Пять дней с видом на утиный пруд среди зеленых холмов
«Ноги вверх!» или „Beine hoch!“
В пятницу Андрей Васильевич неожиданно оказался в больнице. И не потому, что проходя мимо, заглянул в это огромное здание конструктивизма на окраине города, а потому что приехал сам на трамвае, поторапливаемый молодым переводчиком Владимиром Ильичом. Пришел сам на своих ногах.
В приемном покое молодой переводчик не мог спокойно стоять, нервно топтался на одном месте, поворачиваясь в разные стороны, и, наконец, уронил документ и наступил на него своим ботинком большого размера. Андрею Васильевичу, не пришло ничего иного в голову, и он сказал «Beine hoch!» (Ноги вверх!). По аналогии с известным всем русским выражением.
В ходе осмотра Андрею Васильевичу задавали вопросы на немецком языке, на которые он отвечал, но его редко понимали с первого раза. Приходилось повторять. У молодого переводчика не хватало терпения ждать, когда местные всё-таки поймут литературный немецкий его клиента, и он вклинивался в разговор. Потом, сидя в коридоре и ожидая вызова на следующее обследование, Андрей Васильевич поинтересовался у своего молодого сопровождающего, что же в его речи не то, что его с первого раза не понимают. Переводчик не смог четко ответить на этот вопрос, сказав лишь, что не хватает чего-то неуловимого. «Вот задачка-то», - подумал Андрей Васильевич, «найди то, не зная что».
После осмотра его поместили в больничную палату для двух человек. До последнего дня пребывания в больнице он был один в палате и получал от этого все плюсы и минусы. Вообще-то минус был один – отсутствие общения и как следствие общения на местном немецком языке. А именно в этом языке как Вы уже знаете, уважаемый читатель, Андрей Васильевич был слабоват. Плюсов было больше. Можно было круглые сутки не выключать телевизор, ложиться спать, когда захочется, часто вставать ночью, не опасаясь побеспокоить соседа, устраивать второй ужин ночью.
Пришел русский анастезиолог Сергей Николаевич и, ворча, что на русском-то языке могли бы и сами заполнить больничный формуляр, помог в его заполнении. В конце, как всегда, разговор затронул вопрос языковых возможностей Андрея Васильевича в немецком языке. Сергей Николаевич почему-то считал, что вся проблема в боязни русских разговаривать с немцами на немецком языке. Он полагал, что овладение языком похоже на обучение плаванию. Надо не бояться прыгнуть в воду, т.е. вступать в разговор, а там дальше само пойдет. Андрей Васильевич не мог согласиться. Ведь сейчас не 1941 и даже не 1942 – чего бояться? Тут он вспомнил, как гонял немецких старшеклассников приехавших на неделю в его родной город с целью экскурсии и пытавшихся курить на ступенях лестницы перед его школой. Кроме того, будучи по натуре человеком словоохотливым, Андрей Васильевич любил заводить разговоры с немцами. Однако новые слова или предложения никак не хотели заходить в его голову, а тем более оставаться там. Возможно, что они чувствовали там себя неуютно или по какой другой причине, но все равно Андрей Васильевич был рад и тем редким гостям, кто зашел и не надоедал вопросами вроде «Что даже чаю не попьете?»
Немецкое терпенье
Возможно, потому что немцы несколько столетий жили в монокультурной среде и привыкли, что все вокруг говорят по-немецки, а может по какой другой причине, например, что время – деньги и поэтому на «долгие» разбирательства нет времени, но часто в языковом вопросе они проявляют «революционное нетерпение». Вы сделали всего лишь одну ошибку в целом предложении, а у них уже нет терпения подумать, предположить связь между частями. Они малодушно отфутболивают Вас к коллеге, к его несчастью, владеющему русским языком. А если такого коллеги нет, то они могут ответить, что не понимают по-русски, хотя Вы с ними говорили, как Вам казалось, на немецком языке. Последнее случилось с Андреем Васильевичем в книжном магазине.
О любви немцев к «такому футболу» вспомнил Андрей Васильевич, когда врач во время утреннего обхода быстро пообещала ему позже встречу с русскоговорящим врачом, когда он стал рассказывать о своем самочувствии.
Аналогичные ситуации происходили с Андреем Васильевичем и в Службе по трудоустройству и в кассах на железнодорожном вокзале.
В первом случае, несчастный сотрудник был вырван со своего рабочего места и поэтому не сдержанно посоветовал Андрею Васильевичу приходить к ним вместе с переводчиком. За это Андрей Васильевич накатал на него жалобу руководству.
Конечно, серьезных последствий для этого сотрудника не было, но тот был вынужден писать объяснительную, а в этом, согласитесь, мало приятного. А в другом случае, на железнодорожном вокзале после того как Андрей Васильевич купил билеты, кассир пыталась заинтересовать его очередной акцией немецких железных дорог. Он ничего не понял из того, что она говорила ему на местном немецком и поэтому кассир, попросила коллегу помочь. Сколько чувств было на лице этой коллеги, которая не могла отказать в просьбе, т.к. она касалась рекламной акции. Но среди этого буйства красок чувства радости не было совсем. На лице этого кассира можно было не вооруженным глазом прочесть, как она сожалеет, что в школе хорошо учила русский язык.
Мне, пожалуйста, чашку чая! – Ваш кофе.
После операции пришла служащая с кухни и осведомилась о выборе на завтрак, обед и ужин. Типичная тётушка. Невысокого роста, немного полноватая, в очках и с короткими волнистыми волосами. Сначала она спросила, что Андрей Васильевич будет на завтрак. Он выбрал две булочки (Br;tchen), масло, сыр, колбасу и черный чай (schwarzer Tee).
С чаем вышла заминка. Она спросила: кофе (Kaffee) или чай (Tee). Андрей Васильевич выбрал чай (Tee), сказав «тэ». В этом коротком слове из двух звуков первый согласный звук т был твердым и кратким, а второй гласный звук кратким. Но даже если бы Вы не поняли слово, которое произнес Андрей Васильевич, его слово явно, т.е. слышно, было не кофе (Kaffee, кафэ). Это Вам уважаемый читатель это ясно, т.е. понятно, но тётушка переспросила: «Tee?». «Да», - ответил Андрей Васильевич. Спустя два дня Андрей Васильевич спросил молодую практикантку, учащуюся на первом курсе медицинского училища, забиравшую поднос с посудой из его палаты, как правильно сказать чай. Она произнесла несколько раз и получалось «тээ», где первый согласный звук мягкий и долгий, а следующие два гласных звука очень длинные. Вместе получалась, как если Вы спрашиваете у библиотекаря нужную Вам книгу, а ей было лень вставать и поэтому она указывает Вам посмотреть тээ книги, которые стоят на том стеллаже. И в это протяжное тээ, вкладывается указание на объект, на который хотят обратить внимание. Теперь Вы, уважаемый читатель, понимаете, что в немецком языке важна долгота, которая абсолютно отсутствует в русском.
Кто был – не забудет!
Сделаем небольшое отступление и сообщим уважаемому читателю, что Андрей Васильевич был доволен качеством приготовленной еды. И более того, поблагодарил тётушку в следующее ее посещение за вкусную еду. Он еще помнил завтраки, обеды и ужины в лагере для переселенцев. Как говорится, кто был – не забудет! Еда, которой кормили в лагере, не лезла в рот уже на второй день. И все переселенцы удивлялись, как можно так невкусно готовить.
Но вернемся к выбору. На ужин Андрей Васильевич выбрал 3 куска хлеба, масло, сыр, колбасу, помидор и черный чай.
2 Х 2 = 5?
На следующий день наступило момент, когда представления Андрея Васильевича о немецкой пунктуальности встретилась с суровой практикой. Во время завтрака и ужина Андрей Васильевич увидел, что в школьном образовании в немецких школах есть большие пробелы не только по математике.
На завтрак ему принесли вместо двух булочек (Br;tchen) два куска хлеба (Scheiben Brot). Далее на тарелке лежали три кусочка масла, два кусочка сыра и один кусочек колбасы. Однако отсутствовало варенное яйцо. И главное, вместо «тээ» был «кафэ». Что, кто-то чуть-чуть ошибся?
На ужин количество кусков хлеба как обычно не совпало с количеством масла, однако, в другую сторону. На три куска хлеба было два кусочка масла. Кроме того были два куска сыра и один колбасы как на завтрак. Да, подумал Андрей Васильевич, привычный бутерброд с сыром и колбасой не получится. Кроме этого был маленький помидор черри, ломтик помидора и ломтик сыра. Так-то да по одной штучке на бутерброд получалось, но как-то не привычно.
И тут Андрей Васильевич вспомнил эпизод из романа Юлиана Семенова «Семнадцать мгновений весны», где Штирлиц просит свою горничную приготовить ему «несколько» бутербродов в дорогу. Его просьба привела в недоумение горничную, которая не привыкла к такой вольности. И Штирлиц понял, что поступил не по-немецки и исправил ошибку, указав точное количество.
Пустая белая кружка
А вот на обед была пуская кружка. Конечно, обед не ограничивался одной пустой кружкой. Но на подносе стояла белая керамическая кружка и совершенно пустая. Без «тээ» или даже «кафэ». К чему встретить женщину с пустыми ведрами в России Андрей Васильевич знал. А вот что означает пустая кружка на обед нет. Тогда он вышел в больничный коридор и встретил старшую медсестру за которой гуськом следовали практиканты. Андрей Васильевич остановил ту практикантку, которая шла последней, и спросил, что в Германии означает пустая кружка на обед. Оказалось, что каждый пациент может налить себе то, что желает из термосов, которые стояли на столе в коридоре. Удобно, не правда ли? Что и сколько хочешь, столько можешь попить. Но в первый день после операции, когда с трудом скрючено добредаешь до туалета в палате, каких-то десять метров, и обратно, а потом падаешь без сил. Это что? Черный юмор? И даже на второй день не сообщить, что делать с пустой кружкой – забывчивость? Или медперсонал полагает, что каждый уже хоть раз-то был в больнице и поэтому все знает? А Андрей Васильевич лежал в палате один, поэтому даже понаблюдать было не за кем.
Один раз – случайность, два раза – совпадение, а три раза – закономерность
За день до окончания «отдыха» у утиного пруда среди живописных зеленых холмов к Андрею Васильевичу подселили соседа. Пожилого жизнерадостного Штефана. Смотря как медсестра объясняла ему что, где и как, Андрей Васильевич подумал: «Вот и почувствуй разницу!» Такого подробного инструктажа у него не было. И нельзя было сказать, что Андрей Васильевич не понимал речь медсестры. А вот медсестра Магдалена такого подробного инструктажа не провела. Только чуть-чуть. Поэтому впоследствии и возникло так много вопросов у Андрея Васильевича. И смотря, как Штефан слушает медсестру, реагирует на ее информацию, спрашивает, Андрей Васильевич предположил, что немцам не хватает уверенности при инструктаже человека, в знаниях немецкого которого они сомневаются. Не видя реакции четкого понимания, они теряются. Возможно, что их сковывает страх и они говорят меньше, чем нужно. За многие годы, проведенные в Германии, Андрей Васильевич только два раза сталкивался со служащими, которые самостоятельно и подробно излагали информацию. Первым служащим был сотрудник Службы по трудоустройству. Но делал он это из-за прирожденного бюрократизма. Он должен довести определенную информацию и он выстреливает все, не обращая внимания на то, понимает ли его посетитель или нет. Он свои обязанности выполнил, а дальше – хоть трава не расти. Вторая служащая была из Социальной службы. В отличие от предыдущего сотрудника действовала не за страх, а на совесть. И это все. Как говорят в армии: «Первый, второй расчет закончен!»
Маленький поляк в Германии
С сестрой Магдаленой Андрей Васильевич познакомился в первый день, когда он сам, добровольно, на своих ногах пришел больницу. Это небольшого роста женщина с прямой спиной и решительным характером. Молодой переводчик только намекнул, что с ней надо быть осторожным, но не стал вдаваться в детали. Она натягивала Андрею Васильевичу противотромбозные чулки, когда он заполнял больничный формуляр на русском языке вместе с русским анастезиологом Сергеем Николаевичем.
На следующее утро после операции сестра Магдалена громкими криками разбудила Андрея Васильевича. Из ее криков, плохо соображая, всю ночь его мучили боли, он разобрал только «В ванную!» Матерясь, с трудом и через боль, далеко не с первого раза Андрей Васильевич сел на кровати, но пойти еще не мог. Другая сестра Мишель подкатила ему кресло на колесиках и, сидя на нем, отталкиваясь от пола ногами, Андрей Васильевич покатил в ванную комнату. В ванной комнате, сидя уже на унитазе, у Андрея Васильевича закружилась голова, в ушах звенело и как сквозь вату в его мозг прорывалось «В кровать!» Пока Андрей Васильевич греб ногами к кровати, в его мозгу возникла ассоциация с фильмами военных лет и зазвучали крики «Шнель! Шнель!» и одинокий контуженный боец, оглохший, шатаясь и спотыкаясь, бредет под крики вооруженных солдат.
После операции Андрею Васильевичу нельзя было пить до утра. Поэтому он остановился у столика у окна и попытался сделать глоток из стакана с водой.
«Нет», - сказала сестра Мишель, - «сначала лягте в кровать».
«Я только один глоток сделаю. Я всю ночь не пил и у меня все пересохло во рту», - попросил Андрей Васильевич.
«Хорошо», - ответила Мишель, «Но только один глоток!».
Тут Андрей Васильевич вспомнил, что его смартфон как всегда разрядился, но розетки были высоко, поэтому он попросил сестру Мишель поставить смартфон на зарядку.
«Только после того, как Вы ляжете», - ответила она.
«Это, что, шантаж?», - обернувшись, с интересом спросил Андрей Васильевич.
«Да», - ответила медсестра.
«Хорошо», - сказал Андрей Васильевич и, матерясь от боли, лег в кровать.
Сестра Мишель воткнула зарядное устройство в розетку, но не подключила его к смартфону. Потом еще несколько часов этот хвост мышки свисал над кроватью Андрея Васильевича.
Днем сестра Магдалена сказала Андрею Васильевичу, что его одежду нужно убрать со стула и положить в шкаф.
«Я пока это не могу сделать», - ответил Андрей Васильевич.
«Я думаю, что это легко», - возразила она и решительно вышла из палаты.
Затем пришли знакомые Андрея Васильевича с не пустыми руками. Вслед за ними в палату зашла и сестра Магдалена. Гости на перебой пытались говорить по-немецки и показывали принесенные гостинцы. Молодой переводчик Владимир Ильич недовольно прервал этот поток, сказав, что говорить по-немецки должен естественно он один. Ему было странно, что при целом переводчике, какие-то профаны на ломанном языке лезут впереди батьки. Владимир Ильич быстро выяснил, что можно пациенту и что нельзя. Но у Андрея Васильевича был личный вопрос и он его задал по-немецки. Он выразил желание поговорить с кем-либо из служащих с кухни, чтобы выяснить странность с математикой и полученными продуктами и напитками. Сестра Магдалена ответила, что меню пациентов просматривает врач, поэтому возможны изменения. Однако это не касалось странной смены «тээ» на «кафэ». Эта решительность Андрея Васильевича разбираться, возможно, и привела к изменению отношения сестры Магдалены к нему, которое стало нейтральным. Что уже было хорошо.
Однако сестра Магдалена была все-таки женщиной, поэтому, вероятно, в ее душе сохранялась борьба между личным мнением и профессиональным долгом, которая проявлялась в дальнейшем не явным отношением, а временем реагирования на просьбы. Сразу нужно сказать, что профессиональный долг в итоге побеждал, но после долгого и упорного сопротивления со стороны личного мнения.
Сестра Магдалена забирала подносы с ужином из палаты и спросила Андрея Васильевича «Все ли хорошо?». В ответ он пожаловался, что вставленная и закрепленная в вене иголка дернулась и периодически покалывает. А, кроме того, иногда немного жжет. Сестра Магдалена сказала, что сейчас закончит и зайдет. Спустя полтора часа в палату зашла другая медсестра, чтобы поставить очередную капельницу. Андрей Васильевич сообщил ей о покалывающей иголке. После этого зашла сестра Магдалена и сказала, что если будет жечь ночью, то утром иголку вынут. Капельница закончилась и потянулось время. Полчаса, час, полтора часа… За ней никто не приходил. Андрей Васильевич собирался с силами провести неспокойную ночь. Но в 9 часов вечера зашла сестра Магдалена, отсоединила капельницу и вынула иглу из вены, чем избавила его от ночных неприятных ощущений. Чужая душа – потемки, и в этих потемках все-таки что-то шевельнулось, пожалело. По крайней мере, Андрею Васильевичу хотелось в это верить, как верить в лучшее в каждом человеке. Даже если за действиями стоял холодный расчет, но который ум Андрея Васильевича не смог бы понять.