Автор благодарит Директора службы информации 911
Аркадия Владимировича Высоцкого
и прессекретаря Московской Службы Спасения
Екатерину Руслановну Будрину
за информационную поддержку
Совпадение имён и событий исключено
Молодой человек в форме службы спасения 911 вышел из метро, купил букет, — у его мамы сегодня день рожденья. А тут как раз и троллейбус подошёл. «Букашка». У метро всегда много народу выходит, даже местечко нашлось, чтобы присесть и подремать до своей остановки. В руках он держал спортивную сумку, в которой сидел, обёрнутый замызганным полотенцем, кот. Изредка сумка шевелилась и муркала басом. Алексей погладил сумку, успокаивая кота.
Проваливаясь в сон, он вздрагивал и с извиняющейся улыбкой на лице оглядывался на пассажиров. Но пассажирам было всё равно. Каждый был погружён в свои мысли в это промозглое утро в конце ноября. Либо им просто было наплевать на какого—то парня в форме спасателя Московской службы 911 с букетом и шевелящейся сумкой на коленях. Парень возвращался с работы. Сутки дежурства были сумасшедшими.
Четыре ДТП.
Какой—то чудик сидел на карнизе высотки, еле уговорили не прыгать.
Одинокая восьмидесятилетняя бабуля обварила руку, снимая кастрюлю с плиты. Всё плакала уже в машине «03» «Сыночки, спасибо! Я телефон—то ваш прямо на обоях записала, когда про вас кино показывали. Теперь хоть в больнице полежу. Покушаю сытнее. Ты уж, милок, котика—то моего не бросай, пожалей. Выпишусь, сразу заберу. У меня, кроме него, никого на этом свете нет».
Троллейбус тряхнуло в очередной раз. Алька окончательно проснулся и увидел сидящую к нему лицом женщину, приблизительно его же возраста. Она была со вкусом одета. Миловидное лицо было ухожено. Но в глазах было столько печали и безысходности, что у Алексея пробежал холодок по спине.
Троллейбус подруливал к остановке. Женщина поднялась и стала пробираться к выходу. Спасатель вскочил и, крепко прижав букет к груди, стал пробираться ей навстречу. Как будто какой голос кричал ему в ухо: «Ты должен догнать её!». Чья—то невидимая рука толкала в спину.
Народу было много, она уже подошла к открывающимся дверям, Алька крикнул: «Девушка, постойте!» Она даже не обернулась. На спине как будто бы было написано: «Нет, это не меня зовут...» Двери захлопнулись, и троллейбус тронулся. Алька стал трезвонить кнопкой над дверями, чтобы водитель притормозил и выпустил его. Двери на секунду раскрылись, и он выскочил на улицу. Но девушка как сквозь землю провалилась...
Вдруг ему показалось, что он увидел её в толпе. Догнал её и, извинившись, тронул за плечо. Женщина обернулась. Это была не она. Забыв про усталость и сон, он вспрыгнул на парапет подземного перехода и огляделся. Кот зашевелился в сумке.
Подошёл постовой милиционер, несмотря на форму, попросил документы. Алька вытащил служебное удостоверение. Милиционер прочитал, вгляделся в фотографию и сказал: «Слушай, это не ваша ли машина на той неделе здесь на ДТП работала?»
Спасатель кивнул. Милиционер заулыбался: «Я тебя вспомнил, я голову тому парню держал, пока ты капельницу ставил. Ты чего с цветами—то?»
— Да у матери день рожденья, на пенсию провожают.
— В там кто у тебя? – милиционер аккуратно потрогал зашевелившуюся сумку пальцем.
— Да бабулька одна котярку отдала на хранение.
— Я тоже кошек люблю. Не обижай пушистого!
— Я тоже к мурлыкам тоже неравнодушен.
Кот как будто бы понял, что заговорили про него, и мяукнул басом. В это время из перехода раздались крики: «Милиция! Милиция! Женщину в переходе ограбили!»
Милиционер вернул удостоверение: «Извини, друг, служба». Засвистев, он бросился вниз по лестнице в подземный переход, перепрыгивая через три ступеньки и расстёгивая на ходу кобуру.
Алька побрёл вдоль Садового Кольца. Выскочив за девушкой, он не доехал две остановки до дома. «Ладно, — подумал он про себя, — Пройдусь. Может, в «В Трёх попугаях» кошачьего шампуня куплю».
От входной двери подъезда до седьмого этажа вкусно пахло пирогами с капустой. Значит, бабуля приехала на день рожденья к маме. Он вошёл в квартиру тихо, чтобы успеть развернуть цветы, но мама, пробегавшая из кухни в комнату с тарелками, увидела его.
— Алёшенька, сыночек, ты уже пришёл! Ой, какой чудесный букет! Спасибо!
Кот, учуяв запах еды, замяукал на всю квартиру.
— Это подарок? — с опаской спросила мама.
— Почти. Это ещё один гость, мам. Давай, угощай его колбасой!
Кот уплёл громадный кусок докторской колбасы с такой скоростью, что мама с сыном успели только вдохнуть и выдохнуть. Потом он заурчал и стал мыть лапой морду, как будто хотел показать, что правила приличия знает.
— Мам, включи, пожалуйста, воду в ванной, мыть гостя будем. На всякий случай.
Кот был только с виду здоровый. Длинная шерсть делала его таким, под шерстью все косточки можно было пересчитать. Видно и вправду, голодовали они с бабулей. Тёплая вода и запах шампуня привели кота в состояние шока. Мурлыка молча вытерпел эту необходимую процедуру. Подал голос только тогда, когда мама накинула на него тёплое старенькое полотенце с батареи.
Алька вытер котяру, включил фен. Кот опять затаился — звука такого раньше он никогда не слышал. Он не царапался, не кусался, понял, видно, что новые хозяева желают ему добра.
Бабулька, у которой он жил последние четыре года с того момента, как та пожалела его и подобрала в слякоть у гастронома, делилась с ним своим скудным кусочком. Молочка покупала только ему. И он платил ей за это такой любовью и преданностью, что не всякий человек смог сделать бы так. Хозяйку увезла какая—то белая машина с красным крестом, и он не знал, увидятся ли они снова.
Но когда бабуля отдавала его в руки Альке, кот понял, что теперь, на время или навсегда, этот человек будет его хозяином, поэтому надо слушаться и уважать. Руки этого нового хозяина сразу показались ему добрыми и надёжными. Но столько тоски было в глазах осиротевшего кота, когда он смотрел в след машине, увозившей его кормилицу.
Алька вышел из душа. Кот, уже обсохший и успокоившийся, мирно спал на подушке. Аккуратно, бочком, Алька прилёг рядом с ним и мгновенно провалился в глубокий сон. А сон ему приснился интересный.
Он шёл по улице, везя за собой большую тележку с цветами. Впереди него шли женщины, каждая из которых со спины была похожа на потерянную в толпе незнакомку. Он трогал каждую из них за плечо, чтобы заглянуть в лицо. Но каждый раз это оказывалось, что это совсем другая женщина. И почему—то все женщины были с одинаковыми котами на руках. Он извинялся, дарил каждой женщине букет и шёл дальше.
Алька проснулся оттого, что гости громко засмеялись. Кто—то сказал тост, послышался звон рюмок и бокалов, звяканье вилок о тарелки.
Он лежал и смотрел в потолок. За окном было совсем темно, как обычно и бывает в конце ноября, пока ещё не выпал снежок. Только рекламные вывески и свет от фар освещали его комнату. В этом доме, на Зубовской площади, он жил с самого рождения. Площадь никогда не была тихой, — Садовое Кольцо, — но сейчас она превратилась в плотный поток машин, похожий на рыбу, идущую на нерест. Пару лет тому назад, скопив деньжат от дополнительных дежурств и прибавив их к родительским накоплениям, он поменял все оконные рамы на стеклопакеты, защитившие их от шума. В комнате было тихо, даже кот уже не урчал — уснул крепким сном после бани и сытного ужина. Алексей невольно прислушался к разговору, идущему за столом.
Маму провожали на пенсию. Она кокетничала, словно девочка, пару раз, как ему показалось, всхлипнула.
— Ну, Верочка, теперь тебе жить в своё удовольствие, — сказал чей—то женский голос и добавил, — внукам будешь радоваться.
— Какие внуки! — возразила мама, — Парень с дежурства домой, отоспится, и всё что—то пишет на компьютере. Попыталась подглядеть, вроде, к защите готовится. Что ж, зря, что ли в аспирантуре парился.
Алька сел на кровати. «Ну, вот, старая мамина песня – внуки и диссертация!» Сон пропал, но выходить к маминым гостям ему не хотелось.
— А девушка—то есть у него? — спросил уже другой голос в гостиной.
— Была, — грустно ответила мама, — Леночка... Чудесная девочка. Ещё со школы дружили. Так, представляешь, собрались ехать отдыхать в прошлом году куда—то заграницу, а мой не смог отказаться от внеплановых дежурств. У кого—то жена рожала, он того и подмелил. Не поехал.
А она, обиделась, уехала одна. Там с каким—то иностранцем познакомилась. Даже и не возвращалась. Все документы ей родители туда отослали. Теперь в Швеции живёт, а мой—то всё кого—то спасает. Себя бы спас от одиночества, ведь тридцать пять скоро.
— Не переживай, — сказал отец, — Нанянчишься ещё! Давай, зови его, уж проснулся, наверное.
Но всё это, одеваясь, любимый мамин сын слышал уже в коридоре. Потихоньку закрыв за собой дверь, он отправился искать незнакомку.
Выйдя с троллейбуса на остановке, где вышла она, Лёшка принялся бродить по площади, стараясь не выпускать из виду остановку. Потом купил газету, прислонился к какому—то киоску и стал глядеть поверх, чтобы не очень обращать на себя внимание. Он не любил, когда кто—то начинал в упор смотреть не него. От таких взглядов, любопытных и ищущих сочувствия, он уставал на работе.
А в голове крутилась разная ерунда. Уж пора бы перестать думать об этом. И всё же…
Интересно, как там Ленка со своим шведом. Неужели сразу всё забыла. Ведь с пятого класса «не разлей вода» дружили. Правда, в последнее время, как ему казалось, это уже была не любовь, не дружба, а просто инерционное движение параллельным курсом. Как всё банально оказалось!Он хотел уюта, нежности и домашнего тепла. Такого взаимопонимания, какое видел у родителей.
А Ленка всё рвалась куда—то. Сказала, что рожать будет после 35—ти, когда нагуляется, защитится и поймёт, что без него жить не может. Значит, смогла и без него.
— Ну, хватит, — сказал он сам себе, подводя итого своим сумбурным раздумьям. — Не чеши, скорей отвалится. Так он говорил своим пациентам, когда работал в Склифе и делал перевязки больным после операции. Очевидно, задумавшись, он произнёс это вслух.
Старушка, остановившаяся рядом и присевшая на сумку с собранными бутылками, оторвалась горбушки, которую мусолила беззубым ртом. Испугавшись, она тихо сказала: «Ты не бойся, молодой человек, я — не вшивая. Я просто присела отдохнуть. Здесь в переходе вытяжка из метро, тепло. Если я с ночи очередь займу, то успею завтра сдать свои бутылочки!»
— Бабушка, извините, — Алька даже покраснел, — Это я не о Вас... Вам помочь сумки эти дотащить?
— Помоги, сыночек, помоги, — бабуля засуетилась, сунула в карман горбушку и встала с сумок.
Алька подхватил сумки, как перышко, и пошел в подземный переход, куда показывала бабуля. Потом он нашёл молочный киоск, купил пакет молока, мягкий свежий батон и принёс бабуле. Она замахала руками: «Нет, не возьму, таких денег у меня нет!»
— Бабуль, возьмите, я просто угощаю. Берите, берите!
Бабка взяла, запихнула это всё скорее за пазуху, чтоб попрошайки не отняли, заплакала и, перекрестив его, сказала: «Спасибо, милок! Дай Бог тебе невесту хорошую!»
— Надеюсь, — неопределённо ответил парень и пошёл наверх. А бабка всё крестила его вдогонку, плакала и кланялась.
Два следующих дня прошли в таких же безуспешных поисках. Женщина растворилась в пространстве и времени.
* * *
Майор полиции прошёл мимо обезьянника, который был полон после ночи. Из—за решётки чем—то только не несло. На фоне перегара, сдобренного запахом мочи и прокисшего пота, робко тянуло французскими духами. Ночной улов был на редкость разнообразен. Он вздохнул. После отпуска, проведённого на своей дачке в глуши, запаха прелых осенних листьев в грибном лесу, амбре сшибало с ног. За двадцать пять лет работы участковым он так и не смог привыкнуть к этому запаху из обезьянника.
— О, Михалыч! С выходом тебя! Много грибов насолили, товарищ майор? — дежурный по отделению.
— Какие грибы! Такая сушь! Что тут у вас без меня, как лейтенант меня замещал? — уже серьёзно спросил он у Коли.
— Он тебя как раз с утра дожидается, прямо в твоём кабинете.
Майор направился к своему кабинету. За его столом сидел в кабинете молоденький лейтенант, не так давно работавший в их отделении после окончания Академии МВД. Перед ним были разложены бумаги, и он что—то писал. Увидев вошедшего в кабинет майора, лейтенант встал.
— Ну, что тут у вас? Докладывай! — Михалыч положил свою любимую кожаную, видавшую виды, папку на стол.
— Да, вот Михаил Михайлович, в 14—ом доме, 48—я квартира. Не знаю, что и делать. Вас дожидался.
— 48—я? А что там может случиться? Там одна Танюшка живёт, я её с пелёнок знаю, с отцом её всегда вместе рыбачили. Родителей похоронила, одна осталась. Умница, два института закончила. Моя крестница.
— Так ограбили её в переходе неделю назад. Сумку вырвали со всеми документами и деньгами. Ей в переходе плохо стало, «03» вызывали. В больницу не поехала, кто—то знакомый в переходе был, вызвался до дома проводить. Телефон не отвечает. На звонки дверь не открывают. Сержант постовой догнал ведь того воришку, все ещё цело в сумке было. Ничего не пропало. А найти хозяйку сумки не могу.
— Соседям звонил?
— Звонил. Там одни совсем новые, только поменялись, а с другой стороны бабуля — Божий одуванчик. Сама еле ходит. И совсем глухая.
— Знаю, Глафира Степановна, ей 95—й годок пошёл. Давай, собирайся, пойдём. В сумке всё на месте?
— Вроде всё. Документы. И шесть тысяч долларов наличными с распиской.
— Сколько? Это она, наверное, машину продала. Дефолт проклятый!
Уже с первого этажа было слышно, что где—то идёт ремонт. Когда открылись двери лифта, стало понятно, что ремонт идёт в соседней, 47—ой квартире, которая до этого была коммуналкой. Стало быть, расселили, и кто—то купил пятикомнатную квартиру в сталинском доме. Дверь в квартиру была приоткрыта, оттуда доносился звук дрели и молотка, пахло свежей краской. Майор чуть толкнул дверь. Несколько парней в тельняшках, пропитанных потом, вкалывали, дай Бог. Один из них, увидев милиционера, изменился в лице, что—то шепнул остальным. Тут же замолчала дрель, парни распрямились и застыли.
— Ну, хлопцы, я бачу, регистрации у Вас нема, — начал Михалыч, подморгнув напарнику. Парни молчали. Потом один из них осмелился заговорить.
— Батьку, усё в порядке, проверяй! Хлопці! Давайте свої папери!— Он собрал документы и осторожно, боком, подошёл к милиционеру.
— А чего ж боком—то, сынку, трухаешь? — Михалыч взял паспорта.
— Трухаю трошки, батьку, уж сколько проверяли, да в кутузку сажали, потому и трухаю. А ты из наших будешь, батьку?
Михалыч проверил документы, оказавшиеся в полном порядке, и отдал.
— Не, сынку, местный, здесь и родился. Пятьдесят шесть лет на этой улице живу. Да вот ваш брат нас побегать заставляет, потому и на слуху ваши словечки.
— А чего прийшов, батьку? — всё также подобострастно спросил парень.
— В 48—ой всё тихо? Ничего не слышал?
— Та тихо... Дня три назад всё женщина рыдала, а теперь уж третий день тихо. Вон, видишь, телеграмма, что ли у неё в двери. Так и торчит третий день. Да и газом чего—то с час как потянуло.
— А если газом тянет, чего ж ты дрель включаешь. Тебе что, баксы или жизнь дороже! Глуши быстро свой инструмент.
Михалыч взял бумажку, воткнутую за косяк двери. Это была записка его заместителя с просьбой явиться в отделение. Лейтенант, пришедший вместе с участковым, нажал кнопку звонка. Тишина. Нажал ещё раз, задержав палец на кнопке на пару минут.
— Так, — сказал пожилой майор, — Ребята, где тут у вас телефон, спасателей вызывать будем. Уехать она не могла. Не к кому ей ехать, я с рождения её знаю. Мы с женой помогали ей родителей хоронить, другой родни нет у неё. Хахалей не водила. Не такова. Сергей Трофимыч, ты беги, посмотри—ка, форточка на лоджии открыта ли. Если открыта, значит, она там. Когда уходит, всё закрывает. Сам учил.
Алька принял адрес по рации, уточнил детали вызова. С Таганки на Новокузнецкую — две минуты. Он увидел двух милиционеров, одного полного, в годах, другого — примерно своего ровесника. И испуганные глаза рабочих в проеме двери соседней квартиры.
В 48—ой квартире дверь была металлическая. Дорогая, с тремя замками. Резать её было жалко.
— Саша, — командир экипажа обратился к самому опытному в экипаже верхолазу, — Давай попробуем сверху или с соседнего балкона, газом вон как опять пахнуло, болгаркой нельзя.
На шум уже высыпали жильцы на всех лестничных площадках.
— Так, слушают меня все, — своим бархатным басом сказал Анвар. В его голосе в нужный момент появлялась такая нотка, что ослушаться было нельзя. Жильцы притихли.
— Возможна утечка газа. Никакие выключатели не трогать, может пройти искрА. Быстро одеваемся и потихоньку пешком. Повторяю, пешком, лифт не трогать! Все на улицу!
Алька удивлялся этой мгновенно меняющейся интонации в голосе Анвара.
Женщины, просто знакомые и спасённые,— таяли от этих волшебных ноток в голосе Анвара и от его карих глаз, окружённых лесом ресниц.
Времени было в обрез, потому что газом пахло всё сильнее. Саша с напарником уже прилаживал снаряжение на балконе этажом выше. Слава Богу, соседка попалась нормальная, а то, бывает, что могут и не пустить или канат перерубить. Странный у нас народ. Если вдруг стреляют, — вместо того, чтобы лечь, укрыв голову руками, выбегают с детьми вместе на улицу — посмотреть, что случилось.
Из—за двери послышался звон разбиваемого стекла, быстрые шаги и стальная дверь распахнулась.
— Лёша, быстро, тут женщина пыталась отравиться! — выскочил из квартиры Слава.
Алька влетел в комнату, куда ему указал Славка. На кровати лежала почти без сознания... она. Та женщина, которую он потерял в толпе.
Газом ещё попахивало немного, но ребята открыли уже все окна, перекрыли вентиль.
Мурашки пробежали от затылка до лопаток. Теперь он не имел права снова её потерять. Всё окружающее отступило, руки машинально открывали чемодан, доставали капельницу. Саша, фельдшер, уже пытался поставить зонд для промывания.
В тот момент, когда Алька поставил капельницу, к подъезду, сиреной разрывая в клочья нахмуренное небо, подъехала скорая. Ребята влетели с носилками, аккуратно переложили на них женщину и быстро понесли её в машину. Алька еле успевал за ними, держа на вытянутой вверх руке капельницу.
Михалыч диктовал фельдшеру скорой паспортные данные пострадавшей женщины.
Скорая, взвыв на всю окрестность, рванула от подъезда. Алька вышел на улицу и сел прямо на ступеньки подъезда, закрыл глаза. Значит, Татьяна.
— Ну, вот и познакомились, — подумал Алька. Слава укладывал снаряжение в машину. К Анвару, как всегда, приставали девушки.
— Скажите, а это страшно — спускаться в тёмный колодец?
Танюшка не знала, что Алька несколько раз приходил в реанимацию, куда его пропускали по старой памяти, как отработавшего там несколько лет. Михаилу Михайловичу тоже разрешили её проведать.
Увидев дядю Мишу, Таня обрадовалась и вдруг застеснялась. Даже стала отказываться от принесённых гостинцев. Ласково разговорив свою крестницу, Михалыч узнал, что в августе прошлого года, после дефолта, Татьяну уволили из банка через три недели, несмотря на все многолетние заслуги. Постепенно заканчивались деньги из выходного пособия, а работы всё не было.
Людей выброшенных на улицу, как она, в Москве оказалось тьма тьмущая. Когда закончились деньги, она решила продать машину, чтобы было на что жить, пока не пристроится на работу. Да и холодильник был полупустой.
Она получила деньги, решила заплатить за квартиру и телефон за год вперёд, а остальное тратить понемножечку. Более благополучно пережившие кризис друзья не очень—то внимали просьбам насчёт поиска работы. Танюшка осталась совсем одна. Даже телефон молчал. А за сотовый телефон ей нечем было заплатить. Она договорилась об отсрочке платежа, чтоб номер не потерять.
Накануне получения денег, она полезла в антресоль, чтобы подготовить тайничок для денег, банкам она больше не верила. Она поставила стремянку, открыла дверцу, и сразу же из антресоли выехала коробка с ёлочными украшениями, самыми любимыми, немецкими. Коробка ударилась об пол, и по звуку стало понятно, что внутри теперь каша из битого стекла.
Она расстроилась, заплакала, посчитав это дурным предзнаменованием. И предчувствия её не обманули. Когда на следующий день у неё вырвали сумку с деньгами в переходе, в голове появилась страшная мысль. Сначала она, эта мысль, была просто чёрной полоской. Потом полоска становилась всё шире и шире. И Танюшка уже ни о чём другом не могла думать. Кто—то приходил и звонил в квартиру, она боялась подойти к двери. И телефон выдернула из розетки. В тот день утром она долго плакала, перебирая старые фотографии.
Потом закрыла все форточки и открыла газ. Запахло прокисшей солянкой. Через некоторое время всё поехало перед глазами, и она уткнулась головой в подушку на кровати, где сидела, уже не в силах ничего изменить. Перед глазами возникали какие—то картины, знакомые и незнакомые лица. Спина убегающего с её сумкой вора. Любимый проданный автомобиль. А потом всё почернело.
Очнулась она на несколько секунд, когда доктор надел ей на нос маску, называемую у медиков «амбушка». И столкнулась невидящим взглядом с Алькиными глазами. Амбушка — это такая штука — мешок для ручного нагнетания воздуха в лёгкие через трубку. Применяется в реанимационно—анестезиологической практике. Танюшка знала про амбушку, когда умирающую маму увозила реанимация. Она ехала в машине скорой помощи попросила фельдшера всё ей объяснить. Врач попался нормальный, объяснил всё.
Танюшка сидела на кровати бледненькая и заплаканная.
— Дядя Миша, я все игрушки ёлочные разбила... папины... немецкие.
— Так, — Михалыч погладил её по голове, как маленькую девочку, — 28—го тебя выписывают, Марья Васильевна накашеварит как обычно. Ну, пироги там, салат оливье... Я за тобой приеду. Без ёлки не останешься.
И, обняв, поцеловал её в лоб, как свою дочку. У него—то три сына, а дочек Бог не послал.
Но она ничего не сказала про Альку. Неужели не приходит? Такого Михалыч допустить не мог. Уж больно парень ему понравился, когда встретились они с ним у палаты в реанимации. Как раз для его крестницы жених.
28—го с утра мело. Зима спохватилась и решила наверстать упущенное. Михалыч, подъехав на своём 407—ом москвичонке, увидел, что Алькина восьмёрка стоит уже у выхода из приёмного отделения.
Марья Васильевна хотела вылезти, чтоб встретить Танюшку, которая должна была выйти в 12 часов, как они и договорились. Но муж остановил её, указав на Алькину машину. Решили, что как Танечка появится в дверях, так и они вылезут из машины. Танюшка задерживалась. Наконец, дверь приоткрылась.
У обеих машин сразу открылись дверцы. У одной встали два пожилых и очень добрых человека с букетом цветов.
Алька что—то замешкался. Но когда распрямился, то Михалыч с женой увидели, что на спине алькиной куртки нарисован орлан, раскинувший белые крылья. Тело птицы было почти незаметно в складках куртки, и получалось, что у Альки на спине — крылья.
— Ох, прямо ангел... — заохала Марья Васильевна.
— Не шебуршись, мать, и так волнительно, — сказал Михалыч.
Парень повернулся к ним, чтобы поздороваться, и старики увидели, что вместо букета он держит Рождественскую ёлочку, всю в серебряных колокольчиках, подвешенных на красных бантиках (накануне жених, так Алька величал теперь себя, объездил все магазины, пока не нашёл такую в Смоленском Пассаже).
Танюшка вышла и сперва растерялась, покраснела. Видно было, что глаза у неё на мокром месте. Постояв, она направилась к Альке. Вдвоём они подошли к встречавшим их Михалычу с женой.
После небольшого молчания Алька сказал.
— Михаил Михайлович, Марья Васильевна! Благословите нас?!
Это была и просьба и вопрос. Танюшка покраснела, уткнулась носом в варежку.
— А Танюшка—то скажет? — ласково, по—матерински спросила Марья Васильевна.
Ещё больше покраснев, Танюшка кивнула.
— Да!
Пары разошлись по машинам. Пока старый москвичонок, как майский жук, потихоньку разворачивался, Алькина машина уже скрылась за пеленой снега.
Танюшка задремала в дороге. Ещё не совсем окрепла. Она не знала, что у Альки дома её уже ждут. Катавасий, как Алька назвал подаренного кота, вовсю намывал мордочку — к гостям. Хозяйку кота определили в пансионат, и она подарила Катавасия Альке.
Пахло пирогами. Светилась гирлянда на ёлке. Играла музыка, от метели, кружившей за окнами, в доме казалось ещё уютней и теплей.
1999 (С)