Геня и Анюта, или как это делалось в нашем дворе на Молдаванке
(Папина история)
В типичном одесском дворе на Молдаванке, где вместо голубого неба можно было увидеть только разноцветные панталоны и лифчики ( причем в полном размерном ряде), которые денно и нощно сохли прямо над головой на протянутых через двор веревках, жили две заклятые подружки неопределенного, но явно бальзаковского возраста - Геня и Анюта. Геня жила рядом с моей бабушкой в начале двора, а Анюта в конце, прямо у общего, на весь двор, туалета. Обе нигде не трудились, кроме как с самого утра языком. Впрочем, Геня, когда-то, но не очень долго, ощастливливала местную ткацкую фабрику потугами поработать, где быстро, с потугами не справившись, организовала себе якобы несчастный случай, и на этой почве, выбила из несчастной фабрики инвалидность вместе с пенсией за нее, хотя с виду была здорова, как ломовая лошадь после сытной кормежки. Соседи упорно и злорадно подозревали, что несчастный случай, который она себе организовала, был несчастным не для нее, а для ткацкого станка, который Геня с разбегу, и чтоб никто не видел, ударила головой.
Правда, ее счастливо-халявную инвалидность, раз в пол года, безуспешно пыталась поставить прямо на дому под сомнение специальная медицинская комиссия, в составе, как правило, трех врачей из городского СОБЕСА, но Геня, благодаря информатору в этой комиссии – за три рубля мелочью, знала об их приезде с точностью до минут, и на скорую руку стряпала себе почти смертельный сердечный приступ, с криками – ой – вей, умираю во цвете лет! - на весь двор, с вызовом скорой помощи, и отвозом ее на пару часов в еврейскую больницу. В общем, как со знанием дела говорят преферансисты – вариант был не ловленный. А ее подруга Анюта такими глупостями, как трудовая деятельность, себя вообще и никогда не заморачивала, даже на время, а просто так и назло всему трудовому нашему двору не работала, и занималась исключительно мелкими гешефтами, с криминальным запашком статьи за мошенничество.
Так вот, Геня и Анюта, таки имели по утрам моду, где-то часов начиная с пяти, проводить, как говорят в Америке, митинги, а у нас тогда говорили, перебрехиваться друг с другом - громко и через весь, дружно спящий, двор. И то, что остальные жильцы в это время досматривали самые сладкие предутренние сны, волновало подружек точно так же, как и поза - прошлогодний дождь на 1 мая.
Итак, с точностью до стенограммы, причем на чисто одесском языке, совпадающим, почему-то, с идиш:
- Анюта, вус эрцих?( как дела? ) – волновалась за подругу инвалидная Геня.
- Гит, Генечка. ( ну, типа – хорошо) – раскатывался над двором громогласный бас в ответ.
- А у меня такие цурес, шоб ты таки знала, всем моим гойским врагам на головы! (ну, большие неприятности, с пожеланиями немедленно сбросить их на все нееврейские головы).
Тут диалог наших интеллектуалок, на самой высокой крикливой ноте, обычно прерывал жалобный голос где-то из середины двора:
- Кончайте прямо сейчас ваши базарные авцелухис! (орать всем назло). Дайте людям трошечки еще доспать...
На это Геня, резонно, и где-то даже с отенками умиленного злорадства, обычно возражала:
- а киш мир ин тухес, не хочите? (интеллигентными людьми не переводится, но примерно так означает - поцелуйте меня в то место, на котором я обычно сижу, если в это время не лежу).
В разговор вписывалась моя бабушка, голосом тихим, но очень даже убедительным:
- Геня, слушай сюда, стерва: - если ты не фермахен свой пыск ( ну, не закроешь свой рот), причем уже сейчас, то я прямо, и тоже уже сейчас, шоб я так жила, перекрою тебе отопление! И я таки это сделаю, шоб ты так жила...
А в советской бывшей нашей стране, напоминаю, был же тогда социализм в полном разгаре, где все на всех, кроме цуресов, общее, и, в том числе, и общая на всех труба отопления. И эта, ну шоб погреться и по-человечески помыться труба, с вентилем в Генину комнату, проходила как раз через бабушкину кухню, и если что – можно было натурально Геню заморозить и завонять, вместе с ее ткацкой инвалидностью, что в планы Гени, на ближайшие 50 лет, никак не входило.
-Ой, ой, ой, большое дело! Тока не надо миня вот так вот своим бандитством пугать, и делать мине с самого утра нервы… Ладно, уже таки молчу, как немая рыба об лед – сдавалась Геня, и во дворе наступала временная, и до завтрашнего утра тишина.
И так каждый божий день...
Прошло много лет. Бабушка моя, переехав жить в Америку, как-то встретила Геню на Бордвоке, и глазам своим не поверила. Это уже была не задрипанка с Молдаванки, а со всех сторон, с какой не крути, светская, что ни на есть, дама. Пухлые пальцы были увешаны золотыми кольцами, причем некоторые по два – три на палец, на голове шляпка - а ля достали из под прилавка; дорогое, и почти не ношенное крепдешиновое платье, обтягивающее все прелести одесских телесов...
Разговорились. И, в прошлой жизни ткацкий инвалид, на вопрос – как дела, с головокружительной высоты золота с крепдешином, гордо заявила: - Шоб ты знала, я здесь ни одного дня таки не работала, я не для того в Америку ехала. Нехай тут негры с дураками работают.
Мораль сей не басни такова – если перемена места жительства, особенно через океан, и меняет иногда и у кого-то точку на жизнь зрения, то в нашем клиническом случае, не меняет ничего, кроме гардероба. Ну, у такого инвалида, как Геня, так точно.