Я хочу в Наружность. Хоть на чуть-чуть. Пусть всего лишь на несколько минут. Как видно, Чёрный заразил меня этой болезнью. Блохи его мыслей перепрыгнули на меня, и я теперь чешусь от укусов. Если я и стала «птицей», то птицей блохастой. Под перьями расчёсов не видно.
Пробую заменить мысли о Наружности мыслями о Лесе. Почему-то не получается.
В Лесу я ещё обязательно побываю, и не один раз, а вот Наружности должно хватить сразу и навсегда, с единой вылазки.
«Нужно спросить разрешения у Вожака», — напоминаю самой себе и содрогаюсь от мысли, как я его об этом буду спрашивать. Это ж к нему подходить надо, заводить разговор, постепенно подводя к основной теме вопроса… Брррр! Жутко. По мне, сидит он на своей стремянке — так пускай и сидит. У него своя жизнь, у меня — своя.
Но самодеятельность в Гнезде не приветствуется. Придётся проситься.
Варианты о категорическом запрете почему-то не рассматриваются.
***
В Гнезде. Глубокой ночью.
Очередной трудный день, полный диалогов и эмоций, наконец-то закончился. Я даже успела сладко вздремнуть, сразу же после отбоя в 22:00, и увидеть какой-то сон. По-моему, мне снились Дима и Вася. Я обнимала их, обещала вернуться. Муж, в то же время, обвинил меня в неверности. Его лицо сменилось лицом Лорда.
Лорд…
Великолепный, потрясающий Лорд, с которым никогда ничего не будет, даже целомудренных поцелуев в щёчку. К чему тут ревновать? Что тут можно считать «изменой»?
В Доме у меня другая жизнь. В Доме я сама — другая.
Лицо Лорда превратилось в лицо моего Вожака, и я начала ворочаться во сне.
Неожиданно начали затекать конечности: то рука под головой, то спина от жёсткого днища кровати, то шея от смятой подушки… Тихонько рыкнув, приоткрываю глаза.
На нижнем ярусе всхрапнул во сне Пузырь. По стенам, среди вьюнков и монстер, вдаль спешат его сны. Вот он, ходячий, в косухе и бандане, восседает на крутейшем байке, а сзади прильнула ему на плечо какая-то шикарная блондинка с красными губами… И Пузырь счастлив в своих сновидениях, и спугнуть это мгновение счастья будет величайшим преступлением на Земле.
Снова закрываю глаза в попытке уснуть. Забираюсь под одеяло целиком. Но спустя минуту активизируется сосед в моей голове:
«Тебе спать больше нельзя».
Ворочаюсь. Стараюсь отмахнуться от своей шизофрении, как от назойливого комара. На лицо, как по волшебству, упал лист с вьюнка над головой, и я смачно чихнула.
В мозг полетела автоматная очередь одних и тех же слов:
«Хватит спать! Хватит спать! Хватит спать!»
— Да ты достал уже, — ворчливо отзываюсь я и, зевая, сажусь на кровати.
Ночь в самом разгаре, ещё спать да спать, а у меня раздвоение личности вдруг прогрессировать начало!
Судорожно схватилась за косточку на «браслете». Не потеряла.
Накинув свитер на плечи поверх спальной рубахи, начинаю спускаться вниз. Тапки куда-то подевались, блин.
Тусклый свет фонарика освещает мне дорогу в камбуз, к банке с питьевой водой. Поджимаю пальцы ног от холодного линолеума. Тихонько напеваю себе что-то наружное, что-то из прошлой жизни:
— Киндер-Пингви я люблю. Киндер-Пингви я люблю. Киндер-Пингви, Киндер-Пингви, Киндер-Пингви я люблю…
Пока пою — ничего не боюсь. Стоит замолчать — так сразу начинают одолевать какие-то немыслимые страхи. Например образ Тени, выплывающий из темноты…
Кто-то из птичек спит очень беспокойным сном. Скрипят пружины матраца. Раздаются приглушённые стоны. Угадывается перекатывание с боку на бок. «Фу, порнография!» — как старая бабка успеваю подумать я, ощутив себя случайной свидетельницей чьих-то жарких совокуплений.
Страшная догадка приходит минуту спустя, когда я сообразила отметить себе, что стоны и приглушённый вой исходят из угла с гробоподобной кроватью Вожака. Это не горячий секс с кем-то из фанаток. Это болевой приступ один на один с физическим увечьем.
А стая спит безмятежным сном, будто опоённая сонным зельем.
— О Боже, — бормочу я, забывая о банке с питьевой водой.
— Опять ты… — Стервятник обнаружил моё присутствие только в краткую паузу перед следующим болевым ударом. На агонизирующее колено легло полотенце, смоченное холодной водой.
— Да, опять я.
Птица усмехается, хочет что-то сказать, но нестерпимая боль мешает ему сделать это. Стараясь не вскрикивать слишком громко, Вожак закусывает собственное одеяло и катается по кровати, переживая безжалостный натиск. Глаза зажмурены. Дыхание носом. Крики физического страдания исходят из гортани жутким звериным подвыванием.
Отпуская одеяло, Вожак пытается продышаться. Пытается собраться с силами, чтобы подготовиться к новой схватке с болью.
«Действуй!» — командует голос в моей голове, и я спешно снимаю с запястья подарочек Рыжего. К моему удивлению, Стервятник резко сжимает волшебную косточку, едва почувствовав её в своей ладони. А дальше… сотворяется чудо…
Я во все глаза смотрю за происходящим. Впервые, за столько времени, воочию убеждаюсь как сила амулета действительно работает.
Вожак перестаёт выгибаться от боли, перестаёт кусать одеяло с сетчатым, от зубов, пододеяльником, обретает способность говорить. Его дыхание становится более ровным и мерным. Я догадываюсь, что ему по-прежнему очень больно. Но сейчас он в состоянии терпеть эту боль, как говорится, не моргнув глазом. Сейчас он в состоянии ждать, когда приступ окончательно его отпустит. Странно. Магия какая-то. Волшебство, да и только!
— Спасибо, — едва слышно произносит Птица, засвидетельствовав мне облегчение своего состояния. — Я… разбудил тебя…
— Нет, что ты. Это я сама проснулась, — вот так просто отвечаю я шёпотом и признаюсь невесело. — Шизофрения одолела. Соседу поговорить захотелось и, как результат… Он иногда такой болтливый…
— Верю, — Стервятник через силу пытается улыбнуться, но получается очередной оскал страдающего от боли монстра. — Я б посмеялся, но что-то как-то я сегодня не в форме…
— Сегодня кончилось. Наступило завтра.
— Завтра будет завтра. А сегодня — это здесь и сейчас.
— Да. Сегодняшнее завтра. Вот оно.
Птица согласно кивает головой и тотчас заходится в немом крике. Затрясся, как эпилептик, и я вспомнила о полотенце на ноге. Ругая себя за то, что отвлеклась, побежала менять воду на более холодную, только-только из-под крана.
Отчаянно молюсь. Станешь тут набожной, наблюдая за такой болевой агонией! Я бы никому не пожелала подобной участи. Даже врагу.
Через некоторое время безжалостная волна отступила. Птица покрылся испариной. Его всего трясёт. Он беспрестанно сглатывает, жадно вдыхая временную передышку.
Внезапно осмелев, я позволяю себе обтереть ладонью его лицо и убрать прилипшие к щекам пряди, чтобы не лезли в рот. Мгновение спустя я сама же испугалась того, что сделала. Собственный порыв показался мне слишком личным и даже несколько интимным. Мне подобные жесты не прощаются.
Пытаемый болью, слабо приоткрыл глаза и снова зажмурился… Бедное раненное Чудовище. Страшное, агрессивное и безумно несчастное одновременно.
— Можно мне пойти в Наружность? — вопрос слетает с моих губ прежде, чем я соображаю, как не вовремя он задаётся.
— Можно.
Этот быстрый короткий ответ несколько обескуражил меня. Я честно готовилась к долгим уговорам и объяснениям, зачем мне туда надо.
Всё ещё осмысливая бесспорное разрешение, я оборачиваюсь на свет фонарика и парализованно замираю.
Стервятник вздрагивает и задыхается от боли, скрывая крики в беседе ни о чём, а его тень остаётся неподвижной.
Жмурюсь и вновь распахиваю глаза. Тень по-прежнему неподвижна.
Моя тень повторяет за мной каждое движение, а тень вожака как нарисована на стене! Как так? Мне становится жутко. И начинает сводить живот.
— Привет, — хрипло произношу я, догадываясь, с КЕМ встретилась.
Тень поворачивает голову в мою сторону и делает приветственный взмах рукой.
Потребность завизжать от ужаса становится практически нестерпимой, и я затыкаю себе рот двумя руками.
«Это всё по-настоящему. Это всё-по-настоящему», — мысленно твержу себе я. Жду ответа от соседа в голове, но он принципиально молчит, будто его не существует.
Новый приглушённый вскрик страдающей Птицы вернул меня в текущий момент. Тень по-прежнему не двигается.
Стая спит. Ночь продолжается. Шизофрения временно не одолевает.
***
Утром. В столовой.
Пшённая каша, жёлтая как солнышко, кофейный напиток нежно сиреневого цвета и булка с маслом, — вот он, стандартный завтрак настоящего советского детсадовца.
— Зо, ты чё не ешь-то? — Пузырь пихает меня в бок так, что я едва не сваливаюсь со стула. — Каша нынче хороша!
— Что-то у меня нет аппетита.
— Ты решила похудеть? — тут же предполагает Ангел.
— А от анорексии умирают, — многозначительно сообщает Гупи и, кажется, уже заранее хоронит меня, прямо среди тарелок с ненавистной пшёнкой.
— Мне это вряд ли грозит, — пробую отшутиться я. Получается как-то нервно и неубедительно.
— Так ты правда не будешь? — оживляется Пузырь, продолжая смачно жевать. — Тогда дай мне!
— Имей совесть, — строго осекает его голос Вожака. — Никакой управы на вас нет, логово семя!
Потянувшийся к моей тарелке птицелог тотчас сдувается под замечанием от Папы Птиц и прячет голову в плечи. Переглядывается с Конём. Тот опять нервно прядет ушами.
Пользуясь тем, что вымотанный ночным приступом Стервятник сам буквально засыпает над тарелкой и безуспешно пытается сохранить подобающий бодрый вид, я незаметно подталкиваю свою кашу Пузырю. То, что в Доме называется «кофейным напитком» так же незаметно подталкивается в другую сторону. Коню.
Ангел укоризненно качает головой: опять, мол, творишь самодеятельность под носом у Папы! Прикладываю палец к губам и безмолвно прошу: тсс! Ангел самодовольно усмехается и переводит взгляд на Бабочку. Его безбожно разрисованные глаза мгновенно превращаются в два пульсирующих сердечка, как в японском аниме.
К слову сказать, состайники к нынешнему утру вновь постарались с жутким готическим макияжем. Стараясь быть солидарным с растрёпанным невыспавшимся Вожаком, каждый выделил себя как смог.
Дорогуша выбелил себе лицо и нарисовал чёрную звезду вокруг левого глаза, став убийственно похожим на Пола Стэнли, вокалиста группы «Kiss».
Ангел отпустил с нижних век вниз по щекам частокол ресниц, чем-то напомнив Длинную Габи, а губы выкрасил в оранжево-морковный цвет.
Дракон облил голову, брови и бакенбарды лаком для волос с блёстками, и теперь, в утреннем освещении столовой, начал сверкать и переливаться, как какой-то драгоценный необработанный минерал. Логи ограничились подведёнными веками и чёрными повязками под волосами.
Слону на чёрный комбинезончик кто-то пришил нашивку «Sex Pistols — It's my life».
«Оригинально», — оценила я мрачный юморок Третьей.
Тихое, сонное птичье утро. Готический цирк сегодня не даёт представлений.
***
В Четвёртой.
Вожак ушёл спать сразу же после завтрака, проигнорировав полагающийся учебный процесс. Я же едва дождалась, когда кончатся уроки. Мне опять впаяли двойку по математике, но это перестало меня беспокоить.
Димка перевёл на карточку приличную сумму денег, так что теперь, в Наружности, с её безналичным расчётом, можно затариться по полной программе. Давно уже пора было это сделать, но в рядах Шестой мне почему-то не хватало смелости попроситься в Мир. Даже несмотря на горячую поддержку Чёрного. И вот теперь…
Ловлю себя на мысли, что кредитка и сам выход в Наружность — это ничто в сравнении с возможностью увидеть Лорда.
Валет по вопросам Наружности отправил меня к Горбачу — а это отличный повод напроситься в гости в Четвёртую, в жилище прекрасного Эльфа.
Положила пятак под левую пятку. Вышла за порог Гнездовища с левой ноги. Сказала себе: «С богом!» И пошла. К Горбачу и не к Горбачу одновременно.
Что мне этот главный гринписовец Дома? К гадалке не ходи — его ворона обязательно меня либо клюнет, либо обгадит. А вот пообщаться с Лордом или, хотя бы, просто посмотреть на него вблизи — это бесценно. Великая Удача Удач!
Постучалась в написанную мелом четвёрку. Не дождавшись разрешения войти, вошла сама. «Блин. Здесь же предбанник. Меня просто не слышат», — подосадовала я самой себе и постучалась в следующую дверь.
В комнате послышалось оживление и даже некоторое напряжение. Свои входят без стука, а чужих в Четвёртой не ждут. Но я пришла. Я постучалась. Отступать уже некуда.
Выдержав тактичную паузу, вхожу.
— Здравствуйте. Можно?
— Вот ты! Кто к нам пожаловал! — тут же завопил Табаки, мгновенно завладев всем моим вниманием. — Наш юный Люк Скайуокер в юбке! Наша Сейлор Мун, несущая возмездие во имя Луны! Гроза святой инквизиции! Тузик для всех не порванных грелок! Сама Мама Зо!
— Уймись, Табаки, — устало просит его Лорд. Но Шакал и не думает униматься.
— Лото, домино, карточные пасьянсы, шашки, — менторским голосом выделяет Табаки, — а также гадание на бобах, на бисере, на картах Таро и рунах. Бусы из скорлупок грецких орехов и другие амулеты — по умеренным ценам. Авторская работа, как-никак. Ежедневно для вас в самом широком ассортименте.
— Спасибо.
— А, ещё! Авторские рецепты настоек от полипа и от гриппа, инструкции для колясников (если потребуются), предсказание погоды по выражению лица!
— Табаки!!! — не выдерживает Лорд и лупит болтливого колясника подушкой. Тот наигранно взвизгивает от страха, и между парнями происходит подушечная потасовка.
— Ой-ой-ой, а чего я-то сразу? — успевает пропищать Шакал.
— Как дети малые! — комментирует Горбач. Я сразу же сосредотачиваюсь на цели своего визита, собираясь задать Горбачу свой главный вопрос, попросить показать мне выход в Наружность.
— Зо, возьми, — тихо шелестит над ухом Македонский, протягивая мне чашку с кофе.
— Спасибо. Но, честно, не стоило. Я не пью кофе.
Странный рыжий парень в свитере с оттянутыми рукавами растерянно отступает назад. На мгновение поднимает на меня взгляд из-под густой чёлки и тотчас прячет его. Я пожимаю плечами: извини.
— Зато его пью я! — Лорд победоносно откидывает прядь волос со лба и принимает из рук Македонского чашку с дымящимся напитком. — Благодарю.
— Но он без молока.
— Не имеет значения. Спасибо.
Лорд кивает Македонскому и делает глоток.
— Это несправедливо! Обидеть Шакала может каждый, — Табаки наигранно всхлипывает, выбираясь из-под подушечного завала.
— Тебя обидишь! Себе дороже, — отмечает Лорд.
— Горбач, а я, собственно, к тебе, — успеваю вставить я. — Но если ты сейчас занят, то…
— Ко мне? — переспрашивает Горбач и смотрит на меня с таким же удивлением, как и колясники с их общей кровати.
— Я, наверное, не вовремя зашла. Простите.
— Куда?! — первым приходит в себя Табаки. — Я, можно сказать, только-только начал демонстрировать своё обаяние, а она уже уходит! Какое невежество! Я же так, оно, и по-настоящему обидеться могу! И разозлиться, и даже подраться. У меня мускулы — во! — Шакал демонстрирует свой не впечатляющий бицепс. — Так. Надо спеть. Срочно надо спеть. Кастрюлю мне!
— О боже, — вздыхает Лорд и прикрывает ладонью глаза.
— Такая подойдёт? — Македонский уже протягивает Шакалу пустую посудину. Тот цепко хватает её и начинает отстукивать ритм по днищу, будто стучит в африканский тамтам.
Минуту спустя, погрузившись в подобие музыки, Табаки взвывает:
— Эге-эгей! Свершилось! в царство вечной скорби явилась жизнь сама, дыхание весны!..
Лорд морщится, но не прерывает запевшего. Я собралась было открыть рот — попросить: «Ну не надо. Ну не стоит, право», но рука в оттянутом свитере мягко касается меня. И я проглатываю собственные слова.
Хрипло, таинственно, с подвыванием, Шакал поёт песню, и больше всего сейчас напоминает мне какого-то маленького божка, индейского шамана, вызывающего грозу. Что-то про птицу-жизнь звучит в его песне и про солнце.
Горбач слушает его, как и я, открыв рот. Лорд — наоборот. С каждой спетой строкой его брезгливое выражение лица становится всё более и более заинтересованным. Я не могу отвести взгляда от самого красивого парня в Доме. Его преображение, вызванное песней Шакала, восхищает меня. Мне очень хочется спросить у Лорда, что он на самом деле услышал, о чём он сейчас догадался?
Табаки допел свою песню. И я сорвалась на аплодисменты.
— Ох, ну до чего ж приятно! — жмурится Шакал и раздаёт направо-налево лёгкие театральные поклоны.
— Бог ты мой, — отмечает Лорд. — Теперь-то уж мне точно всё ясно!
— Что-то Нанетта долго не возвращается, — беспокоится Горбач и обращается ко мне. — Так что ты там хотела обсудить со мной?
И я уже открыла рот ответить Горбачу, но резкий вскрик за спиной опережает мою реплику.
— Я не поняла, а ОНА что тут забыла?!
Рыжая.
— Кажется, сейчас начнутся жёсткие женские разборки! Спасите меня и моё имущество! — заорал Табаки, ныряя в гнездо подушек.
Лорд почему-то побледнел. Его взгляд стал холодным и острым, как у заколдованного принца.
— Рыжик, прекрати.
— Я ещё и не начинала, чтоб прекращать! — звонко отлетает от Рыжей. Она испепеляет меня своим взглядом, и я невольно сравниваю её чёрные глаза с чёрными глазами Р Первого. Один-в-один! А на ротвейлера вроде не похожа… Чайка Джонатан, чтоб её!
— Хватит таращиться на меня. Я сказала: пошла отсюда вон! — напоминает о себе Рыжая и указывает мне пальцем на дверь. — Немедленно!
— Ээээ, как бы… — неуверенно начинает Горбач, чтоб объяснить причину моего визита, но Рыжая слышит только саму себя. Как, впрочем, и всегда.
— Зачем вы вообще впустили её?! — громогласно обращается она к Стае. — Я же вам говорила, что она за человек! Лорд!
— Хватит! — вместо поддержки Лорд начинает по-настоящему злиться, и я с ужасом восхищения вижу, как в нём просыпается тот самый белый дракон. Потрясающее зрелище. Хотя и смертоносное.
— ВОН! — обезумев от ярости, вопит Рыжая. — Лорд, я не собираюсь сейчас ругаться с тобой из-за этой очкастой дуры!
От вопля взбесившейся «чайки» влетевшая в форточку ворона простуженно каркает и роняет на плечо Рыжей кляксу помёта.
— Вот ты и вернулась! — обрадовался любимице Горбач.
Ощущая себя не в своей тарелке и новым эпицентром общего конфликта, я спешу уйти.
— Горбач, если тебе не трудно, давай в коридоре поговорим.
— Да, оптимальный вариант.
— Какие мексиканские страсти здесь разыгрываются. Я ж так сердечный приступ заработаю от своих переживаний, а меня беречь надо! Кто ещё обо мне позаботится? — надрывно охает Табаки, а сам трясётся от восторга, наблюдая за кипящей вокруг атмосферой.
— Лорд, куда ты? — спохватывается Рыжая уже другим, нежным голосом.
— Воздухом подышать! — отрезает Лорд, и Рыжая вздрагивает. Растерянно открывает рот. Испуганно хлопает глазами.
«Вот и вся твоя смелость, милочка!» — не без злорадства думаю я, а сама с восторгом наблюдаю, как отточенным движением красавчик перебрасывает себя с кровати в инвалидное кресло и быстро покидает комнату.
Рыжая едва ли не плачет. Переводит взгляд на меня, и плаксивое выражение лица мгновенно сменяется на ярость. «Это всё из-за тебя, сучка!» — красноречиво сообщает мне её взгляд.
— Ну что, пойдём поговорим? — напоминает мне Горбач.
— А как же я? Вы что, все разом решили покинуть меня? — хнычет Табаки. — Тогда я ещё спою!
И Шакал вновь расходится на знакомое «эге-эгей».
Рыжая лезет под кровать, выуживая оттуда притаившегося Толстого.
***
Во дворе. Разговор с Горбачом.
Заметив, как я изменилась в лице от облаявших меня собак, которые не признали во мне «свою», Горбач делает вывод:
— А ты далеко не добрый человек. На добрых они не лают.
— Ненавижу собачий лай, — морщусь я, не собираясь быть тактичной. — Кстати, насчёт доброты мой вожак считает иначе. Даже успел отчитать меня за это. Но если я делаю успехи, то мне это только в плюс.
— Ты это сейчас о чём?
— О политике Дома. О том, что добрые не выживают.
— Я считаю, что доброта — это любовь ко всему миру. При чём здесь Дом вообще? — возражает Горбач, теребя в руках прихваченную флейту. — Ты любишь людей, но на братьев наших меньших твои тёплые чувства не распространяются. В этом я уже убедился.
Мне становится неприятно. Горбач заставляет меня оправдываться. В тоне его голоса угадывается обвинение и разочарование.
— Я не живодёрка и не садистка, если ты об этом. Сцены рыбалки и охоты для меня невыносимы, — отвечаю я.
— Но бродячие собаки…
— А что бродячие собаки? Дайте мне заряженное ружьё — я бы перестреляла их всех до единой! И это было бы более гуманно, чем обрекать их на существование в голоде и холоде.
Горбач смотрит на меня с ужасом.
— Перестреляла бы?
— Да.
— Вот тебе и доброта, — ухмыляется Горбач и делает от меня шаг назад. Чувствую, я перестала нравиться ему как человек вообще.
— Однажды беспризорная собачья свора напала на мою подругу, закусав её чуть ли не до смерти. С тех пор я придерживаюсь чёткого мнения и не собираюсь его менять.
— Она, твоя подруга, сама виновата! Собаки никогда не нападают просто так! — горячо возражает Горбач.
Судя по всему, наша неприязнь друг к другу становится взаимной и набирает обороты с каждой секундой.
— Да что ты говоришь! — выкрикиваю я, взбешённая словами «гринписовца». — Человек, к тому же, мне близкий, для меня всё равно дороже! Сам он виноват, не сам — он пострадал и мог умереть! А эти кобели и с*ки только и умеют, что лаять, жрать, ссать на каждом углу и плодиться с тараканьей скоростью! Легче их отстрелять тогда уж. Хоть как-то обезопасить мир.
— Ты рассуждаешь как настоящая падальщица!
— Мне извиниться? — едко уточняю я.
Горбач ничего не отвечает. Разворачивается и уходит первым. Его ворона опять прицеливается оставить кляксу. Но я отмахиваюсь от неё, и струя летит мимо. На асфальт.
Разговор оставил после себя гнетущую атмосферу. Каждый остался при своём мнении и при своих внезапных обидках. Я и Горбач явно не поняли друг друга. Но это не важно.
Важно то, что теперь я знаю, как выйти в Наружность и вернуться обратно. Во второй половине дня я покину Дом. Теперь уже точно.
Меня ждёт шопинг! Мои мечты опять начали сбываться.