Ехали, долго ли, коротко ли, подъехали к часовенке. Остановились, распрягли коней, пустили пастись. Сами у ключа студёного присели передохнуть, справить пабедье - второй завтрак.
Только успели котомки развязать, как жаркий ветерок пронёсся, и тотчас братьев крепкий сон сморил. Вскочила Люба: видит в трёх шагах от себя уточку белопёрую. И говорит уточка человечьим голосом:
-За доброту твою и заботу о могилке матушкиной, прими в благодарность эту вещицу.
И почувствовала Люба в руке нечто круглое - то яичко было золочёное на шнуровке шелковой.
-В трудный час скажи только: "Смешайся белок с желтком, стань желанное явью" - всё исполнится,- молвила уточка, и исчезла, будто и не было её.
-Кто ты? - невольно вскрикнула Люба.
Ветерок прошуршал в терновом кусту:
-Душа матушки твоей.
Как ни звала, как ни молила Люба-уточка более не объявилась, ни слова не обронила. Тут и братья пробудились, почувствовали голод, словно вечность проспали. Разложили снедь на скатёрке, стали шумно и обильно поедать.
Спрятала на груди Люба матушкин дар бесценный, присела к братьям, подорожник разломила.
Вдруг супротив трава раздвинулась, и показался козёл, сделал шаг к воде и упал. Был он страшно худ и безобразен: шкура лысая, в язвах и коросте, ноги сбиты в кровь, глаза, что зловонные раны.
-Тьфу, падаль ходячая! – заплевались-заругались братья. Дороня взял ком земли, швырнул в козла. - Пшёл, гнилой кусок мяса!
Ком упал у самой морды животного, но козёл даже не шелохнулся.
Вскочила Люба, пошла к нему.
-Оставь,- сказали братья, - он, поди, околел, сейчас налетит вороньё на пиршество.
Подошла Люба удостовериться и видит: дышит бедняга. Набрала в ладони водицы студеной, поднесла к морде. Шелохнулся козёл, с трудом приподнял голову и ткнулся в ладони. Люба успела заметить, что зубы у него стёрты по самые дёсна.
Размочила Люба подорожник и скормила бедняге. И прямо чудо на глазах творилось: встал козёл на ноги, уверенно и твёрдо, раны стали сохнуть, исчез дурной дух. Ещё раз поднесла Люба водицу в ладонях - одним глотком выпил козёл, мотнул головой, благодаря. Затем отбежал в сторону, подпрыгнул, ударился о землю и пред изумлённой девицей предстал крепкий рыжебородый старец с посохом чёрной кости. Поклонился старец до самой земли, молвил таковы слова:
-О, душа моя, быть мне жертвой за тебя! Сто тысяч спасибо тебе! Я теперь в неоплатном долгу пред тобой, любвеобильная Алатырка!
И поведал старец следующее: зовут его Маликруд, родом из Долины Нумана, где слыл известным зодчим. Жену схоронил давно, детей бог не послал, доживал век свой, уйдя в работу с головой: возводил прекрасные дворцы, не брезговал и строительством хижин. Так бы и кончил свои дни во славе и достатке, но внезапно умер старый правитель Долины. На трон взошла малика - принцесса Вохира, кривая лицом, с большими ушами, от того и озлобленная на всех: ей казалось, что от восхода солнца до заката все только и говорят о её уродстве, потешаются. Став правительницей, Вохира призвала к себе Маликруда и велела как можно быстрее выстроить в центре столицы высокую башню - тюрьму, чтобы из дальних концов её владений видели ту башню, чтобы боялись и ни пол - слова дурного о правительнице не смели молвить.
Маликруд отказался строить башню - тюрьму. Вохира вспылила, разразилась проклятьями, поминая всю нечисть, какая существует на земле. Тут и явился злой дух Ифрит. За небольшую услугу со стороны Вохиры, он обещал выполнить одно её желание. Вохира долго не раздумывала, и вскоре её сиюминутное желание было исполнено: зодчий Маликруд обернулся в паршивого козла, подхвачен был ветром и брошен здесь в неведомый ему край. И вот, наконец, спустя год, злые чары сняты.
-Чем же мне ответить на доброту твою, дочь моя?- спросил Маликруд, закончив свой рассказ.
Люба ответить не успела: вновь жаркий ветерок пронёсся, и все ясно услышали скрип телег, плач детей, стенания женщин.
-Я гляну,- Догада взбежал на ближайший холм и тотчас вернулся: по дорожке торговой тянется обоз, не товары везут к морю, а горе горькое.
Кликнули коней своих.
-Подожди, отец, мы мигом обернёмся. Откушай пока нашего хлеба-соли, - сказала Люба старцу и ускакала вослед братьям.
А те уже вопрошают обозников:
-Что за беда погнала вас в дорогу? Откуда будете, люди горемычные?
Отвечали беженцы:
-Ворог лютый смерть принёс и разорение. Нет более у нас мужчин защитников, от домов одни головешки тлеют...
-Что ж князь Великий? - пытают братья.
-У князя стены крепки, да дружина под боком. Не тот нынче князь, хиреет: смерть заглядывает в его очи. Давеча князь свершил глупость превеликую: государство, точно пирог крутого теста, накрошил кусками-уделами, роздал сынам, малолетним князьям, как заедки. Покуда достигнут совершенного возраста, догляд поручил благоразумным пестунам. Усыпил Великий князь прежний дух воинский, в пирах да срамных утехах тешится с порубежными правителями, рыхлые миры заключает, берёт их дочерей в жёны... Нет ладу на Руси, грядёт кровавый разлад и погибель общая...
-Довольно ныть да скулить! - подоспела тут Люба. - Куда путь держите?
-В Тмутаракань, там, сказывают, князь Мстислав к ладу всё приводит, оттуда Русь возродится...
-Не любы мне ваши речи, - в малом гневе оборвала Люба. - Почто спешите схоронить Русь? Не бывать тому! Стояла и буде стоять вечно там, где родилась! Или вы не русские? Это я вас спрашиваю, дочь богатыря Ильи Муромца.
Услыхав такое, пристыдились люди:
-Прости нас: горе горькое говорило устами нашими, а сердце кровью обливается... Скажи-присоветуй, как нам быть, как поступить.
И сказала Люба, указав на часовенку:
-Там упокоилась душа матушки моей, и окрест земля под её доглядом и опекой. Здесь мы срубим порубежный град. Уже и зодчий заморский есть. Кто пожелает - милости просим, а иных задерживать не станем, пусть бегут к Мстиславу.
Остаться пожелали все, тотчас свернули телеги к часовенке. Догаду с Дороней Люба оставила на холме: дозор нести.
Омылись беженцы у ключа, свершили скудную трапезу и забылись, расслабленные, сном.
Зодчий спал уже до этого, сморённый зноем. Вдруг вскочил, тихо вскрикнув, схватил свой посох.
-Что случилось, отец? - спросила Люба. - Испугались, что его украли?
-Нет, - ответствовал Маликруд, весь дрожа.- Мне привиделась прекрасная пери. Она сказала: встань и построй людям дома, они не могут долго оставаться без крыши над головой. "Где же мне взять всё необходимое для строительства?"-спросил я. Тогда пери взяла мой посох, острым концом начертала на земле рисунок фонтана, перечеркнула крест-накрест и молвила: "Явись". И - о чудо! - на моих глазах из-под земли стало расти здание. Когда оно "выросло" полностью, ударила вода-фонтан готов! Я изумлённо вскрикнул... и проснулся. Вероятно, напекло мне голову.
"Нет, - догадалась Люба. - Это опять Матушка напоминает о себе".
Подумав так, Люба попросила посох у зодчего, подошла к ключу студёному, рядом начертила крытую беседку, затем перечеркнула крест-накрест, молвила, чуть дыша:
-Явись.
В мгновенье ока поднялась из земли крытая беседка дивной красоты.
-Отец, - обратилась Люба к поражённому зодчему. - Вот и пришло ваше время, ответить добром на добро. Зрю здесь град прелестный, коему имя будет Матушкин. Близ часовенки надобно поставить храм. От него пусть лучами расходятся прямые и широкие улицы. Терема поставь не чета боярским. Там площадь торговую, лабазы - житницы, склады да гостиницы для приезжих людей. Супротив мастерские для люда ремесленного. Разбей сады повсюду, чтоб терема в зелени утопали, чтоб фонтаны били, а в прудах гуси-лебеди плавали. Град обнесёшь стеною крепостной, с башнями сторожевыми. А близ дорожки торговой поставь заставу, дабы мыто брать с проезжающих, в казну градскую.
-Слушаюсь и повинуюсь, отважная Алатырка, - приложил руку к груди, в почтении склонил голову Маликруд.
-Ни к чему мне, отец, княжья честь, а потому не утруждай язык и поясницу, -добродушно покорила Люба зодчего.- Я хлебом чёрным вскормлена, водой ключевой вспоена и алатырская честь мной ещё не заслужена.
-Быть тому, - сказал тихо зодчий, и отправился творить план будущего Матушкиного Града.
Тут и Люба почувствовала усталость, отошла в укромное место, прилегла в прохладной тени. Заснула.
Пока девица сладко спала, Дороня с Догадой исправно несли дозор.
Пробудились беженцы, отдохнувшие, задались вопросом, что делать дальше, с чего начать.
Ответ держал Маликруд:
-Покажите каждый, где желает дом поставить, каким видит его и что в придачу надобно. Буде исполнено.
Подивились люди, стали потешаться над старцем: где это видано, тотчас хоромину поставить? Никак умом помешался старик.
-С тебя, луноликая, и начнём,- подошёл Маликруд к молодой вдове с дитём малым на руках.
Пересилив печаль, улыбнулась молодица, обсказала робко, каким видится ей терем, дворик, какой банька. Слушал-слушал Маликруд, теребил бородку, кивал, затем серьёзно вопрошает:
-Где ставить?
-Да хошь тут, - усмехнулась вдова, топнув ножкой.
Стал Маликруд чертить посохом на земле всё то, о чём говорила молодица. Затаился люд, жаркий шёпот меж них заметался, глядит во все глаза, дивуется, как рождается в чертеже-рисунке мечта вдовья.
А вскорости, до немоты поражённый волшебством хитроумным, люд воочию обозрел терем дивного творения, камень- дерево в ладу, друг дружку дополняют, красу множат.
Ахнула вдовая, метнулась к воротцам, распахнула и растворилась внутри терема. Появилась вскоре на балконце, залилась слезами горючими, поминая мужа любезного, кляня ворога поганого: стены есть, крыша есть, краше прежнего очаг, но нет суженого, хозяина нет, опоры, и очаг не станет греть, не дом будет, а домовище...
Заметался плач, дети в рёв пустились. Кто покрепче, лишь слезу немую уронил. Эти первыми подступили к Маликруду:
-Давай вслед мне рисуй. Ставь рядком.
Когда солнце на заход скатилось, не осталось ни одного беженца бездомного. Маликруд завершил улицу, принялся за стены крепостные, каменные. Тут и Люба подошла, осмотрела всё и весьма одобрила. Поведала, каким видится ей храм. Маликруд всё взял на сметку.