Почему Андрей среди остальных, ничем не примечательных лиц сразу обратил внимание именно на Фросю? Это довольно просто, он тут же, как увидал её, посмотрел на неё именно как на женщину. В ней была, как ему почудилось, какая-то особенная человеческая, то есть духовная привлекательность, но носителем этой привлекательности была всё-таки женщина. И он тут же одёрнул себя мысленно: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем». (Эту фразу он помнил уже наизусть.) Выходило так, что он уже как бы «прелюбодействовал» с ней. Однако странность ситуации заключалась в том, что он как раз и отметил её непривлекательность женскую. «Но да, именно женскую». Просто это как-то сразу бросилось в глаза. И всё свелось к тому, что он всё-таки воспринял её как женщину.
Естественно, ни сама Фрося и никто вокруг ничего не заметил, но Андрей невольно оглянулся по сторонам, почувствовав себя сделавшим нечто непристойное, да ещё и публично. Он украдкой бросил взгляд другой на её лицо с неловко собранными вместе чертами, которым вроде как самим было как-то неуютно друг с другом. К тому же, это лицо было совсем без косметики. И не просто без косметики, а как-то нарочито без косметики, то есть было искусственно натуральным. И во всём её обличье была какая-то нарочитая растрёпанность.
«Женщина всё же не должна ходить такой… растрёпой, — промелькнула у него невольно мысль. — Нужно хоть немного за собой следить». И мысленно он аж ахнул: осудил за то, что не ухожена и не радует его глаз именно по-женски. «Но осудил ведь!» И пока он пытался справиться с удивлением, что преступил сразу две заповеди, он уже и разозлился на неё за неё такую. «Ещё с бабой тут не хватало… Черт бы её побрал совсем». И это была уже третья заповедь по счёту — он разгневался. Получалось чуть ли не как в народной сказке: нужно было исполнить три простые условия, а они всё никак не исполнялись. Самому стало смешно.
Но в запасе у него оставались всё-таки ещё целых две заповеди. И какие: не противься злому и не клянись, уж их-то он ни за что не нарушит. Рискуя совсем выпасть из тусовки и общего разговора, Андрей всё своё внимание сосредоточил на том, чтобы как-нибудь нечаянно не преступить остальное. Он постоянно себя контролировал, и ему удалось в течение целого вечера больше никакой заповеди не нарушить. Причём с течением времени уверенность к нему возвращалась, и он всё свободнее и свободнее общался с окружающими. Более того, его захватил азарт от того, что он был в состоянии выполнять две задачи одновременно, и в пылу этого азарта он превзошел себя — блестяще, как ему потом сказали, разобрал несколько фильмов, которые тогда были как раз на слуху. Он и сам чувствовал, что был в ударе в этот вечер. Особенно — под конец. Он почувствовал, что может говорить и способен своей речью заинтересовывать окружающих.
А когда уже все расходились, и он смог совсем возвратился к себе внутрь, он сказал себе мысленно по поводу заповедей: «Получилось ведь». Внутренний голос отвечал ему, что получилось только потому, что просто не случилось никакого зла, вот он и не воспротивился злому. «Да как же не было», — возразил он внутреннему голосу и стал отыскивать в памяти какое-нибудь зло в отношении себя. Вроде действительно ничего такого не было. «Что для меня могло быть здесь злом?» — спрашивал он себя мысленно и сам же неожиданно вдруг себе ответил: «Нарушение ещё одной заповеди». Да, он весь целиком был сконцентрирован именно на этом. «Но я и не нарушил, я контролировал себя, я сопротивлялся изо всех… черт возьми, я противился весь вечер тому, что считаю злом: я ПРОТИВИЛСЯ злому. Чертовщина какая-то, так не бывает».
— Что так не бывает? — переспросила его жена его товарища. Оказалось, что последние слова он произнес вслух.
— Нет, ничего. Это я о своем, — отвечал ей Андрей с невольной растерянностью в голосе, а сам почувствовал, как краска бросилась ему в лицо, а кончик носа похолодел.
Четыре — один, общий счёт был не в его пользу. И он расстроиться не расстроился, а как-то так смешался, что стал отнекиваться, когда его спросили о пятнице, на которую его новые знакомые планировали поход всем скопом на лекцию о Леонтьеве и об Оптиной пустыни. Он читал когда-то его, и ему Леонтьев был совсем не интересен. А тем более — пустынь. «Это всё, скорее, для Полины». Однако для себя он отметил, что кто-то как будто специально напоминал ему о жене. Ему показалось это примечательным. Жена в данный момент как раз где-то там и обитала: и физически, и духовно, — возле этой самой «Оптиной». И супруга, в воображении, вдруг предстала перед его мысленным взором такой же, по-женски вызывающей и обольстительной, какой была четверть века назад. Контраст с тем, что было когда-то и что потом стало, был разительный.
И тут он впервые увидел её глаза. Совсем близко, как-то даже чересчур близко. В первое мгновение он даже не сообразил, чьи это были глаза, но это были глаза не Полины, а Фроси. Они были не то что бы красивыми, они были какими-то проникающими. Её взгляд воспринимался чуть ли не как вторжение. Но с другой стороны, они были невероятно открытыми и искренними, обезоруживающе открытыми. Фрося предложила ему пойти вместе с ними и добавила словами с какой-то особенной интонацией: «Я вас прошу». А глазами она просила куда сильнее, нежели словами. Андрей несколько даже смутился, отвел глаза и пробормотал что-то в том духе, что обещать не может — занят (соврал), но обязательно попробует.
— Вы так нестандартно мыслите, — сказала она, снова заглядывая ему в лицо. — Так интересно было бы узнать ваше отношение к Леонтьеву. И к христианству, к слову говоря, в целом.
— Ну-у.
— Нет, обещайте нам, пожалуйста. («Нам», а не мне.)
И Андрей сказал: «Хорошо». Она снова заглянула ему в глаза, и он снова сказал ей: «Хорошо, хорошо, ладно». Сказал утвердительной скороговоркой. И когда уже выходил на лестничную площадку, в неприкрытую щель двери услышал, как Фрося кому-то говорила в кухне: «Так, Назаров идёт с нами. Нет, точно идёт, он мне клятвенно обещался». Из тона, каким это было произнесено, становилось очевидным, что для их старой компании он был просто чем-то свеженьким и, предположительно, не совсем небезынтересным. Андрей мотнул головой и невольно шмыгнул внутрь носом. «Не клятвенно я. Почему сразу клятвенно-то?.. Однако идти-то ведь придётся. Черт её совсем побери, всухую: пять — ноль». В это было трудно поверить, выходил просто анекдот какой-то с его заповедями.
Но не этот анекдот, другое запало ему в душу: тот её взгляд и то, что за этим взглядом стояло. Это не был женский взгляд, который ищет понравиться или завладеть твоим вниманием. «И сколько за этим взглядом было человеческой теплоты, даже какой-то сверхчеловеческой теплоты». И похоже было, что она ко всем так относилась. Ко всем! Неужели она была награждена любовью?! Но за что?! «Она — не я, она одаряла людей любовью. А я о любви только теоретизирую». Он не понимал, за что это ей. Не понимал, что она такое. Разумеется, он не завидовал. «Упаси бог». Просто ему надо было исследовать этот вопрос и понять это о ней: что она такое в своей душе наработала, что была так облагодетельствована любовью. Он знал, что не отстанет от неё, пока не выяснит этого до конца.
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/12/20/289