- Курица – не птица, Болгария – не заграница! – Заявил приятель, узнав, что я еду отдыхать, да не куда-нибудь, а в Международный Дом отдыха Журналистов в Варне. И лицо у него преисполнилось всезнанием, которым он, вообще говоря, был обделён с рождения. Сам он, если и ездил куда-то за границу, то лишь на речку Хобду в соседний Казахстан. Рыбы там безмерно и клевала она дуриком! Кстати, в советское время, только насквозь больная голова могла считать Хобду Ближним Зарубежьем.
В Ленинском Райкоме КПСС про Болгарию думали иначе. Меня вызвали на заседание парткомиссии по выездам. За столом шестеро Партдедушек и одна Партбабушка, норовящие срезать своими вопросами. И глядели они на меня, выезжанта, взорами вспарывающими, словно скальпель в руке прозектора.
- Вы понимаете, куда едете?
- Понимаю. В лагерь!
- Какой-такой лагерь?
- Социалистический. В братскую Болгарию. Там все сплошь братушки!
- А как звали по имени товарища Димитрова? Не знаете?
- Знаю. Георгий!
- А как…
- Товарищ Тодор Живков – Генеральный секретарь БКП
- Так! А…
- Министра обороны зовут Добрий Джуров!
- Ждите решения в коридоре, - махнула рукой Партбабушка.
Короче, меня сочли большим знатоком Болгарии и настоятельно потребовали не ронять честь и достоинство советского человека, тем более, журналиста. Тем более, что враг не дремлет, а замаскировавшихся врагов пруд пруди, стоит только пересечь границу. А главный Партдедушка в пиджаке с тремя рядами орденских планок отечески назиднул:
- Ты там, мил человек, за всю страну в ответе. Не обмишурься!
В Москве, в ДомЖуре официально также предупредили, что иностранные коллеги любят фотографировать неловкие ситуации, в которые попадают советские отдыхающие. Неофициально же – посоветовали взять с собой десятирублёвки: «Они в ходу в обменниках. А другие купюры – не в ходу. Но мы вам это не говорили». Я тут же пошёл в Гастроном у Никитских ворот и наменял шесть красных десятирублевок в досыл к разрешённому тридцатнику на нос. Деньги, поделив поровну, мы с женой уже в поезде засунули в те места, где им совсем не место. Во время прохождения госграницы в Вадул-Сирете, купюры припекали тело злее свежих горчичников. Я понимал: если попадусь, поражу в самое сердце Партбабушку, и не будет мне прощения во веки вечные. Но мелкобуржуазный бес стяжания уже овладел мною. Одно утешало: « Море, как и Война, всё спишет».
А море… Не станут тратить слова на его описание. Всё, что о нём можно сказать, давно сказано классиками русской литературы. Тем более, работая в СМИ, приобрёл я скверную привычку писать только за гонорар. А тут гонорара не предвидится. Наконец, приехали. Начали размещаться. Было слышно, как море штормит. На фронтоне стеклянного корпуса написано вполне русскими буквами, но не по-русски: Международен Дом на Журналистите. Вокруг говорили по-немецки, по-польски, на чешском и болгарском, слышалась венгерская речь. И вполне по-русски, при том сильно хекая, тараторили украинки. Но, не слышно только румын, албанцев и представителей Острова Свободы – их просто не было. Самыми молчаливыми оказались северокавказские коллеги. Они шествовали наособицу, важно, выставив бугшприты носов, а чуть поотстав, покорно следовали молчаливые жёны. Но все друг другу улыбались, раскланивались. И даже мы, русские вспомнили, что улыбаться на парткомиссии не запрещали. А уж когда спустились на пляж, навстречу морю и солнцу…
Там образовалась у нас славная компания: мы с женой, коллеги-супруги из Москвы – «правдист» Алексей и его половина Светлана из «Сов.России», милая пара телевизионщиков из Братиславы и бармен Добрий. Я, надевши ласты и маску, стал добытчиком мидий. Ныряя, набирал их на скалах и складывал в мелкоячеистую сетку из-под картошки. Тем временем Добрий ставил на огонь кастрюлю с водой, солил, ещё что-то добавлял, пришёптывая, потом вываливал мидии в кипящую воду. А когда вода вновь закипала, вливал «малко вино» и опять пришёптывал, и опять нечто досыпал и доливал в бурлящее варево. Откидывал мидий на большой дуршлаг, выкладывал на блюдо и выносил парящее роскошество на столик под зонтиком. А на столе дожидалась пара бутылок остуженного вина, стройных, как девушки на выданье. Добрий произносит традиционное: «На здраве!». И… Вы представляете, как нам было хорошо? Нееет! Вы этого не можете представить! Это надо ощущать: черные мидочки, как называл мидии Добрий, мигом запотевающие узкие, на длинной ножке бокалы вина, болгарское солнце и море, слизывающее следы босых ног на песке при каждом новом накате волны. И так – каждый день.
А утром, до завтрака я сбегал к морю с ластами в руках. По берегу прохаживался старый немец в длинных чёрных шортах со стаканом тяжёлого стекла в руке. Стакан был всегда наполовину полон чем-то подозрительно похожим на шнапс. Мы раскланивались, и он вступал в воду, оставив стакан на лежаке. Я – следом. Он плавал от буйка до буйка. Расстояние – сто метров. Он проплывал его ровно десять раз, выходил на берег, брал стакан, отпивал, не морщась и не закусывая, изрядный глоток, каждый раз произнося: «Айн киломитр». Два дня мы плавали встречными курсами. На третий я бросился в воду, пронырнул метров тридцать и махнул батефляем в открытое море. Свой километр плыл дальше кролем, нырял, разглядывая песчаное дно, и вновь плыл кролем. Проплыв не менее километра, ложился на воду и смотрел в небо, думая бог знает о чём… О чём я только ни думал; Всё-таки хорошо отдыхать в тёплой обстановке профессионального дружества, а ещё неги и нежности – ведь я был не один. А ещё среда такая комфортная, еда вкусная, официанты вышколенные. А сверхнормативные левы позволяли сходить в близлежащий ресторан «Трифон Зарезан» и там вволю послушать болгарскую музыку и потихоньку потягивать густую и хмельную «Медвежью Кровь». Определённо, Болгария совсем даже не курица, а настоящая заграница!
Однажды во время заплыва я оглянулся и заметил: кто-то плывет вослед за мной. И я опять заработал ластами. Оглянулся – плывёт. И хорошо плывёт – правильным спортивным кролем. Лёг на спину. Плывущий всё ближе. Руки бьют по воде. Гребок размеренный, ноги работают. Не иначе спортсмен, как и я. Кто – не разобрать. Только резиновая шапочка видна. Ближе, ближе… Ба! Да это соседка по пляжу, девушка-чешка лет восемнадцати. Она приехала с родителями. Иногда я ловил на себе её взгляд. Да и сам на неё заглядывался. Стройненькая, загорелая. А загар не тяжёлый, а какой-то золотистый в тон её волосам, которые она иногда выпускала из-под соломенной шляпки. Вот это встреча! Я улыбнулся. А она подплыла на расстояние метра и, глядя на меня светло-серыми глазами, на чистом русском языке сказала: «Ненавижу»
- Кого? – оторопел я.
- Тебя! И всех вас, русских ненавижу! – И, развернувшись, всё тем же размеренным кролем почала рубить лёгкую волну по направлению к берегу.
За обедом я рассказал об этом разговоре московскому приятелю.
- Ты помнишь, какое сегодня число? – спросил он
- Как не помнить! 21 августа - ещё целых девять дней до отъезда!
- Вспомни: Одиннадцать лет назад наши танки победно вошли в Прагу и раздавили Пражскую Весну. Помнишь?
- Так то ж было давно!
- Это для тебя давно…
Я долго размышлял потом: почему юная Златовласка выбрала именно меня, как объект ненависти. Решил: вся причина в возрасте. В августе 1968 я вполне мог сидеть в одном из танков, утюживших Прагу. А ей тогда в 1968 году было всего-ничего. Но взрёвывающие под окнами танки она запомнила. И что ей до того, что лично я тогда был студентом, как Ян Палах, совершивший самосожжение в знак протеста против братской помощи. Я никого не давил и был против этой, чреватой чёрными последствиями, победы над «Социализмом с Человеческим Лицом». Вспомнил я и прозорливца Партдедушку из райкома, наставлявшего, что быть мне в ответе за всю нашу страну…
А повод для фотографирования всё-таки возник. В городке носившим тогда имя маршала-освободителя, куда нас привезли на автобусе якобы на экскурсию, смотреть было решительно нечего кроме большого универмага. Мы осмотрели универмаг и подивились тому, что товаров в продаже больше и они разнообразнее, чем на родине. Сели в автобус. А одно место не занято. Начали ждать опоздавшую. Ждём. Немцы загалдели. Послышалось слово «Орднунг»*. Что-то зашипели недовольные поляки. Но вот и опоздавшая. Помнится, газетчица из маленького поволжского городка. Идёт, согнувшись, под чудом чудным - тяжелым рулоном ковролина – линолеума, покрытого ворсом. Прикупила в братской Болгарии дефицитный товар для дома, для семьи. То-то будет радости! Можно в гостиной щелястые полы застелить. Взобралась. Села. Обняла рулон, как обнимают сильно подгулявшего, но любимого мужа. Пока взбиралась, пыхнула чья-то фотовспышка. Поехали!
Недавно я вновь оказался в составе писательской группы в Болгарии. И представьте: нас поселили именно в Международном Доме отдыха Журналистов. О, Боже! Стеклянный корпус закрыт на замок, подвальчик, в котором мы отплясывали в ритме Диско, завален ломаной мебелью. Старый корпус практически пуст и запущен донельзя. Никакого блаженства, никаких журналистов из лагеря социализма, как и самого социализма. Впрочем, из капиталистического лагеря также никогошеньки. Они в рай для бедных ездить не приучены.
Только скала, с которой я когда-то обирал мидии, по-прежнему принимает накат благословенных черноморских волн.
* Порядок (нем.)