Моя бабушка, мама моей мамы, Ираида Ивановна - ровесница того самого "Великого октября", как было принято говорить во времена моего детства. Она умудрилась родиться в Международный женский день, шестым и последним ребенком в семье, в старинном русском городе, известном на весь мир своими кружевными рукодельницами. Примечательно, что елецкие кружева были впервые представлены на Всемирной выставке в Вене в 1873 году и, задолго до Русских сезонов Дягилева, свели с ума европейских модниц. Когда кто-то пытается доказать мне, что вся мода пришла к нам с запада, я рекомендую отправиться в библиотеку.
В детстве я лихо перебирала коклюшками. Нет, бабушка к тому времени уже не помнила все тонкости этого дела, и для обучения мне нашли женщину-мастерицу. В назначенное время дважды в неделю она приходила в наш дом, чтобы открыть мне секреты старинного рукоделия. Это было мое первое, тогда еще неосознанное движение навстречу своему родовому прошлому. Тихий, чуть слышный шелест деревянных палочек в моих руках, нежная паутина едва различимых узоров на подушке - все это священнодействие, больше похожее на медитацию, рождало в подсознании полустертые страницы истории моей семьи.
Моя первая встреча с городом предков состоялась в сентябре 1999 года. Остановка поезда Петербург - Ростов-на Дону на станции Елец длилась ровно пятнадцать минут. Я вышла из вагона, вдохнула сладкий запах спелых яблок, приправленный чуть уловимым ароматом ранней осени. Стоя на этом разбитом перроне, вглядываясь в укрытый садами город на холмах, я дала себе слово обязательно сюда вернуться. Много лет спустя я приехала специально, чтобы пройти по этим улицам, посидеть на мощеной площади, потеряться в роскошном храме, заглянуть в дом, где жил юный Бунин, познакомиться с краеведом, настоящим энциклопедистом и знатоком своего города. Теперь я точно знаю, что зов предков существует, пока ноги путались в пыльных переулках провинциального городка, каждая клеточка моего тела отзывалась болью.
К октябрю 1917 у моего прадеда было кирпичное производство. Этот факт и стал для него роковым. Не знаю как, но погиб он в жерновах Гражданской так рано, что не остался в памяти моей бабушки совсем. От той зажиточной жизни прабабушке удалось сохранить только детей и шкатулку с драгоценностями. Этот атрибут был особенно тщательно припрятан по хозяйственным горшкам, а потом - перекочевали в Торгсин, что дало возможность моим родственникам пережить голодные годы. Видимо, характер у моей прабабушки был железным, потому что потеряв практически все, она не пала духом, а придя в себя в период "неповской оттепели", сумела организовать собственное кирпичное производство во дворе собственного дома. Бабушка вспоминала, как в детстве ногами месила глину, а старшие братья делали кирпичи и обжигали их в огромной печи. Но инициатива в нашей стране была всегда наказуема. К тому времени, когда за прабабушкой пришли и сгинула она в неизвестном направлении, в доме осталась только моя восемнадцатилетняя бабушка. Старшие братья и сестры успели обзавестись своими семьями. На семейном совете было принято решение - срочно выдать Ираиду замуж, чтобы спасти от разных возможных последствий. Бабушка была завидной невестой: кровь с молоком, коса до колен. Подходящий жених на примете у родственников был. Не беда, что ровно в два раза старше, но состоятелен, имел приличную должность, оклад, свой дом и кухарку, и самое главное - жил он в другом городе. Утром бабушку вместе с чемоданом погрузили на подводу и отправили "замуж".
Ничего плохого о своем первом муже бабушка никогда не говорила. Моя тетя, которая родилась в 1937, смутно помнит отца. Все, что осталось от того времени - пожелтевшая фотография в альбоме, где бабушка - вылитая Дина Дурбин, настоящая кинозвезда с разлетом тонких ниточек-бровей, уложенным хохолком над высоким лбом, роскошной белозубой улыбкой, замысловатой шляпкой и перекинутом на одно плечо меховом манто. До конца жизни бабушка сохранила эту странную особенность одинаково легко чувствовать себя и в телогрейке с резиновыми сапогами до колен, и в роскошных нарядах haute couture. Эту особенность, вместе с зелеными глазами цвета мха на болоте, я унаследовала от бабушки.
Отец моей тети, старшей маминой сестры, погиб на Волховском фронте в 1943. В моем студенчестве, тетя каждый год приезжала к нам на лето. Я встречала ее на Московском вокзале. Мы завтракали за круглым столиком на грязной привокзальной площади и глядя на табло пригородных электричек, она задумчиво говорила: " Вот где-то тут в братской могиле лежит мой отец".
С моим дедом бабушку свело суровое военное лихолетье. Они познакомились в госпитале в Тамбове, на высоком берегу Цны. Дед был тяжело ранен. Обычная военная история. К этому моменту бабушка успела получить похоронку на мужа и, как миллионы русских женщин, остаться молодой солдатской вдовой с дочкой на руках. Однажды я искала в мамином секретере какие-то документы. В старой папке лежал потрепанный временем разворот свидетельства о бабушкином браке, датируемое кануном рождения мамы. Они расписались в ноябре 1945.
Мама почти ничего не помнит об отце, кроме бесконечных гостей и застолий. Дед родился и вырос в Дагестане: кавказское гостеприимство не смогли перечеркнуть голод, война и тяжелые испытания, выпавшие на их долю.
Сразу же после войны дед повез бабушку на свою родину. Видимо, эта поездка положила начало концу. Она так и не смогла принять то, что увидела тогда на Кавказе. И спустя сорок лет, она с возмущением рассказывала мне, юной, о жизни по законам гор: "Вот, представь, идет ишак - на нем два мешка, за ним - идет женщина, она тоже тянет мешок на спине, а за ней идет мужчина, на нем - национальная рубашка с длинными рукавами, он идет и помахивает палочкой...Женщина в семье и дом строит, и хозяйство все на ней, и дети, и родители, а мужчины - всегда воюют...". До своей смерти бабушка была главой нашей большой семьи, ее слушались все беспрекословно, кроме меня, но это - отдельная история. Подозреваю, что родственники деда были не особенно рады русской невестке. Жить на Кавказе бабушка не смогла. Разлетающийся брак не спасло даже рождение сына, моего любимого дяди. Когда я стала девушкой, бабушка откровенно рассказывала мне, что еще одного ребенка не хотела, а так как аборты были официально запрещены, она забиралась под потолок дома и прыгала с высоты, в надежде, что все произойдет само собой. Сегодня, когда я слышу обсуждения о вероятности запрещения абортов, я вспоминаю этот бабушкин рассказ и мне хочется сказать: "Люди, опомнитесь!".
В 1958 году не стало и моего деда. Тяжелая военная рана сделало свое дело. Бабушка осталась одна с тремя детьми. Самое сильное детское впечатление моей мамы - голод. Мама рассказывала, что в детстве белый хлеб был для них недоступной роскошью. В свой первый класс мама пошла на год позже сверстников - в восемь лет. До этого времени у нее не было осенней обуви. Бабушка работала на двух работах, а по ночам - шила и вязала на заказ. Уже в конце 1980-х, когда моя мама давно одевалась в Ленинградском Доме моды, я с замиранием сердца разбирала бабушкин сундук со старыми альбомами. В ее тихой квартирке мы вместе колдовали над выкройками и наперекор "кубистической" моде того времени с широкими плечами и силуэтами-трапециями, я покоряла своих одноклассников, а затем - однокурсников, платьями в талию и юбками-клеш.
Много лет спустя на Алтае я попала на расстановочную сессию. Меня попросили быть заместителем. Запрос главной героини действа касался ее женского рода, и наша ведущая-ведунья, расставила участниц другом за другом. Не знаю, что именно произошло, но в тот момент я впервые четко осознала, что всегда держало меня на плаву в самые трудные минуты жизни. Эта цепочка женщин, согревающая друг другу затылок, была цепочкой моего женского рода, это были “мои женщины”, знакомые и неизвестные, которых я всегда хорошо чувствовала за собой. Ничего не зная о модных сейчас тренингах и практиках, я с самого детства обращалась к "своим женщинам" за советом, черпала у них силу. Ведь если они смогли выстоять и справиться со всем, что послала им судьба, значит мне, не знавшей, что такое голод и война - стыдно киснуть и опускать руки. Как только в моей жизни наступает черная полоса, я стою у зеркала, подбирая на макушке волосы, поднимая еще выше свой вздернутый нос, смотрю в зеленые глаза своих предшественниц и торжественно обещаю им: " Мы прорвемся”.