Глава пятая
РОЖДЕСТВО НА ДАУРСКОЙ ЗЕМЛЕ
К середине студёной зимы вольная дружина благополучно миновала гольдские земли. Для русских путешественников путь на запад был прежний — по Амуру, хотя к верховьям река стала отклоняться на север.
Как-то в ранних сумерках предводители ростовчан стояли на безлесой вершине прибрежного холма. Позади гудел в трудовых хлопотах их лагерь. Впереди змеилось русло Амура-батюшки, закованного в ледяной панцирь, в той стороне лежали даурские земли. Фёдор Книга из разговоров с гольдами сделал вывод:
- Смекаю я, что река начинает огибать горы Хингана, которые, говорят, высятся как огромный щит на пути к Мунгалии. По моей карте вроде так.
- Всё одно, нам сподручней дорога по Амуру, — догадался даже не сведущий в этих делах Семён Огонёк. — Нам с восхода табунщики без надобности, раз порешили на Батыево стойбище напасть. Опять же многоснежной зимой по реке и быстрей, и сытней будет идти.
- Так оно, — неопределённо начал Иван Алексеевич, всматриваясь в изгибы реки, уходящей к темнеющему горизонту. — Здешние гольды всё серчают на ближних соседей, на дауров. Мол, притесняют их и чинят всякие обиды.
- И не токмо гольдам достается, — вклинился Фёдор. — Ранее они с даурами и вовсе в соседях не были. Выше по Амуру жили рода тунгусов[6],
--------
[5] Чжурчэни – кочевой народ, живший в долине реки Сунгари.
[6] Тунгусы – нынешние эвенки Сибири и Дальнего Востока.
но их дауры давно уж оттеснили от реки, в полночные края.
- Теперь понятно, почто тут у мирных гольдов и селений почитай нет, — задумчиво молвил Никонор Новгородец, поглаживая раненую руку. — Наверняка даурам самим от мунгал достаётся, так они более слабого норовят обидеть.
- В энтом деле мы сторона, — откровенно отвечал Иван.
- Мыслю я: надо с оружием в руках проходить у первого даурского посёлка.
- Да, Алексеевич! — волновался Книга. — Нельзя, чтоб нас врасплох застали.
- Ладно, воеводы, чего тут стынуть? — встрял Гаврила Молчун. — Айда в стан — там, поди, знатная уха уже поспела.
Промерзшие соратники безропотно согласились и молча направились по снежной тропке к весёлым огонькам ростовского лагеря...
И снова занималась утренняя заря. Недолгие сборы — и в путь. Поскрипывает снег под ногами путников, одетых в монгольские шубы и русские полушубки, в разномастные армяки и зипуны. Все, кроме передней вооружённой сотни, шли налегке, лишь немногие волочили полупустые сани. Хворых людей и часть скарба везли худосочные от бескормицы монгольские лошади. Неприхотливые в вольной степи, здесь, в глубоких снегах лесного края, они страдали от голода. Слабых коней пускали под нож — из-за чего потребность в охоте временно отпала.
Шагающие впереди дружины Иван, Никонор и Фёдор заметно волновались, так как местный рыбак Саха заверил воевод, что к полудню выведет их к даурскому селению. Алексеевич не раз оглядывался назад, и однажды, пропуская мимо себя верных ростовчан, бодро приветствовал их, вопрошая:
- Хорошо ли молодцам? Не холодно ли; не голодно ли?
Бородатые молодые лица, обрамлённые в меховые треухи, на ходу расцветали, и прозрачный воздух сотрясали зычные голоса:
- О чём речь? На Родину идём!
- Пусть далека родимая сторонка, но с каждым шагом ближе и теплей!
Федор Книга уже давно вел счет дням на чужбине, особо отмечая церковные праздники. День накануне Рождества Христова выдался на славу — в меру морозный и ясный. Оттого и русские, и дауры ещё издали заметили друг друга. Путники, щурясь от слепящей снежной белизны и прикрывая от солнца слезящиеся глаза, обозревали незнакомое прибрежное стойбище. По величине оно явно превосходило гольдские, а тем более затерянные в таёжной глухомани удэгейские посёлки.
Навстречу чужестранцам высыпали на амурский лёд местные воины. До сотни вооружённых дауров решительно перегородили дорогу ростовским сторонникам. Здешние мужчины разительно отличались от ранее встречавшихся азиат. Они были повыше ростом, широкоплечи, да и меховая одежда разнилась покроем. Дауры воинственно потрясали копьями, подбадривая себя громкими криками. Русские воеводы держали совет. Алексеевич быстро оценил сложившееся положение:
- Стоит показать им нашу силу и без боя. Выстроим разом три сотни супротив их одной, да так, чтобы охватывать дауров по краям.
- Твоя правда, — кивал в ответ Новгородец. — А позади растянем сотню Огонька с лошадьми и санями — так, будто нашему войску конца и края нет.
- Миром, братья, потребно сломить их гордыню, — гнул добродушный Книга. — Я и Саха, знающий местный язык, постараемся склонить дауров к миру.
- Хорошо, — оборвал его вожак. — Токмо поспешить нужно: негоже ежели тутошние истолкуют нашу заминку как слабость. За дело, други!
Русские мерно и грозно подходили к шумливой толпе. В солнечном свете переливались доспехи и оружие молчаливых ратников. Ростовский богатырь Иван казался особенно впечатляющим: в великолепной посеребряной броне, тигровой шубе, небрежно наброшенной на могучие плечи, и с огромным топором в руках.
Смуглые дауры, поначалу замышлявшие первыми напасть на непрошенных бледнолицых пришельцев, по мере их приближения призадумались. Явная разница в силах была налицо. На местную сотню надвигались целых три сотни высоких, хорошо вооружённых воинов, за которыми по реке до самого поворота тянулась вереница людей и лошадей.
Аборигены, поколебавшись, благоразумно отошли обратно к берегу — защищать родные юрты. Ледовая дорога была свободна. Боевые русские сотни встали напротив дауров, давая возможность длинному обозу крестьян благополучно миновать опасное место. Присмиревшие дауры поняли, что чужестранцы не желают их крови и собираются уходить дальше.
И на той, и на другой стороне совещались. К ростовским предводителям степенно приблизились Еремей Студёный и Пахом Полночный. Пахом, потеребив заиндевевшую на морозе бороду, сказал:
- Славные воеводы, народ послал предупредить вас. Раз мы тут незваные гости — лучше бы уйти подалее. Больно людям не по нраву здешние, как бы они ночью не перекололи христиан.
- Спасибо, браты, и я такую думку имею, — откликнулся Алексеевич и, посмотрев на даурский берег, вздохнул: — А всё ж потолковать с местными придётся, да они и сами уже на то решились.
От группы дауров отделились двое безоружных людей. Когда они приблизились, путешественники разглядели двух стариков: один худой, с морщинистым лицом, был с головы до ног увешан различными побрякушками; другой — полный, с бегающими глазками, имел более солидный вид, его одежда выделялась среди прочих богатством мехов и красотой вычурного орнамента. К ним навстречу уверенно шли Иван, Фёдор и Саха. Алексеевич явно злился и откровенно говорил давнему другу:
- Что-то рожи мне их не по нраву. Как быть, ежели в гости станут зазывать?
Книга выглядел на удивление весёлым и спокойно отвечал:
- Наступающее Рождество поможет нам избавиться от назойливых хозяев. Однако, пришли.
Переговорщики представились, и даурские старожилы — шаман Актанко и старейшина Ульма потребовали объяснений от явившихся чужаков. Гольдский рыбак Саха и русский толмач Фёдор кое-как растолковали аборигенам, прибегая к характерным жестам, что дружина идёт мирно вверх по реке и далее на север к своей Родине. После этого Ульма и Актанко стали наперебой приглашать путников к себе в гости, но миролюбивые жесты как-то не вязались с их озлобленными лицами и недобрыми блуждающими взглядами. Книга, посмотрев на Алексеевича, огорошил интриганов:
- Энтой ночью у нашего народа великий праздник — Рождество Христово. Отмечают его вдали от всякого жилья, в глухом лесу, у елей. Ныне мы спешим уйти в лесную чащу — готовиться к празднику.
Русские поклонились недоумевающим даурам и быстро направились к своей дружине, которая непрерывной чередой проходила, удаляясь от враждебного поселения. Ульма и Актанко, вернувшись к сородичам, передали им непонятный для них ответ Фёдора. Они молча провожали настороженными взглядами странный, но, судя по всему, сильный отряд.
Когда ростовчане отошли на порядочное расстояние от местных воинов, Иван Алексеевич поведал сторонникам, что рассказал Фёдор Книга двум даурам. Улыбки и смех были ему в ответ:
- Слава Богу! Отделались от стариков!
- Так и надо! Зиме да лету союзу нету!
А вечер тот, действительно, был рождественский. На заснеженной опушке соснового леса обустроили походный лагерь и выставили сторожей. В таинственную черноту звёздного неба поднялись искрящиеся всполохи костров. По случаю праздника Семён Огонёк и Данила Ухват выделили к ужину изрядную долю ранее заготовленных кедровых орехов и ягод. После молитвы во славу рождения Господа, мужики и парни сели на сани и приступили к трапезе. Они с грустью вспоминали, что отмечают уже второе Рождество вдали от дома. Фёдор Книга обратился к соратникам, греющимся у огня и поглощающим еду:
- Братья во Христе, не унывайте и не сетуйте, что судьба забросила нас на край земли. Помните прошлое Рождество, когда мы подневольными рабами продвигались к последнему морю в кольце многих тысяч немилосердных табунщиков? Господь помог нам вырваться из их кровожадных лап, а недавно мы и сами выручили миролюбивых гольдов, избавив их от степняков. Сейчас мы вольны, просим Бога и далее покровительствовать нам.
Бородатые лица ростовчан просветлели, и бодрые голоса запели вслед за толмачом:
- Рождество Твое, Христе Боже наш...
Глава шестая
ГОЛОД
Сменялась одна неделя за другой в зимнем бесконечном путешествии по Амуру. Река, обрамлённая тёмными хвойными лесами, уводила вольную дружину куда-то на северо-запад. Январская стужа и февральские метели замедляли, а то и вовсе останавливали движение вперёд.
Русским ещё повезло, что во втором даурском посёлке, где жители были не столь воинственно настроены, удалось договориться и взять проводника, отпустив к себе домой гольда Саху. Правда за нового провожатого пришлось отдать большой медный котёл. Зато, молодой охотник Соми, взявшийся довести отряд до верховьев реки, стал живой охранной грамотой при встречах с задиристым населением. Весёлый черноглазый даур, не в пример своим более сдержанным сородичам, оказался ещё и смышлёным малым. Соми мог часами напролёт говорить с Фёдором Книгой, обучая его даурскому языку. Фёдор жадно впитывал в себя всё новые и новые знания.
С едой становилось трудней. Дауры неохотно шли на сближение с чужестранцами и не раскрывали звериные места, потому что им самим в эту голодную пору приходилось несладко.
В один вьюжный февральский вечер на защищенной от ветра лесной поляне в тесноте, да не в обиде разместился русский стан. У высокой лиственницы с голыми ветвями примостилась небольшая разборная юрта, в ней горел бойкий костёр, возле которого грелись воеводы. Мысли у них были нерадужные: подкрадывался голод, люди слабели, стали больше хворать.
- Последнюю конину нынче доедим, — досадовал и подсчитывал Семён Огонёк. — На пару дней можно лосятину растянуть. Рыбы немного. На Амуре уловы пошли невелики — река мельчает.
При последних словах встрепенулся Фёдор Книга:
- Так и должно быть. В начале весны выйдем к истоку Амура — его образуют два притока. Соми утверждает, что там и зарождается великая река.
- А по какому же притоку далее пойдём? — задал вопрос Гаврила Молчун, обращаясь к толмачу.
- Эх! Не о том сейчас речь, — прервал хозяйственный Семён. — Голод на пятки наступает. Каждый день кусок мяса иль рыбы всё меньше у нашего брата. Скоро и котлы незачем на огонь ставить будет, разве токмо воды испить.
Иван Алексеевич, выслушав сетования друзей, уверенно сказал:
- Лишь охота может прокормить почти четыре сотни мужиков. Жаль, снега тут выпало дюже много, да и зверь держится в энту глухую пору осторожно и не близко.
- Бывает удача, — продолжил тему Никонор Новгородец, — да не часто она теперь выпадает. Места ловли нам неведомы. Топтаться тут смысла нет — нас не пять человек.
- Как ни крути, — подытожил Алексеевич, — выход один: волка ноги кормят...
В походной цепочке становилось всё больше больных и ослабленных, некоторых приходилось везти на санях. В феврале странники провели в дороге намного меньше дней, чем в предыдущие месяцы. Голод, холод и колючие ветры всё чаще задерживали бледнолицых чужестранцев у прибрежных селений. За ними с любопытством и настороженностью наблюдали дауры.
Вожак много раз ходил с крепкими мужиками на охоту, и, несмотря на глубокий снег, они добывали то лося, то пару кабанов. Бывали случаи, когда охотники возвращались ни с чем. Трудная зима подходила к концу, но в северных суровых краях это было не особенно заметно. То ударяли морозы, то завывала пурга. Только солнце, восходящее по утрам всё раньше, давало надежду на перемену к лучшему.
Голод неумолимо подкрадывался к уставшим и больным путешественникам. Более-менее здоровых набиралось до половины. Кто ещё мог идти — брели налегке, а совсем немощных везли в санях их товарищи. Предводители старались чаще устраивать дружине отдых, а значит те, кто держался на ногах, принимали участие в спасительной охоте и рыбалке. Фёдор Книга поил больных отварами целительных трав, собранных ещё удэгейкой Бией. Последние остатки ягод и липового мёда шли на поддержание сил ростовчан. По-настоящему «двужильные» мужики отдавали часть своей скудной еды ослабленным.
Первый весенний день ростовчане встречали на амурском льду, занесённом снегом. Иван Алексеевич не без труда тащил сани по первопутку, в снегоступах[7] прокладывая дорогу другим. Один раз он, вспотев и скинув треух, разметал светло-русые кудри по вороту тигровой шубы и оглянулся. Люди, сгорбясь, молча брели за ним по следу. Кругом висела гнетущая тишина, не слышно было привычных шуток и разговоров, только снег поскрипывал под ногами. Не выдержав уныния товарищей, вожак крикнул оружейнику Максиму:
- Балагур! Давай нашу походную!
Тот глухо откашлялся, и красивым молодым голосом протяжно запел, песню тут же подхватили многие:
Не кручинься, ясный сокол,
Засидевшийся в клети,
Разорви путы волокон,
Взвейся к небу и лети.
Ты лети на Русь, далёко,
На родную сторону:
На чужбине одиноко,
Здесь остаться — я умру...
В феврале и марте на северном берегу Амура, там, где проходила ростовская вольница, появились небольшие холмики. На них высились деревянные православные кресты, означая первый след великого славянского народа на огромной азиатской реке. Будто вперёд, на века средневековая русская одиссея жертвенно столбила своим потомкам дальневосточные границы будущей необъятной державы.
--------
[7] Снегоступы – подобие коротких, широких лыж у народов севера.