В 1970-м году я окончил институт культуры и устроился на работу в филиал политехнического института на должность библиотекаря-библиографа. Славный был этот год, 1970-ый. Страна отмечала столетие со дня рождения великого вождя революционных масс Владимира Ильича Ленина, 25-летие Победы советского народа в Великой Отечественной войне. Наши славные ветераны (тогда их было ещё немало) проходили строем по улицам наших городов, открыв взорам сограждан ордена и медали за победы на боевых и трудовых фронтах.
В этом же году, летом, руководство библиотеки направило меня на работу в приёмную комиссию. Мне поручили принимать документы от желающих попасть на учёбу в наш институт. Их было много, так много, что я успевал только рассматривать бумаги, которые подавали мне молодые люди. Одно обстоятельство поразило меня. В анкетной графу «Сведения об отце» частенько значилось «об отце сведений не имею». Таких записей было очень много. Шёл набор абитуриентов, рождённых в конце сороковых-начале пятидесятых годов, то есть тех, кто родился после войны. Значит, отец не умер, не убит. Он живёт где-то и как-то, но его нет, и никто не знает, где он. Это всё война прошедшая наделала. Мужчин мало, а женщин много. Женщины изо всех сил стремятся реализовать себя в качестве жены, возлюбленной, матери. В этом их святое предназначение. Мало того, что они были заняты на строительстве развитого социализма, они ещё рожали детей естественным путём. Детей не из пробирки, а от здоровых теплокровных мужиков, о которых хранили более или менее долговечные воспоминания. Тема, конечно, интересная, но в этом рассказе речь пойдёт о другом.
В один из тех прекрасных летних дней 1970 года передо мною на столе очутились документы Вильгельма Шлимана. Он был немец. С отцом у него было всё в порядке, работал слесарем на машиностроительном заводе. Но вот аттестат зрелости, увы! Точные науки: математика, физика, химия, история – одни пятёрки. Конечно, в таком отличном аттестате тройка по русскому языку означала двойку, такую двойку, что хоть плачь. Из документов было видно: парень уже пытался поступить в политехнический институт, но провалил сочинение. Я медленно перебирал в руках документы Шлимана и думал. Я слышал о том, что если человек страдает дефектом речи, или если он сызмальства говорит на языке своих родителей, то он не сможет преодолеть грамматического барьера требуемого чужого языка. Жаль. Очень жаль. Ах, Вильгельм, Вильгельм. Мало того, что ты – Вильгельм, так ты ещё и Шлиман. Как тебе помочь? Я поднял глаза от бумаг и посмотрел на него. Он был худощав, высокого роста, волосы были светло-русые, глаза серые. В лице его не было и тени подобострастия, заискивания, которые наблюдались у некоторых абитуриентов. Он был спокоен, независим и не боялся провала. Я принял его документы, и он ушёл.
Потом начались приёмные экзамены. Я позвонил преподавателю, который должен был проверять сочинения. Я попросил его о встрече. Мы встретились. Я рассказал ему о Шлимане и обо всех своих соображениях на его счет.
– Понимаете, – говорил я ему, – надо всё сделать для того, чтобы Шлиман поступил в институт. История нам не простит, если мы потеряем такого парня. Не будем губить его жизнь.
Филолог улыбнулся в ответ.
– Мне нравится ваши откровенность и непосредственность, – сказал он. – Разумеется, я помогу этому мальчику.
Через два дня он позвонил мне.
– Всё в порядке, – сказал он. – Я проверил сочинение этого Шлимана, потихонечку исправил его ошибки синим стержнем. Поставил четвёрку. Думаю, он пройдёт по конкурсу. Не сомневаюсь в этом.
И точно, он прошёл по конкурсу и был принят в наш непростой институт.
Прошло 6 лет. В фойе института на самом видном месте появилась мра-морная доска, на которой золотыми буквами были написаны имена наиболее отличившихся выпускников. Среди них было имя Вильгельма Шлимана. Я был очень доволен.