ГЛАВА 10 "МАМУ НЕ ОТДАДИМ!"
- Ну почему ты маму не заразил? – спохватилась Пашута. – Мама поболела бы чуть-чуть – и всё.
- Как просто!
Сразу поймал себя на неотвязном. Разве, в самом деле, сложно? Не мог сам посидеть с больным ребёнком – с дочкой, с сыном? Что ему стоило – день, другой?
Обрадовался: жена – медик. А он что? Хоть бы намекнула – без разговору бы взял больничный. Да хоть за свой счёт!
Напоследок она простыла – видел же.
«Если бы три дня подождал…» Как в той сказке. Не три дня, не день – может, часика два: это всё и решило.
Могло решить.
Нет, у него работа: чертежи, плакат этот самый. И ёлка: он, Сипягин, один установил, обставил.
Весело встретили!
Теперь кто-то ему виноват. Спросил бы, в конце концов: как она в детстве – болела, нет? Тоже как будто просто.
- Ты, Красная Пашечка, в зеркало смотрелась, когда болела? Говори, не ври – испугалась? Вот так и мама. Посмотрела бы на себя один только раз – знаешь, как рассердилась бы! «Кто меня заразил? Кто обезобразил? Видеть его не хочу!»
- Вы бы поругались?
- Боюсь, не то слово. «Поругались»! Могли бы насовсем…
Девочка призадумалась:
- МЫ БЫ НЕ РОДИЛИСЬ?
И ближе к папе прильнула.
Страшно и вымолвить. Притом без света, у окна, где звёзды-осы.
Сплошная ночь.
И девочка не выпускает из рук прожектор, светит на папу, на братишку. Все ли здесь? А вдруг…
Наверно, представила какой-то пустой мир, в котором нет её и не было никогда. Нельзя поверить.
- А мама была бы жива?
- Прасковья, ты ремня просишь. – Он снял её с подоконника вместе с чудо-фонариком, наклонился к ней, забыв, что пропах перегаром. – Что ещё за разговоры? Как о покойнике! Мама не собирается умирать, она борется.
- Правда? А с кем?
- Ни с кем, а с чем. С чёрной оспой. Когда человек болеет, организм не поддаётся, сопротивляется. Кровь кипит…
- Понарошку?
- Как надо, чтобы все микробы сварились. У вас тоже кровь кипела, не бойтесь. Есть такие волшебные шарики – антитела…
- Тетила! Тетила! – Ромка вдруг замахал ручонками.
Представил, наверно, птицу с картинки. Она всех микробов склюёт, как колорадских жуков – фазаны. Где бы только взять?
Он подмигнул Пашутке: ты-то поймёшь – большая.
- Это такая сила.
- Мама сильная, – согласилась Пашута.
- Сильнее всякой чумы. Помнишь, как ты болела?
Малыш подхватил:
- Я тоза.
- И ты болел. Намучились? А маме ещё хуже. Вы маленькие – и болезнь у вас маленькая, детская. Почему называется ветрянка? Потому что как ветер, когда в лицо – колючий такой, противный. Пощекотал вас – и всё. А у мамы оспа.
- Маму всю осыпало.
- Хуже некуда! А мама терпит, не хнычет, как вы с братом, ест и пьёт, что дадут. И все процедуры проходит.
- Мама – дохтал, – резюмировал сынишка.
- Детский врач. Врачам нельзя подолгу болеть. Все ждут – не дождутся. Знаете, какая в больнице очередь? У кого мальчик, у кого девочка. Кто их будет лечить? Мы с бабушкой не умеем.
- Бабушка ходила в церковь, – начала Пашута. – За маму поставила свечку.
И тут как раз – Римма. Принесло не ко времени!..
- Тётя живёт за границей?
Он отмахнулся:
- В Москве она живёт. Учились вместе. Десять лет, понимаешь, не виделись.
Малыш насупился:
- Тётя плохая!
- Вот уж не знаю.
Не знать бы вообще. Не хотелось на эту тему – с детьми да в такое время. Врать – тоже: не мог – и всё.
- У нас в классе одних девчонок человек двадцать…
- Больше ни одна не звонила?
Детские вопросы!
На все есть ответ. Это папа плохой. Мог бы не психовать. Человек по-хорошему – переговоры заказала. Ночью, в такую стужу. А он – как бешеный. Дочь обидел и с нею не по-людски.
Какая дура будет такому звонить?
«Она тоже не просто так…»
Он не знал ещё, что Римма второй год замужем, что сын у неё Валерка. Хоть время прошло: опять в ходу Иваны.
Дело вкуса.
Он знал другое. Что бы ни было, он никогда на ней… Нет! Пусть про них брехня – про обоих, пусть докажут. Пусть бы даже и не слышал. Всё равно: хоть Римма «и умом, и всем взяла, но зато…» Как там у Пушкина? «Своенравна и ревнива». И чтобы всё по её.
Куда уж! Втемяшилось ей, что влюбилась, – и ты будь добр. Никакого тебе прохода! Спросила бы: надо ему, нет?
Воспользовалась: он лыка тогда не вязал.
К тому же она курит. Курила, во всяком случае, втихаря от мамаши. Примерная девочка! Как пацан: за версту от неё табачищем... Мать – дура, в упор не чуяла.
С такой – если просто так. Если бы только…
Он ждал, что опять зазвонит, затрезвонит, как сирена. Нет, не она – уж точно.
«Реанимация», – гудком ударило в голову. Третий день – без просвета.
«Откуда ей это знать?» – подумал невесть зачем – вслух.
Пашутка, бедная, вздрогнула.
- Это я так.
Хотелось переменить тему.
- Вспомнил одну вещь.
- Какую?
Ей всё равно. Надо, чтобы папа рассказывал, говорил. Хоть о чём.
Вот и Ромка прижался, ждёт. Что-то его напугало.
- Белый медведь?
Папа понял. Окошко на морозе обледенело – и превратилось.
- Давай подойдём, посмотрим. Свети!
Надо выяснить, он злой или добрый, этот мишка. Погладим его.
Добрый! Как покойный Мухтар, тот, что маму с Пашуткой встретил, когда в первый раз. Обнюхал и её, и коляску. Свои!..
На что им чужая тётя? Уже забыли.
«А ЕСЛИ БЫ НЕ ОНА? Если бы не остались тогда вдвоём?..» Да – с нею! С Римкой! Тоже – никого бы, ничего…
Насквозь прожгло. Могло бы не быть. Запросто – как в море корабли. Как у Онегина.
«Ваша мама и знать не знает. Как, впрочем, и тётя Римма».
А свет всё никак не включат. И радио молчит. Глухо! Наладят – и сразу экстренное: Миша выступает. Или опять из какой-нибудь «братской»: погром, резня…
Чего надо уродам? Обратно в юрту, с ишаками, с верблюдами? Да чтобы «восточные ароматы». А то русским духом пахнет. Твари! Накурятся анаши…
В Алма-Ате, говорят, хорошо им вломили. Угомонились! Надолго ли? Или лёд уже тронулся, льдина трескается?
Как, чёрт возьми, всё увязано! И Римка, и Козлахстан. И этот плюгавенький старичок паучок у него на плакате. На земле своего имени.
Таким он его представлял? Что ты! Думал – глыба ходячая, человек-гора. И почему-то с усищами. Как сосульки – до земли.
Связался тоже не вовремя. Лучше не мог найти. Накликал беду.
«Вот уж дурь-то!»
- Расскажи про дикий Север, – затормошила дочь.
- «На Севере диком стоит одиноко»? – Он стал припоминать слова.
Пашутка носом зашмыгала. Что-то представилось нехорошее – не тётя Галя на фотографии.
- Про мальчика расскажи. Как он солнышко встречал.
- Лопарёнок?
Понравилось! Он в который уж раз – как запомнил.
И опять они тем же путём – в тундру, в Арктику. Недалеко: дикий Север – за окошком. Страшно? А как же малыш? Верхом на оленёнке, один. И без фонарика.
- Мальчик самостоятельный, – выговаривает Пашута, поглядывая на братишку.
Фонарик у неё. Кого им бояться? Злого старикашку? Пусть он даже снежный король…
Тень загробная!
- Грозился солнышко выключить, – забегает вперёд Пашутка. – А сам – от керосиновой лампы!..
И опять своим прожектором, как мама фарами.
- Никому нашу маму не отдадим: НИ ФРАНЦУ, НИ ИОСИФУ.
И сразу, как по волшебству, – долгожданный свет.
- Ура! – Пашутка, взвизгнув, повисла на папиной шее.
Полярная ночь кончилась.
- Будем жить!
Он вспомнил про часы. Сколько? Не так уж и много. «Спокойной ночи, малыши!» часа через полтора. Всё успеем.
- Чем займёмся, товарищи-господа? Почитаем или в «Мир искусства»?
- Искусства. Мы же договорились.
- Тогда лезь за книжкой.
Книжка высоко. Он хотел взять на руки, приподнять.
- Я сама!
Приволокла стул, встала, достала. Не спутала.
- Давай начинай.
Сказки и бабушка почитает. Можно самой попробовать, если картинки уж очень. А это на папиной полке – без него не смей! Попадёт, как попало за конфеты Свете: «Прасковья! Быстро носом!.. Засекаю время. Не поворачиваться!»
Девочке ох как стыдно! Хуже, чем в садике: там хотя бы не ты одна. И бабушка не спасёт, разве что пожалеет. Предупреждали: это не «Мурзилка», не «мама мыла раму»…
- Государственная Третьяковская! – громко, как на ёлке, читает девочка.
Для братишки, для бабушки – пусть все знают.
Книга – как будто волшебная. Папа посмотрит – и всё у него получается, только по-своему.
Если бы!..
Картины подобрали – хоть в детском саду их развешивай, в Пашуткиной группе. Ни Ивана Грозного с сыном, ни стрельцов перед казнью, ни Демона – тоже из мира мёртвых.
Тут всё пейзажисты, сказочники. Как будто с дикого Севера домой вернулись: все знакомые, свои. Ну, кто? Баба Яга? Так это папа из деревяшки вырезал. Видали, не боимся!
А в сосновом бору, за утренним туманом – поляна. Лето, не зима! Полно грибов. И мама, как тогда, с перочинным ножичком: «Рвать нельзя! Забыли, экологи?»
Папа ничего не забыл. Забудет – так вместе вспомнят: дочка подскажет. А он ей расскажет, чего не знает никто: вот гуашь, вот акварели, это простой карандаш. Интересно?
- Расскажи про тётю Юлю с графиками.
Что ты с ней будешь делать? Обрадовалась, озорница, что папа «принял на грудь», залезла на верхотуру, похозяйничала. Не убивать же её за это. Вроде не порвала, не помяла, и отпечатков нет.
- Ты, девчушка-вертушка, берёшь без спроса, так хоть смотри. Где тут графика? Чистое масло.
- Тётя всё съела, – по-своему понял малыш.
Сестрёнка прыснула.
- Не смейся, шифровальщица, нашлёпаю! Читай: «Портрет графини Ю. П.»
- Она графины делает?
Вот невежда! Волей-неволей приходится, матюкнувшись про себя, объяснять, кем работал муж тёти Юли. Нет, не учителем географии, не художником. Художник любил тётю Юлю, да не женился. А тётя Юля хорошая.
- Пап, смотри! Как у дедушки!
«Всадница» того же Брюллова. С каких пор у них – ещё Галя повесила. Кто не знает? Девочка, вылитая Пашутка, на лошадке хочет покататься. А сестра не сажает: «Упадёшь».
- Я не падала. Меня мальчишки катали верхом. Через Сушу.
- Помню. Сперва на лошадке, потом на маме.
- Не на маме, а на буксире. Мама тянет-потянет против течения…
- Лусе на весипеде, – вмешался Ромка.
- Жди. Весна придёт – вы вместе с Пашутой…
Та надулась:
- Не буду его катать. Опять скажут: я…
Вспомнилось не очень приятное – кусачий мамин ремешок.
- Сам нос расквасил. Сел, а сам не держится. А я умею.
«Ваш дедушка тоже умел».
В который раз – непрошенное. Беда и впрямь не приходит одна. Вот уже год прошёл, больше, тёща в чёрном до сих пор.
Тёмное дело: будто бы воровать кому-то мешал. А воровали по-чёрному. Кто-то вскорости сел.
«Расстрелять надо. Они убили».
Тёща уверена. Или в самом деле несчастный случай? Сказали – в крови алкоголь, средняя тяжесть…
Могли сделать! Он не так уж хорошо его знал, не успел. А вот не верится никак, что Иваныч – пьяным за руль.
Если только нервы сдали, не выдержал. Довели мужика. Кто? Да эта же его Дездемона. Пистимея Макаровна! Завелась, как всегда: «Одна дочь – и ту проворонил! Стыдно людям в глаза смотреть!» В таком духе.
И дочери капала на мозги: "Бросит он тебя! Вон сколько молодых на него..." С самой свадьбы. Той хоть с нею не жить. А мужику куда? Задолбала вконец – он и дёрнул.
Теперь блажит: «К Мишке надо идти!» Пустят! Мишка – Ленин в Разливе: «Прошу к шалашу!» Или родня у них в ЦК?
Не докажешь: «Вам – лишь бы не было войны. А человек за чужое добро…»
Он её понимает: такое горе! Притом по-глупому. И детство у неё - не дай Бог: война. Один снаряд из "ванюши" - по мосту, по беженцам. Всех сразу: мать, отца... Потом много чего.
Вот и пошла в загул. Без тормозов. Мужик был живой – держалась худо-бедно, хотя бы на людях.
Он так и не позвонил ей. Ещё дозвонишься ли?
«Пошлю телеграмму. Завтра утром подъеду на «Жигулёнке». Заодно «негритят» покатаю». Надо! А то скажут: папа плохой. Как дядя Ваня у Репина.
То ли дело – тётя Юля. Это она, между прочим, лошадку купила девочкам. У них папы с мамой нет, тётя Юля им вместо мамы.
- Мне бауска лосаку купила, – объявил Роман.
- Не бабушка, а тётя Галя, ваша крёстная. Такие только в Москве.
- Бауска! Мама говолит…
- Бабушка поехала в Москву, а тётя Галя дала денег, – рассудила Пашута. – Бабушка Зина не пропьёт.
- Прасковья! Ну-ка, прикуси язычок! Взяла моду: кто пьёт, кто не пьёт. Разболталась!
- Я не болтаю, – обиделась та.
- Правду она говорит! Запомни: «Ты, курносая, мала…»
- Брать без спроса со стола! – подхватила девчонка.
Слышала и от мамы, и от него – не единожды.
- Ты, курносая, мала лезть во взрослые дела. Уяснила?
Он слегка надавил пальцем на девчоночий носик. Думай! Девочка ты хорошая, угол тебя подождёт. А всё-таки – заруби на носу: папе не нравится.
- Уяснила. – Она лишь на секунду потупила взор и снова глазёнки кверху. – Я открытку нашла. От бабушки…
Он понял. Тёща, какая бы ни была, не забыла, прислала к сроку. Одна у неё. Если что – не простит, проклянёт и его, и всех.
- Мы маму не поздравили.
Это да. Уж так ей хотелось. Узнала – и сразу: «Папа, давай!»
Вдвоём закрылись, нафантазировали. У Пашутки полна горница идей. Договорились: она первая, как маленькая Снегурочка. Но чтоб до завтра – молчок.
Думали – будет сюрприз.
- Давай мы тоже напишем. Можно завтра?
- Никаких открыток, – сказал, как отрубил. – Мы сами, втроём…
- В инфо? – Пашутка глаза таращит.
- В инфо нас не пустят. Мы вот что…
И – тихим голосом, чтобы бабушка не услышала. Вдруг не пустит, скажет – с ума сошёл: «Детей, дурила, угробишь!»
А он уже обещал: завтра, как поедим, одеваемся потеплее – и вперёд! Никаких карантинов, мораториев. Если только…
Если тайфун, торнадо! Новый Чернобыль у них за углом! Или как в июле на станции Мирный.
- Не боитесь?
Инфекционное – не как в Канах: здание на горе, напротив окон спуск. Там на санках катаются.
- Возьмём с собой Рогдая. Мы его на машине, а он нас на саночках с горки.
- Лучше на горку.
- Размечталась! Ничего, взад-вперёд побегаешь, вспотеешь. Полезно.
Она уже представляет. На горке ещё кто-нибудь – мальчики, девочки. Может быть, лучший друг.
- Рогдай его покатает?
- Если попросишь.
Можно разок-другой и на попке съехать. Штаны не порвутся. Мама каждый раз: «Ты у меня дождёшься».
Дождёмся! Она подойдёт к окну, скажет: «Балуешь девку». И засмеётся – как дочка после маминой сказки. Ей сразу же станет легче. А уж когда прочитает вслух…
- Мы на снегу напишем. Метровыми буквами – во! «Поздравляем! Поправляйся!» Мама разберёт.
Он сам начал верить. Всё так и будет: встанет, глянет в окно. Может быть, ручкой помашет: «Куда я денусь?»
* * *
Он Галке потом расскажет: как ждали, надеялись. Всё-таки послали открытку – и ту, и другую, свою. Все расписались – даже Ромка одним пальчиком.
Галка носом хлюпала.
А «госпожа Антиповна» гневалась: растравил девчонку! Ради чего, спрашивается? Вспомнить нечего?
Это ему-то?
Продолжение следуетhttp://www.proza.ru/2016/02/08/437