Его, 12-летнего мальчика, среди ночи разбудил Ужас. Он лежал на спине в своей постели, а Ужас был у него в изголовье, между окном и спинкой металлической кровати. Он чувствовал его жуткое гнетущее и настойчивое присутствие, от которого некуда деться. Мальчик знал, что у Ужаса нет ни рук, ни ног, ни того, что называется телом. Иначе он не смог бы втиснутся между подоконником и спинкой кровати. У него нет ушей и глаз, и нет даже дыхания, но есть взгляд. Этот взгляд стянул кожу на затылке мальчика в складки и парализовал руки и ноги.
У него нет образа, и нет ему подобия, его портрет невозможно представить. Он не мужчина и не женщина. Это потусторонняя сущность, вышедшая из мрака столетий или тысячелетий, без каких бы то ни было покровов, проникающая через все стены и преграды, сгусток зла и страха. Иначе как бы он проник в комнату к мальчику? Мальчик попробовал пошевелить руками, не получилось, ноги тоже не слушались. Они были, только Ужас как будто выпил из них всю живую силу.
Остались у мальчика только глаза. Он водил ими по комнате и видел всю обстановку отчетливо, только в каком-то сумрачно-зловещем свете.
В то же время, мальчик каким-то чутьем чувствовал, что Ужас не переносит человеческого взгляда. Стоит ему задрать подбородок кверху и посмотреть за голову, как Ужас исчезнет, растворится, покинет комнату. Мальчик был уверен в этом, но боялся. Его мозг в панике метался в поисках выхода, и не находил, а душу леденил страх.
Ужас всегда нападает сзади, незаметно. Накрывает таинственным и неощутимым покрывалом и делает человека бессильным и неспособным к сопротивлению. Но он тоже боится, потому и нападает только сзади. Он боится человеческих глаз и голоса. Наверняка кто-то из вас попадал в ситуацию, когда внезапно лицом к лицу сталкиваешься со страшной и, кажется, непреодолимой опасностью. Опасность перед вами, а мурашки бегут по спине. Это пришел Ужас, именно он заставляет думать, что опасность непреодолима. И не случайно мы в таких неожиданных ситуациях сначала кричим, а потом уже лихорадочно думаем, как побороть эту опасность или просто избежать гибели. И смотрим в глаза опасности, нам больше ничего не остается делать.
Но Ужас боится не нас. Он боится таинственной Спасительной Силы, которая всегда борется с Ужасом, и приходит неожиданно, но всегда во время, если человек позовёт её криком, и не отведет глаз от грозящей опасности.
Наконец, пересилив себя, мальчик попытался повернуть голову и посмотреть туда, где был Ужас. Может быть, его мозг каким-то образом ощутил эту Спасительную Силу, ждущую, когда её позовут.
Но ничего не вышло. Голова не поворачивалась, не слушалась, как руки и ноги. Он понял: осталось только орать изо всех сил. В соседней комнате спят его родители, они услышат, и Ужас уйдёт. Ничего, что ему будет немного стыдно, мать с отцом поймут. И он заорал. А Ужас перекрыл его горло, раздалось только еле слышное бульканье и какой-то писк, и перехватило дыхание. Конечно, никто его не услышал. Ему стало ещё страшнее, но больше ничего не оставалось, кроме крика, чтобы освободиться из этого плена.
Собравшись с силами, он повторил попытку. Безуспешно, как и в первый раз. Он снова закричал. И с облегчением услышал свой крик. Только это был не истошный крик что есть мочи, а стон. Громко прозвучавший протяжный стон, который никто не услышал, никто не проснулся. Но он почувствовал свои руки и ноги. Они ожили, только были обессилевшими и как будто расслабились после тяжелых усилий. Шея тоже работала. Он пошевелил головой влево, вправо, получилось, только голова была тяжелой. Если бы он сидел, то она свесилась бы ему на грудь.
А он понял, что победил. Для окончательного закрепления своей победы осталось только повернуть голову к окну, чтобы убедиться, что там абсолютно никого нет, но было всё ещё страшно. Он уже знал, что там, за головой, никого и ничего нет, нужно только собраться и решиться, а для этого – просто полежать чуть-чуть, расслабиться.
Он так и сделал. Через минуту решимость пришла, он повернул голову. Там никого и ничего не было. Ужас ушел, как с первыми петухами уходит вся нечистая сила в рассказах Гоголя.
А в окно светила во всю луна. Её до блеска начищенная тарелка сверкала на всё небо.
Мальчик, окончательно успокоившись, положил голову на подушку и...заснул крепким сном, будто свалившись от усталости после тяжелой работы.
Видно, недаром окна в домах всегда имели ставни, а потом их заменили шторы, занавески, гардины в многоэтажках. Ставни на ночь закрывали, наверно, не только для того, чтобы в окна по ночам не заглядывали любители этого развлечения. Их закрывали, возможно, и от луны. Все знают, что Луна – всего лишь небесное ночное светило. Догадываются, что оно также таинственное, не случайно были и есть сейчас люди, которых называют лунатиками. И другое: светило то она светило, только светит не своим светом, а отраженным от солнца. А как она его отражает? Физики, конечно, это объяснят, и даже нарисуют подробно, только вдруг она кое-какие лучи не просто отражает, а насыщает чем-то неведомым, что позволяет людям с воображением связывать лунный свет с волшебством.
Кстати, ни штор, ни ставен на окне в изголовье мальчика не было. Были только (бязевые, что ли) белые занавески, закрывающие только нижнюю половину окна. А через верхнюю половину светите все, кому заблагорассудится, и сколько заблагорассудится.
Утром он проснулся, но лежал с закрытыми глазами, вспоминая то, что произошло с ним ночью.
И услышал голос отца:
- Мать, иди сюда, посмотри, что вытворял ночью твой сын.
А потом голос матери:
- Не может быть. Этого не может быть, сил у него не хватит, да и незачем.
- Значит, хватило,- ответил отец.
Дальше он ничего не слышал, они ушли на кухню и продолжали разговор там.
Были весенние школьные каникулы, спешить было некуда, и он провалялся, притворяясь спящим, пока родители не ушли по своим делам.
А потом встал с постели и первым делом осмотрелся вокруг, чтобы увидеть то, что «вытворял» ночью. И увидел – два согнутых и обломанных трубчатых латунных прута диаметром 8 миллиметров (специально потом замерил линейкой), закрепленных в спинке металлической кровати.
Ему опять стало страшно. Руками он бы с этими прутьями не справился, да и согнуты они были не в стороны, а вдоль кровати, наружу. Неужели это было сделано ногами, его ногами? А ведь им, ногам, всего 12 лет с маленьким хвостиком. Да и на кровати он помещался в свой полный рост, и чтобы выломать ногами эти прутья, нужно было в них упереться пятками, а руками ухватиться за какие-то опоры. Да и помнил он только то, что, проснувшись, не мог пошевелить ни руками, ни ногами, не от усталости; они были парализованы Ужасом.
Значит, он ломал эти прутья во сне, отодвигаясь вглубь комнаты от уже присутствующего Ужаса. Выломать прутья смог, а ужас всё же настиг его, и разбудил.
После этих рассуждений ему стало тоскливо, и тайна ночного происшествия никак не прояснялась. Он себя чувствовал, как выздоравливающий больной после перенесенного кризиса. Он испытал это состояние, когда в 10 – летнем возрасте переболел корью.
О поломанных прутьях родители ничего ему не сказали, и не задавали вопросов. И это ему нравилось. Он не любил врать и воровать, и знал, что это одно и то же, вор крадет вещи, а лжец – доверие; но рассказать про всё, что с ним случилось ночью, без вранья он бы не смог.
Он бродил по комнатам неприкаянно, делать было нечего, точнее, ничего не хотелось делать. Были весенние школьные каникулы в конце марта, погода была – дождь со снегом, слякоть и промозглая пасмурная сырость. Жили они в отдельном одноэтажном особнячке на отшибе – временное пристанище в ожидании нормальной квартиры с телефоном, телевизором и прочими необходимыми условиями. Читать было нечего. Он только что прочел Лермонтова: «Тамань», «Валерик», «Вадим». Ему его посоветовала библиотекарша, которая вначале выяснила, что он уже читал, и решила, что эти повести ему по возрасту подойдут. Только она ошиблась. Общий Лермонтовский сумрак и взрослые проблемы повестей только усиливали пасмурное настроение, вызванное непогодой, хотя он их и прочитал терпеливо из-за отсутствия другого, более яркого чтения.
Бродя по комнате, в задумчивости он открыл узкую дверцу платяного шкафа, сам не зная, зачем, и тут же её стремительно захлопнул, прижавшись к ней спиной. Сердце колотилось о ребра, стремясь их выломать, как он недавно прутья кроватной спинки.
Потому что, ещё не до конца открыв дверцу, он был ошарашен: с верхней полки на него с угрожающим шипением двинулось что-то белое-белое, двинулось прямо в лицо. С силой прижав дверцу плечом, он лихорадочно соображал: что это было? Постояв некоторое время в этой позе, он пришел в себя и спокойно открыл дверцу. Он вспомнил, что белое – большие листы качественного гладкого ватмана, свёрнутые в рулон, стоящие на полке наклонно, причём один рулон был вставлен, задвинут, в другой. Он-то и зашипел, скользя вниз по поверхности наружного рулона, до смерти напугав ещё не пришедшего в себя мальчика после ночной встряски.
Ему стало ещё хуже. Было неизвестно, выдержит ли он ещё одно такое испытание. Слава Богу, больше ничего не случилось, вскоре пришла его мама, и стало не так одиноко, страхи растаяли.
Уже восемнадцатилетним юношей он поздним вечером возвращался домой после свидания с девушкой. Идти нужно было пешком, дорога лежала через небольшое заброшенное кладбище. Там не было оград, не было ночного освещения, стояли на могилах, заросших травой и сорняками, старые, почти все покосившиеся,кресты и простенькие пирамидки-памятники.
Стремительно разраставшийся город вобрал это кладбище внутрь себя, и городские власти ещё не придумали, что с ним делать.
Можно было обойти кладбище стороной по нормальной дороге, но он уже неоднократно пересекал его по тропе, правда, днём, и решил не тратить время на обходную дорогу, тем более, что идти нужно было всего метров триста. К тому же, не только он сам, но и те, кто его знал, не считали его человеком робкого десятка.
И он пошел. Но шел недолго, несколько метров. А потом стал осторожно пробираться между обступившими его крестами, глазами в темноте нащупывая тропинку, заросшую травой и сорняками, мокрыми от уже выпавшей росы. Пробирался тоже не долго. В одном месте его ногу ухватила за лодыжку и старалась удержать р у к а. Чья, угадывать было некогда. Потому что снова его охватил Ужас. И снова сзади, как в далёком (как он считал) детстве. Хорошо ещё, что не парализовал.
Выдернув ногу, он рванул напролом, не разбирая дороги, натыкаясь на могильные холмики, поваленные деревянные столбики и кресты, цепляясь за колючие ветки кустарников, которых днём не замечал. Он бежал и чувствовал, что кладбище его не пускает, старается всеми способами удержать. И только выскочив за его пределы, и отбежав метров на двадцать, он с облегчением понял, что убежал от неведомой опасности, которая всегда присутствует на заброшенных кладбищах. Днём она замирает, а по ночам просыпается. И тогда вылезшее из земли толстое корневище уже спиленного дерева, лежащее поперек тропы, становится схватившей твою ногу р у к о й.
В школе он был отличником по всем предметам, не верил в приметы, суеверия и предрассудки, и давно забыл детские страшилки, которые когда-то давно заставляли шевелиться волосы на голове и вызывали на спине мурашки. А страшилки, придуманные взрослыми, он не уважал за их искусственность, отсутствие детской наивности и непосредственности, иногда вместо желанного испуга (подсознанием понимаемого, что он «понарошку») вызывающие брезгливое отвращение. А в тот момент, выйдя на дорогу, к людям, он сам себе пообещал никогда больше не появляться ночью на кладбище, тем более в одиночку, и на заброшенном. И добавил:«Нечего по ночам шляться по кладбищам».
Когда ему вполне взрослые люди предлагали послушать детскую страшилку собственного сочинения, или другого автора, он категорически отказывался. Такой литературный жанр он считал не нужным и вредным для детского чтения и пересказа. В его детстве страшилки не читали коллективно, их пересказывали в кругу друзей вечерами, набегавшись днём. Это был устный фольклор. После вызванных им мурашек по коже, визга и криков, отлетал, как шелуха и не оставлял травмирующих следов в детских душах. И ночью после этого все крепко спали, без кошмарных сновидений