Строго 18+
Правая рука наотмашь шлепком звонкой пощечины дает сигнал к тому, что объект для посмешища готов получить сполна свой букет издевок. Каждый ученик этого ****ого класса, как падальщик, вгрызается в глотку добыче, которая сжалась в комок, прикрыв ладошкой покрасневшую, как помидор, щеку, пылающую огнем. Слезы обиды готовы рвануть в этот самый момент не от подлого удара со стороны этого сраного уебка, а от унизительных слов остальных одноклассников, которые бубнят без остановки, выдавая порцию оскорблений, красуясь перед тем, кто ходит напыщенным фазаном по школе, показывая вшивую крутость.
— Ты, петушок, понимаешь, что твой поступок был очень глупым? — обвинительным тоном спрашивал крутыш, чавкая жвачкой, разглядывая жертву, которая сжалась, не осмеливаясь что-то сказать, как-то обосновать свою правду.
— Да его за такое в толчок окунуть нужно! — выкрикнул кто-то из массы.
Одобрительные крики, естественно, готовы подержать умозаключение того, кто смог предложить хорошую идею, здравую мысль для скопища тварей, готовых рвать и метать, лишь бы не оказаться на месте козла отпущения. Крутышу, безусловно, нравится такая идея, и он обещает, что после уроков унитаз должен будет провести рандеву с таким чмошником, которому самое место, как скажут наши добрые уркаганы в законе, на параше. И ставит жирную точку еще одной оплеухой.
БЕЖАТЬ! БЕЖАТЬ! БЕЖАТЬ!
Голос в голове орет единственное правильное решение, тело, словно на автопилоте, подрывается со стула, схватывая ранец, стоящий возле парты, и мчится по проходу сквозь бессмысленный галдеж к выходу, где дверь как будто сама по себе открывается, освобождая ему путь к свободе. Когда он вот уже так близок к этому шансу свалить подальше от ****ежа за спиной, в класс входит полная учительница немецкого языка, именно с ней он чуть было не столкнулся лоб в лоб, но все же сумел маневрировать мимо ожирелой помехи и вырваться в коридор, а за спиной удивленный голос Марины Петровны полюбопытствует, куда это так сломя голову во время урока ученик выбегает из класса. Само собой после того, как спина беглеца скроется за поворотом, она задаст вопрос присутствующим в классе детям, и все как один скажут, что Артем Блохин был просто не в себе, отчего и произошла такая аморальность.
После урока Марина Петровна направится в кабинет к директору, где пожалуется на подобное поведение ученика, а тот в свою очередь пообещает разобраться с этаким конфузом. Очкастый уебок и эта жирная овца оба не способны увидеть бревно у себя в глазу, не то что разобраться с беспределом, творящимся в школе.
Похуй, пляшем!
Конец учебного года окончательно скатывается по наклонной вниз к чертям собачьим вместе с Артемом, который бежит, не останавливаясь, в сторону дома, где сможет спрятаться от трудностей реального мира, где его не смогут достать и никто не сможет смешать с грязью, растоптав вонючими ногами остатки гордости. Предательские улыбки на лицах тех, кого он знал с первого класса, с кем раньше дружил, выжимают из него последние капли твердости, за которыми следует обильный поток слез, застилающих пеленой глаза. Одна нога заплетается за другую, и он кубарем валится на землю, всхлипывая не от боли разодранного колена, а от унизительного существования, от того, что выжимки человечности, как объедки для псов, бросают в смесь из грязи и говна.
Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста.
Подняться на ноги элементарно. Доковылять до дома в зачуханенном спортивном костюме, хромая на ногу, не составит труда. Подняться на пятый этаж и уткнуться в дверь квартиры проще простого. А далее последует дилемма: открыть дверь ключом или постучать? Что будет лучше в данной ситуации? Черт его знает.
Все же дверь Артем открыл ключом, провернув его пару раз в замочной скважине, не спеша юркнул в прихожую, как можно тише прикрыв за собой дверь, чтобы не всполошить тишину звуком своего присутствия. Кроссы аккуратно были перемещены на обувницу, где находились батины туфли и балетки матери. Значит, оба дома. Но от чего так тихо? Все, сука, просто батя опять нажрался, завалился домой, устроил матери скандал, быть может, даже не обошлось без рукоприкладства, после словил вырубон и в данный момент дрыхнет на своем излюбленном кресле, смердя тухлым пердежом в ансамбле с перегарной вонью.
Мудак ****ый!
Скулеж матери был услышан только тогда, когда Артем подошел вплотную к спальне родителей. В щель приоткрытой двери было видно, как она сидит возле окна на табуретке и, прижав ладони к лицу в попытках создать абсолютную тишину, плачет. По правде, ей это удавалось отчасти. Папаша же плющил харю на диване в гостиной, по всей видимости, до кресла сил дотянуть не хватило. Разумеется, само собой напрашивается вопрос, сколько было потрачено мощи с тем, чтоб угомонить хрупкую женщину? Известно наперед — до ***, а то и больше. Сморило беднягу, теперича отдых нужен. Артем не стал тревожить мать, просто легонько прикрыл дверь до конца и направился в свою комнату. А когда она поуспокоится, быть может, он попытается с ней поговорить. Может быть, а может, просто, как и всегда, они все будут создавать вид, что все хорошо. Вид крепкой дружной семьи.
Дверь в комнате он по заведенному порядку закрыл на щеколду, ранец бросил возле компьютерного стола, а сам плюхнулся на кровать, накрыв голову подушкой.
Ломать себе башку над дальнейшим существованием ему не хотелось, но течение сознания само собой охватывает мышление, подталкивая в разум мысли, которые мерзостной волной накатывают, заставляя вновь почувствовать свою никчемность. Вспомнить пиндосный удар по щеке расфуфыренного уебана и смех каждой подстилки, всякого пидора. Сволочной треп, состоящий, по большому счету, из пустозвонства тех, кто рад, что они избежали подобной участи, дабы отныне тыкать пальцем и харкать в спину. Да их всех самих нужно окунуть головой в унитаз, чтобы все как один ходили с опущенной мордой, с униженным эго, а он бы ебашил каждого, втаптывая в винегрет, в основе которого было сплошное свиное говно, которое они бы жрали с благодарностью и просили еще, еще, еще. ЕЩЕ, ****Ь! Они бы раком стояли, раздвинув булки, а он ходил бы и трахал каждую, каждого не ошкуренным черенком от лопаты, разрывая прямую кишку, вываливая все их говно, перемешанное с кровью, из прорванного отверстия, чтобы они продолжали жрать, проглатывая дерьмо друг у друга. Ведь рты, из которых вываливается словоблудие, нужны исключительно для поглощения экскрементов, дабы оправдать вырывающуюся с тарабарщиной вонь.
Размышления на тему долбления задниц и пожирания говна чертовски возбуждающее повлияло на него, приподняв настроение с оттенком восторженности, ****ную экзальтацию, активировав половой орган. Эрекция выжигала нутро свербящим зудом в паху, мысли понеслись дальше, и сию минуту воображение вырисовывает красавицу класса — смазливенькую Лизу, которая, как и все, без раздумий выливала на него котел с нечистотами, то есть плевала в лицо, но воображение нашло этой ****и применение. Она вылизывала его сморщенное очко, проникая языком как можно глубже в расщелину, дроча отросток, сжимая его со всей силой. «Ты любишь шоколадный смузи?» — говорит он ей и слушает, как она крякает из-под его жопы: «Еще бы, насри мне в рот». «Держи, милая». Слегка потужившись, он начинает срать в ее маленький ротик, а она, визжа, принимает вонючую колбасу, которая падает в рот, разломившись на несколько частей, что-то попадает вовнутрь, остальное лениво скатывается по щекам. Она продолжает вылизывать очко от говна, удерживая в своей зловонной пасти остатки кала.
«Проглатывай! Ну же!»
Она сжевывает его добро, словно шоколадный профитроль, чамкая, стуча зубами, постфактум становится раком, разминая свой карамельного цвета клитор, умоляюще вздыхая, дабы ее узкое очко было отфачено настолько жестко, насколько это возможно. Артем загоняет в задний проход свои десять сантиметров на сухую, не смачивая слюной, пусть сука улюлюкает, зубоскаля ебливую улыбку. Лиза верещит от боли порванного сфинктера, похуй, полезно сучке прочувствовать скверное самочувствие. «Радуйся, ****ь, радуйся!» — кричит он, вдалбливая в прямую кишку маленький отросток, шлепая чреслами об мягкие французские булочки. Сильней! Еще сильней! Еби! Еби! Еби! Долби сраку, чтоб кишки вывалились наружу! Затрахай *****! О да, какое блаженство!
Несколько выстрелов мутноватого белого эякулята разлетаются по всей территории, попадая на мастерку, одеяло, подушку, прикрывающую его лицо, остальное семя обильно стекает на пах, покрывая редкие клоки волос, растущие кудрями, усеивая часть нижнего края брюшной области.
— Это было потрясно, — сообщил самому себе Артем, отбросив в сторону подушку.
Забыться удалось всего лишь на несколько ничтожных минут, после чего реалии истинной очевидности тащат обмотанного путами парня ради того, чтобы сученок знал свое место.
Грязная одежда валяется в углу комнаты, там же, где и обтруханные пододеяльник с наволочкой, сформировав кучу с запашком прокисшего теста. Артем сидит на кровати, вслушиваясь, как из кухни доносится рев. Отец сыплет руганью на повизгивающую мать, которая пытается сквозь нюни вымолить пощады, но все без толку, тумаки продолжаются сыпаться градом беспощадных ударов, а благой мат теряется в оглушительном верещании.
— Закрой рот, шлюха! — гавкает батя на кричащую истошным голосом мать, и приглушенный удар обрывает визг, создавая мертвую тишину, но Артем готов был поспорить, что слышал, как что-то (или кто-то?) грузным бурдюком грохается об пол.
Артем бежит к двери, чтобы прислониться ухом и услышать хоть что-нибудь, однако тишина продолжает шептать глухое молчание. Секундное замешательство, далее увесистый топот ног, какое-то шебуршение, и наконец хлопок входной двери. Отец съебался по-английски, не прощаясь, оно и к лучшему. Щелчок щеколды. Артем выходит в коридор, медленным шагом направляясь к кухне, вслушиваясь в ебучее молчание, но стук сердца перебивает любой другой звук, как бы он ни пытался услышать что-то еще.
Сраная фантазия складывает целый кинофильм в бестолковой башке Артема, где он заходит на кухню и лицезреет обнаженное тело матери, лежащее пластом на полу с раскуроченной головой, из которой обильно продолжает стекать кровь, образуя уже приличную лужу багрового цвета.
Как ранее было сказано, это всего лишь сраная фантазия...
На самом деле она была жива, лежала на полу, а тело сотрясалось от отчаянного рыдания, безмолвного воя. Махровый халат розового цвета был задран, оголив бедра, местами покрытые желтоватой синевой. Жалость к матери так и останется еще одним образом в голове, в котором он подойдет к ней, обнимет и попытается утешить. Поможет подняться, отведет в спальню, где она ляжет на кровать, сможет забыться, погрузившись в сон, он поцелует ее в лоб и уйдет дожидаться отца, чтобы по-мужски перекинуться словом. Подобная абсурдная дичь взбрела ему в голову, пока он выглядывал из-за угла, рассматривая пышные бедра матери, мастурбируя свои десять сантимов.
Реалия бездушна? Нет, она беспощадна!
Кончит Артем уже в толчке, сидя на унитазе. Обтерев свой отросток туалетной бумагой, он направится в свою комнату, а там уж в который раз щеколда, будто бы магическая печать, послужит щитом от чуждой жалости. Наушники заткнут слуховой канал, запустив по нему ритмичные басы музыки, приспособленные подавлять отзвуки ора.
Подобно зародышу, малец, обхватив руками ноги, спал на кровати, веки дрожали под гнетом сновидений.
Ему снилось, как он пробирается через хлябь, которая, будто бы трясина, тормозит его движения, схватывая ступни ног, затягивая в грязевое болото. Сухой, можно сказать, горячий ветер налетает пыле-песчаной бурей, которая периодически меняет свое направление, стремясь столкнуть в эту кашу, дабы похоронить заблудшего путника. Шквальный гул давит шумом на голову, сжимая череп, точно в тисках, выдавливая бело-серую массу из ушей, а следом вытесняя из глазниц глазные яблока. Они повиснут на зрительном нерве, будут болтаться из стороны в сторону благодаря стараниям усиливающегося ветра. Рот открыт в немом крике. Руки тянутся к голове медленно, как будто их приковали к тяжелому грузу. Ноздри раздуваются под напором все той же массы, еще секунда, и по щелчку голова лопается, расшвыривая ошметки, тело валится в месиво, которое с громким хлюпаньем уминает его.
— Встань на ноги, отродье! — высверливающий голос пронизывает барабанные перепонки, будто сотни мелких игл разом впиваются в мембрану, с болью передавая звуковые колебания, капая во внутреннее ухо в форме слов. Глаза парня открываются по-черепашьи, то есть очень медленно, в голове до сих пор вырисовывается полотно, на котором акварелью малюют затяжное падение в бездонную пропасть, аналогический портрет кроличьей норы, куда Артем хлюпается после того, как голова разрывается подобно арбузу, а тело пожирает сраная хлябь. Нескончаемый полет все же достигает апогея, кусок мяса обрушивается на эбонитовый пол близ трона, обшитого драпировкой из человеческой кожи, на котором восседает облаченное в сшитое из плоти кожаное черное одеяние существо.
Отводящие в стороны губы стальные нити на усыпанном сочащимися серно-желтым гноем из язв лице образуют нечто похожее на улыбку, конкретнее, ее пародию — оскаливание клинообразных зубов, из-под которых вылезает черный длинный язык, пронзенный булавками, чтобы слизывать стекающий по щекам мутный экссудат. Сшитые веки существа наблюдают, насколько слабый человек стремится подняться на свои тощие ноги, трепещущие, как и исхудалое тело, от сильного волнения, а может, и ужаса.
— Подойди ко мне поближе, отродье, я хочу познать твою суть, — подобный высверливанию дырок в черепе голос пронизывает слух.
Медленно направляя свои шаги, Артем озирается по сторонам и видит, что вдоль каждой стены, будто псы на цепи, мечутся сотни черных силуэтов, гремя металлом, наползая друг на друга, как личинки, копошащиеся в испражнениях.
— Где я? — сорвалось с языка Артема, когда он уже вплотную приблизился к существу, что мог обонять тяжелый запах загнивания.
— Я читаю твою душу, наполненную доверху страданиями, — вопрос прошел мимо ушей существа, если они вообще у него были, — горечь жалости к самому себе щекочет мне язык. Унюхать сладость боли, преисполняющей сосуд эфемерного тела, не составляет труда. Дай мне свою руку, отродье, я разгадаю таинство, скрывающееся в твоем сердце.
Артем прислушивался к каждому слову сверлящего голоса, морщась от боли. Глаза рассматривали ромбовидную рану на груди существа, откуда вырезали кусок плоти, на мгновение ему показалось, что в этом увечье он видит свое презренное существование, каждый фрагмент прожитой жизни — от первого падения до паскудной пощечины в классе, плавно сменяющейся гоготом свиных рыл. Ничтожные мгновения обращаются пылью, перед глазами вновь зияет кровоточащая рана, а его тощие руки до сих пор находятся по швам.
— Живо! — громоподобный крик будто бы рвет барабанную полость парня, любезно принуждая повиноваться, но сперва он свалится, как подкошенный, на колени, мандражируя, выставляя вперед правую руку.
Когти существа мерно скребли драпировку, раздирая кожу, оголяя блестящее черное мясо, ободранные лоскуты свисали с подлокотников, было видно, как белые личинки неторопливо взбираются по ней, дабы попасть обратно в сладостное место. Когти продолжают скрести подлокотники, глубоко карябая плоть, выдирая тем самым мелкие ошметки червивого мяса, протухшего довольно давно. Артем наблюдал за всем этим процессом, сглатывая подступающие к горлу комки, не смея сменить своего положения, продолжая вытягивать руку, ожидая, что когтистая пятерня удосужится дотронуться до него.
Но когти продолжали скрести.
Черные силуэты пришли то ли в ярость, то ли просто сошли с ума, делая попытки вырваться из своего заточения. Лязганье цепей и жуткий рев сотен голосов, слившихся в один сплошной рокот, отчеканивают барабанную дробь дисгармоничного марша, проталкивая в уши звуковые колебания, передаваемые от молоточка к наковальне, и далее углубляясь в перепончатый лабиринт, дабы распознать голос существа, который нашептывает чуждые для разума слова, пока до тела Артема дотрагиваются сотни рук, проникая глубоко под кожу, лапая его душу.
— Просто позови... — эхом звучат слова, словно гвоздь вбивают в голову Артема перед тем, как кто-то тащит его за шкирку из ****ского мира грез, избавляя от ночного кошмара.
«Просто позови меня...» — шепнул кто-то на ушко парню, вынудив его встать посреди пути и обернуться для того, чтобы ночной прохладный ветерок дохнул ему в лицо смрадный букет гнили, преследующий всю дорогу с того самого момента, как он, открыв глаза, почувствовал то самое зловоние, которое исходило от той твари из сна.
Но обо всем по порядку.
Пробуждение было не из приятных, обоняние будто насилуют, пропихивая загнивший обрубок мясного филе в дыхательные пути, приказывая пищеводу исторгать блевотную массу не успевшей перевариться пищи, опустошая желудок. Стойкий аромат распространяет свои щупальца по всей комнате, трансформируя в удушливую камеру. Артем распахивает окно ради глотка свежего воздуха, но это только добавляет сил этой вонищи, словно только что он отворил двери в то самое место, откуда растянутая улыбка и скребущий звук снова приветствуют его. Остается наспех вкинуться в первую попавшуюся одежду и бежать отсюда как можно дальше.
Минутное действие.
Отпереть двери комнаты и выйти в тихую обитель, неторопливо преодолевая метры до входной двери, лишь на ничтожный миг застопорить движение напротив кухни, разглядев в лунном свете красующуюся на столе вазу с пышным букетом цветов, а далее плевать на все нормы морали, обуться в кроссы и, хлопнув дверью на прощание, валить нахер из лицемерного гадюшника.
Гниль будто преследовала по пятам, куда бы он ни сунулся, везде был этот смердящий запах, ударяющий в нос своею головокружительной настойчивостью. Бежать смысла больше не было, перейти на шаг, вот и готов рецепт на миллион баксов, настолько острый, что прошибает пот в прохладной ночи.
Артему кажется, что кто-то шепчет ему на ухо знакомую фразу из сна, но стоит обернуться, и уже взгляд отвести будет очень сложно. Хлопая глазами, он смотрит на шествующие к нему очертания людей, которые в мерцании лунного света становятся знакомыми. Оцепенение сковывает тело, пригвоздив ноги к асфальту, посылая нахуй разум с его соблазняющей идеей бежать. Зато куда-то пропал преследующий запах, будто решил сбежать, оставив в ступоре свою жертву на съедение трех шакалов.
— Кого я вижу! — чавкающий жвачку рот врезает по ушам ликующим тоном, а вдогонку в грудь Артема врезается кулак напыщенного фазана, который так и не выполнил своего обещания, данного с утра.
Холодный асфальт встречает падающую задницу Артема с распростертыми объятиями, позабыв спросить, почему у парня сперло дыхание.
— Ты че, ****ь, в догонялки задумал играть со мной? — чавкало требует ответа, шпыняя Артема, словно псину, ногой.
«Просто позови...»
— Ч-что? — Артем услышал вопрос, но вдобавок к этому шепот прозвучал столь отчетливо, что позыв обернуться снова неутолимой волной накатил на загнанную добычу, торчащую во власти шакалов. Может, именно поэтому с губ срывается бесполезное слово, вернее, вопрос, предоставляющий право на кураж ублюдкам.
— Ты глухой, что ли? — вставляет свои пятьдесят копеек рыжее дерьмо, что стоит по правую руку от чавкало, слева же стоит еще одно ***путоло, показательно заламывающий пальцы на руках. Чавкало подымает руку в знак того, чтобы рыжий заглох, ведь сейчас он сам говорит. Рыжий — послушная шавка, дважды ему повторять без надобности, он затыкает хлебальник сигаретой, которую прикуривает, чиркнув спичкой.
— Не бойся, обещаю, мы не тронем тебя, если ты будешь послушным малым, — склонившись над испуганным пацаном чавкало по-матерински гладит макушку всклокоченных волос. — Почему ты убежал от меня?
— Мне стало страшно, — смиренная речь предоставляет возможность ублюдкам улюлюкать, метая колкие словечки в адрес Артема, давая понять, какой же он все-таки червь, ползающий в навозной куче, сраный спермоглот и подобное дерьмо, валящееся на голову скукожившегося от страха парня.
— Ты смешон, — ироничное замечание звучит из уст чавкало, схватившего Артема за волосы, затем он отхаркивает мокроту и выплевывает в лицо желтоватый сгусток вязкой слизи, которая сочной харкотиной влипает прямиком над верхней губой.
Артем всхлипывает, вытирая рукавом плевок, паскудство, в уши впивается отвратное словоблудие кричащих в три горла о том, кого он из себя представляет: тюфяк, рохля, размазня, баба. Они тычут пальцами в лицо, демонстрируя сопливую ублюдочность парня, который не в силах сдержать себя разрыдался, как маленькая девочка.
— Может, обоссым его? — задает вопрос рыжий в предвкушении воплотить такой шанс. Хер, что слева, поддерживает кореша, но чавкало предлагает другого рода предложение:
— Он у нас отсосет.
Остервенелый взгляд вперился в проливающего слезы парня, который вздрогнул от услышанного. Остальные одобрительно загоготали.
Чавкало стягивает до колен штаны, выставляя напоказ эрегированный член, после тут же начал надрачивать.
— Сначала ты отсосешь у меня, а после у моих друзей, тебя понятно? — требуя незамедлительного подчинения, чавкало подбирается поближе к Артему.
— Я не буду сосать, — всхлипывает Артем, сморщив лицо при виде стоящего ***.
— Еще как будешь, или мы тебя забьем до смерти, — сказал чавкало, продолжая дрочить.
«Просто позови...»
Шепот приходит с легким дуновением ветра, с ним же пришла и вонь.
Чавкало схаркивает на головку члена тягучий сгусток слизи, затем растирает по всему основанию члена, аргументируя, что так будет повкуснее.
«Просто позови...»
— Помоги мне, — шепчет Артем, сам не зная, кому. — Пожалуйста, помоги мне.
— Что-то ты там бубнишь, спермоглот? Мамочку зовешь? — спрашивает рыжий, пихая в плечо слева стоящего хера, тот начинает поддакивать.
Чавкало ухмыляется.
«Просто позови...»
— Помоги мне, прошу тебя.
— Тебе никто не поможет, соси или сдохнешь, — сообщает чавкало Артему. — Я считаю до трех...
«Просто позови...»
— Раз...
«Просто позови...»
— Два...
«Просто позови...»
— Три...
— Я зову тебя! — единственное предложение пришло само по себе, и он вопит его, надрывая связки.
Неотчетливое очертание фигуры возникает за спиной Артема, будто выползает из пекла преисподней, обвевая рассудок трех застывших в испуге, скорчивших гримасу ужаса на помертвевших лицах сволочей тяжелым запахом спертого воздуха.
В медленном темпе силуэт наплывает на того, кто стоит самый первый, кто сжимает обвислый отросток, словно презерватив, наполненный жилистой массой, кто, раскрыв свою пасть, хочет визжать, но горло выпускает всего-навсего жалобное мычание. Силуэт приближается ближе, еще ближе, настолько близко, что заплесневелая вонь проникает в полость носа, откуда через трахею ломится в легкие, забивая до отказа смрадом. Чавкало закашливается, поднимает руки, отпуская член, отмахиваясь от густой пелены. Что-то холодное касается гениталий, начинает сдавливать трубчатый орган, тянуть его, вытягивая, насколько позволяет протяжность, а после разрывает пополам ствол, оставляя болтаться кровоточащий кусок с яйцами со свешивающимся лоскутами кожи, впихивает поглубже в теперь уже визжащую женским воплем пасть оторванную часть мужского достоинства. Оскопленное тело отброшено в сторону, где будет извиваться в агонии, сжимая обрубок, задыхаясь от застрявшего в глотке куска плоти.
Взвывая к Господу, моля его о спасении души своей нечестивой, стоя на коленях, громко заливаясь слезами, находился гнус, который красовался своей крутостью, заламывая пальцы на руках, несколько минут назад, сейчас трясся, как в лихорадке, в луже мочи с оттопырившимися брюками от насратого кала, часть которого уже успела съехать по ногам и вывалиться из штанин, дабы кусок испражнений возлежал вблизи подобного говна, именующего себя человеком. Гнус заметил бегство рыжего, лицезрел задыхающегося с оторванным членом главного виновника этого торжества и теперь смотрел, как к нему приближается очертание смерти, а вой, вырвавшийся из глотки, был последним штрихом перед тем, как нижняя челюсть будет выдернута, оставив болтаться, будто галстук, язык.
Рыжий бежал сломя голову, не пытаясь даже обернуться, чтобы окинуть взглядом происходящее за его спиной, он не понимал, что был единственным, кто пустился в бегство от сущности, которая даже и не пыталась его поймать. Он бежал, горланил о помощи, просил мамочку забрать его к себе под крыло, ведь был уверен в том, что именно она сможет спасти бедного сыночка от монстра, который, наверное, уже убил его друзей и сейчас гонится за ним. Но мамочка не появлялась. Покрывало из слез скрыло обзор, создав нулевую видимость, и, выскочив на проезжую часть, он все же успел отпрянуть от мчащейся машины, которая сигналила выпрыгнувшему из темноты телу, а визг шин нарушил ночную тишину. Однако водитель грузовика, ехавший по соседней трассе, не успел что-то предпринять, и увидел, как под колеса попал подросток.
Артем созерцал творящуюся вакханалию, возбуждающая волна прошлась по его телу, остановившись в районе паха, позывая член подняться, налиться могуществом. Спуская штаны, Артем чувствовал напряжение, будто член готов взорваться, если он не вздрочнет сию же минуту, не выпустит семя вместе с волной экстаза. Что он и сделал, пока тень игралась с отребьем, отрывая им конечности, заталкивая в глотки ихнюю же плоть. Как же это возбуждает. Артем дрочит, вкушая сладость смерти, слушая шепот в голове:
— Мы убьем их всех, просто позови...