул в палатке. Дела все были сделаны, и он не подозревал, что что-то может случиться. От обычной добродушной веселости этого двадцатилетнего парня не осталось и следа. Он побледнел, и даже веснушки на его лице поблекли от волнения.
- Да-а, - протянул Костылев. - Нас предупреждали, что с зэками надо всегда быть начеку.
- Черт с ними! – сказал Николай. – До темна не вернутся – доложим, что сбежали.
Какой-то отдаленный железный грохот донесся из низовий ручья Медного.
- Да вот они идут, - радостно сообщил Сева. – И, похоже, бочку железную катят.

Мужики с грохотом подкатили бочку к базе, улыбались.
- Нормальную баню сделаем теперь, гражданин начальник. Финскую, - сказал старший из них, рыжебородый мужчина лет сорока с узким лицом и маленьким жилистым телом. «Борода» называли его дружки. – Что это за жизнь без хорошей бани? Девчата довольны будут. Да не смотри ты на меня так, гражданин начальник. Увлеклись рыбалкой, аж до трассы дошли, а там на бочку наткнулись. Нам самим страшно было: увидит кто - за беглых примут, постреляют. Оно нам надо?
Он высыпал из брезентового мешка рыбу в ведро, наполнив его доверху.
- Эх, хорош харюзок! Посолим, - радовался он.
Друнев и Хатмулин выкатили бочку из ручья на террасу.
- Мужики, я хочу, чтобы вы не забывали: самовольная отлучка с базы более, чем на шесть часов считается побегом. Я обязан сообщать об этом. Вы знаете условия вольной работы, - сказал Николай. – Давайте будем работать в рамках этих правил.
- Ясно, гражданин начальник, - усмехнулся Борода. – И все же назавтра новая баня будет. Борода кивнул на своих дружков, топором вырубающих в бочке отверстие. – Жить везде надо красиво, если это от тебя зависит, гражданин начальник, потому как жизнь – она у нас одна. Медь свою ты найдешь – спору нет, а баньку нашу потом еще не раз вспоминать будешь.
Борода отвернулся и пошел помогать своим дружкам.
- Похоже, эти зэки решили нас поучить жизни, - зло сказал Костылев, когда они с Николаем остались одни. – Ну, мы и приобрели себе компанию!
- Ты же знал, Саня, куда ехал.
- Знать-то знал, но не предполагал, что вместе с ними работать будем.
- Что делать? У нас пол страны через лагеря прошли. Что же теперь?
«Дзень-дзень-дзень», - послышался металлический звон и Юлькин голос: «Ужин!»
За ужином Балашов предложил Тане с Юлей переселиться в построенный балок.
- Все не так страшно будет по ночам.
- Спасибо, Коля! Мы только наведем там порядок и переселимся.
- Ну, а ты, казак, можешь тогда забирать их палатку, - сказал Николай Колеснику.


Звяканье посуды на кухне разбудило Балашова.
«Неужели проспал», - подумал он, глянул на часы. Было четыре утра.
«Что-то Юля сегодня рано взялась завтрак готовить».
Он нехотя вылез из спального мешка, оделся, вышел из палатки и остановился, как вкопанный.
В двух метрах от него сидел медведь. Обхватив двумя лапами ведро, он доедал из него оставшуюся с вечера кашу. Медведь глянул на Николая и продолжил трапезу. Неприятный холодок прошел у Балашова по телу. На базе было тихо, все спали, только лошади в загоне сбились в кучу и, насторожив уши, смотрели на медведя. Буян стоял впереди и, всхрапывая, раздувал ноздри.
Николай вытащил из кобуры пистолет. Медведь тут же бросил ведро и подошел к стене палатки, в которой жили девушки, прислонился к каркасу. Он не смотрел на Николая, но всем своим видом давал понять, что в любую минуту готов тут устроить погром. Глаза зверя казались совсем маленькими на его большой голове. Как хозяин, вернувшийся в занятый чужими дом, оглядывал он базу.
«Стрелять нельзя, - промелькнуло в голове. – Промажу в него – попаду в кого-нибудь из девчат».
Из палатки рабочих вышел Сашко Колесник. Неспокойное фырканье лошадей подняло его в такую рань. Он стоял в одних кальсонах, со смятым от сна чубом, привычным жестом руки поправляя усы, и тут увидел Николая с пистолетом, направленным на палатку девчат.
«Неужто ворье у девчат», - мелькнула мысль.
Он схватил топор и побежал к их палатке. Брезент на палатке задвигался, кто-то внутри тыкался в него головой.
«Там они, там!»
В нем закипала ярость.
Подбегая к входу в палатку, он увидел Юльку. Она выходила из палатки и недоуменно уставилась на разъяренного Колесника с топором в руках.
- Что случилось? – испуганно спросила она.
И тут Колесник схватил ее за куртку, рванул что есть силы, отшвырнув в сторону, и со страшным криком: «Й-й-я! Тво-ю-ю мать!» - наотмашь рубанул топором по взревевшей оскаленной морде медведя. Сбитый ударом топора, медведь отлетел в сторону, развернулся, готовый к новой атаке, и в этот момент раздались выстрелы: один, другой, третий – хлесткие, как удары кнута. Они остановили медведя, рыкнув, он кинулся в сторону и скрылся в кустах.
Тут уж все, кто в чем, повыскакивали из своих палаток и увидели испуганную Юльку, Балашова с пистолетом в руках, забрызганного кровью каюра Колесника в кальсонах и с топором в руках. Их лица были, как после драки, яростно взволнованными.
- Ну вы и даете, мужики, - рассмеялся Борода. – Кто ж так бабу делит?! Ревут среди ночи, как звери, кидаются друг на друга, кто с чем может. Не по-мужски это. Баба сама выберет, кто ей нужен.
Он покачал головой, присел на пенек и закурил.
Костылев недоуменно смотрел на Николая, а тот, еще не придя в себя, неотрывно смотрел на Колесника, бросившего на землю окровавленный топор.
- Ты в порядке, Коля? – спросил Балашова Костылев.
- Да, все нормально. Медведь приходил тут к нам. Батя, - он кивнул на Колесника, – рубанул его топором по голове. Юльку спас.
Балашов заглянул в палатку Озерцовой. Таня сидела в спальном мешке с револьвером в руках. Увидев Николая, опустила ствол.
- Все в порядке, Таня, - сказал он и улыбнулся. – Знакомимся с якутской природой. Медведь, вот, в гости заходил.
- То-то я и слышу, как гостеприимно вы его встретили.
- Ты что ж не стрелял, Николаич, - спросил Колесник Балашова, когда тот вышел из палатки.
- Боялся, что могу не попасть в медведя.
- Ну так в воздух бы палил.
- Я и пальнул в воздух.
- Спасибо, что выручил, Николаич!
- Ох, ты и махнул топором, батя! Думал, так башку медведю и отрубишь.
- Это ж не сабля. Неудобно рубать, - рассмеялся Колесник.
- Так, Таня, Юля, – немедленно переселяйтесь в балок! - скомандовал Балашов.

Юля полотенцем стирала с лица и груди Колесника капли крови. Ей хотелось убедиться, что это не его кровь, что он не ранен. Она смотрела на него с нескрываемой женской благодарностью. Сашко не чувствовал женских рук и близости женщины уже девять лет, ему были приятны прикосновения молодой красивой женщины, и потому он не противился ей, присел на пенечек, закурил, а Юлька, не торопясь, обтирала его.
- Иди, снимай кальсоны, казак, - улыбнулась она. – Постираю, пока кровь не засохла.
Друнев тщательно обследовал место битвы и доложил Бороде, что тут действительно был медведь. Тот только усмехнулся.
- Сам видишь, гражданин начальник, тут без оружия никак нельзя, - сказал он Николаю. – Ну так мы хоть ножи себе сделаем. Без охранников, да без оружия, я что-то не чувствую себя на этой воле особенно весело. Это, что? – он показал маленькую воровскую финку с наборной ручкой. – Баловство одно!
Балашов понимал, что он прав и ничего не сказал.

Вскоре все успокоились и занялись своими делами. Таня с Юлей устраивались в новом балке, а Колесник поставил себе палатку в стороне от всех у лошадиного загона.
- Так и мне и коням спокойнее будет, - сказал он Балашову.



День обещал быть солнечным и длинным. Сева Сиротин отстучал в геологическое управление радиограмму: «Все в порядке. Приступаем к полевым работам. Балашов». В ответ пришло предупреждение о двух группах беглых. Требуется быть начеку и немедленно докладывать об обнаружении неизвестных.
Николай ознакомил всех с этим предупреждением.
- Этих хлопцев, Николаевич, надо бояться больше, чем медведей, - сказал Колесник. – Кто в бега пошел – тому терять уже нечего. Они жизнь на карту поставили. Вы при оружии, а это то, что им очень нужно. Встретите кого – не встревайте в разговоры, на мушке держите, а увидите издали – лучше спрятаться, пусть мимо идут.
- Да не стращай ты молодежь. Пусть себе работают спокойно. А то девчата будут бояться от базы отойти, - усмехнувшись, сказал Борода и погладил по заднице проходившую мимо него Юльку. Она глянула на него через плечо.
- Попридержи лапы, фраер, а то отшибу.
Друнев и Хатмулин проводили ее похотливыми взглядами. Они уже не раз недвусмысленно приглашали ее к себе в палатку, заигрывали с ней, как кобели с сучкой, но не наглели. Борода запретил.
- Сама к нам прибежит, - сказал им Борода. – Думает, геологи на нее, шлюху, позарятся. Подождем!

Юлька, сменив лагерную одежду на геологическую спецовку, стала совсем другой. Ей иногда казалось, что вместе с одеждой она сменила и кожу, пропитанную запахами лагерного барака. Она мылась, мылась и мылась и делала это с какой-то неистовостью, словно хотела отмыть не только тело, но и душу. Таня Озерцова, заметив это, подарила ей свою светлую блузку. Блузка была немного мала, Юлькины груди распирали ее, но Юльку это нисколько не смущало. Ей даже нравилось, что Колесник, когда она подходила к нему, опускал глаза, отворачивался, только чтобы не смотреть на них, а она так и вертелась перед ним.
 Друнев с Хатмулиным заметили это и предложили Бороде предупредить казака, чтобы «на наше не зарился».
- Да он уже весь вышел, казак ваш. Не переживайте. Иначе чего б он от нее нос воротил? - усмехнулся Борода. – Наша она, вот увидите.
А Юлька все крутилась возле Колесника, за обедом подкладывала ему еду, как только у него освобождалась миска, подсаживалась к нему на лавку, прижималась бедром, и он чувствовал сквозь ткань спецовки ее горячее тело.




Десять маршрутных дней пролетели незаметно. Сева Сиротин научил рабочих мыть шлиховые пробы, и они за неделю промыли почти все ручьи-притоки Медного. Самородная медь была повсюду, в каждой пробе и, таким образом, определись источник сноса не удалось.
Балашов с Костылевым сначала ходили в маршруты вдвоем, а затем, когда поняли, что они одинаково определяют горные породы и геологическое строение территории, стали ходить в одиночку. Они все дальше и дальше уходили от базы, забирались на самые гребни водоразделов. Южные склоны уже до самых гребней освободились от снега, но северные были все еще закрыты плотным снежным покровом. Структура территории, казавшаяся на первый взгляд простой, совершенно сбивала их с толку. Базальтовые покровы были смяты в складки, разломы с большими амплитудами сброса разрывали и базальты, и осадочные породы, смещали их, дробили на блоки, и эти установленные геологами и отрисованные на карте блоки горных пород хаотично утыкались друг в друга.
В одном из маршрутов Сашка Костылев обнаружил несогласное залегание пермских пород на смятых в складки среднепалеозойских базальтах. Он вернулся из маршрута радостно возбужденным.
- Ты представляешь, Коля, это значит, что в среднем палеозое уже была складчатость! – восторженно говорил он Балашову. – Здесь были горы, сформировалась медная руда… А потом здесь образовался пермский океан и черные алевролиты похоронили все древние структуры. А в меловой период, как уже установили геологи, снова началась складчатость, возникли эти горы, и теперь мы видим два этапа складчатости. Представляешь! Геосинклинальная концепция геологического развития структур в орогенной фазе, - ну, по Обручеву, помнишь, мы проходили, - отлично подойдет нам.
- Орогенез и такое количество базальтов? – задумчиво спросил Балашов. – Базальты, как еще в двадцатых годах говаривал старик Грегори, это – характерный признак рифтов.
- К черту все сомнения. Это – классическая геосинклиналь. Надо хватать за хвост Жар-птицу, - горячо говорил Костылев. – Пока ты занимался организацией полевых работ, я перечитал все, что уже наработано до нас по Южному Верхоянью. Два структурных яруса - налицо. Так что не будем ломать копья и изобретать велосипед – это уже сделано до нас. Нам нужно только усовершенствовать эту конструкцию.
- А у тебя что, Таня? – спросил Николай, молчаливо слушающую их Озерцову.
- Я сделала только один профиль через базальты, - Татьяна раскрыла свою записную книжку и показала зарисовку. - Вне сомнения – это покров базальтовых лав мощностью до двухсот метров. В нем выделяется шесть лавовых потоков мощностью от десяти до сорока метров. В кровле каждого потока – пузыристые базальты с миндалинами, выполненными яшмой, эпидотом, кальцитом и хлоритом. Потоки разделяются небольшими прослоями красноцветных песчаников, алевролитов и конгломератов с базальтовой галькой. Огромная толща красноцветных пород такого же состава перекрывает этот покров. Самородная медь отмечается в базальтах в сростках с эпидотом и представляет собой тонкую, как пыль, медную вкрапленность.
- А я, сколько ни ходил по базальтам, - сказал Николай, - руды так и не видал.
- Так она и не видна с поверхности. Медь покрыта темной пленкой окислов, сливающихся  цветом с базальтами и только по едва заметным налетам малахитовой зелени можно понять, что тут есть медь, - пояснила Татьяна. – Хорошим поисковым признаком может быть эпидот, он хорошо заметен в темных базальтах яркой фисташковой зеленью. Медь всегда встречается с ним. И еще, дядя Саша снова самородок нашел, - похвасталась она. – Килограмма на два. И валун с медной минерализацией на базу привез. Видели? Возле нашей палатки лежит.
- «Дядя Саша», - хмыкнул Костылев. – Какой он тебе, Таня, дядя Саша? Я смотрю, вы этих зэков уже за своих считаете.
- Хороший дядька, - просто сказала Озерцова. – И возил нас на конях к месту работы, и пробы отбирать помогал. Попробовали бы вы из этих базальтов молотком отбить что-нибудь, даже дядя Саша еле отбивал образцы от базальтов. Молоток уже весь аж расплющился. И потом, с ним не страшно, - добавила она. – И скажу вам по секрету, ребята, Юля, по-моему, к нему неравнодушна.
- Ну, это их дело, - буркнул Костылев. - Два сапога – пара.
- Юля стыдится его дядей называть, - он-то ей в отцы годится, - и Сашей называть неловко, так она его «казак» зовет. И веселая с ним такая, так и льнет к нему - и рядом сядет, и плечом толкнет, и прижмется к нему, а он только улыбается в усы, да щурит на солнце свои голубые глаза.
- Нет, ты посмотри, Коль, и эта туда же! Один старик в партии - и обе наши женщины без ума от него.
- Что-то в нем есть такое…, - Таня не находила слов. – Ну, вы сами знаете! От него мужчиной пахнет!
- Конями от него пахнет, - раздраженно сказал Костылев.
- Саня, перестань! – Балашов убрал со стола карту и сунул ее в офицерскую планшетку. – Пойдем лучше образцы  посмотрим.
Они вышли из палатки.
Был вечер, близились сумерки белой ночи, в воздухе парило. Костылев шлепнул себя по щеке, посмотрел на ладонь.
- Смотрите - комар! Здесь что и комары есть, что ли?
Он обнял Таню за талию и, дурачась, сказал:
- Ну, веди, показывай свою медь.
Она освободилась от его объятия, глянула на Николая. В груди ее гулко стучало сердце, на талии еще чувствовалась крепкая рука Саши и то, как он прижался к ней. «Что это?» - спрашивала она себя. Парни по-дружески обнимали ее не раз, но она впервые почувствовала такое трепетное волнение. Ей захотелось, чтобы ее обнял Николай. «Что почувствовала бы я от его рук?» - подумала она.
 Озерцова подвела их к груде разложенных на берегу образцов.
- Вот этот, - она сапогом ткнула в большой валун.
Николай с Сашей тут же занялись изучением валуна, вертели его, обливали водой, чтобы лучше было видно вкрапленники минералов. Им, словно, не было сейчас до нее никакого дела. Татьяна смотрела на своих мальчиков и вдруг увидела, что они уже совсем взрослые мужчины. Мужчины! Это открытие поразило ее. Она впервые физически ощутила желание близости. И не знала с кем. Она любила их обоих.


Сашко Колесник выпустил из загона спутанных лошадей, и они неуклюже поскакали  к ручью. Только Буян не был спутан. Он погнал свой небольшой табун подальше от базы, всхрапывая, кружил вокруг кобылиц, коротко ржал и грыз молодых коней, отгоняя их в сторону. Юля подошла к Колеснику, оперлась на изгородь загона. Она что-то говорила казаку, улыбалась. Таня смотрела на них и завидовала их веселости.
 «Они, вроде бы, и заключенные, а у них идет жизнь, - подумала она. – Что же вы, мальчики мои, забыли обо мне. Только геология на уме у вас».

Борода подошел к геологам, с усмешкой смотрел, как они возятся вокруг валуна с медной минерализацией.
- Николаич, - Борода впервые назвал Балашова по отчеству, - Сухари кончаются. Может, начнем хлеб печь. Друнев у нас в лагере при кухне был, он может. Мы уже и печь из камней выложили. Нужны только мука и дрожжи.
- Хорошо. Сейчас выдам, - сказал Николай.
Он и сам уже думал о том, что надо начать печь хлеб и помнил, что его в управлении геологи предупреждали: «Зэкам дрожжи не давай – обязательно поставят брагу, а захмелеют – начнутся разборки, поножовщина… Это их образ жизни». А эти уже все при ножах.
Он сам проконтролировал расход дрожжей на хлеб и успокоенный оставил Друнева замешивать тесто.
Наутро по базе поплыл запах свежеиспеченного хлеба.
Юля выглянула из своей палатки. На кухне уже горел костер, над огнем висели ведро и чайник. Кто-то опередил ее. Стал накрапывать мелкий дождь. Юля с мылом и полотенцем в руках побежала к ручью, умылась, чистенькая и свежая, со слегка мокрыми у лица волосами, заскочила под тент на кухне.
Друнев колдовал у пекарни, заглядывал в закрытую печь, принюхивался, косился на Юльку. Она приветливо помахала ему рукой. Он ответил.
Запах свежего хлеба был таким дразнящим. Юля не удержалась и пошла посмотреть. Увидев приближающуюся к нему женщину, Друнев по-волчьи осклабился большими желтыми зубами.
- Ну что, - улыбаясь, спросила Юлька, - хлеб готов?
- Скоро будет.
Неловко чувствуя себя под его пронизывающим взглядом, она подошла к печи, так же, как и он стала заглядывать в щели, из которых исходил аромат хлеба. Друнев обхватил ее сзади за талию, прижался к ней. Она попробовала высвободиться, но его руки крепко держали ее, скользили вверх, больно сжали груди.
- Пусти!
Она рванулась. Друнев, схватил Юльку, зажал ей рот ладонью и, оторвав от земли, потащил к своей палатке.
- М-м-м-м, - пыталась кричать Юлька, вырываясь из его крепких рук.
Резкий стук, голова Друнева дернулась и он, бросив Юльку, отлетел в сторону. Она тут же вскочила и увидела разъяренного Колесника возле лежащего на земле Друнева. Тот, закрыв руками голову, молил:
- Только ногами не бей! Только ногами не бей!
Юлька ухватила казака за рукав и потащила в сторону.
- Оставь его, оставь, - шептала она. – Ну его к черту, проклятого! - и все гладила казака по плечу, жалась к нему, в испуге оглядываясь на поднявшегося с земли Друнева. – Все хорошо, мой милый. Все хорошо. Спасибо тебе!
Казак молча сел у костра на пенек, подбросил в огонь дров, да так и сидел, глядя на пламя костра, пока Юлька суетилась на кухне и готовила завтрак.

Тучи налетели откуда-то из долины большой реки Томпо и закрыли все горы. Дождь стал накрапывать сильнее, а потом обрушился ливнем. Но вскоре он стих и мелко заморосил.
Друнев принес на кухню горячий хлеб и, как ни в чем ни бывало, уселся за стол есть приготовленную Юлькой кашу. База потихоньку просыпалась, народ стал выглядывать из своих жилищ, перебегал к кухне, прячась от дождя под брезентовым навесом. Николай удрученно смотрел на испортившуюся погоду, был хмур. Ему не терпелось продолжить поиски, а он должен теперь сидеть и ждать погоды.
- В июне дожди не бывают долгими, - заметил Колесник. – Настоящие дожди будут в июле, затяжные, с градом и снегом. Привыкай, Николаич, - Север! А июнь мы еще от души поработаем.


Выдался дождливый летний день. Дождь моросил и моросил. В балке, где жили Таня с Юлей, было жарко натоплено. Маленькая жестяная печка быстро согревала жилище.
Устав от жары, Юля ушла на кухню готовить обед, Таня, нежась в тепле, уснула.
Проходящий мимо Сашка Костылев, постучал и заглянул в балок. Увидев спящую девушку, тихонько вошел. Таня вздрогнула от прикосновения его губ к щеке, и снова закрыла глаза, лежала, не шевелясь, а Сашка целовал и целовал ее. Сонно вздохнув, девушка перевернулась на спину, глаза ее были по-прежнему закрыты, и Сашка легонько коснулся губами ее губ. Он прижимался к ним все крепче и крепче, пока не услышал легкий стон и вдруг почувствовал ответный поцелуй. Сердце заколотилось в его груди так, что он боялся разбудить девушку его стуком, но она, постанывая и отвечая ему язычком, лежала с закрытыми глазами. Его рука скользила по ее плечам, по груди, затем стала расстегивать пуговки на рубашке. Когда обнажились мутно-розовые упругие соски, он неистово впился в них губами и стал раздевать ее всю. И тут она «проснулась».
- Нет, нет, Сашенька, не надо! Прошу тебя, не надо! Я не хочу!
Она с силой оттолкнула его от себя, торопливо застегнула пуговки на рубашке и брюках, а Сашка тяжело дыша, смотрел на нее хмельными глазами и, едва сдерживал себя, чтобы не наброситься на нее снова.
- Никогда больше не делай так, слышишь! – строго сказала она и… улыбнулась. – Ты воспользовался тем, что я спала.
- Давай поженимся, Тань! – взмолился Костылев. – В конце концов, должно же это когда-нибудь кончиться! Сколько можно мучиться так?!
- Я еще не решила, Сань. Пойми меня, я ведь и Колю люблю. Ну что мне делать? – по-детски скапризничала она.
Сашка вышел из ее балка, невзирая на дождь, пошел к ручью и стал неистово плескать себе в лицо ледяную воду, а потом, позвав рабочих, пошел топить баню.
«Надо как-то эту дурь из головы гнать – или холодной водой, или горячим паром», - говорил он себе.


Увидев, что Костылев ушел, Юлька вернулась в балок, следом за ней к балку подошел и Балашов.
- Заходите, заходите, Николай Николаевич, - пригласила Юлька. – А я пока к казаку в гости схожу.
Она вышла.
- Садись, Коля.
Таня показала ему рукой место на спальнике рядом с собой. Николай сел, молча оглядел жилье. Стол, по бокам от него - двое нар, у входа справа – печка, стопка дров, над печкой - полотенца на веревке. На столе - свеча и книга.
- Вы уютно живете, - наконец сказал он.
- Да, мне нравится. И Юля такая хорошая женщина. Представляешь, ей дали десять лет за то, что она с ткацкой фабрики две катушки ниток домой хотела унести. Ее поймали на проходной.
- Да, представляю.
Николай вздохнул, взял Танину руку в свою ладонь, накрыл другой. Ее рука, маленькая тепленькая, лежала между его ладоней, и он нежно гладил ее. Таня удивилась тому, что в ней ничего не дрогнуло, она ничем не была потревожена, на душе было тихо, спокойно, ей захотелось только прижаться к нему и уснуть.
- Я скучаю по тебе, - сказал Николай.
- Я же всегда рядом.
- Да, и потому мне хорошо, что ты всегда рядом, что я всегда могу прийти к тебе и взять тебя за руку.
Он поднял ее руку, склонился и поцеловал в ладонь. Таня погладила его густые русые волосы, провела ладонью по щетинистой щеке.
- Мне хорошо с тобой, мне всегда хорошо с тобой, Танёк! Помнишь, как мы танцевали с тобой на выпускном вечере, как тебе хотелось целоваться, – ты сама говорила это, - улыбнулся Николай. – И нам все время мешал Костыль…
- Не помешал? – услышали они голос Костылева.
- Заходи, Саня, - сказал Николай. – Мы как раз вспоминали наши студенческие годы. И тебя.
- Ну, тогда я кстати.
Барабанил по крыше дождь, а они все говорили и говорили, и всем на базе был слышен их веселый смех, нарушавший монотонный шум дождя.


Утренняя прохлада приятно свежила лицо. Таня  Озерцова умывалась у ручья, брызгала в лицо ледяную обжигающую воду. Она услышала сбоку от себя чьи-то шаги по камням, повернулась и замерла. Огромный олень-рогач, словно не замечая ее, обошел девушку, прошлепал по воде прямо перед ней и пошел дальше. Таня оглянулась. В десяти метрах от нее за кухонным столом сидели геологи и рабочие, они завтракали и не замечали ничего вокруг.
- Мужики! – шепотом прокричала она. – Олень!
Костылев с Балашовым оглянулись. Увидев оленя, Сашка метнулся в балок за оружием, выскочил оттуда с карабином в руках.
«Спокойно, Санёк, не суетись, - говорил он себе. - Пуля догонит!»
Он прицелился, и когда олень уже скрывался в кустах, выстрелил и побежал туда, где скрылся олень. Через пару минут послышался его голос.
- Есть! Готов!
Он победно возвращался к стоянке.
- Чего ждем? – весело спросил Костылев. – Пойдем разделывать.


Балашов поручил занятие мясом Севе Сиротину и Бороде, оставив их на базе. Остальные геологи и рабочие пошли в маршруты. Колесник со связкой навьюченных лошадей пошел следом. Балашов и ему предлагал остаться на базе, на что казак ответил:
- Негоже, Николаич, по десять километров все на себе таскать, если отвезти можно. Жизнь геологическая у вас только начинается, натаскаетесь еще.
- Да рюкзаки у нас не тяжелые, а за пробами вечером приедешь.
- Мой батько всегда в таких случаях рассказывал  историю про безлошадного казака, как тот пошел в город соль покупать.
Казак усмехнулся в свои рыжие усы.
- Пришел он, значит, на базар и давай торговаться – пуд соли покупать. Торговался, выгадывал-выгадывал, ну и купил. Закинул мешок за плечи, идет домой и думает: «Нет, все-таки обманул меня этот торгаш – нету тут пуда соли!»
Прошел пять верст и думает: «Та не, наверное, точно - пуд».
А когда еще через пять верст уже домой подходил, подумал: «А я все-таки выгадал – тут больше пуда будет!»
- Намек понял! – усмехнулся Балашов.

Отойдя десять километров от базы, геологи разошлись в маршруты. Балашов с Друневым ушли на север, Костылев с Хатмулиным – на юг, Озерцова с Юлькой остались на ручье Медном. Им предстояло сделать третий профиль  через базальтовый покров на гребне горы.
Девушки стали подниматься вверх по склону горы, а Колесник остался дожидаться геологов внизу. Он распряг лошадей, спутал их и пустил пастись. Только Буяна, любимчика своего, пустил пастись вольно. Тот зорко следил за своим стадом, разбредшимся по долине, не раз подходил к казаку, тычась в него своей большой головой. Колесник гладил его могучую шею, грудь, похлопывал по спине, чесал длинную чубрину, спадающую на морду и почти закрывающую глаза. Они яркими черными углями сверкали на голове жеребца. Не раз казак, ухватив Буяна за гриву, взлетал на него и, подбоченясь и покачиваясь в седле, проезжал по берегу ручья – молодость вспоминал.
- Эх, жаль, браток, - говорил он Буяну, - что не разгонишься тут на тебе – одни камни вокруг. Не хватало нам только ноги переломать. А?
Буян слушал его и понимающе кивал головой.


Балашов поднялся на вершину горы. Остроконечный базальтовый гребень уже освободился от снега, но на северном склоне в расщелинах скал еще повсюду белели его рваные пятна. Друнев, оглядывая бескрайние горы, плелся следом.
Николай записал в полевой книжке геологическую ситуацию пройденного маршрута, задумчиво смотрел на окружившие его горные гряды. Долина ручья Медный уходила далеко на восток, с обеих сторон ее ограждали высокие скалистые гребни гор. Он отметил, что все ручьи текут по «мягким» осадочным породам – известнякам, алевролитам и аргиллитам, но скалистые вершины гор были сплошь сложены базальтами
«Сколько же их тут?! – подумал он. – Пока отчетливо обозначился только один базальтовый покров мощностью до двухсот метров, и в нем – самородная медь!»
Он нанес на свою рабочую карту все, что можно было увидеть на десятки километров вокруг. Простая, как говорил Костылев, структура территории все еще была недоступна его пониманию. Николай чувствовал, что за этой кажущейся простотой скрывается нечто очень сложное.
«Ничего, лето еще только начинается, - говорил он себе. – Разберемся».

Они прошли по гребню горы несколько километров, а базальты все не кончались. Их глыбовые развалы и остроконечные скальные выступы повсюду были видны и на соседних склонах гор.
«И все эти горы нам надо обойти, пока не станет ясна структура территории», - подумал Николай. Он помнил, как профессор Чернов, – их любимчик и первооткрыватель многих месторождений, - читавший лекции по методике поисков рудных месторождений, не раз говорил своим студентам: «Основа всех поисковых исследований – это структура территории. Поняв ее, геолог может предсказать где, как и почему должно было сформироваться месторождение. Тогда он ведет целенаправленные поиски и, естественно, находит это месторождение. Это и есть – наука! Конечно, можно и случайно наткнуться на руду, и тогда от нее «раскручивать» месторождение, но…. Это – идеальный счастливый случай. Такое бывает редко».
Николай посмотрел на свою геологическую карту – структуры территории на ней не было. Редкие линии пройденных маршрутов, одна антиклинальная складка, а все остальное – хаос тектонических блоков из базальтов и осадочных пород. Он поставил на карте точку своего местонахождения, номер  точки, описал в полевой книжке обнажающиеся породы и пошел дальше. Он не мог ни о чем больше думать, кроме геологии своей территории. Складки… разломы… движущиеся и скрежещущие в его воображении геологические блоки пород, невероятной силой выдавливаемые из глубин Земли… потоки раскаленной базальтовой лавы, в которой при остывании плавилась и текла самородная медь, и застывала в базальтах.
«Но где? Где могла она сконцентрироваться, чтобы образовать месторождение?» - спрашивал он себя.


Озерцова с Юлькой поднялись до середины склона горы.
- Смотри, Танюша, какие кони! – сказала Юлька.
Татьяна лишь мельком глянула вниз в долину ручья, где их остался дожидаться Колесник с лошадьми, и продолжила описание потока базальтов.
- Смотри, как они играют, красивые, сильные. Они, как одно целое.
Озерцова непонимающе посмотрела на Юльку.
- Ты о чем это?
- Казак наш, смотри, вскочит на коня, проедется, слезет и гонит его прочь от себя. А тот не идет, и он снова взлетает на него. Они понимают друг друга.
- Мне кажется, ты влюбилась, Юля. Но он ведь старый уже, на нас с тобой, как на женщин, и не глядит даже.
- Потому и не глядит, что не старый. Боится, что мы заметим. А старикам только на баб молодых глядеть и осталось. Те таращатся бесстыдно, во все глаза, потому что ничего другого уже не могут.
- Ты-то откуда знаешь?
- Знаю.
Ветер донес снизу из долины обрывки песни. Они узнали голос Колесника. Казак пел. Голос его был таким отчетливым, как будто он был где-то рядом.
«…Ты напыйся воды холодной – про любов забудэш.
Пыв я воду, пыв холодну, тай нэ напывався.
Любыв козак дивчиноньку – аж во сни жахався».
- Эй! Эгей! – прокричала ему Юлька, помахала рукой, но ветер унес в сторону звук ее голоса.



Была середина июня. Еще три дня назад лиственницы были совершенно голые, серые, а теперь они стояли в яркой пушистой зелени. Запах молодой лиственничной хвои наполнил горную тайгу, но ненадолго - к нему тут же подмешался острый смолистый запах кедрового стланика. А как только стало припекать солнце, все вокруг заполнил пряный, душный аромат болотного багульника.
Началось лето.
Комары появились словно ниоткуда, мгновенно заполнив все пространство своим неумолчным звоном. Они безжалостно жалили руки, остервенело лезли под сетку накомарников. Спасения от них не было нигде. База превратилась в настоящий комариный ад. Только нещадная жара могла справиться с ними, и потому геологам приходилось без конца топить печки в своем жилье, жаром выгоняя комаров вон. В маршрутах геологи радовались палящим лучам летнего солнца, загоняющим комаров в тень к сырой прохладе. Но все равно из долины геологи всякий раз несли комаров к вершинам гор на своих спинах. Избавиться от этих маленьких чудовищ не было никакой возможности. Ветер, гуляющий у гребней гор, немного отгонял их от лица, но комары цеплялись за одежду, рюкзак, за шляпу накомарника и терпеливо ждали своего часа, чтобы вновь наброситься на человека. Никто и не пытался пойти куда-либо без веника из веток. Им приходилось постоянно махать перед лицом, хлестать себя по рукам и плечам. А от исполнения своего долга продолжить род, комара могла остановить только смерть. На базе постоянно жгли костры, заваливали их сырым мхом, от которого валил такой едкий дым, что невозможно было дышать. Но и это помогало слабо.
Через две недели руки все же привыкли к жгучим укусам. Комаров на руках геологи уже не замечали. Так, смахнут небрежно, если какой-нибудь комар сильнее всех ужалит, и все. Но лица…
- Как же вы тут работаете в лагерях, когда комарья столько? – спросил Николай Колесника.
- А куда от этого денешься? От них спасу нет. Так и работаем.
Потом появились оводы. Они напали на лошадей с такой неистовостью, что доводили бедных животных до бешенства. В маршрутах геологи часто встречали обезумевших от укусов оводов северных оленей. Они, казалось, уже ничего не соображали, не замечали людей, полностью потеряв чувство опасности. Единственной их целью было бегство, спасение от оводов. Они ошалело бегали в долинах рек по зарослям, ветвями кустарников, сбивая с себя своих преследователей, и уходили в горы. Забравшись на скалистые гребни, олени, вытянув морды, подолгу стояли на ветру, отдыхали, и не спускались в долины. Олени в это время были легкой добычей, и геологи не сидели без мяса. Заготовили его впрок – и насолили, и накоптили.
Балашов с Костылевым обнаружили на склонах гор развалы медных руд, и теперь рабочие под руководством Севы Сиротина были постоянно заняты раскопками тех мест, где предполагалось нахождение рудных тел.
Таня Озерцова продолжала изучение меденосного покрова базальтов по профилям, а Николай с Сашей Костылевым уходили в маршруты все дальше и дальше. Возвращаясь на базу, они постоянно спорили друг с другом. Их понимание геологического строения территории становилось все более разным, взгляды не совпадали, дело доходило до полного непонимания. И, наконец, Николай сказал другу:
- Не будем больше спорить, Сань. Выносим на свои рабочие карты фактуру наших маршрутов и  каждый отрисует геологическую структуру такой, какой видит. Костылев согласился, и они продолжили работать дальше.
Николаю нравилось работать в одиночку. Он уходил в свой маршрут и забывал обо всем. Даже Таня не тревожила его мысли до самого вечера. Только возвращаясь на базу, он начинал думать о ней, представлял их встречу, мысленно говорил ей слова любви, но когда видел ее, спокойно глядящую на него, всегда пасовал. «Еще не время, - говорил он себе – она еще не повзрослела».  Таня одинаково ласково глядела и на него и на Сашу Костылева, с обоими была, как обычно, приветлива и весела… Но все же что-то изменилось в ней, что-то притягательное, женственное появилось и в ее голосе, и в теле. Николай поймал себя на мысли, что уже не раз представлял себе ее обнаженную грудь, так плотно обтянутую мужской рубашкой. Он заставлял себя не думать об этом. Даже  мыслями Николай боялся обидеть Таню. «Она знает, как я люблю ее», - думал он. Ему  представлялось, что она естественно и просто подарит ему свою любовь, когда он станет ее избранником.

Николай давно уже наметил себе этот дальний маршрут. «Пятнадцать километров туда, три по гребню, пять по ручью и десять обратно до базы, - подсчитывал он по карте расстояние. – Многовато для одного дня, может быть придется заночевать там, надо предупредить ребят, чтобы не волновались». Николай с вечера собрал рюкзак и утром, чуть свет, не дожидаясь пока проснутся остальные, ушел в маршрут.
Природа еще спала. Утро было холодным, и  Николай пошел быстрее, чтобы согреться. Комары не любили холода, и их еще не было.
Солнце уже встало, вершины гор были ярко освещены, а в долине ручья Медного лежала их холодная синяя тень.
Подойдя к подножию склона, Николай нашел звериную тропу и шел по ней, пока не увидел, что от нее отделилась и пошла в гору еще одна тропа. Он свернул на нее – это был наилучший способ быстро подняться на гребень горы – звери знали свою территорию, и он доверял им.
Николай поднялся на небольшой отрог, острым гребнем уходящий вверх. Тропа тоненькой чистой ниточкой шла по самому краю. Он шел по ней наугад, его глаза уже не видели ничего кроме горных пород. «Доломиты желтовато-серые, залегание вертикальное, слегка опрокинутые на запад…смятые, рассланцованные породы, желтые обохренные – зона разлома.., сланцевый щебень базальтов… о, даже базальты рассланцованы, и зеркала скольжения, и притертые борозды по тектоническим трещинам! А вот и сами базальты». Николай подошел к скальному выступу магматических пород. Базальты возвышались над ним на несколько сот метров, уходя вверх до самого гребня. Обнаружив в скалах расщелину,  он начал подниматься вверх. Через пару часов он был на вершине хребта Сетте-Дабан, который горной цепью тянулся с севера на юг на сотни километров, возвышаясь над Сибирской равниной. Хребет поднимался над обрамляющими его с востока «мягкими» горными породами из черных сланцев. Его скалистые гребни упирались в небо. К западу от него лежала бескрайняя равнина Сибирской платформы. Из гор на равнину вытекала река Томпо. Вдоль нее тонкой прерывистой линией виднелась Томпонская трасса, которую строили заключенные.
Николай прошел по гребню горы, спустился в глубокую седловину между двух базальтовых круч. Это был перевал в другой водоток. Он зарос невысокой карликовой березкой, тополем и травой, которая вся была истоптана оленями и сохатыми – звери кормились тут.
Николай поднялся на другой гребень горы. Остроконечный цирк из базальтовых скал полукольцом обрамлял верховья ручья, чистая долина которого уходила в сторону Медного. Внизу, у подножия скал в яркой зелени молодой травы сверкало озеро. С одной стороны озера паслось стадо оленей, с другой гулял медведь. Пройти по гребню горы было совершенно невозможно – остроконечные скалы зубьями торчали вверх, разваливаясь в разные стороны. Балашов шел вдоль них по крутому склону, осторожно ступая на поросшие лишайником глыбы базальтов. За одной из скал навстречу ему вышел снежный баран с закрученными в спираль огромными рогами. Он спокойно поглядел на человека, развернулся и скрылся из виду. Подойдя к тому месту, где он видел барана, Николай обнаружил тропу и удаляющееся по ней стадо баранух с ягнятами. Мелькая белыми хвостами, они торопливо следовали за своим рогатым вожаком.
По бараньей тропе Николай пошел дальше, не переставая удивляться, как разумно были проложены тропы вдоль этих неприступных скал. Тропа начала спускаться к другому перевалу, и Николай обрадовался, что и ему нужно было в ту же сторону. На перевале он обнаружил между камней  небольшие лужицы талой воды и несколько кустов карликового тополя. Собрав сухие тополиные ветки, разжег костер, вскипятил в банке из-под консервов чай, поел копченого оленьего мяса, сделал записи в полевой книжке и отрисовал на карте геологическую ситуацию пройденного маршрута. «А этот базальтовый цирк сформировала сильно сжатая синклинальная  складка, - обрадовано подумал он. - Структура территории понемногу начинает проясняться».
 Он зарисовал все, что можно было увидеть с перевала. Темные базальтовые покровы отчетливо выделялись на фоне светлых осадочных толщ доломитов.
Следующий подъем на гребень горы оказался невероятно крут. Почти прижимаясь грудью к скалам, Николай поднимался вверх. Вниз и назад почти не смотрел – спуститься  обратно уже было невозможно. Он полз вверх, считая потоки лав, и даже видел в них медь, но взять пробу уже не мог. Удерживать равновесие можно было только держась за скалы двумя руками. Когда до вершины оставалось метров пять, Николай взглянул на гребень и увидел наблюдающего за ним сверху медведя. Зверь высунул из-за камней голову и терпеливо ждал, когда человек поднимется. Он не шевелился, маленькие глазки на большой голове с жестокой холодностью смотрели на Николая.
Балашов, прижавшись всем телом к скале, едва удерживая себя, расстегнул кобуру, достал пистолет.
- Что, ждешь, гад? – спросил он, поднял пистолет и... Голова исчезла.
Он все равно выстрелил.
В нерешительности Николай простоял несколько минут. Сбившееся при подъеме дыхание успокоилось. Не выпуская из рук пистолета, он стал подниматься дальше. Готовый выстрелить в любое мгновение, он подтянулся к гребню, осторожно вытянул вверх голову и… никого не увидел. Тяжело выбрался наверх.
Противоположный гребень горы был намного положе. По самой вершине тянулась хорошо выбитая среди камней баранья тропа. Медведь исчез.
Николай подошел к тому месту, где в засаде его ожидал зверь, лег на камни и посмотрел вниз, откуда он только что поднялся. Неприятное чувство появилось в груди, когда Николай представил себя ничего не подозревающего и поднимающегося прямо в пасть зверя. Он еще раз огляделся вокруг: гребень горы казался совершенно пустынным. Невысоко над ним летели белые облака. Внизу парил орел, кружился в невидимых воздушных струях. Сибирская равнина вдали стала еще виднее, расширившись на сотни километров. Горная гряда, на которой стоял Николай, зигзагами уходила вдаль. Весь ее гребень был сложен базальтовыми скалами. Балашов прошел по гребню еще дальше на юг и вскоре увидел обрывающуюся вниз отвесную стену.
Ниже этих темных скал белели осадочные породы, затем снова базальты, ниже них еще одна толща осадочных пород и снова базальты.
«Да сколько же их тут?» - подумал Николай.
Он искал место для спуска. Спуститься прямо вниз было невозможно. Наконец он нашел расщелину, заваленную каменной осыпью.
«Здесь спущусь»,- решил он, но едва ступил на осыпь, как камни мгновенно пришли в движение, «потекли» вниз и затем обрушились грохочущим камнепадом.
Николай видел, как долго летели вниз и скакали обломки пород, пока не достигли следующего базальтового уступа «Влезь-то, влез, а теперь спустись, геолог, - иронично сказал он себе. – Надо искать тропу. Пусть звери выводят отсюда. Так будет надежнее».
Он обошел по гребню все верховье распадка, пока не наткнулся на едва заметную тропку, зигзагами уходящую вниз. Она вывела его на крутой отрог, по которому он и стал спускаться.
Зрелище, представившееся ему, было захватывающим. Справа были почти отвесные стены базальтовых скал. Струи воды с них водопадами текли вниз. Шум заполнял все. Природа обнажила перед ним толщу пород мощностью до полутора километров. Николай как завороженный смотрел на эту картину, затем сел и стал наносить на карту все, что видел. Он зарисовал структуру участка на пять километров вокруг себя.

Солнце стало клониться к горизонту, когда Николай закончил все записи и зарисовки. Оставалось только спуститься с горы  к ручью и заночевать. О возвращении на базу уже не могло быть и речи.
Николай прошел по отрогу еще несколько километров и спустился к ручью. Нашел место с сухим валежником, развел костер. Подойдя к ручью, чтобы набрать воды для чая, Николай увидел в воде метнувшиеся от него темные струи. «Хариус», - понял он. Ручей был неглубок, сантиметров десять – пятнадцать, и в затишках между камней стоял хариус. Ловить его было нечем, но Николай знал, что не успокоится, пока не наловит рыбы. Он стал бить плоскими камнями по этим затишкам воды. Ударяясь об воду, камни или глушили рыбу, или выплескивали ее на берег. Через десять минут у него уже был десяток крупных рыбин.
Хариус, эта нежнейшая сибирская форель, пах огурцами. Николай почистил его, половину засолил, остальное решил обжарить на костре на палочке.

Пока он гулял по вершинам гор, комаров не было. А тут, в распадке у воды, они просто набросились на него, лезли в глаз, в уши, в рот. Николай отбивался, как мог, пока не понял, что только близко к огню можно спастись от этой напасти. Разведя большой костер, присел рядом. Ночь казалась неимоверно длинной и холодной. Уснуть не удавалось, несмотря на то, что он смертельно устал. Жар костра с одной стороны и ощущение ужасного холода с другой не давали ни минуты покоя. Николай постоянно вертелся. Наконец, он отодвинулся от костра, прислонился спиной к дереву и закрыл глаза. Когда окончательно замерзла спина, он зашевелился, бессознательно открыл глаза… и увидел в десяти метрах от себя стоящего по ту сторону костра медведя. Зверь стоял в кустах, затем присел, и сумерки белой ночи поглотили его. Озноб страха пробежал у Николая по телу. Он достал пистолет и выстрелил в воздух. Вокруг была тишина, только ручей журчал.
«Может померещилось?» - подумал он.
Балашов подбросил в костер дров и, беспокойно вертясь у огня, дождался рассвета. Уснуть он больше не мог, ощущение присутствия рядом зверя было не из приятных.
Светать начало в три утра. Небо стало розово-зеленым и ярко засветилось за черными изрезанными гребнями гор. Вскоре и они стали проявляться, как фотография в растворе проявителя. Стали видны распадки, скалы, луга. Он не удержался, подошел к тому месту, где ему примерещился медведь и увидел на песке отчетливые отпечатки лап зверя.
Наскоро попив чаю, Николай пошел по ручью вверх, к тем базальтовым покровам, которые он зарисовал вчера. Ему не терпелось своими глазами увидеть все это вблизи, обстучать молотком, набрать образцов и проб и, в конце концов, найти в них руду.
Николай шел по ручью, внимательно разглядывая горные породы и делая в полевой книжке короткие записи:
1. Черные доломиты с кораллами – 500 м.
2. Желтые брекчии – 100 м.
3. Красные туфопесчаники и розовые доломиты – 80 м.
4. Базальты темно-зеленые – 200 м. Внутри базальтов прослои красноцветных туфоалевролитов и базальтовых конгломератов мощностью до 2-5 м. Рудная минерализация в них представлена борнитом и пиритом – 1-2%.
5. Светло-серые доломиты – 200 м.
6. Базальтовый покров мощностью 700 м. Потоки базальтов разделены горизонтами зеленых туфопесчаников и брахиоподовых известняков-ракушечников мощностью до 20 м. В песчаниках  рудная минерализация – халькопирит, пирит – до 1%.
7. Конгломераты базальтовые – 150 м.
8. Известняки темно-серые – 100 м.
9. Доломиты светло-розовые до белых – 300 м.
10. Базальты – 200 м. В базальтах отмечается тонкая вкрапленность и прожилки самородной меди, содержания которой достигают 5-10%.
«Вот это да! - восхищался он. – Непрерывный разрез пород мощностью полтора километра! Вся геологическая история нашей территории – как на ладони! И самое главное - самородная медь в верхнем покрове базальтов. Вот где надо искать!»
На водопадах он любовался шестигранными столбами базальтов. Только базальтовые лавы при кристаллизации образуют граненую столбовую отдельность. Каждый лавовый поток представлял собой ряд обнаженных каменных столбов.
«Вот и названье ручья – Столбовой», - решил Николай, насчитав до пятнадцати лавовых потоков.
День близился к обеду.
«Пора домой, на базу, начальник», - сказал он сам себе.
Дорога назад была через два перевала. Николай не стал тратить время на обед и пошел, подгоняемый чувством скорой встречи с Таней.


В тот день Таня и Костелев рано вернулись из маршрутов. Севы Сиротина с рабочими на базе еще не было. Колесник распряг лошадей, отпустил их пастись и стал растапливать печку в палатке. Дым лихо повалил из ее трубы. Юлька поглядывала в окошко на палатку Колесника, ей не терпелось пойти к нему в гости. Она не находила себе места. А потом приоделась, взглянула на себя в зеркальце – глаза сверкали!
- Меня не жди, - тихо сказала она Озерцовой и ушла.
В палатке девушек стоял нестерпимый жар от разгоревшейся печки. Таня присела у входа в палатку, откинула полог, закрывающий вход, и стала читать книгу. Конское ржание и храп все время отвлекали ее. Прямо перед палаткой на противоположном берегу ручья паслись лошади. В стаде гнедых кобылиц черный жеребец Буян выделялся и цветом и размерами. Он бегом кружил вокруг своего стада, сгоняя кобылиц в кучу. Короткая черная шерсть лоснилась и блестела на солнце, переливаясь на буграх мышц. Длинная черная челка развевалась на ветру, спадая на сверкающие глаза.
За рекой разворачивалось дикое природное действо.
Буян влетел в стадо, грудью отогнал в сторону молодую кобылицу, грызя и покусывая ее за шею, гарцевал вокруг нее, коротко всхрапывая.  Он был возбужден. Кобылица огрызалась, гнала его прочь, но он не отступал. Он грубо и безжалостно кусал ее за загривок, напирая на нее всем своим телом.
Таня была ошеломлена увиденным, а еще более тем, что ее охватила неведомая доселе волна желания.
И тут она увидела идущего к ней Сашу Костылева. Испугавшись, что он застанет ее за таким зрелищем, она быстро спряталась в своей палатке.
Костылев зашел следом, обнял ее, потянулся к щеке с поцелуем, но Таня отстранилась, освободилась от его крепких рук и отошла в сторону. Ей хотелось, чтобы он тут же ушел. Странное чувство преследовало ее, не отпуская ни на мгновение. Она все время видела то, что только что наблюдала за рекой. Саша что-то рассказывал ей о своем маршруте, но она не слышала его. Ее мысли все время возвращались к Буяну и его подруге. По телу у девушки шла дрожь. Отвернувшись от Костылева, она подошла к выходу из палатки, наклонилась и отодвинула полог…
Буян носился вокруг своей избранницы. Глаза его дико сверкали, длинная черная грива разметалась по шее. Он подлетел к кобылице сзади, запрыгнул на нее… От увиденного, Таню бросило в жар, и она почувствовала невыносимую, охватившую все ее тело волну желания.
- Что ты там увидела? – спросил Сашка.
Он подошел к ней и отодвинул в сторону полог палатки. Представившаяся ему картина поразила его. Он и подумать не мог, что его Таня, Танечка, Танёна могла наблюдать такое! Сашка отступил назад. Сердце бешено колотилось в груди, желание распирало.
Таня плотно задернула полог палатки, оставив свою голову снаружи, и продолжала смотреть. Сашка видел только ее напрягшееся тело. Она стояла, наклонившись, и он осторожно положил руки ей на талию. Она вздрогнула, резко повернулась к нему. Глаза их встретились. Таня была смущена и растеряна, щеки ее горели.
А снаружи доносились возбужденные всхрапывания Буяна, не давая думать ни о чем другом.
Сашка обнял Таню, притянул к себе и стал целовать ее лицо легкими прикосновениями губ. Она прижалась к нему всем телом, но тут же  попыталась отстраниться, испугавшись, что Сашка поймет, как хочется ей сейчас близости, поймет, что она едва владеет собою. Ее руки и отталкивали его и… не отпускали одновременно. Сердце Татьяны бешено колотилось, в голове стучало: «Нет! Нет! Нельзя!» Но Сашкина нежность завораживала, а поцелуи становились все настойчивее. И вдруг мгновенная горячая волна желания растеклась по ее телу. Она стала жадно искать губами его губы и, когда они слились в неудержимом страстном поцелуе, Сашка подхватил ее на руки и понес на кровать.
Они так неистово впились друг в друга, что, казалось, растворились, слились в одно целое. Даже боль показалась ей сладостной и желанной, она едва сдерживала рвущиеся из груди сладостные стоны. Сашка был неутомим и настойчив, как Буян. Изнывая от наслаждения, Таня неистово двигалась под ним, чувствуя протыкающую ее мощь и горячие пульсирующие толчки.
Когда Сашка затих, она все еще продолжала целовать его, ерошила курчавые волосы, прижималась к нему, чувствуя себя желанной, любимой, счастливой. В любовном круговороте она потеряла ощущение реальности, времени, пространства. Но постепенно все становилось на свои места: палатка приобрела реальные очертания, стал слышен шум ручья и всхрапывание лошадей на берегу. Придя в себя, она ужаснулась: «Боже мой! Боже мой! Что я натворила!? А Коля? Коля! Что же теперь?»
Боясь взглянуть на Сашку, она встала и быстро оделась. Он обнял ее, прижал к себе, гладил плечи, волосы, покрывал ее лицо поцелуями.
- Таня! Танечка! Я люблю тебя! – шептал Сашка.
А она вдруг поняла, что стоит в его объятиях пустая, бесчувственная, безжизненная, словно и не она только что безрассудно отдавалась ему.
- Уйди! – едва слышно вымолвила она. По ее щекам потекли слезы.
- Танечка! Любимая! – твердил Сашка.
- Не-ет! – в отчаянии выдохнула она и оттолкнула его. – Уходи!



Николай вернулся поздно вечером. Все ждали возвращения начальника и поэтому сидели у костра, разговаривали и, когда заметили Николая, встали,  да так и стояли в ряд на берегу реки. Он шел через долину им навстречу, смотрел на них, и приятное чувство родства с этими людьми наполняло его душу. «Но почему нет Тани?» - подумал он.
Еще издали он прокричал Костелеву:
- Санек, структура у меня есть! Я все понял!
Сашка ничего не ответил, не улыбнулся, засунув руки в карманы брюк, хмуро смотрел на  приближающегося друга.
- Шось ты прыпозднывся, Николаич, - улыбаясь в усы, сказал ему Колесник.
Только придя на базу, Николай почувствовал, как он устал. Сбросил рюкзак, пожал всем руки.
- А где Таня?
- Легла спать, - ответила Юлька, - у нее разболелась голова. Николай Николаевич, я борщ зеленый приготовила из щавеля. Или сначала помыться? Вода горячая вот, в ведре.
 Юлька радовалась его возвращению, стала расспрашивать о маршруте и он, смеясь, рассказывал о своих смешных приключениях с медведями, а сам все поглядывал на палатку Тани: не выйдет ли?
Она не вышла.
Николай стал рассказывать Костылеву о строении увиденной им структуры, о базальтовых покровах, только третий из которых несет самородную медь. Сашка молчаливо и без интереса слушал его.

На следующий день Николай встал рано. Ему не терпелось поскорее увидеть Таню, рассказать ей обо всем. Но она долго не выходила из своей избушки. Наконец он не выдержал и пошел к ней сам. Не поднимая глаз, девушка поздоровалась с ним.
- Что с тобой? – спросил Николай.
- Ничего.
Таня отвернулась. Она не могла смотреть ему в глаза. С каким-то кошмарным ужасом она поняла, насколько дорог ей этот человек, что любит она только его одного. «Но, поздно! Поздно! Поздно!» - болью стучало у нее в голове.
Таня легла на спальник и рыдала, вздрагивая всем телом. Николай в растерянности гладил ее по плечу, пока она не затихла и, как ему показалось, уснула.
- Ты не знаешь, что произошло с Таней? – спросил он Костылева.
Тот грубо ответил:
- Нет!

Дальние раскаты грома заставили Николая отвлечься  от мыслей о Тане. Он в раздумье посмотрел на небо в верховьях ручья Медного.
- Погоды сегодня не будет, Николаич, - сказал ему  Колесник. - Гроза идет.
- Ну, так сделаем выходной, - ответил Николай.
Воздух был душен. Комары озверели. Вода в ручье прибывала, хоть и была еще прозрачна – верный признак, что в верховьях прошли дожди.
Балашову никуда не хотелось идти, в мыслях он постоянно возвращался к той структуре, что увидел вчера. Не терпелось сесть за свою рабочую карту, вновь и вновь все обдумать и отрисовать структуру территории, чтобы потом начать поиски руды. Мысли о геологии его территории были такими всепоглощающими, что он, взявшись за работу, совсем забыл о Тане.
Николай сидел за своей геологической картой, не замечая времени, тогда как Костылев бесцельно слонялся по базе, и даже сходил на рыбалку. Юлька не раз звала Николая пообедать, но он никак не мог вернуться в настоящее. И его мысли, и сам он были в далеком геологическом прошлом. Только вечером, усталый и довольный, он отложил в сторону свою карту и вышел из избы. Николай постучал в балок Тани, заглянул внутрь. Девушка лежала на своем спальном мешке  на нарах в том же положении, в каком он оставил ее утром.
- Тань, а Тань, - позвал он ее.
Она не шелохнулась. Он закрыл дверь избушки. Только сейчас Николай  заметил, что мелко моросит дождь. Небо было серым, затянутым облаками. Балашов пошел на кухню, где под навесом хлопотала веселая Юлька. Она, как маленькая шустрая птичка, что-то напевала, улыбалась, а Сева Сиротин, совершенно не чувствуя вкуса пищи, ел котлеты и наблюдал за ней. Юлька была, поистине, лакомый кусочек. Полногрудая, ладно сложенная, она заколола вверх волосы, обнажив красивую высокую шейку. Щеки ее горели от жара костра, она жмурилась и отмахивалась от назойливых комаров, движения ее рук были мягки и женственны. Ей нравилось нравиться, и она спросила Севу:
- Что, жалеешь, наверное, что ты не комар? Так и впился бы!
- Угу, - рассмеялся тот, жуя котлету.
- Прихлопнула бы так же, как комара, - смеясь, ответила Юлька.
- От такой ручки рад был бы и смерть принять.
Юлька благодарно посмотрела на него.
- Покушайте, Николай Николаевич, - сказала она подошедшему начальнику. - Вы же целый день не ели.
- Да. Голодный, как волк.
Николай смотрел на повариху и заразительное чувство радости жизни, исходившее от этой женщины, передавалось и ему.
- Кушайте, кушайте, - приговаривала она, подкладывая ему большие сочные котлеты. - Мужики и баню сегодня натопили. Попаримся, веничком похлещем себя, чтобы думки грустные слетели с души. А то все ходят сегодня какие-то смурные. Мы с Таней идем первыми, я уже всем сказала.

- Пойдем, Тань, пойдем! - уговаривала ее Юлька. – Попаримся в баньке, все легче будет.
- Душу, Юленька, не отмоешь.
- Пойдем! Вот увидишь, легче станет.
Девушки собрались и пошли в баню. Банька стояла в дальнем конце базы, на высоком берегу реки. Перед ней – глубокая заводь. На костре в двух ведрах кипела вода. Мужики заранее натаскали в баню холодной воды. Сделанная из железной бочки печь была обложена камнями. В ней стоял красный жар хорошо прогоревших поленьев.
Девушки парились неистово, хлестали друг друга вениками, вскрикивали и визжали от удовольствия. Юлька сбегала к реке, принесла холодной воды и окатила ею в предбаннике обессиленную Таню. Девушка была, действительно, без сил, она смотрела на Юльку благодарными, счастливыми глазами.
- Ты спасла меня, - улыбнувшись, сказала Таня и закрыла глаза.
Юлька смотрела на Таню и думала: «Вот оно, чье-то счастье. И хороша-то как: длинноногая, стройная, груди, как яблочки наливные, кожа нежная, беленькая - жилка каждая видна. И парни у тебя, вон какие! Что же ты, девонька, играешь с ними? Нельзя так».
- Одевайся и беги домой, попей чаю. А я еще попарюсь, - сказала Юлька. - Мне сегодня идет пар.
Таня оделась и ушла. Юлька вновь окунулась в обжигающий сухой жар парилки. Она охала и постанывала, хлеща себя березовым веником, все ее тело пылало, так хотелось сбить и с души и с тела все былые воспоминания. Когда стало уже невмочь, Юлька выскочила из парилки в предбанник, схватила пустые ведра и хотела бежать за холодной водой, но, открыв дверь, увидела перед собой Друнева. Его темные глаза похотливо горели, рот осклабился в кривой усмешке:
- Привет, бабонька.
Юлька захлопнула перед ним дверь, подперла изнутри подвернувшейся под руку палкой и начала лихорадочно одеваться. Друнев с силой толкнул дверь, но та не поддавалась, сколько он ни  бился. Тогда он сорвал с маленького окошка в предбаннике белую полотняную ткань и полез в окно. Юлька схватила лежащее у печи полено и, размахнувшись что есть силы, ударила его по голове. Мужик взревел, осыпая ее грубым матом, а она все била и била его по голове, пока он, весь окровавленный, не вывалился из окна обратно.
- Убью, сука! – услышала она его голос снаружи.
- Это я тебя убью, - сказала Юлька негромко.

- Ну что, Танек, все в порядке? – спросила Юлька, вернувшись в свою избушку.
- Угу!
Таня улыбалась, ее плохого настроения как не бывало. Девушки пили чай, по крыше барабанил дождь, гремел где-то гром, долгими раскатами уходя в горы.
К ним пришел Николай, они предложили ему чаю и просидели втроем до самого позднего вечера. Николай увлеченно рассказывал о своем последнем маршруте, смеялся над незадачливым медведем, дважды не сумевшим полакомиться им. Таня слушала его, тихо улыбалась, и в глазах ее Юлька видела затаенную девичью нежность.
«Ничего, - подумала она, - все у вас еще получится!»
- Пойду, схожу к казаку в гости, - сказала Юлька, - а Вы посидите тут еще, Николай Николаевич. Не давайте Тане скучать. Женщинам внимание нужно, а Вы только о своей геологии думаете, - пожурила она его.
Накрывшись от дождя курткой, Юлька побежала к палатке Колесника. Добежав и спрятавшись под козырьком палатки, она услышала негромкий голос – казак что-то напевал. Мелодия была протяжно-грустной.
- Можно? – спросила Юлька.
- Заходь! – послышался хрипловатый голос. Она  распахнула полог палатки и вошла внутрь. В палатке было жарко натоплено. Колесник сидел за столом на нарах и разминал в грубых пальцах скрученную цигарку. Лицо его раскраснелось после бани, чуб был лихо зачесан набок, усы закручены, глаза в полутьме палатки казались черными.
- Что, так и сидишь, казак? – спросила Юлька.
- Сижу, спиваю. А шо ще робыть? Сидай и ты, раз прыйшла, - улыбнулся он.
Юлька повесила куртку на гвоздь у печки и села рядом с ним.
- Что поем? - с улыбкой спросила она.
- Чув я колысь, моя маты спивала одну письню, - Колесник заговорил на родном языке. Юлька давно заметила, что ему нравится говорить с ней так, этот язык раскрепощал его. – И тильки зараз вона мэни вспомнылась.
- Что за песня? Спой, казак! - она легонечко толкнула его плечом. – Ну, спой! - с нежностью в голосе просила Юлька, и Колесник тихонько протяжно запел:
«Из-за гор, из-за высокых голубы литають.
Лита мои молодые марно пролитають.

Чи я йила, чи я пыла, чи гарно ходыла?
Тилькы то и вспомынаю, що тяжко робыла.

Запрягайтэ, хлопци, конэй - коны вороные,
Та й пойидем догоняты лита молодые…

Гналы, гналы – нэ догналы, сталы на помости.
Ой, вэрныться ж, лита мойи, хоть на час у гости!

Нэ вернэмся, нэ вэрнэмся мы тэпэр до тэбэ.
Надо було шануваты, як булы мы в тэбэ».

Колесник умолк, чиркнул спичкой и закурил.
- «Шануваты» - что это такое? – спросила Юлька.
- Это значит: дорожить, ценить, радоваться им, пока они у тебя, - ответил казак.
- Да, - вздохнула Юлька, поглядев на  Колесника, - прямо, как про меня. Ну, не будь ты таким серьезным, казак! - она опять легонечко толкнула его плечом, улыбнулась ему. - Как там у вас говорят: «Нэ журысь!» Она не отодвинулась от него, а так и сидела, прислонившись к нему плечом. Он чувствовал тепло ее тела, запах ее волос. От них пахло полевыми цветами.
- Ты найшо прыйшла, дивчино? - спросил он. - Или тоби с дядьком поговорыть хочеця?
- Ну какой ты «дядько»? Ты ж – казак! А казаки – они же всегда молодые - пока ветер чуб треплет, пока песню поют, пока дивчина рядом.
Юлька, улыбаясь, смотрела ему в глаза.
Он взял ее за плечи, притянул к себе, и она покорно подалась к нему, ища губами его губы.
- Мне хочется кричать! – шептала казаку Юлька, когда он овладел ею. – Хочется кричать: мой милый, милый! Люблю тебя! Хочу тебя!..
Шум ветра, дождя и хлопание палаточного брезента заглушали все звуки.
Наконец, совершенно обессиленная, она затихла и, смеясь, спросила:
- И кто это тут должен быть без сил? Я – дивчина молодая, или ты?
Печка давно прогорела, в палатке стало холодновато. Колесник встал, подбросил в печь дров, посмотрел на Юльку. Она лежала обнаженная, счастливо улыбалась, и совсем не стеснялась его. Ее молодые груди ревниво отвернулись друг от друга. Круглые пятна сосков и темный треугольник отчетливо виднелись на белом теле. Колесник смотрел на нее красивую, желанную и ему не верилось, что это он сейчас ласкал ее тело, что это она сейчас стонала в его объятиях. Так давно этого не было, через такой ад прошел он, что и думать не мог, что испытает это счастье снова.
- Иди ко мне! - прошептала Юлька и протянула к нему руки. – И на минуточку не хочу отпускать тебя!
Только с рассветом она украдкой выскользнула наружу, оставив утомленного любовью казака спать.
   

Новые маршруты приносили новые удачи. Находки самородной меди были теперь каждый день. На базе геологов скопилось уже множество проб и образцов с рудой. Николай, поглядывая на них, тревожно думал о том, как все это вывезти потом в поселок. Но больше всего его беспокоила мысль, что настоящих рудных тел так и не было найдено. И в скальных обнажениях базальтов, и в расчистках, сделанных рабочими, были только небольшие линзы, выполненные эпидотом с вкрапленной самородной медью. Они не представляли собой никакого практического интереса. Требования промышленности к параметрам рудных тел и качеству руд были намного выше.
Николай и Саня Костылев по-прежнему занимались геологическим картированием структуры, но все чаще и чаще Николай останавливался  на третьем покрове базальтов и проводил в его толще детальные поиски.
Таня Озерцова сделала уже десяток профилей через этот покров базальтов и пришла к выводу, что наиболее часто медь встречается в  кровле потоков базальтовых лав. О своем выводе она сказала совершенно однозначно:
- Коля, потоки эти надо следить по простиранию.
Присутствующий при этом Костелев только усмехнулся:
- В ручьях вот такими кусками лежат самородки, а мы будем медную пыль в базальтах искать!
- Что ж, попробуем начать с пыли, - подытожил Николай.

И лето, и поиски были в самом разгаре. Работы хватало всем. Утром, чуть свет, геологи расходились в маршруты. Рабочие уже начали ворчать, что ходить ежедневно в горы становится слишком далеко - полдня уходит только на дорогу.
- Да мы в лагере так не работали, - возмущался Хатмулин, черный бородатый татарин с раскосыми азиатскими глазами.
- Ничего, - утешил его Колесник, - вернешься туда, отдохнешь.
На базе жизнь геологов, казалось, вертелась вокруг Юльки. Она успевала все: и в маршрут с Таней сходить, и на базе для всех еду приготовить. Николай только удивлялся ее энергии и таланту поварихи, добровольно взявшей на себя эти обязанности. Он заметил, что Юлька особо отмечала казака Колесника, хотя по базе за ней, как привязанный, всегда ходил Сева Сиротин, заигрывал Хатмулин, и «Рыжий» не раз украдкой оказывал ей  недвусмысленные знаки внимания. Все мужчины помогали ей, и она для каждого находила доброе слово благодарности. И все же так, как на Колесника, она не смотрела ни на кого. Было что-то в ее отношении к казаку глубоко потаенное, нежное. Колесник, напротив, никак не выказывал своего отношения к Юльке, одинаково заботился и о ней, и о Тане, к которой относился по-отечески. Только когда Юлька шутливо, но настойчиво отняла у казака приготовленное им для стирки белье, выстирала его и развесила сушить, вольные зэки подстерегли Колесника в лесу и предупредили:
- Ты, дед,  на нашу бабу рот не раззевай. Понял?
Колесник сумрачно посмотрел на них:
- А що, хлопци, давно вас никто никуда не посылал? – спросил он.
К нему подскочил Друнев, в руке его мелькнуло лезвие ножа. Хрипя, как шакал, он приткнул нож к горлу Колесника и процедил:
- Смотри, фраер, а то чиркну перышком – и нет тебя!
- Все? – спросил Колесник, глядя в глаза Рыжему. Тот стоял в стороне, с ухмылочкой наблюдая за своими дружками и за казаком. - Скажи своей шестерке, чтобы отошел от меня, от него гнидой несет.
Казак перевел взгляд на Друнева. Тот чуть не задыхался от злости.
- А ты молодец, казак, не боишься, - усмехнулся Рыжий.
Он подошел вплотную к Колеснику и пристально посмотрел  ему в глаза холодным жестоким взглядом. Колесник не отвел взгляда:
- Я свое отбоялся, хлопец. Я, таких как вы, в свое время, как гнид давил.
- Гни, да не перегинай, кореш, - сказал ему Рыжий и ухмыльнулся. -  Живи пока, но что сказали тебе – помни! – и, кивнув своим, зашагал к базе.

Было время ужина, все сидели за столом на кухне. Вернувшись на базу, Колесник на виду у всех подошел к Юльке, обнял и поцеловал в губы, затем усадил на лавку рядом с собой. Юлька удивленно и счастливо посмотрела на казака и, прижавшись к нему, обняла за пояс. Всем все стало ясно. Таня с Николаем понимающе улыбнулись, Сева Сиротин опустил голову, Костылев отвернулся. Только трое «вольных», переглянувшись, встали и ушли в свою палатку. Друнев шел последним. По-волчьи оглядываясь назад, он смотрел на Колесника, цыкнул сквозь зубы слюной на землю.

Юлька лежала на постели Колесника, крепко прижавшись к нему. Ее голова покоилась у него на груди. Грудь казака густо заросла волосами, они уже наполовину поседели, Юлька гладила их и вспоминала, как ей только что было хорошо с ним.
- Не мог бы ты немного расширить свои нары, - вдруг сказала она.
Казак улыбнулся.
- Ладно, зроблю.
- Мне хотелось бы называть тебя по имени, - снова сказала она.
- Называй.
- Саша, Сашенька.
- Цэ имя мэни нэ наравыця, - сказал Колесник. - Называй меня просто Сашко.
- Сашко? – удивилась Юлька
- Да, меня всю жизнь так называли дома. З дитства.
- Расскажи мне о себе, Сашко, - вдруг попросила Юлька. - Мне кажется, я только начинаю жизнь, и мне хочется знать о тебе все.
- Жынатый я, дивчино, дитэй троих маю. На Кубани воны.
- Нет, ты мне все расскажи, - просила Юлька.
- Жизнь така длинна, всэ дуже довго рассказывать.
- Ничего, расскажи, ночь длинная, - настаивала она.

- Родывся я ще в прошлом вики, дивчинко. Станыця наша нэдалэко от Новороссийска, Тоннельная называется. Може чула?
- Нет.
- Вся родня – казакы. Зэмлю пахалы, та воювалы, колы война була. Як на службу пишов - зараз пэрва мырова война и началась. Тры Гэоргыевских креста получив. Раненый вэрнувся до дому, оженывся. Галя моя мэнэ вси годы ждала. А тут гражданьська началась… И за  билих, и за красних повоював, тры разы – чуть нэ вбылы. Ось тики шрамы поосталысь. А тоди знову зэмлю пахалы, у поли робылы… Жилы добрэ, и хозяйство добрэ було, и дитэй вже шестеро…
А у трыдцать трэтьому осенью прыйшлы солдаты нащи, всэ добро забралы – зэрно, скотыну, и осталыся мы з дитямы в пустой хати и в пустому двори.
За зиму пятэро дитэй з голоду вмэрло. Тилькы сын старший живый остався, та мы з жинкою. Еле вэсны дождалыся. Траву йилы, корешки копалы, попухлы вси з голоду, еле ходылы вже. Но выжилы.
В колхози робыть я нэ змиг. На свою скотыну, що в мэнэ поотнималы, як на чужу нэ хватало сыл дывытыся. На железну дорогу пишов робыть.
Тики жить началы – опять война, а в мэнэ уже ще двое дитэй народылысь. Пишов я воювать. У сорок втором тяжелораненый вэрнувся до дому, - отпустылы мэнэ з госпиталя до дому лечитысь, - а тут и немци станыцю нашу взялы. Що було из хозяйства – тэпэр немци всэ забралы и опять жрать ничого - хочь подыхай. А линия фронта – рядом. Немци сгонялы мужикив на работу, железну дорогу восстанавливать. И мэнэ взялы. Будэшь робыть, - кажуть, - будэшь паек на семью получать. Я й робыв. Як подывывся на диточок своих – мали, голодни, йисты просють, а нэма нычого. Галя плаче: опять помруть. И я робыв у немцив цилый год, пока нащи наступать нэ сталы та нэ отбылы нас у нимцив. За свою работу у немцив, я получив 25 лет лагерей. И  що з семьею моею там – нычого нэ знаю. Иногда думаю: а чи була вона? Чи е? Чи жив я? Чи ни? На що пытаешь ты мэнэ, дивчино?
Он встал и закурил.
- Сашко ты мой, Сашко, - Юлька тоже встала, прижалась к его спине, обняла за плечи. – Извини, что я разбередила твою рану.
- Цэ нэ раны, Юльча, цэ вжэ шрамы. Як оци, - он провел рукой по мягким рубцам на плече.

Николай стал замечать у себя в партии что-то неладное. Друнев и Хатмулин постоянно задирались с Колесником, отпускали по поводу Юльки пошлые шуточки. Колеснику с трудом приходилось сдерживаться, чтобы не вступить с ними в драку. Рыжий, казалось, был в стороне и только посмеивался, наблюдая, как двое его дружков достают казака. Все чувствовали, что назревает скандал.
- Николай Николаевич, - сказала Балашову Юлька, - они специально провоцируют его, чтобы он начал драку, и тогда они зарежут его. Я их собачьи законы знаю.
Вечером, когда бригада рабочих вернулась на базу, Николай подошел к их палатке и приказал сдать ножи. Друнев и Хатмулин смотрели на Рыжего и ждали, что тот скажет.
- Слушай, гражданин начальник, - игриво сказал Рыжий, - ты занимайся своими делами, и не лезь в наши.
-  А я и занимаюсь своими делами. Сдавай нож!
- А этого не хочешь?
Рыжий, посмеиваясь, показал фигу.
Мгновенным сильным ударом в челюсть Николай сбил его с ног. Рыжий рухнул на землю, как подрубленный. Его ошарашенные дружки не ожидали такого, замерли, глядя то на Рыжего, то на Николая.
- Вы слышали, что я сказал? – едва сдерживая себя, сказал Балашов.
- Ну, давай, доставай пистолет, начальник, - утирая кровь, сказал Рыжий, - а то если я встану, то ты ляжешь.
- Если я достану пистолет - ты уже никогда не встанешь. Ножи сюда! Быстро! – рявкнул Николай.
Не вставая, Рыжий бросил ему под ноги свой нож. Николай посмотрел на Друнева и Хатмулина: те неохотно вытащили из ножен свои ножи и тоже бросили на землю.
- И финку неси! – сказал Николай Рыжему. Тот поднялся, зашел в палатку, вынес финку, бросил ее и отвернулся.
- Зря ты так, начальник, - процедил он.
- Как там у вас говорят: «В волчьей стае по волчьи вой», - сказал Николай.
Он собрал ножи и ушел.


Была середина июля. Долгая жара высушила тайгу. В небе висел красный диск солнца, застилаемый дымом лесных пожаров. Из-за дыма гор почти не было видно. Пахло гарью. С одной из горных вершин Николай сумел рассмотреть, что невдалеке от их территории, в долине реки Томпо, горел огромный лесной массив. Огонь шел в сторону строящейся трассы. Когда вечером на базе Николай сказал, что надо бы принять какие-то меры предосторожности, Рыжий только хмыкнул:
- Дождь потушит, начальник. Пожары здесь каждое лето. И не такие бывали. Ты не думай, что кто-то тайгу поджигает. От молнии это. Сам не раз видел: как даст молния в землю, смотришь – уже горит. Вот и ждем дождей, пока они огонь потушат. Так что не о пожарах думай, а о медведях больше беспокойся. Гон у них начинается. Куда ни пойдешь - медвежьи следы кругом. Разбойничают в это время, а лошади наши, как приманка, спутанные  вокруг базы по долине ходят.
На следующий день, как только Николай вернулся из маршрута, к нему подошел Колесник:
- Беда, Николаич, - сказал он. - Как накаркал. Двух лошадей медведи задрали. Лежат вон там, в километре ниже по ручью. И медведей трое вокруг них, видел. На меня смотрят - не боятся совсем. Надо что-то делать, а что – не знаю. Пострелял бы их, так оружия нету.
- А что это даст? - спросил Николай.
- Так хоть другие, может, бояться станут.
Николай собрал всех, рассказал о случившемся, спросил, может, знает кто, что делать надо в таких случаях. Сева, как уже бывалый полевик, спокойно сказал, что лошадей спишут, проблем не будет.
- Да не о том речь, что спишут. Что делать, чтобы снова такое не повторилось?
- А наш начальник лагеря стрелял медведей из автомата и все, - сказал Хатмулин.- Медвежатина на кухне за первый сорт шла.
-  Мясо у нас есть, это не проблема.
- Значит, будем стрелять, - сказал Костылев. – Патронов хватит.
Он зашел в свою избу и вышел оттуда с карабином, передернул затвор и направился вниз по реке. Николай и Сева, зарядив ружья, пошли следом. Колесник свистнул, и Буян, оставив свое стадо в загоне, всхрапывая, подошел к изгороди. Казак вывел его из-за загородки, быстро оседлал, сунул за пояс топор, взлетел на коня и помчался вслед за геологами.
- Ну что, бабоньки, поговорим? – усмехнулся  Рыжий, глядя на Таню и Юльку. – Одни мы тута осталися. Я в рукопашную на медведя не хожу.
- Оно и видно, что ты только с бабами воевать мастер! – иронично сказала Юлька, и они с Таней, смеясь, пошли к своей избе.

Геологи остановились в двухстах метрах от места трагедии. Уже летали в воздухе, каркая и хлопоча, черные вороны. «Кло-кло-кло», - слышалось вокруг. Вдали, в узкой долине на берегу виднелись туши лошадей. Около них лежали медведи. Небольшой медведь, увидев людей, сразу же скрылся за скалой, за ним медленно пошел зверь покрупнее. Самый крупный медведь стоял неподвижно и смотрел  на людей.
 - Это самка с пестуном ушли, - со знанием дела сказал Сева Сиротин. – Остался папаня. Мочи его, Саша.
Костылев прислонил свой карабин к стволу лиственницы, прицелился. Медведь тут же лег за лошадиную тушу. Костылев  стал выискивать место поудобнее, подошел поближе, но медведя по-прежнему не было видно.
- Близко не подходи, сынок, - сказал Колесник, подъезжая к Сашке.
Следом, с оружием наизготовку, шли Сева с Николаем. Они подошли уже на пятьдесят метров, когда Колесник сказал, что там никого нет, и тронул коня вперед. Медведя, действительно, и след простыл. Представившаяся геологам картина, была ужасной. Костылев аж передернул плечами:
- Не могу смотреть, - сказал он. – Я теперь все время буду думать об этом. Я уже даже сейчас представляю себе себя где-нибудь в маршруте, вот так разорванного медведем. Только меня он съел бы в один присест. Встречу теперь – стреляю сразу! А то… природу жалеем! А они не жалеют.

Следующие несколько дней были тревожными. Над долиной без конца летало воронье. Костылев с Севой не раз ходили к разорванным тушам лошадей, но медведи больше не появлялись.
- Придут еще! – говорил Рыжий. – Как душком посильней потянет – придут. Наших, вон, мертвецов даже из-под трассы раскапывали. Придут!
И они пришли. Самца Костылев уложил с первого же выстрела. Самка с медвежонком убежали. Рабочие освежевали медведя. Его черно-бурую, блестящую на солнце шкуру растянули и прибили на стене избы для просушки. Шкура заняла собой всю стену. Оставленные на передних лапах зверя огромные черные когти вызывали у всех и восхищение и ужас.


Николай в глубоком раздумье смотрел на свою рабочую геологическую карту.
«Что мы имеем? - размышлял он. – Огромный краевой разлом – это граница хребта Сетте-Дабан. По нему древние среднепалеозойские породы были выдавлены из глубин Земли и возвышаются теперь над всеми другими породами территории. Вдоль зоны Краевого разлома горные породы смяты в узкие линейные складки, сильно рассланцованы, покровы базальтов разбиты на узкие блоки, смещены относительно друг друга на сотни метров, и в них совершенно нет меди. Да и по соотношению базальтов и осадочных пород, эти покровы, скорее всего, представляют собой два нижних безрудных лавовых покрова. Третий покров с самородной медью образует две сильно сжатые структуры: одна – крупный прогиб, другая – круто выгнутая  антиклинальная структура, которая уходит далеко на восток. Восточное крыло этой складки изучено очень слабо. Далеко туда идти со стоянки, за один день не достанешь. Уходить в двухдневные маршруты – занятие не из приятных. Ночевать у костра – это только мучиться. Надо сделать «заход» на неделю, - решил Николай. - Уйти в самые верховья ручья Медный, чтобы полностью охватить меденосную структуру».
 Саша Костылев предложил не гоняться за этой структурой, - все и так ясно, - а потихоньку исхаживать ближайшую складку в зоне ее изгиба. Николай, разглядывая складку на карте, мысленно соглашался с ним, но его тянуло вдаль. Они решили разделиться: Саша будет продолжать заниматься изучением «своей» структуры, а Николай все же решил идти в «дальний заход».
- Через неделю вернусь, - сказал он Костылеву. - Покомандуешь тут  без меня.

Пока Колесник навьючивал на лошадей спальные мешки и продукты для захода, Николай тщетно искал на базе хотя бы кусок брезента, чтобы на месте соорудить себе жилье. И тогда Таня Озерцова  предложила ему взять их с Юлей.
- А где же вы жить будете? – спросил ее Николай.
- Да все вместе и будем жить в палатке казака, - сказала Таня, улыбаясь. - Она большая, места на троих хватит. А казак на твоем месте поживет пока. Поработаем вместе – все быстрее получится.
После недолгих раздумий Николай согласился. Костылев, не скрывая своего недовольства, молчал. В душе он уже радовался, что Николая не будет на базе целую неделю и уже предвкушал, как он пригласит Таню к себе в гости, как они, оставшись наедине, смогут наконец поговорить, помириться. Таня уже две недели почти не разговаривала с ним. «Да», «нет» - это все, что он слышал, когда пытался заговорить с ней. Он бесцельно бродил по базе, когда она сидела в своем балке, в голову не лезла никакая геология, ему не хотелось разговаривать с Николаем. Он стал молчалив и большую часть свободного времени проводил за разговорами с Севой Сиротиным. А Сева, найдя слушателя, без конца рассказывал ему о своих прошлых полевых сезонах, об обнаруженных геологами управления россыпях золота. Костылев слушал и слушал, и чем больше он узнавал от Севы, тем все настойчивее в его сознании билась мысль, что медь, которую они здесь ищут, никому в этой Якутии не нужна. Тут все живет только золотом. Под золото государство дает деньги геологам, ради золота заключенные строят здесь Магаданскую трассу, и трасса эта должна связать богатейшую золотоносную провинцию Колымы с речным портом Хандыга на берегу Алдана. Со временем  эта трасса станет единственной на всю Восточную Якутию магистралью, которая протянется от Хандыги до Магадана. И хоть строится она на костях заключенных – все же это великая стройка. А мы тут какую-то медь ищем… И Таня совсем не глядит на него… И все этот Балашов, черт бы его побрал!
Костылев в мыслях перенесся в то время, когда они закончили институт. Ведь у него была возможность остаться в Москве, и ему совсем не хотелось ехать в Якутию. Но Таня, когда  в институтском комитете комсомола им предложили работать в  новом геологическом управлении, твердо решила ехать. Костылев понимал, что если она уедет, он больше никогда ее не увидит. И согласился ехать тоже. Танин отец, профессор, доктор геолого-минералогических наук Василий Григорьевич Озерцов, многие годы провел в геологических экспедициях на Севере. Он неохотно отпускал дочь в этот край геологов и заключенных. Отпустил только, поручив ее Балашову, в котором видел будущего зятя – надежного и достойного. Это обижало Костылева, он не хотел сдаваться и решил доказать всем, что и он тоже чего-то стоит, чего не видит этот старик. Он-то видел, как Таня иногда поглядывала на него. Он всем своим существом чувствовал в этом взгляде что-то обещающее, чего до конца еще не мог понять, но за этим взглядом он пошел бы на край света.
Сначала все складывалось хорошо, потом эта необъяснимая размолвка, и вот теперь она уходит в заход с Николаем. И это после всего, что было между ними. В Сашке бушевал огонь ревности, обиды и… ненависти.
Костылев не стал дожидаться, когда ребята соберутся, хотя несколько километров им было по пути. Он хмуро пожелал им удачи и ушел в маршрут. Сева повел свою бригаду горнорабочих делать очередную расчистку по рудным развалам. В последнем маршруте Саша Костылев обнаружил еще одну жилу эпидота с самородной медью и  утверждал, что только в этих жилах могла сформироваться богатая руда, признаки которой в виде крупных самородков находили в ручье.

Николай показал Тане Озерцовой на карте, где нужно стать лагерем, сказав, что придет туда лишь к вечеру. По ходу он сделает маршрут по соседнему водоразделу и затем спустится вниз на стоянку.
Колесник со связкой груженых лошадей двинулся вверх по долине ручья Медный. Девушки пошли следом за ним.
Николай, пройдя несколько километров по ручью Медный, ушел по распадку на юг. Он поднялся на водораздел и по гребню горы шел на восток. Толща зеленых базальтовых конгломератов и песчаников, каких он еще не встречал в этом районе, поразила его. У него уже сложилось представление о том, что эта территория представляла когда-то неглубокий морской бассейн. В некоторые периоды существования этого бассейна происходило многократное подводное излияние базальтовых лав, сформировавшее покровы мощностью до 200-700 м. Но такие базальтовые конгломераты он видел впервые. Хорошо окатанные валуны и гальки зеленых базальтов складывались в пласты пород мощностью до 20 метров, между ними залегали песчаники с крупной косой слоистостью, какая бывает в дельтах крупных  рек и в прибрежно-морской прибойной зоне. «Так, значит, базальты выводились на поверхность и размывались! - радостно думал Николай. – И если в базальтах была самородная медь, то она могла переотложиться в эти породы. И значит, можно найти здесь и осадочный тип медных руд. Искать надо не только в базальтах. Тут могут быть и медистые песчаники».
После тщательных многочасовых поисков  Николай все-таки обнаружил медную руду в песчаниках. Трехметровый пласт был, как пирог сиропом, пропитан тонкой вкрапленностью медных минералов: халькопиритом, халькозином и борнитом. Николай радовался, как ребенок, поймавший крупную рыбу. Проб набрал столько, что еле взвалил на себя наполненный ими рюкзак.
 Дальнейший путь по водоразделу был тяжелым и долгим. Спуск – подъем, спуск – подъем. Рюкзак тяжелел с каждым километром, и Николай уже не раз вспомнил рассказ Колесника про казака, купившего пуд соли. Стояла жара, нестерпимо хотелось пить, пот застилал лицо, и на губах выступала соль. На каменистом гребне водораздела найти воду не было никакой возможности. А далеко внизу, извиваясь в долине, блестел на солнце ручей, ветер доносил обрывки шума воды.
Балашов устало брел по водоразделу, не раз садился отдыхать, после чего рюкзак становился совершенно неподъемным. Николай сидя надевал на плечи лямки рюкзака, становился на четвереньки, опираясь на геологический молоток, тяжело вставал на ноги и шел дальше. Черные известняки под его ногами были сплошь «набиты» древними окаменевшими кораллами. Они белыми ветвистыми шарами выделялись на черном фоне пород. Николай представлял себе то давнее море, плескавшееся здесь 380 млн. лет назад, как его дно быстро опускалось в пучину, засыпалось сносимыми с берегов осадками – кораллы даже не успевали разрушаться, «заживо» хоронились под слоем илов. И теперь древние окаменевшие кораллы торчали из горных пород и валялись на склонах. «Так вот откуда вас несет в реку», - заговорил с ними Николай. Он часто встречал в ручье Медном хорошо окатанные гальки и валуны этих кораллов и теперь нашел их местонахождение, взял образцы для определения их возраста. Рюкзак тяжелел с каждым десятком метров.
«Белые доломиты, - отметил Николай, - это те породы, что были между вторым и третьим  покровами базальтов на ручье Столбовом. А вон и базальты впереди. Это должен быть третий меденосный покров».

Базальты встали стеной на пути геолога, возвышаясь над ним  на сотни метров. Лезть с таким рюкзаком по скалам было невозможно, но там, за гребнем, в долине была их стоянка. «Колесник с девчатами, наверно, уже и палатку поставили, ждут меня», - подумал Николай.
Жажда становилась нестерпимой. Вдоль скального уступа у подножия базальтового покрова Николай стал спускаться в долину ручья. Это был боковой приток Медного, который уводил его еще дальше от стоянки, но выхода не было. Около скал он обнаружил звериную тропу и пошел по ней вниз. Уже на середине склона из зарослей кедрового стланника навстречу ему вышел рогатый северный олень. Он поднимался по тропе вверх, но, увидев человека, остановился и ринулся в кусты. В кустах мелькала его высокоподнятая голова с рогами в мягкой пушистой шерстке. В то же время со скал посыпались камни. Николай посмотрел вверх и увидел темно-бурую спину медведя. Зверь, как опытный скалолаз, легко и быстро поднимался по почти отвесной стене базальтов, влез на уступ, оглянулся и скрылся. «Бойся, бойся, - усмехнулся Николай, - теперь тебе надо бояться. Не пожалею!» - пригрозил он медведю, чтобы сбить налетевшую напряженную волну беспокойства. Ведь он шел в сплошных зарослях кустарника, где мог бы стать легкой добычей зверя.
Впереди уже виднелся ручей, сверкая на солнце кристально-чистой холодной водой. Спустившись в распадок, Николай, весь мокрый от соленого жгучего пота, сбросил с себя рюкзак  и, снимая на ходу куртку, бросился к ручью. Лег на берег и, припав губами к воде, стал пить. После третьего глотка ледяная вода сдавила виски. Он отдышался, пил снова, пережидая подступающую к вискам ломоту, потом лежал, блаженно зажмурив глаза, и вдруг услышал:
«Чап-чап-чап».
В лицо полетели брызги. Николай замер, открыл глаза: прямо перед ним по воде шел северный олень. Он шел, опустив голову, словно о чем-то задумавшись, и совсем не замечал человека, только копыта били по воде: «Чап-чап-чап».
- Ну ты даешь, приятель! – усмехнулся Николай, и бессильно остался лежать у воды.
Утолив жажду, он поднялся, снял с себя одежду и искупался, плескаясь и охая от обжигающих ледяных брызг.
Уходя вниз по долине ручья, Николай заметил на песчаном берегу отчетливый свежий след сапога. «Наших здесь не должно быть, - с тревогой подумал он. – Неужели беглые?» Эта мысль обожгла похлеще ледяной воды. Он забыл и о тяжести рюкзака, и о геологии, несся вперед, как обезумевший от боли раненый зверь, а в голове настойчиво стучало: «Таня, Танечка, только бы ты была жива!»
Когда Балашов издали увидел белую палатку, спутанных лошадей, Колесника и двух девушек возле костра, он успокоился, сбросил с себя рюкзак и налегке, пристально вглядываясь во все стороны, пошел к стоянке.
- Вы, действительно, ничего не видели? - переспросил он Таню.
- Нет, Коля, не видели, - Озерцова никак не могла  понять, почему его это так беспокоит.
А Николай еще несколько раз пересек долину ручья, стараясь обнаружить увиденный им след сапога. Следов не было. Колесник сходил за рюкзаком Балашова.
- И вы не ходили вверх по тому ручью? – спросил Николай.
- Нет. Но почему ты спрашиваешь? – удивлялась Озерцова.
- Я видел там след человека. Совсем свежий, - сказал Николай. Он беспокойно посмотрел на Таню. – Будь очень осторожна, Танюша. Надо быть ко всему готовым. Возможно, это след беглеца из лагеря. Они опаснее любого зверя будут.
- Прежде чем уйти на базу, я погуляю здесь по долине, - сказал Колесник.
Он вскочил на Буяна, ухватившись за его гриву, тронул коня ногами и  умчался вверх по ручью. Вернулся Колесник уже в сумерках белой ночи. Николай весь извелся от ожидания и  от беспокойства за него.
- Нычого, - сказал казак. - Только тот след и видел, що ты казав. Лягайтэ спать, я подижурю, а утром тоди пойиду на базу.
Ночь прошла спокойно, и утром Колесник со связкой лошадей ушел на базу.
- За нами приедешь через пять дней, - провожая, сказал ему Николай. – И будьте там осторожны.
Колесник согласно кивнул.
Отпускать девушек в маршрут одних Балашов побоялся, они пошли втроем. Обернувшись, Николай оглядел их стоянку: белая, выгоревшая под солнцем палатка, на сучке лиственницы Танино полотенце, у потухшего костра трехлитровый жестяной котелок с остатками супа. Он повернулся и пошел догонять своих спутниц, которые уже поднимались по склону горы к базальтовому покрову.
Красное задымленное солнце нещадно жгло. Стук геологических молотков казался каким-то не реальным, он гас в воздухе, относимый палящим ветром. Геологи исследовали меденосный покров. Куски базальтов с толстыми прожилками самородной меди Николай увидел сразу. Словно боясь обмануться, не решался подойти к ним. Он не торопился, но сердце радостно стучало в груди: руда найдена! Это были темно-зеленые, почти черные базальты, пронизанные еще более черными ветвящимися прожилками самородной меди. Она была почти не видна с поверхности. Только малахитовые пленки ярко-зеленого цвета выдавали медную руду. Выше этих развалов медных руд Таня обнаружила лавовый поток с густой вкрапленностью самородной меди.
- Коля, иди сюда скорее, - радостно прокричала она. – Мы нашли руду!
- Я тоже, - довольный удачей, ответил Николай.
День прошел в счастливом и радостном ощущении открытия. Только когда они, тяжело нагруженные рудными пробами и образцами, стали спускаться с горы, Николай беспокойно глянул на видневшуюся в долине палатку. «Все нормально, - сказал он себе, -  без паники!» Они шли прямо к палатке. Все было тихо, спокойно, он уже видел колышущееся на ветру Танино полотенце, подошел к костру и… вздрогнул, увидев валяющийся на земле котелок. Тот был прострелен насквозь. Супа в нем не было.
Николай достал пистолет, подал девушкам сигнал «Стоять!», внимательно осмотрел все вокруг. Было тихо. Только ручей шумел на перекатах. Балашов поднял котелок и осмотрел его: дырки были округлые и сквозные. Он вспомнил продырявленные им из пистолета банки из-под консервов, они выглядели так же. «Значит, они здесь были, - подумал Николай, - съели наш суп, постреляли в котелок и ушли. Что за ерунда?» Он осторожно стал обходить палатку. Вход и боковые окна были закрыты, но он помнил, что заднее окно оставил не задернутым брезентовым пологом. Стараясь не шуметь, он обошел палатку. Задняя ее стенка  была разрезана сверху донизу. Прямая линия разреза не оставляла сомнений, что была сделана ножом. В проеме разреза Николай увидел, что палатка была пуста. Он заглянул вовнутрь, чертыхнулся и вышел из палатки через «переднюю дверь». Сунул пистолет в кобуру и, улыбаясь, пошел к девчатам. Озерцова, с револьвером в руках, серьезно смотрела на Николая, Юлька стояла рядом. Балашов подошел к ним, поднял котелок, едва сдерживая улыбку, удивленно рассматривал дыры в нем.
- Что, Коля? – спросила Озерцова. – Пуль они, по-видимому, не пожалели. А мы даже выстрелов не слышали.
- Это медведь к нам, девочки, приходил. Тебе, Юля, не повезло, - едва сдерживая смех, сказал Николай. - На твоем спальном мешке медведь оставил автограф.
Девушки подошли к палатке, просунули головы внутрь, посмотрели друг на друга и захохотали, что было сил: на  Юлькином спальном мешке, словно брусничное варенье, была навалена огромная куча медвежьего помета.
Солнце садилось за горы, затихала тайга, а трое молодых людей, упав на поляну, хохотали и хохотали, вспоминая и радость сегодняшнего открытия, и страх перед неизвестными преступниками. Напряженные нервы и натруженное тело находили успокоение в этом смехе. Обессиленные, они лежали и смотрели в небо, и каждый думал только ему известные думы.


Ночью Балашов долго не мог уснуть. Таня лежала рядом в своем спальном мешке, смотрела на него большими черными от полумрака глазами и молчала. Подвинувшись к ней поближе, Николай поцеловал ее в щеку, она робко ответила ему своими губами и он, осмелившись, нашел их. Поцелуй был долгим и сладким. Ее губы были податливо нежными и сочными, как черешни. Утомленная и счастливая, Таня погрузилась в сон, а он еще долго ворочался в своем спальнике, думал о ней, о геологии района, о найденной руде, о лагерях с заключенными, о подстерегающей их повсюду опасности, пока эти мысли, смешавшись в один хаотический рой, не затуманили его голову, и он уснул.

Утренняя горная прохлада свежила лицо, в спальном мешке было тепло и уютно, не хотелось покидать его. Поднявшееся солнце осветило палатку, и Николай выбрался наружу. Девушки еще спали. Он умылся в ручье, разжег костер, зазвенел посудой. Таня и Юлька, поеживаясь от утренней свежести, вышли из палатки и пошли вниз по ручью умываться. Когда они вернулись, Николай уже приготовил чай, разогрел на костре две банки тушенки. Они молча завтракали. По вдруг округлившимся Юлькиным глазам Николай понял, что за его спиной что-то происходит. Он медленно оглянулся и в двадцати метрах от себя увидел медведя. Большой, черно-бурый, с белесым воротником на шее, он стоял на задних лапах и, не глядя на людей, вылизывал шерсть на груди. Всем своим видом он показывал, что ему нет до них никакого дела, он здесь хозяин и пришел к себе домой. Николай и Таня выхватили оружие.
Стрелять в просто стоящего перед тобой зверя, не хотелось. Но Николай знал, что если сейчас ему все это спустить, завтра он придет снова, и кто знает, чем все это может закончиться.
- Ах ты, скотина такая! – вдруг выкрикнула Юлька. – У тебя еще хватает совести приходить сюда после вчерашнего?
 Медведь не обратил на ее крики никакого внимания. Он занимался своим делом, словно и не видел, и не слышал людей. Николай поспешно выстрелил и промазал. Медведь бросился в сторону, перебежал ручей и помчался вверх по склону горы. Только добежав до середины склона, он оглянулся и затем медленно побрел вверх.
- Ну ничего не боится, паразит! – возмущалась Юлька. – А хорошо, что вы его не убили, Николай Николаевич, - с улыбкой добавила она.- Такой красавец! Хоть и разбойник. А чем он плох? Только тем, что живет тут. Так он нас и не звал сюда, – рассуждала она.

 Последующие четыре дня Николай с Таней увлеченно работали, медведь их больше не беспокоил. Юлька даже выразила сожаление, что «хозяин тайги» не заходит к ним в гости.
 Геологи изучали внутреннее строение меденосного покрова базальтов. В средней части покрова выделялся лавовый поток мощностью до 40 метров. Внутри него в базальтах в свежих сколах породы была видна густая микроскопическая вкрапленность самородной меди. Но в кровле лавового потока выделялся 4-х метровый горизонт красно-бурых пузыристых лав, и в них была богатая медная руда.
- Вот это уже промышленные руды, - сказал Николай Тане. – Теперь я с уверенностью могу говорить, что мы не зря отработали этот полевой сезон. И все благодаря тебе, Танча, солнышко мое. – Ведь это ты высказала мысль, что рудные тела надо искать в пузыристых миндалекаменных  базальтах в кровле лавовых потоков. А мы с Костылем всё эпидотовые жилы искали.
Таня счастливо улыбалась, смотрела в его глаза и думала, что скоро закончится их «заход», и больше она не сможет по ночам целовать его, прижимать к своей груди его робкую большую руку и томиться в сладостном ожидании. Каждую ночь Таня ждала от него каких-то важных слов, которые все решат в их отношениях. Ждала и боялась их.
 «Нет, у него только руда на уме, - размышляла она. - Пока я дождусь от него признаний - замуж  выходить будет поздно».
  - Зато структура территории мне теперь совершенно ясна. И, значит, нам нужно проследить эти лавовые потоки по простиранию.
  «Да, инициативу надо брать в свои руки, Танек, - говорила она себе. - Я что, в конце концов, лишена права желать и выбирать себе мужчину? Юлька вон, первая подошла к Колеснику, - сам бы он никогда не осмелился, - и теперь счастливы оба. Но что он подумает обо мне, когда узнает, что он у меня не первый? – стыд огнем обжег щеки. Таня отвернулась от Николая и посмотрела вдаль. – Ах, будь, что будет! Уже ничего не изменишь. Только надо самой рассказать ему об этом. Но как?»
- И мне кажется – это рифтогенез, - закончил Николай свой монолог.
- Что? – переспросила она.
- Рифтогенез. Помнишь рифтогенную концепцию Грегори? Твой отец как-то давал нам почитать свой перевод с английского статьи Грегори о Восточно-Африканском внутриконтинентальном рифте.
- Да, что-то было такое, - рассеянно сказала Озерцова.
«Он неисправим! – подумала она. - Он любит меня и свою геологию одинаково сильно. 50 на 50 - это опасное соотношение. Так было и у моего отца. Он до сих пор не знает, что он любит больше: свою работу или маму. Мама ревновала его к бесконечным экспедициям, корила, что он не любит ее, что ему нужна только его работа. Но отец был счастлив по-настоящему, когда у него были и мама, и работа. Он уезжал в свои экспедиции на Север и, словно, забывал о своей семье, а возвращался таким, словно не мог прожить без них и дня. Зима проходила в счастливых  минутах и днях их совместной жизни, а к весне отец опять становился каким-то чужим, задумчивым, его с нами, как будто, уже и не было. Он был там, на своем Севере, со своей любовницей - Геологией. Мать не могла простить ему это. И срывалась. Она была красива, притягательна и, пока отец был в экспедициях, у нее появлялся мужчина. Возвращаясь домой, отец сразу чувствовал это. Холодок отчуждения таял очень медленно, но все же таял. А я никогда не отпущу Николая в поле одного. Я всегда буду с ним. И в радости, и в горе. Я люблю его!»

Вскоре за ними приехал Колесник и перевез их на базу. Костылев встречал их на краю базы. Он стоял на берегу реки, засунув руки в карманы брюк, и вглядывался в лица Николая и Тани, идущих по тропе. Он лишь мельком глянул на Юльку, поздоровался и снова смотрел на приближающихся друзей. Они казались счастливыми. Он сумрачно пожал руку подошедшему Балашову и повернулся к  Тане.
- Здравствуй, Саша, - сказала она и прошла мимо.
Костылев потемнел.
«Эх, Таня, Таня… «Я рожден с душой кипучею, как лава. Покуда не растопится – тверда она, как камень. Но плоха та забава – с ее потоком встретиться. Тогда… Тогда не ожидай прощенья. Закона я на месть свою не призову, а сам, без слез и сожаленья, две наши жизни разорву», - всплыли в памяти слова Арбенина из лермонтовского «Маскарада».
Пока Тани и Николая не было на базе, Сашка испытал все муки ада. Ревность жгла его душу, и он не раз вспоминал эти слова. Он жаждал мести.  В эти минуты он даже желал смерти своего друга. Чтобы как-то охладить себя от этих мыслей, он ринулся в тайгу.


Костылев не сразу понял, что за человек появился перед ним.
- Стой, хлопец, ты кто такой?
- Геолог, - машинально ответил Сашка.
Все его мрачные и горестные мысли тут же улетучились. Перед ним стоял заключенный в серой рваной одежде, осунувшийся, заросший густой бородой. Это был мужчина лет сорока с голодным взглядом затравленных, но все же не злых глаз. В руке у него виднелось широкое лезвие самодельного ножа, на кулаке отчетливо синела наколка – большая звезда. «Беглый», - понял Сашка.
- Пожрать есть что-нибудь? – спросил беглый, неотрывно глядя на Костылева.
- Нет.
- Что ж ты так по тайге шлындаешь, парень? Без жратвы, без оружия…
Только тут Сашка понял, что он, действительно, безоружный. Свой охотничий нож он оружием не считал, но все же вытащил его из ножен. Они стояли в пяти метрах друг от друга.  Беглый заключенный был обессилен скитаниями по тайге. Без еды, не зная местности, он просто шел на запад, потому что из этих гор только на западе есть выход к далекой реке Алдан, вдоль которой можно уйти на юг к Дальневосточной железной дороге.
- Не бойся, не трону, - сказал беглый и сел, положив нож рядом. – Садись, поговорим хоть, - он устало посмотрел на Костылева. – Да не смотри на меня так. Человек я. Николай Семенько. От Оймякона иду, с Магаданской трассы. Три недели уже. Да не стой ты, как вкопанный, не съем я тебя, даже если бы хотел. Садись!
Беглый откинулся на спину, прислонившись к стволу дерева.
- Что делаешь тут?
- Медь ищем.
- Нашли?
- Нашли, - как завороженный, отвечал Сашка.
Он смотрел на этого человека и ему вспоминались бежавшие из немецких лагерей военнопленные солдаты, которых он видел в кино. Этот человек выглядел точно так же. Он устало и, казалось, безучастно смотрел на Сашку.
- Ну, сбежал я, сбежал, - сказал он, - а что, надо было ждать, когда пристрелят и под трассу закопают? – Он помолчал. – Ты знаешь, браток, что это такое, когда ты в атаку  идешь, спереди тебя немцы из пулеметов кроют, а сзади наши энкэвэдэшники из автоматов вперед гонят. Друга моего один гад краснопогонный у меня на глазах пристрелил и еще добил в голову из пистолета. Так я его из автомата всего изрешетил, стрелял, пока патроны не кончились. Тогда комбат за меня заступился, не расстреляли  «без суда и следствия», а только 25 лет лагерей дали. Тут еще десяток добавили. Столько не живут, браток, сколько я имею. Сколько ж можно под стволами изо дня в день ходить? Главное - просвета впереди нет, только смерть. Так хоть на воле ее принять.
- Не добежишь ты, дядька, - сказал Сашка.
Он немного успокоился и увидел вдруг в этом беглом заключенном Человека.
– Трасса тут неподалеку строится Томпонская, слышал, наверно? Лагерь на лагере стоит. «Охотники на беглых» снуют повсюду.
- Знаю. Ты мне скажи лучше, как выбраться отсюда, плутаю в горах, как слепой. Да, может, жратвы дашь на дорогу, а то я уже, как медведь, мышей жру. Да и их много не накопаешь. Ноги не тянут уже.
- База тут у нас в нескольких километрах ниже по ручью. Там лучше не показывайся. Народу много – начальник вынужден будет доложить о тебе. Обойдешь базу вдоль правого склона горы - там тебя не видно будет. Выйдешь к реке и подождешь меня там. Я принесу еды.
- Хорошо, браток. Иди. Я следом чуть позже, - сказал  беглый.

Костылев вернулся на базу, собрал полный рюкзак продуктов: соленое мясо, консервы, хлеб, соль, спички. Взял карабин и, никому ничего не сказав, ушел.
- Ты куда, Саня? – крикнул ему вслед Николай.
- Приду сейчас.
 Беглого нигде не было видно. Костылев разжег костер и забросал его мхом. Повалил густой дым. Вскоре из кустов вышел человек и пошел к нему. Костылев отступил от рюкзака в сторону, передернул затвор карабина и направил ствол на беглого.
- Правильно делаешь. Нашему брату доверять нельзя. Даже у меня, грешным делом, были мысли добыть твой карабин.
- Иди вниз по ручью. Перейдешь трассу, – до нее километров десять, - а там река Томпо. По ней дойдешь до Алдана, ну и вверх по течению топай. Может, и доберешься.
- Спасибо, браток, - беглый сглотнул слюну. – Ну, иди, иди. Терпенья нет, как жрать хочется. Не жди, когда я, как собака, на еду наброшусь.
Он отвернулся, и Костылев быстро зашагал прочь. Смутные чувства были у него в душе, но он был благодарен этому человеку за то, что тот помог ему забыть о своем горе. «А горе ли это? - спросил он себя. – Надо спросить у Юльки, что это за песню она пела: «Кто не знает любви, тот и горя не знает». Только звучит это на каком-то хохляцком языке.
               

          
 Костылев зашел в свою избу, повесил карабин на стену. Николай молча смотрел на него. Он ждал, что скажет Сашка, чувствовал, что-то произошло.
- Тебе не кажется, что нам  надо поговорить? – спросил Николай.
- Кажется.
- Ну, так что случилось?
- Ты знаешь, что я люблю Таню, что только ради нее я поехал сюда?
- Знаю.
- Так вот, я хочу тебе сказать, что я был с ней. И она не была против. А теперь не хочет видеть меня и даже разговаривать со мной не хочет. И в этом виноват ты.
Костылев говорил и говорил, ходил по комнате, размахивал руками, но Николай не слышал его, в голове не укладывалось сказанное Сашкой. Да, они были соперниками в любви, но сразу договорились, что выбирать будет Таня, и тогда уж без обид…
- Я не могу в это поверить! – сказал он.
- Можешь ты или нет – мне наплевать, - выкрикнул Костылев, - но это так.
Николай смотрел на друга и желваки ходили на его скулах. Чувство гнева, неверия услышанному закипало в нем. Хотелось, что есть силы, ударить его, убить...
Он вышел из избы и пошел к избушке Озерцовой. Что творилось в его душе! Она перевернулась! Ему казалось, что он идет к краю пропасти и сейчас полетит вниз. Но он шел. Безысходная мука наполнила болью сердце. «Как? Как могла она? Она целовала его по ночам, говорила о своей любви, а сама…».
Балашов постучал, не дожидаясь ответа, открыл дверь избушки и вошел внутрь. Радостный взгляд Тани мгновенно сменился испугом, когда она посмотрела на него: «Он все знает! Костылев все рассказал ему!»
- Это правда? – спросил Николай.
Таня не могла поднять на него глаз. Ее плечи, руки опустились, как плети. Девушка обреченно едва слышно выдохнула:
 - Да.
Те несколько секунд, что Николай молча смотрел на нее, показались обоим вечностью, тяжелой и безысходной.
- Ты любишь его?
Она отрицательно покачала головой:
- Нет.
- Почему же тогда? Скажи мне, почему?
- Не знаю. Так получилось. Мне кажется, тогда я еще не знала, что люблю только тебя. Прости!
- Почему ты сама не рассказала мне об этом?
- Я не смогла. Я была так счастлива с тобой…и так боялась потерять тебя … А теперь что ж… Пусть твоя нелюбовь будет моей расплатой за грех.
Николай подошел к девушке, поднял ладонями ее лицо. Она не могла смотреть на него. Из ее закрытых глаз текли слезы. Вся она онемела, стояла, как каменная.
- Ты  будешь моей женой? – наконец спросил он.
Таня разрыдалась.
- Не плачь, не плачь! – он крепко прижал ее к себе. - Я тебя никому не отдам.


- Мы с Таней решили пожениться, Костыль, - сказал Балашов, вернувшись в избу. – Что было, то было – быльем поросло. Если можешь – оставайся нам другом. Нет – уезжай отсюда.
- Поживем – увидим, - буркнул Костылев.
Он лежал на нарах, уставившись в потолок, и весь остаток дня промолчал. Ему казалось, что жизнь кончилась.



Стараясь забыться, Балашов день за днем уходил в маршруты. Но спасения не было. Его мысли вновь и вновь возвращались к тем ночам в «заходе», когда он лежал рядом с Таней, они целовались, она страстно шептала ему о любви. И это тогда, когда она уже была с Костылевым! Мысли превращались в сплошной кошмар, он старался убежать от них, уходя с головой в работу. Рядом с Таней он ничем не выдавал своих мыслей, ведь он обещал ей никогда не вспоминать об этом. Но стоило остаться одному, как обида начинала грызть душу. Вот и сейчас, поднимаясь маршрутом в гору, он довел себя почти до отчаяния, и только раскатистый удар грома над головой отвлек его от мучительных раздумий.
Николай глянул на небо. Прямо на него надвигалась черная грозовая туча. Дождь темной стеной закрывал горы. Николай стал оглядываться по сторонам, ища, где бы укрыться от дождя. Склон горы был совершенно голый, каменистый. Редкие кусты кедрового стланика виднелись только на вершине горы. Там же стояла и огромная вековая лиственница. Она широко раскинула свои разлапистые ветви, и там можно было укрыться.
До вершины было метров двести, и Николай помчался вверх, что было сил. Ослепительный блеск молнии и резкий удар грома остановили его, и тут же на него обрушился ливневый  шквал дождя. Усевшись на камни и накрыв голову рюкзаком, Балашов переждал дождь. Затем, не спеша, побрел к вершине горы. Поднявшись, он не увидел там дерева.
«Куда же подевалась моя лиственница?» - удивился Николай, оглядываясь по сторонам.
И тогда он увидел среди кустов кедрового стланика изуродованный остроконечный обрубок ствола огромной лиственницы. Она, словно, была срублена ударом чудовищного оружия. Далеко внизу  на склоне горы виднелся ее упавший ствол с обломанными ветками.
«Да это же молния срубила мою лиственницу!» - поразила Николая догадка. - И жив я сейчас только потому, что не успел добежать до нее».
- Спасибо тебе, Господи! – вслух сказал он.
Вспомнил свои мысли о Тане и тут же отбросил их прочь. «Все! Хватит! – сказал он себе, - даже Бог предупредил меня об этом. Хватит!»
- Так, что тут у нас под ногами? Базальты, базальты, базальты
Разговаривая сам с собой, Балашов шел по водоразделу. Кусты стланика были сплошь в водяных каплях, и Николаю приходилось лавировать между ними.
– А вот и красные песчаники, конгломераты, алевролиты. Метров пятьдесят. И снова базальты. Да это уже другой покров что ли? Третий покров я миновал, а теперь что, четвертый?
Мощность покрова достигла 400 метров, и всюду в развалах базальтовых глыб встречалась самородная медь.
- Вот это да! – восхищался Николай. – А вот опять красноцветные породы, и снова базальты. Пятый покров? Нет! Не может быть!
Он так увлекся их  изучением, что совсем забыл о Тане. Работа поглотила все его мысли.



Николай возвращался из маршрута, подгоняемый вновь надвигающейся грозой. Серый мрак дождя уже скрыл верховья ручья Медный. Мутная вода заполняла ручей и заметно прибывала. Все в тайге замерло, спряталось, ожидая бурю. И она пришла. Шквальный ветер налетел внезапно, зашумел в вершинах деревьев, раскачивая их. Ветер был теплым, его гнала вниз стена приближающегося дождя. Николай понял, что ему не успеть дойти до базы, но и останавливаться нельзя – поднимется вода в  реке, тогда у нигде не перейдешь его. Унесет.
Под проливным дождем вернулся он на базу. Все уже были там. Они заблаговременно спустились со своих вершин, увидев надвигающуюся с северо-востока непогоду.
- Зря ты, Коля, изводишь себя, - сказал Костылев другу, когда тот, чертыхаясь, стягивал с себя  прилипшую к телу мокрую одежду. - Может, если бы у нас с ней ничего и не было, она бы так и не поняла, что любит только тебя.
- Это она тебе  сказала? – спросил Николай, даже не глянув на Сашку.
- Нет, сам додумался.
- Я никогда не хочу говорить об этом, слышишь? Никогда!
- Ты бы сходил к ней. На нее больно смотреть. Сама не своя ходит, глаз от земли не поднимает. Словно смерти ждет.
Николай промолчал.


Пришла пора летних дождей, о которых говорил Колесник. Серая пелена облаков и сыплющегося с них дождя закрыла все вокруг. База геологов замерла, все сидели в своих жилищах. Тянулся из печных труб дым, было тихо, и только Юлька без устали хлопотала на кухне под навесом. Аппетит от непогоды и вынужденного безделья ни у кого не пропал, а  только усилился.
- Эй, мужики, ужинать! – звонко прокричала Юлька и, не дожидаясь пока кто-нибудь из них  выйдет под дождь, пригнувшись от дождя, побежала к своей избушке.
Таня даже не шелохнулась, когда Юлька вошла, неподвижно лежала на своем спальном мешке и глядела в потолок.
- Пойдем, поужинаем, Тань! Я гуляш вкусный приготовила, - сказала Юлька.
- Не хочется, - безучастно ответила  девушка.
Юлька вздохнула и села рядом с ней. Погладила по руке.
- Спой что-нибудь, Юля.
- А что?
- Что-нибудь. Вы же с казаком поете, я слышала.
После недолгого молчания Юлька тихонько запела:

«Цвитэ тэрэн, цвитэ рясно, та й цвит опадае.
Хто з любовью нэ знаеться - той горя нэ знае.

А я молода дивчина, горюшко зазнала.
Вэчэрочек – нэ дойила, нички – нэ доспала.

Ой, вы, очи, мои очи, що ж вы наробылы?
Уси люды обмыналы, а вы полюбылы!

Цвитэ тэрэн, цвитэ рясно, та й цвит опадае.
Хто з любовью нэ знаеться, той горя нэ знае».

Юлька глянула на Таню. По щекам девушки текли слезы.
- Почему все песни такие горестные вы поете? – спросила Таня. - Я часто слышала их из вашей палатки, и всегда мелодии песен такие грустные, что плакать хочется.
- Я тоже спросила Сашка об этом, и он мне ответил: «Какая доля, такие и песни». Нет, не так, - спохватилась она. - «Яка доля, таки и письни». Та нэ мучься, дивчинко, - копируя казака, сказала она, улыбнувшись. – Есть парни, которые настойчиво добиваются своего, а есть и другие, которые любят и ждут, что любимая подарит ему себя. Как подарок отдаст, когда сама этого захочет, когда поймет, что принадлежит только ему. И тогда он с благодарностью примет этот подарок.
- Откуда ты знаешь, Юля?
- Был у меня такой мальчик, нежный, робкий, прожить без меня не мог и дня. Да только досталась я не ему, - тяжко вздохнула Юлька, -  а охраннику, который меня, как суку последнюю, изнасиловал. Да что об этом говорить, дорогая ты моя! Улыбнись своему казаку и иди за ним! Иди, не отступай, пока не погонит прочь.
- Пойдем, Юля, ужинать. Что-то я проголодалась. Да и за казаком моим дюже сильно соскучилась, - улыбнулась Таня. – Или сейчас, или никогда! - решительно сказала она и вышла из избушки.

Мужчины сидели на кухне за столом и  молча ели гуляш с гречневой кашей. Таня положила себе в миску немного мяса и каши, подошла к Николаю, сидевшему между Севой и Колесником.
- Подвинься, дядя Саша, я рядом с Колей посидеть хочу.
Казак послушно отодвинулся. Николай почувствовал, что Таня села  к нему слишком близко. Усаживаясь поудобнее, она плотно прижалась бедром к его ноге. Таня заметила, что все сидящие за столом обратили на это внимание, но никто и виду не подал. Саша Костылев неотрывно смотрел в свою уже пустую миску и не мог оторвать от не глаз.
- Ты чем занят, Коля? Даже не заходишь, а я уже соскучилась по тебе, - громко сказала Таня и улыбнулась.
- Подружку себе нашел, - отшутился Николай, - покоя не дает, оторваться от нее не могу, даже голова болит от мыслей о ней.
- Как зовут-то подружку твою, Коля? – Озерцова подхватила  его шутливый тон.
- Геология! - мечтательно ответил Балашов.
- А я, Коля, не смогу ее заменить? Аль не подхожу тебе? – с шутливой наивностью спросила девушка.
Все сидящие за столом молча наблюдали этот спектакль. Сева с Колесником весело улыбались, вольные рабочие откровенно уставились на них, ожидая продолжения, Юлька тревожно замерла,  а Костылев словно окаменел.
Николай, улыбнувшись, отодвинулся от девушки, изучающе оглядел ее всю.
- Подходишь, - рассмеялся он, обнял за талию и притянул к себе.
За столом все, кроме Костылева, весело захохотали.
- Все, пропал, казак, - смеялся  Колесник. – Обуздала тебя дивчина.
А Николай был счастлив. Словно непомерная тяжесть свалилась с его плеч. Он улыбался, глядя на окружавших его людей, и, впервые за много дней, смеялся вместе со всеми.
- «Ой, дивчино, шумыть гай, кого любыш – вы-ы-бырай!» – вдруг каким-то шутливым басом запел Колесник.
- «Нехай шумыть, ще й  гудэ, кого люблю – мий будэ, мий будэ!» – тут же подхватила Юлька.
- «Ой, дивчино, сэрдцэ мое, чи ты пидэшь за мэнэ?» – с удалой веселостью выводил Сашко.
- «Нэ пиду я за тэбэ, нэма хаты у тэбэ», - пела Юлька, улыбаясь, и смотрела на своего казака.
- «Пидэм, сэрдцэ, в чужую, покы свою збудую», - просительно басил казак, изображая сватовство.
Юлька подошла к нему сзади, обняла за плечи.
- «Поставь хату з лободы, а в чужую нэ вэды, нэ вэды.
Чужа хата такая, як свэкруха лыхая - лыхая.
Хочь нэ лае, так бурчить, а все ж вона нэ мовчить».

Николай захлопал в ладоши, Таня тут же поддержала его и тогда дружно захлопали все, даже зэки, забыв свои обиды, улыбались.
- Ну и Юля! - восхищался Николай. - Ну и молодец!
- Я песни с детства петь любила, Николай Николаевич, а тут мой казак меня своим песням научил, - ответила она и поглядела на Колесника счастливыми глазами. И никто не мог понять, шутили они в своей песне или нет.



Дожди стали холодными, часто шли с градом и снегом. Ветер гнал с севера тяжелые серые тучи.  Палатки, наполняемые ветром, надувались, хлопали брезентом. Ночи стали темными и холодными.
Однажды Николай проснулся утром от необычной тишины, не было слышно даже шума ручья. Он вышел из избы и зажмурился от ослепившей его белизны. Вокруг была зима. Снег сверкал на солнце, в сине-морозном небе – ни облачка, деревья вокруг тяжело опустили нагруженные снегом ветви.
«Вот это лето! - усмехнулся Николай.- Настоящее северное лето!  Конец июля. А может, лето уже кончилось, и наступила зима?»
Балашов слепил снежок и запустил им в избушку, где жили Таня с Юлькой.
- Вставайте, засони! – прокричал он. – Бабу снежную лепить будем!
Он подошел к избушке, постучался. Никто не ответил. Николай заглянул внутрь: девушки лежали в своих спальных мешках, закутавшись в них с головой. В избе стоял такой же холод, как и снаружи. Николай растопил печку и оставил девушек дожидаться, пока тепло жилище наполнит.
Через четыре часа летнее солнце сожгло весь снег. Ручей бушевал от переполнявшей его талой воды. Тепло, наполнившее воздух, говорило, что лето вернулось снова. Радуйтесь!



В августе дни полетели, быстрые, как птицы. Уже нельзя было задерживаться в маршрутах допоздна. Белые ночи закончились. В десять часов вечера пугающая темнота зарослей кедрового стланика заполняла всю долину ручья Медного. Медведи стали осторожны и почти не попадались на глаза, хотя следы их были повсюду. Лошади за лето отъелись, стали сильными, их короткая шерсть блестела на солнце, переливалась на наполненных силой телах.
Сева Сиротин, довольный своей работой, каждый день докладывал Николаю результаты по горным выработкам, вскрывавшим рудные тела с богатой медной рудой.
Всем было ясно, что месторождение найдено.
Но Николай не успокаивался. Он подолгу в раздумье сидел над геологической картой, смотрел на отрисованную структуру своей территории, и она ему нравилась. Он уже любил ее, знал о ней все, уточнял и расширял рисовку структуры все дальше и дальше, намечая все новые и новые маршруты. Каждый раз, уходя в намеченный маршрут, он уже знал, что там увидит, но шел, чтобы убедиться в своей правоте. Однажды, задавая Костылеву направление его маршрута, Николай сказал:
- Смотри, Саня, какой интересный тектонический блок, - он показал Костылеву на карте  косо рвущий основную структуру блок горных пород. – Сначала я думал, что это грабен – узкая структура обрушения. Теперь я уверен, что это шарнирный блок. Разломы, ограничивающие его, это не просто сбросы, это – шарниры. На севере блок опущен на 400 метров и заполнен базальтовыми лавами, на юге этот край блока на 400 метров поднят из глубины, а вот тут, посередине, сам шарнир, и амплитуда смещения – нулевая. Ты пойдешь на северный участок блока, а я - на южный. Придешь вот сюда, - он ткнул карандашом в карту, - здесь должно быть вот так…
Костылев молча выслушал его и ушел в маршрут. Вечером вернулся на базу мрачный и злой.
- Ты что, не доверяешь мне? – тут же набросился он на Николая.
- В чем дело, Саша? – Балашов непонимающе смотрел на друга.- Ты можешь спокойно объяснить?
- Какого черта я должен перехаживать твои маршруты? Ты хочешь убедиться: был ли я там  и что я там видел? Проверить меня решил? – он раздраженно швырнул свою записную книжку на стол. – На, проверяй! Я видел там то же самое, что и ты.
- Но я там не был, - ответил Николай.
- Как это не был? А откуда же ты знаешь, что там и как?
- Я только предполагал, что так должно быть. И тебя туда отправил и сам пошел в такую даль, только чтобы убедиться, что я не ошибаюсь. Я же могу и ошибаться.
- Ты, действительно, там не был? Честно?
- Нет.
- Ну, извини!
Костылев устало посмотрел на Николая и замолчал. Ему было не по себе. Он все еще не верил Балашову. «Не может такого быть, чтобы Колька вот так запросто обошел меня во всем: и в любви, и в работе, - думал он, - Черт возьми, мне бы такое никогда в голову не пришло. Я же всегда в тектонике лучше его разбирался, а сейчас…»
Таня, постучавшись, вошла к ним в избушку:
- Здравствуйте, мальчики, - она улыбалась. Что вы такие хмурые? А я вот вам гостинчики принесла.
Она положила перед ними на стол два образца базальтов с самородной медью.
- Таких у нас еще не было. Дарю на память! – сказала она. - Сегодня горняки вскрыли рудное тело вот с такими рудами. Коля, ты можешь смело доложить в управление, что геологическое задание полевого сезона выполнено. Да что с вами? – переспросила она, заметив, что они не радуются, как обычно, новой находке и сидят сумрачные, как после ссоры.
- Погрызлись немного, - ответил Костылев. – Не из-за тебя, - сразу же успокоил он ее, перехватив испуганный взгляд Тани. – Так, по работе не нашли общего языка. Я был не прав. Сдаюсь, Коля. – Он поднял вверх  руки и усмехнулся. - Мир?
- Мир! – как в прежние студенческие годы, ответил Николай, и они пожали друг другу руки.
- Ну, вот и хорошо.
 Костылев вышел.
- Коля, я жду тебя сегодня в гости. Придешь? – спросила Таня, и ее сердце сжалось в ожидании ответа.
- Приду.
- Я буду ждать тебя, - она улыбнулась ему и ушла.


Несмотря на то, что день был не банный, Таня, к удивлению всех мужчин, затопила в бане печь и натаскала воды. В задумчивости походила по полянам вокруг базы, нарвала большой букет цветов. Она собирала их медленно, по одному, как будто колдуя, любовалась каждым цветочком и складывала в букет. Принесла в избушку, поставила на столе в банку с водой. Тщательно навела порядок, собрала в баню вещи и, не приглашая с собой Юльку, ушла. Юлька, молча  наблюдавшая за ней, все поняла, тоже прибралась на своей половине  избушки и ушла в палатку  Колесника.
Таня поднялась на склон горы, нарвала веток пахучего розового рододендрона.  Его листочки пахли сладкой карамелью, пьянили, кружили голову. Затем на островах в долине ручья она наломала  охапку маленьких веточек лиственничной хвои и пошла к бане. Все она делала медленно, продумывая каждое движение, словно готовилась к чему-то очень важному в своей жизни.
Вода в ведрах на костре уже закипела. Девушка сняла их с огня, в одном заварила рододендрон, в другом лиственничную хвою. Как пришло ей это в голову, она и сама не знала. Занесла ведра в предбанник. Затем разделась и зашла в баню.
Мылась Таня медленно, словно священнодействуя, отмывала каждую клеточку своего тела. Мысли ее были спокойны, и вся она была словно в тихом, глубоком забытьи. Ощущение чистоты тела сделало ее еще более спокойной. Она занесла ведро с рододендроном и долго ополаскивала им волосы. Баня наполнилась ароматом барбариса. Затем Таня  стала омывать свое тело хвойным отваром лиственницы. Струи ароматной хвойной воды текли по ее упругому телу, она отдавалась им, и ей казалось, что она сквозь кожу впитывает в себя этот аромат хвои. Не обтирая тела, она дала ему обсохнуть, затем оделась и вернулась в свою избушку. Юльки там не было. Таня занесла в избушку ведро чистой холодной воды, присела рядом с печкой, чтобы просушить волосы. Не спеша, расчесываясь, заплела свои волосы в косу. Затем достала из вещмешка аккуратно сложенное крепдешиновое платье, – подарок отца к восемнадцатилетию, - одела его. Сиренево-розовое платье сделало ее похожей на сказочную принцессу среди этой грубой обстановки скромного полевого жилья. Из букета цветов она выбрала крупную сиреневую ромашку и заколола в волосы. «Все!» - сказала себе девушка и тут же услышала голос Николая:
- Можно?
Он вошел, немного взволнованный. Увидел Таню, красивую, спокойную, молча стоял у входа, смотрел на нее, чувствуя, как гулко бьется сердце в груди.
- Проходи, Коля, - улыбнулась она ему, - присаживайся.
Николай послушно сел напротив девушки за стол. Он не мог отвести от не глаз, он любовался ею, как чудом. Ему хотелось встать перед ней на колени и целовать ее руки, но он не шелохнулся.
- Чаю хочешь? – спросила Таня, наслаждаясь его замешательством.
- Да, неплохо бы, - выдохнул он.
Таня заварила чай с мятой. Они пили его, смотрели друг на друга и молчали.
- Я видел тебя такой красивой только на выпускном вечере, - наконец сказал Николай.
- О чем ты думал сегодня весь вечер, Коля? – спросила девушка задумчиво.
- Ты знаешь, - он, словно, ожил, - эти разломы – это серия ступенчатых сбросов. Они и сформировали структуру нашей территории. Они же являются и подводящими каналами изливавшихся базальтовых лав. Представь себе: древняя рифтовая структура грабенового типа, она вся заполнена базальтовыми потоками, разделенными осадочными породами. Я выделил четыре тектоно-магматических цикла. Каждый из них начинается с растяжения, раскола структуры и заполнения ее базальтами, затем следует опускание или обрушение структуры и формирование морского бассейна. И так в каждом цикле. Все породы этой рифтовой структуры можно объединить в одну серию и рассматривать, как рифтогенные. То, что меденосность базальтовых лав увеличивается от древних пород к молодым, - увлеченно говорил он, - свидетельствует только о длительной дифференциации магмы в глубинах земной коры, а это значит…
Таня слушала его с легкой, блуждающей по губам улыбкой.
«Он, как мой отец. Когда он говорил о своей геологии, все: и беды, и радости, и женщины - все отступало на второй план. А может так и должно быть? Может это и есть счастье, когда твой мужчина нашел себя?»
- … Вот я и думаю, сказал Николай, что эта рифтогенная структура должна быть положена в начало крупного тектоно-магматического цикла Земли, который начинался рифтогенезом, а не наоборот, как рассматривают историю развития Земли геосинклинальщики.
- «О чем это он говорил? Я все прослушала», - рассмеялась Таня.
- Чему ты смеешься? – спросил Балашов.
- Тебе. Пей чай, геолог. Он уже совсем остыл.
К кружке чая Николай так и не притронулся. Он неотрывно смотрел на нее.
Она поднялась, подошла к нему и легонько прижала его голову к своей груди. Николай обнял ее как-то всю сразу. Его сильные руки прижали ее к себе, заскользили вверх и вниз по легкой ткани платья. Он почувствовал, что кроме платья на девушке ничего нет. Упругое девичье тело издавало удивительный запах разогретой солнцем тайги. Он целовал сквозь платье ее тело и вздрагивал от прикосновений ее рук. Пьяный туман застилал его сознание, когда Таня вдруг отстранилась от него. Она зачерпнула кружкой холодной воды, отхлебнула и… прыснула ему в лицо. Николай вздрогнул от неожиданности и только потом почувствовал на лице холодную отрезвляющую влагу.
- Не теряй сознания, казак, - шутливо рассмеялась она, - а то завтра скажешь, что ничего не помнишь. Мы будем пить эту ночь медленно, по глоточку, по капельке.
Таня подошла к двери и закрыла ее на крючок.
- Мне хочется всю тебя расцеловать, Танек, - сказал Николай. – Я так люблю тебя, каждую клеточку твоего тела люблю. Твои глаза, губы, волосы, твои руки, твои…
Таня перехватила взгляд Николая на ее ноги.
- Ну, так в чем же дело? – лукаво спросила она.
Девушка села напротив Николая, подтянула платье чуть выше колен и протянула ему свою ножку. Словно не веря в реальность происходящего, он взял ее ножку в свои руки и стал целовать ее пальчики, щиколотку, губы скользили все выше и выше. Он опустился на колени, скользил руками по ее бедрам и целовал их. Она откинулась назад и погрузилась в сладкое небытие.
- Я твоя, вся твоя…, - шептали ее губы.

Николай проснулся, услышав легкий плеск воды. В избушке было светло, в печи потрескивали дрова.
- Доброе утро, Коля. С днем рождения тебя! – улыбаясь, сказала Таня.
 Только тогда Николай вспомнил, что было 10 августа, и у него, действительно, сегодня день рождения.
- Тебе понравился мой подарок? Мне бы хотелось, чтобы он запомнился тебе на всю жизнь.
- Не забуду. Такое не забывается! – Николай прижал ее к себе и, целуя, чувствовал, что она та реальная, ночная, от нее исходил все тот же запах хвои, солнца и любви.



Выстрел хлестко разорвал воздух на базе геологической партии. Николай, схватив пистолет, выскочил из избы.
Было холодное августовское утро. Он увидел четырех вооруженных людей в военной форме с красными погонами и синими фуражками. «НКВДэшники», - понял Николай. Они по-хозяйски расположились за столом на кухне и с мрачным видом рассматривали базу геологов. Один из них шарил по кастрюлям и ведрам, проверяя их содержимое. Маленький якут с рюкзаком в руках стоял поодаль.
Костылев с карабином в руке, также выскочил из своей избы.
- Что случилось?
- Особисты пожаловали, - тревожно ответил Николай.
- Лейтенант особого отдела Ельцов, - представился старший. - Документы, оружие – все сюда. Кто тут старший?
- Я, - ответил Балашов.
- Выполняйте! – даже не посмотрев на Николая, бросил лейтенант.
Он молча изучал документы, принесенные на проверку. Все сотрудники партии сошлись на кухне, где шло разбирательство и замерли в ожидании: что же случилось? Что будет дальше?
- Сколько заключенных работает у вас?
- Четверо.
- Все здесь? – он проверил их документы, разрешающие «вольную» работу.
- Так вот, Балашов, - лейтенант угрюмо посмотрел на Николая. - За пособничество беглым заключенным ты сам скоро окажешься в лагере и будешь эту трассу строить, – он кивнул в сторону Томпонской трассы. - Беглый четко дал нам понять, что это у вас он запасся продуктами для побега, да еще и рюкзаком на дорогу его снабдили. Якут бросил к ногам Балашова зеленый геологический рюкзак, точно такой же, какие были у них всех.
- Не было здесь никого, - твердо сказал Николай.
- Покажи, - сказал лейтенант якуту.
Тот бросился развязывать рюкзак и вытряхнул из него две человеческие кисти. Они, как деревяшки, упали на землю. На одной из них была наколка - большая синяя звезда. Все отшатнулись, Таня вскрикнула и закрыла лицо руками.
- Узнаешь? Узнаете? – рявкнул лейтенант, вглядываясь в лица.
Геологи молчали.
- Что, и из вас жилы тянуть, как из него, чтобы признались? Чего побледнел, парень? – глянул он на Костылева.
Сашка словно остолбенел. Он был не в силах оторвать взгляда от звезды на обрубке руки.
- Нам-то все это уже привычно, гражданин начальник, - спокойно сказал Колесник. – А они такого еще не видели, вот и побледнел парень.
- А ты заткнись, падла, а то догавкаешься у меня.
Лейтенант кивнул якуту, тот быстро собрал кисти в рюкзак и отошел в сторону.
- Еще раз повторяю, что рюкзак не наш, – сказал Николай. - Наличие рюкзаков можно сверить с ведомостями на их получение.
Лейтенант долго осматривал ведомости и пересчитывал рюкзаки. Когда он убедился, что все сходится, зло выматерился, и они ушли.
- Ни хрена он им не сказал, - вымолвил Колесник, - иначе бы…

- Как так получилось, что все рюкзаки оказались в наличии? – спросил Сашка Николая, когда они вернулись в избу.
- У меня один рюкзак был лишний. Мне его в поселке завскладом без ведомости дал. Пусть, говорит, на всякий случай будет. Может, мяса мне с поля привезешь.
- Мы перед ним в долгу, Коля.
- Да, Санек.



После ночных заморозков быстро пожелтели тополя. Лес запестрел пятнами их маленьких рощиц. Следом за ними пожелтели редкие рощицы берез, покраснели кустарники карликовой березки. Потянулись на юг перелетные птицы. Сезон подходил к концу. Лето и часть сентября  - это все, что было отпущено геологам суровой северной природой. А сделать хотелось еще так много. Николай смотрел на свою карту, и его тянуло вдаль, на восток, за границу его территории. «Что там? – думал он.- Эх, определить бы ширину этой рифтовой структуры да масштабы оруденения. Тогда можно было бы прогнозировать здесь крупное месторождение самородной меди».
Николай поделился своими мыслями с Костылевым.
- Брось ты, Коля! Чего тебе неймется?- уклончиво ответил тот. – Мы свое дело сделали. Руда найдена. Чего еще? Знаешь ведь, что лучшее – враг хорошего.
- Ты только представь себе, как мало мы еще знаем. Наша территория – это только маленькое пятнышко на карте. А что вокруг? Где границы этой рифтовой структуры?
- Да какая она рифтовая? Это же классическая орогенная структура в понимании общепринятой у нас геосинклинальной концепции. Чего тут копья ломать? Это не наше дело. Руду мы нашли - и хватит!
- Ладно, Саша, ты занимайся тут поисками, а я все же схожу еще раз в «заход» на недельку, вот сюда, - он показал на карте самые верховья ручья Медного, далеко уходящие на юго-восток.

Николай сказал Тане, что уходит на неделю в последний «заход».
- А как же я, Коля?
- Вот я и хочу спросить, - он улыбнулся, когда она подняла на него большие темно-синие глаза, - не желает ли сударыня пойти со мной?
Таня бросилась к нему на шею.
- Желает! Желает! Желает! – радостно шептала она.

Колесник навьючил на лошадей собранный для захода груз, подвел к  Николаю и Тане двух оседланных лошадей:
- Сидайтэ, они смирные, - сказал он, - и пойихалы.
- А можно мне на Буяне, дядя Саша? – набравшись смелости, спросила Таня. – Я давно мечтала об этом.
- Ни, дивчино. Цэй конь можэ тилькы попэрэду йты, а ци – тилькы за ным.

Они ушли с базы. Колесник шел впереди, мерно покачиваясь на вороном коне. Он оглянулся на своих приотставших спутников, улыбнулся и вольно запел:
«Гэй на… гэй на гори, там жнэцы жнуть.
Гэй на… гэй на гори, там жнэцы жнуть.
А попид горою яром – долыно-о-ою
Козакы йдуть.
Гэй, долыною, гэй-эй!
Широко-о-ою козакы йдуть».

Вьючные сумы с палаткой, спальниками, жестяная печка с разобранными трубами, да продукты, взятые на неделю, Колесник разгрузил все у горного озера и, договорившись о дне возвращения за Николаем и Таней, вернулся с лошадьми на базу.
 Таня со счастливой улыбкой разглядывала окружающие их горы. Это были самые верховья ручья Медного. Его долина, шириной метров двести, была совершенно чистой. Редкие невысокие лиственницы, такие же редкие кусты кедрового стланика, внизу глыбы и валуны темных базальтов, низенькие кустики смородины-каменушки с темно-бордовыми ягодами и мхи. Вся долина была покрыта желтовато-зелеными бархатными мхами.
Небольшое озерцо, на берегу которого они остановились, было в самом центре долины, и из него стекал ручей Медный. Черные базальтовые скалы острыми зубьями окружали долину со всех сторон. Они возвышались над ней неприступными стенами. Склоны гор от подножия скал и до самой долины были завалены базальтовыми глыбами.
- Озерцова, - спросил Николай, - как Вы чувствуете себя на берегу этого озерца?
- Как в сказке! – она улыбнулась. – И мне кажется, Балашов, что ты специально завез меня сюда. Так ведь?
Николай улыбался и молчал. Необыкновенное, неведомое до сих пор, ощущение счастья – это было все, что он чувствовал. Он видел ее, свою любимую, они вдвоем, и вокруг них только горы, их горы. Большего ему сейчас не было нужно.
- Ну признайся, Балашов, - продолжала Таня, - что ты пошел в эту даль, только чтобы показать мне эту красоту, чтобы мы были наедине, только вдвоем, и это было бы нашим маленьким предсвадебным путешествием. Так? – ей хотелось услышать от него утвердительный ответ, но Николай молчал. Хитро улыбаясь, он поглядывал на нее, и разбирал палатку. Он все заранее продумал, еще по дороге срубил две лиственничные стойки и перекладину для палатки, предвидя, что тут ничего этого не будет. А Таня все не отставала от него:
- Что еще ты приготовил заранее, Балашов? Ну, скажи!
Николай по-прежнему молчал. Он степенно, как знающий свое дело человек, ставил палатку. Надрал мха, толстым сухим слоем устилавшего долину, выстелил им пол в палатке и накрыл мох брезентом. Затем собрал печку, натаскал сухих веток кедрового стланика и лиственницы.
- Как там пела Юля? – спросил он. – «Поставь хату з лободы, а в чужую нэ вэды». Хата готова, сударыня!
Девушка заглянула внутрь палатки. «Сделано все основательно, по-мужски, - отметила она. – Что ж, я тоже кое-что приготовлю», - и втащила  в палатку спальные мешки.
Закончив дела по обустройству стоянки, Николай пошел обследовать базальтовый цирк. Ему не сиделось, хотелось скорее обойти все вокруг, посмотреть, куда они забрались. Он подошел к подножию крутого склона горы. Склон до середины был завален каменными осыпями базальтов, выше которых стеной стояли скалы. Вдоль подножия склона он обошел все верховья долины, обстукивая базальты молотком, и вернулся к стоянке.
- А я уже ужин приготовила, - встретила его Таня. – Суп из оленины.
- А я голодный, как стая волков, - усмехнулся Николай, - только не знаю, с чего начать, с тебя или с супа.
По тому, как он смотрел на нее, Таня поняла, что она любима, желанна и от этого томительное ощущение взаимности наполнило ее сердце.
- Набирайся сил, казак, поешь хорошо, я не уверена, что дам тебе сегодня поспать, - рассмеялась она.
У Николая гулко забилось сердце. С той давней единственной ночи, они больше ни разу не оставались наедине. И теперь трепетное ожидание близости не покидало его. Таня смело и дерзко дразнила его, но постоянно уклонялась от его объятий и поцелуев. Скрывая радость, она откровенно посмеивалась над его настойчивостью.
- Ах ты, тихоня мой милый! Рассказывает мне сказки о своей геологии, морочит мне голову каким-то рифтогенезом, а у самого только любовь на уме! Остынь, дорогой, не напирай, попридержи коня! - смеялась она и отводила от себя его руки. - Не сейчас!

Они поужинали.
Солнце опустилось почти до самых гребней гор. С верховий долины от базальтового цирка потянуло прохладой.
- А мне еще в озере искупаться хотелось, - сказала Таня. - Пойдем?
Она раздевалась, словно Николая не было рядом – спокойно, задумчиво, движения ее были мягкими и красивыми. Оставшись совершенно нагой, девушка ступила в воду, погрузилась в нее и поплыла. Сбрасывая с себя исходившее от Тани завораживающее колдовство, Николай быстро разделся и бросился вслед за ней, но тут же, охая от обжигающей тело ледяной воды, выскочил на берег. Переплыв озеро, девушка вышла из воды, поправила волосы и оглянулась. Съежившийся от холода Николай неотрывно смотрел на нее. Ему не верилось, что она не чувствует холода горной воды. Словно белые крылья чайки, раскинула она в стороны руки, стояла стройная, тоненькая, с плавными изгибами тела.
- Солнце! – услышал он ее звонкий голос. – Ты любишь меня?
«Ш-ня, ш-ня, ш-ня», - понеслось по скалам эхо.
- Да! – закричал Николай.
«Да-да-да…» - вторили скалы.
Таня повернулась, вошла в воду и поплыла обратно. Николай ждал ее на берегу. Когда она выходила из воды, солнце блестело во всех капельках на ее теле. Таня лучисто улыбалась, глубоко дышала, ее груди сжались и упруго покачивались при ходьбе. Она подошла к Николаю, обвила руками его шею и, прижавшись к нему всем телом, стала целовать.
- Вот теперь я хочу твоей любви, мой милый, мой нежный, мой сильный, мой самый желанный мужчина.

Ночь была полна звуков: то мышь пропищит, то что-то проскребется в палатке у  печки, то прошуршит там, где сложены продукты. Печка давно прогорела. Николай спал, завернувшись в своем ватном спальном мешке, а Таня лежала в темноте поверх постеленной на спальнике белой, сшитой мешком простыни. Ее тело еще горело, ей хотелось остыть, чтобы потом завернуться в приятное тепло спального мешка. Одна ее рука лежала на груди, другой она гладила живот. Она все еще переживала те минуты сказочного блаженства, которые были у них с Николаем. «Но почему меня все время преследует мысль, - горько подумала она, что чем сильнее мне хочется принадлежать Николаю, тем больше мне кажется, что я сравниваю его с Костылевым. Мне стыдно даже вспоминать о том, что было, но и забыть я этого никак не могу. Я все время пытаюсь доказать себе, что ничего не было. Но это было, было! И в этой моей тогдашней животной страсти было что-то такое, чего я никак не могу забыть. И Сашка был так же дик и могуч, как наш конь Буян, груб и нежен одновременно. С Колей все по-другому. Наверное, если бы я не изнывала от проснувшейся во мне страсти и не отдала ему себя, он так и ходил бы за мной молчаливо и покорно, любя и не показывая этого.
- Коля, Коленька, - прошептала она, погладив его по голове, - не думай ни о чем. Я твоя,  твоя!

Николай проснулся от какого-то странного звука. «Чап-чап-чап, - услышал он. – Чап». Он открыл глаза. Таня спала рядом, с головой завернувшись в спальный мешок. Взяв пистолет, Николай выглянул из палатки. Вокруг ничего не было видно, долину окутал густой белый туман. «Чап-чап», - услышал он снова. Звук доносился от озера. Николай осторожно двинулся в направлении звука. «Чап», - услышал он впереди всплеск воды. Кто-то бродил по озеру. Он сделал еще несколько шагов. Туман над водой словно приподнялся, и Николай увидел огромного лося, безмятежно бредущего по водной отмели озера. Он останавливался, опускал в воду рогатую голову, срывал пучок озерной придонной травы и ел. С его большой морды струями стекала вода. «Чап-чап», двигался лось дальше. Заметив человека, он долго неподвижно смотрел на него, затем снова опустил голову в воду. Николай вернулся в палатку и лег спать.
 Часам к десяти туман рассеялся. Он поднялся вверх и рваными белыми облаками расползся по вершинам гор. Наскоро позавтракав, Николай с Таней ушли в маршрут. Исследовав базальтовые потоки, они пришли к выводу, что это был второй, самый мощный базальтовый покров, сжатый в синклинальную складку. Она и образует этот овальный цирк, окружающий долину ручья Медного. Когда они поняли, что искать здесь самородную медь нет никакого смысла, они спокойно предались своей любви.

Николай взрослел и становился мужчиной у нее на глазах. Тане достаточно было увидеть его волнующий взгляд, когда они сидели у костра, она понимающе взаимно улыбалась, брала его за руку, и они уходили в палатку. С каждым днем Николай становился все более требовательным, и когда Таня в порыве безумной  страсти чуть не назвала его «Сашей», она вырвалась из его рук и выскочила из палатки.
- Боже мой, Боже мой! - шептала она, прижимая к горящим щекам руки.
Девушка подбежала к озеру и бросилась в ледяную воду. Она плыла и чувствовала, как медленно гас бушующий в ее теле огонь воспоминаний.
Остаток дня она молчаливо ходила по долине. Николай, не понимая, чем он обидел ее, не раз пытался заговорить, но Таня отворачивалась от него и уходила еще дальше. Когда стало темно, она вернулась на стоянку, молча забралась в свой спальник и отвернулась.
Поутру, как ни в чем не бывало, она была весела и говорлива.
- Пойдем в маршрут, Коля, - предложила она. – Ты всегда хотел посмотреть, где кончается твоя структура, вот и давай поднимемся на этот хребет, поглядим, что там вдали.
Николай с радостью согласился. Они собрались и ушли.
Это был последний день их пребывания в долине, завтра вернется каюр и все – их уединение закончится.

По узкому, поросшему травой и мхом распадку, они поднимались на гребень горы. Далеко вверху возвышались базальтовые скалы, ветер гнал над ними белые облака. Струи ветра вихрились в скалах, тянулись то вверх, то вниз. Маленькая черная точка почти у вершины горы, спустилась в распадок. «Неужели, медведь?» - подумал Николай, но ничего не сказал. Черная точка становилась все крупнее, и вскоре в ней можно было отчетливо различить медведя. Он быстро спускался вниз по распадку.
- Тань, похоже, к нам бежит медведь, - Николай показал на бегущего к ним зверя. – Спускается прямо на нас. Надо выходить из распадка на склон. Он явно запутался в верховых потоках ветра, почуял нас и побежал, куда глаза глядят.
Геологи поднялись из распадка на крутой каменистый склон горы, присели за каменной глыбой. Медведь добежал до того места, где они свернули, и остановился. Это был крупный черно-бурый зверь, шерсть на его спине лоснилась и блестела на солнце, бугры могучих мышц перекатывались под шкурой при каждом движении. Раздувая ноздри, он втягивал в себя воздух, крутя мордой из стороны в сторону. Наконец, повернувшись в сторону людей, он замер, медленно двинулся  в их направлении и, почти прижимаясь к камням, пополз. Николай понял – медведь скрадывает добычу. А добыча – это он с Таней. Он достал пистолет и встал во весь рост. Медведь тут же приподнялся, сумрачно посмотрел на Николая маленькими близко посаженными глазками и отвернулся. Таня, выглядывая из-за укрытия, с испугом наблюдала за ним.
- Что, дружище, заблудился? – громко крикнул Николай. - Ну иди, иди своей дорогой!
Медведь, не обращая на него внимания, как-то боком сделал еще несколько шагов вверх в их направлении.
- Коля, я боюсь, - прошептала девушка.
- Мне тоже не по себе, а куда деваться? – ответил Николай.
Медведь сделал еще несколько шагов вверх. По-прежнему не глядя не людей, смотрел себе под ноги, а сам сделал еще шаг, еще…
- Не испытывай мое терпение, приятель, - Николай взял его на мушку.
Медведь повернул голову в его сторону, на мгновение их взгляды встретились и … медведь стремительно бросился вперед.
- Стреляй! – услышал Николай отчаянный крик.
Раздался выстрел. Словно подкошенный, зверь ткнулся мордой в каменную глыбу и замер. Из его оскаленной пасти потекла кровь. Николай прицелился в его голову и выстрелил еще два раза. Все было кончено. Таня бросилась к Николаю и, дрожа всем телом, прижалась к нему.
- Коля, Коленька! - шептала она. - Коленька мой!
Николай стоял неподвижно, чувствуя только запах сгоревшего пороха, и неотрывно смотрел в оскаленную пасть бросившегося на него зверя.
- Вот и кончился наш сегодняшний маршрут, - сказал Николай.
Он осторожно двинулся вперед, бросил в медведя камень. Тот не пошевелился, он был мертв.
На Таню напала какая-то лихорадочная веселость. Она жалась к Николаю, обнимала его и смеялась. Он видел, что ей не по себе, что эта веселость – только защитная реакция на пережитый страх. Он обнял ее и прижал к себе.
- Нас хотел съесть! – словно грозя убитому зверю, говорила она. – Вот и получай теперь! Коля, я как представлю тебя и себя разорванными, мне аж жутко становится. Я прямо вижу сейчас, как он ест мои руки, мои груди…, - и она все сильнее прижималась к Николаю. – Пойдем отсюда скорее.
- Давай хоть шкуру с него снимем, - предложил Николай. - Как-никак – это мой первый охотничий трофей.
Только когда начал снимать с медведя шкуру, Николай почувствовал настоящий страх. Это был страх за Таню. «Что было бы, если бы я промазал?». Могучие лапы зверя были увенчаны длинными острыми когтями, страшная клыкастая пасть издавала зловоние. «И эти зубы с хрустом грызли бы ее, меня…, - думал он. – Нет, гад, ты получил по заслугам!»

Таня успокоилась, только когда они вернулись на стоянку. Она снова улыбалась, и жизнь вокруг казалась ей такой прекрасной.
Шкуру расстелили на мху для просушки. Она лежала огромная, черно-бурая. Шерсть мягко колыхалась под легкими порывами теплого ветра. Таня возвращалась от озера, где долго и тщательно мылась совсем обнаженной. Ее кожа светилась на солнце. Капельки воды сверкали на лице, на плечах, на груди. Она ступила на мягкую медвежью шкуру, загадочно и томно посмотрела на Николая.
- Я хочу ему отомстить за мой страх, - сказала она.
- Уже не боишься? – спросил Николай.
- Нет, - девушка, улыбаясь, присела на шкуру, беленькая, стройная, решительная. Она протянула к Николаю руки. - Иди ко мне!

Следующий день они провели в ожидании каюра, но Колесник в назначенный срок не пришел. Николай беспокоился, а Таня радовалась тому, что им  подарена еще одна ночь. И только заполночь, когда они, утомленные любовью, уже засыпали в своих спальниках, Николай услышал стук копыт по камням.
- Ну, нашел время прийти, - недовольно пробурчал он.
Вылезать из теплого спального мешка не хотелось, но топот приближался. Вот кони уже совсем  рядом, вот они уже бьют ногами о веревочные растяжки палатки, путаются в них. Палатка заходила ходуном, чуть не завалилась.
- Ну, куда ты, батя, коней завел? – крикнул Николай. - Не видишь палатку, что ли?
Ответа не было. Кони толпились вокруг палатки, все так же спотыкаясь о растяжки. Почувствовав неладное, чертыхаясь, Николай выбрался из спального мешка, оделся и вышел из палатки. Вокруг, в сплошной темени ночи, никого не было.
- Эй, - крикнул Николай, - батя, ты куда ушел?
Ничто не нарушало тишину ночи – Колесник с лошадьми исчез. У Николая по коже пробежали мурашки.
- Эгей! – снова и снова кричал он, вслушиваясь в тишину ночи. «Не хватало только, чтобы он заблудился в этой темноте. Неужели он не заметил палатку?» - не понимая происходящего, размышлял Николай.
Смутная догадка мелькнула вдруг в его голове. Он чиркнул спичкой и стал разглядывать следы возле палатки.
- Так и есть! – рассмеялся Николай. – Тань, слышишь, стадо оленей прошло, чуть не затоптали нас, а мы лежим себе, каюра ждем. Ну, дают, хозяева гор!
Он вернулся в палатку.
- Так на чем мы остановились, Танёк?

Колесник со связкой лошадей пришел на следующий день. Он извинился за задержку, сказав, что медведь погонял лошадей возле базы, они разбежались, и он вынужден был целый день разыскивать их. Хорошо, что никого не задрал.
- А вас, я смотрю, тоже гонял тут один, - каюр кивнул на расстеленную на земле медвежью шкуру.
- Колю не сильно погоняешь, - гордо сказала Таня. -  Он сам кого хочешь погоняет.
- Да я вижу, - усмехнулся в рыжие усы Колесник.




Полевые геологические работы заканчивались. Балашов сопроводил трех рабочих обратно в лагерь на реке Ольчан. По дороге они заискивающе выпрашивали у него хороший отзыв об их работе.
- Ну, пошалили маленько мужики из-за бабы, Николаич, - говорил Рыжий. – С кем не бывает. А так ведь не ханыжили, свое дело делали, руду вам вон какую откопали! Теперь будет хоть что рассказать, когда дети спросят, чем папка на Севере занимался.
- Ладно, - ответил Николай.
- Может, и на следующий год возьмешь? Никаких эксцессов! Честно! Ты мне, начальник, по сердцу пришелся.
- Поживем – увидим, - ответил Николай.
Чувствуя скорую разлуку с Колесником, Юлька была сама не своя. Она перебралась жить в палатку к каюру, всюду ходила с ним вместе, словно боялась и на минуту расстаться с ним. Ее бабье счастье оказалось таким недолгим.
- Ты продержись зиму, батя, - сказал Николай Колеснику. – Следующий сезон вместе работать будем, обещаю.
- Продержусь, если не пристрелят, - спокойно отвечал Колесник.
- Так ты  не лезь на рожон, - поддержал Николая Костылев.
Казак только усмехнулся. «Не лезь! Там только и делают, что унижают и травят тебя каждый день, а ты не лезь, молчи, терпи. Стоит только рыпнуться – и пуля твоя!»

Две недели на восьми оставшихся лошадях они перевозили пробы и снаряжение от базы к Магаданской трассе. Томпонская трасса была уже почти готова, но машины по ней еще не ходили. Колесник видел, как его «собратья по неволе» тачками катают горную породу к недостроенным участкам дороги, и знал, что к концу сентября она будет полностью готова. И многие из тех, кто сейчас еще тащит эти тачки, лягут под эту дорогу. «Эх, доля наша», - вздохнул Колесник. Он проезжал по дороге, сумрачно косился на вооруженных охранников, здоровался с заключенными и уводил своих нагруженных вьюками лошадей вдаль.
Что ждет его там? Он возвращался к своей, знакомой до мелочей, тяжкой лагерной жизни, к своей неведомой судьбе заключенного № 13081895…



Поселок Хандыга встретил геологов спокойно и отчужденно.
Контора геологического управления «Дальстроя» стояла в центре уже четко обозначившейся улицы. За ней – целый квартал жилых домов для геологов, небольшая школа, хим.лаборатория, медпункт. Отстроенные из бревен дома были обмазаны глиной и побелены известкой. Они выглядели чистыми и ухоженными. Звонкие детские голоса наполняли поселок жизнью, когда дети выбегали из школы на переменку. На двух строящихся домах рабочие устанавливали стропила на крышах. От пилорамы доносился стук молотков, повизгивание пилы и свежий запах смолистых опилок.
Желтая лиственничная тайга плотно окружала поселок. Лишь на самом берегу реки Алдан лес был полностью вырублен, и в глубине этой вырубки, мрачно выделялось здание политуправления ГУЛага, и обтянутые колючей проволокой бараки для прибывающих заключенных. На стоящей у причала плоской железной барже виднелись толпы одетых в серое людей. Это были последние в завершающейся летней навигации «этапированные» заключенные, доставленные из Якутска.
Волнение, охватившее Балашова, когда он подошел к крыльцу геологического управления, заставило его остановиться. Лишь мгновение он колебался. Было непривычно возвращаться в забытую уже «цивилизованную» жизнь, но затем он решительно вошел в здание, прошел по коридору к кабинету главного геолога, постучал и открыл дверь. Кабинет был большой и светлый, на стенах висели геологические карты. Посредине  стоял большой длинный стол и много стульев. Здесь проходили защиты полевых материалов геологических партий.
- Заходи, заходи, Балашов, - улыбаясь, встретил его главный геолог управления Буйнов Зиновий Петрович. Он встал из-за своего рабочего стола, на котором были разложены геологические карты, пожал Николаю руку. Это был высокий грузный мужчина лет пятидесяти с густой сединой в волосах
- С возвращением! – сказал он.
Буйнов, изучающее, смотрел в глаза Балашова.  Он разглядывал Николая, повзрослевшего, загорелого, в потрепанной, выгоревшей под солнцем геологической спецовке, и по-отечески добро улыбался.- Рад, что не ошибся в тебе, парень. Я сам, вот так же, как ты, начинал здесь работу сразу после института. Садись, рассказывай, как прошел сезон.
Николай по-мальчишески восторженно стал рассказывать. Буйнов слушал его, не перебивая, только улыбался и, когда Николай закончил, сказал:
- Молодцы! С открытием тебя, всех вас! Пробы сдайте в хим.лабораторию и готовьте полевые материалы к защите. Как съедутся все геологи с поля - проведем открытую защиту на научно-техническом совете.
- Хорошо, - ответил Николай, встал, посмотрел в глаза Буйнову.- Я хотел бы оставить у себя в партии Юлию Кедрову. Можно? Она работала у нас и остается в поселке на поселении.
- Возьмем дробильщицей в химлабораторию, - не задумываясь, ответил Буйнов. - Жилье предоставим.
- Спасибо.
Николай попрощался и вышел.


К середине октября из своих дальних  экспедиций в Верхоянские горы возвратились все геологические партии. Контора оживилась, она просто бурлила бесконечными рассказами о приключениях и открытиях. На фоне открытий богатейших россыпей золота в Западном Верхоянье, их открытие месторождения самородной меди, показалось Николаю совсем незначительным. Первооткрыватели золота героями ходили по кабинетам конторы, делились друг с другом впечатлениями, мыслями, без конца говорили о геологии их территорий, находя единомышленников и отчаянно споря с противниками. И при этом они все оставались друзьями. Различие во взглядах только заводило их, и им все время хотелось говорить и убеждать всех в своей правоте.
Вскоре начались защиты полевых материалов. Незнакомые чужие названия рек и хребтов смешались в голове Николая. Якутские и эвенские географические названия звучали в устах бывалых геологов, как слова песни. Они произносили их восхищенно, почти с благоговейной нежностью, и эту интонацию в их грубых голосах Николаю было и странно, и радостно слышать.
- Оночаллах! Кенне! Чичимбал! Пойдешь, бывало, миску помыть после обеда, зачерпнешь песочку в речке, вымоешь посудину, глядишь, а на дне миски – золото. Ха-ха-ха! Самородки там прямо на дне  ручья лежат, сверкают себе…
«Эх, елки-палки, - думал Николай, слушая эти рассказы, - а мы набрали самородков меди и рады! А тут…»
Защита полевых материалов Томпонской партии проходила в кабинете Буйнова в присутствии начальников и старших геологов всех  геологических партий. На стене были развешены геологическая карта бассейна ручья Медный, и отстроенные Озерцовой разрезы меденосного покрова базальтов по серии детальных профилей. В вертикальных колонках разрезов были ярко выделены горизонты базальтовых лав, которые увязывались между собой в четкие пластовые меденосные уровни.
Николай доложил присутствующим о результатах полевых работ. Представленная им карта геологического строения его территории ни у кого не вызывала сомнений своей логичностью и ясностью, образцы разложенных на столе руд восхищали. Геологи рассматривали их, улыбались, о чем-то негромко переговаривались между собой. Но когда Николай изложил им свою точку зрения на историю геологического развития структуры, он заметил, что все геологи неотрывно смотрят на него. В их лицах он видел то удивление, то сарказм, то откровенное недовольство, возмущение и даже полное неприятие его взглядов. Но он убежденно и смело довел свой доклад до конца.
Николай смотрел на них, притихших, молчаливых, не понимая причины произошедшей в них перемены.
- Континентальный рифтогенез? – переспросил Николая начальник геологического отдела Самохвалов. – Да вы понимаете, молодой человек, что это буржуазная гипотеза? Где вы набрались такого? Этому сейчас учат вас в институтах?
- Нет, но я читал статью ведущего зарубежного геолога Грегори о континентальном рифтогенезе в Восточной Африке, и то, что поразило меня в ней, я увидел здесь, на своей территории, - ответил Николай.
- А что вы вообще знаете о геологии Верхоянья? Вы прочитали одну статью, - кстати, неизвестно как к вам  попавшую, - и уже решили перевернуть вверх ногами всю отечественную геологическую школу. Что вы возомнили себе? Что наша наука ошибается?
- Нет, - взволнованно ответил Николай. - Я только изложил мнение, сложившееся у меня в процессе работы. И я убежден, что это действительно так.
Начальники поисковых геологических партий и старшие геологи молчали. Они добросовестно занимались поисками, делали свои открытия и не вдавались в теоретические рассуждения. «На то есть ученые, пусть они этим и занимаются, а этот пацан полез не туда, куда надо. Нашел медь, ну и радуйся. Остальное - не твое дело», - думало большинство сидящих на Совете.
Буйнов смотрел на Николая, озадаченный таким поворотом дела. Ему и в голову не приходило, что этот мальчишка полезет в дебри геологической науки. «Эх, молодо-зелено», - по-отечески подумал он и сказал:
- Ладно, Балашов, ты только начинаешь работать, побывал всего лишь на небольшом участке нашей территории, оттого и выводы делаешь такие поспешные. Ничего, поработаешь - поумнеешь, тогда и поговорим об истории развития, а пока ограничимся открытием месторождения меди, – и он оглядел присутствующих строгим серьезным взглядом.
- А все-таки интересно узнать мнение Костылева - старшего геолога Томпонской партии, - не унимался Самохвалов. - Он согласен с Балашовым?
Саша Костылев не ожидал такого. Он с ироничной улыбкой слушал доклад Николая, и эта улыбка не ускользнула от цепкого взгляда Самохвалова. Костылев встал, подошел к Николаю, несколько секунд смотрел на него, как будто собираясь с мыслями, и во взгляде его Николай увидел злорадное торжество.
- Я думаю совсем иначе, - сказал Костелев и оглядел всех присутствующих. Они ждали, что же он скажет дальше, с любопытством смотрели на этого высокого, хорошо сложенного парня с чарующей приятной улыбкой, правильными чертами лица и темными решительными глазами. В нем была спокойная уверенность, и она была убедительна.
- Мы, с Балашовым, с самого начала разошлись во взглядах, - сказал Костылев. – Не скрою, что мы давние друзья, но, как говорится: «Дружба - дружбой, а табачок – врозь». Лекции по региональной геологии и тектонике нам читали ведущие профессора страны, мы учились своей профессии на трудах Вернадского, Ферсмана, Заварицкого. Такие отечественные ученые как Обручев, Малиновский, Борисяк, Архангельский, Шатский и Белоусов широко развивали концепцию геосинклинального развития геологических структур, и меня, по правде говоря, очень удивило, что Балашов отступил от общепринятых советских представлений о геологическом развитии Земли и увлекся  зарубежной гипотезой.
«Вот это по-нашему, - радостно подумал Самохвалов. - Молодец парень! Наконец-то у нас появился геолог с хорошей теоретической подготовкой, не то, что эти, - он критически оглядел своих коллег. – Этим на все наплевать, им бы только ходить по горам да месторождения находить, те, что под ногами валяются. А геология – это наука. И настоящий геолог не может заниматься поисками, не думая о закономерностях развития земной коры и ее металлогении».
Костылев изложил свои взгляды четко и ясно, в полном соответствии с существующими знаниями о геосинклинальном строении складчатых областей. Никто, кроме Балашова, не знал, что это была тема его дипломной работы, и защитил он ее год назад на «отлично». Самохвалова наполнила тайная радость, что у него появился достойный последователь и преемник.
- Честно говоря, - сказал Буйнов, когда Костылев закончил, - мне далеки все эти теоретические рассуждения. Я – практик. Стране нужны месторождения, нужно золото – и мы даем его. А остальное… Пишите статьи, излагайте в них свои взгляды, а в геологических отчетах чтобы этой научной полемики не было. Ясно? – он строго посмотрел на Николая. - Несмотря ни на что, поздравляю, Балашов, с открытием! – подвел он черту.
Заседание было закончено.
После заседания геологи собрались в кабинете Томпонской партии. Не «обмыть» завершение полевого сезона - означало нарушить сложившуюся традицию.
Вечеринка была шумной и веселой. Николай с непривычки опьянел, разведенный спирт дурманил и кружил голову. Лица геологов становились родными и, когда кто-нибудь начинал говорить с ним о геологии своей территории, Николай неоднократно ловил себя на мысли, что эти мужики, сами того не подозревая, подтверждают его взгляды. Когда он, не сдержавшись, сказал об этом, один из геологов, обняв его за плечи, по-простецки сказал:
- Слушай, Балашов, кому это нужно? Ну что ты против течения попёр? Нашел руду и будь доволен. Какая тебе разница, рифтогенез или геосинклиналь тут была? Что от этого меняется? Горы наши как стояли, так и стоят.
Только маленький сухонький старичок, молчаливо наблюдающий за веселой компанией молодых геологов, подошел к Николаю и, хитро улыбаясь, сказал:
- Не слушайте никого, молодой человек. И запомните: все, что вы делаете, нужно только вам. Вам одному. Вы понимаете меня? Не сдавайтесь. Работайте, набирайтесь опыта и знаний. И пишите, печатайте свои работы в геологических журналах. Так будет лучше.



  Балашов, Костылев и Озерцова приступили к написанию геологического отчета по результатам полевых работ. Была зима. Снежная теплая пора прошла, небо стало синим, морозы крепчали с каждым днем, перевалив за отметку минус сорок градусов. Николай с Костелевым жили в общежитии в одной комнате. Комнату по соседству занимала Таня, поселившаяся там вместе с Юлькой. Девушки стали добрыми подругами и, несмотря на то, что «бывших» не селили в одном общежитии с геологами, по настоянию Тани для Юльки сделали исключение. Друзья частенько собирались вместе, проводили длинные зимние вечера за разговорами и преферансом. Николай часто засиживался на работе допоздна, Таня становилась все замкнутее и грустнее. И только материнская забота Юльки да ее жизнерадостность, выводили Таню из задумчивости и уныния.
Юлька видела, что с девушкой что-то происходит, но не спрашивала ни о чем, а та молчала. Юлька попросила Николая поговорить с Таней.
Однажды Таня с Николаем остались после работы в кабинете одни. Балашов, словно забыв об ее присутствии, писал отчетную главу «Магматизм». Таня молчаливо сидела за микроскопом, описывая шлифы -  тонкие прозрачные полировки горных пород, наклеенные на стеклышки. Они были необходимы Николаю для работы.
Вспомнив о просьбе Юльки, Николай спросил:
- Что случилось, Тань? Ты такая грустная последнее время.
- Я беременна, - ответила Таня, не отрываясь от микроскопа.
- Танча, Танечка моя! – Балашов подошел к ней и обнял за плечи. – Что же ты молчала до сих пор?
- Ну, вот и сказала. Это случилось там, у озера в верховьях Медного, помнишь? – она загадочно улыбнулась. – Помнишь, как ты впился в меня тогда, на медвежьей шкуре, как я отталкивала тебя? Да разве тебя было оттолкнуть тогда? Я сразу почувствовала, что во мне  там что-то произошло.
- Я тоже почувствовал это. Ты была необыкновенна, и остановиться в эти мгновения я не мог.
Он смотрел на нее и улыбался.
- Чему ты смеешься? – спросила Таня.
- Вспомнил, как ты меня отталкивала. Я так и не понял, чего ты хотела больше - оттолкнуть меня или удержать.
- Я и сама не знаю. Наверно, удержать.
Она ласково смотрела на Николая, а он целовал ее теплые ладони, прижимая их к своим колючим щекам.

На следующий день Николай, как только пришел на работу, сразу зашел к главному геологу Буйнову.
- Зиновий Семенович, мы с Озерцовой решили пожениться. Нам нужно жилье, - просто сказал он.
Буйнов достал из стола лист бумаги, на котором уже было что-то напечатано, вписал в него пару слов, расписался, поставил печать и протянул Николаю. Это был ордер на квартиру. Николай смотрел на него и не мог поверить своим глазам.
- Что-то долго вы, хлопцы, решали, кто из вас на Озерцовой женится. Я давно заметил, что вы с Костылевым оба на нее влюблено поглядываете, давно уже и квартиру приготовил, ждал только: кто? Оставалось вот фамилию вписать в ордер. Иди, смотри, - улыбнулся он. – А пуще всего смотри, чтобы Костылев у тебя жену не увел. Уж больно ты увлечен своей работой. Хотя тут без этого нельзя. Ну, иди!

Свадьбу сыграли через неделю в новой квартире. Это был большой деревянный дом на двух хозяев с приусадебным участком, на котором росли березы и ели. В другую половину дома недавно уже вселился геолог с женой учительницей, которая к Новому году обещала подарить мужу настоящего богатыря – таким огромным был у нее живот.
На свадьбу пригласили всех геологов управления, выбирать из них кого-то Николай с Таней не стали, для них все они были одинаково приятны и в общении, и в работе.
Костылев пил за молодых горькую, как конь воду, а в самом разгаре веселья ушел  со свадьбы и увел с собой хорошенькую блондинку Ирину Осетрову. Она была единственной одинокой женщиной  на свадьбе, была старше его лет на пять и имела дочь. Муж ее три года назад бесследно пропал в горах. Ушел в геологический маршрут и не вернулся. С медведем ли повстречался, с охотником ли за беглыми или с самими беглыми – никто не знает. Искали его долго, да так и не нашли.
Костылев ходил к этой женщине уже два месяца, но был какой-то безрадостный. Он словно стыдился того, что люди знают об их близости. Слышал уже что, спасаясь от одиночества и тоски, она нет-нет да и пускала кого-нибудь из геологов к себе под одеяло. За это  жены геологов ее не любили. Об их связи знало уже все управление. А Осетрова вся светилась от счастья.
Месяца через два после свадьбы Балашовых, Костылев пригласил их в гости.
- Заходите вечерком, - сказал он Николаю. - Посидим, попьем.
Был синий зимний вечер. Над домами столбами поднимался вверх дым. В небе волнами полыхало северное сияние: словно из какой-то черной дыры появлялись и загорались фиолетово-розовые сполохи, гасли и возникали снова. Балашовы шли по вытоптанной в снегу тропинке к общежитию, где жил Костелев. Им жаль было расставаться с завораживающей красотой северного сияния, да и настроения «попить» у Николая совсем не было.
Балашов постучался в знакомую дверь, за которой слышались громкие голоса и смех. Сашка распахнул двери и впустил гостей. В комнате уже был накрыт стол, за которым сидели человек восемь знакомых геологов, кто-то рассказывал смешную историю про незадачливого медведя. Все смеялись.
Ирина Осетрова была в светлом праздничном платье, ее роскошные волосы серебристым дождем спадали на плечи и закручивались крупными локонами. Она выглядела восхитительно. Щеки ее разрумянились, большие глаза казались иссиня-черными и глубокими.
- Проходите, ребята, проходите, - пригласила она, увидев их растерянные взгляды.
- А что это у вас тут за праздник такой? – поддавшись общему веселью, спросил Николай.
Он снял полушубок, прислонил его к кучке таких же полушубков в углу комнаты на полу.
- Да свадьба у нас! – счастливо улыбаясь, сказала Ирина. - Разве Саша не сказал вам?
По изумленным растерянным взглядам Балашовых она все поняла и тут же, взяв себя в руки, помогла Тане повесить шубку, стала усаживать ее за стол.
- Вот сюда, Танечка, вот сюда!
Ирине было стыдно за Сашу, обидно за себя, щеки ее горели. «Он ничего не сказал лучшему другу! - стучало в ее голове. – Как он мог? Он стыдится меня? Да разве он не видит, не чувствует, что он для меня дороже жизни? Эх, Саша, Саша… Не знаешь ты горя, да дай Бог тебе и не узнать этого!» Эти горькие мысли лишь ненадолго омрачили ее радость, они были прогнаны прочь зазвучавшими тостами.
Захмелев, Саша Костылев стал весел, обаятелен, шутил и рассказывал о своих полевых приключениях. Николай с Таней удивленно переглядывались. В поле от Сашки они такого не слышали, а оказывается, он бывал на волосок от гибели, лез на рожон и с медведями, и с «вольными» рабочими. Узнав об их неравнодушии к Юльке, Сашка разобрался с зэками быстро. «А я-то решил, что одним ударом сбил Рыжего с ног и победил! – думал Николай, слушая Сашку. - А ведь, действительно, сколько раз я оставлял его на базе за себя, и всё всегда было в порядке. Спасибо, Саня!»
Костылев взял принесенную кем-то из геологов гитару, легко пробежал пальцами по струнам, улыбнулся своей чарующей улыбкой и запел:
«Ты расти, моя любовь, где тебя посеяли,
Среди снега, среди льдов, у меня на Севере.
Ты забудь, забудь, жена, как ты прежде жила…
И не жалуйся, родная, что холодная зима.
Я цветов не подарю, я снегов не растоплю,
Я одно лишь обещаю, что тебя не разлюблю».
Он пел и смотрел на Таню. У Ирины сжалось и сильно забилось сердце. «Так вот оно что! Это только чтобы забыть ее, он женится на мне!»
Таня слушала, опустив глаза. Ей хотелось встать и убежать отсюда, так невыносимо осязаемо ощутила она Сашкины руки у себя на теле. Ее щеки запылали, потом она вдруг побледнела и чуть не упала в обморок. Извинившись за свою слабость, она попросила Николая отвести ее домой.
 Но и дома она не могла избавиться от ощущения Сашкиных рук на своем теле. Она помылась, переоделась, долго читала в постели. Сна не было.
Измучившись от бессонницы, Таня лежала в темноте с открытыми глазами, потом погрузилась в какой-то полусон-полубред. Она видела себя и Николая с двумя детьми в каком-то большом городе. И Сашу. Он шел к смерти, и только она могла спасти его, только таким было условие, навязанное ей кем-то неведомым. И она, бросив свою семью, побежала  за ним. Откуда-то вылетевший поезд должен был неминуемо сбить Сашу, он не видел и не слышал его. Она бежала, задыхалась и, крепко схватив Сашу, оттолкнула его в сторону от поезда. Колеса с грохотом и стуком пронеслись мимо, а она почему-то совсем обнаженная лежала в Сашиных объятиях, они занимались любовью на какой-то поляне, а рядом пасся Буян… Саша говорил, что все это несерьезно, это только шутка… Таня проснулась в холодном поту.
Она умылась ледяной водой и вернулась в спальню.
Николай безмятежно спал.


К весне отчет о результатах полевых работ Томпонской партии был готов. Балашов отнес его в геологический отдел и отдал Самохвалову на рецензию. Через три дня Николая и Костылева пригласили к главному геологу. Они вошли и увидели там невозмутимого Самохвалова и хмурого главного геолога Буйнова. Он листал отчет Балашова и молчал.
- Ну так что, Балашов, - наконец спросил он. – Ты не смог ограничиться отчетом о проведенных поисках, в науку тебя потянуло. Что это ты написал тут о своем рифтогенезе? Я же сказал тебе на защите, что это должен быть только производственный отчет по оценке месторождения меди. И все!
- Есть такой раздел отчета, как «История геологического развития территории». Ну я и написал, как я думаю.
- На рожон лезешь, Балашов, - усмехнулся Самохвалов. – Умником хочешь себя выставить?
- Да никак я не хочу себя выставлять! – вдруг вспылил Балашов. – Но и писать то, что я не считаю правильным, я не стану.
- Ну так вот, Балашов, - стальным голосом сказал Самохвалов. Он встал, оперся руками в стол. – Костылев напишет эту главу такой, какой она должна быть. Это будет тебе уроком. А будешь возражать - отстраним тебя от руководства партией. Понял? Через неделю чтобы отчет лежал у меня на столе. Все! Можете идти!
- Останься, Балашов, - сказал Буйнов, давая остальным понять, чтобы они оставили их одних.
Николай откинулся на спинку стула и смотрел на главного геолога. Буйнов закурил, зажмурился от едкого табачного дыма. Это был видавший виды человек лет пятидесяти, высокий, широкоплечий, с упрямым рыжим чубом. Его серые проницательные глаза были серьезны и тверды. Он всегда принимал решения не колеблясь, когда это касалось поисков и разведки месторождений. Еще с Билибиным в двадцатых годах начинал он разведку Верхоянских гор, шел по нехоженым хребтам и рекам, открывал россыпи золота, подсчитывал запасы металла, передавал их в эксплуатацию старателям и никогда не задумывался над научными концепциями. Он был практик. Но в этом парне ему что-то нравилось, хотя он и не совсем понимал, чего он уперся в свой рифтогенез.
- Послушай, Балашов, - наконец сказал Буйнов, -  ну какая тебе разница, рифтогенез это или геосинклиналь? Что от этого меняется? Горы наши как стояли, так и стоять будут.
- А какая разница, Солнце вокруг Земли вертится или Земля вокруг Солнца? День как сменялся ночью, так и будет сменяться, - спросил Николай.
- Ладно, иди, Коперник ты наш, - устало сказал Буйнов.
Что-то ему определенно нравилось в этом парне, хотелось расспросить его обо всем том, что он думает, но было стыдно показать свою неосведомленность. «Почитаю его главу потом, разберусь!» - решил он. Он еще не знал, что Самохвалов уже выбросил «балашовскую ересь» в мусорное ведро.
Вскоре отчет был напечатан и принят на заседании НТС без единого замечания. О рифтогенезе в нем не было ни слова. После заседания Николай сидел в своем кабинете, бездумно перебирая на столе рабочие карты. Таня подошла к нему, легонько прижалась животом к его плечу, потеребила его волосы.
- Коль, ну Коль, - говорила она тихонько, - жизнь-то не кончается. Она только начинается у нас, вот тут. – Таня показала она на свой выпирающий из-под платья живот. – Ты им еще все докажешь, вот увидишь.
В кабинет влетел Сашка Костылев, он был радостно взволнован, глаза его победно светились.
- Ребята, мне предложили возглавить новую партию! Жаль, что не будем работать теперь в поле вместе, но… зимы все наши!
Костылев улыбался, его распирала радость. Похвала Самохвалова еще звучала в его ушах. Теперь он знал, чем будет здесь заниматься. Бескрайняя, почти не изученная территория Южного Верхоянья, - она теперь принадлежит ему! «Да, если не Таня, то территория эта принадлежит теперь мне, ее ты у меня не отнимешь, Балашов! - подумал он, взглянув на Николая. – И я раздавлю тебя, если ты вздумаешь пойти против меня. Геология – не женщина, она выбирать не будет, за кого замуж идти».
- И что за партию тебе предложили? – спросил Николай. – Что за территория?
- Изучение стратиграфии и тектоники Южного Верхоянья, - гордо ответил Костылев, не в силах сдерживать бурлящую в нем радость. - Работы будем проводить вдоль Магаданской трассы. Она пересекает все геологические структуры Верхоянья, так что посмотрим, из чего наша территория состоит. Самохвалов почему-то решил, что я должен продолжить начатое им дело.
- Ну, вот и хорошо, Санек. У тебя все получится. А меня перевели на геологическую съемку двухсоттысячного масштаба в Центральной части Южного Верхоянья. Я уже посмотрел имеющиеся по этой территории материалы: это пермские алевролиты, песчаники и прорывающие их гранитоидные массивы. Вокруг них в ручьях полно россыпей золота. Старатели уже четверть века работают там полным ходом. Как сказал Буйнов: «Нужно расширять кругозор!»
Николай усмехнулся, вспомнив дружеские наставления главного геолога. «Территория огромная. Это не твой пятачок на ручье Медном! Поработаешь с другим комплексом горных пород – глядишь, и взгляды твои другими станут. А, может, и укрепятся. А, парень?»
 


Приближалась весна. Геологи снова стали готовиться к выезду на полевые работы. И снова стал вопрос о наборе рабочих на лето. Николай, как и все другие начальники геологических партий, подал заявку на рабочих из заключенных. Но тут возникли проблемы. Заключенных не отпускали на вольные работы.
Смерть Сталина, разоблачение культа личности, слухи о предстоящей амнистии – все это будоражило сознание и просто не верилось, что люди жили в такой страшной стране, что многие заключенные были ни в чем не повинные жертвы репрессий.
Однако в управлении по лагерям был издан приказ усилить охрану и не поддаваться ни на какие провокации газетных сообщений из столицы. «Пока там еще не все ясно – нам надо твердо стоять на своем. Мало ли что в столице набузят, а нам тут потом расхлебывай. Куда такую прорву народа денешь, если амнистия будет? И кто трассу заканчивать станет?» - рассуждало лагерное начальство.
А весна надвигалась быстро. Руководство геологического управления все же как-то решило вопрос о выделении рабочих на вольную работу. Николай сразу же уехал на полуторке за Колесником. Встретившись с начальником лагеря, в котором находился казак, он не мог понять, как это «Колесника нету», - о чем это они говорят?
- Чё ты на меня уставился, - грубо сказал ему начальник лагеря. – Хвост откинул твой каюр. Месяц назад заболел воспалением легких и сдох. Тут не санаторий. Бери любого другого. Они, эти казаки, все на одно лицо.
Он вызвал дежурного по лагерю, сказал ему, чтобы привели Сороку и Цыгана. Бледный худой мужчина, которого привел дежурный, был высокого роста, с живым огоньком в запавших глазах. Его руки, красные от мороза, были сжаты в кулаки и торчали из коротких рукавов фуфайки. Он смотрел на Николая, как детдомовский ребенок, которому сказали, что за ним приехали его родители. Другой был черный, как цыган, хмуро и твердо смотрел на геолога.
- Бери! – сказал начальник лагеря. – Или катись отсюда к такой-то матери.
Николай увез с собой этих людей.
По дороге домой он не мог подыскать слов, которые должен будет сказать Юле. Они ждут их сейчас, там готовится праздничная встреча… «Эх, Юля, Юля… И ты, батя... Эх!» - слезы выступили на глазах Николая.
- Он всем нам рассказывал о тебе, начальник, - сказал Цыган, заметив, с какой болью думает Николай о Колеснике. – Да сам виноват был. Вернулся в лагерь, словно и не он это. Человеком себя почувствовал. Да только у нас так нельзя. Самая тяжелая работа на лесоповале всегда доставалась ему. Позаботились отцы наши, охраннички, мать их! А Сашко уже не молодой был…
Юлька приняла эту весть, как собственную смерть. Ни слова, ни слезинки. Молодая, красивая, она сидела на кровати сгорбившись, как старуха, покачиваясь из стороны в сторону, опустошенно смотрела на накрытый стол, на серебристые почки, распустившиеся на поставленных в стакан красных веточках тальника.
Она молчала долго, не замечая, что Николай присел рядом с ней, обнял ее за плечи, что-то говорил, утешал. Она не шелохнулась даже когда в комнату вбежала Таня. Ей не терпелось увидеть казака. Она увидела в окно геологическую полуторку, на которой уезжал Николай, и поспешила к подруге. Долгожданная радость встречи с этим человеком наполняла ее сердце. И вдруг…она смотрела на Николая, он был необычно серьезен, и Юля…
До нее стал доходить смысл произошедшего. Не в силах поверить в это, она спросила:
- Что, Коля? Юленька, что?
Таня, опустив руки, подошла к Юле, взглянула на нее, и они, обняв  друг друга, разрыдались.

В поле Юлька ехать отказалась. Осталась работать в хим.лаборатории и присматривать за Таней – та вот- вот должна была родить. Николай тянул с отъездом сколько мог. Оставлять Таню одну в поселке было невыносимо. Что-то непонятное, тревожное было во всем. О предстоящей амнистии и освобождении заключенных из лагерей говорили уже открыто, и никто из геологов не ждал от этого ничего хорошего.
«У нас всегда так: сюда завезут, а выбирайся отсюда, как знаешь! - говорили геологи. – А потому надо быть готовыми ко всему». Но делать нечего – нужно было уезжать в поле. Такова геологическая жизнь. У одного из геологов Николай взял старенькое одноствольное ружье, а свой ведомственный пистолет ТТ оставил жене.
- На всякий случай, Таня, - сказал он ей. – И не говори: «нет» - прошу тебя! И еще… никто не должен знать об этом.
Он вложил пистолет в ее руку. Это все, что он мог сделать для нее.
И ушел.


Глава 2


Прошло десять лет.
Николай Балашов, начальник поисково-съемочной партии, проводил геологические исследования в центральной части Южно-Верхоянских гор. На его территории были два крупных гранитоидных массива: Тарбаганахский и Уэмляхский. В ручьях, берущих начало в пределах скалистых гор этих массивов, было обнаружено россыпное золото, и партия Балашова проводила разведочные работы в их долинах. Но Балашова, не менее чем россыпная золотоносность его территории, интересовали коренные источники золота. Ясно было, что золото как-то связано с гранитоидной магмой, но обнаружить в гранитах рудное золото не удавалось. Тем не менее, Николай упорно занимался изучением магматических пород.
Работы проводились в пределах Скалистого хребта, и Николай не раз с грустью поглядывал на виднеющиеся невдалеке на западе горные гряды хребта Сетте-Дабан. Там он начинал свои первые геологические работы и через этот хребет уходил он  теперь в дальние экспедиции к Скалистому хребту Верхоянья. Он всегда мечтал о том, что когда-нибудь снова вернется к изучению Сетте-Дабана. Но пока стране нужно было золото, и потому геологи проводили работы в пределах давно известной Аллах-Юньской золотоносной провинции, открытой Юрием Билибиным, и делали все новые и новые открытия россыпных месторождений золота.
Таня Балашова, ведущий петрограф-минералог геологического управления, организовала и возглавила минералогическую лабораторию, и теперь большинство женщин-геологов, работали в конторе. Они обеспечивали своим мужьям полный минералогический анализ проб и микроскопическое описание полированных шлифов горных пород и руд.

У Балашовых были сын и дочь. Десятилетний Максим был весь в отца. Несмотря на свою подростковую мальчишескую худобу, он кипел энергией и жаждой знаний. Знал и умел все, что нужно знать мужчине, не раз на летних школьных каникулах бывал с отцом в поле и был надежным помощником маме, если отец не брал его с собой. Дочь восьми лет, светленькая тихая девочка с маленькими косичками, была точная копия мамы -  голубоглазая, тоненькая, рассудительная. Ее назвали в честь Юльки Кедровой – Юлей, и она была крестница и любимица Юльки.
Юлька тяжело пережила смерть Колесника. Больше года она не замечала мужчин, а они, при большом недостатке женщин в далеком северном поселке, кто по-хамски, кто терпеливо ухаживали за ней. Это были разные люди, но в основном из «бывших», оставленные на поселение без права выезда. Она никому из них не давала надежды на совместную жизнь. Но однажды Николай приехал с поля, Юлька, как обычно, прибежала к Балашовым после работы и увидела у них мужчину, старого, заросшего густой рыжей бородой. Повесив зеркало на стволе березы, мужчина безжалостно обкромсал бороду ножницами, намылил ее и сбривал острым сверкающим лезвием опасной бритвы. Он не глядел на нее, только поздоровался, когда она вошла, и отвернулся. Но когда вошел в дом, Юлькино сердце радостно забилось. Это был высокий широкоплечий мужчина лет сорока, у него были такие же, как у Колесника, большие голубые глаза, такая же добрая усмешка и такие же рыжеватые лихие усы. И сам он был каким-то давно знакомым и родным. От него пахло мужчиной – то был запах свежего пота и табака. Юлька не могла отвести от него глаз, а он будто и не замечал ее.
- Это наш промывальщик, - представил его Николай, - Савелий Чиликин. Руки у него золотые, а золото, как известно, к золоту тянется, - рассмеялся он, - вот и находит наш Савва золотишко там, где никто другой найти не может. Если он промыл ручей и сказал: «Нет», - значит, так тому и быть, хоть и жаль. Но если там есть золото – не пропустит! У нас с ним дел  ого-го сколько! А это наша Юля, я тебе рассказывал о ней, – сказал он Савелию.
- Я знаю. Я сразу ее узнал.
- Как? – удивился Николай.
- Я давно люблю ее, - просто ответил он. – Пойдешь за меня, дивчина?
Это было столь неожиданно, что Юлька растерялась. И Таня, и Николай также не ожидали такого и теперь вопросительно смотрели то на Юльку, то на  Савелия. А те смотрели друг другу в глаза и не могли отвести взгляды. Потом улыбнулись.
- Пойду, - просто ответила Юлька. Она чувствовала, что принадлежит теперь только ему.
Они поженились. Савелий зимой работал вместе с Юлькой в дробилке хим.лаборатории, на лето уезжал с Балашовым в поле. Таня с Юлей теперь вместе ожидали своих мужчин. Через год Юлька родила дочку и назвала ее в честь подруги – Татьяной. Обе женщины были счастливы.
Ирина Костылева не раз завидовала и их счастью, и их дружбе. У нее все было по-другому. Что только она ни делала, чтобы завоевать любовь мужа, но получала в ответ только холодное равнодушие. Костылев словно и сам не жил, не радовался жизни, и ей не давал. Каждый раз он мучительно ждал, когда пройдет долгая северная зима, чтобы снова уехать в поле. Жена для него была чем-то вроде прикрытия от невыносимой тоски и одиночества.
Ирина Костылева, сдружившись с Таней, приняла и ее подругу Юльку. Поначалу ей стоило немалых усилий не думать о том, что та из «бывших заключенных», без образования и ей не ровня. Быть в ее обществе ей всегда казалось унизительным, но когда она сказала об этом Тане, та ответила: «Она мне, как сестра, как подруга и мать. Не нравится быть с ней - не приходи». Ирина, как заслуженную пощечину, приняла обиду и смирилась, тем более что и Саша только в обществе Балашовых чувствовал себя раскованным и веселым, шутил и пел под гитару, когда они собирались вместе. Он нравился ей таким. Даже к ней, в компании друзей, он выказывал добрые чувства. Она была готова на все, чтобы только заполучить его нежный взгляд, добрую улыбку, или слегка ироничную, но все же похвалу. Костылев в кругу друзей словно заряжался добротой, и она радовалась этому. Когда же они подолгу не встречались семьями, ведь на работе они виделись каждый день,  Костылев вновь становился мрачен, груб, вечерами подолгу засиживался на работе, ему словно и не хотелось возвращаться домой. Тогда Ирина приглашала Балашовых к себе в гости, приглашала и Юльку с Саввой, была гостеприимной хозяйкой, веселой, озорной, красивой и с радостью в сердце слушала, как ее муж, слегка захмелев, забыв о недавнем своем безразличии к ней, пел под гитару, рассказывал о своих полевых приключениях, был снова весел и даже заботлив с ней.
Но за его дружеским отношением к Тане, Ирина всегда чувствовала горькую неразделенную любовь: как нежен был его взгляд, когда он украдкой поглядывал на Таню; как светились его глаза, когда она обращалась к нему; каким безотказным и сговорчивым был он, когда она просила его о чем-нибудь. Ей казалось, что попроси она Сашу умереть сейчас за нее, и он, не задумываясь, бросится навстречу смерти. «Неужели Балашов не видит этого?» - спрашивала себя Ирина. Николай видел, но он верил и в любовь своей жены, и в дружбу. Иначе как жить? И он жил, принимая то, что отпущено ему судьбой.
Даже когда Ирина родила Саше двух сыновей, ничего не изменилось в их отношениях. Муж был нежен и добр с детьми, немного нежности и доброты досталось и жене, но никогда за все годы совместной жизни, он не посмотрел на нее так, как сам того не замечая, смотрел на Таню. В том его взгляде была любовь. А годы уходили, уходила молодость, уходила жизнь. Как часто плакала Ирина, думая: «За что же мне такое?» 
А Балашов с Костылевым были неразлучны. Работая в разных партиях, на разных территориях, они в течение зимы без конца говорили о своей работе. Оба были увлечены своей Геологией. Только Балашов, не замечая, как пролетает рабочий день, бежал домой, счастливый от ожидания встречи с семьей, а Костылев плелся домой нехотя, думая, что опять его ожидает все тот же суп, те же расспросы о том, как прошел день, то же ожидание ласки в глазах жены, и те же укоры, что Балашов заботится о своей жене, без конца дарит ей подарки, что Таня и одевается лучше всех - вот опять в новом платье была на вечеринке.
- Да кто ж ей-то не дает? Денег что ли нет? Надо - так купи себе все, что хочешь! Нет! Ей нужно, чтобы я, как Колька вокруг Тани, ходил вокруг нее и, восхищенно охая, целовал. Ну не такой я, не такой!
- Ты только со мной не такой, а как на Таню посмотришь, так только то тебя и удерживает, что она не твоя жена, - укоряла его Ирина.

Домой Сашке идти не хотелось, но гнал голод и желание увидеть своих малышей. Не раз он думал, что Ирина – мать его детей и, раз он любит их, значит должен испытывать то же самое и к ней, но никак не мог заставить себя любить ее. Он надеялся, что с рождением детей, к нему придет это чувство, но оно не пришло. «За что мне это наказание? – думал он. – Что я сделал такого? Какой грех совершил? Я никого не могу любить, кроме Тани. Да и как я могу любить других, если только рядом с Таней я чувствую, что живу, и только, думая о работе, я могу забыть о ней. Я же вижу, как она теряется, когда мы остаемся одни, как дрожит и радостно томится ее тело, когда мы танцуем вдвоем. А хорошо, что я наконец-то купил магнитофон, и мы можем хотя бы в танце прижаться друг к другу… И пусть Ирина смотрит во все глаза, пусть Балашов делает вид, что ничего не замечает, пусть!»
Спасение от этих мыслей было для Костылева в работе. Он готовился защитить диссертацию. Самохвалов, много лет собирающий материалы по осадочным формациям Верхоянья, долго тянул с тем, чтобы подвести итог своей многолетней работы и защититься. В конце концов, у него стало неважно со здоровьем и он, сгорбившийся, усталый и больной, отдал все свои наработки Костылеву.
- Ты, Саша, молодой, настырный, - сказал он Костылеву, - ты сделаешь это. Ты должен это сделать! Я отдаю тебе свои материалы без сожаления, хотя  это труд десятилетий. В добрый путь, сынок, пиши диссертацию. В тебе я вижу самого себя. Бери! – он протянул Костылеву толстую папку. – Здесь стратиграфические разрезы осадочных пород всего Верхоянья. Ты дополнишь их своими наработками, разовьешь концепцию геосинклинали применительно к нашей территории, ну сошлешься где-нибудь в тексте на старика, - улыбнулся он, - мне этого хватит!
Костылев взял папку. Он знал, что материалы Самохвалова существенно дополнят фактурой его уже почти готовую диссертацию. Те несколько работ, что они опубликовали вместе с Самохваловым, и его последние самостоятельные статьи, получили хорошие отзывы, и Сашка уже горел нетерпением защититься. Он ожидал только завершения составления геологической карты Верхоянья. Костылев был одним из членов редакционной коллегии и совместно с другими геологами активно участвовал в ее создании.
Сразу же после составления карты, он успешно защитил свою диссертацию по теме «Осадочные формации Верхоянской геосинклинальной области». Эта работа принесла ему успех, окрылила его, и он теперь, уже на правах ведущего геолога, кандидата геолого-минералогических наук, словно в теплое благодатное море, погружался в дальнейшее исследование территории. Тем более что исследования эти с каждым годом расширялись и углублялись. Геологи, одно за другим, делали очередные открытия.
Монопольные когда-то находки месторождений россыпного золота, сменились громкими открытиями свинцово-цинковых и медно-вольфрамовых руд, интенсивно шла разведка Нежданинского месторождения рудного золота на реке Тыры. Заверка аэромагнитных аномалий в южной части хребта Сетте-Дабан, привела к открытию ультрабазитовых магматических массивов с тантал-ниобиевыми и лантан-цериевыми рудами в карбонатитах. Балашов тут же напросился на геологическое картирование вокруг этих массивов. Ему разрешили. Тогда он, за короткое время, опубликовал серию работ по гранитоидному магматизму Верхоянья, который изучал много лет. По своему первому отчету дал характеристику девонских базальтов и медных руд, в них показал цикличность магматических процессов и вновь завел в своих статьях речь о рифтогенезе.
- Ты опять за свое, Балашов! - смеялись друзья-коллеги. – Опять старую песню затянул!
- Эта песня, братцы, еще не звучала. Она только сейчас пойдет в эфир, - отшучивался он, а сам не мог уже думать ни о чем другом, кроме рифтовой структуры Сетте-Дабана. Все эти годы он настойчиво искал и изучал зарубежную и отечественную литературу по континентальному и океаническому рифтогенезу. В его голове уже давно сложились мысли о том, что здесь, на их территории, в горных грядах хребта Сетте-Дабан, должны быть структуры, характерные для обстановки рифтогенного растяжения – грабены и горсты. Грабены, как структуры обрушения или проседания под излившейся базальтовой лавой, должны быть заполнены осадочными и магматическими породами, а разделяющие их горсты должны представлять области размыва. Но, отлученный от изучения этих древних пород, он выслушивал доклады геологов, работающих в пределах Сетте-Дабана, которые не видели ничего подобного. «Все. Пора! Настал мой час! – думал он. - Хватит ждать! Вперед!»

Будучи в Москве в отпуске, Балашов поступил в заочную аспирантуру.
Три года понадобилось Николаю, чтобы у него окончательно сложилось представление о строении древней рифтовой структуры Сетте-Дабана. Каждый раз, после окончания полевых работ, он докладывал на техсовете о том, что им откартирован и выделен Белореченский грабен на юге хребта, что на севере Сетте-Дабана в бассейне ручья Медного выделяется Джалканский грабен, вся восточная часть хребта – это еще один крупный грабен, характерный для рифтовых структур. Для каждого из грабенов Балашов выделил характерную ассоциацию осадочных и магматических формаций горных пород. Меденосные покровы базальтов располагались только в пределах выделенных грабенов, и щелочно-ультраосновные породы с карбонатитами и тантал-ниобиевыми рудами также цепочкой протягивались в Белореченском грабене.
Кроме того, на территории Верхоянья он выделил полный тектоно-магматических цикла развития Земли, начавшийся в девоне и завершившийся в позднем мелу. Он начинался рифтогенезом, как начальным импульсом раздвижения древних континентальных плит с последующим образованием океана, и завершился сближением континентов и образованием Верхоянских гор.
Это полностью противоречило имеющимся на то время представлениям о геологическом развитии территории Верхоянья. И первым его противником стал Костылев. Предложенная Балашовым концепция полностью перечеркивала работу и Костылева, и Самохвалова, и других геологов и отвергала общепринятую концепцию формирования геологических структур Верхоянья. Отзыв на диссертацию Балашова, написанный Костылевым, был гневным и разоблачительным. Критикуя Балашова, он едва не сказал: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда!»

В ноябре Балашов вылетел в Якутск, чтобы получить отзыв на диссертацию от ведущих геологов столицы Якутии. И здесь он встретил жестокую критику на свою работу. Но отступать было некуда. С двумя самыми отрицательными отзывами он полетел в Москву на защиту диссертации. Там были немало удивлены смелостью этого, хоть и земляка, но провинциала. Добивали его уже не с «пеной у рта», а спокойно, как само собой разумеющееся, как Антоний добивал Цезаря  - заодно с другими.
- От защиты можете отказаться, если не хотите позора, - предложили ему.
Но он пошел до конца, терять уже было нечего. Николай хотел хотя бы слушателям рассказать о том, что он думает о своей территории, а то все, что он сделал, так и останется в кругу приемной комиссии и оппонентов. На доклад ему дали полчаса.
В зале заседания, где проходила защита, было много людей. Прослушать защиту диссертации пришли и геологи ЦНИГРИ,  и профессура МГУ, было много аспирантов и студентов, это было видно по их молодым лицам. Именно им и решил Николай рассказать все.
Балашов говорил спокойно, убежденно, но по мере того, как таяло отведенное ему для доклада время, он говорил все быстрее и энергичнее. К нему пришло вдохновение, он пел свою последнюю «лебединую» песню, он просто выдохнул все, что хотел сказать. Когда его остановили, он понял, что сказал все. Зачитали рецензии от «родного» геологического управления, от якутских и московских коллег. В зале стояла зловещая тишина, после таких рецензий уже не «встают». Желающим предложили высказаться.
- Да что тут говорить? - глянув на часы, нетерпеливо сказал кто-то из членов Научного Совета. - И так все ясно.
- Отчего же, - раздался голос из зала. - У меня есть что сказать по этому поводу.
- Ах, Виталий Александрович, это Вы! С приездом! – послышались заискивающие голоса. – Да когда ж это Вы вернулись?
К Балашову подошел и поздоровался с ним за руку высокий, крупный мужчина лет пятидесяти. Он был очень загорелым, он улыбался, и лучистые морщинки у глаз делали эту улыбку светлой.
- Доктор наук, профессор, Виталий Александрович Малиновский, - представил его председательствующий. – Пожалуйста, Виталий Александрович, - пригласил он его жестом за кафедру.
- Я только что вернулся из экспедиции в Восточную Африку, - улыбаясь, сказал Малиновский, - захожу в родные пенаты, туда- сюда – никого нет! Все на заседании Научного Совета. Значит, я прямо с корабля - на бал!
Он был весел, как мальчишка, его распирала жажда говорить. Наконец-то он вернулся домой и ему не терпелось поговорить с друзьями-геологами, рассказать о своей экспедиции.
- Представляете – Африка! Жара за пятьдесят градусов, песчаные бури из Сахары несут красную пыль… Оранжевое небо, красное, как жар, солнце и… там живут чернокожие люди, – рассмеялся он. – Такие же, как мы, только кожа черная. Американцы, с которыми мы работали, чуть не дохли от жары, но нашему брату все нипочем – ни африканская жара, ни наши северные морозы. Не так ли, коллега? – обратился он к Балашову. – Так вот, мы с моим американским коллегой, господином Шпикерманом, - пояснил он, взглянув на Балашова, - не первый год уже «топчем» Африку своими ногами. И что удивительно, там выделена настоящая Восточно-Африканская трехлучевая рифтовая система: один луч проходит по впадине Красного моря, другой по Аденскому заливу, третья, Восточно-Африканская ветвь рифтовой системы, представляет собой классический внутриконтинентальный рифт. Раскол континента протягивается далеко на юго-запад и юг Африки до озера Виктория. Ни у кого во всем мире не вызывает сомнения, что это континентальный рифт. А  как иначе может расколоться континент, образоваться море и перерасти в океан? Да только так! Это признанная во всем мире современная геологическая концепция, предложенная профессором Уилсоном. Она ежедневно получает подтверждение у геологов, изучающих мировой океан. Ведущие геологи десятка развитых стран мира работают, как ошалелые, над проблемами океанического и континентального рифтогенеза, и их недавние противники нередко теперь утверждают, что они знали о рифтогенезе всегда. И вот прихожу сюда, слушаю неслыханный дотоле в этих стенах  доклад о научном открытии, сделанном нашим молодым коллегой где-то за тридевять земель от Москвы, в далекой Якутии. И его, вместо того, чтобы приветствовать, или хотя бы сказать: «А в этом, возможно что-то есть!» – топчут, топчут ногами! И только за то, что это – наш, - я подчеркиваю – наш! геолог, что он увидел что-то не так, как все. Сделай то же самое на той же территории иностранец, - а они, не сомневаюсь, сделали бы это, - они были бы уже героями. Мы бы только разводили руками и говорили: «Как же мы сами-то не догадались, не увидели?!» А вот нашелся наш геолог, увидел, пришел к нам и говорит: «Смотрите!» А мы - бить его!
Вот уж воистину: нет пророка в своем отечестве.
В зале стояла гробовая тишина.
- Александр Сергеевич, - обратился он к председательствующему, - а где Ёхансон Александр Карлович? В командировке во ВСЕГЕИ? А Удинцев? Ах, болен? А Васильковский? Еще не вернулся из экспедиции? Будет через неделю? Ну так я предлагаю дождаться их. Вы ведь не возражаете, коллега? – обратился он к Балашову. – У Вас есть время?
- Найдется, - ответил Николай.
- Так мы рассмотрим еще раз вашу научную работу, если Вы не возражаете. Не так ли, товарищи? – спокойно спросил Малиновский. И было в его голосе что-то от  властного клокочущего рыка льва.
В зале стояла гробовая тишина.
Балашов не мог поверить в происходящее. Члены Научного Совета не сказали ни слова против. На том заседание и закончилось.

- Вы где остановились, коллега? – спросил подошедший к Балашову Малиновский.
- У родителей, я - москвич.
- Давно в Якутии?
- Четырнадцать лет.
- Не мало!
Он крепко пожал Балашову руку и ушел.

Через две недели все тот же Научный Совет, увеличенный на трех человек, присвоил Николаю звание кандидата геолого-минералогических наук. Его поздравляли, некоторые даже принесли извинения.
- Что делать, молодой человек, - сказал ему один старичок, - уж если ваши родные коллеги так оценили Вас, сами понимаете, нам казалось, что им там, на местах, виднее.
После защиты Балашов с Малиновским зашли на кавказский рынок, взяли по бутылочке коньяка, свежего мяса, зелени, фруктов и пошли к Виталию Александровичу домой. Он никак не хотел расставаться с Балашовым, а проводить вечер где-нибудь в ресторане, вне дома, после столь долгой разлуки с женой, как он сказал, - он не мог себе позволить.
Жена Малиновского, приятная милая женщина, радостно встретила их, поблагодарив Николая, что он не увел Виталия Александровича на весь вечер из дома. Она ожидала их, стол в зале был уже накрыт, но Малиновский, большой и громкоголосый, ходил по квартире и шутливо давал распоряжения своей женушке перенести все на кухню и там устроить грандиозный ужин.
Начав чинно и важно вечеринку по поводу защиты диссертации Балашова, Малиновский незаметно перевел все в дружеский тон, и они проговорили о своей Геологии всю ночь до утра.


Николай улетал из Москвы в Якутию, полный радостного ожидания встречи с Таней. Он уже соскучился по ней, ему не терпелось увидеть ее, обнять - только тогда он сможет снова окунуться в свою работу. Малиновский настоятельно просил его продолжить работу над темой континентального рифтогенеза и выйти за пределы территории их геологического управления, т.е. рассмотреть геологию всей Восточной Якутии и даже всего Северо-Востока.
- Это уже тема докторской диссертации, Коля, - по-дружески сказал он Балашову на прощанье. - Так что действуй!

В геологическом управлении не верили, что Балашов защитился. Когда он, радостный и хмельной от удачи, влетел домой, даже Таня не могла поверить, что все прошло благополучно. Уж слишком много говорили геологи о том, что Балашов, не уважая авторитета старших, полез на рожон, начал гнуть свое и за это, конечно же, поплатится. Да и Саша Костылев не раз, пока Николая не было дома, заходил к ней и, словно оправдываясь, говорил:
- Зря Коля взялся за эту тему. Но, ты пойми, мы хоть и друзья, а я не могу слышать, как он утверждает, что все не правы, а только он видит истину. Один раз я уступил ему - и ты теперь не моя, - горько и зло сказал он. - Но больше не уступлю ни в чем!

На следующий день, когда он вошел в контору геологического управления, никто не решался спросить его о защите. Все были уверены, что Николая «завалили». Слухи об отрицательном отзыве, полученном в Якутске, уже распространились по конторе.
Николай вошел в кабинет к Костылеву, поздоровался.
- Можете меня поздравить, братцы, - весело сказал он. – Победа!
Костылев недоверчиво смотрел на Николая, не улыбнулся, был серьезен и не мог понять, шутит ли Николай с отчаяния или… «Неужели правда?» – кольнула догадка, что Николай действительно защитил свою диссертацию.
- Ну, поздравляю, Коля, - нарушил Костылев затянувшуюся паузу.
Он натянуто улыбнулся, не зная как себя вести, осмотрел лица сотрудников своей партии. Те, с такой же гримасой вместо улыбки, смотрели на своего начальника.
- Поздравляю Вас, Николай Николаевич! – сказала молоденькая девушка-петрограф, встала из-за стола, протянула Николаю маленькую мягкую руку. – Удачи Вам всегда и во всем! Хотите чаю?
- Нет, спасибо, я к своим пойду. Еще ни у кого не был, хочется повидаться со всеми, поговорить.
Он еще раз посмотрел на друга. Тот был расстроен. Как ни старался, Костылев не мог этого скрыть. Еле выдавив из себя улыбку, он сказал:
- Заходи, Коля.

Весть об удачной защите Николая в Москве мигом разнеслась по конторе. Его поздравляли: кто от души, кто шутя. Главный геолог Буйнов, уже собирающийся на пенсию, забыв, что еще недавно был противником всякой новизны, долго тряс его руку и говорил:
- Я знал, я всегда знал, Балашов, что ты это сделаешь! Молодец! Теперь я могу спокойно уйти на пенсию. Как говорится, «старый конь борозды не испортит, но и новую не проложит». Буду рекомендовать тебя в главные геологи.
Николай лишь улыбался в ответ.
               


Только через две недели после возвращения Балашова из Москвы, Костылев пришел в себя. Все это время его терзали мысли, что Балашов может обойти его и в геологии. «Но нет, дружок, тут я тебе не уступлю никогда!» - твердил он себе. Он уже собирал материалы на докторскую диссертацию. Тема была совершенно ясна ему, и он, не щадя себя, просиживал все вечера в конторе за работой над диссертацией. Геосинклинальная структура Верхоянья казалась ему столь очевидной, что он с неизменным упорством пытался доказать всем неправоту Балашова.
Они с Балашовым имели  одну и ту же территорию, одну и ту же, доступную каждому, геологическую фактуру, только трактовали ее  каждый по-своему. Увы, такова жизнь: если двое мужчин смотрят на женщину, они видят не одно и то же, и когда они делают одно дело – делают они его каждый по-своему.
Костылев стал молчалив, задумчив и мрачен. Эту перемену в нем заметила Таня и осторожно сказала об этом Николаю.
- Ну, и что теперь?
- Мы могли бы просто пригласить Костылевых в гости. Геология – геологией, но мы ведь все-таки  друзья и давно уже не собирались вместе. Посидите, попьете, песни попоете, поговорите -  все легче будет и тебе, и ему.
- Ну, хорошо, - согласился Николай.

Костылев неохотно принял приглашение Балашовых прийти к ним в гости. А Ирина радовалась и провела немало времени в подготовке к встрече с друзьями.
- Мы так давно не собирались, что я уже соскучилась и по вашим разговорам о геологии, и с девочками поговорить хочется, и потанцевать, - щебетала она. – И еще, Саша, я давно хотела сказать тебе, что когда вас потянет к гитаре, ты не хватай ее сразу, дай Балашову спеть что-нибудь. Я видела, что ему иногда тоже хочется спеть, но он как увидит, как мастерски ты играешь на гитаре – и уже не берет ее в руки, стыдится, что не может так же, как ты.
- Ну, хоть что-то я должен делать лучше его, - попробовал пошутить Костылев. – Да и не играет он на гитаре никогда. Последний раз я слышал его в институте на какой-то нашей студенческой вечеринке.
- По тому, как он берет иногда гитару в руки, что-то мурлычет себе под нос и аккомпанирует, я вижу, что ему хочется спеть.
- Ладно, уговорила. И хватит об этом.

На улице было холодно и темно. Дома геологического поселка отчетливо выделялись на фоне снега, в окнах горели огни. Был декабрьский вечер. Костылевы с детьми пошли к друзьям в гости.
Балашовы встречали их радостно и привычно. В гостях уже были Юлька и Савелий Чиликины, и еще одна семья геологов Семеньковых.
«Только этих мне еще не хватало», - подумал Костылев.
Они недавно сдружились с Балашовыми. Коля Семенько уже два года работал с Николаем, его жена Надя работала вместе с Таней. Они нравились друг другу. Костылевы впервые были с ними в одной компании.
«Настроение у всех приподнятое. Похоже, Балашов решил отметить защиту своей диссертации, - подумал Костылев. – Ну что ж, попьем!»

Накрытый стол был роскошным и праздничным: белое сухое вино, коньяк, бутерброды с красной икрой, рыба малосольная, жаркое из оленины, салаты и брусничный морс. Торт и присыпанные сахарной пудрой рогалики с рябиной стояли в стороне на морозном подоконнике, и детвора уже не раз спрашивала тетю Таню, когда же они начнут есть торт.
- Сначала поешьте хорошенько, а потом будет и тортик с чаем, - отвечала хозяйка дома, усаживая детей за стол.
- Я так и не понял, по какому поводу мы собрались, Коля? – не удержался спросить Костылев. – Обмывать твою диссертацию?
- Да нет, просто так, без всякого повода, - ответил Николай. - Давно ведь не собирались вместе.
- Ну так ты хоть расскажи, как все прошло у тебя, - попросил Саша.
- Сань, диссертация моя находится в фондах. Все рецензии на нее в конце подклеены. Прочти. Я сейчас не хочу говорить об этом. Поговорим о наших полевых приключениях, а о разногласиях мы уже все сказали и написали. Жизнь рассудит, кто был прав.
- Ладно, будь здоров, Коля, - натянуто улыбнулся Сашка и поднял наполненную рюмку.
После третьей рюмки геологи заговорили о политике, о женщинах и, в конце концов, вернулись, как всегда, к воспоминаниям о своей полевой жизни. Женщины уединились на кухне, среди мужчин потек обычный разговор о работе.
- А россыпь там должна быть - там же есть рудное золото…
- Нет, золото не в гранитах. Оно во вмещающих их породах, за пределами роговикового поля в зоне отгона рудогенных элементов…
- Золотоносные кварцевые жилы - они хоть и небольшие, но их много и содержания золота в них высокие. Вот они при разрушении и формируют россыпи.
- Так вот, без глубокой шурфовки там ничего не найти. Мощности торфов очень большие. А россыпь там есть – сто процентов!
- А завхоз, как всегда, поставил бражку и ждал нашего возвращения на базу. Ну, как было ругать его? Предложил обмыть наше открытие …
- Так этот медведь, гад такой, разворотил весь наш лабаз, сожрал все консервы. Мы чуть с голоду не подохли, пока добыли себе мясо…
- А каюр наш, ну хитрец, как узнал, что Витька Ефимов неравнодушен к Леночке, так и стал опекать ее. И в маршрут подвезет и после маршрута встретит. «Ты куда лезешь, батя, - говорят ему, - она же юная совсем!»  «Та я не девчонку люблю, а конфеты, - отвечает каюр. -  Витька же наш узнает у начальника, куда Леночка в маршрут пойдет, побежит вперед нее по тропе, конфеты на веточках развесит - удивить ее хочет, - а я Леночку провожаю к маршруту, впереди нее верхом на коне еду, конфеты Витькины с веток срываю и ем». Вот, дьявол!
- Да, если в черносланцевой толще Верхоянья  россыпеобразующее золото находится в мезозойских кварцевых жилах, то все золото Сете-Дабана - в среднепалеозойских дайках долеритов. Но возраст его – мезозойский однозначно!
- Все, мужики, хватит о работе, - заявила Ирина, когда женщины вернулись с кухни. - Вы вспомните когда-нибудь, что здесь есть мы? Давайте хоть потанцуем немного.
Таня поставила пластинку, зазвучала музыка. Костылев, забыв о своих мрачных мыслях, как галантный мужчина, пригласил на танец жену. Ирина с нескрываемой радостью обняла мужа, и они закружили в медленном танго. Ирина льнула к нему, а он отстранял ее от себя. Другие тоже пошли танцевать. Музыка располагала к приятному веселью.
Когда Костылев пригласил на танец Таню, она вся затрепетала в его руках. В ней все горело, она снова почувствовала себя той юной девушкой, какой она была когда-то, когда они с Сашкой подолгу танцевали на институтских вечерах. Ей нравились эти чувства, эти незабываемые ощущения юной женственности, нравилось и то, что Костылев никогда не переступал грани дозволенного, был с ней по-дружески нежен и прост. И это нравилось ей особенно. Таня не хотела замечать взглядов Ирины, в которых нет-нет да и проскальзывала плохо скрываемая тревога. А Балашов танцевал с Ириной, говорил ей комплименты, она улыбалась в ответ, хотя ей хотелось плакать. Никогда в жизни она не слышала таких слов от мужа.
Дети напомнили об обещанном им тортике, и Таня бросилась накрывать «сладкий стол». Заварили пахучий индийский чай.
- Мужчинам торт не подавать! – скомандовала Таня. – Иначе они совсем перестанут пьянеть и выпьют столько, что завтра им будет плохо.
Все понимающе рассмеялись, знали, что после «сладкого» хмель мужиков не берет.
Вечер продолжался.
Балашов принес гитару, протянул ее Костылеву, и тот, забыв о просьбе жены, взял ее в руки, подтянул струны, пробежал по ним пальцами. Гитара зазвенела под его уверенными пальцами. Сашка был весел, улыбчив, завораживал всех своим голосом и проникновенными словами песен. Ему подпевала вся компания.
«Ты твердишь, чтоб остался я, чтоб опять не скитался я,
И закаты с рассветами наблюдал из окна.
А мне б маршруты далекие, и дороги не легкие,
Да и песня в дороге мне, словно воздух нужна.
Чтобы жить километрами, а не квадратными метрами…
Не на выставках, а в тайге наблюдать колера…
И чтоб таежные запахи, а не комнаты затхлые,
И не жизнь в кабаках – рукав прожигать у костра!
А ты твердишь, чтоб остался я, чтоб опять не скитался я…».
Песни сменялись тостами, тосты танцами, и были новые разговоры о работе, о друзьях, и снова песни.
- Ну посидите еще, - уговаривала Таня засобиравшихся домой друзей.
- Все, Танек, все! - улыбаясь, сказала Юлька. - Если вам еще не хочется, чтобы мы уходили - значит, мы уходим вовремя.
- А уходить всегда нужно вовремя! - поддержал жену Савелий.



Начальник геологического управления Кудрявцев срочно вызвал Балашова к себе в кабинет. Там сидели главный геолог Буйнов и начальник геологического отдела Самохвалов.
Игорь Александрович Кудрявцев уже давно возглавлял геологическое управление. Геологическое картирование и поиски его интересовали мало, он был занят разведкой открытых геологами золоторудных месторождений: Нежданинского, Оночалахского, Ынахчанского и подсчетом запасов металла для передачи этих месторождений в эксплуатацию горнодобывающему предприятию «Джугджурзолото». Направление геологических исследований было полной прерогативой главного геолога, и если уж сам Кудрявцев вызывал к себе начальника геологической партии, значит, дело было серьезным.
Кудрявцев грузно сидел на своем большом деревянном стуле, тяжело положив руки на стол. Это был мужчина богатырского телосложения, в голове сверкала благородная седина, темный костюм и галстук были неотъемлемой частью своего владельца.
- Садись, Балашов, - предложил он. – Ты у нас, говорят, большой специалист по Сетте-Дабану, - он глянул на Буйнова. Главный геолог слегка заерзал на своем стуле. – Так вот, в центральной части хребта еще с военных времен была известна богатая россыпь золота. Ее уже неоднократно отрабатывали старатели, а золото все не кончается. Откуда оно берется там? Скажу тебе прямо: меня не интересуют рассуждения об истории геологического развития Сетте-Дабана. Это все от лукавого. Меня интересует только металл. Так вот, нам срочно нужно найти коренной источник этой россыпи, а еще лучше – нам нужна очень хорошая россыпь в этом районе. Через год старательская артель закончит там добычу, ей нужен новый объект. Ясно? Даем тебе новый проект на один год. Действуй! Геологическое задание получишь у Буйнова. У меня все!

 В кабинете главного геолога лежала карта полумиллионного масштаба, на ней были отмечены все имеющиеся на территории рудные и россыпные месторождения золота.
- Вот твоя территория, - показал Буйнов центральную часть хребта Сетте-Дабан.- Пиши проект и начинай работать. Это же твой любимый Сетте-Дабан! - он дружески улыбнулся. – До выезда в поле остается три месяца, так что давай, кандидат наук, действуй!



Балашов за месяц написал проект, затем начал проводить организацию работ, получил на складах продукты и снаряжение, укомплектовал поисковую партию геологами, техниками, горнорабочими и промывальщиками, взял двух каюров и радиста-завхоза.
Николай уже собирался выезжать в поле, когда к нему в кабинет зашел Саша Костылев. Он был необычайно расстроен, и выглядел так, словно из него вынули душу.
- Все, Коля, хана мне! – тихо сказал он.- Давно замечал что-то неладное у меня в горле, все время что-то давило, першило, а сегодня пошел к врачу, он осмотрел меня и поставил диагноз: «рак». Ты же помнишь, Пал Палыч Кузьменко прожил с таким диагнозом три месяца и умер.
У Костылева на глаза навернулись слезы.
- Коля, как же дети мои теперь? Они же еще совсем маленькие. Помру – кому они нужны будут? Не забудь о них, Коля, помоги встать на ноги, если что! Прошу тебя, друг!
В его глазах была отчаянная мольба, слезы застилали глаза.
- Конечно, Саня, конечно.
 У Николая сжалось все внутри. Он никак не мог поверить, что его друг, Сашка Костылев, этот молодой красавец-мужчина, которому было только 38 лет, должен умереть.
- Но с чего врач решил, что у тебя рак? Может, это ошибка?
- Какая там ошибка! - отмахнулся Саша. - Это - конец! А я, кажется, и не жил еще, гонялся все за чем-то, жизнь на «потом» откладывал, а теперь уже никакого «потом»  не будет!
- Брось, Саня, я в такой диагноз не верю. Ерунда все это. Сделали хотя бы какие-нибудь анализы?
- Нет.
- Ну, а как он тогда такой диагноз поставил?
- Опыт у него, говорит, уже большой.
- Какой к черту опыт! Он кроме как ОРЗ определить никакого другого опыта не имел никогда. А тут…
- Вот, дал мне направление в Якутск на обследование.
- Вот и поезжай. И ничего у тебя там нет! Ты же молодой, сильный, как конь, какой там к черту рак или краб у тебя. Ошибка это! – пытался он убедить друга, а сам боялся, что вдруг и в Якутске диагноз подтвердится. «Бедная Ирина, бедные дети, бедный Сашка…», - стучало в голове. - Не горюй, Санек, все обойдется. Ну, ты только представь себе: как я тут без тебя? - пробовал шутить Николай. - Пораскалываю все горы рифтами, и некому за них заступиться будет! Поезжай в Якутск, вот увидишь – это ошибка!
Вечером Ирина Костылева, вся в слезах, прибежала к Тане, и они обе проплакали над случившимся у Костылевых горем. Утешая подругу, Таня сама была безутешна. Она рыдала сильнее Ирины, и та нечаянно подумала, что ее подруга не меньше нее любит Сашку. 
- Эх, Таня, Таня, да что уж теперь, плачь и ты! 

Николай, еще раз пожелав другу удачи, уехал в поле.
Костылев простился с семьей и полетел самолетом в Якутск. На прощание он все же не сдержался и зашел к Тане. Она встретила его в дверях своего дома. Глаза ее были темны и полны жалости. Сашка опустился перед ней на колени, обнял, прижался головой к ее животу. Она плакала, гладила его по голове, а он целовал ее, и она слышала его тихое: «Любимая… Единственная… Прощай!»
Он встал и ушел, не оглядываясь.



«АН-24» быстро долетел до Якутска.
Костылев сразу же обратился в республиканскую больницу. Диагноз, с которым он прилетел в Якутск, тут же подтвердили, но у одного из врачей на консилиуме возникли сомнения. Для подтверждения диагноза он предложил направить анализы в Москву в Центральный онкологический центр.
- Как-то все не совсем обычно, - сказал он.
Костылев позвонил в геологическое управление, попросил пригласить к телефону жену, рассказал ей обо всем. Ирина тихо плакала и утешала его.
Для отслеживания хода болезни у него еженедельно брали все новые и новые анализы. Врачи не могли сказать ему ничего утешительного.
Костылев осунулся, под глазами появились синие круги, в глазах застыла предсмертная тоска. Он все время вспоминал Пал Палыча Кузьменко, который, буквально, как  снег, стаял и умер от рака. Думать об этом было невыносимо. Недели тянулись мучительно долго. Уже ничего не хотелось, не ждал он  ничего хорошего и из Москвы. Все уже было ясно.
Вскоре отчаяние сменилось равнодушием.
Он лежал на койке у себя в гостиничном номере и ждал смерти.
Кто-то постучал, дверь распахнулась, и к нему вошла… Таня Балашова!
Сашка вздрогнул от неожиданности и удивления. Таня была восхитительно красива. Был жаркий май, и она была одета в легкое розовое платье с тонкими бретельками на мягких женственных плечах. Платье изящно подчеркивало плавные линии тела, серебристые босоножки на тонких высоких каблуках  делали ее высокой и стройной. Лицо ее не выражало никакой тревоги. Оно светилось. Голубые глаза были как яркое весеннее небо, и вся она была похожа на яркий весенний цветок. Сердце Сашки радостно забилось. В эти мгновения он забыл обо всех своих горестях. Перед ним стояла она – его любимая!
- Мой дорогой, ты думал, я вот так просто позволю тебе умереть тут? – улыбаясь, спросила она. – Нет, не позволю! Ни за что не позволю! – она шагнула к нему и поцеловала в колючую небритую щеку.


Через три дня Таня улетела домой. Она попросила не провожать ее, и Костылев, оставшись один в своем номере, долго смотрел в распахнутое окно. Под окнами гостиницы «Лена», где он жил, по улице проносились машины, по тротуарам шли пешеходы, в воздухе стоял едва уловимый запах приближающейся весны. А он вспоминал Таню. Вспоминал, как необыкновенно пахли цветами ее губы,  как ее волосы шелком струились по его груди, как его сильные пальцы вминались в ее плечи, и она шептала ему: «Сашенька, миленький, родненький мой…»
- Почему ты приехала? – спросил он ее потом.
- Я не могла больше ждать. Мне казалось, я сама умру, если не увижу тебя. Попросила Юлю присмотреть за детьми и помчалась к тебе. Мне казалось, что я могу спасти тебя…
«Ты спасла меня, Таня, - подумал Костылев. – Я бы тут с ума сошел! Ты, действительно, спасла меня!»

Он закрыл окно. Затем принял душ, тщательно выбрился, надел костюм, повязал галстук и, словно в хмельном веселье, насвистывая что-то, пошел в больницу. Его, улыбаясь, встретила хорошенькая медсестра-якутка.
- У вас сегодня хорошее настроение? – спросила она.
- Да, представьте себе, я снова живу и радуюсь жизни.
- Ну вот и хорошо! - она понимающе посмотрела на Костылева. - Сделаем еще один контрольный анализ. Из Москвы так ничего и нет до сих пор.

Результаты анализа показали, что у Костылева нет абсолютно никаких признаков ракового заболевания. Врачи недоумевали. Повторный анализ был таким же хорошим. Тогда Костылеву предложили самому лететь в Москву на обследование и выписали направление. Он ближайшим рейсом вылетел в столицу. Проведенное там обследование так же не установило никакого онкологического заболевания.
Радость к жизни, которую испытал Костылев, была непередаваема, и она ассоциировалась у него только с Таней. «Это она спасла меня, спасла своей  любовью!» - хотелось кричать ему. Благодарное чувство любви наполняло его душу. Он возвращался домой, он летел к ней, совсем забыв, что она – жена его друга. Ему хотелось поскорее увидеть только ее.

Вернувшись в свой поселок, он сразу же направился в геологическое управление.
Был рабочий день. Он вошел в кабинет, где работала Татьяна Балашова. Его сердце гулко, взволнованно билось в груди. Таня встала из-за стола и, улыбаясь, пошла ему навстречу.
- Здравствуй, Саша! - мягко сказала она. - С приездом!
Она уже знала от Ирины, что диагноз местных якутских врачей в Москве не подтвердился, и теперь она была с ним, как обычно, приветлива и сдержана. Сашке хотелось обнять ее, целовать ее руки, всю ее…
- Ты уже видел Ирину? – спросила Таня. – Она ждет тебя. Иди к своей семье.
- Да, да, - словно опомнившись, сказал Костылев. - Я только зашел поздороваться.
И он вышел из кабинета.
«Как же мне жить теперь без нее?»
Через два дня он улетел в поле.



Отношения Ирины Костылевой и Тани Балашовой стали натянутыми. Они по-прежнему встречались, разговаривали, но неприятный холодок отчуждения чувствовался во всем. Их теперь сближали только дети, которые были неразлучны и все дни летних каникул проводили вместе. Целыми днями ребята купались в Алдане, и матерям поневоле приходилось быть рядом с ними.
Однажды, сидя на берегу реки, Таня, не в силах переносить тягостное молчание, спросила Ирину:
- Так и нет от Саши радиограммы? Коля тоже ничего не шлет.
- Ты была у Саши в Якутске? - не поднимая глаз, спросила Ирина.
- Ну и что? – ответила Таня с вызовом. – Хоть кто-то должен был побыть с ним рядом.
Больше им нечего было сказать друг другу.


Костылев вернулся с поля необычно рано. Была только середина сентября. Он сразу же зашел в минералогический кабинет, чтобы увидеть Таню, и только потом сдал секретные материалы и ведомственное оружие на хранение, отвез пробы в дробилку. Доложив начальству о возвращении, переговорил с друзьями  и зашел в кабинет жены.
- Здравствуй! Дома все в порядке? – спросил он.
Ирина только взглянула на него и поняла, что радости от возвращения домой он не испытывает.
«Это к ней он спешил, не ко мне», - поняла она.
- Все в порядке, - стараясь казаться спокойной и едва сдерживая подступающие слезы, ответила она.
 А Костылев сходил домой, привел себя в порядок, переоделся  и вернулся в управление. До вечера бесцельно ходил по кабинетам, отыскивая вернувшихся с поля геологов. Он мучительно ждал конца рабочего дня.
Когда контора опустела, он подошел к дверям минералогического кабинета, осторожно повернул ручку. Дверь открылась. Таня была в кабинете одна. «Ждала», - подумал Костылев. Он снял висящий на гвозде ключ и замкнул дверь.
- Саша, прошу тебя, не делай этого!
Таня едва сдерживала охватившее ее волнение. Она отрывисто дышала и обреченно, с испугом смотрела на Костылева. Он обнял ее, тихую, покорную, нежно гладил ее волосы и, когда она перестала дрожать, стал целовать глаза, брови, щеки… Когда он коснулся ее губ, понял, что она давно ждет этого. Поцелуй был горячим, страстным, безрассудным… Пьянея от наслаждения, она забыла обо всем…
Это был все тот же Сашка - грубый и нежный, требовательный и ненасытный в любви…

Поправляя перед зеркалом волосы, Таня взглянула на Костылева.
- Что, молчишь, герой? Думаешь, как теперь домой возвращаться? А ведь там жена ждет, дети…
- Да, дети, - вздохнул он.
- То-то и оно, - задумчиво сказала Таня. – Эх, Сашка-Сашка, наломали мы с тобой дров! Не боишься?
- А чего мне бояться?
- А что, нечего? Это тогда я смелая была, когда к тебе в Якутск летела, когда поняла, что никогда больше не увижу тебя. Забыла обо всем: о муже, о детях, о чести… А теперь…
- Нет мне жизни без тебя, Танек.
- А жить как-то надо. Ладно уж, иди! Я уйду позже.



 Вернувшись с полевых работ, Николай сразу почувствовал в жене перемену. Таня впервые отказалась от его ласк.
- Я отвыкла от тебя за лето, - говорила она, отстраняясь от его объятий.
- А я думал о тебе каждый день, ждал нашей встречи, шел к тебе, считая дни и километры… А ты отвыкла? Так не бывает, Тань.
- Ничего, зима длинная – привыкнем, – пробовала отшутиться она, но улыбка не давалась ей, а только предательски выдавала страх.
Впервые Николай узнал невыносимую муку ревности. Он старался гнать от себя эти мысли, но они, как наваждение, вновь и вновь возвращались к нему. Думать об этом было невыносимо.

С Костылевым у Николая по-прежнему были хорошие отношения. Балашов от всей души радовался тому, что диагноз врачей о страшной болезни друга не подтвердился, и они вместе похохотали над Сашкиными страхами.
- Бывает, Санек, - говорил ему Балашов.
- Да, бывает. Зато теперь мне в жизни ничего не страшно.
- Ну как твое поле, Саня?
- Нашли хорошие серебряные руды, выделили огромное рудное поле, но там совершенно нет обнаженности - мари, болота, руда видна лишь в мелких щебенчатых высыпках в морозных буграх пучения. Весь сезон протоптались там, а рудных тел не нашли. Но зацепились за руду еще на двух участках, на следующий год проведем там поиски. А у тебя что, Коля?
- Нашли россыпь золота, нашли и ее источник. Это минерализованные дайки долеритов, измененные гидротермально-метасоматическими процессами. Они все пронизаны кварцевыми жилами. И в кварце, и в самих метасоматитах – видимое золото. Надо ставить поисковую партию на этот участок. Такие вот дела, дружище!

Об отношениях Тани Балашовой и Костылева в конторе геологического управления знали почему-то все. Все, кроме Балашова. Да он и не хотел ничего знать. Мало ли, что в жизни бывает. Он любил жену, любил, как жизнь, как своих детей. В разлуке мучительно тосковал по ней. Ему не хватало ее тепла, ее голоса, ее шуток. Нередко в поле тоска по любимой доводила его до того, что он вставал ночью и бродил по долине реки, или, не дожидаясь, пока все встанут, уходил в маршрут - ночи ведь все равно белые. Не раз думал он и о том, что она  так же одиноко мучается без него. Им достаются только холодные зимы, а лучшее, благодатное время короткого северного лета – это бесконечное одиночество. Он-то еще мог забыться в работе, валиться, усталый, с ног и засыпать после изнуряющих, долгих горных маршрутов, а она… Не раз представлял он себе, как Таня приходит с работы домой, готовит ужин, укладывает детей спать, а потом остается одна со своим одиночеством, на всю ночь, изо дня в день, пока не кончится лето…… Он не раз уже думал и о том, что если что-то и случится, он сможет и понять и простить ее. И вот теперь, он понимал - это случилось. Таня была в постели безразличной, чужой, отдавалась ему только из супружеского долга. «Из «долга», черт бы побрал это слово!» - закипал Николай и давил, давил в себе чувство ревности. И, как всегда, его спасала только работа.
 Однажды их соседка Шура, одинокая молодая женщина, слывшая среди мужиков-бабников безотказной, попросила Николая помочь ей переставить шкаф в доме. Он зашел к ней вечером после работы, быстро передвинул шкаф и собрался уходить, но Шура преградила ему путь. Она облокотилась рукой о дверной косяк, улыбалась, в полураспахнутом шелковом халатике откровенно обнажилось ее красивое тело в ажурном белье.
- Посиди, Коля, выпьем, поговорим, - она показала глазами на накрытый стол, на котором стояла бутылка водки, соленые огурчики  и жаркое из оленины. – Хоть я тебя пожалею.
- Извини, Шура, - сказал Николай, опешив от ее слов. – Извини. Я пойду.
- Что, брезгуешь? – криво усмехнулась она. – Твоя жена, думаешь, лучше? Да она такая же шлюха, как и я.
И уже вслед уходящему Николаю крикнула:
- Ты доверяй, да проверяй! А то ходишь уже, как олень, рогатый! Дружок-то твой тебе их быстро наставил!
Она налила рюмку водки, залпом выпила и, тяжело опустившись на стул, заплакала.
- Ну и иди, иди к ней,  дурак! Ждут тебя там!


За всю зиму Николай так и не почувствовал прежнего тепла в отношениях с Таней. Не раз он смотрел на Костылева, стараясь увидеть в нем какую-то перемену, которая бы обличила его, но его друг никогда и ничем себя не выдал. Это был прежний Сашка, веселый и приветливый, и даже не такой уж непримиримый, когда дело касалось геологии.
Но отношение Николая к Костылеву изменилось. Все чаще он стал ловить себя на мысли, что уже не может безоглядно, как прежде, оставлять жену наедине с Костылевым, не может доверить другу проводить ее домой. Что-то  словно сломалось внутри. «Неужели дружбе конец?» - горько думал Николай. Перестали они и семьями собираться. Даже Юлька с Саввой не заходили к ним, очень уж безрадостная обстановка царила в доме Балашовых.

Долгая зима подходила к концу. Николай написал отчет о проведенных летом работах, дал перспективную оценку территории на золото. В геологическом отчете Николай не ограничился оценкой обнаруженной россыпи. Он не только показал, откуда золото попадает в россыпь, но и сделал смелое заключение, что жильные магматические тела – долериты -  это корневая система девонских покровов базальтов и, таким образом, они принадлежат к палеозойской рифтовой структуре Сетте-Дабана. А золото в них – это оруденение, наложенное в результате последней мезозойской складчатости. Это полностью противоречило имеющимся тогда представлениям о магматизме и рудообразовании в Верхоянье. И вновь его главным противником оказался Костылев. Его поддержало большинство геологов.
Золотое оруденение Верхоянья издавна считалось принадлежностью мезозойской эпохи, и потому геологи и магматические тела, вмещающие золотое оруденение, относили к мезозою. Будучи приверженцем рифтогенной концепции, Балашов смело разделил их.  Линейный рой даек долеритов Сете-Дабана он решительно отнес к образованиям девонского рифта, а образование золотого оруденения оставил за мезозоем.
Начались жаркие споры.
- Я никогда не соглашусь с этим! - горячо отстаивал свою точку зрения Костылев. - Если золото в долеритах, значит, они – мезозойские! И нечего все тащить в свои рифты.
- Послушайте, Александр Иванович, - раздраженно сказал Костылеву начальник геологического управления Кудрявцев, недовольно выслушивавший полемику, разгоревшуюся вокруг не интересующей его проблемы. – Золото найдено, и это – главное! А какого оно возраста, и какого возраста магматические тела, вмещающие его – это меня не интересует. Это вы решайте без меня в рабочем порядке. Так что, закончим на этом. А тебя, Балашов, попрошу в производственном отчете писать только о производственных делах. Эти научные рассуждения излагайте в своих публикациях. Ясно?



 После сдачи отчета, в новом проекте Балашову отказали. Так случилось, что в тот год в пообъектный план работ геологического управления не было включено ни одного нового проекта. Николай остался не у дел и засобирался на лето в отпуск. Три года, проведенных на Севере без отпуска, уже давали о себе знать, невыносимо хотелось поехать куда-нибудь, повидать своих стареньких родителей.
- Поезжай, Коля, отдохни. Съезди в санаторий, развеешься там, - сказала ему жена. – Может, подружку там себе какую найдешь, - пыталась она пошутить. - А то, что ты за мужчина - у тебя кроме меня никого и не было!
Слова жены больно резанули Николая. Он промолчал, но долго не мог забыть об этом. Слова эти, как заноза, сидели в душе. «Я ей совершенно безразличен, - горько думал он.- Эх, Таня, Таня… Все было иначе, пока ты не знала вкуса измены».
Он с грустью и безысходной тоской смотрел на жену, когда та, словно на свидание, прихорашивалась по утрам, красиво одевалась и уходила на работу. А возвращаясь вечером домой, она, переодевшись, надевала повседневный домашний халат, умывалась, «снимала» с себя всю красоту и, словно тяготясь мужем, ждала следующего дня. Это было безрадостное, мучительное время. И Николай ничего не мог с этим поделать. Жена была совершенно равнодушна к нему. И если раньше он мог отвлечься от своих беспокойных мыслей в новой захватывающей его работе, то теперь он остался без территории.

Николай подписал у главного геолога заявление на отпуск, получил от профсоюза путевку в санаторий, купил билет на самолет и уже жил ожиданием своего отъезда. Геологические партии одна за другой уходили в Верхоянские горы. Геологов ждали их территории, они горели предчувствием и жаждой новых открытий, а он… Он вдруг оказался вне этой привычной для него жизни. И если раньше Николай был бы необыкновенно рад выпавшей вдруг возможности съездить в отпуск летом, вместе с женой, то сейчас этой радости не было. Таня отказалась ехать с ним, сославшись на то, что на будущий год планирует вместе со старшим сыном Максимом ехать в Москву, чтобы быть с ним при поступлении в МГУ.
- Возьми детей, и поезжайте в отпуск вместе, - с каким-то тайным желанием остаться одной, сказала она Николаю.
Он возражать не стал.
 Буквально за день до отъезда Балашова вызвал к себе главный геолог Николай Васильевич Буйнов.
- Коля, - сказал он ему, - я понимаю, что ты уже собрался уезжать в отпуск, но у Костылева в поле серьезно заболел старший геолог, за ним сейчас полетит вертолет, чтобы вывезти его в больницу. Может, ты его заменишь? Партия работает по проекту последний год, и я боюсь, что они не справятся с геологическим заданием. Выручай!
- А что Костылев? – сумрачно спросил Николай, понимая, что в любую другую геологическую партию он бы согласился  ехать, не раздумывая.
- Уверяет, что справится. Да я не очень-то в это верю. У него там одна молодежь, студенты на практику приехали – почти всех ему отдали, а геологов: он, Крючков да Соловьева. У них три рудных поля, толком ничего не ясно, вот я и думаю, что не разберутся они за последний сезон. Съезди, поработай с другом. Выручишь?
- Поеду, - сам не понимая почему, ответил Николай.
- Вот и хорошо, вертолет - через два часа.



 Николай собрался быстро. Его полевые  вещи всегда были уложены во вьючные ящики, оставалось только сложить в них туалетные принадлежности. Раскрыв ящики, он увидел, что прошлогодние рубашки оказались рваными, одна была с большой дырой на спине и следами подпалин – подгорела, когда он грелся у костра холодной ночью и даже не почувствовал, как загорелась на спине рубашка. Николай с некоторым замешательством смотрел на это рванье, раздумывая: выбросить или нет?
- Бери, бери, - усмехнулась жена. – Я слышала, у Костылева в партии полно студенток – залатают!
Просигналила подъехавшая за ним машина. Николай молча засунул рубашки в ящик, молча вышел из дома и уехал к вертолету. Тот уже стрекотал винтами, подлетая к поселку.
Впервые не грусть и не боль от разлуки с женой чувствовал Николай, уезжая в поле. Какое-то неясное чувство облегчения было у них обоих.

Костылев встретил Николая на базе своей геологической партии как истинный старый друг. Он был радостно взволнован, улыбался, шутил.
- Какие времена пошли, Коля, - говорил он. – Вертолеты летают, вездеходы носятся по тайге! Смотри, какой мы новенький легкий артиллерийский тягач получили – «АТЛ-5».
 Костылев радостно похлопал по кабине гусеничного вездехода.

На геологической базе, непривычно для Николая, пахло соляркой. Еще с вертолета он увидел следы вездехода по марям и был удивлен, что вся долина реки исчерчена следами гусеничного вездехода.
– Студентов у нас в этом году - восемь человек. Девчонки есть, - Костылев мечтательно улыбнулся, - просто ягодки! И одна, скажу я тебе, совсем ко мне не равнодушна. Да не будь ты таким мрачным, Коля! Жизнь, как говорил Марчело Мастрояни, начинается в сорок лет, а нам-то еще и сорока нет. Мы с тобой - пацаны еще!
- Да уж! – усмехнулся Николай. – Ты вспомни, какими глазами мы смотрели на сорокалетних, когда нам было по двадцать. Это были старые, уже прожившие свою жизнь, люди. Вот так же и на нас сейчас смотрит эта молодежь.
- Да брось ты! Я родился, когда моему отцу было сорок, и мама, - она была моложе отца на пятнадцать лет, - говорила, что он был молодой, опытный и знающий жизнь мужчина, но все еще мальчишка в душе. Ну, скажи, Коля, неужели ты чувствуешь себя старым? Мы еще, вроде, все те же парни, что были раньше, так ведь?
- Я всегда думаю о том, каким меня видят другие.
- Ну и зря. Ладно, пойдем в избу, покажу тебе геологическую карту нашей территории. Она красива, как эти девушки, - Костылев кивнул на двух молоденьких студенток-практиканток, которые с любопытством поглядывали на Балашова.

- Вот, смотри! -  Костылев разложил на столе геологическую карту. – На территории - только триасовые отложения. Это сплошные песчаниковые и алевролитовые толщи. Стратиграфия проста, и мы с ней уже разобрались. Магматических образований нет, хотя в аллювии  редкие обломки лампрофиров встречаются и как раз в пределах рудных полей. Структура территории тоже проста – три крупных складки, разорванных поперечными разломами – сдвигами. Геофизики при аэромагнитной съемке выделили три магнитных аномалии, и мы в пределах этих аномалий обнаружили серебряные руды. Два рудных поля располагаются в песчаниковой толще и одно в алевролитах. В песчаниках мы с Пал Юричем Крючковым уже в первых маршрутах этого года  зацепили богатую серебряную руду и намереваемся за это лето «сделать» там месторождение. В алевролитовой толще мы работали в прошлом году. Рудишка там есть, но «дохлая» совсем. С этого объекта толку не будет. Я там поставил площадную геохимическую съемку, работает один поисковый отряд, чтобы плановые объемы опробования выполнить, но, как только пойдет руда в песчаниках, сразу же перебросим всех на эти объекты. Так что поработаем вместе снова.
Костылев, улыбаясь, смотрел в серьезное лицо Балашова.
– Завтра сходим в совместный маршрут, все покажу тебе на местности. А сегодня вечером – в баньку. Я уже распорядился насчет бани. Идет?
- Идет!

Первый геологический маршрут нового лета. Он всегда радовал Николая, вносил в душу покой, надежду и уверенность. Геологи пошли в совместный маршрут втроем: Костылев, Балашов и Крючков. Павел Юрьевич Крючков, по прозвищу «Дед», был лишь на пару лет старше своих коллег, но из-за того, что неизменно носил усы и густую темную бороду, выглядел намного старше их, и все геологи управления, забыв о его возрасте, звали его просто «Дед». Дед никогда не вдавался в научную полемику, он был хорошим опытным исполнителем, в маршрутах добросовестно констатировал геологическую ситуацию, а рассуждать: как, откуда и почему – предоставлял своему начальнику. «Ему за то и деньги плотют», - шутил Дед, пряча в усах хитроватую улыбку.
- Люблю я цю территорию, - говорил Дед, поднимаясь вслед за Балашовым на невысокую гору. – Пенсионный рельеф. Горки - нызэньки, 200-300 метров и все – ты на вершине. Это не Скалистый хребет, где мы с Александром Ивановичем раньше работали. Там, пока зализэшь на гору - чуть дуба не дашь!
С вершины горы Николай оглядел окрестности. Широкая долина реки Делиньи вся была в пятнах небольших озер, вокруг которых простирались бескрайние болотистые мари. Делинья, лениво извиваясь в узком русле, спокойно несла свои воды на запад к реке Томпо. Горы вокруг были невысокие, сглаженные, с редкой лиственницей и кустами кедрового стланика.
 «Да это и не горы, а бугорочки какие-то», - подумал Николай.
- Ну, что, Коля, нравится тебе моя территория? – улыбаясь, спросил Костылев. - Думаешь, наверное: какие это горы?  Бугорочки одни!
- Угадал! – засмеялся Николай.
- Ну, так вот, то, что мы прошли сейчас – песчаники и алевролиты - это и все разновидности горных пород нашей территории. Возраст – поздний триас. А теперь разойдемся вот по этим отрогам, - Костылев показал на карте линии маршрутов, - и встретимся вот тут, где сливаются эти три ручья. Пообедаем - и назад, на базу.
Они разошлись в разные стороны.
Николай шел по отрогу водораздела и только удивлялся мощной толще песчаников. Породы с одинаковым крутым падением слоев тянулись на несколько километров, слагая вершины гор. Это была монотонная, однообразная толща светлых песчаников, среди которых выделялся лишь один 20-ти метровый пласт черных алевролитов. Николай поставил на карте точку, где обнажался этот пласт, описал его в полевой книжке и уже хотел идти дальше, когда обратил внимание на какую-то странную слоистость, почти поперечную залеганию пласта. Он достал горный компас, сделал замеры падения слоев пород и параллельной кливажной трещиноватости. Еще раз внимательно осмотрев алевролиты, в центральной части пласта Николай увидел едва заметный замок складки. Проследив пласт по простиранию, он убедился в том, что это была центральная часть сильно сжатой и опрокинутой на запад антиклинальной складки.
«Хорошо, что не пропустил, а то Сашка засмеял бы потом, что я не увидел такого, - подумал Николай. - Теперь ясно, что мощность песчаниковой толщи просто сдвоена этой складкой».

Геологи встретились в условленном месте. Крючков пришел первым и уже разжег костер, повесил над ним наполненный водой котелок. Костылев достал из рюкзака и тонко нарезал подкопченное оленье мясо, открыл большую банку зеленого горошка и сгущенку.
Невысокая терраса, на которой они расположились, была усыпана коричневатым слоем прошлогодней лиственничной хвои, из-за чего терраса казалась чистой, словно устланной ковром. Лишь редкие, хорошо окатанные гальки и валуны торчали из этого хвойного ковра. Друзья поели, попили чаю, закурили. Николай смотрел на лиственницы вокруг, на сверкающий на солнце и журчащий ручей, на лица своих коллег, и радостное спокойствие наполняло его душу. Было хорошо оттого, что и солнце светит, и нет еще комаров, что лето только начинается и впереди поиски рудных месторождений серебра. Ощущение жажды и радости жизни возвращались к нему.
Костылев заметил это состояние друга.
- Ну, как тебе первый маршрут, Коля? – улыбаясь, спросил он.
- Хорошо сидим, - мечтательно ответил Балашов. – И я, представляешь, чуть не пропустил складку. Замечтался, иду себе…, - рассмеялся Николай, - чуть не проворонил ядро структуры.
- Какое ядро? – удивился Костылев. Он быстро глянул на Крючкова и по легкой усмешке на лице Деда понял, что у того никакого ядра структуры не было, как и у самого Костылева.
- Ну, складка эта, - сказал Николай, - сильно сжата, можно сказать – изоклиналь. Крылья структуры имеют одинаковое падение слоев пород и опрокинуты на запад.
Костылев недоуменно уставился на Балашова.
- Где?
- Вот тут, - Николай показал ему точку на карте. – Такие складки – это принадвиговые структуры. Где-то тут, у подножия горы, должен быть надвиг.
Костылев рассмеялся.
- Ну, ты даешь, Балашов! Ты, я смотрю, по-другому не можешь. Не успел на территорию ступить, и уже у него - надвиги, опрокинутые изоклинальные складки…
- А у вас что, нет?
- И никогда не было, - ответил Костылев.
Они раскрыли каждый свою рабочую топографическую карту и сопоставили геологическую ситуацию пройденных маршрутов. Ни у Деда, ни у Костылева складки не было.
- Ладно, вернемся к твоей точке, посмотрим, - сказал Сашка, - что-то у нас с тобой с первого же дня  все поперек начинается.
- Сань, я ничего не хотел делать поперек, я думал, что и вы видите то же самое. Я шел с «голой» топографической картой и выносил на нее лишь то, что видел.
- Ну так и пойдем, покажешь нам, - твердо сказал Костылев. – Все эти недоразумения надо решать сразу, на месте, а то потом опять будем копья ломать, искать истину.

Костылев молча осматривал пласт алевролитов, к которому их привел Балашов, и готов был провалиться сквозь землю оттого, что Николай оказался прав. Бессильная обида и вновь закипевшая ревность душили его. Хорошего настроения - как ни бывало! Он с трудом подавил в себе эти  чувства и признал правоту Балашова. А это означало, что нужно будет и основательно подправить геологическую карту, и уточнить мощность песчаниковых толщ. И все бы ничего, но Дед так ехидно усмехнулся, что сомнений не оставалось – об этом будет знать все управление.
«Черт бы тебя побрал, Балашов, - злился Костылев, - не в добрый час приехал ты ко мне. Ладно, со стратиграфией разберемся, а вот руды тебе у меня не отнять! Завтра покажу – ахнешь!»


Вернувшись из маршрута, они еще издали увидели летящий из печной трубы бани чистый, колыхающийся от жара, воздух. Завхоз уже запарил веники из веток березы и можжевельника и встречал их с чувством хорошо исполненного долга.
Баня стояла недалеко от базы на высоком берегу реки. В глубокую заводь реки можно было нырять прямо из дверей. Крючков деловито перебрал тазы, выбрал себе один и, раскрыв двери бани настежь, закурил на завалинке.
- Пусть угар выйдет, - пояснил он, -  потом жару нагоним.
Геологи парились медленно, с чувством. Капельки выступившей на теле влаги, остужая  жар, струились по нему. Крючков со знанием дела понемногу плескал на раскаленные камни горячую воду, нагонял жару. И тогда геологи взялись за венички. Березово-яблочный дух наполнил баню. Охая и кряхтя от удовольствия, легкими помахиваниями веников они гнали жар по телу, и когда Крючков плеснул на камни в очередной раз, они стали неистово хлестать себя. Изнемогшие, почти без сил, красные от банного жара, они выбежали из парилки и бросились в холодную воду речной заводи. Туда - и сразу обратно. Ледяная вода, казалось, обжигала тело. Отдохнув на завалинке, снова шли в парилку.
После третьего захода Балашов с Костылевым в парилку идти отказались, но Крючков сходил и в четвертый раз. Вышел оттуда красный, могучий, с озорно блестящими глазами, мол, всех обошел!
Баня стояла на берегу реки в ста метрах от базы. Оттуда доносились молодые смеющиеся голоса девчонок.
- Эх, - усмехнувшись, вздохнул Крючков, - и всим я богатый, и всэ в мэнэ е, однэ тильки горэ, що вже не встае!
Балашов с Костылевым только рассмеялись его шутке.
- Завтра, Коля, отправляем Деда нашего на северное рудное поле. Поедем вместе? Посмотришь руду нашу, - сказал Костылев.
- Поехали, - согласился Николай.
Они подбросили дров в прогоревшую печь и, усталые, побрели к базе.


К полудню вездеход доставил геологов на северное рудное поле. Наскоро поставив палатку и сложив весь полевой скарб под брезент, Крючков повел Балашова и Костылева к обнаруженным им в прошлый полевой сезон серебряным  рудам.
Можно много читать  и слушать о найденной кем-то руде, но увидеть ее самому – это ни с чем несравнимое чувство. Она сверкает свинцовыми гранями кубических кристаллов галенита, она так тяжела, что ее едва удерживаешь в руках, а когда держишь – отчетливо понимаешь, что это и есть тот металл, ради которого ты здесь работаешь.
Развалы галенитовых жил были видны повсюду. Судя по размеру рудных обломков, Балашов определил, что мощности рудных жил были невелики. Он молча разглядывал поднятые с земли образцы, колол их молотком, чтобы лучше разглядеть в свежем сколе.
- Лабораторные анализы показали промышленные содержания серебра в галените, - сказал Костылев. – А при микроскопическом изучении галенита, в нем были обнаружены и сульфосоли серебра и самородное серебро. Кроме того, серебро, входя  в кристаллическую решетку галенита, является постоянным спутником этой свинцовой руды. Вот и получается, что хоть это и свинцовое месторождение, но присутствие серебра в нем столь велико, что, сравнивая цену свинца и серебра, - серебро перевешивает и переводит все месторождение в разряд серебряных. А свинец остается лишь попутным компонентом.
- Со структурой тут не мешало бы разобраться, Александр Иванович, - сказал Крючков Костылеву. Он поднимался по склону горы, колотил геологическим молотком крупные обломки руды и песчаники, пронизанные тонкими галенитовыми прожилками. – А то я  исходил здесь всю гору, кругом свалы галенита, а где коренные рудные тела, какие они, каково строение рудного поля - никак понять не могу.
Гора, на которую они поднялись, действительно, не давала никакой возможности определить структуру участка. Коренных выходов пород не было. Все было в каменных развалах песчаников.
- Разберемся, - уверенно ответил Костылев. – Структура здесь простая, - сказал он и осекся, вспомнив вчерашний маршрут.
- А в долине что? – спросил Николай.
- Да ничего там нет, - быстро ответил Саша. – Вот, смотри. Два водораздела в верховьях ручья сложены песчаниками - и в них руда. Песчаники слагают крылья антиклинальной складки. Свод складки разрушен, и по нему проходит долина ручья и там, в высыпках, обнажаются только черные безрудные алевролиты.
- Ты уверен, что безрудные? – спросил  Николай.
И снова Костылева резанула мысль, что зря он связался с Балашовым. Этот всегда и во всем будет искать, где бы уличить его. Он не может иначе.
- Коля, знаешь что? – стараясь выдержать ровный тон, сказал Костылев. -  Мне не хочется постоянно спорить с тобой, а потому давай сделаем так: мы с Дедом займемся изучением этих двух северных полей, а ты поезжай к Ольге Соловьевой на южное рудное поле. Она женщина умная, любит поспорить, у нее на все есть свое особое мнение, вот и поработайте вместе. Спорьте, доказывайте друг другу, кто прав, кто не прав. А мы уж тут с Крючковым как-нибудь сами разберемся, что к чему.
- Как скажешь, Саша, - миролюбиво сказал Николай. - Ты здесь начальник!
- Ну вот и договорились.



Вездеход доставил Николая на южное рудное поле, которое находилось в двадцати километрах к западу от базы. Это были самые верховья ручья Нуччалах. Долина ручья до полукилометра шириной была плоской, заросшей кочкастой травой. Изредка виднелись морозные бугры пучения рыхлых пород, выдавленных мерзлотой на поверхность. Долина плавно переходила в пологие склоны невысоких гор, на вершинах которых виднелись глыбовые развалы песчаников. Это были единственные места, где обнажались горные породы. Склоны гор и долина были сплошь покрыты мхом и травой. Редкие низкорослые лиственницы и мелкие кусты кедрового стланика были беспорядочно разбросаны по долине Нуччалах. Типичный рельеф горной тундры. Русло ручья в ширину редко достигало двух метров, преимущественно это был глубокий узкий проток воды в густой траве, через который можно было просто перешагнуть.
На невысокой террасе у ручья стояли три палатки.
Геологиня, Ольга Викторовна Соловьева, руководившая поисковыми работами на  южном рудном поле, встретила Балашова приветливой и слегка ироничной улыбкой.
- Добро пожаловать на борт моего корабля, Коля. Что, Костылев  тебя к нам в ссылку отправил?
- Что-то вроде этого, - улыбнувшись, ответил Николай.
Он оглядел молодые лица студентов-практикантов. Их было шестеро: три девушки и три парня. Они с присущим юности любопытством смотрели на приехавшего к ним геолога. Николай быстро разгрузил вездеход, сбросив на землю немудреный скарб полевика: вьючный ящик, палатку, рюкзак, спальный мешок и маленькую жестяную печку.
- Николай Николаевич Балашов, - представила его студентам Соловьева. - Кандидат наук, начальник геологической партии, умница, женат и двое детей, - она многозначительно посмотрела на девушек, те понимающе рассмеялись. В общем, наш брат - геолог. Располагайся Коля. У нас сегодня камералка, десять дней работали без выходных, а дождя так и не дождались. Решили устроить денек отдыха. Хотя, какой тут отдых, - сказала она. - Надо и пробы просеять, и документацию привести в порядок, и дров наготовить, и себя в порядок привести, и то, и сё…

Николай выбрал место для своей палатки на другом берегу реки. Уж очень низкой показалась ему терраса, на которой стояли палатки Соловьевой и студентов. Он по старой привычке не стал рисковать и поставил палатку повыше. Нрав горных ручьев и рек был ему хорошо знаком.
Когда он устроился, к нему в палатку зашла Ольга Соловьева. Это была женщина лет тридцати двух, деловая, красивая, независимая. У нее были холодные голубые глаза, лукавая улыбка и роскошные русые волосы. Николай знал ее еще молодой девушкой, когда она вместе с мужем приехала в их геологическое управление после института. Она была тогда худенькой, изящной и очень поэтичной девушкой. Но суровая геологическая жизнь и разгульное веселье мужа быстро выветрили из нее поэзию. Теперь Соловьева была одинокой женщиной. Смыслом жизни для нее были работа и дочка, которую она на лето оставляла в поселке у подруги.
- Я вот что хочу сказать тебе, Коля, - Ольга немного замялась, а потом решительно выпалила. - Это - мой участок, мои студенты, и я здесь руковожу работой. При всем моем уважении к тебе, я хочу, чтобы это все оставалось и дальше так. Надеюсь, ты понимаешь меня. Поэтому, делай свое дело и не вмешивайся в мое. Договорились?
- Да, - ответил Николай. - Только я хочу спросить тебя, что ты подразумеваешь под моим делом? Я хочу, чтобы мы с самого начала понимали это однозначно и правильно.
- Ходи в маршруты, ищи руду, делай что хочешь, - заявила она, - только не вмешивайся в мою работу.
- Договорились.
- Ну, вот и хорошо. Питание у нас общее, готовим по очереди. Не возражаешь?
- Нет. Как говорится, «в чужой монастырь со своим уставом не лезут».
Ольга довольно улыбнулась и вышла.
«Ну, давай, Балашов, отдохни от начальнических  забот, ты же давно мечтал об этом. Ходи в маршруты, рисуй свою карту и никаких забот. Ты один на один со своей геологией», - говорил себе Николай, но безотчетное чувство какой-то отстраненности и одиночества неприятно наваливалось на него.

С рассветом Николай ушел в маршрут. Все еще спали.
Пройдя по мари километра два, он увидел первые высыпки пород и остановился, чтобы поставить на топографической карте точку начала геологического маршрута.
Будучи на базе он перенес на свою рабочую  карту геологическую ситуацию, отрисованную геологами в прошлом полевом сезоне. Он видел, что здесь было добросовестно исхожено все, что только можно.
В верховьях ручья Нуччалах выделялась округлая магнитная аномалия. Геофизики интерпретировали ее, как скрытый на глубине гранитоидный массив. О его наличии свидетельствовали и несколько жильных магматических тел лампрофиров, показанных на карте.
«Так, значит, теплогенератор на глубине есть, - рассуждал Николай сам с собой. – Магма, если не сама несет рудные элементы, то генерирует их из осадочных пород. Песчаники светлые, крупнозернистые, состоящие из кварца и полевого шпата – это на сто процентов «пустые» породы. Черные алевролиты - это уже что-то! Они состоят из мелкого песка и глины, а глина из морских глубин всегда содержит в себе огромное количество рудных элементов. И значит, эта глинистая толща может быть потенциальным источником формирования руды.
И что мы имеем на этом участке? Все горы вокруг – это песчаники, и в них уже обнаружена галенитовая минерализация. И хоть это только тонкие прожилки, все равно это признак того, что руда где-то есть.
Структура… Крупная антиклинальная складка, свод которой полностью разрушен - на его месте сейчас долина ручья Нуччалах. Крылья складки слагают триасовые песчаники - устойчивые твердые горные породы, они-то и образуют гребни гор. Значит, в ядре – в долине ручья -  должна быть «мягкая» глинистая толща. Вот тебе и направление поисков, Балашов!» – говорил  Николай сам с собой, пересекая широкую кочкастую долину и поднимаясь на вершину горы.
Он оглянулся на стоянку геологов. От палаток по долине стелился дым.
«Уже проснулись», - подумал Николай и пошел дальше.

За день он обошел все окрестные горы в верховьях ручья Нуччалах. Этот маршрут не дал ему ничего нового – здесь просто невозможно было что-то увидеть. На вершинах были только развалы песчаников, ниже вершин - только мох, трава и кусты кедрового стланика.
Вечером, вернувшись из маршрута, Николай попросил Ольгу рассказать о проделанной ими работе и о том, что она думает о геологии этого участка.
- Что, Балашов, неймется? – усмехнулась Ольга. – Ну не можешь ты работать сам по себе. Ну что с тобой делать?
Николай вздохнул и, улыбаясь, покачал головой.
- Непривычно как-то. Вроде делаем одно дело, как же не говорить об этом?
- Ладно, я женщина не гордая, пойдем ко мне в палатку - и расскажу, и покажу.

Войдя в свою палатку, Ольга развернула на столе геологическую карту участка поисковых работ. На ней прямыми линиями были нанесены профили опробования, точками были показаны места отбора проб. Это было лишь небольшое пятнышко.
- Так здесь же работы на целое лето! – удивился Николай.
- А ты как думал? Сделаем площадное опробование, зимой проанализируем пробы в лаборатории. Аномальные содержания серебра и свинца покажут, где должны быть рудные тела. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, Балашов, - заключила Соловьева.
- Это точно, - согласился Николай. - И где же вы пробы берете в этой траве?
- Копуши копаем, а если есть глина – просто идем по азимуту и берем пробы через двадцать метров.
- Нашли уже что-нибудь?
- Да что тут найдешь! Найти бы место, где хоть немного глины в пробу взять можно – и то удача! Разве ты не видел эту кочкастую марь?
- Да, видел, - протянул Балашов.

Каждый день чуть свет Николай уходил в маршруты. Он исходил вдоль и поперек всю долину Нуччалаха. Лишь в нескольких морозных буграх пучения увидел он мелкую сланцевую щебенку черных алевролитов. Даже эта собранная жменя породы радовала его. «Значит, в ядре структуры глинистая толща все же есть». И совсем неожиданно чуть в стороне от морозного бугра пучения он наткнулся на небольшую высыпку обломков темных алевролитов. Среди них чернел кусок манганосидерита – марганецсодержащего железистого карбоната. Этот минерал был спутником серебряных руд. Острием геологического молотка Николай стал рыть копуш, откапывая все новые и новые обломки манганосидерита. Он зарылся в землю, как медведь, раскапывающий кладовку бурундука. С глубины около одного метра он неожиданно для себя вытащил тяжеленную глыбу. То, что это руда, Николай даже не сомневался. Он расколол глыбу молотком – и галенит засверкал ярким свинцовым блеском.
Довольный маршрутом, Николай поздно вечером вернулся на стоянку. Там была тишина. Костер у палаток уже прогорел, лишь легкий дымок вился над пепелищем. Каша в ведре подгорела с одного бока. Похоже было, что его долго ждали, но не дождались. Николай, стараясь не греметь посудой, поел и ушел к себе. На входе в палатку висела записка: «Балашов, завтра ты дежурный на кухне. Завтрак за тобой. И ужин тоже. Ольга».
Николай сходил к накрытой брезентом кучке продуктов, взял рис, свиную и говяжью тушенку, две луковицы, чеснок и сушеную морковь. Специи у него всегда были  с собой в рюкзаке.
На завтрак он приготовил полевой плов и сварил ягодный кисель.

Студенты просыпались неохотно. Ольга несколько раз ходила поднимать их, пока, наконец, заспанные, ежась от утренней прохлады и наскоро умывшись, они не собрались на кухне.
- Наш геолог-невидимка уже приготовил что-то вкусненькое, - услышал Николай чей-то голос из палатки девчонок.
Он улыбнулся. Парни прожорливо уплетали плов, взяли добавку, и Николай заметил, что даже разговаривать им было некогда.
- Давненько я не ел такой вкуснятины, - улыбаясь, сказал Серега Тарасов - высокий чернявый парень, которого студенты просто называли «Тарас». – Наверно, все утро готовили?
- Пять минут ушло на плов и столько же на кисель. Ну и если учесть ожидание готовности – полчаса на все.
Студенты недоверчиво переглянулись: «Шутит геолог». Они по полтора часа возятся, чтобы приготовить еду, а он…
- Мальчики, имейте совесть, вы же тут не одни, - воскликнула подошедшая полненькая девушка в матросской тельняшке. – Нам-то хоть оставьте! Девчонки! - прокричала она. - Сюда, скорей! А то они пожирают все, как барбосы!
- В кругу друзей не щелкай клювом, - сказал Тарас и положил себе еще добавку. Подошедшие девушки разложили по тарелкам остатки плова.
- Вкусно, - сказала стройная зеленоглазая девушка, с нескрываемым любопытством разглядывая Николая.
- А что, Николай Николаевич, у вас, правда, ушло на плов пять минут? – спросила «морячка».
- Ну, смотрите, - сказал Николай, - две минуты на то, чтобы промыть рис и в пропорции один к двум залить водой. Минута на то, чтобы открыть банки с тушенкой и выложить в рис вместе с морковкой. (Сухую морковь я замочил с вечера). Минута, чтобы посолить, поперчить, положить лавровый лист. Минута, чтобы порезать лук и чеснок. Все перемешать, накрыть крышкой и поставить на печку. Через двадцать пять минут плов готов. Нужно только следить за огнем, чтобы плов тихонько кипел. Как только закипит вода, ложу три небольших камешка под сковородку, чтобы не пригорел рис. А как готовится кисель из пачек, рассказывать, я думаю, не надо. Добавил в него лишь баночку вишневого варенья. Вот и все!
- Вот и всё-о! - как эхо, повторил Тарас, оглядывая пустые чашки.
Все засмеялись. Ольга ревниво наблюдала за повеселевшими студентами. Ей совсем не понравился такой нескрываемый интерес к Николаю.
- А если бы не тушенка, а мясо было? – опять спросила «морячка».
- Тогда еще двадцать минут ушло бы на то, чтобы пожарить мясо, - ответил Николай. Он чувствовал себя, как на экзамене и улыбался.
- А почему Вы так долго в маршрутах ходите? Нашли что-нибудь или просто с нами общаться не хотите? – спросила «зеленоглазка».
Николай  еще не знал имен студентов и мысленно давал им прозвища.
- В маршруте я чувствую себя хорошо. А общаемся мы, обычно, когда идут дожди. А вчера я, действительно, нашел руду.
- Так что же ты молчишь? – впервые за все утро  заговорила Ольга.
- Это не рудное тело, только обломок. Сейчас принесу. – Николай сходил к палатке, принес мешок с рудой и высыпал обломки на землю.
- Ух, ты!
Студенты похватали куски сверкающей руды, восхищенно разглядывая ее. Только Ольга беспокойно поглядывала то на них, то на Николая. «С этим Балашовым теперь так и будет. Оббегает весь участок и снимет все сливки. Ну зачем Костылев прислал его сюда?»
- Все, ребята, поели и пора в маршрут, - строго сказала она.
- Обращайте внимание вот на этот манганосидерит, - показал Николай студентам кусочки иссиня-черно-бурого минерала. – Это хороший поисковый признак на серебряную руду. Руда тяжелая, ее на поверхности не найдешь, не увидишь – ее в глубь тянет. А этот марганец содержащий железистый карбонат встречается прямо сверху. Как увидите «манган» - ройте копуш. Я эту руду на глубине около метра откопал.
- Коля, если мы начнем метровые копуши рыть, мы никогда не выполним план опробования, - недовольно сказала Ольга.
- Так вы ради чего здесь работаете? Чтобы план выполнить или руду найти?
- Я тебя прошу, Балашов, - не умничай! Мы возвращаемся на стоянку в шесть часов. Будь добр, позаботься об ужине.
- Есть, товарищ командир! – шутливо ответил Николай.


Ещё неделя маршрутов не принесла ничего. Долина Нуччалаха уже начинала казаться Николаю сплошным кошмаром. Целыми днями он проводил под палящими лучами солнца, непролазная кочкастая марь сводила с ума своей непроходимостью. Кочка – это многолетняя северная травка с уходящим глубоко в землю корнем. Толщина кочки в диаметре составляет 10-15-20 см, а высота достигает 80 см. Годами, десятилетиями, сотнями лет эта травка растет на одном корне, образуя кочку. Зелень растет только на макушке кочки. Яркий пушистый зеленый пучок осенью отмирает, и  тонкие длинные листья травы сухим «водопадом» свисают вниз. Следующим летом, на макушке кочки снова вырастает зеленый пучок. Так год за годом и растет травянистая кочка.
Марь представляет собой безбрежное поле кочек, растущих в шахматном порядке. Каждая из них захватывает себе определенное пространство, не подпуская своих соседок ближе, чем на 15-20 см. Вот это пространство и остается геологу, чтобы поставить между кочек ногу и, изворачиваясь всем телом, выворачивая ноги и матерясь, на чем свет стоит, пробираться по мари. И если, с отчаяния, он вдруг вздумает ступить на роскошную зеленую макушку кочки, она тут же, пружинисто выгибаясь, сбрасывает его…..Только лоси, с их длинными мощными ногами, чувствуют себя на мари привольно, здесь за ними не угонится никто.  Они легко бегут по кочке, рубят ее своими острыми копытами так, что только кучерявые их головушки летят из-под ног во все стороны. Иногда в мерзлой породе под кочкой образуются линзы льда. Разрастаясь, они раздвигают травяной покров и выдавливают из глубин на поверхность рыхлую породу. Николай радовался таким находкам не меньше, чем самой руде. Он разрывал льдистые бугры пучения геологическим молотком, руками перебирал в глине каменные обломки и только по ним определял, какие породы находятся под травой.
Николай уже не сомневался, что под широкой долиной находится «мягкая» глинистая толща алевролитов.
«Нужно изучить структуру участка, а это значит, что нужно уходить далеко за пределы ручья Нуччалах и там, определив в наиболее обнаженных горных грядах строение структуры, вести целенаправленные поиски в долине», - поставил себе Николай геологическую задачу и его целую неделю никто в лагере не видел.
Ольга была только рада этому. Николай уходил в маршруты, пока все еще спали, и возвращался, когда все уже спали. И так до следующего своего дежурства по кухне.

Проснувшись, как обычно, рано, Николай вышел из палатки, потянулся, подставив лицо восходящему солнцу, и … замер. Прямо на стоянку шёл олень. Он спустился с перевала и, опустив голову, понуро брел вдоль ручья к палаткам геологов.
Николай знал, что северные олени подслеповаты, неподвижные предметы  узнают только вблизи, но уж если заметят движение – тут же рванутся прочь, и потому он стоял, не шевелясь, широко раскинув руки, ждал, когда олень подойдет поближе. А тот, словно не замечая ни палаток, ни Николая, шел по видимой только ему тропе.
Пистолетные выстрелы прозвучали в утренней тишине хлестко и громко. Олень упал в ручей в двадцати метрах от Николая. Все стихло. В палатках никто не пошевелился.
«Ну и спят студенты!» - усмехнувшись, подумал Николай, засовывая пистолет в кобуру. В то же мгновение из своей палатки показалась Ольга.
- Что, Балашов, лучшего способа устроить подъем ты не придумал?
Николай только улыбнулся в ответ. Потом из палатки ребят показалась голова Сереги Тарасова.
- Что, уже пора вставать? Сколько времени? – он сонно зевнул.
- Вставай, вставай, приятель, поможешь мне. Я тут поохотился немного.
- На кого? На бурундуков? Я кроме них здесь никого не видел.
- Ну так вставай, погляди, - Николай кивнул на лежащего неподалеку  оленя. Тарас исчез. Тут же из девчоночьей палатки вышла Таня-морячка. Она была босиком, большая тельняшка плотно обтягивала большие груди и крепкие  бедра, чего Таня совсем не стеснялась.
- Доброе утро, Николай Николаевич! - поеживаясь от холода, сказала она. - Это вы тут стреляли?
- Ну и сонное царство у вас, - сказал Николай Ольге. – Ты уж извини, командир, что так рано нарушил ваш покой. Он сам пришел, не хотелось упускать такой случай.
- Коля, какой же ты молодец! – воскликнула Ольга, увидев добычу. – Мальчики, девочки, подъём! – прокричала она. – Вам давно мяса хотелось – так давайте за дело приниматься. «Мясо» есть!
На стоянке началась  радостная суматоха. Студентам  было в новинку увидеть крупного северного оленя, потрогать его огромные рога в коричневой бархатистой шерстке.

Запах вареного мяса дразнил ноздри и будоражил аппетит. Почти все мясо пришлось присолить и спрятать в мерзлоту под мох. Лето! Сварили два ведра костей с остатками мяса на них. Николай только посмеивался, видя, как парни, держа в руках большие мослы, обгрызали с них мясо с ожесточением и радостью первобытных предков. Студенты наедались.
- Вот это завтрак настоящего мужчины, - говорил Серега Тарасов, доставая из ведра очередной мосол. -  Наконец-то я чувствую себя человеком. С этим мослом в руках я впервые на этой практике ощутил себя на природе, на Севере… Это не в студенческой столовой обгрызать косточки, которые  до тебя словно уже были однажды обгрызаны.
- Причем не раз, - вставил кто-то из ребят.
- Ну, Николай Николаевич! Ну Вы и молодец! Добытчик Вы наш! Выбираем Вас вождем нашего племени. Кто за? – шутливо-строгим голосом спросил Тарас.
Парни дружно подняли руки. Таня-морячка подняла сразу обе, в одной держа большую кость. «Зеленоглазка» и «Цыпленок» - тихая скромная девушка, которую все звали Лёлей, поддавшись азарту друзей, тоже подняли свои маленькие ручки. Даже Ольга улыбнулась, наблюдая эту сцену.
- Все, Ольга Викторовна, - весело сказал Коля Городничий, веснушчатый рыжеватый парень, такой же, как и Серега, высокий и широкоплечий, - матриархат закончился.
Третий студент, невысокий худенький парнишка в очках, тут же достал свой блокнот и стал что-то записывать.
- Пиши, пиши, писатель, - сказал ему Серега, - веди летопись нашего племени.
- Похоже, что сегодня придется устроить выходной, - сказала Ольга.
- Ура-а-а! – дружно отреагировали студенты.
- Я просто не в состоянии двигаться, - сказал Коля Городничий. - Как ты, Тарас? – спросил он Серегу.
- Я могу только отползти от костра, - ответил тот. – Таня, неси гитару. Щас спою!
Таня-морячка сходила в палатку и принесла старенькую гитару, отдала ее Сергею. Тот, положив гитару на живот, блаженно запел:
«А ну, отдай мой каменный топор
И шкур моих набедренных не тронь.
Кто ты? Тебя не вижу я в упор!
Иди вон, и поддерживай огонь.
Присматривать не смей на мелочах,
Не нарушай семейный наш уклад.
Не убрана пещера и очаг –
Разбаловалась ты в матриархат».
Серега был сыт и доволен жизнью. Он, давно не бритый, отпускающий бороду, строго, но с улыбкой смотрел на девчонок и пел:
«Пять бы жен мне, наверное,
Разобрался бы с вами я…»

- Ладно, ребята, - сказал Николай, вставая, - хорошо с вами, но… пойду я. Пойду, пройдусь.
Он оглядел невысокие сопки вокруг, и его взгляд остановился на выделяющейся вдали  высокой горе. Она тянулась далеко на север и давно уже манила его и своей высотой, и обнаженностью слагающих ее горных пород.
Собравшись, он быстро ушел в маршрут. Студенты проводили его слегка удивленными и завистливыми взглядами.
- Вот он, вольный охотник за удачей, – сказал Серега вслед уходящему Николаю. – Я бы тоже пошел с ним, да сил нет - объелся.
- Да уж! – усмехнулась Таня-морячка. – Навалился на кости, как голодный барбос.
- Не голодный барбос, а голодный мужчина, - парировал Тарасов.
- Мужчина  в маршрут пошел, - не сдавалась Таня и осеклась, увидев осуждающе-строгий, «учительский» взгляд Ольги Викторовны.

               

Николай уходил в свои маршруты все дальше и дальше от стоянки. Иногда случалось и ночевать у костра, когда не успевал вернуться в лагерь засветло. Да и зачем было возвращаться? Кто ждал его там? – рассуждал он и, как одинокий волк, рыскал вокруг, исхаживая десятки километров. Структура рудного поля прояснялась для него уже в мельчайших деталях. В наиболее обнаженных и удаленных от рудного поля участках Николай обнаружил многочисленные разломы земной коры и выделил систему параллельных тектонических трещин, определяющих главные особенности структуры рудного поля. Именно эта система трещин вмещала рудную минерализацию в песчаниках на вершинах гор, и именно она, понял Николай, должна быть рудоносной и в долине ручья Нуччалах.
Совершенно неожиданно Николай выделил крупный сдвиг горных пород с амплитудой смещения в два километра. Сдвиг этот тянулся с запада на восток и должен был пересекать рудное поле прямо в центральной его части. Но в широкой долине Нуччалаха он терялся и не был заметен  среди сплошного покрова из мха и кочки. Зато теперь Николай знал, где нужно сосредоточить поиски.
 Как обычно, к полуночи, возвращаясь из маршрута, Николай увидел на стоянке дым от костра и неяркий огонек пламени. «Ещё не спят», - подумал он, приближаясь к палаткам. У костра одиноко сидела  Таня-морячка. Держа в руках гитару, она что-то тихонько напевала, но, увидев Николая, отложила гитару в сторону.
- Я ждала вас, - тихо сказала она.
- Зачем? Меня не надо ждать. Я даже сам никогда не знаю, когда вернусь.
- А мне было приятно – ждать вас, - она смело посмотрела ему в глаза. – Хотите есть? Умывайтесь - вода горячая в ведре у костра. А я пока все приготовлю.
Николаю было и приятно, и, в то же время, неловко оттого, что эта девушка заботится о нем.
- Спасибо, - сказал он, взял ведро с водой и пошел к ручью мыться.


- Коля, ты заставляешь наших девушек каждый вечер дожидаться тебя, – сказала ему  Ольга, вставшая, так же, как и Николай, рано утром. – Меня удивляет, что происходит с ними. Я только и слышу разговоры о тебе, - она усмехнулась, – то «когда же вернется наш геолог?», то «наш геолог сказал…», «наш геолог сделал…», «наш геолог нашел…». Парни тоже стали подражать тебе - я же вижу.
- Так в чем моя вина? Я, как ты и просила, держусь от вас подальше. Что еще я должен сделать? – спросил Николай. – Может мне нужно поставить свою палатку где-нибудь в километре от вас?
- Да это еще хуже. Тогда они будут дожидаться тебя там.
- Что-то я, Оля, не пойму, куда ты клонишь.
Словно не решаясь сказать о чем-то, Ольга улыбалась, глядя, как Николай собирает  продукты для маршрута.
- Приходи сегодня пораньше,- сказала она, - я буду ждать тебя. У меня сегодня день рождения. Посидим, поговорим вдвоем.
Николай заметил, что Ольга взволнована, и словно боится, что он скажет «нет».
- Хорошо. К восьми я вернусь и… Поздравляю тебя, Оля!
Он улыбнулся ей и ушел.

Начинался новый день. Солнце уже поднялось из-за сопки и залило долину Нуччалаха розовым светом. Росистые зеленые макушки кочек сверкали бриллиантами в лучах восходящего солнца.
В тот день Николай не уходил далеко. Он бороздил долину в верховьях ручья. Палатки виднелись вдали маленькими белыми пятнышками. Зверели комары, окружив человека беснующимся и звенящим серым облаком. Николай, опустив сетку накомарника на лицо, беспрерывно рассматривал аэрофотоснимки участка, кружил по долине, пока не увидел между кочек небольшой бугор рыхлой породы. Бугор был разрыт медведем. Глубокая нора уходила вглубь, всюду виднелись медвежьи следы и остатки былой кладовки сурка. Обмытые дождями иссиня-черные обломки манганосидерита отчетливо выделялись среди рыжей глины.
Николай снял рюкзак и начал раскапывать  медвежий копуш. Увы, руды в нем не было. Остаток дня прошел в дальнейших бесплодных поисках.
К восьми часам вечера Николай вернулся на стоянку. Студенты удивленно и весело приветствовали его.
- Ба, что я вижу! – воскликнул Серега Тарасов. – Наш геолог-невидимка явился нам! Здравствуйте, Николай Николаевич!
- Привет!
Николай улыбался. Он видел, как радостно засветились глаза Тани-морячки, когда она встретилась с ним взглядом, как выпрямилась перед ним зеленоглазка Катя. Только Лёля не взглянула на него, зато Ольга была очень взволнована. Она ревниво поглядывала то на девчонок, то на Николая, но, увидев его дружескую улыбку, успокоилась и, с чувством удовлетворенного женского превосходства, сказала:
- Твоя таинственность, Балашов, делает тебя привлекательным. Девчонки уже все в тебя влюбились. – Она с усмешкой оглядела притихших девушек, они сразу же стали серьезными и опустили глаза. – И чем это ты их обаял?
- Мясом, - просто сказал Серега, доставая из ведра кость с мясом, и весело посмотрел на Николая. – К тому же, вождь племени имеет законное право выбрать себе любую женщину, какая ему приглянется, - шутил он.
Ему и в голову не приходило, что его однокурсницы могут влюбиться в этого пожилого уже, на его взгляд, мужчину, и тем более - женатого. Он-то знал их. На курсе они были из «недотрог». И здесь Сергей уже не раз разыгрывал из себя влюбленного то в одну, то в другую, но неизменно получал равнодушный отказ. И когда Коля Городничий посмеивался над его неумелыми ухаживаниями, Серега только отшучивался:
- В красавиц я уж не влюбляюсь, а волочуся как-нибудь. Откажут – мигом утешаюсь. Изменят – рад и отдохнуть.
- Ну что, Николай Николаевич, нашли что-нибудь? – спросил Коля Городничий.
- Нет.
- Да и как тут можно что-нибудь найти, - Коля глянул на маристую долину Нуччалаха.- Зря мы тут копаемся. Надо было проситься у начальника на северный участок. Там хоть руда есть. Хоть бы образцов набрали.
Ольга заговорчески показала Николаю глазами на свою палатку и пошла к себе. Она жила одна и держалась со студентами строго. А в этом ее взгляде он увидел нечто обещающее, ласковое. Николаю не хотелось оставаться с ней наедине, но он заставил себя пойти к ней. Все-таки они знакомы не первый год, когда-то вместе работали,  вместе бывали и на шумных геологических вечеринках и даже танцевали однажды. Он вспомнил, как она в танце прижималась к нему, как не отпускала его руку, ожидая следующего танца. Еще месяц преследовала его недвусмысленными взглядами, а потом стала холодна и равнодушна. Николай был только рад этому.

Он вошел в палатку Ольги, провожаемый любопытными взглядами сидящих у костра студентов. В палатке было тепло и уютно. Николай заполнил собой все свободное пространство маленькой двуместной палатки и теперь неловко стоял у входа.
- Садись! – предложила Ольга. – В первый раз что ли?
Место в палатке было только рядом с ней на застеленных спальником нарах. Он присел. На небольшом столике стояла бутылка сухого красного вина, букетик цветов, горела свеча. Ольга жарила в сковороде на печке оленье мясо. Его сладкий дразнящий аромат наполнил палатку.
- Открывать бутылку – это мужское дело, - не глядя на Николая, сказала Ольга, продолжая помешивать в сковороде подрумянившееся мясо. – Штопора, к сожалению, нет.
Николай продавил пробку внутрь бутылки и разлил вино по кружкам.
- Балашов, только не будем говорить о работе, - попросила Ольга. Она поставила на столик сковородку с жареным мясом. – Я устала без конца говорить о ней со студентами. Хочется просто побыть женщиной.
- С днем рождения, Оля! – Николай поднял кружку с вином. – Будь счастлива!
- Будет женщина  счастлива или нет – это от мужчины зависит, - сказала она и многозначительно посмотрела на Николая. – Не так ли?
В ее глазах он не увидел недавней холодности, в них было только обещание близости.
«Зря я сюда пришел», - подумал Николай.
Но он пил вино, хмелел, и желание уйти понемногу начинало притупляться.
«А не все ли равно? - стучало у него в голове. – Как там говорила Таня: «Что ты за мужчина, если у тебя кроме меня никого и не было!»
Он заставил себя остаться.
Ольга льнула к нему, ластилась, как котенок, расстегнув его рубашку, гладила по груди, тянулась губами к его губам.
- Я хочу тебя. Побудь со мной, - шептала она и, не в силах больше сдерживать себя, расстегнула свою блузку, обнажив нежные белые груди.
- Ольга Викторовна! – послышался  у входа девичий голос.
Ольга вздрогнула, быстро застегнула блузку.
- Что?
- Можно вас на минутку?
Поправив волосы, Ольга вышла. Николай слышал, как девушка спрашивала ее: сколько пакетов нужно приготовить на завтра, говорила о каких-то профилях, пробах... Тогда Николай вышел из палатки, поблагодарил Ольгу за ужин и ушел. Она, что-то бессвязно отвечая девушке, смотрела ему вслед. Как она ненавидела в это мгновение и его, и эту Лелю, которая приперлась к ней со своими дурацкими вопросами. Стоит теперь, хлопает своими длинющими ресницами и довольна, наверное, что помешала им.
 «Дура, ну и дура же ты! – Ольга была вне себя от обиды. - Я бы еще могла понять, если бы это сделала Татьяна или Катя - они, похоже, влюбились в Николая, - но ты… Ты сидела всегда, глаз не поднимала, а тут приперлась!»
Лёля постояла немного и, опустив голову, пошла к костру. Там, что-то весело напевая, сидели студенты, Серега Тарасов в задумчивости перебирал струны гитары и мурлыкал себе под нос.




Утром, едва глянув на небо, Николай сразу понял, что маршрута сегодня не получится. Свинцово-серые тучи окутали дальние горы и тянулись к стоянке геологов.
Николай быстро развел костер, повесил над огнем ведро и чайник с водою. Накрыл целлофановой пленкой поленицу дров. Из девичьей палатки вышла Катя.
«А вот и «зеленоглазка» проснулась», - подумал он.
- Доброе утро, Николай Николаевич! Я сегодня дежурная по кухне, а вы уже все за меня сделали. Спасибо.
Девушка была тоненькой, стройной, короткая стрижка делала ее похожей на мальчишку, если бы из-под майки не выпирали, словно изваянные из мрамора, тугие девичьи груди.  Николай невольно залюбовался ею.
- Я знаю, о чем вы сейчас думаете, - улыбаясь, сказала Катя. Она подошла вплотную к Николаю, вызывающе посмотрела ему в глаза. -  И вы не правы. Мне – двадцать один. Я – женщина! Это чувство живет сейчас во мне, и потому я, глядя на вас, не думаю, сколько вам лет,  - она хитро улыбнулась и спросила. - Так что у нас на завтрак, Николай Николаевич?
- Я бы приготовил молочную пшенную кашу.
- Ну, это не по мне. Я могу только сварить мясо и бросить туда суп из пакетиков.
- Это можно есть только очень голодным. А нам сегодня голодать не придется. Будет гроза, и в маршрут мы не пойдем
- Класс!
Катя ушла умываться. А через полчаса громким звоном посуды девушка известила стоянку о том, что завтрак готов. Пора вставать.
- Ну, Катюха, ты и молодец! Какую кашу приготовила! Прямо, как мама моя, - говорил Коля Городничий, уплетая пшенную кашу.
- Да это не я готовила, - не скрывая радости, объявила девушка. – Это Николай Николаевич сегодня потрудился. Хотя вроде и не трудился даже. Рассказываю для всех: пшенку промываем, бросаем в ведро с водой и варим. Когда она почти сварилась - сливаем воду. Потом солим, добавляем сухого молока, сливочного масла, закипело – и готово! Правильно, Николай Николаевич?
- Правильно.
- А вкусно как!
Девчонки украдкой поглядывали на геолога. Он улыбался, ворошил палкой угли в костре и ни на кого не смотрел. Ольга тоже была молчалива, сидела у костра, не поднимая глаз и безучастно ела кашу.

Подул сильный ветер, и тут же тяжелые капли дождя забарабанили по брезенту палаток. Палатка девчонок стояла ближе всех к кухне, и все студенты с криком и смехом бросились туда.
- Николай Николаевич, Ольга Викторовна, скорее к нам! – кричали девушки, видя, что те замешкались, не зная, куда бы укрыться.
Они так же забежали в палатку.

Дождь барабанил целый час. О работе нечего было и думать. Это было радостное, долгожданное событие. Студенты давно мечтали «полениться», отдохнуть от изматывающей каждодневной работы. И вот, наконец-то, – долгожданный отдых!
Серега взял гитару и, побренчав немного, запел:
«Я любил и женщин, и проказы,
Что ни день - то новая была.
И ходили шумные рассказы по району
Про мои любовные дела…»
Парни-студенты, слушая его, улыбались понимающе, девчонки – иронично. Гитара фальшивила, но Серега усердно бил по струнам:
«А я тебе, - она сказала, - Вася,
Дорогое самое отдам.
Я сказал: за сто рублей согласен,
А если больше - с другом пополам».
Серега лихо допел удалую «мужчинскую» песню и с чувством исполненного долга отложил гитару в сторону. Николай взял гитару, настроил ее, попробовал несколько аккордов.
- Забыл уже, как играть, - усмехнулся он и тихо запел.
«Вот и разошлись пути-дороги вдруг: один на Север, другой – на Запад.
Грустно мне, когда уходит друг внезапно… внезапно.
Ушел – не велика потеря
Для многих людей.
Не знаю, как другие, а я верю, верю в друзей.
Наступило время неудач.
Следы и души заносит вьюга.
Все из рук вон плохо: плачь - не плачь, – нет друга, нет друга…
Ушел – не велика потеря для многих  людей.
Не знаю, как другие, а я верю, верю в друзей».
Балашов вдруг улыбнулся и, глядя на студентов, допел:
«А когда вернется друг назад
И скажет: «Ссора была ошибкой». 
Бросим мы на прошлое взгляд с улыбкой, с улыбкой.
Что, мол, ушел – невелика потеря для многих людей.
Не знаю, как другие, а я верю, верю в друзей».
- Чья это песня, Николай Николаевич? – спросила Леля.
Девушка впервые смело посмотрела Николаю в глаза. Он не мог отвести от них взгляда, такая в ее глазах была глубина.
- Это - Владимир Высоцкий. И ту песню, что Сергей пел, тоже он написал.
– Вот дает мужик! - удивленно сказал Серега. - Нет, у него определенно классные песни. Надо и эту выучить.

Дождь закончился, и Николай ушел к себе в палатку. Ольга в раздумье постояла, глядя ему в след: «Пойти или не пойти  к нему? Нет, не пойду! Пусть сам придет».
А Катя, не стесняясь никого, вдруг стала часто видеться с Николаем. Она рано вставала, чтобы позавтракать с ним вместе и проводить в маршрут. По вечерам сидела у костра с книгой, ожидая его возвращения, чтобы покормить и пожелать спокойной ночи. Тайком от него она, когда устраивала стирку, непременно стирала и его полотенце. А однажды, увидев развешанные Николаем для просушки рваные рабочие рубашки, сняла их и под колкие шуточки своих друзей заштопала и залатала. Вернувшись в тот день из маршрута, Николай нашел в своей палатке аккуратно сложенную стопку выстиранных и залатанных рубашек. Он догадался, кто это мог сделать, и когда девушка неожиданно пришла к нему в гости, он предложил ей сесть и поблагодарил за рубашки.
- Мне было приятно сделать это для Вас, - просто сказала Катя.
- Что же я могу сделать для тебя? – улыбнувшись, спросил он.
- Поцелуйте меня. Только не как ребёнка, - тут же добавила она.
- Тогда не буду, - рассмеялся Николай.
- Знаете, когда я закончила десять классов и собиралась уезжать учиться в университет, я из благодарности за любовь ко мне, отдалась мальчику, - смело сказала Катя, - моему однокласснику, который любил меня все школьные годы. Это была искренняя и нежная любовь, но у меня к нему не было никаких чувств, кроме дружбы и благодарности. И мне это совсем не понравилось, - Катя замялась, - ну, в постели… За четыре года, пока я училась в университете, у меня ни разу не возникало желания быть с мужчиной. А сейчас… Простите мне мою откровенность! Глядя на Вас, я впервые чувствую это. К вам.
Она открылась ему, как на исповеди, и теперь ждала его приговора. Чего не ожидал Николай и не был готов к этому, так это услышать такие слова. Он не знал, как сказать этой девочке, что у него совершенно нет подобного опыта в общении с женщинами, что он никогда не изменял жене…
«Что ты за мужчина – у тебя кроме меня никого и не было», - вдруг всплыли в памяти жестокие слова жены.
Катя смотрела на него и ждала ответа. Она была открыта и проста, она доверилась ему и ожидала только, что он поймёт ее и  не прогонит.
- Катя, - едва выдохнул Николай, - вокруг тебя молодые красивые парни, а ты говоришь такое мне.
- Они еще мальчики. Я не воспринимаю их, как мужчин.  Думайте обо мне, что хотите, я не хочу играть с Вами, и вздыхать, как в романах о любви. Я знаю, что Вы женаты, и не собираюсь отбивать вас у жены. Но что такое мужчина, я хочу узнать именно с вами.
Николай растерянно молчал.
- Катя! Катя! – послышались голоса девчонок. – Тебя Ольга Викторовна зовет.
Девушка быстро встала и ушла. Николай облегченно вздохнул. У него были странные чувства. Девушка нравилась ему, но не больше. Воспользоваться ее влюбленностью? Это даже не приходило ему в голову.




Костылев приехал на южное рудное поле неожиданно. Рокочущий звук приближающегося вездехода был слышен издалека. АТЛ-5 мчался по долине Нуччалаха к стоянке геологов, сминая на своем пути кочку, кусты кедрового стланика и лиственницы. Прошла уже половина сезона, и начальник партии решил лично проверить ход работ на этом участке.
Все были в маршрутах, но, услышав звук вездехода, геологи оставили свою работу и вернулись на стоянку. Только Николай пришел, как обычно, поздно.
- Похоже, что никто из этих красавиц не ждет тебя, раз так поздно возвращаешься, - сказал Костылев другу. – Ну, ладно, рассказывай, как дела.
Николай достал свою рабочую карту, разложил ее на столе. Костылев долго молча смотрел на нее. Структура, которую отрисовал Балашов, немало удивила его, но он и виду не подал.
- Ты, я смотрю, не на участке поиски проводишь, а все за его пределами бегаешь, - сказал он Николаю.
- А что тут можно увидеть? Марь сплошная. Пришлось вот походить вокруг, уточнить геологическое строение участка работ. Разлом вот откартировал - крупный сдвиг, нарушающий структуру рудного поля.
- Видел я его, - сказал Костылев.
- А что же на карте не показал?
- Забыл.
- Выделил еще вот эту систему параллельных трещин. Они, мне кажется, контролируют оруденение этого участка.
- Я знаю, тоже видел их.
- И тоже забыл показать на карте?
- Покажем еще.
- Рой магматических жильных тел широтной полосой входит в центральную часть рудного поля, рассекая его пополам как раз над предполагаемым на глубине магматическим очагом. В песчаниках на крыльях структуры оруденение имеет прямую связь с этой поперечной зоной разломов и магматическими телами.
- Знаю. Я так и думал.
- Так ты что, специально не вынес все это на карту, чтобы я сам догадался?
- Да ты не кипятись, Коля. Вынесем еще. Руду нашел?
- Видел ваши рудные точки в песчаниках на сопках, но только одну точку с рудой обнаружил в долине ручья. Руда хорошая. Я думаю, тут и надо искать настоящие рудные тела. Но не так все просто здесь. Природа позаботилась о том, чтобы хорошо спрятать от нас руду.
- Ничего, найдешь, - довольный услышанным, сказал Костылев. - У нас тоже пока ничего не обнаружено. Ну, ладно, пойду к Ольке. В гости пригласила.
Он усмехнулся и ушел к Соловьевой.

Утром, позавтракав вместе со всеми, Костылев уехал на базу.
Ольга за все утро не сказала ни слова, ни разу не взглянула на Николая.

               


Приближалась пора летних дождей. Николай, чтобы успеть побольше сделать, все дни проводил в маршрутах. Он не оставался на стоянке даже тогда, когда Ольга объявляла всем выходной.
Однажды, вернувшись за полночь из маршрута, он обнаружил у себя в палатке записку, написанную ровным, аккуратным женским почерком: «Ник. Ник.! Приглашаю Вас на мой день рождения 20 июня в 19 часов. Р.S. Представляете, я повзрослела еще на год! Катя».

Когда вечером следующего дня Николай вернулся на стоянку, там уже царило праздничное оживление. Девчонки дружно хлопотали на кухне, оттуда вкусно пахло пирогами. Серега Тарасов с Колей Городничим жарили мясо, а «писатель», беспрестанно поправляя очки, поглядывал на друзей и что-то писал в своем дневнике.
- Николай Николаевич, - прокричала Таня-морячка, - мы давно уже ждем Вас. Приходите скорее! Все готово!
Николай вымылся в ручье, сбрил отросшие за лето усы и бороду, переоделся, собрал большой букет синих колокольчиков и желтых маков и пошел на именины. У костра уже никого не было, веселые голоса доносились из палатки девчонок. Он вошел и замер. Прямо перед ним с кружкой в руках стояла Катя. Она была восхитительно красива. Все сидели за столом в своих геологических спецовках, а она была в восхитительно белом летнем платье. Девушка была босая, легкое короткое платьице красиво подчеркивало ее изящную фигурку.
- А это Вам, как злостному опаздальщику, - сказала она и протянула Николаю кружку, полную пахучей хмельной браги.
Он принял ее и протянул Кате букет цветов.
- Поздравляю! – сказал Николай, а сам не мог оторвать взгляда от стоящей перед ним красавицы. Как завороженный смотрел он на нее, и его восхищение было для Кати самым лучшим подарком.
- Когда же это вы успели бражку поставить? – улыбнувшись, спросил Николай.
- Голь на выдумки хитра, - ответил Серега.
- Мои архаровцы еще две недели назад испросили разрешения поставить бражку ко дню рождения. Я разрешила, - сказала Ольга, оглядев своих ребят.
- С днем рождения, Катя, - сказал Николай. – Твоя жизнь только начинается… Так пусть же она будет наполнена любовью и радостью!
Он поднял в ее честь наполненную кружку и пригубил.
- Нет, Вы пейте, пейте! - смеялась Катя, подталкивая к нему пальчиком кружку. - Я хочу, чтобы Вы сегодня, - строго сказала Катя, - забыли, что Вы - Николай Николаевич Балашов, начальник парии, кандидат геолого-минералогических наук и все прочее, забыли о своей геологии и ненайденной руде, а просто были с нами, со студентами, как в свои старые добрые времена, когда Вы сами были студентом.
Он выпил до дна.
- Еще одну штрафную ему, Серега! - приказала именинница. - Одна кружка не возьмет такого молодца.
Все хохотали, а Сергей уже держал наготове полную кружку. Катя была обворожительна, и поднесла ее Николаю, как царица. Он понял, что спектакль этот – ее мгновенная импровизация, чтобы снять с него скованность, и мигом осушил вторую кружку.
- А теперь - прошу к столу, - пригласила она его.
На столе были пирожки с ягодой, две огромные сковороды жареного мяса с соусом, соленые грибы, огурцы и помидоры. По кружкам была разлита мутноватая бражка. Большие свежеиспеченные лепешки стопкой стояли посреди стола. Студенты были полны решимости броситься в бой и победить в этой схватке.
Тосты были смешными и приятными. Катя с благодарностью слушала своих друзей. Вскоре ведро с брагой опустело, и Серега принес еще одно. Захмелев, студенты стали рассказывать смешные истории из своей студенческой жизни: о друзьях, экзаменах и профессорах. Николай слушал их и погружался в свою далекую юность.
- Балашов, ну а ты что молчишь? – спросила вдруг Ольга. – Расскажи и ты нам что-нибудь из своей полевой жизни.
- Да что рассказывать? – спросил застигнутый врасплох Николай.
- Ну, расскажи, как ты плыл по реке на плоту, наткнулся на переплывающего реку медведя, как он влез на плот, улегся и ни за что не хотел уходить, даже когда ты пристал к берегу.
- Понравилось ему, - рассмеялся Николай. – Да ты уже все рассказала.
- Ну, тогда, расскажи, как ты рыбачил, бросал рыбу на берег, а за спиной у тебя медведь преспокойненько собирал ее в кучку. Только делиться с тобой не захотел.
- И это ты уже рассказала, - под общий хохот сказал Николай.
- Ну, тогда, - не унималась Ольга…
- Оставьте, Ольга Викторовна, он нам еще обо всем расскажет, - встала на защиту Николая Катя. – Серега! Давай гитару!
Сергей тут же взял гитару и начал петь. То были хорошие песни о любви и дружбе, о романтике и геологах. На этот раз он оставил свой блатной репертуар, и даже Николай с Ольгой подпевали ему.
«Снег, снег, снег, снег, снег над палаткой кружится
 Вот и кончается наш краткий ночлег…
Снег, снег, снег, снег, снег…
Милая пусть тебе снится
По берегам замерзающих рек
Снег, снег, снег».
Серега подул на горящие кончики пальцев, надавленных струнами. Гитару взяла Таня-морячка. Она настроила гитару на свой голос, быстренько пробежала пальчиками по струнам. Это был уже не аккордный аккомпанемент, как у Сереги, это была мелодия. Девушка взглянула на Николая, мельком глянула на своих ребят, ее пальцы замелькали по струнам. Она смотрела в невидимое пространство и тихо пела. В ее словах была печаль безответной любви. Когда она вновь подняла глаза на Николая, ему показалось, что она поет эту песню ему.
«…никто не любит Вас, как я люблю.
Никто, как я, любить не будет!»
Закончив петь, она передала гитару Николаю.
- Пожалуйста, Николай Николаевич, - сказала девушка. В ее глазах он увидел робкий призыв к такой же откровенности, которую можно открыть при всех в песне.
- Давай, Коля, давай, - подхватила Ольга, - постой за наше поколение геологов. А то молодежь думает, что у нас уже порох кончился.
Николаю хотелось спеть что-нибудь удалое, веселое, забыться в кутерьме бесшабашных слов, но из души просилось совсем другое.
«Не то зима, не то слепая осень, - запел он. –
Не то сквозняк, не то не повезло.
Я вспомнил вдруг, что мне уж 38,
Пора искать земное ремесло»
Николай улыбнулся и оглядел притихших ребят. 
«Пора припомнить, что Земля поката,
Что люди спят в постелях до зари,
Что по дворам до самого заката
Идут в полет чужие сизари.
Пора грузить пожитки на телегу,
Пора проститься с песенкой лихой,
Пора ночлег давно считать ночлегом,
И хлебом хлеб, а песню – шелухой».
И вдруг он, словно отбрасывая неистовую грусть, лихо прошелся по струнам. В голосе его зазвучали мажорные нотки торжествующей молодости:
«Но по ночам ревут аккордеоны,
И джаз играет в заревах ракет,
И по глазам девчонок удивленным
Бредет мечта о звездном языке.
Я стану петь – ведь я же пел веками! -
Не в этом дело, некуда спешить.
Мне только вот, вода доточит камень…
А песню спеть – не кубок осушить».
Николай передал гитару Сергею, а сам, словно на минутку, вышел из палатки.
Он вдыхал свежий воздух сумеречной белой ночи, слышал из палатки веселые голоса студентов. «Пусть веселятся, - молодые, счастливые, вся жизнь впереди!» - подумал Николай и пошел домой. Палатка половину жизни была его домом. Он устраивался в ней привычно, основательно и с комфортом. И теперь он возвращался в свое жилье хмельной от выпитой бражки, слегка утомленный весельем, а больше всего ему хотелось уйти от глаз этих девчонок, ему казалось, что их откровенность видят все. А Ольга особенно.
Спать не хотелось. Не хотелось и быть одному. Мгновение он постоял у входа в палатку и ушел прочь. Николай долго бродил вдоль ручья в сумерках белой ночи. Домой возвращаться не хотелось, но надо. Вставать он привык рано. Подходя к стоянке, он услышал из палатки парней тихие звуки гитары, у девчонок уже была тишина.
«Угомонились», - подумал он, умылся в ручье и зашел в свою палатку.
На его постели сидела Катя.
- Что случилось, девочка? – спросил он.
- Я пришла…к Вам, - тихо ответила она, встала, сбросив с себя его рабочую куртку, которой укрылась от прохлады.
Катя стояла перед Николаем в своем беленьком платьице, тоненькая, как тростиночка. Она подняла к нему лицо, ее глаза в темноте палатки казались большими и черными, в них была нежность и боязнь одновременно. Не отдавая себе отчета, что он делает, Николай поцеловал ее в щеку.
- Вы ведь не для того сбрили сегодня усы и бороду, чтобы поцеловать меня в щечку, - улыбнувшись, спросила она.
- Нет, не для этого, - хмельная веселость нахлынула на Николая. – Я вообще не думал о том, что буду целовать кого-нибудь.
- А я думала об этом. И ждала вашего поцелуя. Но не такого. Затопите печку, - вдруг попросила она и села на постель.
Балашов развел огонь, дрова в печи затрещали. Тепло быстро стало наполнять палатку. Он еще долго возился у печи с дровами, не смея взглянуть на Катю, пока не услышал ее твердый голос.
- Балашов! - он вздрогнул от неожиданности.  - Ты оторвешься когда-нибудь от своей печки?
Он повернулся. Катя весело улыбалась, стараясь скрыть зазвучавшее в ее голосе призывное нетерпение женщины. Да, это была женщина, юная, желанная и взрослая. Он почувствовал это в одно мгновение, словно что-то взорвалось в нем.
Катя подошла к Николаю, положила руки ему на грудь. Она молчала, только легкая дрожь в теле выдавала ее волнение. Николай обнял ее за плечи, притянул к себе. Она покорно подалась к нему, обвила его шею руками, и они слились в поцелуе. Девушка прижималась к Николаю доверчиво и страстно. Она пахла цветами и излучала, казалось уже забытое им, тепло. Дрожа всем телом, она прижималась к нему, но Николай отстранился.
- Почему? Я же чувствую, что ты хочешь меня, - прошептала она.
Николай посмотрел ей в глаза.
- Желание – это естественное состояние для мужчины. Катя, я не хочу обманывать тебя – в моей душе нет любви. Будь на твоем месте любая другая женщина, я испытывал бы то же самое. Вот это и останавливает меня.
- Но ведь и я не говорила Вам, что люблю. Я только хочу, чтобы вы были моим мужчиной. Я хочу испытать это с вами.
У Николая бешено застучало сердце. Не в силах больше сопротивляться, он обнял Катю, но девушка неожиданно отклонила его руки.
- Нет-нет!- мягко сказала она. – Теперь я хочу, чтобы ты захотел именно меня, а не «любую», как вы сказали.
- Я хочу тебя! – вдруг страстно выпалил он, чувствуя, что это действительно так. Только ее, уже ставшие дорогими, глаза хотел бы он сейчас видеть, только ее нежные плечи хочется ему обнимать, целовать только ее губы. – Я хочу только тебя!
- Нет! После такого нравоучительного урока я в этом теперь совсем не уверена, - с достоинством женщины, одержавшей победу, сказала Катя. – Спокойной ночи, Николай Николаевич! – она улыбнулась. – И приятных снов!
Она выскользнула из палатки.
Николай лег на свою постель и рассмеялся. «Что, приятель, когда от вожделенья уже кружилась голова, твоя искусительница, как воробушек, упорхнула?» Отчего-то ему стало легко, хорошо, словно душа открывалась чему-то новому, чего давно хотел, но не знал этого и не ждал.
               



Середина июля - это пора летних дождей.
Николаю всегда было жаль этой потерянной части короткого северного лета.  Целыми днями приходилось сидеть в палатке, слыша только, как дождь барабанит по брезентовой крыше. И так изо дня в день.
А студенты радовались. Для них это была счастливое время безделья. Они целыми днями бренчали на гитаре, пели песни, играли в карты, подъели все былые заготовки мяса и были полны желания съесть еще одного оленя. 
В перерывах между дождями все дружно заготавливали дрова, собирались возле костра, без конца расспрашивали Николая о геологии их территории, о его прошлой работе. Он рассказывал охотно, студенты слушали его с восхищением. В обыденных словах Николая о его работе, им виделась настоящая романтика геологической жизни. А далекий хребет Сетте-Дабан, о котором постоянно рассказывал Балашов, уже манил их к себе. В своих мечтах они не раз представляли себе, как покоряют базальтовые кручи, встречаются с медведями, находят золото. А тут еще геолог говорит, что там должны быть и алмазы! Их только надо найти. Серега Тарасов и Коля Городничий уже горели желанием приехать после института в Восточную Якутию на поиски алмазов.
- Жаль, - вздыхал Серега, - что нам такая территория попалась. Ну, что тут можно найти на этой мари? А там мы бы поискали! А, Николай Николаевич?
- Да мы и тут поищем, и тут руда должна быть, –  улыбаясь, отвечал Балашов.
- То-то я и смотрю, Балашов, что ты за все лето только один кусок руды и нашел, - съязвила Ольга.
Как только начинался дождь, все расходились по своим палаткам. И снова был бесконечный стук дождя по брезентовым крышам палаток. Его разнообразили только песни под гитару, негромкий разговор, да тихое бренчание разучиваемых аккордов.

Катя лежала в своей палатке, задумчиво глядя в потолок. Она думала о Николае.
«Я не собираюсь уводить его от жены, разрушать семью. Я только хочу дать ему глоток живой воды. Ведь это не любовь, то, что происходит между нами, это – неодолимая симпатия, - уверяла себя Катя. - И мне даже нравится, что он женат. Он нравится мне, как мужчина, но у него словно украли душу, в его глазах нет огня. Но я знаю, что он был. Я хочу зажечь его снова. Хотя вначале я совсем не думала об этом. И я уже так соскучилась по нему, что мне невыносимо хочется посмотреть в его глаза».
Она встала, набросила куртку и побежала к палатке Николая.

- Проходи, Катя, садись.
Николай отложил в сторону записную книжку, в которую записывал свои размышления о закономерностях локализации оруденения, убрал с постели разложенную геологическую карту, подвинулся, освобождая девушке место. Она сняла куртку, присела рядом с ним и посмотрела в глаза. Смотрела долго, неотрывно, и ее лицо постепенно озарялось светлой, счастливой улыбкой. В глазах Николая она увидела огонь желания.
«Нет, мой дорогой, - одними глазами сказала Катя, - это еще не огонь, это только огонек. Но я разожгу его. И тогда я буду твоей. Не сейчас».
Так и не сказав ничего, Катя ушла, а Николай сидел и счастливо улыбался.




Дожди закончились. Ветер растащил, разметал рваные лохмотья сырых облаков, обнажил голубое небо. На землю хлынуло тепло солнечного лета. Земля парила.
Всю следующую неделю Николай провел в безуспешных поисках руды. Он бороздил долину по намеченным им азимутам, но обнаженности не было никакой. Кочка покрыла всю долину. Усталый и голодный плелся он вечером к своей виднеющейся вдали палатке.
Кочка выворачивала ноги, но другой дороги домой не было. Комары слепили глаза, соленый пот жег кожу на лице, в сознании была полная обреченность. В голове назойливо вилась мысль, что найти тут что-нибудь - просто невозможно. Падая на кочки и чертыхаясь, он шаг за шагом приближался к стоянке. Вездеходная колея, которую он увидел на мари, придала  ему немного надежды. Николай вышел на нее, идти стало легче. Тяжелый гусеничный вездеход смял кочки, вдавил их в землю, ноги могли уже спокойно становиться на их головы. Он увидел, что что-то заставило водителя вездехода сделать на мари крутой разворот. Гусеничные траки разворотили полуметровый слой дерна и обнажили скрытую под ними породу. И на этом обнажившемся пятачке земли Николай увидел маленькие кусочки руды. Он собрал их, разглядел на ладони. Это был галенит в сростках с сульфосолями серебра. Николай обрадовался им, как подарку судьбы. Он принялся рыть в рыхлой породе острием геологического молотка. Кусок  за куском откапывал он обломки руды и складывал их в кучку. Он вырыл огромную яму, и чем глубже зарывался в землю, тем крупнее попадались ему обломки. Николай откапывал из рыжей глины черные тяжелые куски, колол их молотком. Это были плотные массивные тяжелые руды. Душа его ликовала, а сам он был весь в рыжей глинистой грязи.
- Хватит на сегодня. Уймись, Балашов! - сказал он сам себе. - Завтра продолжишь.
Он взял пробы, рюкзак был неподъемным. Николай сел, просунул руки в наплечные лямки рюкзака и едва поднялся с земли под его непомерной тяжестью. Галенит – это свинцовая руда, содержащая серебро, а свинец, как известно, - самый тяжелый из металлов.
Идти по кочкастой мари с пустым рюкзаком было трудно, но теперь каждый шаг был борьбой с препятствием. Земное притяжение, казалось, увеличилось настолько, что ноги едва отрывались от земли. Рюкзак тяжелел с каждым шагом. Оставить пробы в этом бескрайнем море кочки казалось безумием – найди их потом! И он тащил их на стоянку.
Не доходя метров двести до палатки, Николай последний раз присел отдохнуть. Его заметил Сергей Тарасов. Николай поманил его рукой, Серега приветливо махнул в ответ  и отвернулся.
Николай еле тащил свой рюкзак к стоянке.
- Балашов, наверное, мяса добыл, тащит, - сказала Ольга студентам, издали увидев его. - Помогите ему, ребята.
Парни побежали к Николаю, стали стягивать с его плеч рюкзак.
- Вы что, сюда пушечных ядер наложили? – спросил Серега, когда рюкзак рухнул на землю.
- Что-то вроде этого, - рассмеялся Николай.
- А мы думали – мясо, - разочарованно протянул Коля Городничий.
Взвалить на себя рюкзак Балашова никто из студентов не осмелился. Они взялись за лямки рюкзака и безжалостно потащили его по долине.
- Посмотрите там руду в рюкзаке, - устало сказал Николай, когда они подошли к стоянке, и пошел к своей палатке. Ему невыносимо хотелось нырнуть в холодную речную воду. Лицо было все в поту, тело горело, спецовка насквозь была мокрой и грязной. Но ручей был маленький, довольствоваться, как всегда, пришлось ведром горячей воды и тазом.

- Где ты нашел это, Коля? – спросила Ольга, когда он, приведя себя в порядок, подошел к костру. Студенты перебирали куски руды и уже собирались отправиться туда, набрать себе образцов для отчета по практике.
- Там еще есть, Николай Николаевич? – спросил Серега.
- Хватит и вам, не беспокойтесь, - отвечал Николай, едва сдерживая готовую расплыться на лице довольную улыбку. – Это в двух километрах отсюда. Случайно наткнулся. Вездеход наш там проехал, разворотил дерн и обнажил эту руду. А так - бы я там ничего не увидел.
- Коля, так может, мы наше опробование перенесем на это место? – предложила Ольга. – Мы ведь совсем в другом месте пробы берем.
- Ты тут командир, Оля. Как скажешь, - ответил Николай. – Я бы сделал вот так.
Он достал геологическую карту рудного поля, разложил ее на земле и стал показывать, где, по его мнению, нужно провести профильное опробование, быстро карандашом наметил направления и количество профилей, детальность опробования и обязательное рытье копушей.
- Я возьму твою карту, Коля, перенесу на свой планшет, - спросила Ольга.
- Конечно.
Николай поднял глаза и увидел, что Катя неотрывно смотрит на него. По ее взгляду он понял: сегодня она придет к нему.
 И она пришла, веселая, беззаботная, принесла его отстиранную спецовку и рубашку. Он совсем забыл, что бросил их в ручей, чтобы отмокали. Николай от всей души поблагодарил Катю за заботу.
- Мне было не трудно сделать это для тебя, ты же знаешь, - улыбаясь, ответила девушка. – И потом… Когда я стирала твои вещи, мне казалось, что я ласкаю тебя.
Николай взял ее ладони в свои руки и поцеловал. Она вздрогнула от прикосновения его губ, закрыла глаза, отдаваясь в мечтах его ласкам. Но ничего не происходило. Она открыла глаза.
«Боже мой! Он смеется! Это я пьянею от его прикосновений, это я умираю от желания… А он смеется!»
Словно умывая лицо, она провела ладонями по своим щекам и, ничего не сказав, выбежала из палатки.




На утренней радиосвязи Николай доложил Костылеву о находке руды.
- Где? – спросил его Сашка, - дай координаты точки. А, ясно. Знаю я это место, у меня там тоже была находка руды, - браво сообщил он.
- Жаль, Саша, что я не сделал ничего нового, а только то, что ты до меня уже сделал. Мог бы и показать на своей карте, что у тебя была  там рудная точка.
- Покажу, - ответил Костылев. - До связи. Держи в курсе.
Радиостанция находилась в палатке Соловьевой, и теперь Николай сидел рядом с Ольгой сумрачный и безразличный.
- Врет он все. Ничего у него там не было, - сказала Ольга. - Это сейчас он там точку поставит, когда ты ему координаты дал.
- Может быть.

Впервые за все лето Николай уходил со стоянки вместе со всеми. Студенты, о чем-то весело болтая на ходу, цепочкой шли за ним по мари. Катя за все утро ни разу не взглянула на Балашова, шла теперь рядом с Серегой, и Николай слышал за спиной ее звонкий смех. Сергей что-то увлеченно рассказывал ей, спотыкался о кочки, падал, и Катя смеялась еще громче.
 Николай не понимал, что с ней произошло вчера вечером. Он не мог думать больше ни о чем другом, кроме Кати и своего желания быть с ней. Только когда среди кочек показалась горка вырытой из земли глины, он отвлекся от своих мыслей.
Студенты принесли с собой лом, кайло, лопаты. Они тут же бросились раскапывать яму.
- Может, оставить тебе одного? – видя их юношеский азарт, спросила Ольга Николая.
- Я останусь, - сказал Серега. - Можно, Николай Николаевич?
- Оставайся, рудокоп. Дел нам сегодня хватит.
Остальных студентов Ольга увела на склон горы, где планировалось провести профильное опробование. Они были недалеко, и Сергей то и дело кричал друзьям, что откопал еще один кусок руды, еще. Потом он устал кричать.
- Серега, шурф без крепления тут у нас не получится, - сказал Николай, - поэтому будем копать канаву. Давай расширять и удлинять выработку.
Сергей без слов согласился. Азарт его спал, когда к обеду канаву стало заливать водой. Они углубились уже на полтора метра и теперь стояли в мутной оранжевой воде, с головы до ног испачканные рыжей глиной. Огромные куски руды, которые они  раскапывали, будоражили воображение.
- Похоже, Серега, что тебе придется после обеда сходить на стоянку за ведрами. Воду вычерпывать надо, иначе затопит канаву.

Студенты, возвращаясь вечером на стоянку, зашли за Николаем и Сергеем. С удивлением и восхищением они разглядывали вырытую на мари канаву. Сергей стоял в ней с лопатой в руках, с бортов в канаву текла жидкая грязь, и рудокопы были такого же цвета, как и рыжая глина. Катя смотрела на Николая и ласково улыбалась. Ее утреннего равнодушия словно и не бывало. У Балашова радостно забилось сердце, и он вдруг понял, что жизнь прекрасна, пока горит в небе солнце, пока он занимается любимым делом, пока на него вот так смотрит эта девушка.
- Собирайся, Серега, пойдем домой вместе со всеми, - сказал он.
Каждое утро, приходя на свою канаву, Николай с Сергеем сначала вычерпывали из нее воду. Серега считал ведра с водой, но после двухсот бросал. К следующему утру канава, как обычно, была полна доверху, поэтому углубка шла медленно. Ольга отдала Николаю всех парней, а сама с девчонками занималась отбором проб.
Через неделю на глубине около трех метров, на дне канавы была видна сплошная руда. Это была жила галенита мощностью около трех метров и она тянулась туда, где проводили опробование девушки.
Определив направление жилы, Николай наметил еще две выработки. Работа вчетвером шла быстрее. Уже через неделю рудное тело было прослежено по простиранию на сто метров.
 И вдруг пошли дожди, град, повалил снег. Пурга замела все вокруг. Наступил долгожданный отдых. В поле для геолога время непогоды это - отдых. В среднем за лето удается сделать пятьдесят маршрутов. И вот август уже начался снегом. Скоро закончатся белые ночи, а за ними незаметно закончится лето. Полетят на юг птицы, и вдогонку им помчится зима.
«Все кончается, кончается, кончается,
Едва качаются перрон и фонари.
Глаза прощаются, надолго изучаются,
И так все ясно, слов не говори…» - пел Серега, когда в обед непогода загнала всех в палатку девчонок. Сергей за лето повзрослел, а, поработав с Николаем, и вовсе чувствовал себя настоящим геологом. Незаметно для себя, он перенял у Николая и манеру говорить спокойно, и его походку. Так же, как Николай, он заправлял куртку в брюки и закатывал по локоть рукава спецовки, становясь похожим на военного. И на Катюху он стал поглядывать совсем иначе. Она в последнее время избегала Николая, почти не разговаривала с ним, зато с Сергеем всегда была весела и разговорчива.
Однажды, сидя у костра, Сергей сказал:
- Эх, Николай Николаевич, пока я тут на гитаре тренькал, да шута из себя разыгрывал, вы у меня из-под носа такую девчонку увели!
- С чего ты это взял? – удивился Балашов.
- Катюха на меня ни разу не посмотрела так, как на вас смотрит. Я же вижу.
- А что ты для этого сделал, чтобы она на тебя посмотрела?
- То же, что и вы – ничего.
- Ну так сделай что-нибудь.
- Пробовал уже. Но Катя сказала мне, что принадлежит вам. Эх, - вздохнул он, - в баньку бы сейчас, да согнать с себя веничком все эти мысли. Или к Ольге Викторовне в гости сходить? Приглашает! – мечтательно сказал Сергей. -  А что? Может, действительно, звякнуть шпорами у ее порога? А?
Николай усмехнулся.
- Все! Решено! – Сергей встал, весело блеснул глазами. -  Беру гитару, саблю и – к Мадам!
- Шпоры не забудь! – смеясь, крикнул ему вслед Николай.

Был поздний холодный вечер. Палатка трепетала под порывами ветра, снег шуршал по брезентовой крыше. В печке потрескивали горящие дрова. Разложив на полу геологические карты, Николай в свете свечи писал информационную записку по результатам поисковых работ. И тут в палатку, не стучась, вошла Катя.
Николай повернул к ней голову, посмотрел в ее глаза и все понял. Таинственные ночные звезды сверкали в ее смеющихся глазах.
- Я знаю, ты не ждал меня. А я пришла. Можно?
- Конечно. Проходи.
Николай убрал разложенные геологические карты, и полевые записные книжки.
- Садись.
Но девушка не пошевелилась. Она смотрела на него и улыбалась. Необыкновенная веселость была на ее лице.
- Да что с тобой? – поддаваясь ее веселью, спросил Николай.
- Милый мой, видел бы ты себя сейчас со стороны! Растерялся, как мальчишка, сморишь на меня, как на чудо и не знаешь: обнять ли, расцеловать, позволю ли… А глаза горят голодным огнем мужчины, горят желанием, и они зажигают меня. А я давно твоя, ты ведь знаешь, мне не хватало только вот этого огня в твоих глазах. Милый мой!
Она шагнула к нему, обвила его шею руками, и они слились в долгожданном сладостном поцелуе…




Костылев примчался на участок «Южный» как только стаял снег. Примчался на вездеходе чуть свет, все еще спали.
- Что ж ты, Балашов, руду раскопал и не говоришь ничего, - не здороваясь, сказал Костылев, заходя в палатку к Николаю. – Если б не Ольга, так и не знал бы ничего.
- А что тебе говорить? Тебе что ни скажи, ты все уже давно знаешь. Вот и сейчас, уже знаешь, что мы руду раскопали, - отшутился Николай. – Привет!
- Привет! – они пожали друг другу руки.
- Ну, что? Где? Рассказывай! – нетерпеливо попросил Костылев.
Николай показал ему руду в брезентовых пробных мешках. Показал и карту участка, которую отрисовал в ходе маршрутов. На карте была показана рудная зона, прослеженная выработками на 100 метров, и ее предполагаемое продолжение в долине.
- На приближении к песчаниковой толще рудная жила переходит в серию тонких прожилков, и оруденение затухает, - сказал Николай. – Значит, основная руда в долине, в алевролитовой толще.
- Я видел тут руду в прошлом году, - ответил Костылев. - Тоже хотел горную выработку задать.
- И что? Хотелки не хватило? – усмехнулся Николай.
- Не остри, Балашов.
Николай рассказал, как он наткнулся на мелкие обломки руды на вездеходной колее.
- Так что, Саня, давай на вездеходе по мари круги нарезать в том месте. Может, еще что-нибудь найдем. Они забрались в кабину вездехода и помчались к рудной зоне. Горные выработки были полны воды, но по выложенным на поверхности кускам руды, Костылев мог представить себе, что находится там, под водой.
Рыча, как трактор, вездеход кружил по долине Нуччаллаха. Водитель, получив возможность полихачить, гнал вовсю, резко разворачивал машину, из-под гусениц летели куски травяного дерна, торфа и глины.
Наконец, довольный собою, он подъехал к геологам.
- Еще одна точка с рудой была у меня, - сказал Николай. - Теперь туда поехали.
Увидев вскрытый Балашовым копуш, водитель закружил на месте. Машина рычала, звякали от натуги гусеничные траки, вездеход, как дикий объезжаемый человеком конь, то бросался вперед, то кружился на месте, но по сигналу Балашова остановился, затих.
- Хватит пока, - смеясь, сказал Николай.
А Костылев был мрачен.
- Слушай, Коля, - сказал он, - мне не терпится сделать то же самое в долине ручья на Северном рудном поле. Я хоть и посмеялся тогда над твоим предположением  искать руду на мари в алевролитовой толще, но теперь вижу, что ты оказался прав. Так что гостить у вас не буду, поеду к себе, свою удачу ловить. Тебя подбросить до стоянки?
- Не надо.
- Ну, будь здоров! Поехали, - сказал он водителю, лихо запрыгнул в кабину и вездеход помчался по долине к невысокому горному перевалу.

Костылев угрюмо сидел в кабине вездехода, не замечая ничего вокруг. Словно и не по своей любимой территории мчался он. Мимо проносились лиственницы, стелилась под гусеницами вездехода кочка и кусты карликовых тополей. Он даже не вспоминал о полюбившейся ему этим летом девчонке. Он думал о Балашове. «Приехал от нечего делать, раскопал мою руду и доволен, как… Он  выругался про себя. – А ведь я был уверен, что он тут ничего не найдет… Твою мать! И тут меня обошел! Черт тебя побери, Балашов! На кой ляд ты приехал ко мне? За Таньку свою отомстить? Так она - моя! Она всегда была моей, хоть и жила с тобой!»

Возвращаясь на стоянку, Николай издали увидел дым костра. «Кто-то уже встал, завтрак готовит», - отметил он и вдруг вспомнил, что сегодня на кухне дежурит Катя. Он улыбнулся и пошел быстрее. Мысли о ней наполняли душу блаженством, хотелось поскорее увидеть ее. Те несколько ночей, что они были вместе, вернули Николаю радостное ощущение жизни. Боль в душе от измены жены и предательства друга отступила, забылась, словно ее никогда и не было. Даже глядя на Костылева, он не думал об этом, как раньше, он просто говорил с ним о работе и все.
Катя, с полотенцем через плечо, сидела на корточках у ручья и чистила зубы. Она уже повесила над костром ведро с водой и чайник, открыла банки с тушенкой, чтобы приготовить на завтрак кашу.
Она увидела приближающегося к стоянке Николая и почувствовала во всем теле счастливую благодать, вспоминая, как нежно Николай целовал ее этой ночью. Она улыбалась, глядя, как ее любимый мужчина, в нетерпении встречи, побежал ей навстречу. Она даже рассмеялась, увидев это, но Николай, не добежав до нее шагов двадцать, остановился, выхватил пистолет и прицелился в нее. Он целился, казалось, прямо ей в голову. Катя застыла от неожиданности. Она не могла поверить в происходящее.
- Не шевелись, не вставай, не двигайся, - с ужасающим спокойствием говорил ей Николай и медленно приближался. Он держал пистолет двумя руками, в глазах застыла холодная расчетливая решимость.
«Не может быть! Он сошел с ума? И это после всего, что у нас было? - Кате хотелось закричать, бросится ему навстречу. – Пусть стреляет, пусть убивает меня… Не верю, я не верю!» И в это мгновение один за другим раздались выстрелы.
«А умирать совсем не больно», - подумала девушка и упала.
Из какого-то тумана возвращалась Катя в сознание. Над ней в небесной синеве склонился Николай, он поднимал ее голову, и она слышала: «Катя, Катя!» Боли не было. Она смотрела на Николая и весь ужас произошедшего всплывал в голове. Она не понимала, почему он смеется, зачем поднимает ее…
- Вставай, Катя! – слышала она его ласковый голос. – Вставай!
«Как же я могу встать, если ты убил меня?»
Девушка безвольно лежала на земле. Никаких чувств не было. А Николай вдруг резко поднял ее, поставил на ноги, обнял. Она видела, что на них смотрят и парни, и девчонки, и Ольга Викторовна, но ей было все равно. Хотелось снова закрыть глаза и уйти в небытие.
- Все хорошо, все хорошо, девочка моя, - говорил ей Николай.
И вдруг она почувствовала твердую землю под ногами и сильные крепкие руки Николая у себя на спине, услышала отчетливый голос Сергея: «Вот это да!»
Она оглянулась на его голос, он был совсем рядом, -  и увидела, что Сергей, упершись ногой в медведя, толкает его, а медведь, тяжело покачиваясь, лежит на земле, распластав передние лапы, и мутные, безжизненные глаза зверя смотрят на нее. Холодный страх опять сжал ее, ноги стали предательски подкашиваться. Николай подхватил Катю, и она, беззащитно уткнувшись в него и дрожа всем телом, зарыдала.
Когда Катя успокоилась, девчонки заботливо отвели ее к костру, напоили чаем.
- Что случилось-то, Катя? Рассказывай!
- Я думала, он меня убить хочет, - тихо сказала Катя. - Он целился из пистолета прямо в меня.
Все были настолько ошарашены произошедшим, что ни о чем не решались спрашивать. Они только молча поглядывали то на медведя, то на плачущую Катю, то на Николая. Он и сам был настолько взволнован случившимся, что словно окаменел. Он даже не вспоминал о медведе, в его сознании не стираемо запечатлелись только расширенные, полные не выкрикнутой боли, глаза Кати и  холодный взгляд прячущегося за ее спиной медведя.
- Николай Николаевич, рассказывайте, что случилось, - вдруг твердо сказала Таня-морячка.
- Николай Николаевич! – снова позвала его Таня.
- Что?
- Что тут произошло?
- Костылев приезжал, вы же слышали. Съездили с ним на марь, поковыряли кочку вездеходом. Иду назад, смотрю, Катя у ручья зубы чистит, а за ее спиной медведь стоит. Вышел из-за вашей палатки.  Я побежал, а он, увидев меня, стал к Кате подходить и остановился за ее спиной. И на нее, и на меня он смотрел так, что я понял – это его добыча и делиться со мной он не собирается. Если бы она встала, он одним ударом лапы убил бы ее… Стрелять страшно было, боялся в Катю попасть… Да раздумывать некогда было.
Только тут до ребят стал доходить страшный смысл происшедшего.
- Николаич, дайте хоть ваш «ТТ» подержать, - попросил Сергей.
- Возьми.
Приятная тяжесть оружия холодила Серегину руку. Он, вертя пистолет в руках, отошел в сторону, прицелился в невидимую мишень.
-  Там, в обойме, еще есть патроны, идите, постреляйте, - предложил Николай. – Сними с предохранителя. Вот так. И возьми еще обойму. Вам понравится.
Николай бросил Сергею запасную обойму. Тот ловко поймал ее и увел за собой друзей.
Начавшаяся неподалеку от стоянки стрельба, принесла спокойствие. Ольга так же предложила девчонкам пострелять из ее револьвера, и они тоже ушли к парням. У костра остались только Николай и Катя. Она уже пришла в себя, сидела у огня, ворошила палочкой горящие угли, искоса поглядывала на Николая. В ее глазах он увидел невысказанную благодарность и желание близости. Ему нестерпимо захотелось поцеловать ее. И тут она улыбнулась полной обещания чарующей улыбкой и сказала:
- Вечером!


- Ну что, начнем, Николаич? – спросил Серега.
Он вернулся со стрельб восторженный и довольный, отдал пистолет Николаю.
– Мне не терпится снять с него шкуру.
- Давай! – согласился Николай.
Они подошли к медведю. Это был самец в самой силе. Блестящая бурая шерсть на  нем шевелилась под легким ветерком. Остекленевшие глаза на огромной голове казались совсем маленькими. Серега поднял когтистую тяжелую лапу и многозначительно протянул: «Да-а-а!»
- Ударом этой лапы он замертво свалил бы лошадь, - сказал Николай. Он достал свой большой самодельный нож. – Ну, давайте, мужики, начнем что ли.
- А что, Николай Николаевич, вам уже приходилось медведей убивать? – спросил Коля Городничий.
- Случалось.
- И много?
- Этот третий напросился.
Парни переглянулись. «Писатель» поправил свои очки, видно было, что ему не терпится поскорее сесть за свой блокнот.



Снег и первые ночные заморозки провели черту между летом и осенью. Долина Нуччаллаха раскрасилась яркими цветами. Красными пятнами высветились кусты карликовой березки, зажелтел листвой карликовый тополь, багровыми пятнами манил к себе голубичник. Матово-синие ягоды голубики так и просились оборвать их, и студенты уже давно ходили с синими губами и до черноты расцвеченными ягодой языками. Медвежатина им понравилась, и они с удовольствием ели хорошо проваренное и прожаренное мясо. Только Катя не могла к нему притронуться. Она ела только голубику со сгущенным молоком и не раз уже шутливо показывала Николаю свой темно-синий язык. Грибы-маслята, подосиновики, подберезовики усыпали склоны сопок. Наступила благодатная пора, когда северная природа одаривала людей своими богатствами.
Студенты уже срисовали геологическую карту рудного поля, созданную Николаем, добросовестно переписали его информационную записку, записали следом за ним все, что он рассказывал о дальнейших поисково-оценочных работах, которые необходимо провести на этом участке, в деталях расписав и организацию, и методику проведения работ, и геологическое задание. Они уже сложили в свои рюкзаки образцы руды. Готовность к отчету по производственной практике была полной. И теперь они предавались восторгам от завораживающей красоты северной природы.
Николай день за днем исхаживал долину Нуччаллаха по вездеходным следам, но нигде больше не обнаружил руды.
Они с ребятами попытались продолжить разведочные работы на старом месте. Но приток воды в выработку был таким сильным, что работы пришлось прекратить.
- Здесь надо проходку канав на взрыв проходить, - подытожил Николай. – Вручную канаву такой глубины нам не выкопать. Все! Хватит! Руда найдена, а оценка месторождения – это уже дело следующего полевого сезона. Надо подводить итоги. Как вы думаете, мужики? – он посмотрел на своих молодых коллег.
Они были такими же, как он – усталыми, грязными, мокрыми. Серега Тарасов стоял в канаве в отвернутых сапогах-болотниках по колено в воде. Со стен выработки медленно стекала оттаявшая глинистая каша. Он радостно вышвырнул из канавы ведро, которым отчерпывал воду.
- Согласен, командир! – и радостно полез наверх.


- Какой ты грязный, - сказала Катя, когда Николай, вернувшись на стоянку, подошел к ней. Она провела рукой по его щетинистой щеке и, не прячась от друзей, потянулась к нему с поцелуем. – Снимай одежду, я постираю.
-Кать, я все умею делать сам.
- Я знаю. Но сделай мне приятное, - она ласково смотрела на него.
- Может, тебе будет еще приятнее, если я все постираю сам.
- Нет. Когда я стираю твои вещи, мне сильнее хочется тебя. Смешная я, правда?
- Ты хоть говори тише, - Николай посмотрел на сидящих у костра ребят. – Услышат ведь.
- Ну и пусть.
- Катюша, люди смогут понять и простить нас, если мы не будем выставлять свои отношения напоказ. А иначе, это вызывает сначала зависть, потом обиду, раздражение, желание сделать гадость… Зачем нам это?
- Пожалуй, ты прав. У тебя уже такой большой опыт, Балашов?
- Жизнь – театр, нужно только не закрывать глаза и наблюдать, что происходит вокруг.
- Хорошо. Снимай одежду.
- Прямо здесь?
- Нет, можешь спрятаться в палатке, - рассмеялась Катя.
- Катюха, а мою? – закричал Серега, увидев, что Катя пошла к ручью со спецовкой Николая.
- Твою пусть тебе Мадам стирает, - тихонько сказала девушка.




- Ребята, - объявила Ольга за ужином, -  сегодня на радиосвязи Костылев сказал, что завтра нам обещают вертолет и чтобы вы все были готовы вылететь в поселок. Практика ваша закончилась. Жаль расставаться с вами, - она украдкой глянула на Сергея, - но ничего не поделаешь. Вы хорошо поработали. Спасибо вам.
- И нам с вами было хорошо, - ответила за всех Таня-морячка.
- Эх, напишу диплом и приеду сюда, в наше геологическое управление работать, - сказал Серега.
Ольга улыбнулась. «Приезжай, Сережа, - подумала она, - может, хоть немного счастья от твоей молодой жизни и мне достанется».

Известие о вертолете ошеломило Катю. Она сидела у костра, не слыша, о чем говорят вокруг. Она думала о Николае: «Я его больше никогда не увижу! Никогда!»
А Николай не спешил к ужину. После маршрутов он все делал обстоятельно: стирка белья, тщательное мытье, затем брился и, только закончив все дела, приходил к костру, ужинал и не спешил уходить в палатку. Ему нравилось глядеть на огонь, и он мог подолгу молча сидеть у костра, когда все уже разошлись спать.
Но в этот вечер идти спать не хотелось никому. Серега предложил устроить импровизированную вечеринку с гитарой, песнями и …мясом.
- Не оставлять же его тут, - говорил он. – Я как представлю себе жратву в нашей столовке, так ел бы, ел бы и ел это мясо.
- С собой забирай, студент, - рассмеялась Ольга, - нажарь в дорогу.
- О, это интересная мысль! - воскликнул Сергей. - Как это я сам не догадался? Коля, Вован, - обратился он к «писателю», - за дело! Не известно, что там в поселке будет - надо сделать заготовки. Девчонки, пожарьте грибов, соберите ягод, пока светло, - распоряжался он. - Вечеринка откладывается до темноты.
На вечеринке Серега был в ударе. Гитара почти не покидала его рук. Удалые гусарские песни из известных всем водевилей он неизменно посвящал Ольге Викторовне. Она, не стыдясь, дарила его полной любви счастливой улыбкой. А Сергей был то очаровательным юным корнетом, то бывалым и в любви, и в бою поручиком, то страстным ловеласом, то просто неотразимым проходимцем….
А потом Серега отложил гитару в сторону, - он проголодался, - и предложил всем отведать жареной медвежатинки. Никого не надо было уговаривать. Трое молодых людей обстоятельно взялись за дело, остальные только посмеивались, глядя на их богатырский аппетит.
- Николаич, - обратился Сергей к Балашову, - что за геологи работают в нашем управлении? Расскажите о них, что это за люди?
- Геологов у нас много, человек сто, обо всех не расскажешь.
- Ну, вы расскажите о самых интересных.
- Так они все интересные.
- Ну, тогда хотя бы в общих чертах, - не отставал Сергей. – Мне хочется узнать, какие бывают геологи.
- Разные, Серега. Геологи - это люди, а человеческая душа – это штука непостижимая. Некоторых узнаешь и радуешься жизни, а некоторых… о них и говорить не хочется, и вспоминать.
- А как профессионалы, что за люди, геологи?
- Ох и привязался ты, Серега! - усмехнулся Николай. – Одни – просто добросовестные работяги. Они не вдаются в высокие материи, они – поисковики, ищут и находят руду и россыпи золота. Другим этого мало. Они пытаются проникнуть в тайны нашей матушки-Земли. Они изучают историю ее развития, мучаются от недостаточной ее изученности, радуются каждому хорошему обнажению горных пород, где можно увидеть новый факт, раскрывающий эту тайну, и они редко живут настоящим. Их жизнь проходит в геологическом прошлом Земли. Одни рождают идеи, посвящают им свою жизнь, другие опровергают эти идеи и тоже посвящают этому свою жизнь. У одного голова кипит мыслями о геологии, рождая на свет все новые и новые идеи, в то время как другие посмеиваются над ним, не производя на свет ничего. Одни топчут Землю ногами, замечая только то, что попало под ноги. Другие словно летают над Землей, парят, как орлы, рассматривая  наши бескрайние горы, и в то же время видят Землю изнутри. И все они делают одно дело. Этого хватит, Серега?
- Пожалуй, да, - ответил тот. – Только… к какому же типу геологов относитесь вы?
- Этот летает, - усмехнулась Ольга.
Она смотрела на Балашова, пока он говорил, и ей казалось, она увидела в один миг всех геологов их управления. Увидела в лицах, в отдельных словах и фразах, услышала, кто и что говорит, о чем они без конца спорят. Видела их восторженными и расстроенными, веселыми и задумчивыми; идущими по горам и сидящими в конторе за столами, заваленными геологическими картами. Видела, как они роют копуши, шурфы, расчистки, отбирают пробы и шумно веселятся на послеполевых вечеринках, где каждый из них говорил только об одной-единственной женщине, о любовнице и стерве – любимой Геологии. Рассказы о рыбалке, охоте и приключениях были только красивой декорацией тяжелой работы геолога.
- То, как я летаю, вы видели этим летом, - рассмеялся Николай.
- Ладно, Балашов, не скромничай. Уж я-то знаю, что ты давно уже облетел всю эту территорию и впился бы теперь в нее, как… - она осеклась, а ей так хотелось съязвить, уколоть его, она все еще не могла простить ему, что он не остался тогда у нее, а Катюху вот от себя не гонит.
- … впился бы, ну как вечно голодный наш Сергей в кусок мяса, - закончила за нее фразу Таня-морячка.
- А что? – удивился Серега. – Это плохо? Я чувствую себя очень хорошо, когда есть во что впиться зубами. Если меня и геология будет привлекать так же, наверное, я всегда буду сыт и доволен.
- Ладно, пора расходиться. Поздно уже.
Ольга встала, давая понять, что расходиться нужно всем, поглядела на Сергея и пошла к своей палатке. Она шла, мягко ступая по земле, и даже грубая геологическая спецовка не могла скрыть женского изящества ее фигуры. Студенты провожали ее взглядами.
Ушла в свою палатку и Катя. Весь вечер она была молчалива. Она не могла дождаться, когда же все разойдутся, чтобы пойти к Николаю. «Я его больше никогда не увижу! Как ты был прав, Коля: «…и начинается всерьез, что начиналось несерьезно».
Катя  снова вернулась к костру. Николая там не было. Она развернулась и пошла к нему. «Пусть все видят, пусть смотрят. Я не могу без него жить!» Ей хотелось пробежать те несколько десятков метров, что разделяли их, но ноги были непослушны.
Николай встал с постели, когда она вошла в палатку, обнял ее, и они долго стояли так, молча прижавшись друг к другу.
- Как я буду жить без тебя? – прошептала Катя.
Николай молчал. Только руки его медленно гладили ее плечи.


Утром на стоянке была суета. Студенты собирали свои вещи, выносили их из палаток, без конца говорили о чем-то, шутили, смеялись. А Катя сидела у костра и что-то писала в тетради.
Когда прилетел вертолет, она подошла к Балашову, вырвала из тетради лист и отдала ему.
- Я тебя никогда не забуду, Коля! – сказала она, глядя ему в глаза. – И ты вспоминай меня без грусти. Прощай! – она повернулась и пошла к вертолету.

Вертолет поднялся в воздух, потрещал винтами и улетел в сторону геологической базы за остальными студентами. Когда его гул стих за сопками, Николай развернул листок. На нем красивым девичьим почерком было написано:

«Хочешь, подарю тебе сонет?
Подарю его тебе, как другу.
Может быть, через десяток лет
Вспомнишь мимолетную подругу.
Ты открыл мне мир за пару дней.
Без тебя мне света не хватало.
Ты исчезнешь из судьбы моей,
Будто бы тебя и не бывало.
Может, рядом ты, а может – нет…
Просто, я дарю тебе сонет!

Взгляни на руку, на другую…
Ты чувствуешь? - Я их целую!
Они чудны, как ветки туи.
Забыть их не могу.
Я рада, что тебя познала
И повторила бы сначала,
Да время не вернуть.
Но помни, что в жару, и в стужу
Ты будешь мне, как воздух, нужен…
Моей ты жизни не нарушил.
Я продолжаю путь».

На следующий день на участок «Южный» приехал вездеход и перевез Балашова и Ольгу на базу партии. Костылев уже ждал их там.



- Ну, Коля, давай попаримся в баньке, - встречая, сказал Костылев, - и завтра поедем к нам на северный участок. Тоску разгонять.
- Как скажешь, - ответил Николай. - Ты тут начальник.
- Вот и хорошо. А то Крючкова там радикулит скрутил. Ходит, стонет, что ни спина, ни хрен не гнется.
- Бывает.
 Николай понимающе улыбнулся, вспомнив весельчака Крючкова.
- А ты что же, медведя, говорят, завалил прямо на стоянке, девчонку спас и не рассказываешь ничего.
- Так ты ведь уже все знаешь.
- Да, Балашов, не тянет тебя на откровенность, - вздохнул Костылев.

На следующий день они выехали на Северное рудное поле.
Вездеход мчался по долине ручья Нюрулкан. Утренние лучи солнца зажгли в долине  осенние огни. Яркие желтые свечи пожелтевших лиственниц светились на солнце, выхваченные из сизо-голубой дымки, окутавшей долину. Николай смотрел на привычный уже горный пейзаж  Центрального Верхоянья, а мысли его были далеко отсюда. Он никак не мог отделаться от мучительного ощущения потери. Как он ни старался забыться, вглядываясь в проносящиеся мимо деревья, в побуревшую кочкастую марь, в покатые горные склоны, лицо Кати неизменно всплывало в его памяти. И ни рычание дизельного вездехода, ни тряска не могли отвлечь его от воспоминаний о ней. «Я тебя никогда не забуду!» - вновь и вновь вспоминались ее прощальные слова. «Я тоже, Катюша», - думал он, и душу его наполняло щемящее ощущение потерянной любви. Только сейчас он понял, что в его душе была любовь. Но семья, Таня, дети…Он вспоминал теперь их, и ему казалось, что он возвращается к ним, к тем, о которых он долго старался не думать. Но теперь он вспоминал жену без боли. В душе не осталось ни обиды, ни ревности, ни мучительного чувства предательства, с которыми он прожил целый год. «Неужели эта девочка освободила меня от муки?» - думал он о Катюше. Она не оставила ему боли, только светлая грусть была в нем, когда он вспоминал ее. Она никогда не говорила ему о любви, ей нужна была только его близость, и они были друг для друга, как глоток живительной влаги в жажду. Каждый отдал его, не скупясь, от всей души, словно спасая от чегт-то. И вот теперь она исчезла. «Твоей я жизни не нарушу, я продолжаю путь…», - вспомнил Николай последнюю фразу ее сонета.
- Смотри, какой красавец! – услышал он голос Костылева.
Николай увидел на мари лося, стоящего возле небольшого озерца. Тонкая полоска стелющегося над землей тумана наполовину скрывала зверя. Только его спина и рогатая голова, освещенные солнцем, были выхвачены лучами из светящейся пелены тумана. Лось настороженно проводил несущийся мимо него вездеход и опустил голову в туман.
- Ну, совсем не боится, бродяга, – усмехнулся Костылев. – Как могуч, а? Полтонны, не меньше. Хотя я тут встречал одного сохатого, тот был, наверное, вдвое крупнее. Аж оторопь берет, глядя на такого исполина.
Николай отвлекся от своих дум. Вдали уже показались каменистые сопки Северного рудного поля, и он думал уже только о нем. «Что сделал там Костылев? Он говорит, что вся руда находится в песчаниковой толще. Так ли это?»

Показались палатки геологов. Они стояли на берегу реки среди редких высоких лиственниц. Дым от костра стелился над палатками и сливался с полосами тумана, поднимающегося над землей. Николай увидел возле костра Крючкова и девушку.
- А что, не все студенты улетели? – спросил он Костылева.
- Нет. Настенька осталась тут. Каникулы, которые у них будут после практики в сентябре, она решила провести здесь, - счастливо улыбаясь, ответил Костылев.
Он помахал девушке рукой, она ответила ему так же.
- Здоровы были! – приветствовал Крючков, когда вездеход остановился
- Здоровы, здоровы!
- А мы ждали вас еще вчера, - сказала студентка.
По тому, как она смотрела на Костылева, была понятно, что ждала она только его.
- Какое бабье лето стоит! – Крючков восхищенно оглядел долину. – Только работай, да работай – ни жары, ни комаров! А я, Николай, сдал. «Радик» прихватил, проклятый, - придерживая себя за спину, он скрючено двинулся в сторону костра и присел на бревно. - Сейчас ловить надо каждый день. Тут не Сетте-Дабан. Бабье лето постоит пару дней и все, снег пойдет. Уж я-то эту территорию знаю.

Бабье лето, действительно, простояло пару дней. Потом резко похолодало, с севера натянуло серые холодные облака, пошел мелкий снег. Сначала он таял, и геологи надеялись, что погода восстановится, заготовили дров и ждали погожего дня. Но зима не собиралась уходить. Снег после ночного заморозка ложился на землю и покрывал ее все сильней и сильней. И когда снова наступил солнечный день, вся долина Нюрулкана и горы вокруг были в его белом плену. Невысокое осеннее солнце так и не набрало силы растопить его. Через неделю ожидания Костылев решил возвращаться на базу партии.
- Жаль, Коля, что не удалось нам и тут зацепить такую руду, как у тебя была. Но, я думаю, надо предлагать на следующий год ставить тут поиски с большим объемом буро-взрывных работ. Одной лопатой эти руды не раскопаешь. Как думаешь?
- Думаю, что ты прав, - согласился Балашов.
Вскоре Крючков с водителем Лехой отправились перегонять вездеход к Томпонской трассе. Двести километров пути по бездорожью они намеревались преодолеть за пару дней, а там их должна ждать машина, чтобы доставить вездеход по трассе в геологический поселок. Остальные геологи остались ждать вертолет.


К двадцатому сентября зима уже царила в Верхоянье. Невысокие горы сверкали снежными вершинами, только по распадкам были сиренево-синие тени, да на деревьях из-под снега отсвечивала порыжевшим золотом не успевшая слететь с веток лиственничная хвоя.
Вертолет прилетел в срок. В него обстоятельно загрузили весь геологический скарб. Он еле оторвался от земли под тяжестью груза. Вертолетчики были недовольны перегрузом, но на второй рейс оставлять ничего не стали. Вертолет натужно  стрекоча винтами тяжело потянул над долиной, медленно набирая высоту. Как только он вылетел из гор на Сибирскую равнину, снег кончился. Внизу под вертолетом проносилась рыжевато-серая бескрайняя сибирская тайга и причудливо-извилистые равнинные речки. Через два часа показались Магаданская трасса и поселок геологов, раскинувшийся на берегу реки Алдан.
На вертолетной площадке за поселком геологов уже ждала их управленческая машина-хозяйка. Ее быстро загрузили привезенными с поля пробами и снаряжением и покатили в поселок.
Давно знакомое и приятное чувство возвращения домой охватило Николая. Ему казалось, что он возвращается в совсем другую жизнь, немного забытую, от которой отвык за лето. Но это была его жизнь. Жизнь геолога всегда состоит из двух жизней. И та, летняя полевая, и эта, зимняя в кругу семьи – они и составляют то неотъемлемое ощущение счастья, которое дает эта профессия. Представить себе жизнь без исследовательской полевой работы Николаю всегда казалось таким же невозможным, как представить себе жизнь без семьи. И вот теперь он возвращался в эту, другую свою жизнь. Он уже жил своим домом.
Таня  встретила его так, словно между ними никогда и не было холодной отчужденности. Она была необыкновенно красивой, соскучившейся. Когда он вошел в кабинет, где она работала, то, не стесняясь коллег, обняла и поцеловала его. А он только легонько коснулся губами ее щеки и стыдливо оглядел молоденьких сотрудниц ее минералогической лаборатории.
- Коля, управляйся с делами поскорее, мы идем сегодня к Костылевым в гости. У Ирины день рождения, вы приехали как раз вовремя.
Николай не заметил в ней былой перемены, ее лицо не хранило ни следа настороженности или равнодушия, которые он видел за прошедший год. Это была прежняя его Таня, глаза которой светились радостью, любовью и счастьем. Она была искренне рада его возвращению. Он был приятно удивлен этому. На душе стало легко, и он отбросил свои недавние сомнения и горькие мысли.
Управившись с делами, Николай пошел домой. Дочка с радостными воплями: «Папа приехал!» - бросилась ему на шею. Максим был по-взрослому сдержан, но рад увидеть отца. Он крепко пожал Николаю руку, обнял его. Николай ощутил приятную крепость объятий сына. Душа его радостно открывалась семье.
Он уже выходил из душа, когда с работы вернулась Таня. Она тут же обвила его шею руками, потерлась щекой о его гладко выбритую щеку, поцеловала, прильнула к нему, но не почувствовав в ответ такого же страстного объятия, внимательно посмотрела Николаю в глаза. Лишь на мгновение он заметил в ее глазах тревогу, потом она снова улыбнулась.
- Ничего, Коля, - сказала она, - все будет хорошо. Зима длинная, привыкнем.
 Она собрала снятую им спецовку и понесла в стирку. Закладывая вещи в стиральную машину, она обратила внимание на аккуратно заштопанную полевую рубашку Николая. «Только любящая женщина может так заштопать рубашку своего мужчины», - подумала она и неприятная догадка кольнула ее. «Студентка какая-нибудь тебе залатает», - сказала я ему, шутя, когда он уезжал в поле с рваными вещами. – Вот и залатала! Дура ты, Танька! Ох и дура!»
Не подавая вида, что догадывается о чем-то, она наполнила дом своим радостным голосом.
- Дети, вы уже собрались? Юленька, надень розовое платьице. Максим, сними эту рубашку, одень вот эту, отцовскую. Он стесняется ее носить, а тебе как раз будет. Коля, я приготовила тебе костюм, галстук новый купила, вот рубашка твоя любимая, - она принесла ему аккуратно отутюженную светло-синюю рубашку.
Николай смотрел на нее, на свою подругу, женушку свою любимую и физически ощущал, как таял в его душе лед, который, как ему казалось, уже никогда не растает. В эти минуты он был благодарен ей за любовь.

Ирина Костылева встретила Балашовых,  как самых дорогих гостей. Она была радостно взволнована, голубые глаза сияли на ее лице, как незабудки. Легкое крепдешиновое платье в коричневато-желтых осенних тонах приятно гармонировало с ее светлыми золотистыми волосами. Для нее сегодня был двойной праздник: и день рождения, и возвращение мужа. Ирина разрывалась между гостями и кухней, и Таня пошла помогать ей. Вскоре пришла Юля с Саввой, Крючков с женой и еще две семьи геологов, давних друзей Костылева, с которыми у Ирины были хорошие дружеские отношения.
Только сам Костылев задерживался. Его ждали, за стол не садились. Ирина нервничала, но виду не подавала, хотя веселость давалась ей с трудом.
Прождав мужа два часа, она уговорила гостей сесть за стол без него. Крючков предлагал сходить поискать Костылева. Он предполагал, где сейчас мог находиться его начальник.  Студентка Настя никак не хотела отпускать Костылева от себя, еще в вертолете устроив ему ревнивую истерику. Но Ирина уговорила Крючкова не делать этого.
- Раз не пришел, значит не смог, - с трудом скрывая обиду, сказала она. – Садитесь за стол. Он придет.
Она усаживала гостей за стол, и ей было невыносимо трудно оставаться в подобающем такому моменту праздничном настроении. Да и всем геологам казалось неуютным их пребывание в таком состоянии. Но не только Костылев был их другом, Ирина  была такой же частью их дружбы, их жизни, и друзья, поддерживая хозяйку веселыми разговорами, сели за стол, говорили заздравные тосты, хвалили за вкусное угощение и не преминули отпустить искренние комплименты по поводу ее красоты.
- Только никому она не нужна, эта красота, - горько ответила Ирина. – Ее никогда и не замечали.
- Я всегда замечал, - возразил Николай.
- Да, только ты и замечал, Коля, - усмехнулась Ирина. - Спасибо. Спой что-нибудь, а то Саша придет, опять тебе гитара не достанется.
Николай взял Сашкину гитару. Это был добротный инструмент, сделанный известной швейцарской фирмой. Костылев никогда не брал ее в поле.
Балашов настроил отпущенные за лето струны.
- Что поем? – спросил он.
- Ах, что душа просит, то и пой, - улыбнулась Ирина.
«Призрачно все в этом мире бушующем, – запел Николай, и все сразу подхватили, -
Есть только миг, за него и держись.
Есть только миг между прошлым и будущим,
Именно он называется жизнь»…

К одиннадцати часам вечера домой вернулся Костылев. Поздоровался со всеми и ушел принимать душ. Пришел к столу, как ни в чем не бывало, не извинившись, словно все так и должно было быть. Всем, кроме него, было неловко, но он предложил наполнить бокалы и сказав: «Будем здоровы!» - быстро выпил. Ирина от стыда и обиды не знала, куда девать глаза. Она засуетилась и, сказав гостям, что принесет сейчас чай и торт, ушла на кухню.
А Таня неотрывно смотрела на Костылева и не могла поверить, что это тот Сашка, которого она любила, ради которого готова была забыть о чести, достоинстве замужней женщины, жертвовала семьей. «Боже мой! Боже мой! – стучало у нее в голове. - Неужели это он? Неужели это я мчалась к нему, забыв обо всем? Коля, Коленька, прости мне!»
А Костылев сидел напротив нее и ужинал, как хорошо потрудившийся и вернувшийся с работы домой муж. Потом он пил, хмелел от выпитого, пел, терзая струны гитары и рассказывал друзьям о прошедшем полевом сезоне, пока гости не стали, сославшись на поздний час, расходиться.
Вернувшись домой, Таня долго не ложилась спать. Ей так хотелось прижаться к Николаю, насладиться его теплом, его близостью, но она не решалась. Только когда поняла, что он уснул, тихонько прилегла рядом и долго лежала в темноте с открытыми глазами. По щекам у нее текли слезы. Впервые в их жизни Николай не дождался ее, не позвал, впервые она не заметила даже малейшего намека на то, что он соскучился. Таня вспоминала его прошлые возвращения домой, его бушующую страсть, когда он не мог дождаться ночи, ловил взглядом каждое ее движение, сгорал от нетерпения и тянулся к ней с поцелуями. Тогда она сказала ему, что отвыкла от него за лето. Теперь отвык он. Значит… Ей не хотелось об этом думать, но теперь она знала, что чувствовал тогда Николай.
«Ничего, Коля, ничего… Зима длинная, привыкнем», - повторяла она, а слезы текли и текли по щекам.



На защите полевых материалов Костылев доложил о результатах проведенных поисковых работ. Докладывал он, как всегда, уверенно, и когда стал говорить об обнаруженной на «Южном» рудном поле руде, смело сказал, что в прошлом полевом сезоне он обнаружил в долине Нуччаллаха серебряные руды, а Балашов в этом году раскопал на том месте мощное рудное тело. Присутствующая на защите Ольга Соловьева не могла поверить услышанному. «Не может быть! Неужели он не скажет, что это Балашов нашел руду!» Она вопросительно посмотрела на Николая, тот сидел спокойно и слушал доклад друга. Он не задал Костылеву ни одного вопроса, не выступил в прениях, не добавил к докладу ни слова. Он присутствовал на докладе, как посторонний слушатель.
«Это ваше дело, ребята. Вы старые друзья, разбирайтесь сами», - подумала Ольга.
Она подавила в себе желание встать и сказать, что Костылев присвоил себе открытие, сделанное Балашовым.
Руководство управления поздравило Костылева с удачно завершенным полевым сезоном и согласилось с предложением написать новый проект на проведение детальных поисковых работ на «Южном» участке.
- Нет сомнений, что тут будет крупное месторождение. Предварительные анализы показали очень высокое содержание серебра в руде. Можно сказать, это будет уникальный объект. Поздравляем с открытием, Александр Иванович!
Костылев благодарно принял поздравления. После защиты Балашов все же подошел к нему.
- Интересно, Саша, на что ты еще способен?
- Интересно? Ну так ты еще узнаешь, - усмехнулся тот. – А ты ожидал, что я скажу, будто это ты пришел к нам и нашел то, что мы не смогли найти без тебя?



В Якутске проходила научная конференция по проблемам геологии Якутии. Учредитель и организатор конференции -  Институт геологии и горного дела Севера - пригласил не только ученых из исследовательских институтов, но и геологов  из производственных геологических организаций. От Хандыгского геологического управления с докладами выехали Балашов и Костылев. Содержание их исследований соответствовало тематике проводимой конференции, и они подготовили необходимые рефераты и графику. Костылев докладывал о проблемах формирования Верхоянской геосинклинальной области и нашел единомышленников среди большинства геологов. Балашов предложил свою рифтогенную концепцию  развития Верхоянья. Его выслушали скептически, с определенной долей сарказма задавали вопросы, словно подчеркивая всю несостоятельность предложенной им модели формирования геологической структуры.
Но после конференции к Николаю подошел пожилой мужчина и, улыбаясь узкими щелочками якутских глаз, представился:
- Ректор Якутского государственного университета Самсонов Илья Семенович. Я с удивлением и радостью прослушал ваш доклад. Мне нравится новизна и смелость, с которой вы подходите к рассмотрению геологических проблем. Я хотел бы пригласить вас работать в университете в качестве преподавателя. Студентам-геологам нужны именно такие увлеченные и убежденные преподаватели, знающие геологию не только по научной литературе. Предмет «Методика поисков и разведки месторождений» и «Структурная геология» вас устроит? – и, словно боясь возражений, добавил: - Исследовательскую работу на кафедре – гарантирую. Вся Якутия будет вашей! Проблему жилья беру на себя.
Последняя фраза ректора решила дело. Николай принял предложение.
Таня, не колеблясь ни минуты, согласилась с решением Николая переехать в Якутск. Руководство управления, пытаясь удержать Балашова, предлагало ему и новые перспективные проекты, и региональные тематические исследования, которыми стали заниматься в последние годы. Но Николай отказался. Ему хотелось шире взглянуть на геологию Северо-Востока Якутии, и упускать представившуюся возможность заняться научными исследованиями он не стал.
Вскоре Балашовы уехали в Якутск. Расставаться с друзьями-коллегами, после стольких лет совместной работы и дружбы, было трудно. Но и Таня, и Николай, не говоря ничего друг другу, были рады тому, что Костылев останется далеко и не будет ежедневно своим присутствием напоминать о днях, вспоминать которые обоим  было неприятно.

В университете Балашов увлеченно занялся новой работой. С приятным удивлением он отметил, что преподавание ему нравится, тем более, что ему было что сказать своим студентам. Годы, проведенные в производственном управлении, не прошли даром. И он совсем успокоился, когда на кафедре минералогии и петрографии, нашлась работа и для Тани.
Отношения их стали спокойными, нежными, и они вновь обрели, казалось, навсегда утраченное ощущение счастья.
Но оно длилось недолго.
К весне переехал в Якутск и устроился на работу в университет Костылев. Он стал преподавать «Региональную геологию» и своей общительностью и  приятной манерой говорить быстро обрел друзей среди преподавателей.
Костылев пытался возобновить с Балашовыми старую дружбу, но Николай, вспоминая ошеломленный растерянный взгляд Тани и ее слова: «Я не хочу его видеть у нас!», твердо сказал ему: «Саша, я хотел бы, чтобы мы были только коллегами по работе. И не более. Мне хочется спокойно жить со своей семьей, не мешай нам».
Он и не предполагал тогда, что с этой минуты обрел злейшего врага.




Шло время. Николай Балашов целиком посвятил себя изучению геологии Северо-Востока Якутии. Выезжая на учебные геологические практики вместе со своими студентами, он исследовал не только геологические структуры Верхоянской складчатой области в приустьевой части Лены, но и центральную область Сибирской платформы в бассейне реки Вилюй. И неизменно темой его исследований был древний палеозойский рифтогенез. Чем больше он изучал геологические структуры Якутии, тем больше убеждался, что 400 млн. лет назад в пределах древнего Восточно-Сибирского континента произошел гигантский раскол земной коры и заложение океана. С этим этапом геологической истории на Сибирской платформе были связаны многочисленные месторождения алмазов, обнаруженных в кимберлитовых трубках. Николай неустанно говорил своим студентам, что наиболее важной в их дальнейшей профессиональной деятельности будет проблема обнаружения алмазов в древних рифтовых зонах, которые теперь располагаются в складчатой области Верхоянья.
- Как известно, - говорил студентам Балашов, - алмазных месторождений в складчатых областях не бывает. Все известные крупные месторождения Африки, Австралии, Индии располагаются в пределах древних континентальных плит. Но представьте себе, что современная складчатая область Верхоянья когда-то была древним Восточно-Сибирским континентом, и в нем начался рифтогенез. Древние глубинные разломы Земли раскалывали его на протяжении 60 млн. лет. И за это время произошло внедрение огромного количества ультрабазитовых трубок взрыва, многие из них алмазоносны. Такие трубки известны в рифтовых зонах провинции Кимберли в Западной Австралии. Они должны быть и у нас.
Ваша задача – задача молодых исследователей – найти их в современной складчатой области.
Балашов напечатал несколько публикаций по древним рифтовым структурам восточного обрамления Сибирской платформы. И каждая из них со стороны Костылева вызывала гневную и жестокую критику.
Костылев упорно готовил докторскую диссертацию. Ослепленный гневом, он собирал все новые и новые факты, чтобы доказать несостоятельность взглядов Балашова и нередко не замечал, а то и вовсе отбрасывал за ненадобностью те геологические факты, которые не подходили ему, забывая, что наука этого не прощает.
Он день за днем, из года в год обосновывал принятую им геосинклинальную концепцию развития земной коры Верхоянья и с невероятным упорством посвящал свою жизнь тому, чтобы доказать всем, как неправ Балашов.
Костылев был непримирим. Как ни пытался ректор университета убедить его быть немного терпимым к мнению коллеги, пусть даже ошибочному, никто и ничто не могло его остановить. Это даже еще больше разогревало противника Балашова, и он с еще более яростными обвинениями нападал на него. Не раз Костылев, находя поддержку  у большинства ведущих геологов Якутии, призывал на научном совете университета, запретить Балашову навязывание студентам своих взглядов.
- Где, вы скажите мне, есть в учебной литературе то, о чем он  без конца  твердит нашим выпускникам?
И, действительно, в учебной литературе такого не было. И когда Балашов написал свою докторскую диссертацию и разослал ведущим  геологам рефераты для получения отзывов о его научной работе, Костылев чуть не лопнул от злости. При каждой встрече с геологами, - а общался он со многими из них и в Институте геологии, и в производственных геологических управлениях Якутии, - он неизменно старался найти противников Балашова и заручиться их поддержкой при защите своей диссертации.
На реферат Балашова он написал такой отзыв, что даже один из его новых друзей не сдержавшись, сказал ему: «Читал я, Саша, твой отзыв на докторскую диссертацию Балашова, так мне за каждым словом мат чудился».
И все же Балашов защитил свою диссертацию, стал доктором геолого-минералогических наук, затем профессором. Он словно и не замечал злопыханий своего давнего друга Костылева, всегда здоровался с ним и ни разу не высказался с критическими замечаниями по поводу его работы. Это только еще больше злило Костылева. Он не мог ни есть, ни спать спокойно, и в работе своей он ни на мгновение не мог забыть о Балашове. Он словно постоянно доказывал ему, что тот не прав и старался доказать это всем. Жизнь его превратилась в сплошной кошмар.
Костылев тоже вскоре защитил свою диссертацию, тоже стал доктором наук, профессором. Но и тут он не успокоился. Теперь он решил, во что бы то ни стало уничтожить Балашова, не дать ему работать в университете.
Сменился ректор, постоянно защищавший Балашова, и Костылев не преминул воспользоваться этим. Он быстро изучил научные работы нового руководителя, стал его сторонником, и когда они подружились, быстро убедил того, что всю эту «балашовскую ересь» нужно вымести из университета «поганой метлой».
Так оно и случилось, Балашову создали такие условия, что он не выдержал. Он забрал семью и уехал в Москву, тем более, что старенькие родители давно звали к себе. Там Николай нашел поддержку своего старого друга Малиновского, стал его приемником. Они стали работать вместе. Теперь Балашов преподавал в Московском государственном университете, но душа его все еще принадлежала Якутии. Он никак не мог сказать ей: «Прощай!» Она стала его родиной, частью его самого, она была его жизнью – горькой и счастливой одновременно.

               


ГЛАВА 3


Сергей Тарасов с отличием закончил учебу в Ростовском университете. Он получил диплом горного инженера-геолога и уехал работать, как и хотел, в Якутию, в «свое» Хандыгское геологическое управление.
Он с сожалением узнал тогда, что Балашов уже не работает в управлении, а преподает в Якутском университете.
С настырностью молодого специалиста Сергей принялся изучать все то, что было сделано геологами управления до него, перечитал массу геологических отчетов, а в технической библиотеке управления стал одним из заядлых читателей. Ему хотелось знать все о Верхоянье, и кандидатские диссертации Балашова и Костылева стали его настольными книгами.
Заведующая технической библиотекой – Любовь Сергеевна Кирусенко – пожилая энергичная женщина с  неугасаемым живым  интересом  ко всему, что происходит в геологии, предложила ему для чтения несколько статей Балашова о древней рифтовой структуре Сетте-Дабана. Сергей тут же впитал в себя их содержание. Неведомый ему хребет Сетте-Дабан, описанный Балашовым, казался уже давно знакомым. Он манил к себе, звал к новым открытиям. В каждом слове, в каждой фразе, написанной Балашовым, слышался его спокойный и уверенный голос. Статьи не казались сухими, в них чувствовалась любовь к изученной территории, и автор в них, словно другу, спокойно и с улыбкой, ненавязчиво и просто, рассказывал о том, что увидел, понял и теперь делится этим с читателем.
Работы Костылева, напротив, отличались неизменно твердым и настойчивым упором на то, что только так должно быть, как он написал, и не иначе. Он резко критиковал любые другие представления об истории развития территории, особый упор делая на работы Балашова.
Молодость не признает авторитетов. Присущее ей чувство симпатии к тем или иным людям, заставляет ее интересоваться тем, почему этот человек думает так, а не иначе.

 Сергей Тарасов начинал свою профессиональную жизнь. Это был веселый, никогда не унывающий молодой человек. Он был высок, широкоплеч. В своем черном кожаном пальто с меховой подстежкой он вообще казался огромным. Густой возмужавший бас этого великана только дополнял ощущение его физической могучести, за которой нет-нет, да и проглядывала присущая юности жизненная неопытность.
Так случилось, что его определили на работу в геологическую партию, занимающуюся изучением обширной территории северной части хребта Сетет-Дабан. Хребет протягивался с севера на юг  на шестьсот километров, и эта его часть к северу от Магаданской трассы стала предметом детальных исследований. Одно за другим здесь открывались месторождения меди, и Сергей горел нетерпением приступить к работе. Больше всего он боялся, что ему не достанутся открытия. Зима казалась ему бесконечно долгой, он не мог дождаться лета, чтобы окунуться в полевую геологическую жизнь, состоящую из поисков и открытий. А об открытиях геологи управления говорили много, и их азарт увлекал Сергея.
Александр Ильич Воронцов, начальник геологической партии, в которую попал Сергей, был увлеченным, опытным геологом; работал - словно песню пел. Сделанные им открытия месторождений меди на севере Сетте-Дабана, придавали ему уверенности в своей удачливости, и он не особо вникал в проблемы геологического развития территории. Его интересовали поиски руды. Он направил Сергея на изучение одного из открытых им месторождений, а сам с группой геологов-съемщиков продолжал поиски новых объектов.
Сергей детально изучил структуру рудного поля, на котором он работал, и ни о чем не подозревая, описал его в  своей информационной записке. Рифтогенная модель формирования структуры и руд казалась ему очевидной.
Воронцов, прочитав информационную записку Сергея, внимательно и серьезно посмотрел на своего молодого специалиста и сказал: «Серега, ты эту рифтовую белиберду брось. Был у нас один геолог, Балашов, носился тут со своим рифтогенезом, так он кроме неприятностей, ничего не нажил. Так что, оставь это, парень, иначе получишь то же самое. Мне, честно говоря, наплевать, что тут было, рифтогенез или геосинклиналь. Проще писать о геосинклинали, это ни у кого не вызывает сомнений и споров.
- А у меня нет никаких сомнений, что здесь был рифтогенез.
- А у меня есть. Новые исследования этой территории как раз опровергают предположения Балашова. Скорее всего, прав был Костылев, которого поддерживает большинство геологов, и я в том числе. Так что оставь это, парень. Не начинай свою работу с того, что пойдешь против течения.
- Но я увидел здесь то же самое, что до меня уже видел Балашов. Что тут нового?
- А кроме твоего Балашова кто-нибудь еще видел это? Кто-нибудь на него ссылается? Нет! Поработаешь – убедишься! О рифтогенезе забыли тут же, как только Балашов уехал.

Сергей проработал с Воронцовым три года, и только еще больше убедился в правоте Балашова. Но в написанной им главе геологического отчета после редакторской правки не осталось ни слова о древней рифтовой структуре Сетте-Дабана.

Сергей проработал еще пять лет. Волею судьбы он все время изучал хребет Сетте-Дабан то в центральной его части, то в южной. И когда он сам возглавил поисковую геологическую партию на изучение рудных полей хребта Сете-Дабан, Тарасова уже никто не мог остановить и запретить ему писать то, что он видел.
«Я не прокладываю новую дорогу, - говорил он себе, - она уже прорублена в дремучей тайге Балашовым и только заросла за долгие годы. Я ее хочу восстановить».
И он сделал это.
Новое поколение геологов, сменившее старое поколение основоположников геологии Северо-Востока Якутии, было не столь «упертым», как старички. Тем не менее в своих отчетах они ссылались на «классиков». Только Тарасов пошел расчищать старую Балашовскую тропу.
Взгляды Балашова на историю развития Сетте-Дабана казались Сергею настолько очевидными, ясными, что он никак не мог понять, почему этого не видят другие. Не хотят видеть даже его друзья. Они хоть и не были ярыми противниками, но и сторонниками тоже не были. Они шли параллельными путями в изучении своих территорий.
А Сергей с коллегами на своей территории вдруг выделили еще одну древнюю рифтовую структуру, обнаружили в ручьях минералы–спутники алмазов, нашли их источники – лампроитовые дайки и трубки взрыва. Такие тела были известны в мире во многих алмазоносных провинциях. Не смотря на то, что самих алмазов в этих трубках обнаружено не было, Тарасов сделал заключение, что территория недостаточно изучена и должна рассматриваться как перспективная для поисков алмазов. Он не сомневался, что предположения Балашова о потенциальной алмазоносности рифтовых структур Сетте-Дабана, были не беспочвенными.
По результатам своих исследований Сергей написал геологический отчет, в котором дал перспективную оценку лантан-цериевых, ниобиевых и золоторудных месторождений территории, обосновал необходимость постановки дальнейших поисковых работ на алмазы.
Друзья-геологи поддержали Сергея и оценили его производственный отчет на «отлично». В рецензии и главный рецензент, и приемная комиссия научно-технического совета были единодушны. Они подчеркнули несомненную научную новизну отчета и согласились с предложением поставить поисковые работы на алмазы. Отчет отправили на рассмотрение в Якутск, в главное геологическое управление. Там его приняли осторожно. «Классики» пожимали плечами, высказываясь, что, «возможно, так оно и есть, но… Алмазы в складчатой области? Этого не может быть!»
Отчет решили отправить на экспертизу в  ведущий геологический институт в Новосибирск. И вскоре на защиту отчета на Научном Совете в Новосибирск был вызван сам Сергей Тарасов. С присущей молодости самоуверенностью Сергей ехал в Новосибирск, надеясь найти понимание и поддержку у ведущих геологов страны. Но рецензия на отчет оказалась разгромной, в ней не было ни одного положительного слова о проделанной работе.
Члены Научного Совета и рецензент, словно сговорившись, набросились на Тарасова. Досталось там не только Сергею, но и Балашову, и даже ведущим отечественным и зарубежным геологам, на которых Сергей имел неосторожность ссылаться в своем отчете при обосновании выводов и рекомендаций. Речь рецензента на Научном Совете скорее напоминала обвинительную речь прокурора в зале суда, а не речь коллеги. Молодые научные сотрудники института не осмелились задать Сергею ни одного вопроса.
«После такой речи рецензента меня в сталинские времена точно бы отправили Магаданскую трассу строить», - горько думал Сергей.
 Это было полным поражением. Рецензент предложил отчет не принимать, а отправить его на переработку.
- А что-нибудь хорошее вы в отчете заметили? – спросил Сергей рецензента.
- Дело рецензента – отмечать недостатки, - невозмутимо ответил старичок.
- В отчете дана положительная оценка территории на золото, редкие металлы и земли. Объекты, считавшиеся ранее бесперспективными, теперь являются месторождениями. И это сделали мы! – подчеркнул Сергей. – А в вашей рецензии об этом не сказано ни слова.
- Вы, молодой человек, работаете в производственной организации, вот и надо было написать простой производственный отчет. А вы в науку полезли. Не ваше это дело – наукой заниматься, - с негодованием сказал рецензент.
Председатель Научного Совета, пытаясь как-то смягчить приговор, сказал о молодости автора отчета, о его неопытности, но… территория все же оценена, отпущенные государством  на ее изучение деньги освоены и предложил поставить за отчет «тройку» и принять его.
Приемная комиссия облегченно согласилась, обязав автора устранить недостатки, указанные в рецензии.
Возвращаться в родное геологическое управление с такой разгромной рецензией Сергею было стыдно. Горечь поражения была гнетущей. Он уже представлял себе довольные усмешки своих недоброжелателей, огорчение коллег-друзей, которые приняли его точку зрения и вместе с ним получили «отлуп».
Он вернулся в гостиницу, в которой остановился, и, опустошенный, повалился на койку, закрыл глаза. Ничего не хотелось. Он не шелохнулся, когда в номер вошел его сосед, такой же геолог, как и он, приехавший в Новосибирск со своим отчетом. На сегодняшнем заседании он защищался первым, и его отчет не вызвал у приемной комиссии никаких нареканий. Рецензент по достоинству оценил проделанную им работу  по оценке вольфрамового месторождения. Никаких проблемных вопросов в его отчете не было: нашли, оценили и все. Молодцы!
Сосед покряхтел, поерзал на своей койке.
- А ты, парень, молодец, доклад сделал отличный. Я даже позавидовал тебе, твоей молодости, настырности. Я так уже не могу. И работу ты сделал большую. А что не поняли тебя - так это ерунда. Ты наступил им на мозоль, дружище, ведь это их работа – новые научные идеи толкать, а ты через их головы перепрыгнул, вот и задело их. Не переживай! Время все поставит на свои места. Давай лучше выпьем. Отчеты наши все же приняли, - подытожил он.- Я вот и бутылочку  коньяка принес, и закусочку.
- Давай выпьем, - согласился Сергей, - у меня тоже есть бутылочка.
После третьей рюмки они заговорили о работе, и тут уж все житейские дела отошли в сторону. За столом царствовала их единственная любовь – Геология!
На следующий день Сергей улетел домой. Он уже не думал о прошлом. Он думал о будущем, где его ждала новая территория и невеста - милая, скромная, синеглазая девушка, на которой он хотел жениться.




Через пару лет рядом с территорией, на которой Сергей Тарасов выделил лампроитовые трубки взрыва, старатели при промывке драгой золотой россыпи, случайно обнаружили алмаз в три карата. На драге был рабочий, который приехал из Мирного, где много лет отработал на промывке россыпей алмазов. В свою смену он дежурил у транспортера, подающего золотоносный песок со дна реки, и вдруг увидел на медленно бегущей транспортерной ленте алмаз. Он взял камушек, повертел его в руках, посмотрел на солнышко, поцарапал им стекло, металл и пошел к дежурному по смене.
- Вне всякого сомнения, Михалыч, - это алмаз, - и протянул своему начальнику камешек. Алмаз был прозрачный, округлый, величиной с ноготь.
- Где взял?
- С ленты транспортерной снял, - ответил рабочий. – Я на такие камешки в Мирном насмотрелся. Мне стоит только глянуть на него, и я уже знаю, что это.
- Да и я, вроде, видел здесь такие. И раньше встречались на речках, текущих с Сетте- Дабана, такие камешки, да не знали мы, что это. Кто бы мог подумать?!
Камень отправили на экспертизу в Якутск, и там подтвердили, что это алмаз.
Что тут началось!
Это была сенсация! Алмазы в складчатой области? Да этого не может быть! Алмазы – только на платформах! Начался настоящий ажиотаж.
Научные работники срочно выпустили книгу о перспективах алмазоносности Сетте-Дабана. Она быстро попала и в руки геологов Хандыгского геологического управления. Друзья показывали Сергею Тарасову целые абзацы из книги и говорили, что уже читали об этом в его отчете. Они быстро притащили из геологических фондов последний отчет за авторством Тарасова и его коллег и сравнивали написанное в книге с отчетом Сергея. Не только отдельные фразы, целые абзацы из его отчета были переписаны слово в слово. Только на Тарасова в книге не было сделано ни одной ссылки. Книга издавалась второпях, чтобы «застолбить» открытие, и трудиться, чтобы перефразировать чужие мысли, вероятно, было некогда.
Узнав знакомую фамилию автора - своего рецензента из Новосибирска, Сергей подумал о нем: «Как же ты жить теперь с этим будешь?»

Научные экспедиции одна за другой стали приезжать для изучения Сетте-Дабана, но ухватить открытие с разгону никому не удавалось.
Руководство геологического управления предложило Сергею Тарасову написать проект на изучение проблемы алмазоносности территории. Он сделал это, обосновав по опыту австралийских геологов необходимость постановки работ с большими объемами валового опробования аллювия речных долин. Работа эта требовала большого вложения денежных средств, но денег для ее финансирования не нашлось. Все еще была жива привычка делать открытия на «Ура!», и исследование территории снова было отдано «варягам» из ведущих исследовательских институтов.
Алмазы Сетте-Дабана, затаившись, ждали своего первооткрывателя.

Сергей уже ни о чем другом думать не мог.  На каждом обсуждении направления геологических работ он настойчиво доказывал руководству необходимость поисков алмазов.
- Кому это нужно, Сергей? – по-отечески журил его начальник управления. – У нас что, в стране алмазов не хватает? Вся  Западная Якутия в алмазных трубках, а наша территория – «золотая». Нам государство деньги на золото дает. От нас требуют постоянный прирост запасов металла, а ты лезешь тут со своими алмазами. Все! Уймись! Денег на это - нет! Будь доволен и тем, что рифтогенез ваш признали.
Да, действительно, рифтогенная концепция формирования структуры Верхоянья стала твердо завоевывать себе место в научных кругах. В сводных обобщающих работах по геологии Якутии на Балашова вдруг начали ссылаться ведущие геологи Советского Союза и Америки. На геологических картах Якутии стали появляться древние девонские рифтовые структуры. Классики геосинклинальной концепции стали осторожно говорить, что возможно (возможно!)  процессы рифтогенеза тоже имели место в геологической истории Восточной Якутии.
 На Костылева еще ссылались в своих отчетах его ученики, но имя Балашова вдруг стало упоминаться не в критике, а в основополагающих разделах отчетов. Древний девонский рифтогенез стал обычным явлением, никто не сомневался, что так оно и было всегда.
Стали говорить и о более древней эпохе рифейского рифтогенеза, происходившей 600 млн. лет назад, о которой еще недавно страшно было даже заикнуться.
А иностранцы смело и нагло тянули современные океанические рифты Арктики к морю Лаптевых и берегам северной Якутии, утыкали их в континент и ставили вопрос: «А куда же идут эти рифтовые зоны в пределах континента?» И снова всплывали древние рифтовые структуры, выделенные Балашовым, их теперь наследовали кайнозойские и современные континентальные рифты.
Начиналась новая эра в понимании геологической истории развития  Якутии.



После очередного полевого сезона Сергей Тарасов взял отпуск, профсоюз предложил ему путевку в санаторий города Ессентуки. Ближайшим рейсом он вылетел в Кавказские Минеральные Воды.
Пансионат «Геолог» был в Ессентуках совершенно новым зданием, недавно отстроенным в центре курортного парка. Здесь отдыхали и лечились геологи со всей страны, и Сергей, с его общительным веселым характером, быстро нашел себе друзей и собеседников. Геологам было о чем поговорить друг с другом, было что вспомнить и рассказать о своей работе. Дни проходили неожиданно насыщенными и общением, и лечением.
Однажды один из его знакомых сказал Сергею:
- Со мной живет один старичок - мрачноватый, но очень интересный мужик. Он тоже геолог и тоже, как и ты, из Якутии. Хочешь, я познакомлю тебя с ним?
На следующий день они подошли к мужчине, одиноко бредущему по аллее парка.
- Александр Иванович, знакомьтесь – Сергей Тарасов, ваш земляк из Якутии, - представил он Сергея. Вам будет о чем поговорить, а я пойду. Меня ждут.
И ушел.
Пожилой седовласый мужчина с густыми темными бровями крепко пожал Сергею руку.
- Костылев, - представился он.
Он не узнал Сергея, а ему не хотелось говорить этому человеку, что он хорошо знает его по его книгам, и что он был однажды студентом на практике у него в партии. Узнав, что Сергей работает в Хандыгском геологическом управлении, Костылев сказал, что и он начинал там же. Стал с интересом расспрашивать Сергея о поселке, о старых знакомых, с которыми когда-то вместе работал. Поинтересовался, чем сейчас занимаются геологи управления и что нового сделано в последние годы. Сергей рассказывал много и увлеченно, Костылев слушал его внимательно и серьезно. Когда Сергей сказал, что читал его книгу о Южном Верхоянье, тот оживился и ждал, что этот геолог скажет дальше, каково его мнение по поводу истории геологического развития Верхоянья. Но Сергей промолчал.
Костылев предложил пройтись по парку, и они долго бродили по тенистым тропинкам, пока не сели на скамейку под каштанами.
- Молодой человек, - сказал Костылев, улыбнулся и посмотрел Сергею в глаза, - Вы ни разу не упомянули имя Балашова, ничего не сказали и о моей работе. А ведь я прекрасно понял из ваших рассказов, что вы всю свою жизнь делали то же самое, что и Балашов. Он был когда-то моим другом. Моим лучшим другом. Пока мы не стали врагами. И его жену Таню я любил больше жизни. Собственно из-за этого все и произошло…
Костылев замолчал и погрузился в воспоминания давно ушедших лет. Его молодость, его жизнь в один миг пронеслись в его памяти.
– Вы извините, молодой человек, что я посвящаю вас в личную жизнь. Я никогда никому не говорил об этом, да уже и не скажу никогда. Вы верите в Бога?
- Ну, отчасти.
- Геолог, истинный геолог – это всегда человек от Бога. Только ему Бог открывает свое творение и дает возможность увидеть то, что не видимо другим. Я жил, не ведая греха, жизнь свою положил на то, чтобы доказать, что Балашов не прав. Но Бог избрал не меня. «Царствие Божие внутрь вас есть», - сказал он нам. Я не верю в загробную жизнь, но я знаю, что ад и рай - это реально существующие вещи. Они в душе каждого из нас. Только понимаешь это слишком поздно, когда ничего уже изменить нельзя.
Я жил, не ведая греха, и теперь моя душа горит в аду. Я узнал, что такое грех. У меня сейчас нет ни жены, ни детей. Все оставили меня, потому что, когда они любили меня, они были не нужны мне. Даже когда я потерял их, -  жена ушла, дети разъехались, у них теперь своя жизнь, они далеко, и редко вспоминают отца, - я не сразу понял, что прожил жизнь зря. Я посвятил ее тому, чтобы испортить жизнь своему другу, которого считал врагом. А чего я добился? Моим ученикам стыдно ссылаться на меня, мои коллеги за глаза посмеиваются надо мной, молодежь смотрит на меня, как на старую рухлядь, которую давно пора отправить на свалку. И я сам, - стыдно сказать, - заглянул в свою душу и ужаснулся. Я увидел ее злобную, сварливую, заносчивую, гордую. А Бог гордым противится, и смиренным дает благодать. Но самое страшное, что я понял – это то, что Балашов был прав! Он всегда и во всем был прав. За всю жизнь он не сказал обо мне ни одного плохого слова, хотя имел на это полное право. А я топтал его, где только мог и как  мог. Мне стыдно сейчас, что студенты прочтут слова той критики, с которой я нападал на Николая, горько, что за меня стыдно моей семье, что я остался один на всем белом свете, никому не нужный, с адской болью в душе. Я хотел бы умереть, но Бог дал мне мою непосильную тяжесть греха и сказал: «Носи!» Я все время вижу его над собой на небесах и слышу его голос: «Живите праведно, чада Божии, ибо ад и рай внутри вас есть!»
Костылев встал и, не прощаясь, опустив голову и плечи, побрел по тропинке.  Сергей смотрел ему в след, и в ушах его звучали последние слова этого человека: «Ад и рай внутри вас есть!» В памяти всплыла черно-белая фотография Балашова в его московской квартире, пожелтевший тетрадный лист рядом с ней, и написанные на нем ровным девичьим почерком слова:
«Хочешь, подарю тебе сонет?»