Солнечные зайки играли со мной в чехарду. Я спряталась под подушку, но они не сдавались, стали щекотать мои пятки. Тут я вспомнила – рыбалка, а будильник молчал. Я не знала, что отец перевел стрелки. Я соскочила с кровати. Солнце вовсю, водило хоровод: с аистами на крыше, с яблоками на деревьях, и плескалось в бочке с водой, и заставляло от зноя прятаться кур в сарае или искать место под телегой. В хате была тишина и прохладно. Только навозная муха билась об стекло.
- Вот дуреха, рядом форточка открыта.
Схватив удочки, я побежала к реке, но окрик отца:
- Стоять, кругом, назад. Доню, а снидать?
- Папочка, бабулечка, я проспала, вся рыба надо мной смеяться будет.
- Доню, ну хоть Зойкиного молока выпей.
Выпив молоко, я хотела бежать, но командирский голос отца:
- Боец, стоять. Я с удивлением посмотрела на отца.
- Где второй носок? Почему шорты на левой стороне? Бегом в хату привести себя в порядок.
Я бегом убежала, тем более забыла, что оставила альбом, и не видела, как улыбались папа и бабуля.
Прибежав на речку, моя рыба мирно дремала, утомленная солнцем, позабивались кто - куда. Мне даже показалось, что поплавок – зевнул.
- Ну и спите, засони, раз не хотите моего червячка съесть.
Достала альбом, стала рисовать гусей, что приземлились на соседний берег.
- Чем отличается стадо от стаи?
Стадо пасется, а стая летает. Стая гусей улетает на юг. А стадо гусей ковыляет на луг. В этом отличие стаи от стада. Это запомнить, как следует надо!
- Молодец, дивчина, вот только крыло и влетающего гуся нужно поправить.
- Тю, ты що, химическим карандашом рисуешь? Що у брата для роднульки дочки грошей нема на хороший карандаш?
Я вздрогнула. В лодку шагнул двоюродный брат отца, дядя Андрей.
- Здравствуйте!
- Здоровеньки булы, Доню.
Смотрю, он взял карандаш, и как фокусник одним движением руки нарисовал взлетающего гуся.
- Гарно?
- Да.
- А ты молодец, видно мои гены перешли к тебе, а то семья табор, а рисуем только ты да я! – дядька засмеялся и вышел из лодки.
Лодку качнуло, я чуть не выпала из нее, а дядька пошел по направлению к клубу, где он работал и художником, и киномехаником. Было ощущение, что они с того берега перелетели на мой листок альбома.
Я хотела поделиться с папой, но он не любил, когда я рисовала. Он сжигал мои рисунки.
- Моя дочь не будет маляром. А этого Андрея, снова что - ли захотел в лагеря? Доню, ты должна быть сильной, смелой, а твои малюнки – это ерунда.
Вдруг перешел на повышенный тон.
- Никогда не смей подходить к дядьке.
- Поняла, а он мне сказал, что у меня есть талант, только его развивать надо.
Отец засмеялся.
- Кто? Что? Какой талант? Этот пьяница советскую власть материт, меня коммуниста посылает.
- Куда? – тихо спросила я.
- Далеко.
- И ты не хочешь идти?
- Доню, иди займись чем-нибудь.
Я ушла к козе Зайке. Думала, почему такие взрослые странные. Я не знала, что отец пошел к дядьке Андрею.
- Не смей приближаться к моей дочери!
- Да ты пойми, у ребенка талант.
- Вижу твой талант по раскинутым бутылкам. Еще раз подойдешь – сам знаешь, что будет.
- Да я то знаю, тихо сказал Андрей, это вы не знаете.
Вечером перед сном отец сказал:
- Хочешь рассажу тебе про дядьку Андрея?
- Конечно, мне его очень жаль, столько горя на него обрушилось. Голод, ладно хоть отец его был священником, кое-что перепадало, но все равно от голода умерли: мама, братья, одна сестра и осталась наша Галина, и то немцы расстреляли. Андрея взяла твоя бабушка, она же была сестрой его отца. Раз отец священник – советская власть расстрелять.
- Папа, но ты же Советская власть, да?
- Я вот их я и спас. Сам чуть не угодил под 58 статью.
- А, что это?
- Малая ты. Вырастешь, поймешь.
Дальше гулак, хотели расстрелять, но видно бог спас.
– Ты же не веришь в бога? - отец закашлял, - война его спасла. Штрафбат, потерял кисть правой руки.
Я соскочила с кровати: Вот почему он ходит в перчатке.
- Ну знаешь, доню, он всё равно вернулся на фронт. Я его в Праге встретил. С танка спрыгиваю, стоит солдатик: «Папироской не угостишь?» Он оборачивается – Братку – закричал он. Я хотел кинуться, обняться, но я вспомнил, что я коммунист, а он был в штрафбате. Он хоть и кровью вину смыл, только, доню, не пойму я - какую вину?
Отец встал, заходил по хате. Проснулся деда:
- Ну-ка с цигаркой на выход.
– Прости, папа, не выдержал.
– Всё, цыц, Грицко, она малая не всё понимает, зачем дивчине голову морочишь.
– Знаешь, шо сынку, у каждого своя судьба. Не знаешь где соломку постелить. Всё, спать, - дед задул лампу. Они с отцом вышли на улицу. Я своим детским умом подумала, сейчас деда ремня даст отцу и выбежала на улицу, не обращая на слова матери: Светлана, вернись.
– Да, я, конечно, всё понимаю – говорил дед. Сколько раз я его спасал, а в ответ – комуняка.
– Да я - коммунист, и горжусь этим.
– Кто если не коммунисты, да не Сталин, кто бы победил фашиста. Народ! На пороге, босиком, в ночных рубашках, накинув шали на плечи, стояли бабуля и мама.
– Может хватит старое ворошить, Василь?
Наступила тишина.
- Грицу, он же твой брат.
– Брат!? Отец вскочил, что вытворяет ваш племянник? Отец – поп, сын алкаш. Да ещё могго итя учи уму–разуму.
- Грицко!- закричал деда, он твоя семья! Что он сделал? Ребёнка учит рисовать!
- А зачем ? Она лётчиком хочет стать, - отец сплюнул папиросу и пошёл в хату.
- Ревность,- сказал деда. Всё всем спать.
Андрей был племяннником моей бабули. Его отец всю жизнь прослужил в церкви. Когда в 191 году к власти пришли большевики, как ни странно церковь они не закрыли, а перевели в маленькую хату. Где и служил дядько Михайло. А про моего отца ходили анекдоты.
Мой отец – Куц Григорий Васильевич, родился 21 ноября – Михайлов день. Дядько говорил: «Зачем нам в семье 2 Михаила? И назвали Григорием. - Привози крестить племяша».
Моя бабуля тогда ещё тогда молоденькой была. Закутала малыша и повезла в церковь. Привезла, а салазки -пустые, выпал по дороге малец. И самое удивительное, 8 раз выпадал. Видно не хотелось отцу –крещёным быть. Отец Михайло, махнул рукой: «Точно коммунистом будет!»
Как в воду глядел, отец всю жизнь, на партийной работе. А дядько Андрей, с начала жил при отце, мать и сёстры умерли от голода. Отца Михаила забрали, думали всё – расстреляют. Андрея приютила бабуля. Андрей рос каким- то волчонком. Не захотел вступать в пионеры, хотя отец его учил заповедям Божьем, но против народа идти не хотел.
Мальчишкой Андрей попал в колонию. Дрался если было не по справедливости. За отказ нарисовать, вождя мирового пролетариата, он то его нарисовал, но пририсовал - рога, копыта и хвост. Сразу забрали, а на пороге, стоял 1939 год. Андрей был объявлен - немецким шпионом, статья 58. ГУЛАК. Штрафрота. Оторвало кисть правой руки, но он всё равно попросился на фронт. А когда он по просьбе генерала Рыбалко, нарисовал его портрет тот взял - Андрея в интендантскую роту.
После войны женился, родились детки. Самое интересное, он научился рисовать левой рукой. Однажды дядьку попросили нарисовать Сталина и Ленина и написать лозунг. Он нечаянно споткнулся и всё вылилось на плакат. Донесли. Опять НКВД. Пока сидел в кутузке кто-то поджог его дом. Думал всё, жизнь закончилась, хотел повеситься, стал пить. Дед мой говорил: «Шо, Андрий, тяжело?» Тот мотал головой: «Я знаю, кто это сделал, но я мстить не буду, не по божески это».
Даже отец, священник, тяжело вздыхал, ведь в огне должен погибнуть он, а погибли невестка и внуки. Дядька устроился работать в школу, учил детей рисовать. Но всегда вздыхал, когда глядел на рисунки детей - мазня.
Однажды его забрали в кутузку, он сделал замечание сыну директора колхоза. Мамаша кричала: «Мой сын гений, все говорят о нём так, мы его рисунки пошлём во Францию – он талантливый мальчик. А тут какой-то пьяница, говорит, что сын бездарь». Дядька сначала молчал, потом вздохнул и сказал: «Да вот сравните – это рисунок моей племяшки, ей всего пять лет, а вашему 15 - вот чьи рисунки нужно в Париж посылать?».
От тюрьмы его спас мой отец, но из школы уволили. Устроился киномехаником. Я тайком любила ходить в будку. Дядька тут же спал, рисовал, и пил, пил. Однажды, сидя в своей лодке я ловила рыбу, вдруг увидела, как по реке плыл мои рисунки.
– Кто это сделал? Я же спрятала в сарайке у Зойки.
– Это папа!? Ком подобрался к горлу, шок схватил сильнее меня, голова закружилась. Три года назад я только научилась говорить, а тут, как мои рыбы, я только открывала рот, ноги мои подкосились. Вижу бежит дядя Андрей, он стал ловить мои рисунки.
– Эх, братку, братку, зачем ты дитя губишь. Ты не мне больно делаешь, ты ей больно делаешь Мне становилось совсем плохо. Дядька прижал меня к себе. Я чувствовала как моё сердце бьётся в унисон с дядькиным. Он подхватил меня на руки и понёс к хате:
- Ничего племяшка ничего, батько хочет тебя лётчиком сделать, нехай. Ну художник уже точно из тебя получится.
– Ты же самородок, вон как бабулю нарисовала, как с фотографировала.
– Ты только каждый день рисуй, чтобы всё из сердца шло. На встречу бежал отец:
- Что ты наделал?
- Я тебе говорил, не трогай мою дочь, - дядька передал меня отцу. Взрыв слёз вырвалось из моих глаз. Я заикаясь
– Зачем, зачем мои рисунки в речку. Отец молчал.
Два дня меня била температура. Я не знала, что отец сильно избил дядьку. Он запил. Уволили с работы. Он поселился в старом сарае. Когда я пришла к нему, среды пустых бутылок лежал пьяный дядька. На стене сарая углём был нарисован мой портрет, в виде журавля, летевшего ввысь. Я тронула дядьку, он открыл глаза:
- Доню, любимая, прости меня, на отца не сердись, я всё понимаю.
– Дядька, миленький не пей, давай учиться рисовать будем.
– Доню, запомни: увидеть прекрасное можно даже в куске грязи. Люди будут говорить «мазня», - не обращай внимания. Рисуй, рисуй, не бросай, добре, - он обнял меня,- ты одна любишь своего дядьку. Не забывай меня, а теперь иди батько ругаться будет.
Я проснулась от громкого разгова, от плача бабули и мамы. Моё маленькое сердце всё поняло. Вылезла через окно, в пижаме, босиком, я побежала к сараю, где жил дядька. Там уже было много народу и милиция. Дядька лежал на полу, с петлёй на шее. Отец заметил меня:
- Доню, а ну марш домой быстро. Не обращая внимания на слова отца, я подошла к дядьке. В кулаке был зажат свёрток. Когда его развернули, там был опять нарисован журавлёнок, а в низу надпись – « рисуй, доню, рисуй».