«Личные вещи Высоцкого и посмертная маска поэта были куплены на аукционе жителем Екатеринбурга за ... » - новость из телевизора.
***
Я смотрю на пожелтевшую от времени толстую пачку складывающейся принтерной ленты. На ЭВМ были распечатаны стихи и слова песен Высоцкого, и на первой странице распечатки, карандашом, накарябаны рифмованные строки:
28.07.1980
Я приник правым ухом к динамику
Он сегодня вещун и кумир-р
К черту лекции по термодинамике
Я с изнанки почувствовал Мир...
Голос хриплый сознание застит,
Тащит нервы скопищем нитей
Звон гитарный словно причастье
Задает «привередливым» прыти!
В нем глашатай стенает и мечется
Проповедуя помыслов дух
И дымок сигаретный стелется
По столу...
и патронов в стволе...
меньше двух
Жаркое лето 1980 года. Маленький городок в сорока километрах от Свердловска. Жара. Духота. Идти по улице тяжело, июльское солнце печёт нещадно. Срочно послали в командировку. Жена на работе, дети в садике. Собираться надо самому. Всё привычно, большая ледериновая сумка почти пуста, там нательное бельё, куртка спортивная, мыло в красной пластмассовой мыльнице и коробка с зубной щеткой, пастой и бритвенным станком.
Сижу в прохладной и темной кухне, - окна выходят на север, - думаю как это несправедливо, - вот так, ломать человеку планы, «посылать чёрти-куда, за хрен-знает-чем». Свои раздумья запиваю чуть тёплым зелёным чаем из пиалы. Жена ушла на работу, - смотрю на часы, - час назад. Чайник не совсем еще остыл...
Я тыкаю пальцем в красную маленькую машинку-модельку, оставленную сынишкой на кухонном столе. Машинка журчит, обиженно утыкается в крашенную тёмно-зелёной краской стену. Вдруг, накатывает щемящая нежность, - как же это здорово побыть дома с женой и детьми.
Я пью чай, смотрю в окно. Я жду служебный УАЗик, что отвезет меня в аэропорт Кольцово.
Обида не утихает. Вечером хотел встретиться с друзьями, Валеркой и Серёгой, - поиграть «в баскет» на открытой площадке, искупаться и попить пивка...
Слышен звук мотора, он нарастает. Перед окном останавливается машина, водитель сигналит тонкой трелью, совсем несоразмерной брутальной внешности грязно-зелёной «буханки». Это за мной!
Едем объездной дорогой, мимо огромных производственных корпусов, - мрачных бетонных кубов. Из-за них-то и весь «сыр-бор». Начальству надо сдать в эксплуатацию смонтированное оборудование. И для этого, корпуса огромных зданий надо покрасить. Краска была, но её забрали на Олимпиаду-80. Москву к Олимпиаде всю изукрасили. Фонды на краску ободрали до грамма. Ельцин выдрючивался перед Москвой и грабил своих, отправляя краску со всех предприятий области. Теперь приказал покрасить корпуса, - плохо смотрятся! Будет телетрансляция пуска, должно быть всё красиво. Начальство хватается за сердце, - обещал уволить всех за несоответствием должностям. Ради «картинки» хотят измазать сотню тонн краски...
Надо «выбивать» в Москве краску! Почему я?
К самолёту успеваем. После тряской дороги на жуткой и жесткой «буханке», мерный гул и прохлада в салоне самолёта убаюкивают.
Просыпаюсь от тряски по бетонке Домодедова. Москва встречает редкими облаками, равнодушной пустотой.
Людей на время Олимпиады из города разогнали. На каждом углу, на каждом повороте - менты. Осматривают толпу таких же, как я безликих людей в портфелями и сумками, спешащих к электричке. Выборочно проверяют документы. Я судорожно ощупываю карманы куртки. Командировочное и паспорт на месте...
Добираюсь до ведомственной гостиницы, - обычной квартиры возле ЧистыхПрудов, под командировочных. Мест нет, - выдают раскладушку и указывают место коридоре.
От жары в «буханке» и прохлады в самолёте, видимо простыл, - голова болит, жар, трудно дышать. Решаю никуда не ходить, а остаться в гостинице. Ложусь на раскладушку, пытаюсь согреться под одеялом. Лихорадит. Засыпаю, точнее - пребываю в забытьи. Слышу, как бубнят мужики в номере, рядом - звон стаканов и "...что-то кони мне попались - пррриверрредливыее..."; администраторша переговаривается с буфетчицей; шаги, шум воды... Но мне не до этого.
Утром, не выспавшийся, с тяжелой головой топаю в сторону одного из управлений Минсредмаша.
Долго оформляют пропуск. Сижу в тесном «предбаннике» с голыми стенами, перед закрытой бойницей окна секретного отдела. Голова раскалывается от боли. Хочется пить. Минут через двадцать, окошко открывается. Пропуск с красной полосой по диагонали с моей фамилией, паспорт выкладывают на полку.
Иду по гулким длинным коридорам загадочного и всемогущего заведения. На дверях номера. Никаких табличек. Моя задача встретиться с человеком за одной из таких дверей и передать заветную фразу, из которой он должен понять, кто я, зачем и откуда.
Шпионские страсти - в полный рост! Предупредили: «Никаких слов и разглагольствований! Зайдешь, скажешь, получишь бумагу, вечером передашь ему свёрток!» В свёртке - детская мутоновая шубка, - кладовщица сказала по-секрету, когда собирался в командировку.
Нашел нужную дверь, вхожу. Скромное убранство: внушительный стол, массивный сейф в углу, по бокам высокого окна тяжелые, до пола шторы. Плотный мужичок молча выслушал мою скороговорку, выдвинул ящик стола, выложил на пустую столешницу серый лист с такой же красной полосой по диагонали, как и на пропуске. Под табличкой цифр, поставил подпись и протянул мне. К углу разнарядки на краску, была приколота белая бумажка: «М.Новослободская, 19-00, первый вагон из центра». Я понимающе кивнул, и вышел из кабинета.
Времени - уйма! Москва! «Пойду в Третьяковку!» Побродив по пустой галерее, и постояв возле великих полотен, я поехал в гостиницу за свёртком. Решив потратить время с пользой, я прихватил свёрток с шубкой и поехал в центр города.
Красная Площадь была огорожена, никого не пускают. Возле Детского Мира толпа. На Тверской много людей, все куда-то бегут. Везде флажки, плакаты. И ни одного спортсмена...
Спросил у скучающего милиционера, как пройти к станции Новослободской. «Две остановки на метро, или вооон туда...» На метро ехать не хотелось. По пути, забрёл в столовую, пообедал. Болезненное состояние отступило, от горячей еды пробило пОтом.
Дождался условленного времени, на скамейке в парке, возле метро. Как и в кабинете, мужик, что выдал мне «Разнарядку» на краску, - молча взял свёрток и заскочив в вагон, навсегда уехал в московские недра.
При моём участии, по полученной средмашевской разнарядке подмосковный завод отгрузил нашему предприятию краску. По приезду, я встретился с друзьями, поиграл с ними в баскет, попили пивка. Только дома, от друзей, я и узнал, что в тот день, когда я «выбивал» краску, в Москве хоронили Владимира Высоцкого.
Оборудование пустили в тот же, 1980 год, сразу после Олимпиады. Вся страна «гордилась успехами советских людей». Показывали репортаж из нашего города. «Партийные и советские руководящие работники» смотрели с экранов застывшими злобными лицами на фоне производственных корпусов, что высились ровными светло-коричневыми кубами. О Высоцком ничего...