Пыж, сделанный и бараньей шерсти, поддавался плохо и Васька, плотный и коренастый подросток, то и дело выражал сомнение: «Не, не стрельнет, слышь Колька, пыж туго идет». «Не стрельнет, не стрельнет, а вдруг стрельнет. Может с тугим пыжом еще лучше будет!». «Ладно, - отрезал Васька, - щас посмотрим», и отшвырнув в сторону палку, решительно полез в карман за спичками. Колька юркнул в кусты.
Самодельная пушка чего-то не выдержала и разорвалась, опалив огнем Васькино лицо. Он закрыл его ладонями и стоял так минуты две, покачиваясь из стороны в сторону. Потом ноги его подкосились, и он рухнул ничком на землю, приготовившись к самому худшему. Он думал, что сейчас умрет и даже перестал дышать. Рядом с ним ползал на четвереньках Колька и, всхлипывая и дрожа, уговаривал: «Вась, ну Васька, ну вставай же. Ну чего ты разлегся, живой же ты, я ведь вижу!»
Ободренный этими словами, Васька потихоньку оторвал руки от лица, замигал ресницами и сел, вытаращив на Кольку глаза. Тот тоже смотрел на него, как бы не узнавая. Лицо у Васьки было черно от копоти и мелких порошинок, впившихся в кожу.
Первый опомнился Васька: «Ну чего ты вылупился, как баран? Говорил я тебе пыж туго идет, а ты заладил свое: стрельнет лучше, стрельнет лучше. Образина рыжая. И пушку тоже ты придумал, изобретатель вшивый! Сам-то небось в кусты спрятался». Колька, надув губы, виновато сопел. Молчал и Васька.
Но вот глаза у Кольки заблестели, лицо преобразилось, и он страстно и убежденно заговорил: «Ну, подумаешь пушка, эка невидаль, что о ней переживать. Давай лучше шар сделаем. Накачаем его водородом и полетим». «Что-о-о? – протянул Васька, - да у меня морда от пушки твоей еще не остыла, а ты уже на шаре полетел. Шустрый больно».
Но Кольку уже невозможно было остановить. Он увлеченно жестикулировал, брызгал слюной, вскакивал, садился, чертил на земле схему и говорил, говорил. Васька смотрел на него, как на больного, но постепенно и в его глазах стал отражаться интерес. Он ожесточенно царапал грязными ногтями у себя за ухом, мотал головой. Колька же тем временем заколачивал последние гвозди: «Ну, что ты чешешься, как поросенок, Фома неверующий. А вдруг полетит, а? Ну а вдруг? Вась, ну ты сам-то подумай, а вдруг?»