— Пафнутич… Зайди на минутку, — послышался голос из растворённого настежь окна на втором этаже — хозяйка пансионата кликала к себе сторожа.
Сторожем в пансионате был местный, ещё не старый пенсионер Епифан Пафнутич, из переселенцев, как называли в деревне тех, кто ещё в годы советской власти, оставив город, переехал в село, проработал всю жизнь в колхозе, построил домик на выезде из села неподалёку кошары, на которой стриг овец; колхоз и кошара канули в лету вместе с советской властью, а он так и остался жить в деревне.
За сезон работы в «отдыхательном заведении» Путнсонов Епифан Пафнутич уже обвыкся. В его обязанности входило охранять всё хозяйство: вменялось ему отворять и затворять ворота, когда к заведению подъезжает машина какого-нибудь постояльца или джип самого хозяина; и в часы ночные, когда раскрасневшиеся под лучами крымского солнца тела курортников, лоснящиеся и потные, утомлённые зноем и сытным ужином, валились в свои постели, оберегать их ночной покой, зорко наблюдая на двух мониторах картинки двора и прилегающей к нему за забором территории с частью безлюдной улицы.
Лия Абрамовна Путинсон всё ещё не могла привыкнуть к своему новому статусу деревенской женщины; особенно мучилась она в период осенней депрессии.
Помнится, как-то, будучи одна дома и не находя себе места, она решила напомнить себе свою прежнюю городскую жизнь. Позвав, вот так же, как теперь, через окно к себе на этаж сторожа, она сказала ему:
— Послушай, Пафнутич… — уперев руки в свои жирные бёдра, Лия Абрамовна испытующе уставилась в глаза сторожа, для солидности помолчала и отдала приказание: — Достань мне икры! Белужьей! Сколько денег тебе?!
Не дожидаясь ответа, она отвернулась, запустила руку за пазуху и достала из лифчика, завёрнутую в пожелтевший от пота носовой платок, толстую пачку денег, туго перетянутую синей резинкой. Послюнив свои толстые пальцы, аккуратно отсчитала десять купюр по пять тысяч рублей, спрятала пачку обратно и повернулась к сторожу.
— Вот тебе деньги! — она положила купюры на стол веером. — Больше нет. Купи мне банку икры. Литровую банку.
«Пятьдесят тысяч, — подумал сторож, — четыре месячные зарплаты».
— Сдачу можешь оставить себе, — добавила она. — Ну так, я жду. Иди!
Епифан Пафнутич знал, у кого наверняка есть икра, и потому он сразу направился к старой рыбачке бабе Шуре, двор который находился на краю села подле молельной. Бабу Шуру деревенские любезно именовали «атаманшей». И было за что: её организаторским способностям мог бы позавидовать всякий мужчина. Как матёрая, опытная волчица собирает вокруг себя стаю, так старая кубанская казачка в трудные девяностые сплотила вокруг себя разрозненных городской суетою внуков и правнуков казаков в небольшую артель для лова рыбы, тем самым спасая их семьи в городе, от полуголодного существования.
Войдя в узкий двор, образованный с одной стороны хатой, с другой — летней кухней, и в конце которого у дверей выбеленного сарая стояли новые вёсла и весели куски старой дели,[1] Пафнутич остановился напротив летней кухни. Эта кухня в жаркие летние дни служила хозяйке опочивальней, а во всё остальное время — «приёмной» для многочисленных посетителей. Вот и сейчас станичный атаман, Степан Тимофеич, о чём-то вёл разговор с бабой Шурой. По их лицам сквозь проём приотворённой двери было видно, что разговор серьёзный. А людей несерьёзных в этом дворе и не жаловали. В глубине двора на лавке у дощатого стола сидело несколько рыбаков. Это были остатки как раз той самой бригады, теперь состоявшей всего из трёх-пяти рыбаков, приезжавших из города раза два в неделю и останавливающихся у бабы Шуры. Здесь были разных возрастов мужчины — потомки некогда живших в деревне потомственных рыбаков. Епифан Пафнутич поздоровался. В девяностые он и сам состоял в бригаде. Они тогда, жизнью рискуя, уходили ночью на двух глиссерах за пятнадцать-двадцать километров от берега и в кромешной тьме по навигатору ставили сети и, спустя несколько суток, тем же способом их находили, перебирали, вынимая улов осетра. И за каждый выход в море, с уловом ли без улова, платили жидовским бандитам оброк в валюте. В то тяжёлое время трудовая страна перебивалась с капусты на хлеб, а у рыбаков тогда было что съесть и что выпить. Сиживал за рыбацким столом бабы Шуры и Епифан Пафнутич. Помнится, как-то в мае, вернулись с моря, а у бабы Шуры их ждёт богатый стол. Было уж за полночь, когда рыбаки подсели вечерять: осетрина отварная, осетрина жаренная, осетрина с просолу, белуга вяленая — балык, икра паюсная, икра недозревшая малосольная с жирками и просто жирки солёные; на первое — уха из красной рыбы — жирная, сладкая, обильно приправленная сливочным маслом, салат из свежих огурчиков с петрушкой, укропчиком и зелёным луком, политый душистым растительным маслом иль майонезом, картошечка, отварная, молоденькая; тут же сметана — домашняя, с густым ароматом, творог и… много водки. Водку в то время картавые бизнесмены возили в деревню грузовиками, и покупали её рыбаки целыми ящиками. В тот поздний вечер рыбаки говорили о море, о неудачном лове, и их мужественные загорелые красивые лица светились здоровьем и силой. Но за всё это порой приходилось расплачиваться самою жизнью — рыбари часто тонули, и многих, из тех с кем рыбалил Епифан Пафнутич, уже не было на этом свете. Не обошёл и атаманшу рок. Много лет минуло с той поры, как холодной осенней ночью ушли в открытое море её муж и сын, ушли и не вернулись. И молодая казачка, красавица на селе, Александра, осталась вдовою. Долго ходила она по пустынному берегу — всё искала, не выбросит ли волна на берег кровиночку. С той поры в память о сыне и муже устраивала она богатые тризны для рыбаков и поддерживала их как могла духовно. А что рыбаку в деревне надо? Чтобы ждал его кто-то дома. Чтобы в доме уют и достаток был. Чтобы дом был в исправности. И здоровье было. Это и есть полнота счастливой жизни.
Когда атаман ушёл, баба Шура поманила пальцем Епифана Пафнутича и доверительно у него спросила:
— С чем пожаловал, Епифан Пафнутич?
И он, зайдя в её «кабинет», поведал, что ему нужно.
— Стало быть, надо икры? — задумчиво проговорила атаманша, как бы сама с собой рассуждая. Помолчала и с укором спросила: — Для жидовки, стало быть, надо?
— Да, — отвечал Пафнутич.
— На базаре кило белужьей сто пятьдесят тысяч стоит.
— У меня всего пятьдесят, — доставая купюры, сконфуженно сказал Пафнутич, — а без покупки вертаться мне не с руки, работы могу лишиться.
— Я тебе что, золотая рыбка? — усмехнулась баба Шура.
Пафнутич молчал.
— Ладно, — махнула рукой она. — Белужьей всё одно сейчас нету, а осетровую отдам за пятьдесят. Это цена базарная. Сам знаешь, уступать жидам в цене не в наших правилах.[2]
Сами рыбаки особо икру не ели. Но на продажу делали. Она была тем капиталом в их производстве, на который латались сети, чинились лодки, приобреталось горючее для моторов, покупалась одежда рыбацкая да сапоги для моря. Рыбаки даже в шутку именовали Азовское море «азовским банком», и когда штормило и нельзя было выйти в море, говорили: «Вот уже третий день как закрыт азовский банк».
Воротившись с покупкой, Епифан Пафнутич поставил литровую банку икры на стол перед хозяйкой:
— Белужьей не было. Осетровая, — сказал он и направился было к выходу.
— Стой. Сдачи сколько себе оставил?
— Под расчёт, — ответил Пафнутич, разводя руками.
Она презрительно посмотрела ему в глаза и приказала:
— Подожди.
Лия Абрамовна придвинула к себе банку, вынула из ящика столовую ложку, серебряную, почерневшую изнутри от времени, и, не смущаясь присутствия сторожа, стала жрать икру, другою рукой изо всех сил прижимая банку к столу — икра была загустевшей, и банка ерзала по клеёнке. Отожрав полбанки, она облизала ложку, воткнула её в оставшуюся икру и откинулась на спинку венского стула.
— Всё! — сказала она со вздохом и отрыгнула приятно.
Пафнутич в молчании ожидал указаний.
— Хочешь доесть? — предложила она угощение сторожу, утирая толстые лоснящиеся губы рукавом халата.
Епифан Пафнутич покачал головой, отказываясь. Ему было противно и он едва удержал себя, чтобы на лице его невольно не выразилась брезгливость, которую испытывал он, наблюдая эту картину.[3]
В общем-то, ничего особенного. Но его, человека трудового, это незначительное событие еврейского быта раз и навсегда утвердило во мнении, что народная мудрость о жидах не ошибалась.
— Па-фну-тич… — повторился из отворённого окна голос хозяйки. Сторож встрепенулся и заторопился на зов.
Лия Абрамовна, принаряженная для похода в сельмаг, стояла у растворённой двери, ожидая сторожа, и когда его фигура показалась внизу под лестницей, она остановила его:
— Не поднимайся! Мы сейчас в магазин, а ты, милок, запри за нам калитку и со двора ни на шаг. Понял?!
— Слушаюсь, — отвечал Пафнутич.
Предыдущие главы:
III -
http://www.proza.ru/2019/12/06/243
IV -
http://www.proza.ru/2019/12/18/100
__________________________________
[1] Дель — полотно рыболовецкой сети.
[2]Стоимость 1 килограмма чёрной икры в 2017 году от 42 000 рублей. Цены на чёрную икру в 2019 году: осетровая — от 45 000 до 50 000 рублей; паюсная — 50 000 рублей; белужья — 150 000 рублей за 1 килограмм.
[3] Эпизод взят из жизни: автору случилось быть очевидцем подобной картины в еврейской семье.