Совсем недавно я прочла интервью с моим любимым поэтом-бардом Булатом Окуджавой.
Многое в нем, как в человеке, импонирует мне. Я ценю это тем более, что часто приходится отрешаться от недостойных человеческих черт признанных авторитетов. Я была в свое время потрясена от прочтения дневников Куприна. Не могла поверить в то, что Чехов, Достоевский и многие другие любимые мною русские писатели были ярыми антисемитами. Последний удар нанес Блок. Этот ненавистник евреев, сам по крови был наполовину еврей. Отказаться от их творений немыслимо. Как же быть, ведь эта их ненависть прямо относится ко мне.
Нелегко мне было свести концы с концами, и всё же для себя я нашла компромиссное решение – совершенно необязательно мне их любить, как людей. Это тем более возможно, что они, эти люди, давно превратились в прах. И совершенно незачем отказываться от плодов их деятельности, коль эти плоды достойны внимания и приносят пользу. То есть, я для себя отделяю талант от его носителя, если носитель недостоин таланта. Ведь талант от Бога.
Но как же замечательно, когда в человеке «всё прекрасно». Эти чеховские слова к автору я не применяю. Зато Окуджаве они соответствуют в полной мере.
А теперь можно возвратиться к интервью с Окуджавой. Мне очень нравится, как скромно, без пафоса выражает он свои мысли, и мысли его честные и чистые. Его личность от его творчества отделить нельзя. И это подтверждается каждым его словом и всей его жизнью. Не зря он стал любимым всеми, кто хоть однажды узнал о нём. А его знала вся страна и во многих других странах мира. Я бы не стала здесь вспоминать Окуджаву, если б не с его подачи решилась напечатать этот очерк.
Так уж у меня получается, что почти всё, что выходит из-под моего пера, автобиографично, и это меня смущает.
А вот Окуджава, при своей скромности, признается, что всё, что он пишет, имеет к нему прямое отношение; что притом, что он уважает и молодёжь, и другие поколения –но пишет он для себя; более всего ему интересно с самим собой; что когда иссякают эмоции он перестаёт писать, потому что ремесленничество не его жанр ..
В этих его высказываниях я и нашла для себя поддержку. Это придало мне решимости, и я продолжаю повествование. На сей раз я расскажу об истории дружбы, продолжавшейся 60 лет, о том, какой она была и чем закончилась, потому что всё в ней не совсем обычно.
В 1945 году я закончила школу и поступила в медицинский институт в городе Свердловске. Я оказалась в одной группе с девушкой, обращавшей на себя всеобщее внимание. Она была очень привлекательной и необычной. Стройная, чернокудрая с большими, круглыми, серо-голубыми глазами. Всё в ней было живо, подвижно- быстрые движения, кокетливый взгляд, торопливая речь с проглатыванием окончаний слов, даже чуточку смазанная. Непривычному уху приходилось напрягаться поначалу, слушая её. Софа – так звали девушку, была, как говорят, эффектной. Ничего удивительного, что ребята сразу выделили её из нашей серой стайки.Я тоже поддалась обаянию Софы.
Мы стали неразлучными подругами, и хотя после каникул меня перевели в другую группу, наше тесное общение продолжалось, так как мы поселились в одной комнате общежития.
Нас постоянно видели вместе, находили внешнее сходство и даже путались в именах.
Нас сближала любовь к искусству – к театру, музыке. Нам было по 17 лет, мы впервые оторвались от дома, опьянели от свободы, нам кружила головы романтика – стихи, мечты, восторги.. В этом, по нашим понятиям, и заключалась студенческая жизнь, а не в корпении над учебниками. Зачёты и экзамены надо было преодолеть, чтобы снова окунуться в радость и лёгкость бытия. Мы смеялись по малейшему поводу и без него тоже смеялись, способны были на нестандартные выходки, лишь бы смешно и весело. Может быть, мы продлевали детство, прерванное войной в наши неполные 13 лет, отнятое ею, потому что, когда она кончилась, время детства прошло.У меня не было серъёзного, ответственного отношения к учебе. Я не увязывала её с будущей профессией, не строила планов. Как бы это закончилось не знаю. Судьба решила за меня.
В 1947 году, перейдя на третий курс, я перевелась в Киевский медицинский институт в связи с тем, что мы возвратились из эвакуации, а спустя год Софа по той же причине перевелась в Москву. Мы писали друг другу письма, и тон их соответствовал нам таким, какими мы были прежде. На самом же деле мы решительно изменялись под влиянием новой среды и другого образа жизни. Вполне естественно, что это понемногу разобщало нас.
Софа вышла замуж за художника, родила дочь. По окончании института она устроилась на работу в филиал онкологического института имени Герцена на должность врача по электрокардиографии. В дальнейшем она защитила кандидатскую, чем очень гордилась.
О себе добавить к предыдущим воспоминаниям мне нечего. Наша с Софой переписка носила неровный характер, то затухая и прекращаясь на годы, то вспыхивая вновь. И то, и другое исходило от Софы, так как я непременно отвечала на письма.
Из-за таких длительных разрывов я не знала многого, происходившего в её жизни. Нельзя сказать, что я не испытывала обиды от такого характера отношений, но забывала о ней, и связь между нами вновь налаживалась.
Эта связь самым неожиданным образом отразилась на жизни моей семьи. События описаны мною в «Московской эпопее,» и здесь я упомяну их только в той части, в какой это касается Софы. Она была вдохновителем и организатором нашего рискованного мероприятия. Именно ей наша киевская жизнь показалась удручающей. Именно она повлияла на своего главного врача, чтоб он перетянул нас в Москву. Именно она спровоцировала Вову на этот шаг, торопя его с ответом. Во всем была её инициатива. Но когда мы оказались в Москве, растерянные, сомневающиеся, нуждающиеся в дружеской поддержке, Софа повела себя с нами неожиданно холодно и отчуждённо. Она не заходила к нам, хотя мы жили по соседству. К себе нас она тоже не приглашала. Мы так ни разу не побывали в её доме, да и к нам она, как мне помнится, не заходила. Отношение к нам её мамы мне показалось недоброжелательным. Возможно, это была ревность – Софу оставил муж. У неё были сложные отношения с сотрудниками. Все жили на территории больницы, знали, что у кого на кухне, сплетничали. Софе присвоили прозвище «ТАСС» – «Телеграфное Агенство Софьи Славинер», намекая на дружбу с главврачом.
Два лагеря противостояли друг другу. Из-за Софы с нами осторожничали. Да и мы не хотели определяться, примыкать к тем или другим. Так и не сложились наши с Софой отношения. И когда, спустя три месяца, я возвращалась домой, мы едва попрощались.
О том, чего стоила нам вся затея, какой нанесла урон, как мы восстанавливались, какой след остался навсегда – здесь я не говорю.
Прошли годы, много лет. Как-то меня принудили взять отпуск зимой. Куда можно поехать в такое время одной и без путёвки? Я решила, почему бы не съездить на 10 дней в Москву. Ведь в те три месяца в 1964 году нам было не до удовольствий. А теперь свобода будто сама на голову свалилась. И припомнилась юность..
Ах, тряхнуть стариной, побегать по музеям и театрам Москвы.. Уж на что - что, а для этого лучшей компаньонки, чем Софа, не надо.
– А как же прошлое?
– А что прошлое? Прошлое прошло. А сердце – не камень.
Созвонилась. Софа жила уже не в больничном котедже в Степановском, а в самой Москве в трехкомнатной кооперативной квартире, построенной ей её бывшим мужем –художником. Нет-нет, у меня не было нужды останавливаться у неё, а погулять по Москве кому же в тягость.И грустно, и смешно. Повидаться с Софой мне не удалось. То дядя, о котором я и слыхом не слыхивала, что-то сломал – то ли руку, то ли ногу; то собрание партийное выпало, то ещё какая-то причина помешала встрече. Когда мои телефонные звонки и мне самой показались назойливыми, я, оставив тем, у кого останавливалась, подарки, предназначенные для Софы, укатила домой, не солоно хлебавши, нацепив на лицо хорошую мину. Всё. Точка. Разрыв полный и окончательный, и решение это пересмотру не подлежит. Так думала я.
И снова прошло много лет, примерно 15, мы готовились к эмиграции. Предстояла поездка в Москву для оформления документов. На сей раз остановиться мне было не у кого. Гостиницы, такси в чужом городе – это не для меня. А-а... была – не была!
Звоню Софе без особых надежд, и неожиданно для себя слышу радушный голос и приглашение. Софа была и прежней, и совсем другой – гостеприимной, открытой. Она охотно посвящала меня в свою жизнь. Оказывается, в третий раз не так давно вышла замуж. Да, я не ослышалась– был и второй брак, но неудачный и непродолжительный. На сей раз всё другое. Мужчина не намного старше её, никогда не был женат, состоятельный.. Влюблённый! На брак она согласилась не сразу, но потом была довольна. Ведь так приятно, когда тебя ждут, встречают, любят!!!
Муж долго упрашивал Софу оставить работу, жить друг для друга. Её зарплата не нужна. У него кооперативная квартира, дом в Подмосковьи, сбережения.. Но Софа не сдавалась. Она не хотела утратить свободу, общение. И он смирился, сказав, чтоб свои деньги она оставляла себе на мелкие расходы. Всё было замечательно, но увы, недолго.
Муж Софы заболел. Потребовалась операция. Первый этап операции он перенёс очень тяжело, от второго отказался. Убедить его оперироваться не удалось. Он предпочёл приковаться к мочеприёмнику. Болезнь сделала его капризным. Он устраивал сцены, если Софа задерживалась. «Вот Ане (Тане, Мане – не запомнила имени счастливицы) повезло, – говорила Софа, – её муж после такой операции остался на столе».
Я с изумлением взглянула на неё, но нет, это не было даже претензией на чёрный юмор.
Между тем, Софа привела меня в свою квартиру, показала, где что из того, что может понадобиться, сказала, что я могу чувствовать себя полной хозяйкой, поскольку дочь со своей семьей живет сейчас в Швеции, где проживает её отец со своей второй семьей, а сама Софа переехала к своему нынешнему мужу. Таким образом, в квартире в настоящее время не живёт никто.
Посвятив меня в курс дел, Софа заторопилась домой к мужу.
Вскоре и у меня, и у Софы произошли существенные перемены в жизни. Я уехала в Америку, а Софа (не могу не съязвить), благодаря своим молитвам, овдовела.
Спустя два года и она эмигрировала из России в Швецию и поселилась в Стокгольме.
После нашей последней встречи в Москве переписка между нами возобновилась и даже оживилась. Только теперь письма адресовались из Америки в Швецию и обратно.
Было много любопытного в нашей теперешней жизни, и мы делились впечатлениями – как тут, как там, как проходит адаптация, как дети..
Кроме того, Софа в течение многих лет занималась рукоделием, а я в последние годы тоже увлеклась какой-то самодеятельностью, и это также было стимулом к общению. Мы делились успехами, посылали друг другу фотографии нашего творчества. Наш взаимный интерес пробудил желание встретиться. Я даже стала всеръез относиться к приглашению и обдумывать практические шаги, тем более, что сын мой одобрял эти намерения.
Софа тоже обдумывала практические вопросы. В каждом очередном письме они сообщались мне. Так я узнала, что должна предупредить её заранее о приезде с тем, чтоб она «набила морозильник продуктами, ибо она покупает мясо и рыбу по сейлу, поскольку они дорого стоят. А сейл, как известно, бывает не часто». Позже она написала, что упредить её надо задолго, чтоб она успела заранее заказать мне проездной, поскольку проезд стоит дорого, а с проездным я смогу путешествовать по Стокгольму и без неё. Было ещё сообщение, что я могу приехать на две недели. «На две недели нас хватит – мы выдержим друг друга». Мне было смешно и противно. И я предложила ей без каких-либо моих условий, приехать сначала ко мне, на что она заявила: – Нет, ну что ты, к тебе я не поеду. Это очень далеко и дорого.
Вот это и поставило всё по местам. Что, для меня – ближе или дешевле?! Если владелица двух кооперативных квартир и дома в Москве, продавшая что-то, купившая виллу для дочери, оставившая что-то в Москве для сдачи в наём, получившая в стране все причитающиеся беженцам льготы, не перестаёт мне толковать о деньгах, то как должна себя вести я? И я откровенно сказала, что идею с поездкой к ней отбрасываю и что наш «роман» будет в письмах. Но и писать мне становилось затруднительно. Я могла откладывать ответ, что мне не свойственно. И тогда из Стокгольма получала звонок:
– Люся, что с тобой? Я уже волнуюсь.
И удостоверившись, что я впорядке, Софа закруглялась:
– Ну, хорошо, раз всё нормально, буду ждать письма.
Все её ответы начинались с одной фразы: «Я тебя не понимаю».
И дальше по пунктам, из которых следовало, что она, действительно, не понимает ничего. Мы говорим на разных языках. Переписка превратилась для меня в какую-то неприятную обязанность.
Но вот грянуло 11 сентября 2001 года – день, перевернувший сознание американцев, потрясший не только Америку, но и весь мир, разделивший время на «до» и «после».
Террористами, захватившими самолёты с пассажирами, были взорваны два самых высоких здания в Нью-Йорке – здания «близнецов». Самолеты с людьми были превращены террористами в снаряды и врезались в эти здания один за другим.
Это был неслыханный, невиданный по коварству и жестокости, по числу жертв и нанесённому урону, террористический акт.
Никакими словами не описать картину ужаса. Люди сгорали заживо, выбрасывались из окон горящими факелами, погибали под обломками тяжёлых конструкций, задыхались от дыма. Многие успевали осознать свою гибель, прощались с родными по телефонам..
Сейчас, когда я печатаю этот материал, меня бросает в озноб, и приходится удерживать слёзы.
В Нью-Йорке в считанные минуты погибло до трёх тысяч человек! Это жуткое число дополнили спасатели – пожарники и полицейские, которые шли в самое пекло.
В то же время третий самолет, также с пассажирами, врезался в здание Пентагона. Там число жертв достигло 250 человек. Четвертому самолёту, нацеленному на Белый дом, помешали пассажиры, вступившие в отчаянную борьбу с террористами. Самолет сбился с курса и рухнул, не долетев до цели, в безлюдном месте. А его пассажиры пополнили скорбный список жертв.
Обо всём этом я писала подруге Софе. А ещё о мужестве спасателей, о единении простых людей, о мэре города Джулиани, о губернаторе Паттаки. О том, как они держали непрерывную связь с народом, руководили службой спасения.. Я писала о президенте Буше и ещё о многом другом. И я получила ответ, начинавшийся с традиционного «Я тебя не понимаю».
Ей было понятно всё. Она писала:«...Америка тоже хороша. Что она в Афганистане делает! Какие бомбы бросает и уверяет, что среди мирного населения единичные потери. Всё это враньё. Там после их бомбёжек уже, наверно, никого и ничего не осталось. А во Вьетнаме что было?! А в Хиросиме?!Ей всё надо.Она всюду лезет..» – и так далее.. Таких эмоций она ещё никогда не выказывала. Кажется я её достала.
И ни единого слова сочувствия жертвам! О них вообще ни слова, будто их и вовсе не было! Я кипела от негодования. Письмо в руках ощущала, как гадину. Несколько раз пыталась отвечать, но рвала и рвала, рвала и рвала бумагу. Я должна была ответить но не находила нужных слов. Все мои слова были убийственными. Не ответить я не могла, потому что считала это своим долгом. И я написала, что если б такое произошло в её городе, если б не мой сын потерял работу, а её дочь, если б не моя внучка служила в израильской армии, противостоящей терроризму, а её внучка, то у нее и чувства, и мысли, и слова были бы другие. Я ещё пощадила её и не проводила сравнений с теми, у кого была отнята жизнь, с теми, кто остался калекой, с теми, кто понес невосполнимые потери, осиротев в результате произошедшего.
Кстати, Софа, человек чрезвычайно амбициозный, не раз гордилась тем, что еврейский народ дал миру много выдающихся людей, и не ленилась приводить мне статистику и процентное соотношение еврейских гениев в сравнении с другими народами мира. Но когда я выражала тревогу и боль в связи с событиями, происходящими в Израиле, ей сказать было нечего. Таких проблем и интересов для неё попросту не существует. И всё же закончила я письмо примирительно, стараясь попасть в обычный тон. К Новому году и вовсе я послала открытку с искренними добрыми пожеланиями. Ведь даже в известном письме я не желала ни городу, ни ей, ни стране страшной участи, постигшей Америку.Моя цель была включитьеё воображение увидеть происшедшее в его истинном свете, а не в кривом зеркале, но моя микстура оказалась горькой, сильной и подействовала обратным образом.
Софа не поздравляла меня с Новым годом. Она ответила с опозданием на мою открытку. Это было формальное, сухое поздравление без обычного «Люсенька» в начале и «целую» в конце. И начиналось оно с «Я тоже поздравляю тебя..»
Это конец. И это хорошо. Но я испытала досаду на себя – приоритет нашего разрыва должен был принадлежать мне, а не ей. Да и произойти это должно было раньше, гораздо раньше. Я думала о том, что малые признаки, как и малые симптомы при постановке диагноза, заслуживают внимания. Они могут помочь разобраться, облегчить понять натуру человека. Тот, кто игнорирует их, ошибается. Рано или поздно его ждёт горькое разочарование.
Нашему с Софой знакомству без малого 60 лет – целая жизнь, и не смерть, не расстояние разлучили нас. Разлучила разность позиций – убеждений, ценностей, чувств. Понадобилось их крайнее напряжение, чтоб ниточка, связывавшая нас, окончательно оборвалась.
Октябрь 2002 г.
P.S. Представьте, это не был конец наших отношений. Спустя несколько месяцев, Софа, как это и бывало прежде, позвонила. Я впервые не пошла ей сразу навстречу, а высказалась по поводу бессмысленности возврата. Софа предложила «попробовать» восстановить дружбу. На это я согласилась, ответив ей тем же «попробуем».
Вначале письма давались с трудом. Я искала нейтральные темы. Но постепенно наступало в них потепление. И когда однажды, на её участливые вопросы, я ответила откровенно открыто, рассказав о себе и о детях, в том числе о Катеньке; о том, как мне трудно смириться с нашей разлукой и утратой контакта с ней, я получила такой ответ, что вначале стала смеяться вслух. Я решила, что у Софы что-то с головой. Но дочитав до конца и вдумавшись в содержание, я просто оскорбилась. Оскорбительным был сам тон письма. Ни разу на двух листах, исписанных убористым почерком, не было упомянуто моё имя. Письмо начиналось так: «Добрый день, добрый день. Не знаю, с чего начать. Ах, да!..»
Письмо изобилует подробными описаниями изысканных блюд аристократического междусобойчика с соседкой, вроде морковного супа по французскому рецепту, шримпов, фаршированного хлеба и пр. А главная, самая большая часть посвящена тому, что она меня «не понимает». Какой-то бред вперемежку с отчитыванием меня по каждому пункту тоном «Дорогая, не лучше ли на себя оборотиться. Что ты добиваешься от Кати. Она, может, подозревает, что ты от неё чего-то хочешь, и ей не хочется связываться», и всё в таком же духе.
В общем, когда я закончила читать, меня вдруг осенило, что я имею дело, по меньшей мере, со странностями характера, что стыдно мне за моё неразумение и патологическое терпение, что давно было пора кончать этот затянувшийся «роман». Уже после 11 сентября непростительно было продолжать наше знакомство. И я ответила незамедлительно, так же кратко, как и ясно. Я просила никогда не писать и не звонить мне.
2004 г.
,