Приход
(Пародия на рассказ Валерия Белолиса «Жанна, Даха, Настенька и скрипучее время».
Тексты оригинальных рассказов приведен в конце – форматирование авторское.)
Покурили, торкнуло вполне конкретно.
Захотелось поделиться ощущением и впечатлениями со всем миром. Всех люблю!
Состояние супер – музыка, песни, любовь, потом нежность грусть, вторая любовь, предвиденье будущего, третья любовь, прошедшая молодость, четвертая любовь, приближающаяся старость, пятая любовь… Деникин командует полком самураев, я – Жанна многоликая, наблюдаю за собой со стороны.
- Хочу чуда! – сказала одна из я.
- Его надо найти, - ответила вторая из я.
Каждая из я подумала о своем, то есть решила ни о чем.
Вышли из шестиугольного притона на улицу, оказалось – это Питер. Круто!
Одна из я спросила:
- Чем же мы заплатим за это?
- Зависимостью, ломками, здоровьем, жизнью..., - ответила вторая из я.
Жизнь была прекрасна, все вокруг было пафосно и слащаво, липло к лицу, рукам, появились третья и четвертая из я.
- Я хочу плакать, - твердила одна из я, запуталась которая, – скоро все кончится, у нас нет денег на еще одну дозу.
- Перестань думать об этом. Зачем отравлять свое счастье ненужными вопросами и мыслями о конечности? Все кончится когда-нибудь, - отвечала другая из я.
Деникин вспомнил, что ему пора проводить строевой смотр, а Патрик решил накормить Настю. Все…, кстати, кто они? Ни одно из моих я этого не знали. Ну и черт с ними! Нет, так нет. Мои я отправились на прогулку одни.
В ушах шумело от литавр Исаакия, но глиссандо Зимнего позволило плавно перейти от литавр к голосу Казанского, который пел «Мама Анархия» в сопровождении гитар, сидевших не его ступенях хиппи.
Потом все я отправились от Казанского Собора в Русский музей, по пути посетив Александро-Невскую лавру и Мариинский театр.
Нас кто-то иногда догонял и обливал водой, которую приносил в ведре из Баренцева моря.
Мы, то есть все я, решили согреться, зашли в кафе, выпили водки, спели:
«Там вдали у метро загорались огни,
За ларьками братки суетились.
В темноте опрокинулись чьи-то лотки-
Пацаны, как всегда, торопились.»
Упали лицами в тарелки с борщом, заснули, чтобы смотреть сон про белогвардейцев, которые забыли сдать табельное оружие в дежурную часть Цусимы.
13 декабря 2019 год
Жанна, Даха, Настенька и скрипучее время
А на следующий день случилась маленькая счастливая жизнь. «Как разноцветное трепещущее бабочкино крыло», - сказала потом про этот день Жанна. «И такое же недолговечное, как сама бабочка», - добавила вторая Жанна N. Это была жизнь, в которой было все – любовь, песни, музыка, дождь, еще любовь, немного грусти и нежности, снова любовь, ожившие мечты и видения, проявившееся вдруг будущее, и снова – любовь, любовь, любовь… Это была такая жизнь, которой, как оказалось, хотели жить обе Жанны. И Настенька, и Патрик, и Деникин, проснувшиеся в шестиугольной квартире Патрика и понимавшие чудесные перспективы рождающегося дня. Но это было уже не важно. Они шли, как дополнение. Или как продолжение. Чувствовать получалось рывками, взахлеб, забывая себя, все и всех. Но потом все и все возвращались, обступали, зажимали и все время что-то требовали, ждали, хотели. А главное, не пускали снова туда: где никого нет, кроме вечности, любви, грусти и нежности. Полет возник и терять невесомость никто не хотел.
- А мне жаль тех, у кого в жизни не было чуда, - говорила Жанна N.
- У каждого свое чудо, его нужно просто найти. И понять, что оно твое, а не чужое. У нас с тобой появилось, и мы поняли… - жмурясь на матовую невскую волну, отвечала Жанна.
И каждая из них подумала о своем.
Но… это все вымысел. Эти Жанны не говорили о чуде. Оно было без слов. Все, что произошло, они приняли как дар, как то, что они заслужили – всей своей прежней жизнью, всеми своими слезами, разочарованием и обидами. И одна Жанна, глядя сияющими глазами на другую, чуть не хватая за руки, обнимая взглядом, спрашивала нервно:
- Жанночка, голубушка! Чем же мы заплатим за это наше счастье? Ведь нам не расплатиться за это никогда.
А другая очень серьезно отвечала ей:
- А ты представь, что ты уже давно за него заплатила. Разве мало у тебя в жизни было всякой дряни? Мало ты платила за пустоту? Это ты платила за сегодняшний день. Мы его заработали. Это наша зарплата.
Это было пафосно, слащаво, слова – что с них взять. Но Патрик, Настенька и Деникин ей верили. И Жанна верила ей. Хотя знала, что этот день отпущен ей в долг. Хотелось бы вспомнить, о чем же тогда говорили Жанны весь тот день? Не получится. Время списало все хорошее, погрузило в дымку, упаковало для потомков. Кажется, что они не так много и говорили. А, может, их разговор был как дыхание – незаметное и крайне необходимое. Кто задумывается о том, как он дышит? Или как мысли. Кто задумывается, как он думает? Вот и Жаннам не приходилось искать слова для разговора. Они просто начинали дышать друг другом и задыхались вдруг, как астматик, когда одна из них задерживалась в ванной. Каждая становилась воздухом для другой. А это было очень важно и нужно – дышать. И страшно… словно в «мертвой петле» отлетало уже выпущенное шасси. И Жанна Испуганная все твердила:
- Ах, Жанна, я сейчас стану плакать, ведь скоро все кончится.
А Жанна Уверенная отвечала ей:
- Перестань думать об этом. Зачем отравлять свое счастье ненужными вопросами и мыслями о конечности? Все кончится когда-нибудь.
В какой-то момент ребята поняли, что Жанн нужно оставить вдвоём. Деникин решил съездить в дежурную часть – сдать табельное: «А то по шее настучат… Я и так его уже двое суток вожу в портфеле. Хотел дома оставить. Но и до дома никак не доберусь…»
А Патрик озаботился голодной Настенькой: «Накормить и срочно!» Обещали через пару часиков все вернуться.
- У Патрика? Здесь? – спросила Жанна.
Все дружно закивали и растворились в питерском тумане, простреливаемом молочным светом фонарей.
А Жанны, окутанные туманом, не ждали от окружающего их мира ничего другого – гармония возникала только когда они были одни и вдвоем. И они жалели, понимали и любили друг друга. Да чего там, они просто были одним целым, одной Жанной. И сидеть на месте уже совсем не хотелось.
Сначала они просто шли по проспекту и дышали. Они вытекли из красной шестиугольной комнаты и потекли по краешку Васильевского острова. Низкое петербургское небо, Нева, мосты и утро были увертюрой этого дня – и Исаакий был перевернутыми литаврами, а Зимний – бесконечным глиссандо… И где-то там начинался Невский и стремился к небу.
А одна Жанна до сих пор не видела Мариинку. Она стояла на пороге театра и смотрела на плиточный пол. «Мелькают ножки милых дам… по их каким-то там следам летают пламенные взоры…» О, Матильда! О, Анна! О, Ольга! Но другой Жанне хотелось на Невский. Она все всплескивала ручками и спрашивала Жанну Балетную – «Это как тебе удается не заблудиться? Я совсем не понимаю – где мы сейчас находимся». Жанна удивленно улыбалась и отвечала: «Да я не знаю… Я же тут, как дома, даже лучше, чем дома. Я тут не хожу, а летаю – на высоте пятнадцати сантиметров от асфальта. Почему так невысоко? Чтобы было незаметно для прохожих. А, может, я жила тут раньше. Мне как-то снилось, что я замужем за генералом. Я сидела за ломберным столом, в кроваво-красном бархате и покачивала эгреткой в такт изящной беседе. Знаешь, какая была у меня фамилия? - Барабанова!" И обе Жанны хохотали, перегнувшись через перила и чуть не падали в серебряные волны канала имени человека и парохода Грибоедова.
«О! Париж!» – Жанна Французская с горящими глазами показывала пальчиком на русско-парижскую кондитерскую. «Да пуркуа бы и не па?» - ответствовала Жанна Уральская. И они воображали себя немножко парижанками, пробовали друг у друга пирожное и рассматривали гуляющих через большое окно. (Жанна Питерская потом была там одна. Грибоедова, 60, господа лакомки, их столик справа от входа. Но без Жанны N это было совсем не то, хотя ассортимент пирожных ничуть не изменился).
Пока Жанна Сосредоточенная бродила по Казанскому собору, уйдя в себя и вряд ли замечая что-то вокруг, Жанна Легкомысленная вышла в колоннаду – казанский лес – и, деловито оглянувшись, заметила молодого человека демонической наружности, который с отсутствующим видом налаживал свой «станок с неизвестным количеством струн». За его показным-как-бы-отсутствием Жанна заметила тщательно скрываемую застенчивость. Она внимательно оглядела свои серебряные фенечки и, подобрав подол длинной юбки, церемонно уселась рядом с хиппи. «Можно я тут посижу?» – «Да сиди, конечно…» Очень неуверенный Цой, закомплексованный такой Цой… и уж вовсе никакой Шевчук. Она выправляла покачивающиеся ноты, брала сначала тихо – не прогнали бы – потом чуть громче. Была не была – на два голоса! Хиппи тоже осмелел, и у них неплохо получилась "Мама Анархия" – странновато звучащая в дискантном исполнении с недотянутыми верхними нотами неуверенного мальчишеского голоса. Впрочем, оба остались довольны. Да для того и собрались – не для концерта же. «А ты вот это знаешь?» – «Нет…» – «А это?» – «Это – да» - «Ну давай!»
Жанна Ожидающая с улыбкой смотрела на них, потом курила и смотрела по сторонам. Жанне было хорошо с этим мрачноватым мальчиком. Но впереди был целый день, и от этого возникала вдруг рвущаяся изнутри эйфория и удивительная тихая внутренняя мелодия близости к чему-то диковинному, страстному и чистому. Она пожелала ему удачи и пошла навстречу Жанне, нехотя наступая на мокрые булыжники мостовой и оглядываясь.
- Жанна, послушай, наверное, нужно было дать ему немного денег. Наверняка, у него ничего нет.
- Да нет, ты бы его этим обидела.
- Да-да… Я только оттого и не дала, что я, конечно же, обидела бы его – мы же были как брат с сестрой. За это нельзя деньги.
- Мы просто помолимся за него и пожелаем ему счастья и удачи.
И Жанна с благодарностью посмотрела на Жанну – она поняла ее. А она – её. А потом еще раз стало понятно что-то большое, легкое и без слов. Они приподнялись на пятнадцать сантиметром над землей и поплыли в середине Невского потока. Так чудесно было от того, что не нужно никуда торопиться, что, наконец-то, нет никакой цели, что рядом человек, который понимает тебя лучше, чем ты сам. И как поток стремится в низкое место, так и Жанны плавно втекли в питерский переход. Впрочем, нет. Их приманила своим мелодичным хрипом тростниковая дудочка колумбийцев, которые сверкали глазами и зубами под Невским проспектом.
Жанны быстро промокли, потому что это был какой-то тропический дождь, только по-питерски холодный. С девушек ручьями текла вода, принесенная тучами откуда-то с Баренцева моря и одним резким движением опрокинутая над Петербургом. Но Жанны Жаждущие Скорби взяли такой разбег, что их по инерции несло вперед – к Александро-Невской Лавре, куда они собирались еще до того, как начался дождь. И только докатившись до площади, их возбуждение, как прибой, разбилось о невысокие скалы лаврской ограды.
- И что, вот так все и закончится? - вопрошала Жанна Недоверчивая.
- Да ну что ты, мы с тобой еще вполне успеем в Русский музей, - деловито отвечала Жанна Несгибаемая.
Жанна восхищенно смотрела на нее. Она вспомнила мужчину, другой дождь и другой город. Они были еще боле мокрые, чем обе Жанны сейчас. «И что теперь?» – спросила мужчину Жанна. «Теперь – по домам, – твердо и чуть раздраженно ответил он, - куда мы с тобой в таком виде?» «В подъезд…» - подумала Жанна, и обреченно согласилась с уверенным мужчиной.
Проболтавшись несколько минут под землей, Жанны всплыли где-то в среднем течении Невского. Дождь все не кончался. Они бежали вдоль канала, то и дело, просовывая головы в двери кафе, бистро и ресторанчиков.
- Здесь сесть негде! – кричала Жанна сквозь шум дождя.
- Тут слишком дорого, - обижалась Жанна, вспоминая, что в кошельке лежат последние сто рублей.
- Да это какая-то ночлежка, а не кафе, - воротила нос Жанна.
- Гляди, тут есть два свободных стула! – Жанна Обольстительная, покачивая бедрами, плыла к столику, за которым сидели два красавца в белоснежных кителях с чем-то синим и золотым. «А почему бы и нет, - думала она, - сегодня мы живем… в сказке».
Стулья оказались занятыми, а один из красавцев-стюардов, скорее всего, трансатлантического лайнера, протиснувшегося в устье Невы откуда-то с другой планеты, оказался девушкой. Жанна Нетрадиционная в который уже раз задумалась о поэтессе Сафо и смущенно попятилась к выходу. Жанна Традиционная улыбалась, глядя на смущение подруги и, слегка зажмурившись, принялась утешать ее: «Да ну что ты, Жанусик, все у нас с тобой еще по дороге». И оказалась права, потому что в конце дороги их ждали принцы – ровно четыре человека из девяти возможных.
Дорога продолжалась – почти пустые улицы, мокрые булыжные мостовые, переливающиеся серо-голубым и лиловым, арки, львы и решетки, мрамор и деревья. На обочине – старенький фольксваген, раскрашенный в стиле «голубой наив». Жанна Восторженная гарцует вокруг него, смеется и чуть не хлопает в ладоши.
- Жанночка, какая прелесть! У нас был такой же, но раскрашенный под божию коровку!
Стилистический наив повлиял на восприятие одной из Жанн. И другая Жанна ничуть не удивилась, если бы из-за поворота выехал сейчас император Александр Третий, раскрашенный под Казанский собор.
Наконец, находится трактир, где две замерзшие и промокшие Жанны решают остановиться.
- Так… - Жанна морщится то на меню, то на официантку, - пирожки, пожалуйста, борщ…
Тут она поднимает глаза на Жанну N.
- Мы тут замерзли…
- …нам можно, - подхватывает Жанна.
- …позволить себе,- продолжает Жанна, и обе хором кричат вслед удаляющейся официантке:
- По сто грамм водки!
Водка плещется в прозрачном круглом пузыре, перетекает в рюмки, взбухает выпуклой линзой над их краями и струится на деревянный стол. Жанны негромко хохочут и, наклонившись, губами цедят водку из рюмок, стоящих на столе. Все это время они разговаривают – о чем-то незначительном, но теплом и ощутимо нежном. Такое не помнится, но чутко доносится. Их слова легко перелетали из души в душу, минуя все условности. И каждое слово было очередной цифрой сложного шифра, которым открывалась клетка с цветком, птицей и жемчужиной. Весь этот день вокруг Жанн мерцали сады, океаны, райские звери и небесные звуки. И открыть что-то заповедное им было под силу…
Наконец, блаженное тепло… и… кто там говорил что-то про музыку? Одна из Жанн, недоговорив какое-то си-бемольное слово, начинает с твердого «ми» – «Там вдали за-а реко-ой…» – очень тихо, как бы недоумевая. Вторая Жанна, сверкнув шальными глазами, твердо направляет неуверенных юных бойцов по нужному пути – у нее сильный глубокий голос, и она ничуть его не сдерживает. Со второго куплета появляются мужские голоса – верно, с противоположного берега реки, где окопались белогвардейцы. Там пьют коньяк, и вскоре на столике Жанн появляется наполовину полная бутылка.
«Девчонки, - стонут белогвардейцы, - давайте еще что-нибудь!»
Девчонки, освоив коньяк, смелеют и заводят русскую душераздирающую на два голоса. Белогвардейцы с восторгом подхватывают. За другим столиком сидят японцы с открытыми ртами. Ну еще бы – такой этнографический праздник! К русским расстегайчикам – две подвыпившие русские пташки в клетке с кодом от нереальности. После традиционного окончания – все умерли – раздаются даже нестройные хлопки. Белогвардейцы и японцы, чуть ли не обнявшись, и забыв про Цусиму, уходят прочь, улыбаясь, кивая Жаннам и благодаря их за доставленное удовольствие. Жанны в приятном остолбенении. Собственно, пение было задумано сугубо в утилитарных целях – привлечь внимание официантки, которая никак не проявляла желания получить должную плату за водку, борщ и пирожки…