С портретом Островского А.Н по жизни
Предисловие
28 апреля 2018 года Президентом страны был подписан указ о «О проведении в Российской Федерации Года театра». Для страны, которую еще потряхивает от перестроечных событий, текст Указа «Провести в 2019 году в Российской Федерации Год театра» прозвучал как жизнеутверждающая мелодия.
Каково было мое удивление, да что там удивление, радость, что в программе «Года театра» участвуют не только столичные театры, но программа охватывает театры провинциальных городов.
Город Кинешма, моя малая родина, не остался в стороне. В рамках программы фестиваля «Островский-FEST» в Кинешме собрались актеры и режиссеры из нескольких стран: Израиля, Украины, Молдовы, Норвегии, Швеции, Азербайджана, Приднестровья. Они приехали со своими работами, но и с удовольствием просмотрели спектакли, поставленные волжскими режиссерами. Среди них были пьесы великого русского драматурга Островского А.Н., жизнь которого и память о нем связаны с этим волжским городом.
2018 год был богат на юбилейные даты. Одна из них: 195 лет со дня рождения русского драматурга Александра Николаевича Островского. Для меня его имя многое значит. С ним связана моя малая родина, которая находится в двадцати километрах от Щелыково, усадьбы -музея великого драматурга. Здесь, 50 лет назад проходили сьемки фильма «Снегурочка», в «массовке» которых я участвовал. На этих сьемках я познакомился с советским режиссером П.П. Кадочниковым, который привил нам, пятнадцатилетним мальчишкам, любовь к великому драматургу Островскому А.Н.
Кадочников П.П. ушел из жизни тридцать лет назад, но без его памяти немыслима память о фильме «Снегурочка» . Этому событию и посвящается мой рассказ.
«Снегурочка» - сказка, мечта, национальное предание, написанное, рассказанное в великолепных звучных стихах Островского. Можно подумать, что этот драматург, так называемый реалист и бытовик, никогда ничего не писал, кроме чудесных стихов, и ничем другим не интересовался, кроме чистой поэзии и романтики»
Усадьба –музей Островского А.Н., Щелыково, находится недалеко от города Кинешма, что раскинулся на правом берегу Волги. На волжской круче высится белая масса Успенского собора. От него отходят краснокирпичные торговые ряды. Как форштевень корабля стоит собор на мысу, образованным Волгой и впадающей в нее рекой Кинешемкой. Все прочно незыблимо. Такой видел Волгу и А.Н.Островский. «Мы стоим на крутейшей горе, под ногами у нас Волга и по ней взад и вперед идут суда, то на парусах, то бурлаками, и одна очаровательная песня преследует нас неотвратимо. И так нет конца этой песне. А люди — это мои земляки возлюбленные, с которыми я, кажется, сойдусь хорошо». Александр Николаевич любил Кинешму. Это о ней он сказал «Некрасивых городов на Волге не бывает, а какие там люди».
Своими произведениями Островский А.Н. обязан усадьбе Щелыково, в которой прожил большую часть жизни. Сюда, до конца дней своих, с надеждой и верой в целительное и вдохновляющее влияние «милого Щелыкова» стремился А.Н.Островский. По рождению москвич, он черпал вдохновение от неяркой красоты заволжских мест.
Это был край древней народности меря. Русь пришла сюда позже. Глухой, в те времена край, поздно принял православие, а если и принял, то долго оставался старообрядческим. Все это будоражило воображение драматурга, побуждало запечатлеть первобытную кондовую красоту. В Щелыково он много работал, словно боялся не успеть записать все, что видел вокруг, услышал от крестьян. Островский А.Н.приходил в восторг от солидной речи жителей тамошних мест с их густым раскатистым «О». Здесь им написано девятнадцать из сорока восьми оригинальных пьес, среди которых «Лес», «Волки и овцы», «Бесприданница», «Поздняя любовь».
« С Переяславля начинается Меря — земля, обильная горами и водами, и народ и рослый, и красивый, и умный, и откровенный, и обязательный, и вольный ум, и душа нараспашку». - Так писал о людях этого края великий драматург.
Города Кострома и Кинешма ревниво относятся к творчеству великого земляка. Краеведы кропотливо отыскивают те или иные факты, свидетельствующие о упоминании своего города в произведениях писателя. Своим творчеством, Островский А.Н., как невидимыми нитями связал два старинных города. Спорят города до сих пор. Так на 195 - летие великого драматурга, Кострома откликнулась литературными чтениями. Кинешма подготовила новые спектакли на темы пьес драматурга. А он сидит в кресле в своем имении Щелыково и немного утомленно смотрит на земную суету. Спорят, значит, не забыт он на заволжской земле.
Щелыковская природа вдохновила драматурга на написание весенней сказки «Снегурочка». С тех пор, вот уже 145 лет «Снегурочка» живет. Живет в спектаклях, книгах, фильмах. С ней живет память о великом русском драматурге А.Н.Островском.
Так случилось, да и не могло быть иначе, что пятьдесят лет назад, в 1968 году известный советский режиссер Кадочников П.П. решил снимать фильм «Снегурочка» именно в Щелыковских местах. Я участвовал в массовых сьемках, видел Кадочникова П.П. Да что там видел! Был его «хвостиком» все время сьемок. Для меня фильм «Снегурочка» имя собирательное. Это усадьба-музей Щелыково, где жил и работал А.Н. Островский, мой город Кинешма, отец и друзья.
Многое изменилось за полвека. Не сохранилась память о Кадочникове П.П. Не могу найти его фильм «Снегурочка». Исчезла страна, в которой снимался фильм. На место нашей привычной Родины появилась молодая энергичная мачеха. А мачеха она и есть мачеха. Немало русских сказок на эту тему сложено. Я не помню в народном эпосе доброй мачехи. Так и сейчас. У нынешней мачехи есть свои любимые дети, но их так мало. Им все лучшее. Всех остальных - на мороз, в ночной заснеженный лес. Да в насмешку по всем средствам массовой информации раздается: «Тепло ли тебе девица, тепло ли тебе красная…».
Светлое имя «Снегурочка», сказочная страна берендеев, стала брендом водочного магазина. В усадьбу-музей Щелыково частенько заваливается кавалькада наглых джипов с подгулявшими современными купчиками, которые: «Желают выйти тутова, рубите дверь по мне…».
-Другие времена, иные нравы, - скажут мне те, кто ухватил бога за бороду. - Не можешь приспособиться в современной рыночной экономике и скулишь. Скулить не скулю, но страдаю. Страдаю от беспамятства, от цинизма мачехи. Где, в какой сказке вы сможете найти глумление над стариками, насилие над детьми. Поэтому и обращаюсь к памяти Островского А.Н., его солнечной страны берендеев, чтобы напомнить о добре, о вечных ценностях.
Можно задать вопрос: « Для чего это тебе нужно? ». Отвечу: « Нужно и именно сейчас». Пока живы воспоминания, таких, как я.
Нужна память. Большая человеческая память. Память детства, память малой родины. Все, что связано с именем Островского, Снегурочки, а, точнее, с пониманием малой Родины. Только сейчас, когда немолод, и живешь в большом городе понимаешь как важна она, малая родина. Для кого- то, это околица с незатейливыми березами, что шепчутся поодаль. Для кого- то, это двор, в котором ты рос. Старый парк над Волгой. Дедовская усадьба с ее тайнами.
Думаете, злобствую? Да ничуть. Историю повернуть вспять нельзя, но память, память детства сохранить нужно. Вот я и пробую.
Лето 1968 года выдалось удивительно дождливое и холодное. Я со своими приятелями, закончив восемь классов, маялись без дела. Кто-то сдал документы в девятый класс и был спокоен до сентября. Кто-то ждал вступительных экзаменов в техникумы, тоже время было. Коротали мы его игрой в карты, шахматы и в домино в подьездах, так как на улице моросил нескончаемый дождь. Тополя, растущие на нашей улице, совсем вымокли. Напрасно они сьеживались, пряча намокшие макушки. Это был не радостный солнечный ливень, несущий омовение всему живому. Дождь был унылый, монотонный. Он был сам себе не рад, но остановиться не мог.
Шел день, ничем не отличающийся от остальных. Мы сидели в подьезде и отчаянно резались в подкидного. Что еще делать? Старые люди настраивали, что лето будет дождливое. Я поглядывал на часы. Время обеденное. Мой папа, который работал завучем в школе ФЗО (фабрично-заводского обучения), задерживался на обед. Ну, задерживался и задерживался. Буду обедать без него. Но папа не появился отобедать. Не проявился наш батя и вечером. Оставалось только ждать. Раздались шаги по лестнице, и входит наш отец. Очень оживленный и загадочный. Он рассказал свою историю, которая произошла днем.
Не буду пересказывать перепитии батюшкиного повествования. Суть была в том, что его школу ФЗО сняли с занятий и отправили в усадьбу –музей Щелыково для участия в массовых съемках фильма «Снегурочка».
Фильм снимал известный советский режиссер Кадочников П.П.. Ученики провела в Щелыково весь день, но съемок не было по причине ненастья. Завтра поедут снова. Я сделал стойку как пойнтер перед дичью. Вот оно, светлое пятно в нашей беспросветной дворовой жизни. Я сразу же закинул удочку насчет участия в мероприятии. Отец на мгновение задумался и сказал, что проблем вообще-то нет, так как транспорт фабрика арендует, а народа для массовки требуется много. Я развил мысль, что неплохо было бы прихватить моего приятеля Сашу Зайцева. Отец махнул рукой, что, дескать, нет проблем. Несмотря на поздний час, я слетал до Сашки, конспективно изложил идею. Нужно ли говорить, что все было схвачено с одобрением. Шутка ли выбраться на сьемки, да еще увидеть живьем Кадочникова. Кто из пацанов пятидесятых годов рождения не смотрел «Подвиг разведчика» и не восхищался майором Федотовым. А Алексей Мересьев в «Повести о настоящем человеке»! Да и перспектива провести время вне дома тоже впечатляла.
Ранним утром мы, втроем, вышагивали по направлению к волжской переправе. На плечах у нас висели фотоаппараты. У меня «Смена-2», у Саши- модный тогда аппарат «Чайка». Отец нес сумку с провизией. По его словам можно было понять, что вроде бы нас должны питать, но «должны, не обязаны» и вчера они клацали зубами. Нас это совершенно не интересовало. Но отец, как трезво мыслящий, запасся провиантом на целый день.
Волга встретила нас неприветливо. Постоянные дожди, как миксер, перемешали ее воды, и из светло- синей она сделалась серо- свинцовой. По ней бежали мелкие сварливые волны. Чайки, задевая крыльями низковисящие клочковатые облака, с печальным криком планировали над ночными рыбаками, которые подобно истуканам сидели в своих лодках. Обрывки серых лохматых облаков носились по пасмурному небу и ничего хорошего не предвещали. Солнце вело себя непредсказуемо. Оно вроде, как и не собиралось выглядывать, но в то же время долг светила обязывал дать надежду всему живому, что не все так в мире серо и дождливо. Вот уже один паралитический луч просквозил сквозь серую вату. Слабовато просочился, да так и застрял. Облако оказалось вязким, набрякшим многодневной влагой. Для него один луч ничто. Попробуй, разгони такую намокшую губку. Тут уж и ярило задело. Он выпростал свою рыжую вихрастую голову из-за частокола заволжских лесов и осмотрелся. Этого было уже достаточно для начинающегося утра. Ярило потянулось, сочно с хрустом. Да как разогнало свои лучи по всему небосклону! Все, ура. Стало ясно, что день удастся. Туман, который клубился у берегов Волги, делая их очертания размывчатыми неясными, решил не спорить с утренними силами и благоразумно уполз в тень. Волга, почувствовав тепло солнца, как ласковая кошка выгнула спину и убрала коготки барашков.
На берегу у переправы уже толпился народ. Народ, это учащиеся школы ФЗО прядильно-ткацкой фабрики№2. Они были в прекрасном настроении. Их понять можно: школу сняли на несколько дней для участия в массовых сьемках.
Между тем на переправе началось движение. Потянулись машины, и скоро весь волжский спуск превратился в длинную автоколонну. Все ждали переправы на другой берег реки. Моста в нашей округе не было, и каждая фабрика имела свою переправу. Нам тоже нужно было на ту сторону Волги до пристани Чирково. Там нас ждут автобусы. Паром оказался дисциплинированным: он четко подошел к пристани, лихо развернулся и боковой аппарелью зацепился за причал. Встал как вкопанный. Тут же все пришло в движение. Машины с парома сьехали, которые с берега - заехали. Все двигалось быстро, без суеты. Люди делали свое привычное дело. Пришел наш черед зайти на палубу. Сердитая тетка-конролер быстро наладила нас с рабочей площадки в пассажирское помещение.
Мы незаметно забрались на вторую палубу. Отсюда хорошо просматривалась Волга, Заволжье.
« …Внизу ее — широко раскинувшаяся Волга, то спокойная, то бурная, но неизменно величавая и прекрасная. На ней кипит жизнь: плывут баржи, плоты и беляны, идут пароходы, бегут под парусами расшивы, снуют лодки... Величавая река, извиваясь, уходит вверх и вниз серебристой лентой, теряясь в туманной дымке неоглядного воздушного пространства. На том берегу — необъятная перспектива заволжских полей, лугов и лесов, с высящимися колокольнями сельских церквей, помещичьими домами, деревнями». –писал драматург.
Паром, оторвав аппарель от причала, развернулся и взял курс на другой берег. Но его одернул грозный басовитый гудок, по глазам ударила вспышка. Снизу Волги шел внушительный пассажирский теплоход. Ему явно не понравилась лихой поворот парома прямо по его курсу. Вот он и дал «отмашку».
В 1873 году паром, на котором Островские перебирались через Волгу, едва не был потоплен буксирным пароходом. К. В. Загорский, актер местного театра, бывший вместе с драматургом, вспоминает: «Выехавши на середину Волги, мы увидели, что по левую сторону Волги шел буксирный пароход. Нужно было опередить его, а иначе отнесло бы нас далеко по течению. Александр Николаевич сел на весло, я тоже, и начали усиленно грести и перед самым носом парохода проскользнули так, что волна от парохода чуть не опрокинула лодку. Александр Николаевич очень испугался, побледнел, но ничего не говорил. Мы благополучно переправились на другой берег и в экипажах отправились в усадьбу».
Рулевой, быстро вращая огромное рулевое колесо, направил паром вниз по течению, чтобы обогнуть пассажира, как и положено, с кормы. Нас осыпало солнечными зайчиками, которые щедро рассыпали медные накладки рулевого колеса. Судовая единица разошлась с речным исполином и бодро бросилась поперек Волги. Паромчик ретиво дошел до пристани, и мы быстро высадились.
Будущие актеры прибыли в бывшую деревню Чирково, ставшую частью города Заволжска. В старь жители деревни промышляли рыбной ловлей в Волге, перевозом через Волгу пассажиров и содержанием ямских лошадей, кое-кто из них имел лавочки и бойко торговал на столбовых дорогах. Чирково упоминает в своих записках великий писатель: « …на самом берегу Волги деревня Чирково, затем усадьба Погост (И. Д. Бологовского, потом Ф. А. Бредихина, впоследствии И. В. Шулепникова), деревни Платково, Зубцово, Кривякино, Хвостово. Все эти деревни, по сравнению с окрестными, были более многолюдными и состоятельными»
Автобусы у пристани нас не ждали. Мы не унывали: впереди день. Народ, наученный вчерашним днем, был отягощен сумками и авоськами. Всем вдруг стало невтерпеж от голода. Раздался шелест разворачиваемых пакетов. Народ сел завтракать. Я и Саша улеглись поодаль и стали рассматривать Кинешму с противоположного берега. Сложное чувство одолевало нами. Мальчишеский нигилизм требовал, настаивал на немедленном отьезде из дома, привычном, надоевшем. Но в душе мы любили свой город, нашу Волгу. Чувствовали, как натягивается пуповина, соединяющая нас. Вот и сейчас мы видели крутой правый берег Волги, на котором вольготно раскинулась Кинешма.
Сейчас, на склоне лет, я задумываюсь о том, какие же мы были Иваны, не помнившие родства. У нас почему-то было желание уехать. Куда, не знаем, но явное желание преобладало. Дома все казалось пресным, неинтересным. Я отчаянно завидовал героям книг, которые жили на берегу моря, помогали отцам в их нелегком промысле. Да мало ли чего приходило в голову мальчишке, который еще ни разу не выезжал дальше центра своего города. Сейчас я вспоминаю, как мой отец на мои фазаньи вопли о нашей забубенной житухе, улыбался и говорил, что, подожди, будут у тебя и вокзалы, и причалы, аэропорты. Потерпи, наездишься так, что не будет большего желания приехать в свой старый дом, закрыть за собой калитку и остаться один на один со своим прошлым. Он был прав, мой отец.
Русские провинциальные города. На них держалась, да изо всех сил еще держится Россия. Но предел, он небесконечен. Многие лета держалась русская провинция своим самовыживанием, как брошенная мальчишками теплинка на полевой меже. Кажется, все, покрылись угли сизым пеплом, но подул освежающий ветер, глядишь, снова заалели угли внутренним неярким светом. Тогда, в далеком 1968 году, мы о таких последствиях начавшейся в 1985 году перестройки, не думали. Да разве могло придти такое в голову.
Послышался шум моторов. С крутого волжского откоса спускалась кавалькада изношенных побитых «Пазиков». Посадка шла весело и быстро. Загрузившись, автобусики, надрывно ревя моторами и нещадно газуя, поехали в обратном направлении. Скоро салоны автобусов заполнились пылью, раздалось дружное чихание. Как не вспомнить воспоминания современников: «5 июня 1877 года, приехав в Щелыково, Александр Николаевич извещал Марию Васильевну: «Дорога не только просохла, но так пыльна, что я до сих пор не промою глаз».
Чихание продолжалось пока не выехали на Костромской тракт. Тракт был древний, мощеный булыжником и не так пылил. Зато затрясло, но народ был настроен позитивно к поездке и только веселился при особенно энертичной тряске. Пассажиры утрамбовались и, весело галдя, рассматривал окрестности дороги.
Во времена Островского, дорога была до крайности ухабистая, после дождей колеистая, в глубоких выбоинах — ямах, в лужах. Особенно осенью, она представляла сплошную жидкую глину. «Ехать по такой дороге было мукой мученической. Лошади шли шагом, в лучшем случае легкой рысцой, старательно объезжая рытвины разбитого пути. Если в ненастье эта дорога становилась непроезжей, то в жаркую погоду — нестерпимо пыльной». – сообщала хроника тех лет.
Наш путь лежал к усадьбе Островского-Щелыково. Девчонки - фзуушницы прилипли носами к окнам автобуса. Они были здесь впервые и если бы не такая случайность, как съемки, они в музей бы и не выбрались. Ученицы были приезжими из Украины, Белоруссии. Они даже вопросов не задавали, так как не знали, что задавать.
Я и Саша сидели спокойно, так как мы уже были в усадьбе-музее Щелыково. Но ловили себя на мысли, что в сущности, мы, кинешемцы, жители этой древней земли, ничего не знаем о Островском А.Н. Разве что из школьной программы. Вот и сейчас, переговариваясь, мы восстанавливали свои скудные знания о своем великом земляке. Немного вспомнили:
Щелыково - сельцо в Кинешемском уезде Костромской губернии было куплено отцом драматурга Николаем Федоровичем Островским. Он после выхода на пенсию хотел вернуться в родные края. Родом он был из Костромы. И хотя Александр Николаевич жил отдельно от отца, он едет вместе с родными посмотреть приобретенное отцом имение, пожить в деревне. Впечатления первого знакомства с Костромским краем не изгладились из памяти драматурга с годами. Напротив, сюда до конца дней своих, с надеждой и верой в целительное и вдохновляющее влияние «милого Щелыкова» стремился А.Н.Островский.
Волга также властно вошла в творчество Островского: во многих его произведениях отразилась не только её красота и величие, но и жизнь, и обычаи, язык обитателей поволжских городов.
Что же, немало, учитывая, что мы закончили только восемь классов и литературой особенно не увлекались. Что еще вспомнили? Что в Кинешме есть театр имени Островского, что в нашем городе снималась «Бесприданница».
Впереди показались ворота въезда в усадьбу – музей Щелыково. Народ оживился, загалдел. Но автобусы не остановились и поехали дальше, к месту сьемок. Они были где-то на берегу реки Куекши. Свернули с дороги. Здесь водитель остановился и, вытирая пот со лба, сказал, что все. Дальше не поедет, иначе обратно не на чем будет ехать. И на том спасибо. Мы дружно высадились и, разминая ноги, побрели за отцом, который, как Сусанин, вызвался быть предводителем. Идти пришлось немного, группа вышла
на берег небольшой лесной речки Куекша и замерла в немом восхищении. На противоположном пологом берегу речки раскинулась деревушка.
Это была сказочная Берендеевка с избами, разбросанными по всему берегу. Затейливо украшенные резьбой оконца со ставнями были приветливо раскрыты. Коньки изб изгибались сказочными головами. На окраине, возле начинающегося ельника, стояло языческое капище. На нашем берегу стоял дворец царя Берендеев.
Мы не успели толком рассмотреть все это великолепие, как увидели стремительно идущего к нам худощавого человека в затемненных очках. Это был Кадочников П.П. Мы во все глаза стали его рассматривать. Он поздоровался с отцом за руку и сказал, слава богу, что приехали. Он уже начинал волноваться. День сегодня обещал быть сьемочным. Затем он громко поздоровался со всеми, что-то сказал смешное. Все расхохотались.
Кадочников много с нами шутил и постоянно рассказывал что-то веселое. Нужно ли говорить, что очень скоро все были влюблены в этого человека. Затем подошел его ассистент (я за давностью времени не смог вспомнить его фамилию) и обьяснил нам наши задачи. Первым делом отправил всех в гримерные, которые были в избушках, переодеваться и гримироваться. Народ уже знал эту процедуру и бодро двинулся к мостику. Я и Саша остались стоять и все разглядывали легендарного режиссера. Наконец, отец о нас вспомнил. Он что-то сказал Кадочникову. Павел Петрович с интересом посмотрел на нас. Мы подошли. Поздоровались. Непонятно почему, но как-то смутились. «Так что, сниматься хотите» - весело спросил нас Павел Петрович. Мы дружно тряхнули головами. «Нет проблем, идите в гримерную» - только и сказал он. Второй раз нам повторять было не нужно. Только потом услышали, как ассистент сказал отцу, что берет нас вне сметы. То есть без оплаты, вроде волонтеров. Но что отец только махнул рукой.
Я и Саша перешли по шаткому мостику речку. Не сразу заметили полуразвалившуюся избушку, которая приютилась возле речки. Потом узнаем, что это была избушка бобыля, где выросла Снегурочка. Рядом с ней стоял высокий сухощавый мужчина в рубище, с редкой седой бородой, в уродливом колпаке. Кто это, интересно? Но думать было некогда. Мы спросили у знакомых ребят, куда идти переодеваться. Они махнули рукой на какую-то избу. Пошли туда, куда нам махнули и, зайдя за угол постройки, вылетели как ошпаренные. Вслед летел девчоночий визг. С легкой руки игривых сотоварищей попали в переодевалку девчонок. Ладно. Разберемся сами. Вскоре мы сидели на пеньках, заменяющих стулья, подставив свои головы умелым рукам гримерщиц. Те знали свое дело: пара мазков кисточкой с клеем и- на мне парик. Сбоку раздался хохот. Это Саша посмотрел на меня. Через мгновение, глядя на него, хохотал и я. «Идите, одевайтесь» -подтолкнула нас гримерша. Мы получили по домотканым штанам, длинной посконной рубахе, и по лаптям. С рубахами проблем не было, со штанами тоже справились быстро, а вот с лаптями возникла проблема. Нужно было еще онучи намотать.
«Что запутались?» - Раздался голос сверху. Мы подняли глаза и ничего не поняли: на нас смотрел матерый русский мужик с окладистой бородой, с волосами, стриженными под горшок. Глаза знакомые, голос родной, а внешность…
« Пап, ты?» - Не веря глазам, спросил я.
«Ну как, хорош?» -Довольный эффектом спросил отец.
«Слушай, ты копия деда Ивана» - Выпалил я, восхищаясь портретом.
«Ну, не уродишься же в пень-колоду» - Отшутился отец. Он помог нам справиться с лаптями. Делал он это вполне профессионально и на комплимент Саши сказал, что как ни как успел походить в них.
Какая это была удобная обувь, русские лапти! Мы в них летали. В этой одеже мы почувствовали себя древними славянами, живущими на этой обетованной сказочной земле. Словно не было в тридцати километрах города. Только эта древняя речка Куекша, лениво извивающаяся по лесным массивам и несущая свои воды в другую реку-Меру. Вот уж поистине берендеево царство.
День обещал быть погожим. Солнце уверенно шло к зениту, прогревая промокшую землю. Все вокруг запарило. Ельник по краям опушки стал размытым дымчатым. Вскоре все были переодеты, и деревня преобразилась. Ходили степенные мужики с бородами, гуляли лихие парни. Девчонки с пеньковыми косами в длинных сарафанах от нечего делать на лугу устроили игры в догонялки.
Я и Саша без устали осматривали сьемочную площадку. Интересовало все: декорации, узкоколейка, прожекторы. Что и говорить, сложное хозяйство. Павел Петрович успевал везде. Только в одном месте его видели разговаривающим с рабочими-декораторами, как уже слышался смех девчонок. Он что-то им там нашутил. Вскоре раздалось здоровое ржание парней. Он и там успел. «Ну как? Впечатляет?» - Это он уже к нам. Вскоре мы сделались его хвостиками и старались успеть с ним везде.
На площадке начиналась легкая нервозность. Часы шли, а сьемки начать не могли по причине…яркого света. Нельзя снимать при ярком свете, все будет белесым. Вчера лил дождь, сегодня солнце. Сложная жизнь у киношников, решили мы.
Первое возбуждение утихло. Девчонки набегались и сели в кучку возле Галины Петровны, зам.директора школы ФЗО по воспитательной части. Она что-то рассказывала девицам. Подошли и мы. Вслушались:
«Щелыково упоминалось в писцовых книгах XVIII века как ненаселенная «Щалыковская пустошь». В мае 1848 года Александр Николаевич Островский впервые посещает Щелыково, красота природы которого сразу покоряет его. «Что за реки, что за горы, что за леса!.. Если бы этот уезд был подле Москвы или Петербурга он давно бы превратился в бесконечный парк, его бы сравнивали с лучшими местами Швейцарии и Италии», - записывает он в своем дневнике. Александр Николаевич проводит здесь каждое лето. Любимыми развлечениями в усадьбе были прогулки по окрестностям, охота, сбор грибов и ягод, рыбная ловля. В Щелыкове Островский плодотворно работал. Щелыковская природа вдохновила драматурга на написание весенней сказки «Снегурочка».
Молодец, Галина Петровна, когда она успела найти все это! Девчонки слушали ее, затаив дыхание. Подошел отец, тоже присел и стал слушать.
- Именно здесь Островский, - продолжала Галина Петровна, - в общем-то, впервые в жизни лицом к лицу встретился с природой. И сердце приросло к этим местам. В Щелыкове и в соседней Кинешме (считают, что это и есть город Калинов в его драматургической топографии) встречались ему персонажи будущих пьес. Но главное — здесь он окунулся в стихию леса и луга, реки и родника, солнца и мороза.
О морозе особо. Островский бывал в Щелыкове только летом. Единственный раз он приехал сюда зимой: в 1853 году на похороны отца. Щелыковские картины уходящей зимы и вызвали к жизни в пьесе странную супружескую пару: Деда Мороза и Весну- Красну. Здесь на опушку к Островскому вышла дочка Мороза и Весны — Снегурочка. Здесь же, в местности, называемой как в пьесе, Ярилиной долиной, и растаяла Снегурочка, раскрыв свое сердце для любви к человеку и став, уязвимой для лучей Ярилы — языческого бога Солнца. На месте, где, по щелыковскому мифу, растаяла Снегурочка, — незамерзающий источник, на дне которого бьют родники, ритмично шевеля бугорки грунта. Это бьется Снегурочкино сердце. Народ потрясенно молчал.
Наше внимание было привлечено невиданным зрелищем, вернее, сначала звуком. Видение возникло потом. Мы услышали журчание воды и всплеск весел. Это на Куекше! Только что журчал голос Галины Петровны, а тут всплески. В добавок, грудные сильные выдохи. Так дышат гребцы. Мы даже привстали из-за любопытства. Из-за излучины показалась лодья. Старинная русская лодья с носом – драконом, гордо возвышающимся над бортами. Лодья плыла над водой. В ней сидели гребцы в старинных доспехах, а на носу стоял былинный богатырь в кольчуге и красном плаще. Он был великолепен, этот витязь. Мы, ошеломленные, замерли, забыли всю бутафорию, окружавшую нас. Мы видели только лодью, былинного богатыря, опиравшегося на сказочного дракона. Мы не были фабричными мальчишками и девчонками. Мы были в этот момент берендеями. Здесь был «Русский дух, здесь Русью пахло». Лодья сделала поворот, причем, весьма искусно, и мягко встала к деревянному причалу. Витязь легко спрыгнул, подхватил веревку и привязал сказочную лодью как банальную лодку к столбику. Из лодьи, разминая ноги, выбирались гребцы. «Ушкуйники»-пришло мне в голову. Это были красавцы –парни в доспехах, в бархатных шароварах, лихо заломленных шапках. На встречу им спешил Кадочников. Он приобнял витязя и со словами:
«Ну что? Неплохо, неплохо…» увлек его в сторону. Все поняли, что это была репетиция. К нам подходил ассистент Кадочникова. Он сказал отцу, что обьявляется обеденный перерыв и нужно будет готовиться к сьемкам ближе к вечеру. «Актеры» радостно загомонили. Обедать! Вдруг кто-то спросил, а как идти? Переодеваться не хочется, да и парики к тому же.
«Нашли проблему» - бросил фразу ассистент: «Так и идите. Обедать будете в доме актера, там народ привычный».
Нас не пришлось уговаривать. Бодрой толпой, нещадно пыля лаптями, мы двинулись обедать к дому актера. Даже видавшие виды актеры и те останавливались и с интересом рассматривали нашу процессию. Смотреть было на что. Молодые парни, преимущественно светлого и рыжего тонов, в посконных рубахах, резвились с девушками. Те были под стать им: с косами до пояса, в длинных платьях. Немного поодаль шли степенные бородатые мужики и почтенные матери семейств. Это был преподавательский состав школы ФЗО. Отдыхающие, шедшие обедать, застывали в дверях столовой, видя, как загримированная братия, с подносами рассаживалась за алюминиевые столики, гремя пластиковыми стульями.
Отобедали с удовольствием. Но отдохнуть нам не дали. Кадочников принял решение снимать, так как день шел к закату. Появилась легкая хмарь, так милая сердцу операторов. Пиротехники постарались. Надымили своими патронами так, что солнце стало туманным и весьма расплывчатым. Сцена была проста. Группа ушкуйников во главе со своим предводителем мизгирем подплывала на лодье к пристани, высаживалась, а навстречу им шла толпа селян. Началась процедура рассаживания и размещения по колору и экстерьеру. Парней и девиц посветлее размещали на передний план, потемнее-на заборы и лестницы. Павел Петрович только мельком глянул на меня и скомандовал: «Этого рыжего на передний план!» Меня тут же цепкие руки ассистентов схватили и поволокли, куда им нужно. Толпу сформировали. Потом была краткая речь Кадочникова.
«Умоляю вас, просто идите! Не думайте, что вас снимают. Вам интересно на пристани. Вы не знаете что это за люди. В вашей деревне такое событие. Удивляйтесь и возбужденно переговаривайтесь». Мы заверяли в один голос, что поняли. Нужно ли говорить, что остановил он нас на полпути к пристани с криком:
«Это что за похоронная процессия! Вы встречаете Мизгиря, жениха Купавы». Мы переглядывались: кто такие? К стыду своему, сказку «Снегурочку» не читал никто. Снова пошли селяне встречать Мизгиря. Репетировали раза четыре, пока Павел Петрович, глянув на оператора, не сказал, что все. Потом мы, раскрыв рты, смотрели на этих ушкуйников, профессиональных актеров. Они четно и ловко работали. Как мы теперь понимали, что витязь, это Мизгирь, стоявший этаким красавцем на носу лодьи, картинно облокотившись о изогнутую шею дракона. Картина в лучах заходящего солнца была впечатляющей. У актеров получилось все быстрее, чем у нас. Мы не заметили, как стемнело, и Кадочников дал отбой. Все помчались переодеваться. С воплями отрывали присохшие намертво парики. Девчонки пытались причесаться, но кроме взрывов смеха их начесы не вызывали.
«Девочки, не рвите волосы. Дома горячей водой отмоете» - советовали гримерши. Перспектива ехать в таком виде развеселила публику. Цепочкой, растянувшейся через мостик «актеры» побежали к автобусам.
Следующее утро мы, как профессионалы, подошли точно к парому. Уже не любовались на утреннюю Волгу, которая спросонья была не очень-то приветливой, а забрались в пассажирские салоны и дремали. Автобусы, на удивление, уже стояли. Сели в автобус, где была Галина Петровна. Она читала пьесу Островского «Снегурочку».
Весенняя сказка «Снегурочка». Сказочная страна берендеев. Жизнь берендеев радостна и безмятежна. Островский описывает их празднества, игры, пляски. Все очень ярко, фольклерно. В центре весенней сказки - идиллический образ «народного царя» Берендея, живущего для своих подданных и горячо ими любимого: «Да здравствует премудрый великий Берендей, владыка среброкудрый, отец земли своей».
По приезду группу встретил ассистент и шумно погнал по гримерным, сказав, что сейчас начнется сьемка. Мы уже понимали: если пасмурно и солнца не предвидится, то будет работа. Переоделись быстро и вот мы стоим перед Кадочниковым, и он обьясняет нам наши задачи. Нужно тесным кольцом стоять возле избы красавицы Купавы и ждать ее выхода. Потом появится мизгирь со свитой, и мы расступаемся перед ним. Неспешно расступаемся, настороженно. Мизгирь понимает скрытое напряжение берендеев и, чтобы показать свою щедрую душу, бросает из раскрытого сундука монеты. Мы должны их ловить. Ловить нужно активно.
«Понятно?» - спросил Кадочников. Чего там понимать, мы становились профессионалами и схватывали идеи быстро. На этой сцене мы почувствовали сложность актерских натур. Я загляделся на красавицу Купаву, которую готовили к встрече с женихом. Она сидела на резном крыльце и девушки - подружки расчесывали ей волосы и пели печальные песни. Я рот и раскрыл. И вдруг: «Прекратите на меня смотреть! Вы мне мешаете» - раздался резкий голос. Я вначале и не понял, что это мне. Только догадался, когда меня ассистенты быстро оттерли. Да что я! Актер Химиков стоял в полном наряде и готовился к сьемке. Волновался он страшно. Павел Петрович обратился к нему. Мы вздрогнули от крика артиста. Он кричал на Кадочникова: «Прошу не делать мне замечания, когда я в образе». На наше удивление Кадочников молча отошел в сторону.
Между тем подготовка закончилась, и начались сьемки. «Актеры» достаточно четко сработали по пропуску Мизгиря, ловили деньги, даже устроили кучу малу. Возбужденные и веселые мы сгрудились вокруг Кадочникова, который, по обыкновению, рассказывал что-то веселое.
«Ну ладно» - сказал Павел Петрович: «Вроде все удачно. Сколько времени?» Кто-то из наших ребят отогнул рукав рубашки и сказал ему время. «Спасибо» - автоматически сказал Кадочников и, вдруг, перейдя на шепот, спросил парня: «А ты деньги ловил?»
«Да» - ошеломленно ответил парень, удивляясь и не понимая изменения настроения Павла Петровича.
«Ты где стоял?» - не слушал его Кадочников. Посмотрев на показанное место, он схватился за голову руками, застонал и замотал ею из стороны в сторону. Потом неожиданно для всех: «Приготовиться к сьемке». Мы понуро пошли по местам, так как для нас было все ясно: часы попали в обьектив.
Он был молодец, Павел Петрович. Никогда не выходящий из ровного настроения, не упускал случая посидеть с нами и что-то рассказать. Как-то раз, закончив свои дела раньше, мы предавались безделью, слушая неутомимую Галину Петровну. Павел Петрович подошел, взял у нее книжку, посмотрел ее, и начал читать. Потом увлекся, отложил книжку и стал рассказывать. Слушатели замерли. Он рассказывал сказку «Снегурочку», которую мы осваивали на ходу в автобусе.
Кадочников был великолепный рассказчик. Слушая его, мы совершенно явно почувствовали берендеево царство, царство любви, добра. Слышали безмятежные песни веселого пастуха Леля. Нам стала понятна надменная красавица Купава и безнадежно влюбившийся в Снегурочку Мизгирь. Одно дело слышать слова А.Н.Островского в классе, в театре, другое дело на реке Куекше, где тихо стучался о пристань корабль храбрых ушкуйников. Свистел ветер в дырявой крыше бобыля. На высоком берегу сиял своей золотой крышей дворец Берендея.
Веселы грады в стране берендеев,
Радостны песни по рощам и долам.
Миром красна Берендея держава.
В этой стране царь, премудрый Берендей, художник и поэт, «отец земли своей», слуга народа, доступный всем и каждому, проходя между гуляющими берендеями и гордясь их достоинствами, говорит:
Народ великодушный
во всем велик, — мешать с бездельем дело
Не станет он; трудиться, так трудиться,
Плясать и петь — так вдоволь, — до упаду.
Взглянув на вас разумным оком, скажешь,
Что вы народ честной и добрый; ибо
Лишь добрые и честные способны
Павел Петрович увлекся. Он стоял, слегка откинув голову. Читал стихи, которые мы никогда бы сами не прочитали. Да, наверняка, и Галину Петровну слушать бы не стали. Еще содержание сказки узнать, куда ни шло. Здесь же стихи читал сам Кадочников. Режиссер! Нам, шестнадцатилетним мальчишкам и девчонкам. С ума можно сойти. И мы сходили, впиваясь слухом в непривычный для нас речетатив русских языческих былин.
«Тоскуя от одиночества, желая быть счастливой, как все берендеи, Снегурочка выпрашивает у своей матери девичью любовь. Загоревшись восторгом кипучих страстей, Снегурочка, как и предсказывал ее отец, гибнет «от сладких чувств любви» - продолжал Кадочников
С кончиной Снегурочки вмешательство Мороза в жизнь берендеев прекратилось. Их царь призывает берендеев: «Изгоним же последний стужи след из наших душ и обратимся к Солнцу». Сказка завершается славой богу Яриле:
Красное Солнце наше!
Нет тебя в мире краше.
Павел Петрович закончил читать, вздохнул, переведя дух. Мы потрясенные молчали. Потом захлопали. Восторженно, громко.
Чудно было. Сидят на бревнах славяне: молодые русоволосые парни, степенные бородатые мужики, дородные бабы в платках и кокошниках и хлопают. Улыбаются и хлопают. Пробил, стало быть, Кадочников П.П. наши заскорузлые души, если мы так самозабвенно слушали эту языческую сказку. Почувствовали мы, что живем в древнем краю, самобытном, кондовом. Что Снегурочка, языческий по происхождению и по духу персонаж, близок нам, что все мы Ярилины дети. Мы, потомки древней мери, угро-финских язычников. Это они жили по берегам рек Куекши, Меры, Кистеги, Сендеги. Вот откуда непонятность наших названий. Русь пришла сюда позже.
Павел Петрович, как талантливый человек, тонко чувствовал натуру. Он понял, что творилось в наших душах. Одно дело видеть языческую сказку на помостках театра, а другое прочувствовать прелесть языческого духа здесь в Ярилиной долине, где бьет Голубой ключик-усыпальница Снегурочки.
«Спасибо, друзья, спасибо» - повторял Павел Петрович. Крепко ошарашил нас Кадочников своим выступлением. Так задеть птушников шестидесятых. Это нужно было уметь, и Кадочников сумел.
Припозднились мы нынче. Стемнело, когда автобусы подьехали к пристани. Дожидаясь парома, тихо и устало сидела группа на берегу, смотрела на Волгу. Но не нынешняя Волга раскинулась перед нами. Мы видели другую Волгу, Волгу А.Н.Островского. Не хотелось смотреть на пыхтящие густым соляровым дымом тяжелые речные самоходки. Даже кокетливый пассажирский «венгр» с надрывающимися «Песнярами» был лишним на Волге.
И закат. Песня «Ой красивы над Волгой закаты…», ничего не говорит. Закат над Волгой нужно видеть. Никуда не торопиться и только смотреть, не заботясь о времени. Вы увидите, как уходящее солнце коснется лучами потемневшую к вечеру Волгу. Коснется аккуратно, расслабляюще.
Пропали барашки, ушло дневное волнение. Волга, как бархат, перекатывается крупными волнами, снисходительно принимает вечерние заигрывания светилы. Берега становятся неясными, размытыми. Небо над рекой переливается перламутром в вечерних лучах. Но солнце слабеет, и подсвечивают небосвод только алые полоски. Зашло солнце. Зашло Ярило за дремучие заволжские леса в сказочную страну берендеев. Речная дорога становится черной, тихой. Все, спать, ночь на Волге.
Следующее утро, несмотря на ранний час, оглушило землю теплом. Пока мы доехали, стало ясно, что утром сьемок не будет. Небо выцвело, стало белесым. Перистые облака, как перья диковинной жар-птицы, распластались по небосклону. Речка Куекша, извиваясь как уж, пряталась от палящего солнца в тенистые берега под своды кустарника. Обступивший поляну ельник, казалось, сейчас вздохнет и махнет вековой лапой, чтобы вытереть пот смолы, которая ползла янтарно-желтоватой слезой по замшелому, бородатому от лишайников, стволу.
Было решено идти на экскурсию в усадьбу-музей Щелыково. Наш путь пролегал по теперь уже известным нам местам: по Ярилиной долине. Мы вышли на край леса: перед нами раскинулась широкая, залитая солнцем долина. Ельник уступил место высоким атлетическим соснам. А под соснами уютно приютились березы и ольшаник. И запах! Он обволакивал нас, пропитывал, дурманил голову. Так не пахнет ни лен, ни гречиха.
«Да это же клевер!» - воскликнул кто-то. Да, луг был покрыт бело-розовыми цветами, «кашкой», как мы их называли. А где клевер, там и пчелы. Размеренно жужжа, они старательно обрабатывали луговину. Группа аккуратно, по краю, обошла луг.
Вот он «Голубой ключик». Ключик, ради которого приезжают паломники Островского А.Н. со всей России. Как «Бежин луг» тянет любителей русской словесности к Тургеневу в Спасское-Лутовиново, так и этот колодец, с бьющимися из песчаного дна мелкими фонтанчиками, притягивает к себе почитателей Островского. Здесь, согласно сказке, растаяла Снегурочка. Растаяла ледяная красавица, дочь деда Мороза и Весны-красны не в силах жить с ледяной замершей душой. Но осталось ее сердце, горячее любящее. Это оно пульсирует внизу колодца. Там, в синей глубине. И не песок приподнимается в глубине родника, это бьется сердце Снегурочки. А вода, действительно, голубоватая. Это лучи солнца, преломляясь в зелени берез, делают свет над родником дымчато-голубоватым. Но говорить про законы физики сейчас кощунственно. Самый махровый физик склонился бы в почтительном поклоне перед этим вечным любящем сердцем и помолчал. И вдруг закуковала кукушка. Словно сама мать-природа поняла наше настроение и запустила этот метроном, чтобы сказать: «Живите долго».
Чем ближе мы подходили к дому, тем чаще встречались нам кусты черемухи, сирени, жасмина. Все благоухало, торопилось пропеть свою любовную песню:
«…какое сочетанье
Цветов и трав, какие переливы
Цветной игры и запахов приятных»
Актер К. В. Загорский, часто бывавший в этом доме, рассказывал о нем: «Господский дом, в котором жил Александр Николаевич... деревянный, окрашен серой краской, с четырьмя колоннами, двумя крыльцами и с лицевой стороны задний фасад обращен в сад, с террасой, перед которой разбит цветник». Перед домом за низкой изгородью ровным кругом, словно в хороводе, стоят стройные пихты, а посередине ель. Пихты посажены по усадебной традиции для защиты дома от северных ветров».
На нас с интересом смотрели немногочисленные в это раннее время посетители, а мы, полные осознания собственной значимости ( шутка ли снимаемся у самого Кадочникова П.П. ) прошли в дом Островского А.Н.
Притихшие мы проходили, ступая по прохладным половицам, по комнатам дома великого писателя. Галина Петровна не узнавала своих подопечных. Обычно шумные, они, молчали, внимательно слушая экскурсовода.
Рассказывать о том, что открылось нам в доме - музее великого драматурга, дело бездарное. Интернетное пространство пестрит от информации о усадьбе –музее Щелыково. Тогда же стоял 1968 год. Я только что закончил восемь классов и дальше областного центра никуда не выезжал.
Усадьба Островского А.Н. была типичным «Дворянским гнездом» середины восемнадцатого века средней полосы России. Что отличало от музейной экспозиции обстановку в доме драматурга, так это поделки из дерева. Островский А.Н. был большой мастер по выпиливанию. Он изготавливал рамочки, полочки и с удовольствием дарил их друзьям. Его поделки придавали живой колорит комнатам и кабинету.Александр Николаевич любил рукоделие. В детстве он много времени проводил в компании сестры Наташи и ее подруг и с девочками научился шить и кроить. Это умение драматург использовал и позднее: он с удовольствием кроил панталоны для своего маленького сына.
Дом состоял из двух половин. Островский больше любил летнюю половину, куда входили столовая, гостиная и кабинет.
Середину столовой занимал большой овальный раздвижной стол «сороконожка», покрытый белой скатертью, мебель в холщовых чехлах, над столом керосиновая лампа – «молния» с белым абажуром, Здесь собиралась к обеду семья Островских, гости, друзья писателя. Немало интересных бесед о литературе, искусстве, по злободневным общественным вопросам велось за этим столом, немало споров и занятных рассказов слышали эти стены.
А.Н.Островский был радушным и гостеприимным человеком, чрезвычайно хлебосольным хозяином. « У нас в Щелыкове чем больше гостей и чем дольше живут они, тем лучше» - не уставал повторять он в письмах.
С трепетом заходим в кабинет писателя. Во все глаза смотрю на убранство кабинета. Он удивительно прост: письменный стол, как приписывает молва, сделанный самим драматургом, Но, скорее всего, подаренный деревенским умельцем Соболевым, с которым у Островского сложились приятельские отношения. На столе, по традиции тех лет, -подсвечник на две свечи, письменный прибор. Несколько книг в деревянной подставке. И множество фотографий близких, друзей, любимых актеров в любовно выпиленных из дерева рамочках. А. Н. Островский писал друзьям, что в кабинете в Щелыкове ему легче дышится.
В стенах щелыковского кабинета создавалась «Снегурочка». - …По началу она называлась «Весенняя сказка». Островский закончил ее в 1873 году, в год своего пятидесятилетия. – раздался голос экскурсовода. Историю возникновения весенней сказки «Снегурочка» исследователи творчества Островского обьясняют так: «По пути в свое имение Щелыково Островский А.Н. задержался на несколько дней в Переяславле –Залесском. Великий драматург ходил на хороводы, прислушивался к переяславскому говору, записывал песни и частушки, знакомился с местными сказаниями. Приехав в Щелыково, Островский создает пленительный образ языческой Снегурочки. Необычайно красивая природа костромских мест, обычаи, традиции, предания их обитателей повлияли на поэтическое сознание драматурга, который писал о Щелыково: « Каждый пригорочек, каждая сосна, каждый изгиб речки – очаровательны, каждая мужицкая физиономия значительна,…и все это ждет кисти, ждет жизни от творческого духа. Здесь все вопиет о воспроизведении…»
Пока мы рассматривали кресло из железных рессор, подаренное драматургу кузнецом из деревни, забежал ассистент Кадочникова и заторопил нас к выходу. Солнце ушло за облака, похоже, надолго. Нас ждали сьемки. Группа заторопилась к выходу. Но что-то произошло с передними «артистами». Они встали. Когда группа, пробралась в коридор, то я понял причину. На нас смотрел Островский А.Н. Да, это был он, точнее его портрет. Я впервые увидел лицо драматурга, если не считать размытые нерезкие оттиски в школьной хрестоматии.
Александр Николаевич смотрел на меня из глубины рамки по - доброму, все понимающе. Так может смотреть только человек полный мудрого внимания к жизни. Казалось, что сейчас он скажет: «Здравствуй, племя молодое…». А племя притихло и, смотря во все глаза на портрет, внимало словам экскурсовода.
–«Портрет был написан в 1871 году русским портретистом Василием Григорьевичем Перовым. Он выполнял серию русских писателей и драматургов по заказу коллекционера Третьякова П.М. Василий Григорьевич и раньше общался с драматургом, наблюдал за ним и «поймал» его естественность в домашней обстановке. Именно таким бывал Островский А.Н. у себя в Щелыково. Решение было нестандартным, ибо существовали законы портретной живописи. А здесь художник изобразил писателя «в будничном халате-тулупчике, подбитом беличьим мехом, лысоватого, с неподстриженной рыжеватой бородкой. не скрывает некоторую грузность фигуры», - прочитаю я позже в путеводителе.
Вид Островского меньше всего напоминал творца, драматурга. Он больше походил на купца с заволжской стороны. Но это только казалось. По взгляду можно было понять, что Островский - сложный человек. Он мягок характером, но есть в глазах сила и мощь.
Василий Григорьевич Перов в своих портретах большое внимание уделял лицу и глазам человека, которого он рисовал. Портретист считал, что только глаза могут передать настроение и чувства человека. И в портрете Островского А.Н. это ему удалось. « Он открывает зрителю «лицо, полное мудрого внимания к жизни, со светящимся взглядом добрых, сочувственных, всё понимающих светлых глаз», - писал в книге «Лицо времени» искусствовед Леонид Волынский.
После сьемок группа решила идти в село Николо -Бережки, что рядом с Щелыковым. Там, на местном погосте у Храма во имя Святителя Николая Чудотворца, похоронен великий драматург. Группа растянулась по лесной тропинке, которая вела к селу.
Впечатленному посещением дома Островского А.Н. мне казалось, что сейчас навстречу выйдет сам драматург. Александр Николаевич любил побродить, отдыхая, вокруг усадьбы. Очевидцы вспоминают, что его высокая полная фигура с типично русским лицом, с опущенными усами и подстриженной рыжеватой бородой мелькала в самых отдаленных уголках имения. Чаще всего он был одет в простую белую или красную рубаху-косоворотку, а в прохладные дни сверху носил чесучевый пиджак. Но вековые ели по обочинам лесной дороги строго хранили свои тайны.
За железной оградой, в тени кленов, - черный мраморный памятник с лаконичной надписью: «Александр Николаевич Островский родился 31 марта 1823 года, скончался 2 июня 1886 года».
Наша, обычно шумная братия, затихла. Это были не актеры и не литераторы. Это стояли будущие прядильщицы, ткачихи, их преподаватели. Они стояли молча, задумавшись. Слова здесь были не нужны. Мы были потомки людей Северной Руси, мы узнали свои корни. И узнали об этом на сьемках фильма, благодаря Кадочникову П.П., и его «Снегурочке». Это он преподнес нам записанное и обработанное Островским А.Н. поэтическое народное предание о берендеевом царстве, бытовавшее среди жителей Верхневолжского края, как царство справедливости. «Снегурочка» была только повод для понимания своей истории, своей малой родины.
Вечером было обьявлено, что сьемки закончены. Нас благодарят администраторы, ассистенты, вообщем все, с кем мы сдружились за это время.
В ожидании автобусов, теперь уже бывшие «актеры», слонялись по такой привычной сьемочной площадке. Я и Саша решили забраться во дворец царя берендеев и еще раз полюбоваться на картину сказочного царства. Каково было наше удивление, когда мы увидели там Павла Петровича. Он сидел на балкончике дворца, свесив ноги через балясины. Кадочников явно отдыхал от всех. Мы не хотели мешать режиссеру и решили уходить. Но он нас окликнул. Мы сели рядом, спустили ноги за балкон. Завязался разговор. Не воспроизвести все, но помню, как Павел Петрович интересовался нашим будущим. Его особенно всколыхнуло мое желание поступить в мореходку.
«Романтика, романтика…». Он повторил это слово несколько раз. Потом поболтал ногами в пустоте и, помолчав, добавил:
-«Романтиками, ребята, нужно оставаться всю свою жизнь». Неплохое напутствие для шестнадцатилетних мальчишек.
Вечернюю тишину разрезал пронзительный автобусный гудок. Прощай «Снегурочка».
Я прощался с мудрым царем Берендеев, Снегурочкой, красавцем Мизгирем, но не с творчеством Островского А.Н.
Память неторопливо разворачивала ковровую дорожку воспоминаний. Через несколько лет я был призван служить. Служить мне выдалось в Москве. Я, вообще, много гулял по столице. Считал, что если вытащил лотерейный билет служить в Москве, то нужно им воспользоваться. Поэтому без устали «тралил» музеи и выставки столицы, и при каждом удобном случае шел в театр.
Когда совсем было тоскливо от воинской службы, я шел в Третьяковскую галерею. приходил в зал - художников передвижников и проходил к портретной галерее. Подолгу стоял перед портретом Островского А.Н.. Это был мой мостик к моей малой родине, в двадцати километрах от которой размещалась усадьба-музей Шелыково.
В который раз я всматривался в лицо писателя, в его пронзительные голубые глаза, которые могли быть добрыми. Даже сочувствующими.
– Ничего не скажешь, брат, терпи - казалось, говорил он мне по-свойски. – Воинская служба, дружище, всегда была и будет. Без разницы как она зовется: обязанность или повинность.
Я знал портрет детально. Помнил рыжеватые, слегка седые волосы на голове, его немного сбитую, словно не расчесанную с утра бороду. Очень «свойский» портрет. Не зря на выставке, среди художников-передвижников, портрет Островского получил особое признание за самобытность и мастерство исполнения.
-Портрет писателя А.Н. Островского», написанный в 1871 году, считается самым удачным и реалистичным портретом Александра Николаевича Островского. Перову всегда удавалось почувствовать тонкую душевную натуру человека и изобразить его в лучшем образе. – Донеслось до меня. Обернувшись, я увидел группу молодых девушек, вероятно, студенток, которые не особенно внимательно слушали своего гида: представительную даму, явно облаченную профессорскими полномочиями.
Это меня не удивило, так как в галерее постоянно присутствовали группы старшеклассников или студентов. Я, при посещении галереи, часто стоял рядом и впитывал информацию, которую бы нигде не подчерпнул. Дама что-то обьясняла своей скучающей группе о творчестве великого драматурга и вдруг я услышал, что портрет написан в серии знаменитых людей художником Перовым В.Г. и является подлинным полотном.
Здесь меня переклинило: а как же портрет в усадьбе- музее Щелыково! Я не выдержал, подошел к группе и, галантно извинившись, задал вопрос ученой даме. Конечно, вопрос в тишине зала Третьяковской галереи прозвучал весьма бестактно. В группе девиц послышались смешки. Вопрос о том, что спрашивающий не житель столицы явно не стоял. Да еще добротное волжское «О» делало картину весьма колоритной. Но дама умела держать аудиторию. Она снисходительно посмотрела на фактурного морячка, почему-то сняла очки, долго протирала их и весьма пафосно произнесла, что очень приятно слышать такие вопросы, да еще от военнослужащего. У меня запунцовели уши. Ученая дама с интересом выяснила, откуда у меня такая необычная информация и призвала к вниманию свою группу, которая рассматривала меня, как питекантропа в палеонтологическом музее. Она сказала, что экскурсовод в усадьбе-музее Щелыково не досказал историю портрета, который я видел. В Щелыково находится копия портрета, сделанная дочерью драматурга, Островской-Шателен М.А. Она написала ее в 1907 году. Это нисколько не умаляет достоинства написанного портрета и мне очень повезло увидеть два портрета драматурга. Мило улыбнувшись, дама повела своих подопечных дальше. То, что портрет в усадьбе –музее оказался копией меня нисколько не расстроило. Меня больше огорчило то, что я ничего не знал о дочери драматурга, которая оказалась художницей.
С жизнью Островской-Шателен М.А я познакомлюсь через несколько лет, когда, будучи в усадьбе-музее Островского А.Н, приобрету в новом музее творчества драматурга книгу Ревякина А.И. «А.Н. Островский в Щелыкове». Мария Александровна была достойной дочерью своего отца. Она много сделала для сохранности усадьбы, которая еще не была музеем, расширяла ее, благоустраивала. Во всех начинаниях ей помогал муж, Шателен Михаил Андреевич – действительный статский советник, по профессии – энергетик. Они приложили максимум усилий, чтобы усадьба-музей была сохранена после событий 1917 года. Значительную роль в этом сыграло положение М.А. Шателена (одного из авторов плана ГОЭЛРО). Щелыково было передано Наркомпросу с целью организации музея. Это спасло усадьбе жизнь.
По мере моего взросления, детские впечатления от усадьбы-музея Щелыково постепенно выветривались, исчезали из памяти. На них наслаивались другие, более профессиональные, что ли. Я посещал все спектакли Островского А.Н. в областном театре своего города. В московских командировках радовался, если выпадала возможность, пусть даже по билету, купленному у «барыг», попасть в Малый театр.
Малый театр. Его заслуженно называют «Домом Островского». Подолгу стоял я возле многочисленных фотографий, зафиксировавших жизнь театра, с которым Островский А.Н. не расставался более тридцати лет. Крепко зацепил меня Кадочников П.И. своим фильмом «Снегурочка», в основе которого лежала «Весенняя сказка» драматурга Островского А.Н.
Я даже стал бояться, что читая профессиональные, специфические работы литературных исследователей, потеряю свое суждение о увиденном впервые портрете драматурга, пусть и скопированном рукой его дочери.
Сколько раз я заходил в Третьяковку после службы, будучи студентом и позже, когда приезжал в Москву. Он всегда, по - доброму встречал меня все в той же шубейке на беличьем меху. Его глаза не менялись с возрастом, оставались все такими же светло - голубыми, без устали смотрящими на жизнь.
Нашлись исследователи, которые усмотрели в портрете драматурга русского барина в халате в упор смотрящего на зрителя. Что здесь скажешь? Ровным счетом ничего. Он был сыном своего времени. Хотя Островскому барственность была не особенно близка. Он своим творчеством принес переполох в академический театр. Драматург явил миру патриархальный мир купечества со своими устоями и обычаями, моралью. Островский пришел в русскую литературу XIX века со своим, не известным еще широкой публике героем — купцом. Он был исследователем купеческого мира.
Его коллеги по театральному цеху злословили, что Островский А.Н. «Надел на актера поддевку да смазные сапоги». Но драматург умел держать удар. Даже критики и те были вынуждены признать его «Колумбом Замоскворечья».
Только в одном Щелыково из-под его пера вышло порядка сорока пьес и все они с успехом прошли на помостках Малого театра, его театра. Как метко выразился И.А.Гончаров: «У нас есть свой русский, национальный театр. Он по справедливости должен называться «Театр Островского».
Москва. Лаврушинский переулок. Выхожу из метро, останавливаюсь и смотрю сквозь ноябрьский неяркий свет в глубину переулка. Здесь Мекка для каждого русского человека, если его познания в культуре выходят за рамки «Трех богатырей» и «Охотников на привале». В переулке стоит комплекс зданий Третьяковской галереи. Иду к главному зданию. В нем композиция русского искусства. Показываю книжку пенсионера, получаю бесплатный билет. Усмехаюсь про себя. Я приходил сюда пионером, военнослужащим, теперь - пенсионером. За свою жизнь так и не принес прибыли бюджету «Третьяковки». Медленно, просматривая привычные картины, иду в зал художников-передвижников и подхожу к цели своего прихода. Это коллекция портретов художников, писателей, собранная русским коллекционером Третьяковым П.М.
Пусть не обижаются на меня великие люди государства Российского. Я иду к портрету, который служит мостиком к моему прошлому. Теперь уже очень далекому.
- Здравствуй, Александр Николаевич – вполголоса бубню я, рискуя обратить на себя внимание немногочисленных посетителей зала. Островский А.Н. ничуть не изменился. Тот же пристальный, испытующий взгляд голубых глаз. Мешковатая, немного грузная фигура. Одет все в тот же кафтанчик. Он очень нестандартно смотрится среди чопорных, затянутых в парадные мундиры своих современников. Мастер своего дела, портретист Перов В.Г. , знал, как изобразить великого драматурга. Он «ухватил» именно его образ. Образ человека, проживающего в усадьбе Щелыково, среди лесов Костромской губернии и занимающегося творческим трудом. Именно там мы и познакомились.
-Сколько же лет мы не виделись, Александр Николаевич, - размышлял я, вглядываясь в такой знакомый портрет. Сколько же лет прошло с последнего моего посещения уже взрослым человеком вместе с семьей. Это был последняя наша встреча. Теперь я мечтаю привести к тебе своих внуков.
Ну что же, свидание состоялось. Я достаточно просидел на лавочке, напротив портрета, ловя на себе недоуменный взгляд служителя зала. Встал и пошел…да, правильно поняли, в буфет. В галерее находиться долго нельзя, притупляется восприятие. Посидел наедине с Островским А.Н и достаточно. Не зря искусствоведы культивируют музей одной картины.
Буфет галереи. Он изменился с тех времен, когда я приходил сюда в начале семидесятых. Тогда быстрорастворимый кофе наливали почему-то в стаканы с алюминиевыми подстаканниками, как в вагонах МПС. Был и дефицитный товар. Можно было купить пару бутербродов с твердой, необыкновенно вкусной, колбасой. Кто бы в то время знал, что эта колбаса называется «Салями». Сейчас все по - другому. Получив чашечку кофе и, взяв бутерброды с теперь уже знакомой «Салями», я уединился в углу, сев в уютное кресло. Во времена моей молодости приходилось сидеть на алюминиево-пластмассовых стульях за такими же столами. Все эта конструкция ужасно грохотала, а сейчас тихо в буфете. Не сезон. Дети в школе, будний день. Туристы тоже в своих странах сидят, на работу ходят. Даже пенсионеров и тех не видно, погода на улице не та.
Мысли крутились вокруг портрета. Произошла встреча времен. Сколько же было Островскому А.Н. лет, когда Перов упросил его позировать. Так, если не подводит память, Островский родился в 1823 году, а портрет написан в 1871 году. Это что же? Островскому А.Н. было сорок восемь лет! Неисповедимы дела твои, Господи. А мне сейчас шестьдесят пять. Крепко я вас обошел, Александр Николаевич.
Кофе выпито, бутерброды сьедены, пора уходить. Закрываю тяжелую дверь Третьяковки, и - я снова в Лаврушинском переулке. Вдыхаю по- осеннему холодный воздух, приправленный запахом бензина. Уходить не хочется. Понимаю, что вернусь сюда нескоро.
Мне нравится этот старинный район Москвы. Он расположен за Москвой-рекой напротив Кремля. В «Записках замоскворецкого жителя» Островский А.Н. так описывает свою «малую родину»: «Страна эта, по официальным известиям, лежит прямо против Кремля, по ту сторону Москвы-реки, отчего, вероятно, и называется Замоскворечьем». Недалеко от Третьяковской галереи, в жилом массиве, приютился небольшой дом. Дом, в котором родился великий драматург, Островский А.Н. В нем расположен музей его творчества. В этой «стране» на улице Малая Ордынка, в доме № 9, в 1823 году, в семье чиновника, родился великий драматург, «Колумб Замоскворечья» Александр Николаевич Островский. Я знаю, где расположен этот «скромный, без затей «полукаменный» дом в глубине двора». Рядом с ним установлен скромный бюст писателя. Для меня этот мудей памятен тем, что в нем хранится еще о один замечательный портрет драматурга.
Островский А.Н. был нелюбитель позировать. Поэтому история донесла до наших дней не так много фотографий и портретов. Но Садовский М.П., художник –непрофессионал, актер по призванию, смог написать своего товарища в 1871 году.
Островский А.Н., написанный М.П.Садовским, выглядит старше портрета Перова В.Г, чем говорит седая борода, поредевшие волосы. На драматурге – дорогой костюм, небрежно заколотая золотая булавка подчеркивает статус владельца. Это метр, признанный театральной общественностью России и без пьес которого был немыслим репертуар Московского Малого театра. Портрет получился неплохой. Но на нем изображен другой Островский А.Н., не тот, к которому я привык. Это не щелыковский образ драматурга. Здесь он более аристократичный и отчужденный от рядового зрителя. Поэтому он для меня только портрет русского драматурга, Островского А.Н. Я при встрече с ним не чувствую той теплоты, которую излучает портрет художника Перова. А, может, во всем «виновато» щелыковское детство, частые посещения в усадьбу-музей. Участие в сьемках фильма «Снегурочка», который снимал Кадочников П.П.
Все может быть. Только сейчас я почувствовал, что в этот раз я обойдусь без посещения дома на Малой Ордынке. Думаю, что А.Н. Островский меня поймет и не обидится, решил я и зашагал к метро.