Состав на полном ходу, испуганно взвизгнув, застопорил. Еще не остывшие от жара южного солнца пассажиры хором ойкнули. Дамы в облегающем фактурные тела белье, их кавалеры в мэйдинчайновых труселях, а также разнополые и разновозрастные отпрыски дружно рассыпались по разные стороны вагона и прильнули загорелыми, еще не облезшими носами к давно мытым окнам.
Поезд встал на высоком бугре, посреди поля с подсолнухами.
Подсолнухи стыдливо отвернули свои почерневшие физиономии от солнца: оно понятно, нагуляли от солнышка-то, налились детками и теперь, когда красота сжурилась и высохла, не смеют и глаз поднять. А ведь было, что не могли налюбоваться на светило, все глазели на яркий лик, поворачиваясь вслед за возлюбленным, торжественно шествующим по шелковому голубому полю.
Мы с Хрюгорием по очереди выбрались из стрима: братюня, хоть и глубоко нырял в происходящее на экране нашего общего смартфона, всегда выскакивал на поверхность горизонта событий раньше меня. Он-то первым и заметил перемену в движении транспортного средства. Мы рассчитывали попасть домой в ближайший вечер, чтобы вместе занырнуть в стрим турнира The International 2019 (TI9), по игре Dota 2, но уже с мониторов наших компов. Ведь чего только не узнаешь в этих стримах от топ-донатеров! А мы с братом много чего еще не узнали.
Солнце отжигало нещадный танец вокруг раскаленного поезда. От нечего делать я вскрыл пакет с бельем, чтобы лечь со смартфоном поудобнее. На дне пакета белела отпечатанная типографским шрифтом бумажка:
"Жылезнадарожная кампания блогодорит вас за куплиный зоранее белет и придуприждаит что поизд следуит до Красноярска без астановак"
Стоп! Какой Красноярск?! А как же Москва и, простите, Воронеж? А мороженое на полустанках? А горячие обеды, извлекаемые из огромных дорожных сумок перстневатыми руками необъятных и горластых тётенек?
Судя по нарастающему гулу, катящемуся по вагону, леденящая кровь новость добралась и до прочих пассажиров, - тех, кто спал или ел. К отсеку проводника выстроилась весьма плотная очередь: за крайним просили не занимать, жилистый дядька в плавках, вытянутых на коленях, по старой доброй привычке начал записывать номера на ладонях. Проводник шебуршился за дверью словно мышь в амбаре с зерном и помалкивал. Некоторые из первых в очереди принялись барабанить в дверь его купе. Среди барабанящих я сразу вычислил двух подающих надежды ударников.
Наконец, после пятнадцати минут прекрасных синкопированных соло, проводник выглянул в приоткрытую на половину своего румяного лица дверь и громко сообщил, что начальник поезда созвал всех проводников для консилиума - пока не определят, где голова поезда, состав не может идти дальше. И, дав петуха и явно этого стесняясь, багрянощекий служитель РЖД выкрикнул "расступись!"
Это слово подействовало на бывших отдыхающих успокоительно: если кто-то приказывает, значит, всё идет как надо. Пассажиры расползлись по своим отсекам, возле проводникового купе остался только жилистый дядька - сторожить, чтоб без очереди даже мышь не проскочила.
Хрюгорий в мое отсутствие вскрыл пакет с виноградом, заблаговременно купленным перед поездкой, и смачно сплевывал виноградные косточки в кулак. Я тоже опустил руку в пакет, но вместо виноградины вытащил нечто другое: за мой палец ухватилась откуда ни возьмись взявшаяся там божья коровка и, топорща красные в черную крапину крылышки, не торопилась улетать. Голодная, небось, - подумал я и сбросил ее обратно в пакет с виноградом, - пусть поест, бедняга.
Между тем в вагоне становилось все жарче, пота на наших загорелых телах все больше, а виноград закончился. Раскинувшись на своей подушке, я увидел, как из виноградного пакета показалась голова божьей коровки и было похоже, что насекомое лапкой указывало себе на рот. Вот, блин - огорченно подумал я, - как же всех от жары колбасит, - и кинул в пакет кусочек хлебушка.
Хрюгорий с Жилистым громко спорил, кому первым идти за водой к ручью, что вилял среди травы под бугром, на котором плавился наш поезд. Я решил взять всю ответственность за водообеспечение на себя и мужественно двинулся к выходу из вагона. Но меня опередили.
Возле двери возился наш ширококостный проводник, переодетый под пассажира, беззаботно насвистывая хулиганскую песню про зайцев. Учуяв спиной опасность, он как-то странно сверкнул в мою сторону недобрым взглядом и резво сиганул с подножки вниз, на скос бугра, грамотно скатываясь вниз боком. До моего уха донеслось откуда-то снизу его хриплое:
- Я еще вернууууусь!
И, как мне показалось, он ещё крикнул "по весне".
Обезоруженный, я вернулся к брату, где застал на своей нижней полке сидящую божью коровку ростом с Хрюгория когда ему было лет десять. Она макала сваренную мной перед поездкой картошечку в соль, насыпанную на салфетку, и бубнила брату что-то о вкусовых отличиях пестицидов.
Устав от жары и гнусавого бубнежа, я задремал, а когда проснулся и по малому делу пошел в уборную, обнаружил божью коровку в отсеке с Жилистым: ее черное мускулистое тело обтягивала чья-то тельняшка, от нее разило свежевыкуренной Примой, вместе с Жилистым и еще парой животастых мужиков она хлебала водку из стакана в подстаканнике и гнусаво материлась. Ростом коровка была уже выше меня, а ее лапки размером с кувалдометры портового грузчика.
Я вернулся на свое место, тихонько вытащил из рук мирно спящего Хрюгория смартфон, наушники из его ушей и обреченно шлепнулся в стрим. Стример Китман, закосплеенный под Манки Кинга, веселил зрителей отчаянными обезьяньими ужимками. Я устроился на сырой от пота подушке поудобней и сделал звук погромче...
Вокзал подкрался незаметно. "Один(трам-татарарамтам!)икс(трам-татарарамтам)бэт!" - прокричал мне в ухо будильник. Сонной рукой я вытащил из-под подушки специальный пакетик и благополучно вытошнился в него - утренний ритуал побудки под совершенно уникальный позывной не отменяет даже прибытие в родной город. В моем отсеке не было ни Хрюга, ни наших вещей. Я кинулся изо всех сил пробиваться сквозь тугую гусеницу исходящих из поезда пассажиров. Гусеница сопротивлялась и верещала на все лады, но когда я отдавил у нее несколько лапок, меня выпустили.
Нагретый августовским солнцем перрон ласково ткнул в бок мое податливое приключениям тело. После принятия вертикали я удивился стройной шеренге пассажиров, что с чемоданами наперевес вывинчивались из вагонов и столбиками замирали тут же, точно подсолнухи повернув разнокалиберные физиономии на нечто, вперевалку движущееся по перрону.
Огромная, выше, наверное, двух метров, фигура, со спины напоминающая нашу математичку Алоизию Адольфовну в самом расцвете её округлости, медленно шагала в сторону здания вокзала и в одной из шести конечностей держала моего братюню, а в другой наш чемодан. На её крутых плечах из-под остатков разодранной тельняшки выступали жесткие, бордовые в черный кружочек крылья.
- Стой! - сердито крикнул я. Что за нахальство! Впереди ещё столько непознанного, не до киднеппингов.
Фигура тормознула, из-за ссутуленных плеч воровато высунулась черная с белыми подпалинами морда, и в том месте что у людей называется ртом, зашевелились клешни-усы ("Предатор, блин!"). Чудовище подняло конечность с Хрюгом и загудело-загнусавило что-то очень знакомое. Кое-как, с помощью рядом стоящих граждан удалось разобрать слова:
- Полети на небо, принеси мне хлеба,
чёрного и белого, только не горелого...
Братюня как-то очень послушно закарабкался на самый кончик лапы чудища. "Неееееееееееееет!" - закричал я, как мне кажется, весьма убедительно. Но Хрюг уже встрепенулся, присел и вдруг взлетел высоко-высоко, расправив руки.
- А как же Дооотааааа?! - крикнул я, сложив ладони рупором.
- Албибэээээк! - в ответ хрипло прокричал Хрюгорий, и что-то еще о следующей весне.
И тут меня стошнило во второй раз.