ГЛАВА 8 "У НИХ ЧУМА, ХОЛЕРА!"
Они прожили неделю, ещё полторы. Валерка привык, что у них то и дело дождик. Со всех сторон горы, в горах тучи. Ветер подул – и началось! Как бомбёжка!
Галя время засекает. Вдвоём считают: пять минут, десять. И сразу солнышко.
- Пошли, а то опять налетит, догонит.
Плохо ли – с дождиком в догонялки?
И что на улице не по-русски говорят – жалко, что ли? "Колдуй, баба, колдуй, дед!" В Канах только на ярмарку: мордва, татары приедут. А тут каждый день ярмарка. Аборигены сидят, игрушки вырезают из дерева. Галя не утерпела: купила у них поветрулю – лесную фею. Ну, где ещё?..
И на автобусе чуть ли не каждый день. И столовая – как в сказке: пришли – а там всё уж готово. И денег не надо платить.
А в детском саду говорили: бесплатно – при коммунизме. «Вы будете большие». Не скоро.
Мама смеётся, говорит, что разучилась стряпать. Пусть фея теперь готовит.
А Галя нашла занятие: второй или третий раз письмо пишет. Кому? Он догадался, но чувствовал, что не его это дело. Незачем спрашивать.
Он не скучал. Каждый день путешествие: то в парк, то ещё куда. Лучше всего – на турбазу: там детская площадка, радио. А потом – опять экскурсия. В Ужгород катались, в музей. Проехали мимо замка, где злой король ночевал. Это другой замок – не в городе, а за лесом. В горах видели водопад: турбина работает. Вода в пропасти кипит, как гейзер. Из неё электричество добывают. А в городе – речка как речка. Как Суша в Канах. Только полно камней.
- А у нас чёрный дуб, коряги. А в Брянске мины.
Он со всеми перезнакомился. Кроме Сашки с Игорьком, ещё есть ребята: из Курска, из Омска. Один даже из Брянска – тоже в школу пойдёт. Как вечер – все на детской площадке: успеешь в войну поиграть, с луком потренируешься.
Но на речку без взрослых, без своих – и не думай.
Они пришли вдвоём с Галей. Та окунула его с головой в прохладную воду – один раз, другой, завернула голого в полотенце.
- Пусти! Я сам!
Фыркая, как морж, он вырвался – и бегом по мелководью.
Галя вслед ему:
- Оглянись, чудик!
Он оглянулся. ЮЛИЯ! Узнал сразу, со спины. Стоит, сушит волосы. Спина чёрная – аж блестит.
Припёрлась!
Он по-быстрому – даже ног не ополоснул…
Она глянула через плечо:
- Привет, Валерик!
- Здрасте!
Он не то чтобы струсил – нет: растерялся. Она ещё больше выросла. Тоже купалась голышом: трусы сухие.
«Чтоб у тебя резинка лопнула!» – пожелал про себя. Представил, как она завизжит, обеими руками ухватится – и бултых! Все девчонки так, кто в школу ходит.
Возникла ещё одна – тоже как негритянка.
- Ванька? – спросила вполголоса.
- Это Валерик.
Та проблеяла что-то по-своему. Юлия тоже перешла на венгерский, помянула зачем-то Валеркину бабушку.
Всех она знает!
Обе заспорили, загалдели, как две мордовки. Эта вообще: большая, да не как Юлия, та повыше. Развоевалась – того и гляди вцепится Юльке в волосы.
«Куда ей с грыжей! Юлька её сразу утопит».
И рассмеялся.
Та окрысилась на него и отвернулась. Юлия только плечами пожала, ему подмигнула.
Значит, мир.
На ходу обменялись парой слов: где он был, что видел.
- А мы ездили в город Хуст, – поведала Юлия, – к бабушке. Вчера приехали.
А он думал, что её мать не выпускает: отпорола и посадила на хлеб, на воду. Как в царское время.
- Я вечером расскажу! – обещала вдогонку девочка.
Но вечером было некогда: втроём ходили на переговоры, тётку Зою предупредили, чтобы встретила.
А утром они уехали – насовсем.
- Если хочешь, письмо напишем, – вот и весь разговор.
"Напиши мне письмо, я по письмам учу географию"...
Девчонка по радио пела. В школу, что ли, не ходит? Или это сказка?
Напиши мне письмо из пылающих джунглей банановых,
Из полярных снегов… пусть шагает по горной тропе…
Сказку не дослушали.
Поезд – ту!-ту!-ту! – посигналил за всех – и в путь.
Он помахал рукой из вагона – сам не зная кому. Может быть, лесистым вершинам? Тучке, что опять полетела в погоню?
И Галя тоже:
- Прощайте, Карпаты!
Долго они виднелись, то вплотную подступая к вагонам, то где-то вблизи горизонта. Казалось, так никогда и не кончатся, вот так и будут до кордона, до пристани.
Но вдруг их не стало: отвлёкся – и пропали насовсем.
Снова Киев, Днепр, а за ним Москва: теперь с зоопарком, Кремлём, с Пожарским и Мининым. И долгорукий князь на лошади. А Елисеевский магазин?..
Столько впечатлений! Это как кино: одно кончилось – сразу другое. И так до вечера. Посмотрел, послушал – и уже забыл: и то, и это. Кажется, и не было ничего.
НЕТ, БЫЛО! И он не забыл. Поехали с папой на лодке – а сверху горы, обрыв.
- Пап, смотри!
Залез на чердак, на дерево – опять горы, дорога в горах. Где? Вон там, за насыпью. Насыпь – это перевал: он пограничный. А что в лесу? Не пионерлагерь выглядывает: это стоянка лесорубов-горцев, колыба. И не овраг – горное ущелье. Он смело идёт по дну пропасти вслед за горной рекой, лезет по деревянному водостоку на вершину горы Говерлы.
«Я носился среди скал, я овцу везде искал».
Домой он привёз пистолет-пистоль, из которого стреляла Алёнка-румынка(1): такой же, только из дерева. В придачу – целый гербарий: листья бука и граба и цветы со смертельным запахом. (Уже улетучился.) Галя сообразила: вдруг попросят для школьной выставки. И вообще это память. Как фотографии, где горы, замок, белка. И он: один, со всеми.
Скоро будет ещё одна: мальчик в белой рубашке, с букетом.
Люди предполагают…
Кончился купальный сезон. Уже укладывали портфель, новый букварь купили: вместо лысого Никиты Хрущёва – жадный мальчик Яша с игрушками. А вместо Гагарина – ледокол…
В последнее воскресенье, с утра, Валерка затемпературил.
- Это твоя рыбалка. Напросился, – констатировала мама. – О чём думали – что ты, что отец? Ночи холодные, считай – осень на дворе. А они – с ночёвкой. С ума сошли!
Она дала ему норсульфазола, вечером – ещё.
Норсульфазол не подействовал: ночью подскочило до сорока.
- Уж не воспаление ли?
К полуночи пришёл отец: по радио, как колокол, били куранты. Говорили громко:
- Что болит-то? Горло? Подожди ты с таблетками!
Всё было под рукой, в заветном шкафчике. Из рыбака, пропахшего болотной тиной, папа стал доктором. Запахло спиртом.
Было непривычно и страшно. Бывало, простыл, из носу потекло – быстро под одеяло! Микстура, чай с мёдом… Выспался – и прошло. А тут – какая-то муть. И духота: летом, в самую жару, по-зимнему накочегарили. Зачем? Впору лечь на пол. Совсем разболелась голова, и вдобавок что-то противное в горле. Не выплюнешь, не проглотишь.
Из Галиной комнаты зачем-то принесли лампу.
- Закрой глаза! Шире рот!..
Всё как во сне. Ему прослушали грудь, спину; он ещё раз разинул рот, чтобы в самую глотку. И опять – ложечкой на язык.
- Больно! – стонал Валерка.
Врач всё понял:
- Зинка, дрыхнешь, что ли? Беги, «скорую» вызывай!
Обе лампы горели. А в комнате – словно густой туман. Может быть, дым?
Где-то за туманом рычал и гремел цепью полугодовалый Мухтар и слышалось про дегтярей. Дегтяри – это дед Варфоломей вместе с бабкой. Он работал в лесу, делал дёготь, у них там была дегтярня. Теперь на том месте не растут ни ягоды, ни грибы и деревья сохнут. А дёготь – у конюха дяди Вани: такой вонючий!
«Не буду пить дёготь! Лучше самогон с рыбьим жиром».
Дегтяриха гонит: все знают, кроме милиционера.
Над самым ухом отец спорил с врачихой:
- Какая, к чертям, простуда? Какая ангина? Вы что?!
- Подождите, Андрей Алексеич…
- Чего ждать? Асфиксии? Агонии?
Мама плакала.
- Нет, почему вы?..
- Потому что знаю! Больше знаю, чем ты. Ты не видела, как умирают…
И сам чуть не плакал. Пройдя войну – от траншей, что на всякий случай вырыли в первую осень за Рыжиковой горой, он всего насмотрелся. Довелось видеть детей – голодных, вшивых, но не тифозных. Их спасла бы малая доза анатоксина, будь она под рукой.
- Поймите вы: С ДИФТЕРИТОМ НЕ ШУТЯТ.
С чем? Мальчик силится соображать. Они с ребятами малину рвали у дегтярей – там, на горе. Дегтяриха всех видела, орала. А дед Варфоломей, говорят, колдун.
- Валера, ты слышишь?
Он всех слышит: папу, маму. Даже Галю, хоть та в Москве с двадцать пятого.
Что она говорит? Он не поймёт: про какой-то берег.
- Раньше даже при скарлатине всё жгли: игрушки, книжки.
- Не надо! – стонет он. – Пожар будет. Мама, выключи!
Чудится, как будто пахнет газом. И дым, дым, дым! Дышать тяжело.
Почему никто не слышит? Потому что он один в балагане, в бунгало. Его закрыли.
- Откройте!
Он хочет встать, выйти. Под ногой обрыв, пропасть: он хватается за что-то, дышит ртом. Рядом кричат, зовут – и не слышат. Никак не кончится ночь. Все спят, его бросили. Откуда-то из тумана – старик в рваной шинели: стоит, машет кортиком.
- Мама! Галя! Ты где?
* * *
В инфекционном – как на границе: никого не пускают. Или как в Галином институте: пройдёшь курс – вот тогда и выпустят.
А пока лежи!
Недели две назад, когда ходили за справками, он косился на длинное деревянное строение, что на отшибе, за кирпичными корпусами. Как же! В прошлом или в позапрошлом году пришли к одной тётке, ждали в скверике.
Он сунулся туда.
- Ты что, нельзя! Там знаешь кто? У них сифилис, чума, холера. Заразишься и помрёшь.
Какая-то дурёха!..
Мама растолковала ему, что холера только в Индии. А чума во Вьетнаме – от неё там американцы мрут. (Так им и надо!) А у нас – одни собаки да свиньи, и то папа лечит.
Всё равно! И цвет противный – как плесень, и хлоркой воняет.
Это снаружи. А тут ночь прошла, день почти такой же, чуть-чуть отдышался… И нисколечко теперь не страшно, и не так уж противно.
Вот только скучно.
Папа договорился с медичкой Светой: пусть она лишний раз подойдёт к ребёнку, поговорит с ним, расскажет что-нибудь. Только не про Василь Иваныча да Никиту Сергеича: этого добра на улице предостаточно. Лучше про бедного дядю, которого никому не жалко, хотя он тоже «не в шутку занемог». Или:
Направилась почта в квартиру налево,
Где только проснулся Сипягин Валера.
"Письмо неумейке". Галя читала - он обижался: "Там не про меня! Я умейка!"
Нет, лучше какое-нибудь кино – поинтереснее. Можно и про Мазилу Бабашкина, который по радио говорит: почему над ним смеются, как над Егоркой?
- Потому что он был двоечник, уроки не учил.
- А ты хорошо училась?
Света только что кончила, а её уже все хвалят. Он видел её пару раз в проходном дворе.
- Помнишь, Свет? Ты на брёвнах сидела с микробами.
Микробы противные – даже в книжке у Светы. Однако же интересно: где ещё их увидишь? Они в прятки играли с Галей, он под бревно и залез:
«Спрячь меня».
Света кофту сняла и его прикрыла. Он стал невидимым, как микроб.
Из-за этих микробов – изоляция. Ничего: можно письма писать. Папа или мама придёт, напишет на бумажке большими буквами: «Как дела?» И в окно покажет.
- Света, напиши.
- А ты диктуй.
Мама скажет:
- Для тебя она тётя Света.
Какая тётя? Она моложе Гали. Галя, между прочим, в школе за неё заступалась, дралась с мальчишками и сама, как мальчишка, ходила с фингалом.
- Кто? Галя? Она сдачи даст.
- Сестра у тебя молодец. Не слушай, что про неё дураки болтают. Тоже – придумали:
Эх, ночь темна!
Я боюсь одна.
Дайте провожатого –
Пионервожатого.
Врут: не было ничего. Когда у тебя день рождения?
- В октябре. Я октябрёнок.
- Вот видишь.
Света всё расскажет. Дело, оказывается, было летом, так что в полынье никто не тонул, никого не спасали. И незачем было сушиться у печки – да ещё голышом.
- У дядьки?
- Не было никакого дядьки.
И не вожатый проводил их до города, а вожатая, когда в лесу заблудились.
- Кто заблудился?
- Да мы с Галей. С нами ещё одна, ты не знаешь: я в четвёртый перешла, они в седьмой.
Лишь к утру девчонки вышли к пионерлагерю – и то с другой стороны. Страху натерпелись! Возле самого леса, у дороги, – цыгане. Загородили! А в лесу ночью филин – ух!-ух!-хо!-хо!-хо!
У Светы хорошо получается, хотя и тихо: услышит кто – подумает, что и вправду чумные.
- Мне Галя не говорила. – Он малость обиделся на сестру, однако повеселел.
Если бы не горло, они бы на пару со Светой. Он филин, она белая полярная сова: прилетела к нему с холодных северных гор, с ЗЕМЛИ ФРАНЦА ИОСИФА.
- Ты была на Севере?
- Была – в Ленинграде.
Какой же это Север? Ленинград – всё равно что Киев: Галя рассказывала. Пусть даже белые ночи, зимой – сияние.
Нет, не то. На Севере – это в чуме, где нет никакой чумы, в спальном мешке, на медвежьей шкуре. И всё время огонь горит: из-под земли нефть, горючее. Хоть тебя снегом всего завалит, не холодно. Лежи, как глухарь, под снегом, никакая росомаха не достанет. Даже медведь: найдёт – огня испугается. Там, если заболеешь, за тобой прилетит вертолёт.
- Как за начальником! А если погода нелётная? Пурга – у-у-у! Тогда как?
- На оленях.
Разве Света не знает? Они красивые, умные. А как бегают! Франц Иосиф выпустил сто тысяч медведей и волков, чтобы съели храброго лопарёнка. Сам гнался, как на бульдозере. Не догнал. У мальчика был оленёнок.
- А мы собак запряжём в салазки, – подмигивает ему Света. – Мухтара вашего.
За окнами – как летом после дождя, только листья чуть-чуть уже по-другому отсвечивают. Говорят, лето кончилось. Мороженое в бумажных стаканчиках больше не продают. И в мячик не поиграешь. Теперь в резиновых сапогах по лужам, по водостоку. Где глубже?
Ему хочется в парк, на карусель. В то воскресенье ещё работала: мальчишки заходили, звали.
Наверно, всё.
Пускай! Он уверен: его там ждут. Кто-то в парке прячется под липой, под пихтами.
Выдумал! Это здесь, перед главным корпусом, как в тайге – две пихты. До самого неба. Откуда в парке?
Тогда за калиткой, на Бармалеевой улице, в доме, где окна выбиты.
КТО ЕГО ЖДЁТ? Он никого там не знает, был раза два.
Ждут Свету. Скоро уедет под Москву, в тубдиспансер – чахоточных будет лечить, а то совсем без неё зачахнут.
- Сперва потренируемся на тебе.
Это называется – процедуры. А он – подопытный кролик.
- Братец Кролик.
Как только она войдёт, он сразу под одеяло. Что будет?
Света вынюхивает, как лиса:
- Больной, ты где?
Он молчит: нет его.
- А ну вылезай, октябрёнок-негритёнок! – И хвать его за ногу. – Попался, зайчишка-трусишка!
- Я не трусишка!
Он храбрый, он сам снимет трусики. Хоть два сразу, хоть три укола. Только бы не полоскать рот кислятиной. Ну зачем?
Затем! Если жара нет и горло проходит, то всё – поправился? И не думай! Он, во-первых, бациллоноситель: не мальчик – самолёт с бомбами. Валерик-холерик! Света принесла ему тетрадку, карандаши – пожалуйста! Нарисуй оленей, чум, русского учителя с бородой: это он керосинкой посветил и прогнал злого снежного короля.(2)
- Почему не рисуешь? Спать хочется?
Это слабость. А потому – постельный режим. И процедуры.
- Терпи, не хнычь!
* * *
Первую неделю ещё сомневались. Потом решили бесповоротно...
Продолжение следуетhttp://www.proza.ru/2016/01/28/2194
1. Речь об Илоне Зриньи (1643-1703), венгерской Жанне д Арк, матери Ференца Ракоци.
2. Примерно так - в доперестроечном переложении сказки Цакариаса Топелиуса "Сампо-лопарёнок": в новых переводах лопарёнка спасает пастор.