В Гнезде.
Кажется, я опять пропустила завтрак. Едва не застонала в голос, распрямляя затёкшие конечности от неудобной сидячей позы.
Оказывается, я так и проспала всю ночь за столом местной кухни. Вспоминая недавние события — Лес, страх, Тень, чаепитие — честно подозреваю, что всё это было сном. Насыщенным и неправдоподобным.
Заторможенный ход мыслей нарушают женские визги и выкрики угроз.
— Не надо! Не надо! — захныкал испуганный Слон, и птицы тотчас бросились его утешать, уводить с «места преступления». Малыш упрямится, начинает топать ногами.
Женские визги усиливаются. Слышится гулкий звук удара и протяжный вопль. Это уже страшно. Острое чувство тревоги сметает с моих глаз остатки сна и, по-прежнему кутаясь в плед, я спешу узнать, что происходит.
Что не поделили друг с другом девочки-птички, мне неведомо. В данный момент они яростно мутузят друг друга — только пух и перья летят в разные стороны, как на петушиных боях. На всеобщее обозрение представлены отодранные чёрные рюши с платьев, растрёпанные причёски, царапины от острых когтей и синяки от голенастых коленок.
— Это ты во всём виновата, сука! — среди яростных воплей выкрикнула одна из дерущихся, при этом зыркнув мне прямо в глаза. — Всё ты!
Я даже подпрыгнула на месте. А я-то здесь при чём?
Третья безмолвствует, созерцая агрессивное зрелище. Вожак отсутствует. Хныкающего Слона всё-таки увели. Фикус и Куст испуганно закрыли лица руками.
После двух-трех минут побоев одна из девочек зовёт на помощь:
— Дронт, да помоги же ты мне!
Я мгновенно узнаю в готической принцессе ту самую, с которой Дронт периодически целуется у себя на верхней полке.
Однако падальщик на помощь подруге вовсе не торопится.
— А оно мне надо? Твои проблемы — ты и разбирайся, — отвечает Дронт, раздражённый тем, что его выделили из общей массы наблюдателей.
— Да что ж вы делаете-то?! — наконец не выдерживаю я общего траурного молчания. — Прекратите драться! Остановитесь же! Вы же сами покалечитесь и напугаете малышей!
— Малыши должны знать правду жизни. Не лезь! — отрезает Дракон, преграждая мне путь своей коляской.
— Нас это не касается, — монотонно отзывается Гупи, шевеля ушами как плавниками.
Я осекаюсь на полуслове.
В Гнездовище возвращается Вожак. Потасовка девушек заставила его застыть на месте. Видимо, для него женская драка стала сюрпризом, чем-то из ряда вон. Его реакция поражает мгновенностью.
— Выведите этих неуравновешенных из Гнезда! Немедленно! — властно выкрикивает Стервятник, и в его голосе слышится неподдельный гнев. — Чтобы впредь и духу их не было в этих стенах! Бегом!
И ходячие Третьей тут же спешат исполнять громогласные распоряжения. Охнувшие от озвученного приговора драчуньи испуганно смотрят на Вожака. Подобной участи они явно не ожидали.
Я задыхаюсь от возмущения и с усилием подавляю его в себе. С одной стороны, я понимаю, что Стервятник прав и поступил по справедливости, но, с другой стороны, я была уверена, что вожак, как Папа Птиц, выступит главным миротворцем и напомнит нам всем: «Ребята, давайте жить дружно».
Его некрасивое лицо ещё больше обезобразила гримаса полнейшего отвращения. Когда девочек-птичек буквально выволокли из Гнезда в коридор, вожак лишь пожал плечами захлопнувшейся двери и прохромал к своей стремянке.
Я снимаю плед с плечей и складываю его.
«И это всё? — хочется воскликнуть мне. — Это и есть истинное отношение к фанаткам?!»
Такой весь любезный и культурный с девушками, Стервятник приказал выставить их из Гнезда как какой-то мусор! Он даже разбираться не стал, в чём причина их потасовки, не посочувствовал ни одной из них!
Раздражённый разыгравшейся сценой, Папа Птиц устраивается у себя на верхотуре и перекидывается парой фраз с любимым кактусом. Или с невидимым братом за его плечом.
Какие-то странные ощущения нахлынули на меня. Перед глазами возник жуткий образ двухголового четырёхглазого чудовища. И внезапно стало как-то очень страшно. По-моему, всё-таки это не было сном.
Птицы разлетаются по Гнезду.
Я продолжаю смотреть на Вожака, по-прежнему оставаясь под впечатлением от его реакции на потасовку девушек. Истина открывается неожиданно.
«Бог ты мой, — догадываюсь я. — А ведь его больше напрягает перспектива возможных новых разбирательств с Р Первым, нежели состояние этих двух сцепившихся. Именно об этом он и думает в данную минуту времени — продумывает ход объяснений, если воспитателю вдруг станет что-то известно».
— «Это уже политика, Зо», — отвлекает меня чужая мысль, и я проглатываю ответную фразу. Ничего себе «политика»! Как в Преисподней.
Ходячие Третьей возвращаются в Гнездо.
— Я же говорил тебе, Дорогуша, чтобы ты не обольщался насчёт доброты, — усмехается Стервятник со своей верхотуры. — Убедился?
Дорогуша, всё ещё впечатлённый потасовкой, многозначительно вздыхает.
— Кто ещё хочет высказаться? — Вожак как-то неестественно весел и оптимистичен.
Если этот вопрос направлен ко мне, поскольку есть у меня такой грешок — быть «затычкой к каждой бочке», то я этого момента не поняла и не оценила.
Обнимаю испуганного Слонёнка и убеждаю его открыть глаза. Всё страшное уже кончилось.
— М-да. Неуравновешенные дуры, — соглашается Дронт тихонько. Поправляет свои очочки.
— Ты с одной из них целовался, — напоминаю я.
— И что? — хмыкает Дронт. — Мозгов ей это не прибавило.
Мне становится очень неприятно. Разворачиваюсь и ухожу. Но далеко уйти не успеваю.
Вожак привязывает красную ленту к перекладине стремянки и стая смотрит вверх в ожидании важных слов.
— Послушайте, детки! Объявляю сегодняшний день Днём классической музыки! — прилетает из-под потолка. — Внемлите словам старого Стервятника! И даже если небосвод полон туч, солнце на небе есть всегда! Помните об этом. Музыку!
Папа Птиц щёлкает пальцами, и на всё Гнездовище начинает звучать «Вальс цветов» Петра Чайковского.
Обводя каждого из нас безумным восторженным взглядом, Стервятник озаряется лучезарной потусторонней улыбкой. А после, как в экстазе, закинув голову назад, он начинает водить по воздуху окольцованными руками, дирижируя невидимым оркестром.
Музыка звучит всё громче и громче.
Птицы, прикрыв глаза, покачиваются в такт движения его рук.
В какой-то момент, я замечаю за собой, что тоже покачиваюсь. Мне становится не по себе. С силой останавливаю себя, сопротивляясь заданному ритму.
От ненормальности происходящего становится жутко. В который раз.
«Со стремянки не свались, псих!» — с досадой думаю я, глядя на безумного дирижёра, управляющего всеми нами.
Морщусь, самой себе напомнив Р Первого. Но на этот раз воспитатель будет прав: всё происходящее вокруг — НЕНОРМАЛЬНО! Я не знаю, как реагировать на всё это!
Стервятник либо действительно под кайфом, либо успешно изображает это состояние.
Странно. Когда он вошёл в Третью, мне показалось, что он был в абсолютной вменяемости. Сейчас же я в этом глубоко сомневаюсь.
Двуликое четырёхглазое чудовище… слёзы в ночи… обалденный чай… вопрос о фальши…
Нет! Это не было сном! Я хочу сохранить всё это у себя в сознании как момент главного откровения души.
И хотя я очень люблю «Вальс цветов», сейчас я спешно покидаю Гнездо, потому что с каждой минутой чувствую искусственность всего происходящего. Я задыхаюсь от всего этого… ненастоящего.
***
В коридоре.
— Здоров! Как жизнь-то молодая? — Чёрный материализуется из воздуха как джин из бутылки.
Вот уж с кем я меньше всего рассчитывала встретиться! Последний разговор с Вожаком Шестой состоялся, кажется, сотню лет назад. Сейчас же главный Пёс Дома бодр и весел, полон энтузиазма вновь поучить жизни и показать пример «настоящего друга».
Невольно вспоминаю его хватку и потираю плечо. Оно всё ещё побаливает, хотя и не сильно.
— Привет, Чёрный. Хорошо выглядишь.
— Зато ты — плохо, — обрубает Чёрный. — И почему меня это не удивляет? Давай, рассказывай. Принятие в Стаю-то состоялось? и каково оно? Лучше, чем у нас? Душевнее?
— Если ты имеешь в виду большую пьянку-гулянку с литрами птичьих настоек, то спешу разочаровать: ничего подобного не было.
— Ясно. Это я уже понял. Значит, как была ты собакой, так ею и осталась. Как морду не малюй, а перьями не покроешься.
— У меня не «морда», — поджимая губы, тихо отвечаю я.
Чёрный неопределённо крякает.
— На лбу ссадина, под глазом синяк, губина поперёк рассечена. Хочешь сказать, что у тебя «личико»? — иронизирует он. — Самомнения тебе не занимать!
— Синяк уже почти прошёл, а царапины затянулись.
— Вот-вот, на тебе всё как на собаке заживает. И зачем ты ушла от нас? До сих пор не понимаю. Сама же видишь: живёшь как изгой! Да и отношение к тебе соответствующее.
С удивлением смотрю на Чёрного. О том, что я ушла, он сто процентов не сожалеет. Так зачем же тогда он говорит мне все эти слова? Чтобы дружески поддержать? Поздно спохватился!
Пожимаю плечами и напускаю в голос иронии.
— Поверь, в Шестой было не лучше. А здесь, думаю, шанс у меня всё-таки есть. Меня иногда называют «птичкой». Как свою. Это очень приятно.
Моей иронии верзила-Чёрный не слышит вообще.
— Кто тебя называет «птичкой»? Твой придурковатый Вожак? — усмехается Большой Пёс. — И ты ему веришь? Опомнись, Зо! Стервятник тебя «нужником» назовёт, а ты УЖЕ должна будешь в глаза ему смотреть с щенячьей преданностью, вилять баранкой, радостно повизгивая. Потому что это же «Папа Птиц» так тебя назвал! Снизошёл! Разглядел тебя с высоты своей стремянки! В ножки теперь кланяйся, молитву возноси, оправдывай каждый его за*б!
— Папа никогда не назовёт меня «нужником».
— Ему достаточно подумать об этом — сама догадаешься! — парирует Чёрный. — Короче, Зо. Скажи честно. Неужели тебя не достало всё это? Весь этот дурдом, царящий вокруг?
«Вот мы и дошли до главной темы разговора, — догадываюсь я. — Чёрному нужно выговориться. Он нашёл человека, с которым можно обсудить тему Наружности. Курильщик из Четвёртой оказался вне зоны досягаемости».
— Человек так устроен, что привыкает ко всему. Даже к дурдому, — отвечаю я, как мне кажется, с достоинством.
Чёрный опять едко уточняет:
— Даже к трауру и падали, да?
— Я не питаюсь падалью.
Вожак Шестой скептически усмехается. Подозреваю, он ни на йоту мне не поверил. Опять вворачивает своё:
— Так дальше жить нельзя. В этих четырёх стенах мы все живём как заключённые. Мы — зэки, Мама Зо! Ты это понимаешь? Нас заставляют ЛЮБИТЬ всё это! Я не могу так больше. Я задыхаюсь в этой собачьей конуре!
— Сочувствую.
Чёрный трёт переносицу под очками. Потом снимает очки вовсе. Обстоятельно протерев стёкла специальной салфеткой, вешает очки себе на ворот футболки. Смотрит на меня устало и выжидающе.
— Не обманывай себя, — говорит он тихо. — Ты здесь несчастна. Здесь, в Доме, счастливых людей нет вообще.
— А Слепой?
— А что Слепой? Обернётся оборотнем — и сиганёт в Изнанку. В нём человеческого-то практически не осталось. В Наружности ты сам себе хозяин, сам строишь свою судьбу, сам стоишь у руля. Как раз именно это я и называю «жизнью». А жить на всём готовеньком, без права выбора — да нахрена? Может, я бананов хочу на ужин, а мне опять суют эти грёбаные морковные котлеты. Нате — жрите. Мне это вот где уже сидит!
Чёрный чиркает тыльной стороной ладони себе по горлу.
— Выпуск уже не за горами. Скоро твои мечты исполнятся, — говорю я. — Но я бы не сказала, что Наружность полна только радужных перспектив. Не обольщайся, Чёрный.
— Я не дурак, — почти угрожающе отвечает Вожак Шестой и со скрипом разворачивает могучие плечи, хрустит шейными позвонками. — Ладно. Труба зовёт делать дела. Спасибо за разговор. Хоть кого-то не трясёт от слова «Наружность».
Чёрный собирается и уходит, проплывая мимо огромной грозовой тучей. Я так и не смогла понять, чего он от меня хотел и каких признаний ждал услышать.
Мне в очередной раз напомнили, что я — собака, живущая в Гнезде, и останусь ею до самого конца.
«Значит такова моя Судьба», — завершаю я свой монолог мыслей. А морковные котлеты каждый день уже раздражают. Чёрный, без сомнения, прав.
Кто-то подошёл сзади и отстранённо спрашивает поверх головы:
— Что от тебя опять хотела эта Большая Псина?
— Бананов.
Оборачиваюсь на спрашивающего. Гупи открывает от удивления рот и больше не закрывает его.
***
В учительском туалете.
Продолжая гулять по Дому в ожидании приглашающего звонка в столовую, прохожу мимо учительского туалета. Из открытых дверей в коридор распространяется насыщенное никотиновое амбре.
Если естественная нужда однажды погонит меня в этот толчок, то, скорее всего, я остро пожалею об отсутствии респиратора на лице, а ещё лучше — противогаза.
И я уже совсем было отошла от туалета, как резкий женский голос из его недр заставил меня остановиться и прислушаться к разговору.
«Подслушивать в Доме — это нормально» — напомнила я для себя. Сделала несколько шагов назад. Придётся подышать никотином.
— Значит, теперь с подобным положением вещей остаётся только смириться? — В резком женском голосе я узнаю избивавшего меня куклуксклановца. — Она живёт в Гнезде как королева! Любая выходка ей сходит с рук! Даже двадцать минут назад, когда все слушали музыку, она взяла и ушла! Хотя по закону Стаи должна была оставаться вместе со всеми или хотя бы спросить у Папы разрешения! Даже Красавица остался, хотя и опаздывал к своей Кукле. А нашей Маме Зо закон не писан!
— Может, она просто была не в курсе, что этого делать нельзя, — возражает другой женский голос, в котором я узнаю второго куклуксклановца.
«Да тут вся компания собралась!» — догадываюсь я. Слушаю дальше. Про то, что уходить из-под дирижирования окольцованных рук нельзя, я действительно не знала.
— Давайте теперь всё списывать на её незнание! — сердится первый женский голос. — Я своими ушами слышала: даже Сфинкс спросил у Папы — не слишком ли много свобод тот предоставил этой очкастой дуре.
— Врёшь! Сфинкс не лезет во внутренние дела других стай, и уж тем более не станет учить Стервятника вожачеству, — отвечает голос Дракона.
— А вот и не вру! Одной фразы было достаточно, чтобы многое понять! «Эй, Желтоглаз, да неужто хоть кто-то из твоих птичек снискал себе разрешение на полную свободу действий?» Это ЦИТАТА. А «полная свобода действий» другими словами — «вседозволенность»!
— И что же Вожак ему ответил? — живо интересуется голос Дронта.
— Вожак ответил как всегда в своей манере: «В искусственном раю хоть кто-то должен оставаться живым и вдохновляющим на существование». И дальше, общим смех-смехом, разговор перешёл на дрессуру и послушание. А после и вовсе сошёл на «нет».
— Даже так…
— Ангел болтает, будто бы Зо благоговеет перед Папой. Стервятнику подобное льстит. Поэтому и отношение у него к ней особенное, — высказывается Дракон.
— Другими словами, эта жирная корова неплохо устроилась. И с Рыжим она там на «вась-вась» уже перешла, и Русалка чуть ли не дифирамбы ей поёт: «Ах, какая Мама Зо хорошая!» — Первый женский голос громко, по-мужицки харкается. — По-моему, первые побои не принесли ожидаемых результатов. Предполагаю, маловато досталось.
— Господи, откуда в тебе столько кровожадности? — пугается второй женский голос.
— Это не кровожадность! Это справедливость!
— Оптимальный вариант — сделать из неё уборщицу, — предлагает Дронт. — Как раз и деятельность в нужное русло направится, и в Лес ей сбегать неповадно будет. Скучно нашей птичке. Одиноко. Вот и исправим положение.
— Она не «птица»! Она собака! Мелкая тявкающая шавка!
— Так. Решайте что хотите и делайте что хотите. Я — пас. Говорю сразу: я в этом не участвую.
— Тоже трусишь, как и Конь?
— Нет. Просто разуверился в разумности и эффективности данного подхода к решению проблем. Короче, я поехал!
Из учительского туалета выруливает Дракон. Я успеваю спрятаться за распахнутой дверью и остаюсь незамеченной.
— Надо сделать так, чтобы Папа сам разочаровался в ней. Возможно, стоит приплести сюда Р Первого, — говорит Дронт.
— То есть, ты предлагаешь… -начинает первый женский голос, но договорить не успевает. Их гнусную компанию заговорщиков своим появлением разбавляю я.
Четыре человека. Дронт и три девочки-птички. Одна из них не проронила ни слова. Узнаю в ней утреннюю драчунью.
— Всё козни строите? — бесстрашно уточняю я, решив пойти ва-банк положения, даже несмотря на то, чем это чревато.
— Ай-ай, Мама Зо, а подслушивать нехорошо.
— Знаю. Поэтому и подслушиваю. Что ж вы замолчали-то? Вот она я. Сама пришла к вам. Давайте, выплесните всё накипевшее мне в лицо. Можно даже матом.
Дронт вновь поправляет очки. Не по доброму усмехается. Потом и вовсе начинает смеяться. Девочки подхватывают его смех.
Сатанинский смех недолеченных сляпанных психов.
«Самое опасное оружие в мире — смех», — вспоминаю я цитату из «Овода» Этель Войнич. Понимаю весь глубокий смысл этого определения.
— Рада, что смогла развеселить, — громко комментирую я. Приторный натянутый смех начинает стихать.
— Тебя давно не били, — напоминает одна из девочек.
— Поскольку я — «мелкая тявкающая шавка», замечу: ты ведёшь себя как истинная собака. Поверь, в Шестой псы угрожали мне абсолютно такими же словами. Угрожали, изводили мелким пакостничеством и картинным игнорированием. Не ожидала, что вы опуститесь до повторения сего печального сюжета. Какие же вы сами, после всего этого птицы? Так даже падальщики себя не ведут!
Компания переглядывается. Я стараюсь держаться прямо и с достоинством, лишь бы не выдать собственной неуверенности и страха. Я панически боюсь вновь оказаться побитой, изуродованной, скомпрометированной перед всей стаей. Моя смелость похожа на блеф.
Но, что странно, маневр срабатывает.
— И откуда у тебя столько амбиций? — удивляется Дронт. — Ты будто одолжение всем нам оказываешь каждым своим действием и в Гнезде, и вне Гнезда!
— Подозреваю, что таким образом крылья за спиной прорезаются. Со скрипом. Со стоном, — отвечаю я, цитируя посторонний голос у себя в голове. Очень мне понравились эти слова. Я их на отлично запомнила.
— Она, по ходу дела, под дурью и туго соображает, — начинают переговариваться между собой девочки-птички.
Я разворачиваюсь и ухожу.
Одолевает желание встать под душ и как следует помыться. Необходимо избавиться от всего налипшего.
***
В Гнезде.
— Нет, ты чего, чего? — непонимающе чирикает Ангел, провожая меня взглядом. — Мама Зо, птичка ты наша, тебя кто-то обидел?
— Судя по всему — да, — мрачно поддакивает Бабочка.
— Да кто ж осмелился-то?! — всплёскивает руками Ангел, закатывая глаза. — Назови мне кличку этого отступника, и я даже не поделюсь с ним своими румянами!
— Ангел, если ты сейчас не заткнёшься, прости-меня-пожалуйста, то это ведро воды тотчас прилетит тебе на голову! — взрываюсь я. И с силой ставлю набранную воду на пол. Вода угрожающе выплёскивается.
— Не надо. Я молчу, молчу, молчу… — предусмотрительно затихает Ангел и бормочет Бабочке: — Предлагаю куда-нибудь свалить.
— Пожалуй, — соглашается Бабочка.
Колясники спешно покидают Третью, освобождая мне простор для деятельности.
Тихим нежным фоном в Гнездовище звучит «Ave Maria» Шуберта. Но я не слышу классической музыки. Я слышу только собственную клокочущую ярость и жажду деятельности. Прошедший обед только усилил негативный эффект от вскрытого заговора местных куклуксклановцев.
Конь прощён. Он переосмыслил своё поведение и стал достаточно смирной и покладистой лошадкой.
Дракон почти прощён. Он в фаворе на правах исполняющего обязанности Вожака. Поэтому с ним нельзя конфликтовать. То, что он разуверился в эффективности агрессивных методов воспитания — это ему в плюс. Возможно, в будущем из него выйдет справедливый и ответственный лидер.
Дронт же прощения не заслужил. Да он и не жаждет. За обедом, своими ухмылками и красноречивыми поглядываниями, он добился того, что я начала испытывать к нему не просто неприязнь, а самую настоящую антипатию. Почти как к Р Первому.
Негативные догадки полезли в голову: в тот первый день Дронт специально забыл свои вещи на отведённой мне койке, чтобы таким образом обозначить свою позицию передо мной: «Ты мне не указ. Я у тебя искать дружбы и симпатии не собираюсь». Этот ходячий, с виду очень интеллегентный парень, специально нарывался на гнев Папы Птиц, чтобы после оправдывать им свои же козни против меня. Какой брезгливый падальщик! Предпочитает мясо жрать — к ливеру даже не прикоснётся. Самолюбивый и эгоистичный, Дронт не сделает ни одного доброго дела без выгоды для себя. Не люблю таких людей.
И вот сейчас, когда малыши уже час как мирно спят под мурлыкание классического фортепиано, меня одолело желание действовать.
Значит, им нужен уборщик? Оптимальный вариант? О’кей. Будет этим зубастым птицам уборка! И плевать я хотела на день классической музыки! И плевать я хотела на ухмыляющиеся физиономии девочек-птичек, с верхних веток поглядывающих на меня!
Бойко махая шваброй по предварительно выметенным полам, чувствую в себе желание спеть. Начинаю прямо со второго куплета.
–…Что-то проходит, а что-то никак. И выглядит даже смешно, — тихонько пою я и ухмыляюсь, думая о туалетных планах недругов. — Словно какой-то учёный маньяк наводит ракету в окно…
Швабра плавает по старому линолеуму вправо-влево.
— Странные люди, страшные сны наполнили все мои дни. И в ожидании новой весны… мы остались одни.
Представив черенок швабры импровизированным микрофоном, расхожусь на припев.
— Рано или поздно что-то происходит на земле. Рано или поздно я узнаю голос в тишине…
Пение захватывает меня. Я наслаждаюсь. Закрываю глаза. Отвожу руку в сторону. Покачиваю головой в такт собственным словам.
— Рано или поздно нам не помешает свет дневной. Рано или поздно всё умрёт, но ты останешься со мной…
Туру-туру-тум-тум, туру-туру-тум-тум, туру-туру-тум-тум, туру-туру-тум.
Пальцы нажимают на невидимые клавиши синтезатора, проигрывая музыкальный акт перед третьим куплетом.
Швабра вправо, швабра влево. Вода стала грязной в ведре. Пора менять. Плевать. Сначала я допою песню.
— Где-то нас помнят, а где-то не ждут. Где-то тебя уже нет… Всё же останься, — страстно скалюсь на этих словах, — на пару минут. И на тысячу лет…
Редкие, но громкие аплодисменты прерывают моё пение. Резко распахиваю глаза и оборачиваюсь, оскальзываясь на мокрых полах. Вожак.
«Тебя тут только не хватало!» — с неудовольствием думаю я.
— У нас сегодня день классической музыки. Ты создаёшь какофонию звуков.
Стервятник щёлкает пальцами, и как по волшебству «Ave Maria» сменяется на «Танец с саблями» Хачатуряна.
Как я правильно поняла, мне саблей служит швабра, а Папе Птиц — его трость.
— Я не какофонию звуков создаю, а чистые полы! — Собственный резкий ответ опять опережает мою бдительность. Снова прикусываю себе язык.
— Практическая магия, — многозначительно соглашается Вожак. — Ты вновь забываешься, что инициатива наказуема. Тебя ждёт страшная участь за нарушение графика дежурств. Мы предупредили.
Звучно сглатывая, подергиваю плечом.
— Хотелось бы мне знать, кто вообще у вас в Гнездовище дежурит!
— Не «у вас», а «у нас», — поправляет Папа Птиц. — Если данный вопрос действительно интересует тебя, то нам незачем скрывать ответ. В Гнезде существует определённый график дежурств, и половой жизнью занимаются все ходячие.
— Чего? — Я от удивления округляю глаза.
Стервятник замирает, осознавая, что только что сказал. В его жутких хищных глазах отражается смех, лицо озаряется весёлой улыбкой. Он смотрит на стену, будто жадно ловит чьё-то отражение.
Заминка.
— Прошу прощения. Старая Птица ляпнет — так ляпнет, — с лёгким поклоном извиняется Стервятник. — Он имел ввиду мытьё полов и влажную уборку как таковую.
— Все ходячие? Прям все-все?
— Да.
Я недоверчиво таращусь на Вожака. Даже жмурюсь, стараясь представить как он со своими когтями и перстнями орудует веником.
Угадав мои муки воображения, Птица почему-то наклоняется ко мне и загадочно произносит:
— Уборка в Гнездовище — это как тайный обряд. В него посвящены лишь избранные. Ты понимаешь, о чём мы говорим?
Я опять сглатываю.
— И лишь единицам из нас дано это увидеть, — заговорщицким тоном продолжает Стервятник, оглядываясь поверх моей головы. — Верь мне. Ведь я Старая Птица…
— Без молочных зубов.
— Именно.
— М-можно я пойду поменяю воду? — запинаясь, выдавливаю я из себя. Знакомым жестом Вожак разводит руками, предоставляя мне полную свободу действий.
В туалете неожиданно для себя издаю новый жизнерадостный хрюк. Как до утки на десятые сутки до меня дошла вся комичность ситуации: вожак просто потешается над моим паническим страхом перед ним! Но всё же… Всё же это сокращение личных дистанций, таинственные фразы мне над самым ухом и густо подведённые жёлтые глаза, не позволяющие отвести взгляд только что напомнили мне, что страшный насыщенный сон сегодняшней ночи сном как таковым не был вовсе.
Слёзы отчаяния. Видимый в темноте Тень. Переслащенный чай. Мне это не приснилось!
Домывая полы, чувствую острую необходимость сжать в руке волшебную куриную косточку. Мне нельзя её терять ни в коем случае.
Не знаю, что там замышляют куклуксклановцы, — подарочек от Рыжего теперь всегда должен быть при мне.