1
Новость о том, что в деревне будут квартировать какие-то странные полицаи, принёс дед Макар.
Вчера он сам пас за околицей свою отощавшую за зиму козу.
Детишек пожалел: холодно ещё, земля не прогрелась, зябко, а одёжка да обувка у ребятишек поизносилась.
Пришлось самому.
И вот там за околицей, где шлях на райцентр, встретил Андрея Юшкевича – знакомого из соседней деревни, одногодка, бывшего конюха у польского осадника* пана Ковалика. Когда-то и Макар Величко работал кучером у этого же поляка.
Постояли, обменялись махоркой, покурили, вспомнили былое, поделились новостями.
- В Хатыни позавчера всех сожгли, подчистую, - сильно затянувшись, произнёс Андрей. – Всю деревню. Детишек даже не пожалели.
- Иди ты! – Макар махнул руками, словно отгоняя муху. – Иди ты! Чего буровишь? Разве ж можно так шутить?
- Какие шутки? Всех, подчистую, суки, - зло, с придыханием повторил Величко. – Наши когда прибежали, то поздно уже, поздно. Ни одной живой души. Только головешки дымятся, да запах… запах палёной человечины. И эх, раз туды твою туды! Во как.
- Ай-я-я-яй. Матерь Божья, Царица Небесная… как же так? И с чего это вдруг такая кара православным? – Макар сотворил крестное знамение. – Упокой, боже, души невинные.
- Вроде как на днях где-то каких-то важных немцев партизаны уничтожили. Так немцы, мол, решили отомстить.
- Вот оно как. Выходит, отомстить обидчикам - кишка тонка, так они виновными сделали целую деревню, ироды, даже детишек. Эти-то не дадут сдачи, в морды их поганые не въедут. На беззащитных отыграться решили.
- Ага. Люди говорят, что не только немцы жгли, но и наш брат – славянин проявил себя как… как… хуже некуда проявил себя, во как, - Андрей снова крутил папиросу, ладился закурить. – Вот что самое страшное, что славянин славянина, христианин христианина обрёк на смерть жуткую. Вот какая жизнь под немцем наладилась, ни дна ей, ни того… этого. Повылезла из человека всякая нечисть, что до поры, до времени таилась там. Война – она у некоторых человека в себе ломает, о как. Божий человек превращается в сатану. Тьфу!
Руки дрожали, табак рассыпался.
- Полицаи?
- А шут их ведает, - Величко прикурил от старой папиросы, глубоко затянулся. – Наши полицаи тоже безобразничают, чего уж говорить. Но чтобы живьём людей сжигать? Нет, вроде как не замечалось за православными такой дикости. Стащить, что плохо лежит; в зубы кому по простоте душевной, а то и донести немцам – это они могут. А эти… и вроде как полицаи, по-нашему говорят, но зверьё зверьём. Без царя в голове антихристы. Ничего святого не осталось у извергов. Это ж… это ж… живых людей предать огню? Спаси и помилуй, господи.
Потом подумал чуток и продолжил:
- Да и люди ли это были? Вот вопрос. У людей хоть что-то святое всё равно остаётся, а у этих… - он махнул рукой, снова глубоко затянулся, зло плюнул. – Хотя за эту войну уже пора ничему не удивляться.
- Немцы – понятно. Ворог наш, как ни крути. И мы все для него на один манер – вороги и вроде как совсем не люди, а скотина бездушная. Вот и ведут они себя с нами как со скотиной, с животиной. Вспомни поляков, которые здесь хозяйничали, тоже добром не вспомнишь. Тоже вели себя как вроде мы и не люди, а быдло, что тот же конь или корова. Но вот чтоб славянин на славянина, - нет, не понимаю, - Юшкевич провёл рукавом под носом, крякнул:
- Что деется, что деется, люди добрые?!
Собеседник замолчал, переминаясь с ноги на ногу, ковырял батожком грязную землю, сопел.
- Рассказывал староста нашей деревни Колька Приблуда, ты его должен знать, - снова заговорил дед Андрей. – Я-то там не был.
- Знаю, а как же, - согласно кивнул дед Макар. – Кто ж Кольку Приблуду не знает?
- Колька говорил, что немцы, конечно, руководили всем этим, по их требованию, а полицаи на подхвате были, но уж больно старались в Хатыни, когда людей сгоняли до сарая и когда жгли их. Следили, чтоб никто не сбежал, не спасся. Добивали, если что. Но не наши полицаи, не местные. Своих-то он всех знает. А те пришлые. И будто звери. И формы одежды у наших местных полицаев как таковой нет: кто что добыл, в том тот и ходит. А у этих - вроде как немецкая военная форма, а вроде как отличается чуток от немцев. На рукавах пришиты какие-то тряпки сине-жёлтые, а у некоторых ещё поверх тряпки и что-то похожее на навозные вилы или вилы-тройчатки налеплено. Начальство, значит. Некоторые говорят чисто по-русски, а большинство - как и по-нашему, а вроде и нет, и говор их чудаковатый, нашему уху не привычный, в диковинку говор тот. Но понять можно. Особливо если по-польски разумеешь, по-мадьярски тоже. Но по-нашему и по-русски понимают хорошо. Если надо, то и говорят по-русски, что не отличишь от самих русских. Чисто так говорят, это факт. И крестики на груди почти у каждого. Вот оно как.
- На войне, оно, безбожников не бывает, - пытался рассудить Макар. – Но что бы так, как ты говоришь, - нет, не христиане они, если так. И крестик на груди ещё не значит бог в душе. Нет, не значит. Иной крестом прикрывает дела свои сатанинские, антихрист.
- Колька Приблуда ещё сказал, что полицаи те из Украины приехали. И, что, мол, вроде как с Буковины основной состав.
- А это где ж та Буковина? – поинтересовался дед Макар. – Чего-то я не слышал про неё. Не на слуху.
- А холера их ведает, где та Буковина! – зло плюнул Юшкевич. – Век бы не знать про неё!
Мужчины замолчали.
По дороге в сторону райцентра ехала небольшая колонна немецких машин.
Солдаты сидели в кузовах, тыкали пальцами в сторону стариков, изображали выстрелы:
- Ту-ту-ту! – и заходились от хохота.
Дед Макар, опершись на палку, смотрел на немцев, молчал.
Дед Андрей отвернулся, курил, зло матерился:
- Даст бог, в гробу вас увижу. Вот тогда посмеёмся, антихристы, прости господи. Поговаривают, что Красная Армия натужилась, потихоньку вытесняет их с нашей земельки, вытесняет.
- Дай бог, дай бог, - согласно кивал Величко. – Правду говоришь. Давно пора. У нас кто-то вчера листок вывесил на заборе бывшего панского маёнтка Ковалика. Так люди читали, говорили, мол, гонит Красная Армия немца, гонит.
Разговор прервался.
Коза направилась к небольшому кустарнику лозы вглубь поля, удалялась от хозяина.
- Куда тебя нечистая сила несёт? – ругался дед Макар вслед козе, но с места не сдвинулся, лишь махнул рукой:
– Не убежит. По такой кормёжке разве что на скотомогильник одна дорога.
Опять помолчали.
Разговор не клеился.
Дед Андрей собрался уходить.
- Да, пока не забыл. Приблуда ещё говорил, что вроде как к вам в деревню на постой рота этих буковинцев должна встать. Мол, немцы что-то у вас строить надумали: то ли склад какой, то ли ещё какую заразу. Так эти охранять будут военнопленных на стройке. Ну, и заодно познакомишься с ними, холера их бери. Со зверьём из Буковины.
2
Дети появилась в семье Величко давно, ещё в начале июля 1941 года.
Грязные, уставшие, в изорванных одежках, они вышли из-за кустов прямо на деда Макара.
Старик заготавливал прутья для корзин, и был за деревней, у кромки болота, что рядом с речкой.
Долго выбирал материал, потом аккуратно срезал, складывал в вязанку.
И тут вдруг дети: девчушка, а с ней рядом мальчишка чуть меньше ростом в коротких, рваных штанишках. Оба босоногие, с грязными, в цыпках ногами. В руке девчонки небольшой узелок, и тоже грязный, как и одёжка детей, как и они сами.
- Вот ещё на мою голову, - почему-то не удивился дедушка, и уже понимал, что это беженцы.
Ему в последнее время частенько попадали на глаза то отступающие красноармейцы, то гражданские с домашним скарбом. Но вот чтобы детишки одни, без взрослых, – нет, таких не приходилось встречать ещё.
- Ну, чего молчишь? – обратился дедушка к девочке, приняв её за старшую.
Но та лишь издала какой-то горловой звук, больше похожий на мычание, и заплакала вдруг. Но и плакала как-то странно, беззвучно, лишь всхлипы.
- Лидка - моя сестра, она говорить не может от рожденья, - ответил, насупившись, мальчишка, шмыгнув носом. – Чего пристали?
- Нет, ну ты видел?! – замахал руками старик. – Вот нахалёнок! Они же вышли на меня, и я же виноват.
Девочка одёрнула мальчишку, что-то стала жестикулировать ручками, продолжая издавать мычащие звуки.
- А вы свой? – мальчишка смотрел на деда исподлобья, всё так же насупившись, басил, стараясь придать голосу больше взрослости. – Вам можно доверять?
Дедушка замешкался.
- Нет, ну, а чей же я? – всё же нашёлся старик. – Свой я, свой. Чей же ещё, как не свой. Ну, может ещё жёнкин чуток, если что. Она меня в оборот взяла давно. Значит, я не только свой, но и ейный, о как.
Внимательно выслушав деда, девчушка развязала узелок, протянула перевязанные бечёвкой бумаги, среди которых он разглядел два свидетельства о рождении.
Такие бумаги старик видел раньше, уже при советской власти. Их выдавали в сельсовете, когда родились его внуки.
- Метрика ваша? – подслеповато щурясь, дед принялся читать.
- Мамка сказала показывать их только нашим, - мальчишка снова шмыгнул носом, и стал объяснять что-то сестре, то и дело наклонялся к ней, шептал на ухо.
- Значит, вы как есть Кожуховы, - дедушка вернул свидетельства девчонке, присел на корточки перед детьми. – Лидия Васильевна, девяти лет, и Андрей Васильевич, семи годков. А где мамка с папкой? Почему без них?
Пока мальчишка отвечал на вопросы, девчушка внимательно наблюдала за братом, за дедушкой.
Тем временем дед Макар достал из тени из-под куста узелок с едой, который брал с собой на всякий случай, разложил перед детьми.
- Вот каждому по кусочку сала, да хлебушка чуток, - старик отрезал сала, положил на небольшие кусочки хлеба, подал детям. – Это я на полдник себе, да, вишь, как оно…
Бутылку с молоком, заткнутую бумажной пробкой, оставил в своём узелке.
- Хоть оно и козье, пользительное во всех отношениях, но не надо вам молока, ребятки, - словно извиняясь, пояснил дед. – Неведомо, сколько вы не ели. А если молока хлебнёте, то и вообще…
Со слов мальчишки он узнал, что дети приехали к папе в Вилейку из Могилёва. Папа чуть раньше был направлен туда в райком партии.
- На усиление кадров, - поведал мальчишка. – Так говорила мама.
Девчонка согласно кивнула, подтверждая слова брата.
В первый день войны папа убежал в райком, а маме наказал добираться до Могилёва к его родителям, где они и жили до этого.
Мама так и сделала.
Но в тот день на колонну беженцев, которые пристроились к какой-то отступающей воинской части, налетели немецкие самолёты и маму тяжело ранило. Она ещё успела передать документы в узелке детям, а сама умерла уже к вечеру.
- Мамку похоронили у дороги, - продолжал рассказывать мальчик. – Там многих похоронили. И солдат тоже. В одной ямке. А мы пошли.
- Это ж где Могилёв, а где мы, - качал головой старик. – Тут и в мирное время вряд ли дошёл бы, а уж теперь – и подавно. Эк, куда вас занесло.
Девчонка во время разговора то тёрла глаза грязными кулачками, то поднимала их к верху, словно взывала к высшим силам, беззвучно шевелила губами.
- Как ни крути, что ни говори, хоть так поставь, хоть боком положи, но придётся, - дослушав мальчишку, старик принял для себя решение. – Конечно, Прасковея моя будет бурчать, ворчать, а куда деваться? Христиане мы, христиане, вот ведь как. А тут дети, да ещё и богом обиженная пигалица. Это значит, чтобы я душой страдал? Хуже нет страдать душой, вот как. И Прасковея страдать не хочет. Я её добре знаю.
Дед Макар принялся увязывать нарезанные прутья верёвкой.
Закинув вязанку за спину, повернулся к детям.
- Ну, пошли, - и направился в сторону деревни.
Пока шли, дед наспех придумывал историю, делился ею с детишками:
- Вы, детки, для всех будете внуками нашими. Запомнили: внуки вы наши с бабкой, внуки. Конечно, из Могилёва-города, не местные. Тем более и мальчонка говорит по-городскому. Мол, на лето приехали отдохнуть. А тут война, ни дна ей, ни покрышки. И вы, значит, с мамкой домой. Да, вишь, самолёты… ну, а дальше всё как есть: мамку убило, а вы ко мне обратно вернулись. О как! А вот про папку никому ни слова, поняли, детки? Нынче его работа, должность его не в цене, а в опасности. Скажите при случае, мол, папка остался в Могилёве, и вы о нём не знаете. Понятно я изъясняюсь?
- Понятно, дедушка, - ответил мальчик и глянул на сестру.
Впервые со времени встречи старика и детей лица девочки коснулась улыбка. Она дёрнула за рукав брата, улыбнувшись губами. Он на мгновение прижался к сестре, погладив ладошкой ей спину, словно успокаивая.
И тоже улыбнулся
А дедушка, убедив самого себя, решительным шагом подходил к собственной хате.
К счастью детей, и к радости старика, бабушка Прасковья, которую все звали бабой Просей, скандала не учинила. А даже вошла в положение, не преминула всплакнуть, поочерёдно прижимая к груди то мальчишку, то девчонку.
Чем сильно гордился дедушка Макар.
- Оно, моя Прасковея – девка правильная, жалостливая и с понятиями, - тут же делился с детишками хозяин. – Так что, не переживайте, а будем молить Господа, чтоб война закончилась как можно раньше, а там как бог даст. А чтоб вам скучно не было, определим вас к делу: ты, Андрейка, будешь со мной. А Лида поступит в распоряжение Прасковеи. Она её научит уму-разуму. По хозяйству, и вообще…
- А пока баньку истопи, говорун, - прервала монолог деда бабушка. – Воды согрей, хозяин.
…Лида пасла козу за околицей, в километре от немецких складов, которые построили с месяц назад. Ближе подходить запрещалось. Девочка знала об этом, потому и держалась всегда поодаль, вот на этом взгорочке.
Здесь она пасла её и вчера, и позавчера.
Сюда пригоняли коз и другие хозяева или их дети и раньше, ещё до строительства склада.
Когда собиралась несколько человек, особенно взрослых, Лидка любила слушать их разговоры.
А когда была ребятня, то она с интересом наблюдала за их играми, а вот сама участия в них не принимала.
Отсюда хорошо видна деревня, изгиб речушки за деревней, и чуть в стороне шлях на райцентр.
Ей было здесь веселее.
Она могла наблюдать, как шли люди то в ту, то в эту сторону по шляху; как проезжали по шляху машины или конные повозки; как они же направлялись к складу или ехали со склада; как деревенская ребятня ловила рыбу в речке.
Где-то там сегодня и Андрейка.
Дедушка Макар обучил его ловить рыбу, помог смастерить две удочки, и сейчас днями Андрейка пропадает на речке.
И не без пользы!
Почти каждый день он приносит рыбу то на уху, а то и на добрую сковородку пожарить.
Бабушка Прося и дедушка Макар хвалят Андрея:
- Кормилец, итить в матерь! – восхищённо цокает языком старик. – Смотри, Прасковея, а приварок-то и ничего! Соли бы чуток, так и засолить можно было бы к зиме рыбки, чтобы побаловать себя в морозы лютые. А что? Только вот где её взять, соль ту? А парнишка молодец!
- И то правда, - соглашается бабушка. – Десять годков парню, и след уже в дом нести пользу да добро всякое.
Они и её, Лиду, тоже хвалят.
А как не хвалить, если она с бабушкой с ранней весны и до поздней осени с огорода да с грядок не вылазит?! А ещё бабушка научила её готовить. И теперь Лида может сама сварить чугунок картошки или на таганке во дворе, или даже в печи, если хозяйка растопит печку. Да много чего умеет готовить, чего уж.
Стирает бельё в ночевах для всей семьи, потом носит полоскать его на речку.
А уж полы помыть по субботам – свято дело.
Козу доит. А то у бабушки пальцы ноют, плохо шевелятся.
И пасёт козу. Это тоже входит в обязанности Лиды.
Она берёт с собой не только обед, но и книгу. Благо, у дедушки Макара много книг. Откуда книги у него в этой глухой деревне? Она не знает. Из разговора хозяев она слышала, что старшая дочка, которая в Минске, была здесь учительницей когда-то. Может, от неё остались?
Как бы то ни было, но девчонка любила читать.
Книги на русском языке Лида перечитала почти все. Некоторые перечитывала. И не один раз.
Понимает местный говор. По-польски тоже читает. Не так хорошо, как по-русски, но понимает всё. Особенно ей нравиться книги, где пишут про любовь.
Она со своей козой всегда были первыми на взгорочке.
Лидка выбирала место, где бы кинуть ватную телогрейку и присесть, как со стороны немецкого склада прогремел мощный взрыв.
Потом ещё и ещё.
Громыхнуло так, что девчонке даже показалось на мгновение, что воздух вдруг пропал, дышать стало нечем.
А ещё тем же воздухом пахнуло настолько сильно, что её бросило на землю помимо её воли.
Испугавшись, ухватив за поводок, Лида потащила козу домой.
А та и не сопротивлялась, как обычно, а вроде даже как понимала важность момента, бежала впереди.
Всю дорогу сопровождали страшные взрывы.
Они не прекратились, даже и когда она была уже дома.
Все деревенские высыпали с хат, стояли у подворий, а то и собирались вместе по нескольку человек, смотрели и слушали, как гремело и горело на том месте, где были немецкие склады.
Крестились.
3
Хотя и была середина сентября, однако солнце пригревало по-летнему.
За ночь даже не выпало росы.
И сразу с восхода уже ощущалось, что и этот день не принесёт прохлады.
- А дождь будет, вот помяни моё слово: будет, - ни к кому не обращаясь, произнёс дед Макар, стоя у хлева.
- Ты с кем там, старый? – жена вышла из загона, где только что подоила козу. - Часом умом не того?
- Говорю, дождь должен быть сегодня, - улыбнулся дед.
- Ой, знахарь! – старуха махнула рукой. – Он всё знает. Знахарь, итить колотить.
Бабушка Прасковея ещё с вечера наказала мужу не будить детей с утра пораньше, а дать им понежиться. Вчера хорошо потрудились в саду, натаскались корзин с яблоками. Какие спустили в погреб, какие спрятали на чердаке в сене. Это те яблоки, которые не долежат до весны. А даже если и замёрзнут, то и зимой можно достать с чердака, принести в хату, оттаять, вот и будет детишкам в радость.
- Успеется с и твоей рыбалкой, и с козой. Лучше подкопай мне картошки несколько борозд. А сам потом и погонишь козу. А мы с ребятишками картошкой займёмся. Толку с ними больше в хозяйстве, чем от тебя.
- Ну-у-у, завела шарманку, - беззлобно ответил дед. – Рано ты меня списала со счетов, рано.
Однако новый день начался совершенно не так, как планировали старики.
К избе деда Макара подъехал возок, который сопровождали двое верховых.
На рукавах форменной одежды у каждого из них был жёлто-синяя нашивка.
Из возка соскочил один из полицаев.
У него на рукаве красовался такая же нашивка, поверх которой ещё изображён был и трезубец.
«Офицер, начальник», - отметил для себя дед Макар, стоя во дворе.
Наглядно старик знал их в лицо почти всех. Как-никак, буковинцы квартировали в бывшей школе, что в центре села, уже почти полгода, охраняли сначала строительство складов, а потом и сами склады.
Ещё один полицай спешился.
Третий остался верхом на лошади. Только снял винтовку из-за спины, положил на колени.
Двое тут же направились к избе.
- Доброго это… - сняв шапку, дед поклонился гостям, когда те ступили во двор. – Чего это вдруг спозаранку к нам? Случилось чего?
- Девка где, старый? – крикнул тот, который шёл первым. – Пацан где?
Второй полицай забежал в дом и уже через минуту, ухватив за косу, вытащил во двор Лиду.
Уцепившись полицаю в руку, выбежал и Андрей.
- Отпусти! Отпусти сестру! – кричал мальчишка.
Изловчившись, полицай извернулся и с силой ударил Андрея сапогом в пах.
Скорчившись от боли, мальчишка рухнул посреди двора.
Следом из хаты, тяжело дыша, появилась и бабушка Прасковея.
Руками прижимала разорванную на груди кофту, фартук свисал лоскутами поверх спадницы. Растрепанные седые волосы топорщились из-под платка.
Ещё мгновение назад она пыталась вырвать из рук полицая девчонку.
- Ах… о… - хватала ртом воздух, встала на колени рядом с Андреем, прижала голову ребёнка к груди. – За что? За что, господи? Это ж дети, детки, за что ж их так?
В это время полицай, вытянув руку, с силой толкнул от себя Лиду.
Девчонка ещё успела сделать несколько шажков, спотыкаясь, и упала на землю.
Дед Макар то подбегал к старухе и Андрею, то тут же возвращался к девчонке.
- Это… это… что ж это деется, люди добрые? – ни к кому не обращаясь, лепетал старик. – Куда ж это… как же так это? За что это?
Наконец, опустился на колени, принялся поднимать с земли девчонку.
- Лидочка, Лидуся, золотце мое, - шептал дед Макар. – Терпи, терпи, моя хорошая, терпи. Бог велел терпеть, вот и потерпим чуток, потерпим. А там и благодать наступит. Наступит, поверь мне, Лидуся.
А сам прижимал и прижимал голову Лиды к груди, не переставая успокаивать:
- Прижмись ко мне, золотце моё, прижмись. Я заберу твою боль, заберу, - шептал старик.
Голос срывался, дрожал.
- Прижмись, и тебе будет легче, Лидуся. Вот видишь, уже легче, не так больно.
Девчонка обхватила старика, уткнулась лицом в грудь, всхлипывала.
Из головы, из-под вырванных волос кровь сначала появилась на затылке, скапливалась там, потом тоненькой струйкой стекала на спину.
У подворья деда Макара стали собираться люди.
Среди них стоял и староста соседней деревни Колька Приблуда.
Что он здесь делал и зачем оказался здесь в такое время, дед Макар не знал. Но увидев знакомого, кинулся к нему.
- Николай, это… Колька, - махал руками старик, - вступись, милок, вступись! Там же детки, дитёнки совсем, а они, вишь как с ними.
- Сам разбирайся, - огрызнулся полицай. – Я тебе не защитник.
Не найдя понимания у знакомого, дед подбежал к тому, кого он считал старшим.
- Пан офицер, пан офицер!
- Ах ты удоде смердячий! – зло процедил офицер, отвесив старику сильную затрещину, больше сходную по силе с ударом. – Лучше б я чорта забачив, як тебе.
От удара дед мелко засеменил, но на ногах удержался.
- За что, пан офицер? – тёр затылок старик.
- Было бы за что, убил бы, - заметил тот полицай, который остался верхом.
И захохотал собственной шутке.
- Не спеши, - ответил офицер шутнику. – Ещё не вечер.
- А и правда: за что? – стали слышны голоса из толпы.
Офицер подошёл к людям, встал у плетня.
- Скажу вам прямо: есть сведения, что вот она, - он кивнул в сторону Лиды, - передавала сведения местным бандитам или как вы их называете – партизанам. Она же помогала им совершить диверсию на складах.
- Так она ж говорить не может, - произнесла одна из женщин. – Как же она… дитё совсем. Какой из неё партизан?
- Не твоё дело! – прервал женщину офицер. - Сказано, что передавала, значит, передавала! Начальство знает, что говорит. Потому и разговор у нас с ней будет короткий: расстрел!
Его сослуживец снова ухватил Лиду за волосы, оторвал от земли, поволок к хате, где с силой пригвоздил спиной к стенке.
- Стоять! – зло плюнул под ноги девчонке, отошёл в центр двора.
- Ну, что, пане зверхнику**, в расход и дело с концом?
Лида прижимала руки к груди, смотрела вокруг отрешённым взглядом, словно не понимая происходящего.
Первым всё понял Андрейка.
Он вдруг поднялся с земли, встал между полицаем и сестрой, широко развёл руки, словно отгородив Лидку от полицаев.
- Нет! Нет! Дяденька, миленький, нет! – кричал мальчишка. – Она… она… нет! Нет! Дяденька, миленький!
Только сейчас и до деда Макара, и до бабушки Прасковеи, да и до всех невольных свидетелей вдруг стала доходить та трагедия, которая может разыграться на их глазах.
В толпе послышалось роптание.
Сначала робкое, потом всё громче и громче.
- Вы что удумали? Вам Хатыни мало? – кто-то выкрикнул из толпы.
- Пане зверхнику! – снова обратился к офицеру тот же полицай. – Давайте команду, будь ласка. Руки чешутся.
- Давай! – кивнул офицер.
Полицай снял винтовку из-за спины, отошёл на центр подворья, передёрнул затвор, расставив ноги, принял положение для стрельбы.
К нему кинулась бабушка Прасковея.
- Родненький мой, не стреляй! – и упала к ногам полицая.
Обхватив ногу, принялась целовать сапоги, приговаривая:
- Миленький, родненький, не стреляй, умоляю! – причитала старуха. – Если что, ты лучше меня.
Андрей в это время уже стоял у стенки хаты, обнимал сестру, что-то шептал ей.
Дед Макар застыл посреди двора в растерянности, не зная что делать.
- Отчепись, курва! – полицай дёрнул ногой, пытаясь освободиться от старухи.
Но та, на удивление, держала крепко, не отпускала.
- От бисова баба! – зло произнёс полицай.
- Мыкола! – заметил третий полицай, который так и остался в седле. – Ты даже со старухой управиться не можешь, - и захохотал громко.
- Лучше меня, сынок, - продолжала умолять бабушка Прасковея, продолжая целовать сапоги полицая.
- Пане зверхнику! – снова обратился полицай к начальнику. – Просит курва старая. Может, уважим?
- Уважь! – махнул тот рукой. – Тiльки швыдше.
Полицай тут же перехватил винтовку и с силой вонзил штык в спину старухи.
Поднатужившись, не вытаскивая штык из тела женщины, винтовкой отодвинул труп чуть в сторону.
Только потом выдернул штык, наклонился над трупом, старушечьим фартуком вытер его от крови, направился к детям.
Толпа невольных свидетелей по ту сторону плетня лишь ахнула.
- Стоять! - грозно потребовал офицер, и достал пистолет из кобуры. – Чуть что и стреляю! – и выстрелил в воздух.
Люди застыли.
В этой тишине слышно было, как фыркнула лошадь, запряжённая в возок, отгоняя мух и слепней.
Где-то на том краю деревни затарахтел мотоцикл.
- Ну, коль старуху того… этого, то и меня давай! – дед Макар решительно шагнул навстречу полицаю, перегородив дорогу к детям. – Мне без хозяйки на этом свете делать нечего, - скинув шапку, воздел лицо к небу, сотворил крестное знамение. – Стреляй, мил человек, стреляй. Мне без старухи никак. Ты деток только оставь, мил человек, прошу на промилуй бог.
Полицай остановился, повернулся к начальнику.
- Раз чоловiк хоче, так уважь, - улыбнувшись, ответил тот.
И снова полицай перебросил в руках винтовку, отработанным ударом вогнал штык старику в грудь.
Тело деда Макара упало, шапка слетела с головы, обнажив лысый череп.
Дети, прижавшись друг к другу, с бледными лицами, по-прежнему стояли у стены.
В это время по ту сторону плетня из толпы выбрался староста соседней деревни Колька Приблуда.
Сняв винтовку, он вдруг закричал:
- Партизаны, братва! – и выстрелил в сторону леса. – Партизаны! Спасайся, кто может! – и снова выстрелил.
Полицаи кинулись со двора.
Офицер впрыгнул в возок, с силой стеганул лошадь кнутом.
Но та, привязанная за плетень, лишь перебирала задними ногами, приседала под ударами, рвала удилами пасть, оставалась на месте.
Офицер соскочил с возка.
Ухватил под уздцы лошадь с полицейским в седле, закричал:
- Слезай! Слезай, сука!
Полицай соскочил.
Офицер бросил себя в седло, рванул поводок.
Лошадь с места взяла в карьер.
Полицаи ускакали по деревенской улице в сторону казармы.
За ними бежал их товарищ.
Тот, который расправился со стариками.
Колька Приблуда, встав на колено, стрелял буковинцам вслед.
Первым упал с лошади офицер.
Следующим споткнулся на ровной дороге пеший полицай.
Упал, уткнувшись лицом в землю.
- Уходите в лес! – обернувшись к толпе, закричал Колька. – Все в лес! Срочно! Бросайте всё и уходите!
Закинув винтовку за спину, забежал во двор, вытолкал на улицу растерявшихся детей.
- В лес! Все в лес!
И когда горела деревня, вдруг на неё со стороны Хатыни надвинулась тёмная грозовая туча.
Двигалась низко. Почти касаясь краями верхушек деревьев.
А потом ударил гром.
Раз, другой.
И разразилась гроза.
Последняя гроза с проливным дождём.
И огонь стал отступать.
Лишь парило над пепелищем.
*Осадник – польский колонист из числа бывших военных на территории Западной Украины и Западной Белоруссии.
**Зверхник – начальник, руководитель (словарь укр.яз.)