ЗАПРАЗДНОВАЛИСЬ, засобранились, законцертились, запроповедовались, запелись, заигрались, замолились, заслушались, засмотрелись, засиделись, зафотографировались, задарились, заукрашались. Забыли, забыли, забыли. О Христе, в Рождество, забыли! Поздравляем себя, друг друга. На открытках не Он, а мы. Ну при чем, ну при чем здесь мы?! Ничего мне, друзья, не дарите. Вы простите меня, простите. Ничего мне, совсем, не шлите. Посетите вдову, калеку! Сироту, как Христа, обнимите! И дарите, дарите, дарите! Ну идите ж, бегите, летите! “Исцели, Господи, семьи и церкви наши от суеты рождественской, ярко-шумной, почти театральной, развлекательной, карнавальной, неспасающей! Излечи наш дух, уже почти мертвый, от духовного нарциссизма, селфизма, эгоизма, поздравизма, пироизма и прочего пустоизма! Исцели нас, Господи, сильно раненых, исцели, пощади, помилуй!" - почти безмолвно уже, и почти без слез, молился пастух в многолюдном храме, украшенном лозунгами на золотых скрижалях. Хоть и пел пастух песни радости, но душа его горько плакала. Как затворник рыдал он в сердечной келье. Книгу скорбных песнопений о церкви своей многолюдной, внешне торжествующей, переполненной и преуспевающей - писал он на сердце своем, и передавал Богу. И красота литургии рождественской не окрыляла уже пастуха чающего, утешения/исцеления/спасения душ ожидающего. И красноречивые/помпезные проповеди, и слаженное пение хористов, и искусная игра музыкантов – не вдохновляли его сердце, как прежде. И даже большое стечение народа - не могло оторвать пастуха от дум его скорбных, печальных. Он видел церковное "подземелье", он слышал уже почти безмолвные вопли душ раненых/умирающих. И перевернулось сердце его печальное. И возгорелась вся жалость его к народу. И упал он на землю, прямо среди собрания. И шептал тихо-тихо, почти безмолвно уже, и почти без слез, молился пастух в многолюдном храме, украшенном лозунгами на золотых скрижалях. И только Небо внимало его рождественской, невидимой для окружающих, молитвенной грусти и боли. И устал пастух... и лежал, как мертвый. И поднял его Дух... и повел из храма. И покинул пастух, в печали, многолюдное рождественское представление. И продолжалась в церкви суета рождественская, праздная, ярко-шумная, фарфарная, почти театральная, развлекательная, карнавальная, неспасающая. И почти никто не заметил тихого ухода пастуха невзрачного. Сильно громко играли гусли, шум песней и речей – потоком. Запраздновались, засобранились, законцертились, запроповедовались, запелись, заигрались, замолились, заслушались, засмотрелись, засиделись, зафотографировались. И только Небо призрело шаги уходящего. И только "чёрные овечки" ожидали пастуха, за порогом храма. Пацаны с обожженным духом. И девченки с разбитым сердцем. И засветились они от счастья. И запели, почти как ангелы. И прослезился пастух, и заплакал. И зарыдал от сердечной радости. И как всегда, как и прежде, шел сильный и сильный дождь!
© Иван Лещук, из цикла “Чистые грезы”