ПАМЯТЬ ДОЛЖНА Б Ы Т Ь
Юрий Андреев: «Память не должна быть громкой. Она должна быть прочной» // Тюменские известия Парламентская газета от 22 августа 2019 № 139 (7198)
Прочитала интервью с Ю.А. Андреевым «Память не должна быть громкой. Она должна быть прочной»… Кто станет спорить о необходимости сохранения памяти о Судостроительном заводе и ветеранах тыла, ковавших победу? Никто не будет. Впрочем, публикация не только об этом. Она и об этапах, вероятно, достойной всяческого уважения биографии интервьюера, хорошо известного в Тюмени…
В финальной части интервью по всем правилам официальных выступлений располагаются признательные слова в адрес «первого заместителя председателя Тюменской областной Думы Андрея Артюхова, депутата Алексея Салмина и депутата городской Думы Юрия Баранчука», «Игоря Шаповалова, возглавлявшего областной Совет ветеранов»… И уже в самом-самом финале, как это и положено, самое главное - для сохранения памяти, для воспитания молодёжи на примере истории завода необходимо следущее:
«Пусть программа будет разбита на несколько этапов:
— создание общего списка участников трудового фронта по предприятиям.
— создание истории каждого предприятия, работавшего для фронта.
— информация об этом должна надежно храниться в электронном виде.
И ещё. У программы должны быть конкретные сроки исполнения, ответственные и источники финансирования».
Почему же у меня осталось довольно противоречивое впечатление от этого материала? И дело не только в удручающе казённых клише. И не в том, что не хотела бы сохранить память о прошлом для молодёжи, а в том, что вижу в подобных программах совсем не то, что обычно ими декларируется (опыт участия в рукотворных историях у меня есть, увы!). Нерукотворная история для государственной идеологии если не опасна, то подозрительна, а рукотворная (щедро проплаченная!) - нужна только как идеологический инструмент, позволяющий манипулировать общественным сознанием.
ПЕЙЗАЖ ПОСЛЕ БИТВЫ…
Кому принадлежит поле после битвы? И почему мы всё время возвращаемся к нему, к войне? Чтобы лучше узнать её? Нет. Она одно из немногих событий прошлого, не лишающее нас возможности испытывать гордость. Возможно, пока мы не настолько хорошо знаем её, пока от слов о войне её очевидцев В. Астафьева, Б. Окуджавы… мы можем раздражённо отмахнуться.
Мы снова и снова с пафосом и без включаем и включаем в активный словарь военную риторику. Во время войны создавались заводы, в разных концах нашей страны они без остановки работали… во имя победы, чтобы приблизить мир.
Не потому ли и Судостроительный завод в Тюмени станет не только заводом, выпускающим военную, но и мирную продукцию, он был организатором оздоровительно-воспитательной деятельности огромного массива Тюмени. Поликлиника, пионерские лагеря, школьная практика, детские сады… Рабочие и служащие завода сажали деревья и благоустраивали бедное провинциальное жильё. На выходные рабочих с семьями вывозили в лес… Никогда не забуду свою первую ночь в лесу, когда, проснувшись, я услыхала «немолчный напев глубокой тишины лесной» и со страхом осознала, какая я маленькая и беззащитная… Мама проснулась, крепко прижала меня к себе и я снова погрузилась в сон.
Разных людей собрала война на этом заводе… Были среди них эвакуированные, как моя мама-блокадница, например, были репатриированные, как мой отец, работавший перед самым началом войны на кораблестроительном заводе в Прибалтике, попавший сначала в окружение, потом в плен и, наконец, высланный в Тюмень как неблагонадёжный, но могущий быть полезным как квалифицированный специалист-кораблестроитель. Кроме работы на заводе, отец преподавал на курсах повышения политехнической грамотности, руководил дипломными проектами выпускников Машиностроительного техникума. Но все годы он не терял надежды на то, чтобы восстановиться в правах как член КПСС. Он был из тех, для кого коммунистические утопии значили столь же много, сколь и вера в справедливость Суда Божьего у истинно верующих.
Как преподаватель я сегодня хорошо понимаю, что должен был чувствовать мой отец, когда ему становилось известным, что ученики его на вопросы так называемых специалистов о его политической благонадёжности отвечать уклонялись. Отец стойко переносил эти испытания, никогда и никого не упрекая. Мама вела себя менее сдержанно и однажды выгнала вон из дома ученика, который, консультируясь по поводу чертежей, начал с назойливостью расспрашивать отца на темы, не относящиеся к машиностроению. Успокаивая маму, отец сказал, что всё самое гнусное и страшное (здесь!) не сопоставимо с опытом человека прошедшего лагерь.
Лагерь был с ним всю жизнь, и потому, любя хороший кинематограф, фильмов о войне не смотрел, а если и смотрел, то не обсуждал… Исключение делал только для фильма П. Чухрая «Чистое небо». Так в нашей семье, где войны хлебнули и мои дядья, и мой отец, воспоминание о ней неизменно становилось поминанием тех, кто остался на Пискарёвском кладбище, чьей могилой стали Синявинские болота, тех, у кого и могилы не найти… И сейчас, когда уже нет никого из моих близких, любые победобесовские импровизации, а тем более отрепетированные радения воспринимаются мною как осознанное или неосознанное глумление.
Мы всё время возвращаемся к войне… Не потому ли, что там был ясен враг, ясно, где белое, где чёрное… Но ведь страну-то разграбили не фашисты, а детишки те самых героев фронта и тыла. Упаси Боже, не хочу бросать камни в людей, которых и без того мало осталось на земле… И не их вина в том, что патриотическая мифология питает иванов, родства не помнящих.
Незадолго до смерти К. Симонов, отлично знавший цену официальным версиям событий, создал цикл передач на телевидении: «Солдатские мемуары», где известный писатель и люди с разной судьбой, но видевшие войну не в кино, а собственными глазами, вспоминали день за днём, метр за метром то, что ускользало от историков, любящих цифры… Со смертью К. Симонова передачи прекратились, потому что с форматом производственных характеристик и официальных бюллетеней не монтируются движения человеческой души, а без этого нет людей, есть только винтики.
Сосед мой - Виктор Тимофеевич Цаль-Цалко пригласил меня в гости 8 марта.
Когда после смерти родителей я осталась в квартире одна, многие люди, знавшие моих отца и маму, неожиданно начали проявлять ко мне ощутимое внимание. Сейчас, когда и этих людей почти не осталось рядом, разве малая горстка их, я точно могу сказать: они меня удочеряли в память о тех, с кем их связывали тёплые отношения. И вот за большим столом отмечали женский праздник гостьи Виктора Тимофеевича, они пели и вспоминали свою молодость, совпавшую с войной. Вспоминали жестокие рабочие смены, между которыми иногда и нормальных перерывов для отдыха не полагалось, страшные работы в ледяной по пояс воде… Как я потом жалела, что не сообразила записать эти их воспоминания на диктофон и эти их хулиганские частушки и песни, которые мне больше никогда не удастся услыхать. Остался в памяти сгусток добрых и горьких эмоций, не распадающийся на отдельные сюжеты. Только повторяющаяся у Виктории Тимофеевны (такая вот тёзка оказалась в гостях у Виктора Тимофеевича) фразочка: «Надломили суки веточку!»
Плохое, обидное, саднящее память, не оживляли, а когда оно всплывало, когда разговор нечаянно сворачивал в сторону старых незаживающих ран, только обрывали воспоминания, круто махнув рукой: что было, то было…
Да, моей маме в те годы очень повезло с работой. На судостроительном заводе была своя пекарня, её туда и направили, чтобы подкормить. Однажды экспедитор, сопровождавший машину с хлебом, ожидая конца погрузки, упал, потеряв сознание. Женщины, а в пекарне их было большинство, закричали (больной? пьяный?), а моя мама с её блокадным опытом поняла сразу - голодный. Когда экспедитор пришёл в себя и вышел на воздух, мама пошла его проводить. За проходной она, стараясь, чтобы машина закрывала её от посторонних глаз, отдала ему буханку хлеба, вынесенную ею под полой ватника. И всё. Больше никогда они не виделись. Прошли годы. Дедушка моей подруги Лёли, а это о нём я и рассказываю, состарился и долго, трудно умирал. Однажды, когда я зашла за подругой, он очнулся и спросил, кто пришёл. Ему сказали: «Это - Сима, дочка Лидии Владимировны». Мы уже уходили, когда он громко позвал меня. Я подошла к ширме, за которой он лежал…
«Сима, - сказал он, - передайте от меня поклон вашей матушке».
Тогда-то вот мама и рассказала мне, что дедушка моей подруги Лоры Адамович был экспедитором, возил хлеб, и был он кристально честным человеком.
Их пути пересеклись только один раз. Она вынесла для него хлеб, а он помнил об этом долго и перед смертью дал понять, что он помнит добро.
И из таких-то знаков и ткётся светлый покров над нами…
Для меня история Судостроительного завода – часть истории моей семьи, истории семьи моих друзей, сверстников, наша юность…
На заводе была прекрасная библиотека, в которой работала решившая учиться в вечерней школе подруга моего детства и всей моей жизни Лора Адамович. В техническом отделе библиотеки я не бывала (отправила только туда в 1975 г. книги по машиностроению, оставшиеся после смерти моего отца). Зато уж в художественном секторе её покопалась в волю. В 60-е годы библиотека работала и по воскресеньям, хотя читатели в это время появлялись редко. Дежурить в эти дни поручали свободной от семейных тягот моей подруге. Сначала только, чтобы скрасить ей трудовую повинность, я приходила поболтать, но вскоре у нас образовался целый ритуал выходного дня… Она ставила чайник, доставала какую-то еду, если вдруг захочется перекусить. В разных концах зала между стеллажами мы с ней садились или даже заваливались на пол и читали, периодически перекрикиваясь и зачитывая вслух то высказывания философов, то поэтические строфы. И когда что-то особенно задевало нас, мы летели в закуток друг к другу, чтобы посмотреть на текст своими глазами, чтобы подержать в руках книгу… День пролетал, как одно мгновение.
Среди факторов, подтолкнувших меня к моей профессии, эти выходные с их литературным чревоугодием занимают одно из самых заметных мест.
И вот подруга моего детства кричит мне по телефону: «Ты же литератор, ты должна понимать, нельзя же книги выбрасывать на помойку! Давай передадим их в вашу библиотеку, ну тогда на кафедру…! Бери с собой каких-нибудь людей… Ну, хотя бы сама приходи! Возьми хоть что-нибудь себе!» И когда я с двумя коллегами приехала, она в книжном развале сидела на связке книг, пригорюнившись, как Алёнушка с картины Васнецова.
Ю. Тынянов однажды обозначил отличительную черту Питера 1920-х: по утрам в колодцах домов стоял дым от сгоревших за ночь семейных архивов, писем, дневников, фотографий… Опасно было не вписаться в историю, «нарисованную» теми, кто был ничем до последнего времени. У нашего времени свои отличительные черты: ликвидация библиотек, в том числе и личных, уничтожение школьных музеев, которые в какое-то время, весьма непродолжительное… давали надежду на то, что не пропадёт, не погибнет память о добрых соседях, земляках, о хороших мальчиках когда-то защищавших честь школы, деревни, района на футбольном поле… И не на футбольном. Я своими глазами видела эту обречённую память в селах и деревнях Исетского, Тюменского районов, куда ездила со студентами на фольклорную практику. Реформы школ, проводившиеся с целью удешевления образования, сопровождались неизбежным сокращением кадров и ликвидацией помещений, не приносящих дохода. «Лишними» оказались люди, отвечающие за сохранность и использование музейных экспонатов, «лишними» оказались сами музеи, создававшиеся настоящими (а не «назначенными») патриотами своей земли, и сама память о прошлом оказалась «лишней».
Среди многих предприятий погибал и наш завод. И это – история, которую мне бы хотелось почитать, потому что в ней, как в капле воды, история разграбления моей родины. Ну, ладно токарь какой-нибудь, слесарь, фрезеровщик, уборщица, лаборантка… что могли они сделать, чтобы уберечь такой большой завод?
А кто-то мог?
Мой одноклассник Володя Верганов, я знаю, пытался, но он был воспитан на традициях честного боя и не владел приёмами подкупа и клеветы.
Сегодня у него уже не спросить, какой из подводных камней оказался самым коварным: мальчишеская прямолинейность, доверчивость или болезнь, инвалидность, отчаяние, разделённое в конце концов с компанией беспомощных сверстников, лишившихся разом и смысла, и перспективы и возможности обеспечить семье достойное существование.
Этот огромный организм, который мы называем народом, неоднороден социально, состоит из разных, если так можно выразиться генераций, поколенческих конгломератов, по-разному переносящих испытания, выпадающие на долю страны. Уже не дети, но ещё не старики, воспитанные советской идеологией и всей атмосферой заводского братства, питавшей нас с молодых ногтей, оказались в один миг выброшенными за борт «непотопляемого корабля», оказались ограбленными материально и духовно, сделались не дееспособными.
Увы, нерукотворная история нашего завода завершилась лет двадцать тому назад.
Рукотворная история, как и всякая рукотворная история, развивается, подчиняясь интересам, мотивам, целям, имеющим к прошлому самое отдалённое отношение.
Надо ли воспитывать детей в т.н. патриотическом духе? Надо. Только, как всё на свете, нужно это делать умно, чтобы из зёрен патриотических идей не выросло поколение «драконов». Детей воспитывать нужно не на лозунгах и мифах, а на хороших книжках, хороших фильмах, талантливой музыке и живописи, чтобы душа у детей была отзывчивой к добру, чтобы научились ценить и оберегать живое: деревья, цветы, животных… Мы же знаем, что детям достанется в наследство, кроме опалённых в огне мировых пожаров знамён и транспарантов, - мир, находящийся на грани экологической катастрофы, облысевшая планета наша, отравленные реки, нездоровый воздух, последствия умопомрачительных экспериментов в области генной инженерии…
Если нам удастся выжить, я буду радоваться этому, пусть и с того света, сильнее всех! А что делать сейчас? Делать то, что можем, делать это хорошо, не увеличивая ложь и никого не обижая.