1. Авария
Ранней весной случилась со мной такая петрушка — попал я в аварию.
Мы ехали с мамой от бабушки, которая жила на левом берегу Оби. Предстояло проехать от Горской через Обь по коммунальному мосту.
В те времена по нему ходили трамваи, а между рядами автотранспорта и трамвайными путями зимой образовывался протяжённый бордюр наледи. Поток машин был значительным, потому что другого моста в Новосибирске между левым и правым берегами Оби тогда не существовало, и часто случались заторы, пробки. Водители-лихачи любили выезжать на трамвайные пути для обгона. Так случилось и в тот раз. Шофёр дал влево руля, перескочил через наледь и помчался вперёд, набирая скорость. Я сидел на заднем ряду у окна слева по ходу движения и обозревал пространство за стеклом.
Автобус хорошо разогнался и спустился уже от Горской по протяжённой дамбе к самому мосту. Неожиданно автобус резко дал вправо, видимо, водитель, поняв, что приближающийся трамвай уже слишком близко, вывернул на проезжую часть в свой законный ряд. Но... задние колёса перейти ледяную преграду не смогли, здесь наледь оказалась выше, и автобус в полуразвёрнутом положении потащило юзом навстречу трамваю, который я уже увидел. Трамвай оказался совсем рядом, я только успел отпрянуть подальше от окна и правильно сделал. От последовавшего тут же удара стекло разлетится вдребезги. Собственно больше ничего такого и не произойдёт.
Двери сразу откроются, и люди начнут выходить прямо на проезжую часть. Встала и мама, сидевшая рядом, а я попытался встать, и не смог сдвинуться.
Ноги совсем онемели. Я испугался, сказал растерянно — «не могу подняться…». К счастью, это оцепенение было совсем кратким и не стало клиническим случаем. Через минуту-другую я уже смог подняться, нас всех вскоре подобрал подоспевший полупустой троллейбус, и добрались мы до дома без происшествий. Казалось, можно и забыть этот эпизод. Но вот мой страх моста стал клиническим. В те годы на мосту случались столкновения, а высоких бордюров между проезжей частью и тротуарами тогда ещё не додумались сделать. Поэтому при столкновениях иногда автомобили вылетали поперёк моста к перилам, проламывали их и уходили на дно Оби. Такие случаи были широко известны. Да и как их не знать, когда после таких событий надолго оставались кое-как заделанные проломы в ограждениях моста.
Они пугающе напоминали о разыгравшихся здесь трагедиях.
Так вот, еду я в следующий раз бабушку навестить недельки через две один. Уже лёд прошёл, река вскрылась, обнажив свои тёмные воды. Дороги освободились от наледей. Доезжаю до остановки «Мостовая» и начинаю испытывать страх. Такой страх, наверное, и называют безотчётным. Я понял, что мне необходимо выйти, что по мосту я ехать ну никак не могу — боюсь!? Вышел на остановке, которая была перед коммунальным мостом, и побрёл пешочком до самой Горской. А идти там долго, мост длинный, а потом дамба ещё длиннее и под конец всё время в горку — на том и Горская, а весь район когда и деревня назывались Бугры.
Шёл я в горочку и ругал себя последними словами, которые знал в свои двенадцать лет. В моём поступке было что-то малообъяснимое. Автобус наш ведь столкнулся не на мосту даже. И ездить я не боялся в транспорте. А боялся именно ехать через мост! Ну, были там проломы ещё не заделанные толком. Это они меня так пугали и тёмная холодная вода далеко внизу? Но я их уже давно видел и знал про аварии.
Ещё раньше возле той же остановки «Мостовая», где был поворот на Красный проспект с улицы Большевистской, видел я упавший в овраг не замытой тогда речки Каменки троллейбус, который лежал на боку с выбитыми окнами. Помню, проезжали медленно мимо места происшествия в автобусе, и все пассажиры гадали, как его угораздило туда свалиться?
Но то был чужой случай, он меня не напугал, а сам вот чуть только попал в аварию и затрусил. Противно мне было от собственной слабости. Добрался до Горской, влез в битком набитый автобус, и стоя на подножке, дал себе слово, что обратно я проеду через мост, во что бы то ни стало. Нельзя себя так распускать. И получилось. На следующий день я поехал обратно от бабушки. Холодок страха подступил к сердцу, как только стали спускаться снова по дамбе, а потом уже ехали над рекой. Я смотрел на тёмную воду, и понимал, что страх, оказывается, можно подавить, заставить себя перешагнуть границу пугающего.
Это было почти как уже много лет спустя, когда надо было шагнуть в голубую бездонную пропасть под днищем вертолёта Ми-8 и совершить прыжок с парашютом. Страшно? Ещё как! И не только первый раз. Зато потом, под куполом парашюта ты — герой.
Ты победил свой страх. И это живёт в тебе очень долго. И жить с этим — прекрасно.
А тот временный заскок — страх моста, меня ещё некоторое время угнетал, но я решил не поддаваться, и страх вскоре совсем пропал. Забылся.
2. Конфликт
В то лето я отдыхал в пионерском лагере им. Константина Заслонова. Это уже был не первый мой заезд туда. Теперь я был уже в 3-м отряде. Вместе со мной на тот сезон попал одноклассник, Сергей Безуглов, с которым мы были большие (и как покажет время — на всю жизнь) друзья. Мы не только вместе учились, но и занимались боксом в одной группе у тренера Евстратова в «Динамо». Поэтому мы знали возможности друг друга даже в умении бить кулаками, и это здорово пригодилось, но не в тот раз. Хотя всё равно же — помогло.
В нашем отряде оказался некто Желтоухов. Это был тот ли ещё тип, как любил говорить Сергей. С первых дней он начал притеснять слабых и пытался стать авторитетом среди мальчишек. Дело быстро дошло до прямых стычек и драк. Желтоухов по любому поводу распускал руки. К нам с Сергеем он не полез, сразу увидел, что мы — вместе и не из слабаков. Начал с тех, кто послабее и помельче.
И всё же он старался починить всех. Отбирал чужие вещи, просто любил над кем-нибудь поиздеваться, заставить что-то сделать, выставить кого-то посмешищем. Наблюдать его издевательства над слабыми нам с Сергеем было неприятно. Пришлось с ним почти сразу побеседовать в воспитательных целях, но это не помогло никак. Он только нагло ухмыльнулся на наши замечания и сказал:
«А чё — смелые?! Ну тогда давай один на один побуцкаемся».
Мы ему не казались угрозой и силой в отдельности. Он был старше и сильнее. Почему он попал именно в наш отряд, а не в первый даже непонятно было. Он и физически выглядел просто ощутимо крупнее, выше. А главное, он был совершенно отпетый. Он и жил-то в «Нахаловке», в районе имевшем криминальную славу в городе.
Для него ударить было делом плёвым, какую угодно подлость подстроить — запросто. И он хорошо умел именно драться. Это было видно по всему. Пришлось за два дня несколько инцидентов наблюдать, и я видел, насколько он в драке хладнокровен, расчётлив, а это немногим даётся. Мне с уже определённым опытом не только боксёрских, но и уличных разборок, не удавалось быть таким никогда. Я всегда излишне горячился, терял рассудок и реакцию заодно. Короче, биться с ним один на один решительности не хватало, а ситуация стала нетерпимой и не контролируемой ни нами, ни вожатыми. На третий день он уже до крови избил очередную жертву. До этого обходилось пинками, да оплеухами, а тут сцепились. И это был из наших пацанов — самый большой, и он совсем не хотел стать просто очередной боксёрской грушей для Желтоухова. Это был Витька Кропачёв, мы с ним уже немного сошлись, он тоже явно выказывал недовольство Желтоухову и тут стал активно сопротивляться, драться всерьёз. До крови — так до крови. Но у него ничего не получалось, драться он не умел и проигрывал по всем статьям. Желтоухов даже издевательски с ним дрался, ещё и подзадоривать себя успевал. Комментировал поединок.
— Ага, сейчас ты у меня по печени получишь, ага — сейчас по носу прилетит. — И попадал, а сам умело увёртывался. Понятно, что он где-то всему этому уже научился, имел опыт, скорее всего, уличных драк с такими же отпетыми в своей «Нахаловке». Он явно был доволен, что теперь всем покажет, чья тут власть, что никто ему в отряде не соперник, и пусть помалкивают все.
На Желтоухова пожаловались вожатым. Они вроде бы с ним переговорили, построжились, что отчислят его из лагеря, если подобное повториться. Наверное, он пообещал на словах. Но ничего не изменилось на деле. На следующее же утро он стал издеваться над следующей жертвой. Начал как обычно с каких-то обидных слов, потом полез с кулаками. Он был ненормальным и если слышал хоть словечко против себя или ему не нравился даже жест, то тут же просто яростно заводился, зверел.
Ты чего кулаки сжал? — спрашивал он с угрозой. Тоже самое происходило, если кто-то зубы сжал, улыбнулся ему не так, отвернулся от него почему-то. Он явно задирался и легко отыскивал любой повод, чтобы перевести конфликт в драку. Явно назревала очередная разборка и на этот раз, но до завтрака не успели. Вот тогда после завтрака Витька Кропачёв подошёл к нам с Сергеем и предложили устроить «тёмную» для Желтоухова.
— Сегодня же после отбоя. — Давно в детской среде существовал такой воспитательный метод. Мы согласились, ведь теперь только мы с Сергеем и оставались не задетыми его выпадами. Собрались тут же тайком от Желтоухова ещё с троими пацанами. Было нас шестеро, все согласились, что пора Желтоухова отколотить, как следует, без жалости. А чего ждать? Пока он всех переколотит? План был тщательно обдуман и отработан. Все действующие лица получили свои роли и задачи. Мы специально в деталях обговорили всю процедуру.
Даже в спальню зашли примериться на месте. Я брал на себя функцию захвата и удержания рук Желтоухова на кровати, Сергей отвечал за ноги, пока остальные будут своего обидчика обрабатывать. А это дело — обработку, хотели добровольно взять на себя все из числа уже им обиженных и побитых. Назревала процедура отмщения за все грехи.
И что же выдумаете? В этот же день, буквально после обеда, Желтоухов не явился на тихий час, исчез. После полдника его хватились.
Его искали вокруг лагеря вожатые и физруки, не нашли. Потом ещё раз прочесали весь лагерь и окрестности со старшим отрядом. Безрезультатно. Желтоухов сбежал из лагеря. Он сбежал насовсем и уже не появился.
Кто-то его предупредил, видимо, а, может, он сам волчьим своим чутьём понял неладное. Что-то такое разглядел в наших взглядах за обедом? Понял, что мы восстали? Этого мы не учли, но так даже лучше получилось, если подумать. Всё же — «тёмная», не самый чистый вид добиваться справедливости. Да и как не крути — шестеро на одного, — геройства в этом мало. Но ведь Желтоухов сам струсил и сбежал, а это была уже наша безусловная победа. Всё же коллектив — большая сила.
3. Плата за дружбу
Среди школьных событий в этом плане тоже запомнилось одно, но с иным сюжетом.
В шестом классе появился у меня новый приятель из числа старшеклассников — некто Грановский Николай, ученик классом старше.
Особо мы с ним не дружили, но на переменах он сам часто ко мне подходил, и что-то мы по-мальчишески весело травили — анекдоты и разную прочую лабуду на школьную тему.
Так продолжалось с полгода, может. И вот в какой-то раз на перемене он неожиданно спрашивает меня:
— Ты с Верой Тончук ходишь?
А "ходить" означало тогда — дружить, встречаться, даже ухаживать…
Ну, я так слегка развязно ему ответил: "А что если и хожу?"
Хотя, по правде говоря, из числа вышеперечисленного ничего у нас с ней и не было. Вера была моей одноклассницей, жила на улице Фабричной, в стороне, куда я никогда не заглядывал. Никакого общения кроме школьного у нас с ней не наблюдалось. Сама Вера была всегда непонятно внутренне скрытой от общения, как-то быстренько уходила из любого разговора. Словно общение ей быстро надоедало, хотя серьёзной бывала редко, непременно разговаривала с улыбкой, да и развеселить её было достаточно просто. Могла и похохотать.
И глаза у неё были такие — большие, яркие, а голос очень тёплый и сильный, хотя сама она была — не высокая, маленькая даже.
В принципе, как девочка — она мне нравилась, но не только она одна. А она — не только мне. А кто ей — неизвестно. Обычное школьное дело.
Прошло несколько дней. И как-то на перемене в коридоре перед нашим классом, что-то я Вере как раз смешное рассказал, а она залилась своим бархатистым смехом. И тут вижу, Грановский из угла коридора сечёт нас недобрым ревнивым взглядом.
На следующей перемене он меня где-то отыскал и неожиданно грозно выдавил без особых предисловий:
«Чтоб я вас больше вместе не видел. И не вздумай с ней заигрывать!».
Это прозвучало как последнее китайское предупреждение. Но я его проигнорировал, хотя бы потому, что до этого у нас с Грановским были вполне дружелюбные отношения, да и из чувства собственного достоинства. То есть никаких выводов для себя я не сделал, и, видимо, скоро опять попался ему на глаза болтающим с Верой. Со стороны ему могло прийти в голову, что угодно.
И вот однажды, когда после уроков, одевшись в раздевалке, вышел я с гурьбой одноклассников на крыльцо, тут же ко мне подскочил один шпанёнок из шестёрок окрестных, выхватил мой портфельчик и скрылся за углом, прошмыгнув в калитку ворот школьного двора.
Я, понятное дело — за ним. А там — засада! Меня уже поджидали Грановский и ещё человек пять с ним. Это всё были ребята из отчаянных, из так называемых «фабричных», то есть живших на улице Фабричной, название которой хорошо отражало и контингент её обитателей. С ними, конечно, лучше было не связываться.
Шпанёнок с портфельчиком пошёл вглубь школьного двора, и мы все двинулись следом, в сторону спортзала и запасного выхода.
Там было укромное местечко — мёртвая зона для наблюдения из окон школы. Двинулись, понятно, с разными чувствами. Одни в предвкушении зрелища и расплаты, а я и Грановский с этакими предчувствиями литературных дуэлянтов.
После небольшого словесного предисловия Грановского типа: «Я же тебя предупреждал, а ты...», я понял, что деваться всё равно некуда – будут бить, и встал в привычную боксёрскую позу, подняв сжатые кулаки. Это такие сюжетные повторы в мальчишеской прозе жизни.
Но они сродни высокой поэзии, потому что запоминаются надолго.
Моя стойка и готовность к бою произвела на компанию определённое впечатление:
— Ишь, боксёр какой выискался!» — и началось науськивание Грановского на меня.
— «Дай ему!».
Мы с противником моим немного подёргались, потыкались кулаками, проимитировали некий спарринг, но толпу зевак это никак не удовлетворяло, они чувствовали, что это — не драка, муляж какой-то.
— «Да дай ты ему, Гран! Чё сачкуешь! Сдрейфил бить?»
На Грановского это, кажется, подействовало и он, наконец, сильно пробил мне в лицо через защиту. Удар пришёлся через кулаки и перчатки. Была ранняя весна, и перчатки пришлись весьма кстати. Губами и зубам я почувствовал привычное для себя ощущение, а во рту - вкус крови. Нормально, в общем. Реакция моя последовала, я наклонил корпус, сжался, скорчился как от сильной боли и застыл в этой позе. Так примерно поступают насекомые, когда притворяются мёртвыми. А я при этом поглядывал исподтишка — что же дальше-то будет?
Но собственно этим всё и закончилось. На предложения свиты дать ему (мне) ещё — он, мол, только претворяется, Грановский удовлетворенно и веско сказал:
— «Да хватит ему... пока».
Портфель мне вернули, инцидент был исчерпан, дуэль состоялась, и я почти гордо вышел к своим «секундантам», дожидавшимся меня с потерянными лицами. Всё же не ушли, и то — хлеб. Ждали, чтобы раны мои перевязать?
Мои обидчики остались за воротами, видимо, обсуждая и осуждая Грановского, ну и заодно, перекурить это дело. Так что от этой «драки» я только выиграл в глазах своих одноклассников. Вернулся без видимых повреждений и вполне в бодром состоянии духа, а что случилось там — во дворе школы, им оставалось только фантазировать. Со мной-то никто из них не решился пойти, а раз ждали, значит, поняли, в чём тут загвоздка.
С Верой я собственно никаких дел больше не имел. Понятно стало, что местная «фабричная» пацанва наложила запрет на «свою» девчонку — симпатичную и весёлую, Веру. Так или иначе, что-то в ней привлекало, особенно манера говорить. Но что у неё было с Грановским — мне абсолютно неведомо…
Дней через пять мой старший брат вдруг спросил меня:
— «Правда, что тебя избили возле школы?»
— Да так, — говорю, — Ерунда.
Но Евгений был недоволен, — Нет, не ерунда! Почему мне не сказал?
— Ну, правда, ерунда. Потоптались, да разошлись. Даже толком не помахались. Где ж это меня побили, если синяков нет.
Этот довод брата вроде бы успокоил. Вот ведь — земля слухами полнится. Сам я никому не собирался жаловаться и требовать сатисфакции тем более чужими руками. Предупреждение мне от Грановского было? Было. Грановский до этого случая был мне чуть ли не приятелем, мне он в драке ничего не повредил, а я всё-таки, будучи боксёром, обязан был постоять за себя сам. Только силы были явно не равны. Мало того, что противник был почти на два года старше, гораздо меня выше и тяжелее, (а я, как боксёр, сразу же прикидывал весовую категорию), так ведь у него плюс подмога рядом стояла. Там только упади — эти пацаны могут и попинать, а это уже, согласитесь, совсем не полезно для здоровья. Грановский явно сам был под давлением своего окружения, но всё же он сдержался. Никакого избиения не состоялось. Я это понял и оценил. Хотя, возможно, он сам опасался последствий, да и не напрасно. Он знал, что у меня есть старший брат в нашей же школе. А вот его свита вся была — чужаки, они у нас не учились, поэтому жаждали крови.
Конечно, никакого геройства я лично не проявил, но и пощады не выпрашивал. Ну, прилетело разок по зубам. Да мне за одну тренировку так-то — через защиту, да раз по пять по зубам прилетало! Даже от того же друга — Безы. Делов-то. Губа только изнутри покровоточит и всё. Капы нам тогда на тренировках не вставляли. Прилетит — обидно, тут же соберёшься и врежешь товарищу ответно, что есть силы.
На то он и бокс, чтобы малость подраться.
Но Евгений профилактическую беседу за брата всё-таки с Грановским провёл. Только это без меня и не по моей охоте. Просто ему тоже было неудобно, неавторитетно, что с его младшим братом могли что-то сотворить в обход его, старшеклассника, защиты.
Такого нельзя допустить по нормам школьного этикета.
Этот инцидент произошёл ранней весной, а осенью я пошёл на пионерское повышение и стал председателем Совета дружины.
Проходит какое-то время и вот «товарищ» Грановский является ко мне в Пионерскую комнату, где я восседал за канцелярским столом по праву своей новой "высокой должности", чтобы взять у меня рекомендацию от пионерской организации для вступления в комсомол.
Такая вот коллизия. А при этом заседает Совет дружины. Мы с ним не с глазу на глаз, но про дело-то своё — конфликт, помним оба.
И Грановский не сплоховал, держался нормально. Мы, короче, вида не подали. Что-то я его поспрашивал, как полагалось в таких случаях, и подписал ему бумажку. Собственно больше мы с ним не пересекались никогда, и обид друг на друга не держали. А уж как они с Верой поладили или не поладили, то это их — личные дела.
4. Сила коллектива
Боксом я ещё продолжал заниматься, почти регулярно посещая тренировки в «Динамо». Евстратов, как тренер — меня выделял и похваливал, но на настоящие поединки мы ещё не выходили. На ринге всё в лучшем случае ограничивалось спаррингами. Но с некоторого времени он стал подставлять меня к старшим, уже разрядникам.
Очень хорошо помню одного парня-левшу, крепкого, чуть ниже меня ростом и невероятно подвижного. Чем он отличался от всех нас, так тем, что не смотрел в глаза, а смотрел на ноги противнику. Предугадать его действия из-за этого было очень сложно. Мы почти все привыкли угадывать события на ринге или в спарринге по выражению глаз соперника, а он совсем не поднимал глаз, да ещё активно уклонялся корпусом. Бил он всегда внезапно и гораздо сильнее, чем мои сверстники. Кроме того, он хорошо владел редкими для нас навыками, например, ударом снизу по корпусу. Бил расчётливо и с сознанием, где у меня печень, с раннего детства пострадавшая. Бывало больно, а дыхалку он мне выбивал по-чёрному даже ударами по рёбрам. Вколачивал от всей души.
А у меня ведь ещё была общественная работа. Как председатель Совета дружины, проводил я заседания, занимался с редколлегией, писал какие-то бумаги, давал рекомендации в комсомол, принимал в пионеры, проводил работу с трудными и отстающими, и всё такое прочее. Это я к тому, что бокс с какого-то момента стал мне в тягость, а не в радость. Тому была и ещё одна причина. Кроме Серёги Безуглова, в секции с нами оказался некто Макаров, тоже наш одноклассник.
Второгодник и лоботряс, он появился в шестом классе, а сидел за моей спиной и тянул свою и без того длинную шею, чтобы списывать. Делал он это постоянно и очень навязчиво, укладывая свой подбородок прямо на плечо. Был он долговязым, белобрысым и слегка невменяемым. От него всегда немного несло немытым телом и пропитанным потом бельём. Физически он был крепким, задиристым, но я с ним боксировал несколько раз и знал, что он мне не соперник. Таких я всё равно бил.
Ему не хватало техники и быстроты. Но в обычной школьной драке главное не это. Там важна степень авторитетности, с одной стороны, и чувство раскованности — с другой. Так вот, со мной за одной партой сидел тогда Генка Лукин. Мы были дружны, но в общей компании с Безой и Шуней. Вчетвером мы тогда частенько собирались в доме у Шуни и играли в «колпачки» — детскую, по сути, но нами усовершенствованную настольную игру. Да ещё в шахматишки любили поиграть.
Так вот — Макаров. Он почему-то святым делом считал списывать неважно даже что — «домашку», контрольную, да и любую классную работу. Своих мозгов явно ему не хватало, вот он и тянулся к знаниям своей длинной шеей. Я как-то снисходительно к этому явлению относился. Только запах макаровский мне не очень нравился, но я терпел. Знал, что Макаров из очень «трудной» семьи. Это мне было известно по общественной линии. Он сам уже имел так называемый привод в милицию и состоял где-то на учёте.
Так вот он всё же через меня "тянулся к знаниям". Но несколько раз Макаров менял направление к знаниям и укладывал свой липкий подбородок на плечо Лукина, а тот слишком уж неуважительно и демонстративно то опускал плечо, то отталкивал голову Макарова. И незаметно, постепенно завязалась в душонке Макарова злость на Генку. Несколько раз они сцеплялись уже на переменах, но мы их быстренько разнимали. Но напряжение нарастало. И вот дошло до того, что Макаров публично пообещал всё равно Генку побить.
Решил Макаров подкараулить Генку одного на улице. Обычно мы ходили всей гурьбой, и никогда Макаров не появлялся на пути. Но однажды он всё-таки дождался своего часа, выследил Генку один на один. Причём мы все были в курсе намерений Макарова, так как он их не скрывал. Я, помню, ещё просил в тот вечер Генку подождать меня, потому что были какие-то дела пионерские, а у них с Макаровым был очередной стык. Но Генка не стал меня ждать, а как-то обречённо отправился домой один.
На следующий день в школу Лукиша, как мы его звали, не пришёл, а появилась его мама. Оказывается, Макаров проследовал за Лукишей и где-то так избил Генку, что тот не смог прийти на занятия. Как сказала мать: живого места нет, всё лицо в синяках. И действительно Лукина не было на занятиях с неделю, а когда пришёл, то на лице ещё виднелись ссадины и следы побоев.
Макарова, конечно, сразу затаскали: к директору, на педсовет, к участковому по делам несовершеннолетних. Он на некоторое время тоже исчез. Девчонки класса тогда здорово выговорили нам — мальчишкам, что мы плохие друзья и струсили. Это было не совсем так. Я вообще не боялся Макарова, да и никого в школе, хотя бы потому, что на три класса вперёд у меня была защита или как теперь бы сказали — крыша. Но тут дело и в другом. Ведь сам Генка Лукин был физически очень крепким парнем. Более того, во всех наших игрищах он, как правило, бывал и самым бесстрашным. Залезть куда-нибудь, спрыгнуть, сигануть, ни секунды не помешкав — это у него было в крови и проходило за милую душу. А тут...
Памятуя о моём поединке с Грановским и сотоварищи, я лично и не собирался встревать в их конфликт. Ведь Лукиша сам проявил свою явную неприязнь к Макарову, поэтому сам должен был и отстоять своё право на это. Да, он не занимался боксом, как мы, не любил и не умел драться, но он был физически крепким. Сильнее нас, мы-то это знали. Даже не владея никакими борцовскими приёмчиками, Генка мог бы запросто схватить обидчика и зажать. Но вышло так, что его бил один такой же пацан, а он и защититься не смог. Я, правда, был сильно зол за это на него не меньше, чем на Макарова. Он ведь и нас как бы подставил под удар — от девчонок, оот матери своей, и даже от того же Макарова, ведь тот задуманное и сказанное им сотворил против нашего товарища. Эта злость на Генку была недолгой, и вскоре мы сошлись с ним даже больше и по-настоящему сдружились. А урок мы все из этого инцидента извлекли. Макаров в итоге тогда никуда не делся. Из школы его не исключили, в милицию не привлекли — возраст ещё не позволял наказать, а на учёте он и так состоял давно уже. Он остался и в классе, и в спортивной секции.
Но когда в другой раз, уже летом на практике, ему вздумается нечто подобное проделать с другим нашим одноклассником — безобидным Валеркой Долговым, мы с Безой буквально грудью оттесним его и выдавим в окружающее пространство. Молча, но лицо в лицо.
И больше он никаких наскоков делать не решится ни на кого. Потому что это произойдёт публично, на глазах всей мужской половины класса. Причём, Беза среагировал быстрее и раньше, а я уж присоединился к нему. И вот ведь грех, до сих пор думаю, а почему не я был тогда первым? Гордыня. Да, для мужчины все такие мелочи очень важны в коллективе. Ведь дружба и коллектив — большая сила!