…Нажав кнопку на брелке, Вадим поднял перегородивший путь шлагбаум, и черный Форд «Эксплорер» с вальяжной неторопливостью вкатился на обширную парковку, где занял закрепленное за ним место среди не менее презентабельных собратьев. Вадим погасил фары, заглушил мотор и устало откинул голову на кожаный подголовник. Сейчас нужно было вылезти из машины, войти в подъезд, вежливо ответить на приветствие старичка-консьержа, подняться на девятый этаж, чтобы, едва перешагнув порог, окунуться в атмосферу даже не семейного скандала (их с Надеждой совместная жизнь никогда не сопровождалась шумными сценами), а давно знакомых, бесконечно повторяющихся упреков, изливающихся то жалобно-слезливым, то остервенело-злобным потоком. Демидов понимал, что добрая половина этих упреков им вполне заслужена, поэтому всегда старался, не ввязываясь в бесполезные дискуссии, гасить красноречие супруги невозмутимым молчанием. Это давно уже превратилось в постылый, повторяющийся почти еженедельно ритуал – надеждам пятилетней давности на то, что все проблемы вызваны вечной нехваткой денег, и стоит только обеспечить семье достойную жизнь, как гармония наступи сама собой, так и не суждено было сбыться, - и Вадим, особенно после того, как Кристина стала жить отдельно, всерьез подумывал о разводе.
Всю дорогу от ресторана до дома Демидов был всецело поглощен услышанной от Дениса новостью. Он был настолько потрясен, что еще даже не начал обдумывать способы, которыми собирается бороться с предавшими его компаньонами; он пока только осознавал глубину и масштабы наступающих в жизни изменений. Беспокойство о дочери, вызванное истеричными призывами Надежды, жило как бы само по себе где-то на самом краю сознания, и не потому, что напряженные отношения с женой каким-то образом ослабили в нем отцовские чувства. На самом деле, зная взбалмошный и, порою, непредсказуемый характер Кристины, Вадим предполагал, что очередная выходка демонстрирующей свою независимость дочери на этот раз оказалась чересчур жесткой для всегда готовой к скандалу матери.
Боль в обоих висках пульсировала в такт биению сердца; Демидов вспомнил, что в багажнике лежит завернутая в пакет бутылка водки, давно катающаяся в машине «на всякий случай», и испытал вдруг острое желание немедленно ее достать, извлечь из бардачка пластиковый стаканчик и начать решать все свалившиеся проблемы прямо здесь, в тишине и покое, чтобы потом, откинув спинки кресел и с комфортом расположившись в просторном салоне, до утра погрузиться в спасительное забытье. «Да, пора разбегаться. Кристинка выросла, теперь ничего не держит», - привычно подумал он, нехотя распахивая дверцу.
Хулио Иглесиаса, протяжно поющего о любви, он услышал еще на лестничной клетке, едва выйдя из лифта. И уровень громкости, и репертуар явно свидетельствовали об одном: склочно-скандальный настрой Надежды уже миновал и сейчас она привычно врачует душевные раны голосом любимого исполнителя. Сняв ботинки в прихожей, Демидов слегка поморщился от проникшего сюда табачного дыма, не торопясь проследовал через длинный коридор мимо дверей кухни и трех спален и на секунду замер на пороге гостиной, оценив ситуацию одним быстрым взглядом. Надежда сидела на диване, забравшись на него с ногами, перед ней на журнальном столике рядом с большим, густо исписанным листом бумаги стояли наполовину пустая бутылка коньяка, фужер и круглая хрустальная пепельница, в правой руке дымилась тонкая, вставленная в элегантный золотой мундштук сигарета. Вадим пересек гостиную, выключил музыкальный центр – внезапно обрушившаяся тишина в первые мгновения отозвалась в ушах легким гулом, - медленно снял пиджак и повесил его на спинку стоящего напротив столика кресла, подошел к встроенному в сервант бару, достал чистый фужер, вернулся к креслу, устало опустился в него. Надежда хмуро и настороженно следила за его перемещениями одними глазами, не поворачивая головы. Демидов подумал, что, судя по ее взгляду, мрачному молчанию и уровню коньяка в бутылке, разговор вряд ли получится долгим, – она явно превысила дозу, при которой была способна на серьезные препирательства. Плеснув себе в бокал, он откинулся на спинку кресла, тихо и миролюбиво спросил:
- Ну, что случилось? Рассказывай.
- Да ничего особенного, - неожиданно бодро, с заметным сарказмом ответила она. – Просто твоя дочка написала тебе письмо, и я бы хотела, чтобы ты его прочитал. – Она кивнула на лежащий на столике лист.
- Насколько я помню, это и твоя дочь тоже, - проворчал Демидов, слегка нагнувшись вперед, свободной от фужера рукой взял бумагу, исписанную, как он успел заметить, крупным и неровным почерком дочери, положил себе на колени, и, отхлебнув коньяка, начал читать.
«Разлюбезные мои, маман и папан. Вот, в первый и, уверена, в последний раз решила написать вам письмо. Долго думала, с чего начать, ничего не придумала, поэтому начинаю с самого главного. Я очень надеюсь никогда больше вас не увидеть и настоятельно прошу не устраивать шумных поисков и, тем более, не пытаться со мной встретиться, чтобы «образумить, избавить от пагубного влияния и вернуть, так сказать, в лоно любящей семьи». Это все равно ни к чему не приведет, но будет стоить вам лишних нервов и, скорее всего, только усилит то брезгливое отторжение, которое вы, любезные родители, вызывали во мне уже довольно долгое время. Вам вполне достаточно знать, что я жива, здорова, ни в чем не нуждаюсь, и что наконец-то встала на дорогу, которая приведет меня к Свету. Я ничего не собираюсь вам объяснять (это бесполезно), не собираюсь, Боже, упаси, вас чему-то учить. Уже больше года, с того дня, как я узнала о дороге к Свету, дороге к Исцелению, Искуплению и Спасению, я была вынуждена ежедневно наблюдать ваше постылое существование, и только всеблагой Господь знает, каких трудов стоило мне притворяться почти примерной, тупой и ничего не видящей дочкой. Я наблюдала, как ты, папан, забыв обо всем на свете, азартно зарабатывал свои обожаемые деньги, будто вокруг не осталось ничего, кроме этой блестящей мишуры, действующей на сытых самовлюбленных самцов, как зеркальце на папуасов. Я наблюдала, как ты, маман - страдающая от скуки, но слишком ленивая, чтобы зарабатывать самой себе на хлеб, оскорбленная положением жены, фактически брошенной, никому уже, по сути, не нужной даже при живом муже, но слишком упрямая, чтобы найти причины в себе, - искала утешение в развлечениях, соответствующих твоему духовному уровню, не находила его и вымещала копившуюся злобу на мне и на моем зачуханном работой папеньке.
Именно так вы будете жить и дальше (вас уже не спасти), но теперь, слава Богу, без меня. Теперь меня окружают люди, знающие ради чего они существуют на земле, люди, сумевшие, как и я, отречься от всеобщего и повсеместного скотства и обратить свой взор к Свету. Еще раз очень вас прошу: не ищите меня и не пытайтесь как-то навредить тем, с кем я встала на один путь.
Счастливо оставаться. Бывшая ваша К.
P.S. Своим имуществом я распорядилась так, как посчитала нужным, а что касается твоих, маман, побрякушек, то, поверь, им найдено более достойное применение, чем пускать пыль в глаза молодым брутальным жеребцам».
Закончив читать, Вадим еще с минуту сидел, тупо уставившись в лежащий на коленях листок. Поднял глаза на Надежду и в ее застывшем взгляде без труда прочел целый букет весьма противоречивых эмоций – откровенное злорадство смешивалось с тоскливой безысходностью и злым упреком, сквозь которые, показалось, все же просматривались ожидание и надежда. Привыкшая к тому, как ее жесткий и деятельный супруг с готовностью берется за решение любых появляющихся проблем, она и сейчас невольно ждала от него энергичных и эффективных действий. Сейчас она почему-то уже не выглядела пьяной, и под этим долгим взглядом Вадим почувствовал себя немного неуютно.
- Черт знает, что такое, - пробормотал он и полез за телефоном в карман висящего на спинке пиджака.
- Можешь не звонить, - безжизненным голосом произнесла Надежда, - ее телефон отключен и, думаю, отключен надолго.
- А ты пробовала…
- Домой ей тоже не звони. У Вагита семья большая – жена, трое детей и теща, а сейчас поздно уже, разбудишь всех, неудобно.
- Какой еще Вагит?! Чего ты несешь?!
- Вагит, который уже три дня, как въехал с семьей в новую квартиру. Я с ним недавно пообщалась – вроде, неплохой мужик. Надеюсь, он не слишком быстро угробит тот дорогущий ремонт, который ты сделал.
Ее глаза мгновенно, словно кто-то открыл, наконец, туго закрученный кран, наполнились слезами, и она добавила совсем уже тихим, дрогнувшим голосом:
- Она продала квартиру. Продала квартиру, забрала мои драгоценности и исчезла. Она же не себе, ты понимаешь это? Ее сманил кто-то, она все это кому-то отнесла. Вадим, заклинаю тебя - найди ее, она же еще совсем глупая, ее можно во что угодно втянуть, внушить… убедить… она пропадет, Вадим.
- Продала?.. – растерянно пробормотал Демидов, - когда же она успела?
Однокомнатная квартира с высокими потолками, большим коридором и просторной кухней в только что построенном доме стала роскошным подарком отца на восемнадцатилетие дочери. Вадим вспомнил, как сначала затягивались сроки сдачи дома, а потом он долго и придирчиво выбирал бригаду, которой можно доверить «довести до ума» новое жилище. И все это время Кристина, уже имевшая на руках свидетельство собственника, торжественно врученное ей в день рождения, заискивающе крутилась вокруг отца, словно ласковая кошечка, выпрашивающая любимое угощение, и нетерпеливо интересовалась у «папика», когда же, наконец, она сможет поселиться в своем «сказочном замке». Такое поведение было абсолютно несвойственно ей – дерзко независимой, иногда холодно-отчужденной, но, чаще всего, снисходительно-равнодушной, - поэтому выглядело наигранным и фальшивым. Тогда Демидов объяснял это естественным нетерпением молодой девушки обрести ту настоящую самостоятельность, которую дает собственное жилье. И только сейчас, вспоминая последние месяцы перед переездом дочери, он понял, что она уже тогда знала о своем предстоящем уходе, все давно спланировала и лишь ждала момента, когда сможет уйти не просто так, а с серьезными деньгами.
Надя, конечно, права – решение Кристина принимала не сама, ей явно кто-то помог, и, судя по содержанию письма, все это очень походило на работу серьезной секты. «Проворонил дочь, бизнесмен сраный» - горько подумал он.
- Я найду ее, - тихо произнес он. Пальцы, сжимавшие фужер, побелели от напряжения, в слегка прищуренных глазах промелькнули искры ярости. – Найду ее и того, кто ее так лихо обработал.
***
- Да-да, Вадим Сергеевич, жду вас. Проходите, присаживайтесь.
Левченко оторвал взгляд от монитора, откинулся на высокую спинку роскошного «директорского» кресла, наблюдая за тем, как Демидов решительно пересекает кабинет и усаживается на широкий кожаный диван для посетителей.
- Ну что же, - продолжил он после короткой паузы, - мне удалось собрать кое-какие сведения по обоим интересующим вас вопросам. Возможно, они вас не слишком обрадуют, но, по моему скромному мнению, наличие любой, даже негативной информации всегда лучше полного отсутствия таковой. По крайней мере, не нужно тратить время на поиски, а можно, при желании, сразу приступать к решению проблемы.
Закончив свое традиционное вступительное слово, Левченко некоторое время выжидательно разглядывал посетителя, но, поскольку Демидов, сидевший с застывшим и непроницаемым лицом, пока не проявлял готовности вступать в диалог, вновь обратился к монитору компьютера и продолжил ровным деловым тоном:
- Высказанное вами с самого начала предположение, Вадим Сергеевич, оказалось верно, – ваша дочь попала под влияние одной из действующих в стране тоталитарных сект. Секта молодая, пока не очень разветвленная, но хорошо организована и демонстрирует стремительный рост. Итак, что удалось выяснить на сегодняшний день? – Левченко сделал пару щелчков мышью, очевидно выводя на экран нужную информацию. – «Новая церковь спасения». Лидер и основатель – «всеблагой равноапостольный отец Юлиан», он же – Сурков Юлий Васильевич, 52 года, уроженец Ростова-на-Дону. Сначала немного о нем, потом о самой организации.
Образование среднее. Успел полгода проучиться на философском факультете МГУ, когда отхватил первую из трех своих судимостей. Попытка изнасилования. Девушка – сокурсница. Очевидно, по неопытности ничего не сумел, получил два года. После освобождения перебрался в Красноярский край, работал лесником, рабочим на лесопилке, стюардом на речных теплоходах, грузчиком на овощной базе, киномехаником. Вторая судимость в девяносто седьмом – растление малолетних. Отсидел шесть лет, вернулся в Ростов. Работал барменом, в основном, в барах при гостиницах. Третья судимость - за грабеж, причем в составе группы и по предварительному сговору. Судя по всему, работая в гостинице, сумел заделаться сутенером, сколотив вокруг себя небольшую команду проституток и склонив одну из них к совместному грабежу богатых и предварительно «накачанных» ею клиентов. При отбывании третьего срока в колонии во время массовой драки заключенных, впоследствии переросшей в серьезный бунт, получил тяжелую черепно-мозговую травму, после которой провел в коме почти две недели.
После освобождения неожиданно увлекся религией, постоянных источников дохода не имел, перебивался случайными заработками, занимался перекупкой книг, в основном, богословского содержания, но чаще кормился за счет сожительниц, которых легко и быстро менял и которые его с готовностью содержали. Любопытно, что эти самые сожительницы сильно отличаются друг от друга, как возрастной категорией, так и социальным статусом. В общем, после третьей отсидки наш герой вдруг стал пользоваться повышенным спросом у женщин.
Кратко по психологическому портрету. Сексуально озабочен – возможно, сыграл свою роль эмоциональный шок, полученный при первой, столь оригинальной и неудачной попытке полового контакта. К лидерству стремился всегда, и, вплоть до третьей судимости пытался утвердить его грубой силой, был подвержен приступам немотивированной агрессии (в колониях часто был участником драк), но, после последнего освобождения, внезапно стал проявлять сильную, почти на грани гипноза, способность к убеждению и внушению, особенно по отношению к женщинам. Есть мнение, что эта способность может быть связана с полученной в колонии травмой. Стремительно расширял круг общения, вовлекая в него людей, которые быстро превращались из приятелей-знакомых в поклонников и почитателей. Всеблагим и равноапостольным объявил себя два года назад.
Левченко понимал, какие эмоции перечисляемые им факты должны вызывать у человека, разыскивающего свою девятнадцатилетнюю дочь, однако, сухой казенный тон и привычно сосредоточенный вид явно демонстрировали его подчеркнуто нейтральное отношение к результатам проделанной работы. Он был профессионалом, давно привыкшим к тому, что люди, несущие ему свои проблемы, готовы платить за информацию, а не за сочувствие, и в общении с ними никогда не опускался до лирических отступлений. Тем более что сегодняшний клиент, с которым Левченко пару раз уже приходилось иметь дело, был явно не из тех, кому требуются утешения. Демидов сидел на диване ровно, ни разу не облокотившись на спинку, проступившие на скулах желваки чуть заметно дрожали, неподвижный, но сосредоточенный взгляд был устремлен в окно за спиной хозяина кабинета.
- Теперь, собственно, о самой «церкви», - по-деловому продолжил Левченко. – Про философию и устройство, с вашего позволения, коротко, тем более что здесь мы видим схему, вполне классическую для подобных религиозно-финансовых сект: примитивная, наскоро скроенная идеология для «паствы» обеспечивает «духовному лидеру» неслабую прибыль. Если коротко, то примерно так: Господь устал, наконец, смотреть на плоды своих семидневных трудов и решил-таки досрочно провести мероприятие, известное как «Второе пришествие». А поскольку «Страшный суд» - занятие хлопотное в силу большого количества подсудимых, - тут Левченко позволил себе короткую чуть заметную усмешку, - Ему понадобятся помощники – нечто среднее между следователями и присяжными заседателями. Ну и дальше в том же духе: обряд очищения… белые одежды – признак святости… избавление от материальных соблазнов… Всю информацию, Вадим Сергеевич, я вам сегодня перешлю, и, при желании, вы с ней ознакомитесь. Так, а вот это уже интересней: порядок вступления и устав. Каждый кандидат еще перед обрядом должен пожертвовать «церкви» все «источники соблазнов», тем самым показывая готовность полностью очистить душу от мирской скверны. «Братья и сестры» через общение и совместный труд готовят себя к великой миссии, но духовно и… телесно всецело отдают себя в распоряжение посланного Создателем всеблагого Юлиана. То есть, бизнес – бизнесом, а во вполне мирских радостях господин Сурков себя не ограничивает. А выглядит это все примерно так…
- Кто-нибудь пытался прикрыть лавочку официальным путем? – спросил Демидов неожиданно сиплым голосом, впервые нарушив свое напряженное молчание.
- Знал, что спросите об этом, - удовлетворенно произнес Левченко. – Зафиксировано три обращения граждан - очевидно, родственников новопосвященных членов секты – в полицию и прокуратуру. В первый раз была проведена доследственная проверка, которая не выявила признаков состава преступления. Деньги и материальные ценности передаются «церкви» на добровольной основе, оформляются как пожертвования или дарения. Причем жертвуется лишь то, на что вступающий в секту имеет законное и единоличное право – за этим Сурков следит строго, поэтому потерпевших, то есть тех, кто лишился своих денег, нет, кроме, конечно, самих членов секты, которые по понятным причинам жаловаться не будут. Как видим, наш равноапостольный Юлиан неплохо подстраховался со всех сторон. В общем, два последующих заявления остались без движения.
«Интересно, какое это законное и единоличное право имела Кристина на драгоценности матери? - мысленно усмехнулся Демидов. – Халтуришь, всеблагой, от жадности бдительность теряешь».
- Теперь пару слов о том, где, собственно, располагаются и чем занимаются будущие судьи человечества, - продолжал Левченко. – Надо сказать, местечко подобранно со вкусом: на берегу Дона, недалеко от Вешенской – Шолоховской станицы. Пейзажи кругом – заглядение. Земля, три гектара – в собственности Суркова. Отстроились неплохо – двухэтажный терем, хозяйственные постройки – амбары, конюшни, скотный двор, все за высоким глухим забором. Живут в комнатах по десять-двенадцать человек, день жестко расписан: подъем в пять часов, потом до десяти вечера молитвы и работа с перерывами на обед и ужин. Имеют несколько больших огородов, содержат скот…
- Я, в общем, все понял, - прервал его Демидов. – Последнее маленькое уточнение: вы на сто процентов уверены, что Кристина у них? Насколько я понимаю, они не особо афишируют ни свою численность, ни состав.
Официальная и широко рекламируемая деятельность компании Левченко заключалась в предоставлении бизнесу консалтинговых услуг в разных направлениях, но особый упор делался на «эксклюзивный, разработанный по уникальной технологии» продукт – создание отдела продаж «под ключ». «Отдел активных продаж – подберем, обучим, замотивируем, проконсультируем, сопроводим до выхода на рентабельность. Вам останется только считать прибыль» - убеждали страницы деловых изданий, интернет-баннеры и уличные билборды. Кроме того, предлагалось «перезапустить бизнес-процессы, найти точки роста, выявить проблемные явления внутри компании, разработать «с нуля» маркетинговую и PR-компанию для любого продукта, выстроить логистические цепочки», одним словом, все, в чем может нуждаться не очень довольный своими делами предприниматель и за что он в состоянии заплатить. В большинстве случаев запущенные компанией Левченко проекты не приводили к заметному прорыву в бизнесе клиентов, однако, вера людей в умного дядю со стороны, который, если ему хорошо заплатить в раз поправит дела, решит все проблемы и выведет на новый уровень, оказывалась поистине неистребимой, и поток заказчиков никогда не иссякал.
Сам Левченко, ветеран органов внутренних дел, в свое время дослужившийся до заместителя начальника ГУВД, организовав и запустив столь выгодный бизнес по изъятию денежных знаков у доверчивых предпринимателей, расставил на всех направлениях деловито-шустрых менеджеров и занимался в компании лишь общим управлением и контролем. Основную часть времени он решал проблемы, более деликатные, о которых не упоминалось в рекламе и о которых ничего не знали сотрудники. За весьма солидное вознаграждение господин Левченко мог провести финансовую разведку, выявив реальных собственников бизнеса там, где официально действовали подставные фигуры; безошибочно предсказать будущее преднамеренное банкротство; мог не только найти следы сбежавшего должника, но и проследить путь уплывших вместе с ним денег кредитора; раскрыть схему аффилированности самостоятельной на первый взгляд фирмы или организовать эту аффилированность для желающих; узнать о планах крупных компаний по поглощению конкурентов или оценить риски рейдерского захвата. Ну и конечно, в прейскуранте значилась самая распространенная и потому самая недорогая услуга – предупреждение клиента о нездоровом интересе к его деятельности со стороны проверяющих органов.
Те, кому приходилось обращаться к Левченко со своими проблемами, часто поражались его возможностям, но, в отличие от официальных клиентов компании, никто в итоге не сказал бы, что потратил свои деньги зря. Подобной эффективности скромный отставной подполковник добивался не только с помощью тщательно сохраняемой связи с бывшими коллегами, но и отработанными еще в годы службы контактами с крупными фигурами уголовного мира, а также мощной группировкой профессиональных хакеров, многие из которых давно оказались «под крылом» полицейского начальника и были обязаны ему не только свободой, но и относительным спокойствием за свое будущее. Похоже, кусок хлеба себе к старости он начал готовить задолго до увольнения из органов.
В период становления и бурного развития бизнеса Демидову пришлось пару раз обращаться к Левченко за консультацией, и сейчас вдруг подумалось, что, прояви он в свое время бОльшую предусмотрительность, без проблем узнал бы о планах своих компаньонов заранее, и тогда их «кидок» не оказался бы столь болезненным.
- К сожалению, Вадим Сергеевич, сомневаться в этом не приходится. – Левченко, наконец, оторвал взгляд от монитора, посмотрел на собеседника, изобразив на лице подобающую случаю грусть. – Про драгоценности вашей жены точно не скажу, думаю, Кристина просто отдала их Суркову, но путь денег, которые она получила за квартиру, прослеживается легко. За месяц до продажи госпожа Демидова открыла счет в Сбербанке, куда впоследствии и поступила вся сумма. На следующий же день деньги были переведены на счет созданного Сурковым некоммерческого благотворительно фонда «Духовная зрелость». В назначении платежа указано «пожертвование». Сумма большая, платеж мог вызвать подозрения, поэтому Кристина лично являлась в отделение банка во избежание возможной блокировки и последующих объяснений. Так что, - закончил Левченко с чуть слышным вздохом, - ищите свою дочь в…, - бросил короткий взгляд на экран, - в «Новой церкви спасения» у равноапостольного Юлиана.
- Хорошо, - Демидов потер пальцами переносицу, что всегда означало попытку максимально сосредоточиться. – Методы воздействия на секту? Использование… ну, силового компонента? Я имею в виду…
- Я прекрасно понял, что вы имеете в виду, - сухо проговорил Левченко. – Как вы знаете, мой бизнес заключается в том, что я лишь добываю необходимые моим клиентам данные. Как они их потом используют – меня совершенно не касается. Планирование и, упаси боже, проведение силовых акций – извините, не мой профиль.
В кабинете воцарилось напряженное молчание. Левченко взял со стола очки, одел, тщательно протерев, отчего сразу приобрел какой-то домашний, совсем не деловой вид. Он подался вперед, приблизившись к посетителю настолько, насколько позволил широкий стол, и проговорил голосом, в котором Демидову послышалось столь не свойственное хозяину кабинета сочувствие:
- Да поговорите вы с ней просто, Вадим Сергеевич. Поезжайте и поговорите. Насколько я понял, общение с родными у них не запрещено. С женой лучше или одному – вам решать. Наверняка ведь, извините, и в семье не все ладно было, с вашим-то бизнесом, небось, и пообщаться с дочкой не всегда получалось, а в таких ситуациях по малолетству какая только дурь не взыграет? Может, и перебесилась уже. Поверьте – это сейчас будет самым разумным вашим действием. Полиция вам не поможет, а попрете буром – сами же под ответом окажетесь, что серьезно усложнит ваше и так непростое сегодняшнее положение.
- Ладно, понятно. – Демидов невольно поморщился от одной мысли о предстоящем разговоре с Кристиной «по душам». – Тогда давайте перейдем ко второму вопросу – к моему, как вы правильно заметили, непростому положению.
Левченко, сняв очки, вновь откинулся на спинку кресла, пару раз щелкнул мышью, открывая на мониторе новый файл, и заговорил привычно деловым тоном:
- Итак, по второму вопросу. Здесь вы, Вадим Сергеевич, так же как и в первом случае, в общем, верно определили причины и источник проблемы. Запуск вашего агрокомплекса неизбежно привел бы к серьезной перестановке сил в сельскохозяйственном бизнесе края, и некоторым крупным игрокам это сильно не понравилось. Теперь – подробности, которые удалось прояснить…
***
Около девяти утра съехали с трассы «Дон», дорога сузилась до двух полос, но сохранила свою стремительную прямолинейность и почти идеальное покрытие. Проносящийся за окнами пейзаж тоже практически не изменился: засеянные поля чередовались с участками дикой степи, покрытыми высокой, колышущейся на ветру травой и редкими, явно искусственного происхождения лесополосами.
По-летнему яркое, солнце било прямо в лобовое стекло, и, несмотря на опущенный солнцезащитный козырек, Вадиму приходилось щурить уставшие глаза и удерживаться от соблазна вдавить педаль в пол на пустой и ровной дороге.
Выехали они еще затемно, но за почти шесть часов пути едва ли обменялись десятком коротких, ничего не значащих фраз. Надежда ни разу не проявила желания вздремнуть, даже не откидывала спинку, сидела ровно, глядя только вперед, на несущуюся под капот дорогу и была бы совсем похожа на манекен, который пристегивают к креслу машины для прохождения краш-теста, если бы время от времени не нагибалась к стоящей в ногах сумке, чтобы достать большую плоскую фляжку с коньяком и сделать пару маленьких глотков.
- Ты бы пореже прикладывалась, - проворчал Вадим. – К дочери едешь. В каком виде хочешь перед ней показаться?
- Нашей дочери абсолютно все равно, в каком виде я перед ней покажусь, - равнодушно проговорила Надежда и после короткой паузы добавила: - Впрочем, твой вид ее также мало волнует.
- Подходящий у тебя настрой для того, чтобы попытаться ее вернуть.
Вадим начинал злиться, чему дополнительно способствовали знакомые признаки подступающей головной боли и новые проблемы, возникшие при разборе деятельности бывших компаньонов.
- А кто тебе сказал, что я собираюсь ее возвращать? – Надежда, казалось, искренне удивилась. – Она все равно не вернется, и уговаривать ее я не буду.
Не ожидавший такого поворота Вадим холодно поинтересовался:
- И какова же, позволь спросить, цель твоей поездки? Я же предлагал – давай, один съезжу.
Надежда долго молчала, и когда Демидов уже решил, что не дождется продолжения разговора, задумчиво ответила:
- Да так, знаешь, в глаза ей посмотреть хочу. В последний раз.
- В глаза посмотреть, - повторил он. – В последний раз. Понятно. Сейчас вот как раз фляжечку прикончишь, и в глаза смотреть станет очень комфортно. Молча, конечно, не получиться – надо же будет в неблагодарности обвинить, припомнить все, истерику небольшую изобразить.
«Все – зря. Глупая, спонтанная поездка и закончится она ничем». Он очень жалел сейчас, что не настоял на необходимости поехать одному, жалел, что вообще поделился с женой полученной от Левченко информацией. Увидев ее первую реакцию на исчезновение Кристины, Вадим подумал, что ради возвращения дочери она готова на все. Но в течение каких-то трех дней слезные истерики и стремление к немедленным действиям сменились сначала мрачной апатией, а потом холодным равнодушием. Надежда перестала упоминать дочь в каждом разговоре, перестала строить планы по ее поиску, и к тому моменту, когда Левченко собрал, наконец, всю нужную информацию, Вадим уже серьезно сомневался, стоит ли вообще рассчитывать на ее участие в поисках. Однако накануне вечером, узнав о запланированной мужем поездке, Надя проявила столько непреклонного, совершенно несвойственного ей упорства, что Вадиму пришлось согласиться взять ее с собой. Поэтому сейчас, когда до конца пути оставалось не более пятидесяти километров, почти опустошенная в дороге фляжка коньяка и это спокойное «уговаривать ее я не буду» разозлили его не на шутку.
Свернули с асфальтового шоссе и, следуя указаниям навигатора, почти час пылили по замысловатой сети грунтовых дорог. Запущенное, изрезанное глубокими оврагами поле заканчивалось плотной зеленой стеной, но то, что издали выглядело густым первозданным лесом, на самом деле оказалось лишь редкой и узкой лесополосой; дорога пару минут попетляла в приятной, спасающей от летнего зноя тени, и деревья внезапно расступились, представляя взору широкий, залитый солнцем простор. За неглубоким обрывом круто изгибалась сверкающая лента Дона; лес, покрывающий противоположный берег, чуть выше по течению расступался, открывая длинный и пологий спуск к реке, на котором вольготно раскинулась довольно большая станица; купола высокого белого храма в самом центре села бросали в глаза слепящие солнечные лучи.
Дорога перед самым оврагом круто забрала вправо и метров через двести уперлась в массивные, обитые металлическими листами ворота. В обе стороны от ворот тянулся добротный, трехметровой высоты частокол, глядящий в небо остро заточенными остриями бревен; плотно примятая трава чуть в стороне, вероятно, обозначала небольшую, пустующую сейчас площадку для автомобилей.
Вадим подъехал к самому забору, чуть не коснувшись его бампером, и заглушил мотор. Бросил на супругу хмурый, полный недоброго предчувствия взгляд и молча распахнул дверцу машины. В правую створку ворот оказалась вмонтирована узкая калитка, сбоку крепилась красная пуговка звонка. После секундного колебания Демидов дважды коротко нажал на кнопку. Звонка они не услышали, но через несколько секунд раздался металлический лязг засова, и калитка распахнулась вовнутрь. В первую секунду показалось, что на пороге вырос герой русских былин о богатырях: здоровенный, явно выше двух метров и неправдоподобно широкий в плечах, стриженый «под горшок» парень смотрел исподлобья, настороженно, но без явной враждебности. Длинная, почти до колен белая рубаха перехватывалась в поясе пестрым разноцветным кушаком, белые штаны были коротковаты и не доставали до щиколоток, темные от загара ступни едва помещались в светло-серые покрытые пылью шлепанцы.
- Кого надо?
«Суркова», чуть было не ответил Демидов, но Надежда его опередила.
- Здравствуйте. Нам бы отца Юлиана увидеть, - торопливо проговорила она, и Вадим к огромному изумлению уловил в ее голосе просящие и даже заискивающие нотки.
Парень посторонился, дождался, когда гости войдут, закрыл калитку, оглушительно грохнув засовом, и молча направился в сторону возвышавшегося посередине двора терема, - именно такое слово приходило на ум при первом же взгляде на двухэтажное деревянное здание под двускатной крышей, обильно украшенное замысловатой резьбой по коньку кровли, наличникам окон и балясинам лестницы на высоком крыльце.
Пока шли через двор, Вадим быстро водил глазами по сторонам, стараясь выцепить взглядом как можно больше деталей из жизни секты. Вдали у забора, похоже, огород – там усердно, не поднимая голов, копались несколько согнутых белых фигур. Правее – постройка, похожая на коровник, туда направлялась женщина с двумя ведрами, судя по фигуре и походке – молодая девушка. Вадим на секунду напрягся, пока не понял, что девушка гораздо ниже ростом, чем Кристина, перевел взгляд левее, на троих людей в белом (отсюда нельзя было разобрать ни их пол, ни возраст), которые вилами закидывали в не запряженную телегу сено из большой полуразвалившейся копны. Он невольно пытался распознать Кристину в каждой замеченной им белой фигуре, но все они оказывались слишком далеко, а времени приглядеться не оставалось.
Вслед за своим провожатым, который двигался вперед, не оборачиваясь, будучи уверенным в том, что гости послушно следуют за ним, поднялись на крыльцо, прошли через просторные, светлые, абсолютно пустые сени и вошли в небольшую прямоугольную комнату. Одну торцевую стену занимало окно, под ним стоял деревянный, похожий на трон стул с высокой спинкой, вдоль противоположной стены тянулась довольно узкая лавка из струганых досок.
- Отец Юлиан трапезничает. Ждите.
Кивком головы парень указал на лавку, дождался, пока гости разместились на не слишком удобном помосте, упершись спинами в стену, отчего их позы выглядели неестественно напряженными, и вышел, прикрыв за собой дверь.
- Трапезничает, - фыркнул Вадим. – Клоуны ряженые.
Пахло древесной свежестью недавно построенного дома, за приоткрытым окном слегка раскачивались ветви березы, доносился разноголосый птичий гам, где-то протяжно промычала корова, с того берега донесся одинокий удар колокола. Все вокруг выглядело таким умиротворенным, а признаки неспешной деревенской жизни вносили в душу такой покой, что Вадим испытал вдруг мимолетное, но удивительно сильное в своей реалистичности ощущение: он находится в детском загородном лагере, куда его малолетняя и несмышленая дочка сбежала тайком от родителей. Сейчас дочку приведут, после недолгих упреков она будет прощена и благополучно вернется к своим новым друзьям.
Дверь открылась бесшумно, и появления Юлиана никто не заметил. Вадим просто почувствовал, что в комнате появился кто-то еще и поднял глаза. На пороге стоял невысокий дядя лет пятидесяти, конечно же, в белом одеянии, с окладистой, седеющей бородой. Несколько секунд он разглядывал гостей, медленно переводя долгий задумчивым взгляд с одного на другого, потом направился к креслу подчеркнуто неторопливой и, как показалось Вадиму, наигранно немощной походкой. Расположившись на своем тронообразном сиденье, положил руки на широкие подлокотники и замер, прислонившись к прямой спинке и чуть расставив ноги. «Понтий Пилат готов вершить свой суд, - зло прищурился Вадим. – переигрываешь, всеблагой»
- Мир вам, дети мои. Что привело вас ко мне в этот благодатный день?
Демидов, давно подготовившийся к разговору, собирался вести его, по возможности, спокойно, но моментально среагировав на «детей», почувствовал резкое раздражение, еще не начав говорить. Но тут Надежда, его Надежда, с которой он прожил больше двадцати лет, второй раз за десять минут повергла его в изумление. Она быстро встала с лавки, крепко сцепила сложенные перед собой руки, отчего стала похожа на провинившуюся школьницу, и заговорила просящим, почти извиняющимся голосом:
- Отец Юлиан, понимаете, наша дочь Кристина, Кристина Демидова пришла к вам… недавно пришла… она… в общем, ничего не сказала нам, не намекала никак даже… Отец Юлиан, может быть, мы не очень хорошие родители, может, в семье у нас не всегда все ладно… может быть, не знаю. Но мы приехали… мы бы очень хотели поговорить с ней, спросить у нее, объяснить ей… объяснить, что очень любим ее и вообще… Отец Юлиан, мы вас очень просим – позвольте нам с ней увидеться, хоть ненадолго. Нам очень, очень нужно с ней поговорить.
Вадим, не узнавая в этой умоляющей, убитой горем матери Надежду, которую видел в последние дни, смотрел на нее удивленно, Юлиан же в это время, будто не замечая и не слыша просящую, наблюдал за Демидовым с едва заметной, понимающей усмешкой. Надя замолкла, словно выдохлась, и бессильно опустилась на лавку.
По-прежнему глядя только на Вадима, Юлиан заговорил ровным спокойным голосом, напоминающим сытое и дремотное воркование жирного голубя:
- Сестра Ксения – она сама пожелала сменить имя в ознаменование начала праведной жизни – предупреждала меня, что вы можете приехать. Не стану утаивать: она просила не только не допустить вашей встречи с ней, но и вовсе не пускать вас в нашу обитель.
Он помолчал, выдерживая театральную паузу, и продолжил после короткого сокрушенного вздоха:
- Однако мы, избранные Господом и призванные Им готовить Его неразумных чад к последнему суду, дабы попытаться спасти тех, кого еще можно спасти, должны быть снисходительны и терпимы, ибо гордыня – воистину дьявольский соблазн, способный ввести в искушение даже праведную душу. Поэтому не устаю я поучать братьев и сестер обители нашей: очистивши душу свою – не возгордитесь, будьте терпимы к родителям, породившим вас, к детям – плоть от плоти вашей, к родным и близким, ибо примером своим можете и их увезти из скверны, поднять вместе с собой и очистить от мирского праха. Кому многое дано, с того многое и спросится. А с избранного спрос будет вдвойне – сколько душ заблудших спас ты от гиены огненной? И сказал я сестре Ксении: не осуждай родителей своих, возьми на себя труд тяжкий – донести до них то, что открылось тебе, вразуми их, невиновны они в грехах своих, ибо грешат не со зла, а по невежеству, соблазнами мирскими окруженные.
Юлиан замолчал, и в комнате повисла такая тишина, что стало слышно натужное жужжание бьющейся в оконное стекло мухи. Демидов, выслушивая все это словоблудие и выдерживая пристальный немигающий взгляд Суркова, чувствовал, как заранее накопившиеся в нем злоба и решительность постепенно уступают место вялой апатии, готовности устало соглашаться со всем, что ему говорят, стремлением вникнуть в смысл сказанного, на что-то мягко возразить, что-то принять на веру. Как только стих убаюкивающий голос Юлиана, сонное оцепенение слегка отступило, Вадиму захотелось встряхнуть головой, встать, размять ватные, ставшие вдруг чужими ноги, но все эти действия казались сейчас непостижимо сложными, требовавшими приложения слишком больших усилий.
- Вы увидите свою дочь, - вновь заговорил Сурков. – Запрещать вам это – значит навсегда лишить вас возможности найти путь к свету, а ведь именно в этом состоит моя миссия, предначертанная Господом. Сестра Ксения выслушает вас, потом вы выслушаете сестру Ксению и, возможно, с Божьей помощью, слова истины, посеянные в заросшую сорняками почву ваших душ, со временем дадут благодатные ростки. А я, как духовный наставник, послушаю, чтобы, при нужде помочь нашей вновь обращенной сестре противостоять дьявольским соблазнам, которые она отвергла еще совсем недавно. Евстафий!
Он почти не повысил голоса, однако встречавший гостей парень, будто каким-то чудом слышавший за дверью весь разговор, возник на пороге мгновенно.
- Брат Евстафий, не сочти за труд, сестру Ксению сыщи-ка, да и проводи сюда. В палаты для новообращенных ступай, там она, думается мне, обряд очищения у них сейчас. Да других сестер и братьев не тревожь, на ушко шепни тихонечко, мол, отец Юлиан кличет. Ну, ступай с Богом.
- Почему… при вас? Зачем? Мы думали… мы с ней, с одной …, - проговорил Вадим, как только за Евстафием закрылась дверь, и сам поразился внезапно осипшему голосу, в котором, к тому же, явно прозвучали просительные интонации.
- Послушаю, послушаю, Вадим Сергеевич, - вновь заворковал Юлиан, не спуская с посетителя цепкого внимательного взгляда. – Как не послушать? Сестра Ксения – новообращенная, за ней еще пригляд требуется. Человечек, Вадим Сергеевич – тварь слабая и несовершенная. Оно ведь, знаете, как бывает? Только встал он на путь, Господом указанный, только начал дух свой возвышать, к миссии великой себя готовить, а дьявол с соблазнами своими мерзкими – тут как тут, еще втрое старается. И одолевают душу, неокрепшую еще в праведности своей, сомнения великие. И богатства ему хочется, и разврат щупальцами своими его на прочность пробует, и ложь, и скоморохи экранные, и бездуховность, за искусство выдаваемая, не хотят отдавать Господу жертву свою, из сетей гнусных выпускать. Вот и борюсь я в меру сил своих невеликих, за каждую душу борюсь, за каждого человечка.
По мере того, как по телу разливалась усталая слабость, боль в голове резко усиливалась. Виски, затылок, темя – все было охвачено гудящим, пульсирующим пламенем. Вадим не мог заставить себя отвезти взгляд от глаз сидящего напротив человека, чей вкрадчивый голос проникал до самых глубин воспаленного сознания. Он ни разу не повернулся, чтобы посмотреть на супругу, но очень четко представлял ее – застывшую в напряженной, неестественной позе, словно покрывшуюся коркой прозрачного, но крепкого льда. Пришло ощущение близкой, стремительно надвигающейся беды. Вадим не мог понять, чем вызвана эта растущая тревога, он просто знал, что очень скоро должно произойти что-то непоправимое, способное оборвать неторопливый ход событий и разделить мир на до и после.
- Новообращенный – суть росток, робко пробившийся на свет вопреки смраду гниющей почвы. Его надо растить, оберегать и защищать, он требует постоянной неусыпной заботы, ибо предстоит ему перерасти окружающий его злой и агрессивный сорняк. Братья и сестры, являющиеся в нашу обитель, не единожды проходят через обряды очищения, требующие искреннего отречения от всего, что окружало их в мирском хлеву, духовного и телесного единения для достижения великий цели – наставления паствы господней на указанный Им путь, спасения избранных и подготовки их к величайшему акту искупления, последнему ответу перед всевышним. И лишь окрепшие духом, истинно возвысившиеся, истинно сбросившиеся с себя извечное бремя грехов человечьих, достигшие великого откровения…
Вадим почувствовал запах гари. Маленькая комната быстро заполнялась дымом, сразу стало трудно дышать. Он понял: сейчас, через несколько секунд произойдет непоправимое. Надо успеть, надо что-то сделать, надо предотвратить надвигающуюся катастрофу. Но тело не слушалось; словно в кошмарном сне, в котором ноги сковываются параличом как раз в тот момент, когда надо спасаться бегством, он продолжал сидеть на узкой лавке и смотреть в глаза непрерывно говорящему человеку в белой одежде. А дыма становилось все больше. Это не был дымок от пылающих в костре свежераспиленных дров, это была удушливая вонь горящей солярки. Танки. Это горят танки. В близкой дубовой рощице после недавнего авиаудара догорали два грузинских Т-72. Впереди – Присские высоты, оттуда с неподавленных до сих пор позиций продолжает работать по Цхинвалу грузинская артиллерия. Рядом – молодой капитан, командир мотострелков, они склонились над картой, разложенной на танковой броне, и ведут разговор, который обоим кажется очень важным. Вадим знает, что сейчас произойдет, знает, что им с капитаном нужно срочно укрыться, что нужно дать команду мехводу быстро убрать машину с идеально простреливаемой из рощи позиции, но он продолжает неспешно обсуждать пути подхода, сектора обстрела, естественные укрытия и корректировку огня. Капитан горяч, капитан хочет стать майором, он собирается немедленно штурмовать высоты силами своего батальоном и уже почти договорился с Вадимом о танковой поддержке. А Вадим сдвинул шлем на затылок, подставив белые незагорелые уши горячим лучам августовского солнца. И через несколько секунд, когда кумулятивный снаряд, выпущенный из укрытого в роще противотанкового комплекса, ударит в контейнеры динамической защиты, мощным фейерверком разметав вокруг малиновые, раскаленные капли жидкого металла, именно уши первыми примут на себя упругую ударную волну и выплеснут на шею тонкие кровавые струйки. Еще есть время, еще можно что-то изменить. Вадим уловил почти незаметную на солнце вспышку, увидел, как от рощи по причудливой извивающейся траектории несется к нему полупрозрачный шлейф голубоватого дыма. Еще можно что-то сделать…
- Убью тебя, сука!
Вадим был на ногах. Он двигался к белому человеку, который уже не сидел в надменной позе высшего судьи, а скорчился в своем кресле, забравшись на него с ногами, и расширенными от ужаса глазами наблюдал за неумолимо приближающейся карой. Его нужно было убрать с пути, потому что именно он – человечек в белой одежде, с таким внимательным взглядом и таким приятным голосом – вобрал в себя все, что разрушало жизнь Вадима. Контузия, предательство друзей, распавшаяся семья, рухнувшее дело, предстоящие преследования – все это можно перечеркнуть, отменить, забыть, выкинуть из памяти, нужно лишь дотянуться до горла человека в белом. А горло совсем рядом – только протяни руку.
Мозг взорвался ослепительной оранжевой вспышкой. Все тело – от пальцев ног до всколыхнувшихся на темени волос – содрогнулось в бешеной конвульсии и тут же словно перестало существовать. Кресло с Юлианом, окно с раскачивающейся за ним березовой ветвью внезапно нырнули куда-то вниз; Вадим скорее услышал, чем почувствовал сильный удар, с которым затылок приложился к полу, а застывший взгляд тупо и безвольно уставился в струганые доски низкого потолка. Спустя секунду на фоне потолка возникла, почти заслонив собой все видимое пространство, гигантская фигура Евстафия. Деловито засовывая за кушак короткую дубинку электрошокера, он удовлетворенно пробасил:
- Господь сподобил вовремя явиться.
Вадим попробовал пошевелиться, но тело не слушалось, лишь голова безвольно повернулась набок, и в поле зрения оказалась ведущая в сени дверь. На пороге стояла Кристина. Она застыла, глядя на отца широко раскрытыми глазами, и ему показалось, что шок от увиденного смешивается в них с откровенным брезгливым презрением.
- Ступай, сестра Ксения, - голос отца Юлиана звучал почти обычно, лишь легкая, едва различимая дрожь указывала, что он еще не окончательно оправился от недавнего стресса. – Права ты оказалось – не получится разговора. Я-то размяк по-стариковски, думал – родители, родная кровь, может, прислушаются к дочке. А оно видишь, как вышло? Видно, потеряны они навсегда для слова господнего, оба потеряны. Ступай себе, да раскаянием себя не мучай, нет вины твоей.
Кристина резко развернулась, в дверном проеме мелькнул развевающийся край белого балахона, звук торопливо удаляющихся шагов оборвался тяжелым хлопком входной двери.
- Что с этим-то делать, отец Юлиан? – деловито осведомился Евстафий.
- Да что ж с ним делать, брат Евстафий, оттащи за ворота, да определи на травке. Оклемается и, Бог даст, забудет дорогу в обитель нашу, вернется к делам своим бесовским. Управишься ли один, иль помощь тебе покликать?
«Всеблагой-то сам за помощью готов бежать, чтобы одному не оставаться, - равнодушно отметил Вадим. – Обмочил, небось, портки свои белые».
- Управлюсь, отец Юлиан, не с такими управлялся.
Вадим почувствовал, как сильные руки грубо подхватывают его под спину и плечи; Евстафий, натужно крякнув, распрямился со своей ношей, повернулся к двери. Вадим увидел Надежду, замершую на лавке, словно брошенная и забытая кукла, уставившуюся на Юлиана непонимающим, растерянным взглядом.
- И ты ступай, дочь моя. Ступай за супругом своим непутевым. Коли решишься одна приехать, подумаю я, может, и допущу к тебе сестру Ксению. Умом ты скорбна, супругу своему потакаешь по неразумности, а не из зла.
Нечаянно или специально, но Евстафий, протискиваясь в дверной проем, сильно приложил голову Вадима о косяк, враз избавив его от глумливых разглагольствований Юлиана.
Тянущий с реки теплый ветерок пускал по высокой некошеной траве ленивые зеленые волны. По небу, абсолютно чистому с утра, поползли редкие облака, и Вадим, открыв глаза, несколько минут лежал неподвижно, наблюдая причудливые, плавно меняющие форму белоснежные фигуры, слушая азартное стрекотание кузнечиков, деловитое гудение шмелей и отдаленное, доносящиеся с того берега урчание трактора. Никаких болезненных ощущений он не испытывал, разве что частое покалывание в кончиках пальцев, какое бывает после того, как отлежишь руку; и даже голова, еще недавно наполненная тупой болью, сейчас лишь слегка гудела, словно с несильного похмелья, да в том месте, которым приложил его о косяк шустрый помощник отца Юлиана, ощущались ритмичные, в такт пульса толчки.
Осторожно и с опаской, как человек, только что излечившийся от тяжелой болезни, он принял сидячее положение и неторопливо огляделся. Евстафий не стал сильно себя утруждать, бросив неспокойного посетителя всего в десятке метров от забора «обители». Машина, салон которой, очевидно, уже успел превратиться в настоящую духовку, была на месте, все так же сиротливо упираясь бамперов в толстые бревна, и при взгляде на нее Вадим невольно скривился, вспомнив о предстоящих шестистах километрах обратной дороги. Надежда сидела рядом, обхватив колени руками и безучастно разглядывая станицу на противоположном берегу.
- Н-да, - он смущенно почесал затылок, - аудиенция, надо сказать, вышла не того… Черт.
Вадим быстро поднялся, секунду постоял, прислушиваясь к своим ощущениям и оценивая готовность к многочасовому пути.
- Ладно, Надь, чего сидеть, поехали, - преувеличенно бодро провозгласил он. – Здесь нам точно больше делать нечего. Пока. А гадюшник этот я разворочу, есть кое-какие мысли, и возможности найдутся и помощники. Кристинку мы вытащим. А потом с гнидой этой поговорим… в другом месте. Поехали.
- Ненавижу тебя, - тихим, безучастным голосом проговорила Надежда, не меняя своей созерцательной позы.