Апрель
1943 год.
Наша дивизия находилась на марше с раннего утра. Уже многие часы грузовики громыхали, мы шли мимо дымящихся развалин домов. Мы видели дым и сажу. Попадались и валявшиеся на обочине тела людей и тушки животных. Солдаты рассматривали их пристально, с растущим волнением.Каждый из нас понимал,что смерть близко.Она словно стоит за нашими спинами и шепчет на ухо "скоро...".
С самого начала этой войны каждый солдат знал свою участь и с ужасом ждал предстоящую смерть,и какой бы ужасной она не была,мы были готовы её принять.
Мы уже сотни раз успели проститься с жизнью и своими семьями.Но, на удивление, нам до сих пор удавалось избегать смерть.
Апрель, 24
Откуда-то спереди доносился зловещий гул близкого сражения . Страх овладел мной и моими товарищами. Все боялись больше никогда не увидеть свои семьи и своих возлюбленных.Один я не знал, какого это.
Парень моего возраста, может даже и младше меня, стоял напротив, впритык приставив дуло к моему виску,с которого стекали капли пота, смешанные с чужой кровью.Глаза моего врага были наполнены тоской и сожалением.Явно,парень не хотел причинять боль даже врагу его Отечества.Стиснув зубы и что-то яростно простонав,он выстрелил.
Или выстрелил не он. Да. Это был не его выстрел. Юноша мгновение назад стоял напротив, близко ко мне, так, что я ощущал его тёплое прерывистое дыхание на себе, а теперь он исчез. Совсем. Его настигла ужасная участь, которая, к сожалению, ожидала нас всех: и тех, кто не желал кровопролитий, и тех, кто жаждал победы и был готов на всё ради неё, не смущало таких и то, что придётся отбирать жизни, много жизней.
Завтра многие из нас возвращаются домой. Мне некуда, да и не к кому. Товарищ предложил поехать с ним в его родной город.
Апрель, 26.
Сегодня я уверовал. Правда. В очередной раз меня спасла чудесная сила, не менее того. Но что это за сила?
Когда враг был совсем близко и когда смерть уже стерегла меня с язвительной ухмылкой, произошло нечто необъяснимое. Солдат, который с оскалом тигра прижал меня к земле, пахнущей сыростью, вдруг отпрянул и, тепло улыбаясь, достал из-за своего ворота крестик. Православный.
- Так ты наш! - радостно воскликнул он и протянул мне руку, чтобы помочь встать.
- Как...-я не успел договорить, меня перебил его полный радушия голос.
- У тебя крестик наш,-он приблизился ко мне, чтобы лучше рассмотреть мой оберег, который уже почившая мать когда-то отдала мне,-славянские... - имея в виду буквы, протянул он, расплываясь в широкой улыбке.
Его уже взрослое лицо походило на совсем юное, когда он вот так улыбался. Неожиданно для самого себя я заплакал. От радости ли, от боли в груди ли - не знаю. За эти прошедшие семь минут я испытал и страх, и близость смерти, и радость, ведь костлявая всё-таки не успела дотянуться до меня своими цепкими лапами.
Меня спасла вера, пусть и не моя, но всё же вера.
Апрель, 29.
677 день войны.
Новый знакомый оказался моим земляком,поэтому у нас сразу нашлись общие темы. Несмотря на существенную разницу в возрасте между нами, нашёлся и общий язык: он отечески подшучивал надо мной, а я не оставался в стороне, всегда находя остроумный ответ. Единственное, что являлось камнем преткновения для нас, так это разное мироощущение. Большую роль в жизни моего нового товарища играла вера, ну а я мог надеяться лишь на самого себя, поэтому не понимал его, когда он втихомолку молился. Уж не знаю, о чём он просил Бога.
Пётр, так зовут моего спутника, хорошо готовит похлёбку, вкусную, а главное, сытную.
Пару дней назад разошлись наши дороги с другом с фронта, который звал к себе. После я и познакомился с Петром. Наша встреча была предопределена, если это не не судьба или рок, то что же это?
Май, 3.
Мне страшно. Я не знаю, что ждёт меня, нас всех, дальше. Есть ли у нас будущее?
Иногда мне представляется дом. Я совсем маленький, мама стирает бельё, а мой старший брат играет с бумажным самолётиком; топча молодую травку, он делает виражи, а после, запыхавшись, подбегает ко мне и целует меня в нос, который все называли картошкой. Помню, как обижался. Больше я не обижаюсь. Правда. Всё бы отдал, только бы снова услышать, как они говорят:"У Васеньки на лице картошечка". Она и до сих пор на моем лице. Картошка большая, но всё же с ней не сравнится моя тоска по маме и брату Коле.
Папа умер почти сразу после моего рождения, поэтому я о нём ничего не помню. Знаю только то, что он бы точно полюбил меня и мою картошку.
Пишу я это, предаваясь воспоминаниям о лучшей жизни. Ну и нагнал я тоску...
Невольно смотрю на крестик, который лет 6 назад мама повесила мне на шею. Я противился. "Зачем мне это, коли я не верую?" - спрашивал я, а мама лишь улыбалась, гладя меня по голове и шепча что-то себе под нос. Наверное, она молилась.
Крестик оказался отцовским, потому я до сих пор и ношу его в память о родном человеке, которого не пришлось мне узнать.
Май, 5.
Сегодня Пётр сказал, что мы обязаны попасть домой, чтобы он смог познакомить меня со своей дочкой. Мужик расчувствовался, вспоминая о родных местах. Весь день он рассказывал о довоенной жизни,и его глаза блестели от слёз, когда он упоминал своих родных. Не хотел говорить ему, что, возможно, их уже нет.
Мы договорились, что оба вернёмся домой. Когда я сказал, что меня никто не ждёт, он был рад предложить свой дом в качестве моей остановки на время.
Нам страшно было возвращаться домой, под Воронеж. Мы знали, что долгое время город был безжизненным, пострадавшим от разрушений. Я много раз представлял, что, вернувшись, увижу горы развалин и чёрные останки домов.
Часть беспокойства развеяло письмо жены Петра, которое та написала в марте, говоря о том, что обстановка наладилась, жизнь более или менее вернулась в старое русло. Но всё же мы переживали, что за это время могло многое перемениться. Пётр продолжал молиться, а я лишь наблюдал за ним.
- И ты помолись за тех, кто дорог, - говорил мне Пётр.
- Я не умею.
- Тогда я помолюсь и за тебя тоже, и за твоих близких.
Казалось, в одном этом он находил утешение и мог чувствовать себя живым.
Май, 6.
Эти дни были знойными, но ночи ветреными и холодными.
Мы шли, когда солнце стояло высоко, и остановливались на ночь, когда оно садилось. Разжигали костёр и вспоминали о нас прошлых, тех, что остались далеко в 1941. Слёзы обжигали наши глаза, голос дрожал,но оба мы старались не подавать виду, что замечаем это друг в друге. Нас это устраивало. Мы могли не скрывать своих чувств, ведь не перед кем было их стыдиться. И я, и он находились на ладони друг у друга, как раскрытые книжки, в которых таятся собственные, не похожие на другие истории.
Я узнал, что в прошлом Пётр был плотником и очень любил работу по дереву. В ней он находил смысл жизни, как сейчас его находит в вере.
- Однажды я вырезал дочурке крест, он был незамысловатым, но она так обрадовалась ему,- говорил Пётр и сам расплывался в улыбке.
- Когда вернусь, вырежу ей новенький, который будет лучше прежнего во сто крат,- через время добавил он и затих.
Ночь была холоднее прежнего. То ли это так казалось мне,оттого, что в душе было, как на севере.
Засыпая этой ночью, я не мог ни о чём думать. Точнее, я думал обо всём и сразу. Мысли роились в голове, жужжали как пчёлы. Я думал о детстве, о маме с братом, о войне. Мысли переплелись в одно целое, и отголоском в голове звучало:"Жизнь. Ты должен жить".
Было так холодно, что я лёг совсем близко к костру, чтобы впитать в себя всё тепло, которое только моё тело вместит в себя. Я помню, что долго не мог ещё упасть в руки сна, ворочался, зато мой товарищ спал, как спят младенцы, когда сытно поедят и убаюкаются нежным голосом матери. Наверное, он видел во сне что-то приятное, но я так и не спросил у него на утро об этом. Возможно, он просто был рад, что возвращается домой. Пусть война и не закинула его далеко от него, он всё-таки был лишён домашнего тепла и уюта, которые могут подарить лишь близкие.
Как же я скучаю по своим.
Май, 9.
До Воронежа нам осталось тридцать км. Мы уже истощены, наши запасы заканчиваются. Пётр молит о том, чтобы нам встретился хоть кто-то на пути, я же думаю, что это не будет кстати. Мы можем наткнуться на немецких солдат, и тогда нам точно не видать дома.
Май, 10.
За день мы не проронили больше десяти слов. Каждый понимал, что сил слишком мало, чтобы тратить их на пустые разговоры,поэтому каждый предавался собственным размышлениям.
Я вспомнил, как разбил коленку, когда мы играли с Колей в солдатиков,что были в плену. Теперь же я настоящий солдат, который борется сейчас за свою жизнь,находясь в плену у страха.
Палящее солнце было беспощадно к нам,как и война.Кем мы выберемся из неё, если останемся в живых?
Май, 11.
Эхом доносились выстрелы. Где-то почти близко. Мы долго не знали, как быть. Остановились на том, что обойдём с другой стороны леса. Если сражение застанет нас там, то ничего не поделаешь. Мысленно мы готовы ко всему.
Май,12.
Это был тяжёлый день. По нашим расчётам мы должны добраться до Воронежа до завтрашнего утра,не позже. Силы были на исходе, как и терпение, и надежда, что всё будет хорошо.
Над кронами деревьев свистели пули. Мы пошли не по тому пути. Каждый раз, когда листик падал с дерева от скорости летящих пуль, сердце сжималось, а тело становилось ватным, ноги еле плелись, а мысли беспорядочно бегали в голове. "Страшно","Скорее бы пришёл конец всему этому", "Нет. Я хочу жить", " Но зачем?Меня никто не ждёт..."- рождались мысли, одна, похожая на другую, третья, противоречащая четвёртой. Я потерял кончик нити и не мог распутать этот клубок. Всё смешалось:жизнь, смерть, прошлое, невозможность будущего и страшное настоящее.
Я испытывал такой страх, что даже подступала тошнота. Я не хотел плакать, потому что было нечем. Сил не хватало даже, чтобы улыбнуться, но я вспомнил мамины глаза медового цвета, в которые смотрел, когда был ребёнком и видел в них отражение курносого беззаботного мальчишки, и уголки моих губ сами потянулись к ушам.
- Чего улыбаешься, вспомнил что? - заметил Пётр.
- Да так...маму увидел.
Товарищ испугался, сказав, что это плохой знак и нужно отдохнуть.
Вот мы сидим у подножия дерева, опёршись на спины друг друга.
"Зачем ты тратишь свои силы на эту записную книжку?" - спросил я у самого себя. Я не думал долго. Кажется, я нахожу в этом спасение, как Пётр в молитве. Он разговаривает с Богом, а я с собой,тем, что однажды прочитает эти записи и вспомнит о времени, о котором всё же стоит забыть.
- Я помолюсь за тебя, и пообещай мне...вдруг меня не станет в скором времени, помолись разок за мою душу, - прошептал Пётр.
- Я не умею, но обещаю,что сделаю это.
Записываю это обещание сюда, чтобы не забыть. Нет. Я и так его не забуду.
Май, 13.
691 день войны.
Считать время, прошедшее с начала военных действий, я стал недавно.
Это углубляет меня в это всё, делает неотъемлемой частью целого механизма, который мы все прозвали войной.
Все, кто принимает участие в сражениях,являются шестерёнками, без которых дело бы стояло на месте. Мы воюем, теряем близких, отдаём жизни, но для чего? Для работы всего механизма.
Сегодня днём мы были уже в Воронеже. След разрушений казался свежим. Я чувствовал запах страха и боли жителей. Или же это мои чувства?
Голод, подобно кровожадному монстру, одолел меня. Я не мог думать ни о чём, лишь о еде.
Нам посчастливилось встретить товарищей-фронтовиков Петра. Мы сытно поели. Я жадно глотал всё, что было мне предоставлено. Казалось, вкуснее того, что нам дали, не было ничего на свете.
- Спасибо, Господи, - эта мысль появилась в моей голове, и по телу пробежали мурашки.
Май, 17.
Спустя два дня мы были уже в родной деревне Петра.
Вот уже несколько дней мы едим и спим, больше ни на что нет сил. Уверен, это пройдёт уже скоро.
Семья Петра оказалась не такой большой, как я себе представлял: жена и дочь. Как я узнал вчера, его сын погиб в пятилетнем возрасте.
Жена его оказалась приятной женщиной не на много младше Петра. Пышная, она всё равно казалась очень хрупкой, наверное, из-за своего маленького роста. С того самого дня, как мы показались на пороге, она не отходит от мужа больше, чем на двадцать минут, боясь, что снова потеряет его на долго. Дочь, Машенька, была девушкой восемнадцати лет. В отличие от матери, она была длиной и тонкой, как тростинка.
Я не могу назвать её красавицей, но что-то заставляет меня улыбаться, когда гляжу на неё. Может, это милая родинка на самом кончике носа? Да. Определённо.
Май, 20.
Эта семья оказалась очень религиозной. Каждый из них верил, что Господь поможет людям избежать страдания. Невольно я и сам начал думать об этом,ведь всё, что происходило со мной до этого дня- чудо. Столько месяцев смерть обходила меня тогда, когда до этого стремительно шагала в мою сторону.
В этом месте я чувствую себя живым и спокойным, но всё это стирается, стоит мне подумать о фронте. Мысли о войне и смерти, что она несёт за собой, подкрадываются незаметно и так же незаметно исчезают, когда я вижу перед собой этот маленький носик с родинкой на самом кончике.
- Василий, вам страшно? - спрашивала сегодня Маша.
- Да, - я отвечал честно, не обдумывая слишком долго.
Она положила свою маленькую влажную ладонь на мою большую и грубую:
- Веруйте. Господь не оставит нас, - почти шёпотом говорила она.
Тогда мне показалось, что я уже верю, уже надеюсь на спасение.
Май, 25.
Как и обещал, Пётр вырезал новый крестик для Машеньки. Она радовалась как ребёнок, когда тому дают сладость. Я радовался вместе с ней.
Кажется, я вижу в Маше ту, что могла бы стать моей семьёй. Чувствует ли она то же?
Май, 26.
Издалека слышался раскат грома. Или не грома вовсе.
День стоял пасмурный. Небо застлало тучами, лучи солнца скромно пробивались сквозь них, но те всё равно жадно поедали их.
Наблюдая за жизнью этой семьи, я много думаю о своих родных, которых больше нет. Сердце болит, словно его сжимает крепкая рука - рука войны.
Прошлой ночью мне снилась смерть. Моя. Было холодно и неприятно,но вовсе не страшно.
Май, 29.
Мои записи стали реже. Я занялся делом. Пётр учит меня работе по дереву. Говорит, что у меня получается. Мне так не кажется.
Сделал признание Маше.
Июнь, 1.
710 день войны.
Я счастлив. Маша ответила мне взаимностью. Пётр тоже рад за нас. Уверен, он этого и желал с самого начала.
Мысль о том, что скоро нужно будет возвращаться на фронт, пугает меня. Что будет дальше?
Июнь, 15.
Неожиданно для всех я заболел. Всё это время был не в состоянии делать записи. Зато мы с Машей стали ещё ближе.
"Я верую, я верую" - шептал я, когда был в горячке. Эта та небольшая доля, что я запомнил,будучи в болезненном состоянии.
Я и Маша должны были встретиться.
Я верю.
Июнь, 17.
В конце этого месяца я должен вернуться на фронт.
Машенька пообещала мне, что мы будем вместе, когда закончится война. Скорее бы.
Я ещё не покинул её, но уже скучаю.
Мне снова страшно. Это чувство становится уже обычным,скоро оно будет стоять наравне с голодом. От этого становится ещё страшнее. Тошно.
В который раз задаю себе вопрос:что с нами будет? Ответа нет.
Июнь, 23.
Сегодня я вновь подумал о призрачном будущем. Мысль была мимолётной, но вязкой,оставляющей след на сознании. Вспомнит ли кто-нибудь моё имя? Будут ли говорить о деревенской парне с простым русским именем Вася?
Мне страшно уходить бесследно.
Через два дня я покину этот дом, может быть, навсегда. Но я не хочу уходить из памяти этих прекрасных людей.
Не без помощи Петра я вырезал фигурку лошади. Это моя первая хорошая работа. Подарил безделушку Маше. Плакала долго, целуя меня в лоб, как покойника. Я рассердился, но долго злиться не мог,ведь времени и так мало.
Июнь, 26.
Вчера мы простились. В полдень меня и ещё шестерых посадили в грузовик. Так мы доберёмся до Курска.
Я уже голоден. И дело не в том, что не поел. Я голоден до жизни. Времени слишком мало, чтобы насытиться ею.
Маша обещала писать мне на фронт. Уже жду весточку. Уже скучаю.
Июнь, 28.
Все напуганы, все злы. Никто не знает, что будет дальше.
Этим страхом пропитан воздух, наша форма и мы сами. Мы дышим им, мы и есть страх.
- Я мечтал быть учителем, - подслушал я сегодня разговор нескольких.
- Это дело хорошее!
- А я...хотел напечататься...
- Книга? О чём, аль секрет?
- О будущем...
Собеседник положил ему руку на плечо и проговорил :
- Ничего. Пусть у нас будущего нет, оно будет у других.
В их голосах была досада. Я разделял её с ними. Мы все чувствовали, как горечь страха и неизвестности протекала по нашим венам вместо крови.
Все, как и этот ещё неизвестный писатель, думали о будущем. Какое оно будет? Даже если нас не станет, время ведь не остановится, так какой будет наша земля?Окрепнет ли наше Отечество?
Я хочу верить, что наши жертвы не будут напрасными, что однажды все воспрянем духом, одолев такие невзгоды, как страх или боль.
Я не говорил ни с кем, потому что знал, что всякие разговоры обязательно наведут меня на мысли о прежнем доме, которого уже нет. Сейчас мой дом - Маша. Она, Пётр, его жена Катерина...они моя семья.
Сердце сегодня ныло весь день. Боюсь, это плохой знак. Странно. Я никогда не верил во что-то подобное.
(Большая часть дневника потеряна)
1945
Май.
Я не верю, что всему пришёл конец. Мы все можем вдохнуть полной грудью. Нашему счастью нет предела,плачем от радости.
Когда месяц назад я вернулся с фронта(теперь уже навсегда), меня встретили с плохой новостью. Пётр умер.
Я исполнил своё обещание, и на следующий же день, как узнал помолился за душу Петра в церкви.
Моя жизнь перевернулась раз и навсегда.
Спасибо за то, что я и моя Машенька живы.
(Действия ниже вне дневника).
- А крестик у тебя на шее - тот самый, твоего папы? - спросила девочка, закрыв старую записную книжку и пристально глядя в мои мутные глаза.
- Да...тот самый.
- Дедушка, а тебе больше не страшно? - спрашивала меня девятилетняя девчушка, сидя рядом со мной на старом, повидавшем виды диване.
- Ничуть! - отвечал я правнучке. - У меня есть вы, мои родные,которые будут помнить обо мне,Ваське с картошкой вместо носа.