БАЛЛАДА О ТЫЛОВИКАХ
Повесть.
Автор Яков Липкович.
Яков Соломонович Липкович, прозаик и драматург.
Член Союза писателей. Участник Великой Отечественной войны.
Продолжение 5 повести.
Продолжение 4 http://www.proza.ru/2019/12/17/245
«Улицы Куммерсдорфа были забиты боевой техникой. Отовсюду выглядывали танки, самоходки, орудия, грузовые и легковые машины. Вдоль оврага стояли, задрав в небо стволы, тяжёлые миномёты. Кругом сновали вооружённые солдаты и офицеры. Определённо что-то готовилось. И никому не было дела до двух русских пленных, бредущих в овраге в сопровождении служаки-конвоира.
А Ганс Клозе и впрямь старался вовсю:
– Schnell!. Schnell!. Vorw;rts, Hunde!(Быстрей! Быстрей! Вперёд, псы!)
И это были далеко не самые крепкие ругательства, которыми он их осыпал. Порой Борису казалось, что Ганс Клозе вошёл во вкус и забыл о своём положении. Как бы он ещё не надумал поправить свои дела за их счёт!
И всё-таки, несмотря на эти не очень приятные размышления, на душе у Бориса была какая-то странная лёгкость. Если бы каких-нибудь два часа назад ему сказали, что он будет вот так спокойно, не испытывая особого страха, шагать под охраной липового конвоира перед вооружёнными до зубов гитлеровцами, он бы ни за что не поверил. И не только шагать, но и с жестоким любопытством смотреть на тех, радуясь тому, как они со Срывковым их обманули. Это было почти как во сне, в котором некого и нечего бояться, где никогда не поздно, при первой же серьёзной опасности, проснуться.
Борис спохватился: пока он занимался самоанализом, Срывков не терял времени зря – подсчитывал, запоминал. Как разведчик он не мог упустить такую возможность. Досаде Бориса на себя не было границ, тем более что уже пошли улицы, где нечего было запоминать, – с двумя-тремя машинами у домов. Чтобы как-то наверстать упущенное, Борис стал лихорадочно припоминать, где и что он видел три минуты назад.
– Федя, ты не помнишь, сколько было минометов, восемь или девять? – тихо спросил Борис.
– Двенадцать, – ответил Срывков.
– Schweine! – продолжал орать на них Ганс. – Schnell! Rechts!(Свиньи!, Быстрее!, Направо!)
Впереди показался мост. Неужели тот самый, по которому он проезжал сегодня утром? Ну конечно же! Значит, здесь они должны повернусь на Лауцен… Мост невысокий, деревянный. Но тем не менее с обеих сторон он охранялся пулеметами. Посередине его прохаживался часовой с автоматом.
Срывков и Борис уже не сомневались в Гансе. Рискуя жизнью, он явно делал ставку на них. Но полной уверенности не было. Мог же он там, в центре Куммерсдорфа, нарочно усыпить внимание «пленников», чтобы здесь, на окраине, неожиданно выдать их с головой? Но как конвоир он по-прежнему был на высоте. Орал так, как будто ему платили за каждое слово:
– Schnell! Schnell! Donnerwetter!(Быстрей! Быстрей! Проклятые!).
Услышав громкую брань, часовой шагнул к перилам. Когда они приблизились к мосту, он спросил Ганса, кого это он ведёт и куда. Тот охотно ответил. И добавил, что из-за этих русских свиней должен не спать всю ночь. Но сочувствия в солдатах, охранявших мост, он этим не вызвал. Часовой сказал, что и они сами третью ночь не смыкают глаз – по всей вероятности, русские вновь попытаются прорваться…
Они полезли вверх по крутому левому склону, держа мешок за углы, но добрались только до середины и скатились снова в овраг. При этом у Феди широко распахнулась шинель и из-под руки блеснула сталь автомата. Борис с ужасом оглянулся на часового, облокотившегося на перила: разглядел или нет? Но разве проследишь за выражением лица с такого расстояния, да ещё ночью, пусть даже лунной?..
Между тем поза у солдата не менялась. Конечно, с какой стати ему тотчас же поднимать крик? Чтобы первому получить пулю? Можно не сомневаться, что он не подаст вида до тех пор, пока не будет уверен в своей безопасности…
А Ганс, похоже, ничего не видел. Он опять обрушился на них с руганью. Но сейчас она казалась Борису такой неестественной, такой наигранной, что он ещё раз бросил тревожный взгляд на часового: надо быть слепым, чтобы ничего не заметить.
Всё это длилось какую-то долю минуты. А дальше начиналось то, что могло быть уже следствием промаха. Часовой крикнул Гансу, чтобы он поднимался по другому, покатому склону. Голос немца прозвучал как-то подозрительно спокойно. Возможно, это и была западня. Ведь теперь они должны будут пройти через весь мост под дулами пулемётов.
– Кажется, влипли, – быстро шепнул Борис Срывкову.
– Да подожди ты! – отмахнулся тот.
Они поднимались по склону, и на них в упор глядели, выжидая чего-то, семь… нет, девять вооружённых гитлеровцев. Ни реплик, ни шуточек. Одно настороженное молчание зверя, приготовившегося к прыжку.
– Schnell!.. Schnell! – продолжал усердствовать Ганс. Но как неестественно и фальшиво звенел в тишине его голос!
Они прошли мимо пулемётного поста, вступили на мост. Сейчас их в любое мгновенье могли прошить очередью. Сапоги скользили по грязи. Каждый шаг отдавался в сердце – ведь следующий мог стать последним. Часовой, который оказался фельдфебелем и, судя по всему, командиром пулемётного взвода, шагнул к ним и сделал знак остановиться. Борис ощутил горячую бугристую поверхность лимонки. Но немец обошёл их. Его интересовал Ганс. Он снова спросил, куда тот ведёт пленных. Ганс ответил, как условились: в штаб, в Лауцен. «А там что, своих пленных нет?» – осведомился фельдфебель. И тут Ганс проявил самостоятельность, начал хохотать. Смеялся он до того искренне, до того заразительно, что фельдфебель стал ему вторить – сперва сдержанно, а потом, всё больше постигая смысл этого смеха, громко и открыто. Вскоре они хохотали оба. Уж они-то хорошо знали, какой ценой немцам удалось окружить в Лауцене русских гвардейцев и почему нет пленных.
Но этот неожиданный и дружный хохот встревожил Срывкова: не над ними ли смеются фрицы? Встретив его вопросительный взгляд, Борис незаметно покачал головой: ничего опасного. Срывков опустил веки: мол, понял.
В этот момент фельдфебель резко оборвал смех: либо заметил, что они переглянулись, либо подумал, что дальнейший смех в присутствии пленных неуместен. А может быть, вспомнил о подозрительном блеске под Фединой шинелью?
Фельдфебель прошёлся у них за спиной. Всё! Борис почувствовал, как у него сдавило в груди. Краем глаза он увидел Срывкова. По его напряжённой позе видно было, что он тоже весь как сжатая пружина. Первым он, бесспорно, срежет фельдфебеля. «А мне надо, – быстро соображал Борис, – одну гранату швырнуть в тот пулемёт, а другую, если останется время, в этот…». Где-то сзади застыл Ганс. В эти мгновенья решалась и его судьба. Отступать ему уже поздно. Фельдфебель прошёлся вперёд и остановился. И вдруг неожиданно заорал:
– Weg, russische Hunde!(Прочь, русские псы!).
Борис и Федя переглянулись. Хотя смысл этих слов был им понятен, они всё-таки усомнились: неужели пронесло? И они так же, как это сделали бы настоящие пленные, только чуточку торопливей, чем хотелось, обошли фельдфебеля стороной и зашагали по мосту.
***
Понемногу противники угомонились. Стихла и без того редкая стрельба в Куммерсдорфе, который остался уже далеко позади. Ничем не тревожимая тишина лежала и над Майнсфельдом. Но дорога на Лауцен ещё жила. Здесь-то Ганс и встретил шофёра из штаба своего полка. А было это так. На обочине дороги, на половине пути между Куммерсдорфом и Лауценом, стоял камуфлированный бронетранспортёр. В его моторе возился человек в куртке. Когда они проходили рядом и Ганс, по обыкновению, начал кричать на них, тот поднял голову и удивлённо произнёс:
– Hans Klose?
– Наlt! – остановил их Ганс и вроде бы радостно воскликнул: – А! Rudi!
Шофёр не скрывал своего удивления, увидев Ганса в качестве конвоира в таком отдалении от части. Но после встречи с фельдфебелем тот был подготовлен и к этому вопросу: дескать, это медики из танковой бригады, окружённой в Майнсфельде. Их захватили в Куммерсдорфе и сейчас по приказанию командира дивизии переправляют в Лауцен. Вытирая руки тряпкой, шофёр предложил:
– Na, wollen wir fahren?(Не желаете ли поехать?).
Хочет подвезти. Что же делать? Ганс тоже растерялся. Кивнул головой приятелю, а сам, когда тот на секунду отвернулся, жалобно взглянул на своих пленников.
***
Они втроём сели сзади – не мог же конвоир оставить пленных без присмотра.
Вдалеке возвышались тёмные постройки Лауцена. Скоро должен быть поворот на Майнсфельд. Борис хорошо помнил его – там стоял накренившийся столб с полуоторванным указателем. Срывков сделал Борису знак. Всё ясно! Его и Федины мысли работали в одном направлении. Что ж, он готов. Выхватить из расстёгнутой кобуры пистолет и наставить его на Ганса – дело одной секунды. Когда до поворота осталось каких-нибудь четыреста-пятьсот метров, на дороге из Куммерсдорфа показалась автоколонна. Теперь их судьбу решали секунды… Конечно, с машин не могли не видеть идущий впереди бронетранспортёр. Но что в нём делается, с такого расстояния разглядеть невозможно. Только когда они свернут в Майнсфельд, там, может быть, заподозрят что-то неладное. Но это ещё в будущем, измеряемом метрами и секундами. Пока же они со Срывковым связаны по рукам и ногам: не могут они ни прибавить скорости, ни ускорить события. Единственное, что в их силах, это терпеливо дожидаться поворота. А шофёр, как нарочно, не спешил. Дружески неторопливая и спокойная беседа с Гансом располагала его к такой же неторопливой и спокойной езде.
Расстояние же между ними и колонной сокращалось с каждой минутой. Борис сосчитал: восемь тяжёлых машин, гружённых, по-видимому, боеприпасами. Матово серебрились в лунном свете лобовые стёкла. Оттуда, вероятно, уже видно каждое их движение. Но у них нет другого выхода. Наконец впереди мелькнул наклоненный столб. Всё! Пора! Они метнулись одновременно: Срывков к шофёру, Борис к Гансу, который даже не удивился. Очевидно, он давно ждал этого. Почувствовав у живота пистолет, он лишь сжался. Срывков наставил на шофёра автомат и приказал:
– Links!(Налево).
Повторять не пришлось. Тот понял, что шутки с вооружёнными пленными плохи…
Так по майнсфельдской дороге они проехали с полкилометра. Но когда Срывков наклонился, чтобы взять лежащий на сиденье и все время мозоливший ему глаза автомат, шофёр резко крутанул руль. Федя не устоял на ногах и отлетел к противоположному борту. Немец схватил одной рукой оружие и полоснул назад длинной очередью. На второй очереди у него заел автомат.
Срывков покачнулся. Уже падая, он слабеющей рукой нажал на спусковой крючок. Пули прошли над немцем, не задев его. Борис вскинул пистолет. Но в этот момент шофёр пригнул голову и стал бросать машину из стороны в сторону. Бориса начало швырять от борта к борту, и он никак не мог прицелиться в сидевшую за рулём фигуру. Когда же ему удалось подобраться немного ближе, водитель дал полный газ, и Бориса снова отбросило к заднему борту. Там он опустился на одно колено и, держась рукой за прыгающее сиденье, выстрелил. Мимо! Еще раз. Мимо!
На большой скорости бронетранспортёр въехал на пахоту и стал разворачиваться.
Цепляясь за борта, Борис медленно продвигался вперёд. Наткнулся на Ганса, державшегося обеими руками за скамейку. Странно, что он перестал думать об опасности, которая могла угрожать ему с этой стороны. Неужели тот и сейчас с ними?
До шофёра оставалось совсем мало, как вдруг сильный взрыв смешал всё. Борис почувствовал, как что-то с огромной силой подняло его в воздух и оттуда швырнуло в глубокую чёрную яму… Когда он очнулся, то мучительно пытался сообразить, где он и что с ним. Наконец понял: бронетранспортёр наскочил на мину. Кругом было минное поле, преграждавшее путь к Майнсфельду с юга. Борис встал, и перед его глазами всё поплыло. Тогда он опустился на колени и пополз к машине. Первым, кого он увидел, был убитый Срывков. Уже мёртвому, ему взрывом оторвало обе ноги. Ганса он нашёл в десяти метрах от бронетранспортёра. Тот был ранен в живот и тяжело дышал. Вскоре он умер, так и не приходя в себя. Мешок с перевязочными материалами оказался цел. Борис нашёл автомат Срывкова, вскинул на плечи мешок и двинулся по дико петлявшей колее бронетранспортёра к дороге – как ни трещала у него голова, он сообразил, что так меньше шансов напороться на мину. Вскоре его увидели мотострелки из батальона капитана Чепарина, находившиеся поблизости в боевом охранении. Один из них провёл его через минное поле и показал дорогу».
Продолжение повести в следующей публикации.