Военнослужащим Российской Армии павшим при штурме города Грозный посвящается…
Вот и пришла зима. Дороги чадят выхлопом бензиновых пил, бревна трещат под ударами колунов, и окраины дворов красуются свежими, березовыми поленницами. Под валенками приятно хрустит снег. Весь мир для меня юнца, окутан серебром.
Чем ближе хлебный магазин, тем вкуснее пахнет воздух. На тротуарах и снег и лёд. Он шлифован подошвами детворы. Варежки на резинках болтаются, и тоже переливаются на солнце потрескавшимся серебром. Я уже представил, как вгрызусь зубами, в горячую корочку хлеба. Жевать буду, от магазина, и до самого дома. На мне клетчатое зимнее пальтишко и шапка ушанка с красной октябрьской звездочкой, в толстом, прошитом козырьке. Сам, я крепко подпоясан кожаным, армейским ремнём отца. На золотистой начищенной бляхе, пятиконечная звезда с серпом и молотом. Она в лучах солнца, и я тоже. В кармане бренчат медяки, но кулачок сжимает рубль. Он главнее, тяжелее, больше и потому, к нему такое бережное отношение.
— Не потеряй! — строго наказала мне мама.
Иногда я достаю его из кармана и смотрю на дедушку Ленина. Он то ли добрый, то ли хитрый. Такой уж у него взгляд на монете. По дороге, то и дело попадаются разноцветные, вмерзшие в снег, пульки. Синие, красные и зеленые подковки. Я выковыриваю их ключом от дома. Обожаю стрелять с рогатки. У меня она деревянная, и рукоять перемотана толстым слоем изоленты. У хлебного уже собралась толпа народу. Что-то оживленно обсуждают, делятся жареными семечками подсолнуха, чиркают спичками, прикуривают папиросы, выпуская сизые клубы дыма. Я протискиваюсь вперед, нагло, уверенно и меня пропускают ближе, к дверям. Могучие спины полушубков и фуфаек рабочего люда расступаются перед маленьким человечком с румянцем на щеках.
— Здравствуйте, тёти и дяди! — говорю я стеснительно, но громко.
— Здравствуй красноармеец, — отвечают, мне улыбками, и суют конфеты.
Я горд, рад, и важен. Крепкие руки сзади берут меня подмышки и поднимают на самую верхнюю ступень магазина, продолжая свои взрослые разговоры. Двери хлебного открываются изнутри и меня опять подхватывают. Несут прямо к прилавку. Здорово. Я говорю продавщице:
— Одну белого и одну черного.
— Денежку мама дала? — спрашивает она заботливо.
— Дала.
— Ну, привет ей передай от тёти Лены.
Я смотрю на нее снизу вверх, еле достаю рукою прилавок, и разжимаю ладонь с большим кругляшом. Дедушка Ленин покатился по хлебным крошкам вместе со всеми нашими республиками, прямо в пухлые ладошки тёти, которая печёт для нас хлеб. Я тороплюсь домой. Сумку обнял двумя руками и прижал, к груди. Останавливаюсь и откусываю корку с мякотью. Хлеб до того горячий, что я чувствую его тепло сквозь зимнюю одежду.
Вот и долгожданные сумерки. В окнах зажглись огни и на двух наших пятиэтажных домах красиво вспыхнули огромные буквы: С Новым Годом. Он скоро придёт. За этим лично следят куранты Москвы и Дед Мороз. Экраны чёрно-белых телевизоров освещают неоновым светом каждое окно. Я иду мимо и тащу за собой сани. В раскрытую форточку общежития газовиков, поёт Алла Пугачёва. Голос её груб, и похож на ругань дяди Бори. Он слесарь детского сада, куда меня водили. От него пахнет табаком и водкой, поэтому дядя Боря всегда добрый. И Алла наверняка тоже пьёт. Пьёт и поёт, поэтому обязательно должна быть доброй.
К форточке вахтовики привязали полную сетку мороженного с внешней стороны. Трое ребят пытаются поддеть ее палкой, но разбивают окно и бегут прочь, в рассыпную, за гаражи, вдоль железной дороги, в темноту по сугробам, в лес. Им никогда не бывает страшно, их смех разливается по ночным, заснеженным ветвям деревьев. Они окружают наш небольшой поселок. Дети жгут костры и пекут картошку. Рассказывают друг другу страшные истории, пугают девчонок и бегут след в след, друг за другом, шатаясь и падая, по натоптанным тропинкам, домой на крики родителей. Я непременно вырасту.
В семь часов вечера на школьной горке детский муравейник. Он шумит и волнует. Лежа на санках, с огромной скоростью летим вниз, наперегонки, до самой реки. Дети падают и смеются, потому, что смех сильнее, чем боль, в этом случае. Если нет саней, то проворные детские руки рвут клеенку с теплотрассы у школы. Такую длинную, что там умещаются сразу пятеро, а то и больше. Паровозик из пяти вагонов мчится с горки вниз и разлетается по сторонам, при наезде на замерзшую, снежную кочку. Лежу на снегу, смотрю на пар, который выдыхаю. Мне очень жарко. На небе несметное количество звёзд. Ем снег, потому что хочется пить.
— Эй, первоклашка, смотри! — кричит мне взрослый парень, а затем его лицо освещает зажженная спичка. Он подносит её к фитилю и тот вспыхивает как бенгальский огонь. Незнакомец размахивается и что-то кидает. Огонек, вращаясь, летит очень далеко, в сторону реки и затем происходит громкий взрыв.
— Что это? — кричу я в спину парню.
— Шашка динамита. Я из геологоразведки!
Это было восхитительно. Мне захотелось стать геологом. Я глубоко вдыхаю свежий морозный воздух. Он пахнет Новым Годом. Елкой и апельсинами, яблоком и грушей, и порохом.
«These 18-year-old youths [Russian conscripts in Grozny] died for Russia, and they died with a smile».
Pavel Grachev.
Конец декабря. 1994 год. Группировка войск Министерства Обороны "Восток". Пригород города Грозный.
— Сашенька, Сашуля, Сашок, — смеялся замполит, — с тебя румянец сойдёт когда-нибудь, нет?
— Чего в этом плохого? — потупил я взгляд.
— Ничего, ничего, — хлопнул ладонью по плечу офицер и повысил голос:
— Повторяю нашу общую боевую задачу! Пройти двумя штурмовыми группами к центру города. Пройти к площади. Увидят нашу мощь, обоссутся и считай, приказ выполнен. На разведку и инженерию времени нет. Оба приданных танка с тралом на данный момент неисправны. Поломку устраняют. Работаем совместно с десантниками. Особая группа в охранении командования по центру, и рота в замыкании нашей колонны. По пути маршрута, на каждом перекрестке, крылатая пехота прикроет наши тылы блокпостами. Даже господствующие высотки обещали занять. А мы с вами, штурмовики, так сказать. Нам нужно создать видимость основного удара нашей группировки именно с этого направления. Вопросы есть?
Присутствующие не громко стали переговариваться между собой, в особенности младший командный состав. Переминались с ноги на ногу на свежем воздухе, трамбовали кирзой грязь, и как заговорённые, абсолютно одинаково поправляли автоматы Калашникова за спинами. Вопросов, как выяснилось было много, но ни кто не решался их задать в присутствии старших офицеров. Особенно обескуражили старые крупномасштабные карты, как подарок, от министра обороны, к Новому 1995 году. Я стоял и слушал молча эту чётко поставленную речь, о не совсем чётко поставленных нам задачах. Зачем мы у себя в тылу оставили город Аргун? Почему не выбили оттуда боевиков? Какого чёрта нас мотают туда-сюда без отдыха, обогрева и нормальной пищи? Огромное скопление техники и людей, незнающих, куда себя девать...
Буквально вчера было награждение солдат и офицеров за тяжёлое, но успешное взятие аэродрома. Именно это и выглядит сейчас, как попытка командования подготовить нас, к более худшим событиям. Ребята стоят, на груди весят медали, но взгляд задумчивый, и генералу этого не понять. Я офицер, я лейтенант Мишин, и я на войне чуть больше недели.
— Чего он тебе Сашенькой тычет, как сынка? — спросил командир танка приданной нам танковой бригады, ковыряясь спичкой в зубах. — Еще и перед личным составом. Я бы не посмотрел на звание.
— Потому вас танкистов и боятся все, — ответил я приветливо, новоиспеченному приятелю, небольшого роста, в зимнем танковом шлемофоне на макушке. — Сына я ему напомнил просто. Тот, вроде как в составе волгоградских мотострелков. В общем, здесь где-то…
— Мне один спецназёр откровенно сказал, что конкретной задачи даже у их особой группы нет. Позывным моим поинтересовался на всякий. Мол, умирать едем. Оттянуть на себя основные силы противника, будто главный удар осуществляем мы. Вы — пехота, наша танковая бригада, и сводный батальон ВДВ. У меня, к примеру, КДЗ на машине отсутствует, у многих контейнеры вообще пустые. Путёвой арты нет, авиации нет, разведки нет. ****ец нашему параду гарантирован.
— Хороший, у тебя танкач. Держись рядом. Танк без пехоты, отличная цель.
— Тут много отличных целей, — тихо сказал танкист, глядя на технику и личный состав. — Всё у нас замечательно. Всё как у людей. БМП - 1, БМД - 1, как таким вооружением эффективно воевать, в городе? Консервы, с которых цель, выше двух этажей не достать...
— Трёх, — улыбнулся я, чтобы разрядить обстановку.
— Я был у артиллеристов. Расчеты вокруг орудий кругами ходят. Молодняк с округов понагнали. Лучше бы они не стреляли. Вообще не стреляли. Понимаешь?
— Понимаю, понимаю. Самые обученные среди нашей разнородной массы это разведчики, — кивнул я задумчиво, в сторону ребят, в составе двенадцати человек. — Но и от них толку мало. Профиль не тот. С нами в колонне им не место, а другой задачи, не ставят.
— Может, обойдется, а? — взглянул, прищурившись, танкист. Как-то обреченно взглянул, с улыбкой натянутой. Будто ею, нутро своё успокоить хочет и страх не показать, потому как стыдно. Офицер всё-таки. Я ему спичку, зажженную к папиросе, а он взгляда с меня не сводит, все ответа ждёт. Глаза огромные, чистые, добрые. Жизнью наполнены до краёв. Вот-вот влагой расплещутся. Не по себе мне стало. Тоже папироску зубами надорвал. Сплюнул. Закурил. Язык у меня к нёбу присох. Говорить не хочется.
— Я могу тебе по уставу ответить коллега? — заговорил я шёпотом.
— Конечно, братка, — глубоко затянулся танкист.
— Наступать придётся по пачке Беломора. Нечего тут без разведки такими силами делать. Это каждый офицер в строю понимает, кто в науке военной сечёт хоть немного. Ты приказ слышал? Овладеть восточными районами Грозного, выйти к проспекту Ленина, к площади Минутка. Целыми районами ****ь овладеть хотят... Вспомни Устав, сколько сил и средств нам нужно?
— Где минутка, там часок, вот вам хлопцы марш-бросок. Чай не одни будем, — опустил глаза к своим закатанным кирзачам командир танка, затем снова уставился куда-то в спины кучкующимся у капониров.
— Конечно не одни. Таких бедолаг как мы, по всей окраине, к городу стянули, с северо-востока и с запада, — провел дугу я, своей пятерней выронив, в чеченскую слякоть папиросу. — Авантюристы, блин.
— Что, жим-жим молодёжь? — дёрнул меня не дружелюбно за плечо незнакомый майор, видимо случайно подслушав наш разговор. — Личным составом займись. Боеприпас к броне крепи. Чего у тебя солдаты, как бараны без дела шляются? Больше ящиков с землёй на броню тащите. На кафедрах ума набрались, вот и командуйте, и не паникуйте. Есть, кому паниковать. Не одни вы здесь, — прикрикнул офицер, уже на нас, как на испуганных салаг.
— Говорила мне мама, — засмеялся танкист и, развернувшись, зашагал, к своим.
Лейтенанта на полпути остановил запыхавшийся механик-водитель его машины:
— Тащ лейтенант, тащ лейтенант давно вас ищу. Капитан Куриленко и капитан Краснов, всех командиров на инструктаж.
— Слушай Поздеев, — указал пальцем на меня Лёня, — видишь летёху рядом с БТР мотострелков?
— Агась.
— Не агась, а так точно воин, — басовито осёк бойца, офицер. — Так вот, мой второй комплект танкача, ему принеси и добавь: от лейтенанта Скрепнёва Леонида, бортовой номер пусть запомнит. Мой позывной скажи. Понял?
— Знакомый?
— Родственник, — сплюнул жёлтой табачной слюной в грязь Леонид, и зашагал, к штабной палатке танковой бригады.
Город в эти минуты будто вымер. Подложив под зад вещмешок с телогрейкой, я как под гипнозом вглядывался в далёкие окраины частного сектора через бинокль. Свинцовые низкие тучи тугим полотном приплыли сюда из Санкт Петербурга, вместе со мной, прицепом. Пасмурно. Тихо если не брать в учёт уже привычный и родной звук работы дизелей. Ветер и тот затих. По нашим-то русским меркам это не зима, а поздняя осень. Мне не хотелось ни этой тишины, ни этой чеченской зимы. Дома наверняка в холодильниках шампанское и шоколад. В тёплых постелях мои родные и близкие, друзья и подруги. Пусть сейчас нам на встречу выйдут все люди этого грозного города. Мы всё обсудим, выпьем чаю, затем нас расквартируют, обогреют, покормят, и мы поедем домой. Ну а чего дурачиться? Мы ведь регулярная армия, хоть и не очень боеспособная, если трезво рассуждать, о подготовке бойцов. Даже замполит нужных слов найти не может. Это ему не в части воду лить. Вот справа от меня капитан — объясняет бойцам, как вставить магазин в автомат, как снять с предохранителя. Мол, на войне мы теперь сынок. Красить травку и снежок лопатками кидать больше не требуется. Вот комбат — просит нас, молодых лейтенантов занимать места наводчиков-операторов, для стрельбы из боевых машин. Нет доверия солдату срочной службы в такой обстановке. Вас учили голубчики. Вы офицеры России. Последний самый важный экзамен. И завтра мы займём любое место в строю, умрем, если Родина попросит. А она просит, причём настойчиво, прямо из Кремля на нас пялится наша Родина, дыша перегаром заморского коньяка. К первому января, взять город Грозный, и чтобы тишь, да гладь по всей непокорной республике. Это всего лишь страшный Новогодний сон, просто нас разбудить некому.
— Эй, служивый, детей застудишь, — крикнул незнакомый мне голос за спиной. Я обернулся и увидел мужичка, в расстёгнутом бушлате и торчащим треугольником десантной тельняшки.
— Вашего замполита, как мне найти?
— А вы кто? — спросил я, резво спрыгнув с башни БТРа.
— Майор ВДВ Коротков. Замполит батальона, — крепко пожал мне руку офицер и улыбнулся. — Что не похож я на майора?
— Здравия желаю, товарищ майор, я не это хотел сказать, — я стал оправдываться.
— А ты бы тоже звездочки-то с погон снял. Не на параде. Они уже нашего брата в плен брали. Совсем недавно кстати. Так вот без звездочек ты вылитый срочник. Как зовут?
— Александр. Лейтенант Мишин!
— Вот что Мишин, ты пехоту свою на броне размести. Лучше ранение или пулю в лоб, чем живьём в машинах гореть. Люки в открытом положении застопори.
— Умеете вы боевой дух поднять.
— А чего тебя лапшой кормить? Офицер, к худшему готов должен быть. Ну, так, где замполит ваш? Кое-что согласуем, пока время есть. Задача всё равно на всех одна.
Я думал о задаче, как о чём-то мимолётном. Не своём и лично меня неволнующим. Проедемся колоннами по главным улицам, оседлаем перекрёстки дорог блокпостами, дождёмся внутренние войска и проконтролируем сдачу оружия местными. Может быть, зря некоторые офицеры сгущают краски.
Пошёл колкий еле заметный снег. Идиллия. Вертушки садятся, касаясь полосы, двигатель скидывает обороты, и я как будто всё это уже видел. Боец рядом со мной читает письмо из дома и улыбается. Я смотрю на него и тоже улыбаюсь. Вот такое в армии единение — радоваться, с кем-нибудь заодно или встрять, натянув пружиной лямку. Ловлю себя на мысли, что свой личный состав я толком не знаю. Моего предшественника убили неделю назад. И меня никто не знает кроме лейтенанта-танкиста. Связи с десантниками нет, с авиацией нет, с артдивизионами нет, но мы в одной Российской Армии, и потому не страшно.
— Войну нужно принять, как неизбежность нашего непростого времени. Подарок мой получил? — прозвучал знакомый голос.
— Самый лучший подарок для командира — это умеющий воевать боец. Я, Саня, — улыбнулся я, и протянул руку танкисту. — Спасибо за танкач!
— А я Лёня! Твоя машина за мной пойдёт. Наша танковая рота в составе вашего батальона. Будем знакомы.
— Ну, обрадовал. Звони, коли беда случится. Мой позывной Ромашка.
— Я вот не очень рад, если честно, — почесал свои русые кудри лейтенант и наморщил лоб. — У нас две машины уже подорвались. Теперь мне очередь выпала впереди идти.
Колонны построены. Бойцы облепили броню, ощетинились стволами, зевают. Морды грязные от копоти горелок-коптилок, в глазах нет ничего, даже страха. Голод и усталость. Плащ-палатки поверх бушлатов. В десантных отделениях боеприпасы и имущество взводов. Задачи получены, но ни слова не сказано, как нам согласованно действовать, если начнётся бой. И теория и практика у нас отсутствует. Этого не скрыть. Это знает каждый офицер. Ночью за нас всё решили. Решили те, кому не воевать.
Два наших сводных штурмовых отряда должны наступать вдоль железной дороги Гудермес — Грозный, к проспекту Ленина и, не выставляя блокпостов, выйти к реке Сунжа, захватив мосты. Затем, соединившись с войсками группировок Север и Запад, мы должны блокировать центральный район Грозного в горловине реки Сунжа, с востока. Двери десанта БМП ротного настежь. Офицеры уставились на карту города, 1983 года. Слышу, как матерятся и зовут меня.
— Вместо пустырей, скорее всего мы наткнемся на высотные здания, дороги будут по возможности блокированы чеченцами, а таблицы с названиями улиц сбиты, — говорит нам старший колонны Иванчук. — Лично я бы так и сделал. В общем, кто заблудится, то единственный ориентир — это звуки боя. Бой будет. Не сомневайтесь товарищи офицеры. Если угораздит втянуться вглубь города и оторваться от основных сил, советую оставить технику и самостоятельно выходить на исходные позиции. Нас будут искать по звуку дизелей. Будут искать, чтобы убить. Запоминайте визуально дорогу, соображайте и вырисовывайте в мозгах пути отхода. Не надейтесь на приказы вышестоящих командиров. Наудачу надейтесь, и на себя конечно.
Ротный рассуждает здраво и незатейливо даёт нам понять, что технику беречь ненужно. Забота о личном составе это по совести, потому, что спросят, если найдут с кого. Мы — взводные, подходим к друг другу, подмигиваем, улыбаемся, обсуждаем взаимовыручку в критические моменты и понимаем, что пустословим по большому счёту. Нам осталось только познакомиться, как бы это глупо не звучало. Мой батальон занимает места на броне.
— Штурмовики разлетались... Бомбят. Чувствуешь, что прикасаешься к истории, а Санёк? — протянул мне фляжку с глотком спирта Скрепнёв.
— История, — ответил я, — это избалованная лживая ****ь, без знаков различия на мундире, без принципов и морали. Абсолютно бездуховна и бесполезна для нас с тобой дружище. Писать её, не нам. Рассказывать тем более. Ты потом меня поймешь...
— По машинам! — прозвучала команда в голове колонны и пронеслась надорванным эхом. Наша огромная металлическая змея вздрогнула. Рыкнула чёрной копотью выхлопных газов.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
Обходим пригород. Скрежет гусениц действует на меня как колыбель. Гремит железом наша громадина. Клонит в сон, но спать нельзя. После каждого поворота по идее должен быть доклад, но на нашей чистоте тишина. ТПУ молчит, Р-123 молчит, и я тоже. Тишина меня и расслабляет. Между моей БМП и машиной Скрепнёва пытается нагло втиснуться ЗУ на базе Урала. Тот самый недружелюбный майор. Видимо устал выхлопом дышать. На моей броне шесть пехотинцев. Едут, курят, матерятся, жестикулируют водителю, непристойными жестами. За мной ещё БМП и снова танк и БТРы. В хвосте маячат десантники на БМД. Вторая мотострелковая рота, в резерве. В город с нами не пошли. У них задача блокировать трассу Аргун — Грозный. Везёт пацанам.
Самый умный у меня, это командир отделения Востриков Павел — ноги, к выхлопу тянет. Смотрит умоляюще в своих резинках на ногах, вместо кирзовых сапог. Экипаж танкистов впереди не торопится и держит дистанцию. Фыркает выхлопом. Так мы проезжаем дачи. Боковым зрением успеваю заметить старушку, которая щепоткой крестит нас всех. Парни машут женщине в ответ. А говорили, что русские ушли несколько лет назад. Я оборачиваюсь, чтобы запечатлеть в памяти стволы пушек, прутья антенн наших станций и совсем ещё детские лица солдат. Воздух пахнет весной. Судя по красивым ухоженным домикам, народу республики жаловаться не на что. Почти в каждом дворе и свой сад, и гараж и пристройки на вроде наших летних кухонь. Мне кажется, за нами следят, о нас говорят, и нас ждут. В домах резко задёргиваются шторы. Хлопают двери металлических ворот. Чьи-то силуэты исчезают за доли секунд. Пугает пустынными улицами частный сектор. Всё, что произойдёт с нами, останется на совести этого города.
По мере сближения с кирпичными и блочными постройками, радиоэфир ожил, и затрещал позывными и докладами, сквозь шум помех:
— Ромашка, Ромашка я Слон-1, как слышишь приём?
— Ромашка на связи, Слону, ты кто?
— Впереди тебя, глаза разуй, — сообщил мне Скрепнёв.
Я улыбнулся и подтянул голову радиста Вострикова, к себе:
— Р-159, на тебе, понял? АКБ, я лично проверил. Не потеряй её.
— Есть, — серьёзно ответил мне сержант, примостившись рядом, с опорой пусковой установки ПТУР.
— Каскад -1 доложите обстановку Вьюге. Что там у вас?
— Каскад-1, докладываю Вьюге, принял влево, сбавил обороты, температура растёт.
— 017й, заглох на скорости.
— Вьюга 017му, реши проблему самостоятельно кувалдой! Каскад -1, фляга воды, на что тебе? Как понял?
— Понял тебя Вьюга... догоняем!
— Командирам машин: увеличить дистанцию для маневрирования!
Слон-1, я Слон-3 не жмись, к обочине. К перекрёсткам особое внимание!
— Ромашка, я Слон-1! Приём!
— На приёме Ромашка!
— И дорогая, не узнает, какой танкиста был конец...
— Отставить! — я узнаю строгий голос Иванчука.
Старший колонны устроился на башне КШМ. Руководит нашим парадом в окружении разведчиков, но его многие не слышат, потому молчат, и не отвечают:
— Гром, я Вьюга приём... Гром, ответь Вьюге, что у вас в хвосте творится? Подтянитесь! Не задерживайте!
В сотый раз спрашиваю себя: откуда эта идиотская мода воевать, с привязкой, к числу календаря, или к циферблату генеральских Rolex? Чтобы стать Богом, нужно закончить академию, и только тогда ты научишься превращать живых людей, в карандаши. Вот так война пришлась на пик деградации нашей доблестной и великой.
Многое вижу теперь и по своим ребятам. Готовы уже, но непонятно, к чему. Бронежилеты не на всех бойцах, да и я свой бросил в десанте машины. В нём защитник Родины, словно жаба неуклюжая. У каждого по пять-шесть магазинов, противопехотные гранаты, по паре штук, и ИПП. Объяснил всё, что успел пацанам: работать в паре, один стреляет, другой заряжает отстрелявшись. Стрелкам — бить короткими, пулемётчику, — длинными. Укрытием может служить всё что угодно, любой подъезд, а в нём любая квартира, но только не наша техника, с полным БК. Технику сожгут. Вспоминаю афганца дядю Колю, и рассказ про серпантин и про орден Красной Звезды. Все его дельные советы могут пригодиться. Теперь и у нас серпантин, только свой.
— С Наступающим 1995 годом, товарищ лейтенант! — передаёт мне поздравление механик-водитель по внутренней связи.
— К чёрту, Милютин, к чёрту, — отвечаю я.
У моего наводчика явно чешутся руки. Капанадзе прилип, к чебурашке высматривает что-то, а мне захотелось достать бинокль. С детства, к нему любовь. Мы выезжаем на автомобильный мост над железнодорожными путями, которого нет на карте. Впереди военный городок, позади дачные участки и мы начинаем втягиваться в город. Женщины смотрят в окна на нас. Вижу, как люди уходят с улицы. И этих людей — единицы. Уходят очень быстрым шагом. Это настораживает. Я всё время вращаю головой по сторонам. Вижу, как пехотинец на танке ест тушёнку, ничуть не смущаясь. Мост прошли без проблем и делимся на две группы. По обочине идёт вереница мирных жителей. Идут, с баулами не обращая на нас никакого внимания.
— Всем боевая готовность! — голос в эфире чёткий и строгий. Я мысленно улыбаюсь нашей «готовности», но от эпического лязганья бронетехники уверенность в успех операции возрастает.
Девочка лет двенадцати на балконе третьего этажа девяти этажного жилого дома машет нам рукой. Мне хорошо видно улыбку на её лице. Если читать по губам, то она кричит слово: «наши»! В этот момент у неё за спиной появляется мужчина и одним рывком втаскивает её обратно в квартиру. И слева, и справа, от нас раздаётся шипение и свист в сопровождении множественных хлопков. Это залпы. С семи-восьми разных направлений по машинам бьют гранатами РПГ. Все здания разом ожили. Из окон, чердаков, крыш, подъездов и подвалов тянулись шлейфы гранат, к нашим колесницам. Басом рокочут крупнокалиберные пулеметы, перечерчивая трассирующими, всё пространство. Моя БМП мгновенно получает один удар сверху в двигатель, сквозь ребристый, и в правый борт. Машина спотыкается. Нас просто вышвыривает с брони в разные стороны, а ее разворачивает поперёк дороги. Механик водитель позади идущей, не справляется с управлением, и на скорости врезается в автобусную остановку. Скрепнёв проскакивает перекрёсток, но скорость скидывает и начинает искать цель. Находит и бьёт. Колонна идёт и пытается отражать нападение, хаотично паля по этажам со всех видов вооружения. По лужам горючего на асфальте ползут контуженные и раненые бойцы. Они будто сильно пьяны. Полная дезориентация. Я лежу, облокотившись спиной к стене пятиэтажки под балконом, откуда сверху стучат пулемёты и бьют гранатами. Из подъезда напротив выскакивает чеченец и прицельно добивает моих ползающих солдат, из автомата. Я кричу, но ни кто не реагируют на мой голос. Пытаюсь встать, опираясь на локти и начинаю чувствовать своё тело. Шок уступает место адской боли. Колено разбито, бушлат прожжен мелкой сыпью, на левой ноге нет сапога, вместо него я вижу лишь дырявый вязаный носок. Поднимаю руку пощупать лицо и голову, трогаю затылок под шлемофоном. Сухо. Повсюду крики и стрельба. Языки пламени вырываются с места моего механика, башня дымит, но огня не видно. По обочине непонятно куда ползёт раненый танкист, запутался в проводах рухнувших столбов электропередач и всё равно ползёт. Никто не останавливается, чтобы помочь парню. Все целые машины, набрав скорость, рвут вперёд. Он выпал на ходу от удара взрывной волной. Наша броня искрится от рикошетов, с неё периодически падают раненые и убитые мотострелки. Востриков бежит ко мне, помогает подняться и кричит:
— Товарищ лейтенант, в укрытие, в подъезд!
— Рацию ****ь бегом, и оружие моё!
— Так, горит машина-то, — почти ревёт солдат.
— Бегом ****ь выполняй приказ!
Почти весь наш авангард подбит. Столбы чёрного дыма уходят в пасмурное небо там, где расположен мост. Значит, десант попал в засаду и был отсечён противником, а мы зажаты на улицах незнакомого города, и никуда нам не деться. БМД давно бы вышли на нас, но там только чёрный дым и канонада. Как это произошло мне непонятно. Вся улица дымит, свистит, лопается и грохочет. Наш танк пытается спихнуть в сторону горящий Урал, затем вдруг разворачивает башню с пушкой прямо на меня. Я буквально вползаю задом в подъезд, по ступеням раскрыв рот и приготовившись умереть. Выстрел, и балкон с которого работал пулемёт, выносит вместе с углом стены. Моё лицо посекло бетонной крошкой. Справа от дома на перекрёстке появился УАЗ. Человек в белом маскхалате бьёт по машине Скрепнёва с РПГ. Граната попадает в передний лист брони, когда механик уже включил заднюю передачу и начал движение. Кумулятивная струя прошла вскользь. Повезло. Ответным огнём НСВТ, УАЗ был уничтожен. Поворачиваю голову в сторону нашей БМП, и вижу как бедолага Востриков, чёрный от копоти, тащит станцию мне в подъезд. Спиною, к каткам машины сидит парень с оторванной ногой выше колена. Сидит неподвижно, упёрся подбородком в грудь. Я спрашиваю кивком, Вострикова:
— Кто?
— Капанадзе, — отвечает младший сержант, — и Милютин сгорел.
Группа пехоты бежит к нам под балконами. Их обстреливают с соседней пятиэтажки. Мы, с сержантом лупим длинными по окнам из укрытия, пытаясь прикрыть ребят. Человек семь, кому хватило ума покинуть броню. Прикрывать своим телом технику от гранат, это просто безумие. В такой ситуации нужно выполнить только одну задачу — сохранить жизнь личному составу. В пролёте между первым и вторым этажом столпотворение. Пытаемся отдышаться. Женский голос кричит сверху над нами:
— Быстрее ребята сюда, сюда!
— Проверьте, — говорю я двум бойцам, и поворачиваюсь к Вострикову, — Паша, связь быстрее мне.
— Чисто командир! — кричат мне бойцы с третьего этажа.
Мы входим внутрь квартиры. От прихожей тянется жирный кровавый след в кухню. Перед нами стоит чеченка. Её трясёт, от шока. Говорит, то на чеченском, то на русском. Очень напугана. Впрочем, так же, как и мы.
— Помогите своему, — говорит она, — я хотела в подвале укрыться, выбежала в подъезд, а он прямо на порог приполз. Не бросать ведь.
— Спасибо, — ответил я сухо и прошёл в кухню. На полу передо мной лежит парень в песочном бушлате, лет девятнадцать. Ранение серьёзное, руку за пазухой прячет, ватники пропитаны кровью, лицо бледное, пить просит.
— Наши, — шепчет мне он и улыбается с горечью, — отходите, к мосту. Там десантники приняли бой. По рации слышал. Много машин подбиты. На мостике затор. Нас пропустили, десант отрезали. У них приказ на исходную.
— А как же мы, пехота?
— С нами связи нет… наши ушли по проспекту Кирова, к центру.
— Рацию мне сюда бегом! — крикнул я сержанту, — всем на пол. Чего встали. Один, к дверям. К окнам не подходить.
В эфире творится хаос. Переговоры между штурмовыми группами идут открытым текстом. Второй отряд сбился с маршрута, свернул не туда, и снова чуть не вышел из города. Идёт бой с танками противника Т – 72. БТРы и БМП под огнём зенитных установок и мобильных групп чеченцев. Пехоту атакуют с двух сторон, раненых добивают снайперы. Нападают из любых укрытий и исчезают. Активно используется система подземных коммуникаций для выхода в тыл нашим подразделениям. Я озвучиваю услышанное ребятам, собравшимся вокруг, и только сейчас замечаю, что наш раненый умер. Кровавая пена медленно пузырится на сжатых губах. В моей голове пульсирует агония радиоэфира:
— Каскад - 1, Каскад - 1, я Вьюга, ответьте Вьюге! Ответьте Вьюге, вашу мать…
— Мы Каскад-1, нужна помощь, нужна помощь, нам нужна… человек осталось в нашем взводе.
— Я Вьюга, доложи, как положено ****ь, старшего бегом ко мне… где командир роты? Ротного мне дай сопляк…
— Старший стреляет, ведёт бой… стреляет из КПВТ!
— Он боем должен руководить… он должен, почему он за КПВТ?
— Мы не умеем… — прозвучал голос, и связь оборвалась.
— Я Слон-3, уничтожил танк, сам подбит тремя гранатами в МТО, нахожусь под огневым воздействием противника. Возможности отхода не имею. Теперь справа… бьют. Течь внутренних топливных баков. Прощайте мужики…
— Ты горишь Юра, горишь! Борт 017, ты горишь…
— Слон-2, я Каскад-2, справа двор видишь под аркой? Отработай осколочно-фугасным! Там расчёт артиллерийский. Они прямой наводкой бьют.
— Слон-2, на приёме, бесполезно Серёжа, не успеет взвестись, взвестись не успеет снаряд, иду на таран, я иду на таран…
— Я Слон-2, в нас попали, попали в наружный топливный бак, горим…
Я облокотился к батарее отопления, вижу, как чеченка проползает на коленях между нами, к двухсотому и закрывает ему глаза. Ревёт тихонько, и вытирает погибшему губы белоснежным платком. Красивая, чернявая девушка, лет двадцати пяти. Теперь я принялся ощупывать себя с ног, до головы. Множество маленьких осколков, в боку от бедра. Жжёт, но терпимо. Остальные бойцы целы. Смотрят на покойного и тоже хлюпают носами, еле сдерживая себя. Бой переместился вглубь города, но стрельба за окном продолжается. Рвётся боекомплект наших машин, и добивают раненых. Я тихонько подхожу, к разбитому окну, прижимаюсь к стене и вижу небольшие группы боевиков. Ходят и собирают оружие. На груди громкие портативные радиостанции. Гулко и часто стучит обувь по ступеням сверху вниз. Из нашего подъезда выходят ещё целое отделение дудаевцев. На плечах гранатомёты и подсумки с выстрелами. Многие обмотаны пулемётными лентами, как наши матросы, из старых советских фильмов о войне. Их маскхалаты сотканы из обычных простыней и наволочек.
— Ищите их! Бэрите в плэн! Нам нужен такой валута! — шипит станция на груди бородача, с зелёной лентой поверх чёрной вязаной шапочки.
— Да, Лёня ты прав. ****ец нашему параду, — вспомнил я вслух, слова танкиста Скрепнёва, уставившись куда-то, в потолок. — Ну-ка вышли все с кухни! Строиться в прихожей!
Бойцы гуськом перемещаются в указанное место, перешёптываются и оборачиваются, в недоумении.
— Помоги хозяйка, — указываю я пальцем на свою босую ногу.
Мы вместе стаскиваем с убитого сапог, и она аккуратно помогает мне примерить его. Сапог меньше размером, раза в два. Я беру кухонный нож и срезаю кусок кирзы с носка. Теперь можно воевать. Открываю военный билет парня, испачканный кровью. Читаю: Кузьмин Андрей, 2 батальон, 6 рота.
«Спасибо тебе большое Андрюша», — говорю я мысленно.
Ешьте, — звучит женский голос. Я оборачиваюсь и вижу, как чеченка достаёт продукты и раскладывает на столе. Бойцы тут, как тут, как испуганные коты выглядывают из прихожей. Так бы на противника чутьё работало.
— Ешьте, ешьте, — всё, что я смог из себя выдавить, — уважьте барышню, она сегодня нам жизнь спасла. Как зовут хозяйка?
— Джамиля, — спокойно ответила она.
— Спасибо тебе. Огромное, человеческое спасибо. Ты очень смелая девушка. Уходи из города.
— За мной и братом должны приехать, к вечеру. Муж. Он вывез родителей.
— Если не приедет, выбирайся сама, но днём. До Ханкалы. Там безопасно. Прямо через наши боевые порядки иди и не бойся. Добра и мира. Уходим…
— Почему если? — испуганно всплеснула руками девушка и заплакала, — почему если?
— Приедет, приедет, — сказал я выходя за дверь последним.
Прижавшись к стене, друг за другом бегом к подвалу. Прислушиваемся, там детский плачь грудничка, значит чисто. Мирные так не рискуют. Собой может быть, но не детьми. Погружаемся в темноту, я нащупываю над головой трубу отопления, и мы пробираемся, к первому подъезду. Идём на детский плачь. Кто-то из моих ребят бьётся каской об стену и в метре от меня раздаётся голос:
— Джамиля? Кто здесь?
— Свои отвечаю я, — мы зажигаем спички, ощетинившись стволами.
Господи, да вокруг человек двадцать, не меньше. Матрасы, стулья, лежанки, сколоченные из досок, прямо на земле. Дети, женщины и старики. Видимо готовились. Те, кто не ушёл, или не захотел покинуть свой дом.
— Не стреляйте, — в один голос принялись умолять нас гражданские, — у нас тут дети. Дудаевцев нет.
— Пока мы здесь, из подвала никто не выйдет, — делаю я угрожающий голос.
Ко мне протискивается мужчина неопределённого возраста, почти старик и представляется старшим. Объясняет нам, где подвальные окна без решёток мол, он сам лично их демонтировал на всякий случай. Уйти незамеченными шанс есть, но не велик. Парень чеченец, явно подвыпивший подходит ко мне и, дыша перегаром спрашивает:
— Что вы надэлали а?
— Мы? Мы наделали? Да ты совсем охуел? Иди на улицу, выйди джигит. Хули с бабами тут сидишь? — подскочил, к нему Востриков, и передернул затвор.
— Отставить, — схватил я за шиворот радиста.
Тут в глаза неожиданно ударил дневной свет. Я сморщился от резкой боли в затылке. Оказывается, окна забиты тряпьем от сквозняка. Слышу, как где-то неподалёку скрежет гусениц.
— Пожалейте нас, уходите, — снова запричитали женщины, — у вас оружие, вас ищут, уходите к своим.
— Знать бы, где ещё свои, — буркнул кто-то из моих бойцов.
— Рот закройте и за мной вперёд.
— Товарищ лейтенант может, тут останемся? Пусть стемнеет, — возразили хором бойцы.
— Тут, много наших ребят осталось, — сказал я убедительно, — навсегда. Вы тоже хотите? К своим прорывается нужно. Всё, точка.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
Лейтенант Скрепнёв всматривался в ТКН, закрепившись под аркой многоэтажного дома просматривая перекрёсток. В тылу детская площадка, огороженная метровой стеной бетона. На земле ошмётки артиллерийского расчёта, который сходу был уничтожен огнём ПКТ. Наводчик Стаськов бил бронебойными Б-32, а теперь сидит, и на команду: «приступить к осмотру машины на наличие повреждений», — не реагирует, совсем. У парня — шок. Осмысление первого боя. Поздеев быстро обошёл дважды машину и доложил командиру:
— Срезало установку «Туча», тащ лейтенант.
— И хрен с ней, — ответил устало Скрепнёв, делая пометки в своём блокноте.
— Попадание в правый борт в районе ведущего колеса…
— Да ты что, — театрально качнул головой командир.
— Одно попадание в левую сторону переднего наклонного листа.
— Ой, ёй, ёй. И всё?
— Пока, всё.
— Спирту дай глотнуть наводчику, хорошо поработал Кирюша. Очень хорошо. Уничтожили два танка Т-72, и два расчёта противотанковых орудий. Пехоту вообще не считаю. Что у нас с БК?
Теперь бои шли по всему городу. Грохотало и ухало со всех сторон. Пару раз очень низко промчались штурмовики, но из-за облачности, об этом говорил лишь их высокочастотный шум. Леонид вылез и осмотрел машину сам, затем осторожно подошёл к углу арки, присел на корточки и взглянул на улицу, по которой прошла колонна. Догорает наша бронетехника. Из квартир жилых домов валит дым. Много тел погибших и стой, и с другой стороны. Офицер похлопал себя, нащупав ПМ, затем вернулся на место командира. Стряхнул аккуратно с кресла стекло лопнувших плафонов аварийного освещения.
— Вьюга, Вьюга, ответь Слону-1, — пытался связаться, с колонной Скрепнёв. — Вьюга, Вьюга, ответь Слону, мы сбились с маршрута. Машина исправна, ответьте Слону!
— На приёме Вьюга, — сквозь стрельбу и помехи, послышался голос Иванчука, — ты живой парень? Доложи, как экипаж?
— На четвёрку, старший. Как мне выйти к вам? В сопровождение коробочку можете послать?
— Ни в коем случае, не лезь, к Тухачевского. Мы блокированы… мы в обороне. Будем пробиваться. Ставлю задачу, помоги Грому, ставлю вам задачу… выйти, к мосту, обеспечить огневой поддержкой десантников. Возвращайтесь, к мосту сынок. Там много трёхсотых. Они в окружении.
— Я понял, я понял тебя Вьюга. Как мне с ними связаться? С ними связь есть?
— К мосту сынок, выйди, к мосту… РЭБ противника… глушат… или наши долбоёбы… связь… доложи мне о прибытии, как понял меня Слон?
— Я вас понял! Задача ясна! Выдвигаюсь незамедлительно.
Поздеев громко пел, задраив люк, двигаясь по тротуару и маневрируя между искорёженной техникой. Танк одной стороной держался практически под балконами зданий, развернув пушку, и контролируя дорогу впереди. У нужного поворота, сквозь лысые ветви тополей, полыхнул ярко-зелёным цветом, флаг ЧРИ. На перекрёстке появился БТР-70, с чеченской пехотой на броне. Когда машина резко встала посередине дороги, её по инерции попытались объехать две легковушки сопровождения. Противник явно растерялся от неожиданности, и получил подкалиберным снарядом в лоб, с дистанции в сто метров. В этот раз Поздеев зачарованно наблюдал в смотровые приборы, как хладнокровно работает вдогонку НСВТ. Между двумя двухэтажными зданиями появилась группа людей. Пригнувшись, быстро перемещаются. Трое уже видны только по пояс. Занимают позиции в траншеях, готовят к стрельбе СПГ-9. Мелькают улитки станковых гранатомётов. Через улицу, с балкона второго этажа ударили с РПГ. Скрепнёв еле успел захлопнуть люк над головой, как в стену прилетела граната.
— Рядом пехоту с подстанцией видишь Стаськов? Осколочно-фугасный заряжай! —
Семь секунд необходимых механизму заряжания, показались вечностью.
— Огонь!
Вспышка и комья земли, с фрагментами тел, разлетелись в разные стороны.
— Теперь РПГ справа, по балкону давай…
Прогремел залп, и танк мягко качнуло. Балкон обвалился и большим пыльным облаком рухнул на землю.
— Разворошили осиное гнездо, выводи нас Поздеев, — приказал лейтенант. — Чем быстрее, тем лучше. Без пехоты долго не протянем.
Машина рванула вперёд. Наблюдая по сторонам, лейтенант увидел Т-72, вкопанный в землю. Башня танка окрашена в белый цвет. Краска почти выгорела и внутренности машины тоже. Люки наводчика и командира сорваны, пушка разбита. Вокруг никого.
— Успели отстреляться по нам гады, — зло озвучил увиденное наводчик.
— Ничего, Кирюша, мы их тоже неплохо нагнули, — ответил механик по внутренней связи, — я думаю тащ лейтенант пора и о наградах чего-нибудь сказать а? Хотя б соврите что ль? Мне за Отвагу и маневренность, Кириллу за меткость и Мужество, ну а вам Героя полагается за руководство так сказать нашими слаженными действиями.
Скрепнёв улыбнулся словам механика, чувствуя, сколько теплоты и веры, в этих незамысловатых репликах. Вдруг асфальт впереди вздыбился, лопаясь огнём, приближаясь, к машине Скрепнёва в шахматном порядке. Началась тряска, как во время землетрясения. Страх сковал весь экипаж при виде повторных ударов по сожженным машинам. Абсолютно бессмысленный огневой налёт артиллерии длился около десяти минут. Так заметают следы преступления, следы причины и следствия. От очередного удара взрывной волны, слетела с креплений Р-123, и будто проснувшись от спячки, зашипела матом, стрельбой, и грохотом в шлемофонах:
— Кто навёл штурмовиков ****ь? — кричал хриплый, незнакомый Леониду голос, — я потерял пять БМД, что я отвечу матерям пацанов? Кто понесёт ответственность за действия нашей штурмовой авиации, кто я спрашиваю?
— Ха-ха-ха, — раздался смех, в ответ на отчаянные доклады подразделений.
— Товарищ лейтенант, — задрожал голос механика-водителя, — кто-нибудь понимает, что здесь твориться?
— Вправо прими, и не вникай, — ответил командир, — у нас, задача. Скоро, к мосту выйдем. Скоро выйдем из этого Сталинграда.
— Гром, — стал вызывать десантников лейтенант, — ответь Слону, ответь Слону!
— Скоро мы найдём тэбя Слон, — ответил в эфире незнакомый голос, с кавказским акцентом, — и сожжём, как предыдущее мясо. Оставьте машину и уходыте. Давно тэбя слущаю. Жалэю.
— Себя пожалей, — зло выдавил Скрепнёв, — покажись, где ты?
— Я повсюду, развэ ты нэ понял? Где училься, Челябинск? Хорощо воюешь. Хочещь в настоящей армии служить? Могу устроить весь экипаж. Хороший танкист — рэдкость, у нас. Наш президэнт большие дэньги даст. Советская танковая школа это отлычный знак качэства. Генерал Дудаев высоко цэнит профессионализм воэнных.
— Ну, я не советский и не российский. Запомни это сука, раз и навсегда. Я русский, понял? Это моя национальность и единственная идеология.
— Нэ груби, русский. Зря к мосту идёщь. Мы их всэх перещёлкали. Нэт там, в живых никого. Оставьте машину и уходыте. В последний раз прошу. Дэсят минут у тэбя.
— Иди на ***, чёрт! — скинул шлемофон и перешёл на запасную частоту командир.
Машина свернула с главной дороги, выходя на параллельную улицу. Объехали пятиэтажку по фронту и встали чуть поодаль узкой улочки на перекрёстке. «Если развить скорость, то можно выйти, к железнодорожным путям в обход моста, во фланг противника. Ударить неожиданно и на прорыв, но придётся идти через дачи», — думал Леонид.
— Товарищ лейтенант, гляньте наши вроде, — закричал во всю глотку Кирилл, — левее двести, угол аптеки, рядом с подбитой Ноной, вижу группу солдат. Гром, наверное?
— Контуженные что ли? Двигай, к ним на малых. Не гони, спугнёшь.
Тут, впереди, на тротуаре стало происходить что-то необычное для глаз лейтенанта. Крышка канализационного люка сдвинулась и из него показалась стрела гранатомёта. Поздеев тут же произвёл маневр, ушёл с линии огня, но и позиция противника теперь не просматривалась. Скрепнёв дал очередь НСВТ, на упреждение, а Стаськов доложил о готовности осколочно-фугасным. Машина замерла в ожидании, но за углом дома вдруг началась стрельба из автоматов. Несколько пуль хлопнулись в подвеску КДЗ, и лейтенант пригнулся, укрывшись в башне. Через несколько минут из-за поворота выскочил пехотинец. Рот открыт, глаза навыкате, автомат болтается, руки подняты, бежит на танк. За ним остальные бойцы. Передвигаются более-менее слаженно, двое прикрывают тыл, другие помогают передвигаться раненому. Всего одиннадцать человек. Среди всех чумазых и запыхавшихся Скрепнёв узнал пехотного лейтенанта Мишина. Сердце заколотилось от радости, улыбка растеклась по лицу. Рука провалилась в вещевой мешок за фляжкой спирта.
— Основные силы противника не дают нашим закрепиться в центре, — делился информацией Мишин, — оказывается на этом направлении они арту свою выставили Лёня. Мы одну БМП сожгли, которую они захватили. Вылезли из подвала, слышу дизель за углом работает, я высунулся, думал свои, а это духи, у подъезда, из десанта боеприпасы перегружают. Тут нам гранаты и пригодились, — улыбнулся Мишин, оглядываясь на своё потрёпанное войско. В радиоэфире вообще ничего непонятно. То наши, то боевики. Мои бойцы говорят, что там, на мосту, прямо перед нападением отчетливо слышали команду — «колонна стой»! Естественно выполнили, и понеслась.
— Ты глотни, глотни, — глядел и улыбался на друга Скрепнёв, — пацанам дай по глотку. С Наступающим хлопцы!
— Далее, мы к мосту сунулись, но нас спалили сразу, — продолжал лейтенант, — они легковушки используют. Повезло, что арта пострелять решили. Правда, бестолково, но хоть шуму наделали.
— Нас чуть не зацепили, — добавил танкист.
— Лёня там бой идёт, по ходу десанты с разбитой колонны отбиться не могут. Нужно помочь, а там и до Ханкалы рукой подать. Что думаете, экипаж машины боевой?
— А у нас приказ именно так и звучит. Разблокировать Гром и на исходную. Иванчук приказал. Я и ждал твоего мнения по поводу дальнейших совместных действий.
— Тогда так, — продолжил Мишин, — действуем, как по учебнику. Мы пехота определяем огневые точки противника, вы танкисты их уничтожаете. Имейте ввиду парни, у них группы, так или иначе, на транспорте. Нужно бить наверняка. Связи с Громом нет. Мы при подходе обозначим себя зелёной…
— Эти дачные участки, как чёрная дыра командир, — сказал задумчиво и угрюмо Поздеев, — и улочки узкие и перекрёстков много. Там навсегда заблудиться можно.
— У нас лучший танк страны, да Стаськов? — подмигнул лейтенант. — Не раскисайте, я думаю худшее уже позади. Гляньте на пехоту. Они на своих двоих, а вы под толщей брони. Не позорь меня лучше механ!
— Товарищи лейтенанты, — вдруг взъерошилась оружием бойцы в разные стороны, — гляньте, дети из дома в дом забегали. Может, командовать уже начнёте?
— Разведка это, — нахмурился Скрепнёв, — а ну вперед, братва. Раненого на броню.