Козел

Согласен, название моего маленького рассказа несколько режет слух. И, хотя вторая его часть не будет связана с этим одиозным животным, я решил остановиться на нем. Вообще-то побудителем к написанию рассказа послужили воспоминания вовсе не о рогатом. Совсем недавно я в популярной социальной сети наткнулся на снимок моего первого курсантского командира эскадрильи, чему был несказанно рад, поскольку его фотографий в силу каких-то причин у меня не оказалось. На снимке был Иван Аксенович – это, если следовать литературному написанию. Но звали его, как летчики-инструктора, так и курсанты – проще: Иван Аксеныч. Разумеется, если упоминался комэска в третьем лице. При обращении – товарищ майор, и никак иначе.

Так вот. Возвращаясь к названию рассказа, а также забегая вперед, скажу, что речь пойдет в целом об Иване Аксеновиче. А «козел» имеется в виду авиационный. Ну, так получилось, что никогда, до самого окончания летной деятельности, мне больше не пришлось наблюдать посадку самолета с таким «козлом». Классическим. Прогрессирующим. Конкретным «козлом». Хотя много интересного пришлось увидеть. Наблюдал, как у боевого истребителя МиГ-21БИС улетала носовая стойка при выполнении курсантом грубой посадки; как на этом же типе переворачивались курсанты перед самым касанием ВПП – от самолета оставался один пепел, а у этих охламонов – ни царапины. Видел даже, как однажды брошенный безграмотным летчиком, катапультировавшимся из исправной матчасти, истребитель пытался самостоятельно сесть в пустыне Сахара (летчик готовился к посадке, вся механизация была выпущена). Мы все, кто находился на аэродроме, со слезами на глазах смотрели, как 21-й с пустой кабиной выполнил почти нормальную посадку, но на неровностях рельефа перевернулся и загорелся. В тот момент, когда к нему подбежала толпа, начался отстрел боекомлекта пушки – очень обиделся на людей умирающий истребитель.

А поскольку это произошло (я имею в виду «козла», если кто-то забыл, о чем шла речь в предыдущем абзаце) в эскадрилье, которой командовал Иван Аксеныч, то я и связываю воедино два этих явления. Почему два? Да потому, что наш комэска – это тоже явление, причем, уникальное. Было ему в ту пору около сорока лет. Небольшого роста, с явными признаками начинавшейся полноты и обозначившимся вторым подбородком, а также практически сформировавшейся лысиной в передней части головы, он явно не был похож на человека, о котором говорят «красавец-мужчина». Это – что касается внешности. Внутренний же мир его был весьма противоречив. За, казалось бы, спокойной наружностью, скрывался ярко выраженный, взрывной темперамент холерика. И горе тому, кто попадался под его горячую руку. Чего не избежал и автор этих строк, о чем будет поведано во второй части рассказа. Можно привести такой пример. Если в контрольном полета с Иваном Аксенычем допустил ошибку, даже совсем незначительно выходящую за параметры оценки «хорошо», по окончании полета надо было успеть выскочить из самолета первым и отбежать на почтительное расстояние. Поскольку в таких случаях кислородная маска в руках рассерженного комэски угрожающе вращалась, и могла ненароком зацепить курсанта, допустившего неряшливость в пилотировании. Но и отходил он быстро. Можно было выждать несколько секунд, мысленно показать комэске язык, затем приблизиться за получением замечаний.

И все-таки, несмотря ни на что, и летчики, и курсанты, и инженерно-технический состав любили Ивана Аксеныча, летчика от Бога. В его эскадрилье 122-го учебного авиационного полка в городе Морозовске мы, обретая крылья на истребителе первоначального летного обучения Л-29, получали путевку в небо. В нас закладывался фундамент для дальнейшего освоения фронтового истребителя МиГ-21.

В нашей летной группе на втором курсе было трое: ваш покорный слуга, Стас и Валера. А летчиком-инструктором был молодой выпускник нашего же училища лейтенант Захаров Владимир Васильевич. Мы у него были первыми курсантами. По характеру Владимир Васильевич был полной противоположностью комэске. Тихий, скромный и даже застенчивый – качество, казалось бы, несовместимое с профессией военного летчика-инструктора, он за все время ни с одним из нас, раздолбаев, не заматерился в воздухе, что само по себе тоже является уникальным случаем, учитывая специфичность инструкторского ремесла. Сколько для этого требовалось от Владимира Васильевича терпения и мужества, я сумел оценить по достоинству только после окончания училища, когда сам стал летчиком-инструктором.

В то время мы уже летали самостоятельно, но пока еще только по кругу, то есть, оттачивали «мастерство» при выполнении взлета и посадки. К качеству полетов моих и Стаса каких-то особых претензий ни у летчика-инструктора, ни у командира звена не было. А вот Валера никак не мог посадить «Элку» с заданным посадочным углом. Или еще говорят – с нормально поднятым носовым колесом. То есть, посадки у него получались на скорости, превышающей установленную инструкцией летчику самолета Л-29. С одной стороны, это увеличенный износ пневматиков, но гораздо серьезней то, что посадка на повышенной скорости может привести к дальнейшим ошибкам, последствия которых могут быть непредсказуемыми.

И вот однажды во время предварительной подготовки к полетам в очередной раз Владимир Васильевич остановился на Валеркиных ошибках. На что тот пробухтел:

– Ну, товарищ лейтенант! Я никак не пойму, какие усилия к ручке управления надо прилагать на выдерживании перед касанием. Все время боюсь допустить взмывание.

Здесь надо остановиться на одном моменте. Валера был сильно накаченным пацаном с фигурой, как принято говорить, атлетического сложения. Эдакий русский богатырь. Мы со Стасом рядом с ним выглядели чуть ли не дистрофиками. И его боязнь взмывания при выполнении посадки, в общем-то, можно было легко понять, поскольку такое отклонение могло привести к еще более печальным последствиям, нежели посадка на повышенной скорости. Впрочем, все эти отклонения легко исправляются при грамотных действиях, чему курсантов во время вывозной программы тщательно обучают, и перед выпуском в самостоятельный полет проверяют его действия при исправлении отклонений на посадке, которые намеренно вводятся проверяющим.

После заявления Валерки, о котором я написал выше, мы со Стасом не выдержали, и, как «опытные» летчики, начали объяснять методику выполнения посадки. При этом сунули ему в руку указку, имитирующую ручку управления самолетом, создавая на ней усилия, по нашему мнению, идентичные усилиям на ручке при выполнении посадки. Владимир Васильевич не вмешивался, и только тихо посмеивался, наблюдая эту картину.

И вот мы на аэродроме. Руководил полетами в этот день Иван Аксеныч. Выполнив запланированные в первой половине летной смены свои полеты, я пошел на ВСКП сменить наблюдающего (вспомогательный стартовый командный пункт в начале взлетно-посадочной полосы (ВПП), где находится помощник руководителя полетов, оказывающий помощь курсантам и летчикам на предпосадочном снижении и посадке). Задача наблюдающего – убедиться в том, что шасси и закрылки заходящего на посадку самолета выпущены. При этом преследовалась еще одна цель. Летчики-инструктора говорили нам так: увидел сто посадок, считай, что одну выполнил сам.

Вот и Валерка в воздухе. Можно было, конечно, написать, что, когда он доложил на третьем развороте о выпуске шасси и начал выполнять заход на посадку, меня охватили нехорошие предчувствия. Ерунда! Не было никаких предчувствий. Так некоторые авторы пишут, чтобы внести в произведение определенную остроту момента. Увидев после четвертого разворота, что шасси и закрылки выпущены, я отложил бинокль в сторону, и спокойно продолжал смотреть, как Валера планирует на посадку. Он отлично выдержал глиссаду, вышел в начало полосы на заданной высоте (один метр), и после выдерживания плавно коснулся бетонки. И, конечно же, опять с углом менее заданного, следовательно, на слегка повышенной скорости.

Я взял уже бинокль, чтобы начать наблюдение за очередным самолетом, заходившим на посадку, как вдруг «Элка» Валеры плавно отделилась от бетонки. Помощником руководителя полетов в эту смену был штурман эскадрильи майор Дианов, который мгновенно среагировал и спокойно дал команду «Ручка на месте». Штатная команда в этом случае. Она означает, что от курсанта не требуется никаких действий, просто надо замереть, и ждать, когда погаснет скорость, и самолет опять снизится и коснется полосы основными колесами шасси. В общем-то, в этот момент еще не произошло ничего необычного. Такие посадки с отделением, взмыванием, с перелетом, и даже недолетом до полосы во время обучения курсантов – не редкость. Как говорится, кто не работает, тот не ошибается.

Здесь надо сделать еще одно отступление. Аэродинамика самолета Л-29 такова, что он очень летучий. И, если при отделении от ВПП после посадки на повышенной скорости он стремится набрать высоту, надо это прекратить, но действовать при этом с ювелирной точностью – движение ручки управления от себя должно быть буквально миллиметровым. Валера слишком резко ткнул ручку от себя, самолет клюнул носом, и опять последовала грамотная команда помощника руководителя полетов, но другая: «Подбери!», поскольку «Элочка» пошла к земле с опережением на носовую стойку. В этом случае летчик должен действовать с еще более высокой точностью – успеть создать посадочное положение, но не допустить повторного отделения. Валера хватанул ручку на себя, но с опозданием, успел поднять нос, но вертикальная скорость снижения была повышенной, что привело к грубой посадке и очередному отделению от полосы, причем, взмыл еще выше, чем при первом отделении.

То, что происходило дальше, трудно поддается описанию, поскольку сложная ситуация, возникшая на посадке, начала стремительно развиваться в аварийную, и инициативу по оказанию помощи курсанту взял на себя руководитель полетов. То есть, Иван Аксеныч. Взял ответственность на себя, поскольку Валера оказался уже напротив СКП (стартовый командный пункт, где находится руководитель полетов). Но это ничего не изменило. Валера продолжал «козлить», с каждым «прыжком» подскакивая все выше, отдавая ручку резко от себя и снижая самолет с опережением на носовую стойку, выхватывая его у самой земли, и после грубого приземления картина возобновлялась. Команды Ивана Аксеныча слились в один сплошной крик, многократное «Ручка на месте!», «Задержи!», «Подбери!», практически с преходом в визг «Ручка полностью на себя!».

Я во время исполнения этой абракадабры, как завороженный, стоял с открытым ртом, наблюдая за удаляющимся от меня самолетом, неминуемо приближающимся к концу ВПП длиной две тысячи метров. Признаюсь, в тот момент решил, что живым Валерку уже не увижу. И вдруг в самом конце полосы, подскочив, очевидно, с последних плит бетонки, «Элочка», плавно покачиваясь с крыла на крыло, на минимально-допустимой скорости перешла в набор высоты. Валера, наконец, сообразил, от какого события его отделяют мгновения, двинул РУД (рычаг управления двигателем) на упор максимала и ушел на второй круг. Посадку он выполнил с оценкой «отлично». Майор Дианов, выйдя из ВСКП на свежий воздух, снял насквозь мокрую от пота куртку комбинезона и спросил:

– Ну, что? Видел, как некоторые убиваться хотят?

Я ничего не ответил, вопрос был риторическим. А Иван Аксеныч посадил всех, кто еще находился в воздухе, и закрыл полеты. Когда мы подошли к СКП, он сидел на скамейке в окружении летчиков и курсантов, обсуждавших Валеркину посадку, и молча вытирал носовым платком вспотевшую лысину, которая ярко блестела на солнце. Те, на чьих глазах происходил этот цирк, вполголоса рассказывали остальным, не ставшим очевидцами, и комэску не беспокоили вопросами, ожидая его команды. Все понимали, что у Ивана Аксеныча проистекал отходняк от стресса. Шутка ли сказать, несколько минут назад чудом удалось избежать летного происшествия в вверенной ему авиационной эскадрилье. При этом не факт, что могла произойти авария, а не катастрофа. И вдруг… До сих пор не пойму, какой черт меня дернул за язык задать идиотский вопрос:

– Товарищ майор, а если бы он не ушел на второй круг, что было бы?

В это мгновение все посмотрели на меня так, словно увидели самоубийцу. А Иван Аксеныч, сунув носовой платок в карман комбинезона, подскочил со скамейки, как ужаленный, и заорал своим тенором на весь аэродром:

– Что было бы?! Что было бы?! – Он несколько раз прокричал этот вопрос, со свирепым выражением на красном от натуги лице медленно приближаясь ко мне, словно виновником опасной предпосылки к летному происшествию был ни кто иной, как наблюдающий курсант Исаев. – Полный рот земли, вот что было бы! – Но вдруг остановился и спокойно, как ни в чем не бывало, произнес:

– В класс на разбор шагом марш! – Всем стало понятно, что отлегло…

И только один человек из присутствовавших на аэродроме сохранял олимпийское спокойствие. Угадайте из трех раз, кто? Правильно. Это был наш Валера, автор и исполнитель такого восхитительного и неповторимого «козла», который в дальнейшем, до окончания летной программы выполнял самостоятельные полеты с хорошим и отличным качеством. Разумеется, о том, как мы со Стасом во время предварительной подготовки к полетам, пытались научить Валерку правильному выполнению посадки, ни одна живая душа в эскадрилье не узнала.

А через месяц не стало одного из наших товарищей. Он был первым, но, к сожалению, не последним во время учебы в училище, о ком говорят: улетел и не вернулся. Об этом случае я уже писал. А сейчас хочу рассказать еще об одном забавном эпизоде с моим участием совместно с Иваном Аксенычем, происшедшем через год, двадцать девятого апреля одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года, в день Светлого Христова Воскресения, то есть в день Пасхи. Мы были уже на третьем курсе, продолжая осваивать все тот же незабвенный и легендарный Л-29, но уже на лагерном аэродроме в станице Тацинской.

Что значит – летать на лагерном аэродроме? Это значит многое. В двух словах – личный состав двух эскадрилий находится в отрыве от руководящего состава полка. А всем известна старая армейская байка: любая кривая короче прямой, проходящей мимо начальства. Короче говоря, на лагерном аэродроме имеет место некоторая расслабуха, временами все-таки нарушаемая непосредственными командирами закручиванием гаек. Закрутят – отпустят. Закрутят – отпустят. Чтоб, значит, полностью не расслаблялся личный состав. Естественно, летной работы это не касается, поскольку в данном случае расслабление опасно для здоровья. А вот в выходной день можно было и поваляться утром в койке, не слыша душераздирающей команды старшины «Подъем!».

В общем, как я уже написал, дело было в день Пасхи. Но, что представлял собой этот церковный праздник в советское, то есть, атеистическое, время, и чем отличался от нынешнего времени, знают лишь те, кто часть сознательной жизни прожил в то самое время. А практически ничем не отличался – как и сейчас, был народным праздником. Так же пекли куличи, красили яйца, наиболее продвинутые ходили в церковь, поздравляли друг друга, христосовались, напивались до состояния «ты меня уважаешь». В общем, все, как у людей, только по радио об этом не говорили, по телеку не показывали, в газетах не писали. Лицемерие процветало. Ну, и накануне праздника (касается вооруженных сил) начальство сурово предупреждало, чтобы всего того, о чем я только что написал, ни в коем случае не происходило. Иначе партбилет – на стол. Под этим суровым начальством в первую очередь надо понимать, разумеется, замполитов. Проводников, так сказать идей марксизма-ленинизма в армейской среде. Как потом я сумел убедиться на собственной шкуре (про шкуру – фигурально), Иван Аксеныч, хотя и не был замполитом, но не поощрял празднование Пасхи, причем, на самом полном серьезе. Но никто ж не предупредил!

День этот, вернее – праздничное утро, выдалось чудесным. Яркое солнце, свежая зелень на деревьях, окружавших казарму, радовали глаз. Пели птички. Мы не спеша просыпались, потягивались в койках, как в детские годы в гостях у бабушки. Не знаю только, какого черта я поднялся раньше всех, и вместо того, чтобы понежиться в постели, взял полотенце, туалетные принадлежности и поперся на улицу в сторону умывальников. Проходя мимо спортплощадки, поболтался еще на перекладине, и после принятия водных процедур возвращался в казарму в бодром расположении духа.

И все бы ничего, но на свою беду не знал я, что в это время в казарму заглянул комэска. В то время Иван Аксеныч был уже в звании подполковника. Увидев бездельников, валявшихся в постелях, когда пора уже было строиться и с песней топать в столовую на завтрак, он поворчал для порядка, сделал внушение старшине и направился к выходу, как вдруг услышал за спиной этот самый, выражаясь современным языком, слоган: «Христос воскрес!». Что при этом сразу произошло, могу только представить. Потому что, когда я рассказал через пару минут ребятам о своей встрече с Иваном Аксенычем, ржач в казарме стоял минут пять, не меньше.

А встреча с комэской произошла при следующих обстоятельствах. Возвращаюсь я в казарму, весь такой умытый, в приподнятом настроении по случаю праздничного дня, в трусах и майке с полотенцем на шее, а навстречу – Иван Аксеныч, только что вышедший из казармы. «Здравия желаю, – говорю, – товарищ подполковник!».

– Здорово! – буркнул в ответ комэска, искоса бросив взгляд в мою сторону.

«Не в духе» – подумал я. И, решив поднять любимому командиру настроение, ляпнул: – Христос воскрес!

Иван Аксеныч резко остановился и спросил, удивленно вытаращив на меня свои немного на выкате глаза:

– Что?

– Христос воскрес… – промямлил я уже не так уверенно.

– Я тебе сейчас дам – Христос! Я тебе сейчас дам – воскрес! – заорал Иван Аксеныч не своим голосом, озираясь в поисках чего-нибудь, чем можно было швырнуть в меня, поскольку я, уже догадавшись, что не следовало поздравлять командира с праздником, отскочил от него на расстояние более вытянутой руки. Ничего не найдя под ногами, Иван Аксеныч прокричал: – Все туалеты в лагере помыть!

– Есть, товарищ подполковник, помыть все туалеты! – четко ответил я вслед удалявшемуся комэске, а про себя подумал: – Щас! Разбежался! – И не торопясь побрел в казарму. Я-то знал, что Иван Аксеныч не опускался до проверок таких приказаний, как мытье туалетов.