Нора родилась не такой, как все. Умной (умнее многих в племени, это факт), красивой (это тоже все признавали, иначе предложения о замужестве не сыпались бы, как из ведра), но кое в чем не похожей на остальных. Детеныши, которые отличаются от прочих, в природе редко выживают, а люди научились лечить или принимать как данность очень многое. Многое, но не все. Люди часто убивают тех, кто не похож на большинство. Естественный отбор. Непохожесть несет раздоры или болезни. То и другое для небольшого племени — смерть.
В то же время непохожесть убивала Нору даже сама по себе. Иногда хотелось все отдать за счастье быть как все. Она плакала в подушку, пока не кончались слезы, а мышцы не начинали болеть от содроганий. Жить не хотелось.
Проблема непохожести теперь тесно переплеталась с другой проблемой. Борас. Как он мог ей нравиться, она что — слепая?! Достаточно понаблюдать пару минут, чтобы увидеть прущие из него заносчивую глупость и гнильцу.
Следующей ночью папа ночевал дома. А следующей…
— Прости, — донеслось через стенку.
Лек. Извиняться пришел. Ну-ну.
Она промолчала. Говорить должен он, если у него есть, что сказать. А если подумать, то слова, по большому счету, ничего не значат. О человеке говорят дела.
— Нора! Ты слышишь? Прости меня, пожалуйста! Я струсил. Но больше я не струшу. Я дал себе слово. И тебе даю. Я буду защищать тебя, и больше никто не посмеет тебя обидеть. Обещаю! Прости меня, Нора!..
Она не шевелилась. Взгляд бессмысленно уставился в потолок. Ответа не будет, Лек сам должен это понимать.
Тяжелое дыхание с той стороны стенки еще некоторое время шумело в стальной лист, стремительно охлаждавшийся после захода солнца, затем тихие шаги удалились.
Странно. Нора прислушалась внимательнее, затем подалась ближе к стенке, ухо приникло к одной из щелей. Контейнер Лека в другой стороне. Куда он пошел?
Нора приоткрыла люк в крыше. Тусклые звезды не давали разглядеть окрестности — темень, хоть глаз выколи, уже в нескольких метрах ни зги не видать. Пришлось быстро одеться, вылезти и отправиться на поиски. Ее вело не любопытство, а непонятная тревога. Что-то в уходе Лека было не так.
Пропавший нашелся быстро, он медленно брел из поселка вдоль отхожего оврага. Нора следовала позади на пределе слышимости и видимости. Стоило Леку резко обернуться или вдруг пойти назад, он узнал бы, что за ним следят. Но он просто шагал вперед — ноги переставлялись бездумно, мысли были далеко.
В дальнем конце овраг уже не назывался отхожим, в этой части он напоминал пропасть, где далеко внизу ощерились клыками каменные пасти.
Лек встал на краю обрыва.
Кажется, он собрался броситься вниз. Дурак. Из-за того, что девочка не простила? Не простили — докажи, что достоин прощения! Бегство от проблем и от самой жизни — доказательство обратного.
Лек с трудом балансировал на краю. Прийти сюда смог, а сделать шаг в бездну не хватало духа. Но ведь дошел. Уйти не позволит гордость, которая все же есть — иначе не пришел бы. Счет шел на секунды.
— Не надо! — завопила Нора, когда он сдвинулся вперед.
На ходу она раскрыла рюкзак и расправила крылья.
Лек испуганно оглянулся, но ступня уже скользнула по каменной крошке уступа, и за ногой поехало вниз все тело. В последний момент, когда сверху оставалась только голова, его руки ухватили торчавший на краю острый камень, и Лек повис, болтая ногами.
— Нора!!!
— Держись!
Она схватила его руку и потянула на себя. Лек отпустил камень и протянул вторую руку.
Это было ошибкой. Вес оказался неподъемным. Нора охнула и полетела вниз вместе с Леком.
Крылья. Вся надежда на них. Они взбивали воздух в пену, они старались, на них уходили все силы. Но Лек был слишком тяжел.
Сцепившиеся руки. Глаза, глядевшие снизу — как на богиню. Последний взгляд — который не врал. Лек просил прощения. Лек умолял спасти и одновременно благодарил.
Лек не хотел ее терять.
Он умирал от ужаса, и в то же время он был счастлив.
Бывает же.
Вытянуть не удастся. Единственная возможность выжить — не разбиться о каменные зубья. Выбирая это место, Лек, глупый мальчишка, надеялся на мгновенную смерть. Теперь оба боролись за жизнь, Нора физически, Лек — спаявшись с нею душой. Но толку от его благоговеющего взгляда…
Мощно загребая в сторону, Норе удалось сместить падение вбок. Они пронеслись буквально в метре над остриями, но одно крыло все же задело камень, удар обжег болью и заставил вскрикнуть. Нору и Лека бросило на песчаник пологого склона, по которому они покатились ко дну обрыва.
Живы. Только вот…
— Что? — Лек выполз из-под нее. — Болит? Где?
Нора кивнула на уродливо согнутое крыло.
— Кажется, сломала.
Боль была страшной. Нора взвыла. Лек, при падении, видимо, ничего не повредивший, был изрядно помят и местами порван, но на себя внимания не обращал. Он осторожно расправил ее крылья по песку.
— Вот, значит, в чем твоя тайна…
Его пальцы нежно погладили кожистую пленку, похожую сейчас на кусок ткани. Нора на миг забыла о боли.
Руки. Крепкие и добрые. Как тогда, на озере.
Нет, не как тогда. Лучше. Спасительные руки.
— Нужно наложить шину, чтобы срослось, — сказал Лек.
— Потом. Дома. Сможешь отнести меня домой? — спросила она.
— Да, — сказал он. — Ты же легкая, я это еще в прошлый раз заметил. У тебя что же, кости как у птиц — пустые?
— Не знаю. Может быть. Когда ты нес меня через озеро, я все боялась, что начнешь удивляться, и Борас что-то заподозрит.
Их никто не увидел — ни как с трудом выбирались из оврага по осыпавшемуся склону, ни как пробирались к нужному контейнеру. Только у двери возникла заминка: Нора покинула дом через люк, но сейчас ей туда не забраться. Помог Лек — он залез и открыл дверь изнутри. Занес Нору. И остался помогать.
Жизнь Норы изменилась. Крыло заживало. В свой свободный день за ней ухаживал папа, которому пришлось соврать, что она сама сорвалась на камни. В остальные дни приходил Лек.
Вернее, не в дни, а в ночи. Днем было нельзя, и днем он был занят. Но как ни уставал, с наступлением темноты дверь приотворялась, и знакомая тень проскальзывала в контейнер.
Борас исчез из их жизни. Ферзь запретил сыну «якшаться с голытьбой», и дружба с Леком прекратилась так же легко, как и с Норой, от которой, как прекрасно понимал Борас, больше ничего не добиться. Как выяснилось, его сватовство Нодж сразу отклонил так же, как и прочие, о чем Борас тоже «забыл» сказать Норе в походе, решив использовать сам факт для своих целей.
Лек ухаживал за Норой, был сиделкой, стряпухой и даже прачкой, но главное — научил читать по-настоящему. То есть, видеть в словах и предложениях не буквы, а смыслы. Сколько нового узнала Нора! О том, что было, и о том, что могло быть. О людях. О мире.
О чувствах.
Чем больше Нора читала, тем больше новых мыслей приходило в голову. Мир устроен неправильно. Он груб и несправедлив. У людей вроде Лека и Норы в нем нет будущего.
— Тебя бы небесным людям показать, — говорил Лек. — Обычный человек никогда не сможет летать, а если выяснить, в чем твое отличие, и сделать такими всех…
Лек был мечтателем.
Он любил разглядывать ее крылья. Когда боль перестала беспокоить, Нора специально для него раскрывала их — во всю длину, что можно сделать только поперек длинного контейнера. Это была ее гордость и ее мука: складываемые в несколько раз, огромные, мягкие, почти прозрачные крылья. Лек нежно гладил их, впитывая трепет подушечками пальцев и лаской откликаясь на дрожь.
— Крылья болят, если ими не пользоваться, — объясняла Нора. — Ужасная ломота в костях и напряжение мышц. Можно сравнить с зубной болью — такая же невыносимость, если ничего не предпринимать. Ощущение, что проще вырвать с корнем, все мысли в такие минуты сводились к этому. А тут еще вы со своим подглядыванием…
— Прости. — Лек потерся щекой о тончайшую шелковистую кожицу. — Я даже представить не мог такое чудо…
— Несколько раз я чуть не сломала их об стены и мебель. Дома их применять невозможно. И опасно. И я стала летать ночью. Сначала по чуть-чуть, затем все дальше и дальше. Ты представить себе не можешь, как далеко я забиралась. Я сидела на верхушках самых высоких деревьев Лесных земель и подслушивала азарских игроков. Пугала людоедов и помогала заблудившимся и отчаявшимся. Я мечтала обнять луну и добраться до края земли. А потом от тебя узнала, что земля круглая… Нет, бабушка это и раньше говорила, но мне казалось, что это сказки.
Нора пошевелила крыльями, отчего они почти обняли Лека.
— Не больно? — спросил он про быстро сраставшийся перелом.
Она улыбнулась:
— Все хорошо. В детстве мою особенность утаили от посторонних, но крылья росли, и с возрастом под обычной одеждой скрыть их стало невозможно. Мама сшила муляж рюкзака. Так на свет появилась Горбушка.
— Никогда не переносил это прозвище, — сказал Лек. — Я всегда звал тебя только по имени.
Когда Нора окончательно поправилась, они уходили ночами из поселка и гуляли вдвоем. А потом они стали летать вдвоем. Не в небе — крылья для этого были слишком слабы. Но небеса, куда их забрасывало, были намного лучше неведомых Небес, в которые Лек отныне ничуть не стремился. Летать вдвоем крылья не мешали.
Когда отцы работали, Лек оставался у Норы на всю ночь, уходя перед самым рассветом. Собственно, ни он, ни Нора не возражали, если бы их новую тайну узнали. Они хотели быть вместе.
У общих планов имелся недостаток, всего один, но какой: у Лека не было денег на выкуп.
Зато все больше денег появлялось у Норы. Паломников становилось все больше, слава провидицы-спасительницы гремела, и люди шли из все более дальних земель.
Король извлекал прибыль из всего, из чего можно, и даже из чего нельзя. Присутствие ведуньи оказалось выгодным для всего племени. Паломники — это деньги, причем не только дары. Прибывавших к «той, что видит за горизонтом» прозвали «деньгами на ножках». Их встречали, сопровождали и размещали, их кормили и развлекали, и все это, разумеется, не бесплатно. Джаяна могла как-то проколоться, и подмену в охраняемом контейнере на окраине поселка заместил оригинал. Теперь Джаяна заменяла Нору только по необходимости.
Прием посетителей стал для Норы главным делом. Люди несли деньги и продукты, их просьбы вызывали слезы, а ее неумение решить проблемы — постоянную боль в сердце. Нора не умела творить чудес, не умела лечить и возвращать зрение. Они не видела прошлого и не могла предугадать будущее. Она лишь иногда видела, что происходило в других местах в конкретную ночь. Но даже это иногда спасало. Очень иногда. Этого хватало, чтобы слухи ползли все дальше и дальше.
Норе перепадало немногое из того, что привозили паломники, но на жизнь жаловаться не приходилось. Теперь получалось откладывать — Нора мечтала собрать достаточно, чтобы на эти деньги Лек мог сделать ей предложение и не получить отказа.
В свободное время она все больше читала, теперь все поселковые книги проходили через ее контейнер. Оказалось, что знания, которых достаточно для обычной жизни, составляют мизерную часть от великого и необъятного наследия прошлого. А книги, которые нашлись в племени — еще более мизерную часть тех, что существовали в мире. И вызывали удивление тексты, написанные непонятно для чего. В них не было ни знаний, ни мыслей. Ради чего потратили драгоценную бумагу? С улыбкой Нора вспоминала время, когда картинки казались ей самым интересным.
Каждое утро гвардейцы именем короля брали ее под охрану и сопровождали к месту работы. В контейнере, выделенном для приема посетителей, обстановка соответствовала представлениям простых людей о провидцах: дымились неизвестно откуда добытые королем благовония, сверкал хрусталь, пугали развешанные у входа страшные амулеты и талисманы, которыми Нора должны была отныне снабжать паломников. Не бесплатно.
Хуже всего, что Нора ничем не могла помочь просителям. Они зря делали этот долгий, опасный и чрезвычайно затратный путь.
«Нет пророка в своем отечестве» — говорила вычитанная в книгах древняя мудрость. Так и есть. В родном племени Нору не воспринимали всерьез, а ее «вещие сны» считали случайными совпадениями. За глаза посмеивались за вознесшейся Горбушкой, сумевшей при своей странности стать в несколько раз дороже: теперь ее ценили не только как женщину — будущую хозяйку, супругу и мать — но как источник дохода. Собранные деньги обратились в ничто, предлагаемые за Нору суммы росли, а конца-края желающим поторговаться просто не было.
Счастье, что папа Нодж отказывал всем. Пока. Но это не могло продолжаться вечно.
Однажды они поговорили по душам, и Нора сказала:
«Я хочу замуж за Лека».
«И думать забудь. Он тебе не пара. Еще бы годика два, и на сумму, которую за тебя предлагают, мы сможем купить собственное племя».
«Мне не нужно племя. Не нужны деньги. Мне нужен Лек».
«Еще раз увижу его рядом, ноги переломаю. И не только ноги».
У женщин в племени, даже если они зарабатывали сами, не было собственного мнения, а если было, оно никого не интересовало. За них решали мужчины. За Нору сейчас решал папа, затем будет решать муж — тот, которого выберет папа.
Нора сделала еще попытку.
— Папа, ты меня любишь?
— Больше жизни.
— Почему же не хочешь, чтобы я была счастлива?
— Как раз наоборот. Ты не знаешь жизни. Счастье не мимолетно, его нужно понять и заслужить. Первая любовь забудется, как сон, а счастливой надолго и по-настоящему сделает другой. И помни, что ты неправильная. Возможно, когда про ущербность узнают, от тебя не захотят детей, а это равносильно сожжению — племя может расценить твое существование как угрозу будущему.
Больше про Лека он не вспоминал. Возможно, что к лучшему. Кто знает, на что пошел бы папа, если бы Нора посмела настаивать.
Мысль о побеге сразу пришла ей в голову, но первым о нем заговорил Лек.
— Здесь мы не сможем быть вместе.
— Я думала об этом. Ни в одном племени нас не примут без проверки, а подаваться в шатуны бессмысленно — от погони смогу улететь только я. Здесь мы в большей безопасности, чем где бы то ни было.
Тема, волновавшая обоих, временно отошла на второй план. Сбежать можно всегда, но это путь больших потерь. Каждый надеялся, что каким-то образом все переменится к лучшему. Побег остался выходом на крайний случай.
У короля было три сына и две дочери из доживших до взрослости. Его жену никто не видел, она, как говорили, болела. Чем — неизвестно, да никого и не интересовало. С жителей хватало папаши, что однажды уселся на трон и основательно там устроился. Два брака скрепили семьи короля и начальника стражи: старшие сыновья женились на старших дочерях. Других детей король пристраивал не менее дальновидно: за Джарвана с удовольствием вышла страшная лицом дочка хранителя, отвечавшего за казну, а Джаяну выдали за богатейшего фермера племени: он скупал у обедневших земельные угодья с наилучшей почвой и сдавал в аренду. По сути, делал то же, что король с общинными землями. Но от короля люди получали заветренные пустоши, а от Грума — плодородные и расположенные ближе к поселку участки. Люди догадывались, что не породнись фермер с королевской семьей, однажды с ним могло случиться нечто связанное с колдовством.
Младший сын короля, Джамирас, был женат на дочери гвардейца, который быстро сделал карьеру и едва не сменил Ферзя, но где-то споткнулся и ныне впал в немилость. Недавно Джамирас овдовел. И пришел к Ноджу.
Разговор происходил, когда папа возвращался с работы, и Нора услышала через стену только окончание. Папа Нодж привычно сказал, что время еще не пришло, но он подумает. Отсутствие конкретного ответа разозлило Джамираса.
— Ищешь вариант получше? — осклабился он, когда оба остановились у входа в контейнер.
— Не уверен, достойна ли королевского сына дочь простого солдата.
— Простой солдат недолго останется простым солдатом, если его дочь станет женой королевского сына.
Папа Нодж вторично обещал подумать. С Норой он потом это не обсуждал, хотя понял, что она слышала предложение. От короля следовало держаться подальше, а от его младшего сына тем более: овдовел Джамирас способом, после которого избитое тело супруги вынесли из дома под покровом темноты и вместо похорон сбросили в отхожий овраг.
— Отдай меня за Лека, — попросила Нора утром.
— Это равносильно приговору — для меня, для тебя и для Лека. Король не примет отказа. И соглашаться нельзя: едва Джамирас увидит крылья, ты останешься без них, а я без головы. Зря я радовался, что все так хорошо устроилось. — Он тупо глядел в одну точку. Непростое решение, единственное в их ситуации, пришлось произнести вслух. — Нужно бежать. Тебя знают в других землях, нас примут. Возможно, здешнюю жизнь будем вспоминать как страшный сон. В общем, готовься. Мне сюда лучше не возвращаться, второго отказа Джамирас не примет. Как стемнеет, возьми самое ценное и лети к Городу, я приду туда прямо с поста. Напарника придется связать, но он поймет, если я скажу, что бегу от Джамираса.
Поцеловав ее, папа вышел.
Весь день она провела на нервах, пыталась увидеть и как-то известить Лека. Написать записку и подсунуть под дверь? Опасно. Читать умеют многие, и попади записка не в те руки…
Вдруг озарило: все складывается как нельзя лучше, о таком даже не мечталось. Как только они с папой окажутся вне досягаемости постовых, она прилетит к Леку. Он отправится следом, они договорятся, где и как встретиться, и у папы не будет повода отказать им во взаимном счастье. На новом месте они вместе начнут новую жизнь.
К вечеру в поселок принесли папино тело, пробитое несколькими стрелами. Нападение на дозорных. Шатуны, обстрелявшие пост, успели уйти в сторону земель людоедов.
Нора прорыдала несколько часов. Потом просто сидела, уставившись в ржавую стену контейнера.
В паре с папой был Шукаримадиран, в просторечии Шук или Хромоножка. Прозвище он получил из-за раны, после которой стал чуть заметно приволакивать ногу. На следующий день уже в качестве гвардейца Шук сопровождал Нору на работу. Он не оборачивался к ней, держался подальше, глядел только вперед. И все же Нора сумела тихо пошептаться с ним, когда другие были заняты расспросом прибывших паломников.
— Это действительно было нападение?
Шук быстро взглянул на нее и отвел взор.
— Провидица, ты знаешь правду. И знаешь, что я ничего не мог сделать, жизнь моей семьи и моих детей в их руках. Все, что могу обещать — я буду защищать тебя как собственную дочь. Прости, если сможешь.
Больше он не произнес ни слова.
Днем к ее контейнеру пожаловало его величество в сопровождении охраны и пышной свиты.
— Милая девочка, — обратился к Норе король Джав, когда она чуть приоткрыла дверь. Теперь папы не было, и ссылаться на другого защитника было невозможно: король остался ее единственной надеждой на выживание — если следовать законам племени. А им придется следовать, хотя бы до момента, пока Лек не поговорит со своим отцом, и они вместе не решат, что делать дальше. — Страшный удар постиг тебя, Нора. Прими мои соболезнования. Нодж был храбрым солдатом и верным сыном племени. Когда он стоял на посту, за надежность границ можно было не опасаться, племя могло спать спокойно. Теперь его нет. Мир его праху, а земля пухом. Нодж всегда останется жить в наших сердцах. — Это было сказано со скорбным взором, воздетым к небу. Затем королевский взгляд переместился на Нору. — Волею судьбы у тебя больше не осталось защитников, бедная девочка. Но мы не можем оставить тебя в беде. Настраж Боно выразил желание удочерить тебя, и отныне за помощью ты можешь обратиться не только ко мне, но и к названному отцу. И еще. В эту горькую минуту радостная весть неуместна, но пусть она скрасит твои страдания по безвременно ушедшему отцу. Знай, что мой сын Джамирас согласен взять тебя в жены.
Нора спросила:
— Могу ли я поинтересоваться, когда состоится удочерение?
— Для этого не нужна церемония, — сообщил король по-отечески мягко, но тоном, каким разговаривают с больной. — Достаточно устного согласия.
— А если я хочу подумать? Сколько у меня времени?
— У тебя? Согласие требуется от того, кто принимает под опеку. С этого дня за тебя отвечает настраж Боно, и он же подготовит свадьбу, где будет присутствовать в качестве родственника, который отдает тебя. — Король повернулся к державшемуся в стороне Ферзю. — Свадьба должна состояться как можно скорее.
Ферзь кивнул. Король удалился вместе со свитой и охраной, а Ферзь задержался. Нора увидела, что он собирается войти, и захлопнула дверь перед его носом.
— Нора, не дури, — строго сказал настраж. — Теперь ты моя дочь, я отвечаю за тебя. Нужно поговорить.
— Я слушаю, — произнесла Нора изнутри.
— Не хочешь пускать? Тогда не жалуйся, если услышат посторонние. — Ферзь огляделся: сейчас вокруг никого не было. Он продолжил — намного тише, чтобы возможные свидетели в других контейнерах, видя сам факт разговора, не слышали дословно: — Мне рассказали, что ты действительно горбатая. Ни король, ни его сын, твой будущий муж, этого еще не знают. Представь, что будет, если твоя тайна вскроется только на свадьбе.
— Это мои заботы, — сообщила Нора.
— Теперь нет. За женщину отвечает мужчина. Спросят с меня. Я должен проверить слух о твоей ущербности, увидеть собственными глазами и доложить до торжества, иначе нас с тобой ждут большие неприятности.
Нора промолчала. Ферзь не ругался, не требовал пустить, не искал новых доводов. Он привык быть хозяином положения. Ситуация ему не нравилась, и он сделал самое действенное, показав, что не зря занимает руководящий пост. Он ушел, но перед этим громко объявил решение, против которого у Норы не существовало доводов, а любое противодействие стало бы нарушением закона.
— Утром к тебе зайдет названный брат. Теперь он будет водить тебя на работу и обратно. Твоя потеря безмерна, но я надеюсь, к тому времени ты справишься с горем и будешь благоразумна. Поверь, это в твоих интересах.
После его ухода Норе хотелось кидаться на стены. Ох, папа… Он погиб из-за нее. Они давно могли жить далеко отсюда, все вместе, и были бы счастливы. А вместо этого…
Счастье каждый понимает по-своему. Для кого-то это покой, а для кого-то — непосильные проблемы, которые хочется решать с кем-то вместе. Папа прожил счастливую жизнь и хотел счастья ей. И отдал за это жизнь.
Папа, папа… Ты часто был прав, но почему не понял, что человек не может быть правым всегда?..