LET'S GO ON WITH THE GAME…
At this moment the King, who had been for some time busily writting in his note-book, called out ''Silence!'' and read out from his book ''Rule Forty-two. A l l p e r s o n s m o r e t h a m a m i l e h i g h t o l e a v e t h e c o u r t.'' – Everybody looked at Alice. - I 'II'm not a mile hight,'' said Alice. - ''You are,'' said the King. - ''Nearly two miles high,'' added the Queen. - ''Well, I sha'n't go, at any rate,'' said Alice; '' besides, that's not a regular rule: you invented it just now.'' - ''It's the oldest rule in the book,'' sayd the King. - ''Then it ought to be Number One,'' sayd Alice. – The King turned pale, and shut his note-book hastily. / «В эту минуту Король, который что-то быстро писал у себя в записной книжке, крикнул: - Тихо! – Посмотрел в книжку и прочитал: - «Правило 42. Всем, в ком больше мили росту, следует немедленно покинуть зал». И все уставились на Алису. – Во мне нет мили, - возмутилась она. – Нет, есть, - возразил Король. – В тебе мили две, не меньше, - прибавила Королева. – Никуда не уйду, - сказала Алиса. – И вообще, это не настоящее правило. Вы его только что выдумали. – Это самое старое правило в книжке! – вскричал Король. – Почему же оно тогда 42-е? – спросила Алиса. – Оно должно быть первым! – Король побледнел и торопливо закрыл книжку.» (перев. Н. Демуровой).
В капитальном труде по истории шахмат английского учёного-математика Марри Мэррея (Оксфорд, 1913 год) рассматриваются 29 древних манускриптов. Один из них – «Книга о шахматах, выдержки из работ аль-Адли, ас-Сули и других», датируемая примерно 1140-м годом (автор неизвестен). Из этой книги следует, что автором наиболее древнего трактата по шахматам являлся арабский учёный аль-Адли, живший в IX веке. Но, по мнению других исследователей истории шахмат, существовала и более ранняя рукопись, принадлежащая шахматисту VIII века Наиму аль-Хадиму. Многие знают, что шахматы – очень древняя игра, которая возникла в Индии в V веке. Правила игры в так называемые ''индийские'' шахматы далёкого времени, разумеется, отличались от тех, которые существуют сегодня. Напомним, что нынешнее название – шахматы, произошло от сочетания слов ''шах'' (наименование главной фигуры) и арабского ''мат'', означающего ''умер''. На Руси шахматы появились к IX-X векам. У нас они нашли своих поклонников. В шахматы с удовольствием играли А. С. Пушкин и Л. Н. Толстой, Д. И. Менделеев и А. А. Марков, А. Н. Скрябин и С. С. Прокофьев. А начиналось ''широкое хождение'' (по выражению отечественных летописцев) игры в шахматы, как любимое развлечение, на знаменитых Петровских ассамблеях, так как сам Пётр I был большим любителем шахмат.
Разумеется, возникла потребность в соответствующей шахматной литературе. Так, основы шахматной теории замечательно изложены в книге Ивана Бугримова, вышедшей в 1821 году. На рубеже XIX-XX веков трудно переоценить вклад в развитие шахмат знаменитого русского шахматиста М. И. Чигорина, который был одним из сильнейших шахматистов планеты указанного периода, а также претендентом на шахматную корону. Надо сказать, шахматы справедливо часто сравнивают с наукой, искусством и спортом. Ведь в человеке самой природой заложены стремление к познаниям (наука), созданию прекрасного (искусство) и желание добиваться успехов в соревнованиях (спорт). В своём «Дневнике» в 1847 году Л. Н. Толстой писал: «Заставь постоянно ум твой действовать со всей ему возможною силою». И это наставление самому себе Толстой воплощает в жизнь, включая в ежедневные занятия – изучение игры в шахматы. Многие великие шахматисты с удовольствием решали и сами составляли задачи и этюды. Практическую игру часто называют прозой шахмат, а композицию – поэзией. Шахматная композиция – особая область творчества, сложившаяся из практической игры и направленная на раскрытие красоты шахматных комбинаций.
There was a Young Lady of Sweeden,
Who went by the slow train to Weedon;
When they cried, 'Weedon Station!'
She made no observation,
But she thought she should go back to Sweeden.
В тряском поезде дама из Швеции
В Видон ехала на конференцию.
Даме стало обидно:
«В Видон?! Где это видано?!» -
И вернулась из Видона в Швецию.
На одном из своих рисунков автор приведённых выше строк изобразил занятную сценку: полный бородатый мужчина, сидящий в поезде у окна, сняв с головы шляпу, демонстрирует её своим спутникам. На подкладке шляпы стояла метка (их ставили, отдавая шляпу в чистку) – «Эдвард Лир»… А дело было вот в чём. Однажды некий джентльмен ехал со своей маленькой дочкой в поезде. Девочка читала «Книгу нонсенса» и заразительно смеялась. Отец же девочки, смущённый этим, пытался доказать ехавшим вместе с ним попутчикам, что никакого Эдварда Лира в природе нет и быть не может – иначе он непременно о нём бы знал. Справедливости ради заметим: когда в 1846 году в Лондоне вышла маленькая книжка со странным названием «Книга нонсенса», на обложке не было имени автора. Однако на титульном листе этой книжки был изображён весёлый полный мужчина в окружении смеющихся детей, рвущих у него из рук книжки, каждая из которых была озаглавлена: «Книга нонсенса». Второе издание было также анонимным. Лишь на третьем издании появилось имя, о котором никто никогда не слышал, - Эдвард Лир. Британскому музею так и не удалось приобрести первые два издания «Книги нонсенса».
Когда Чарльзу Лютвиджу Доджсону исполнилось одиннадцать лет ( а было это в 1843 году, за три года до выхода в свет первого издания «Книги нонсенса»), как уже нам известно, семейство Доджсонов переехало в деревню Крофт, что в графстве Йоркшир. В огромном саду дети играли во всевозможные игры, придуманные Чарльзом, который был третьим ребёнком из одиннадцати детей в их семье. Была в этом саду и ''железная дорога'', которую соорудил сам Чарльз, а для этой ''железной дороги'' им были написаны ''правила''. Одно из них гласило: «В случае, если поезд сойдёт с рельс, пассажиров просят не вскакивать, а лежать до тех пор, пока их не поднимут. Необходимо, чтобы по ним прошло не менее трёх составов, а то врачам и санитарам нечего с ними будет делать». Эти детские игры позже найдут своё ''зазеркальное'' отражение в «Алисе», где появится странный поезд, в котором героине книги Льюиса Кэрролла будет ультимативно задан грозный вопрос ''думающих хором'': «Знаешь, сколько стоит дым от паравоза! Тысячу фунтов – одно колечко!». О чём ещё писать в позапрошлом веке, как не о поездах?.. О самолётах тогда слыхом не слыхивали…
There was an old man at a Junction,
Whose feelings were wrung with compunction;
When they said 'The Train's gone!'
He exlaimed 'How forlorn!'
But remained on the rails of the Junction.
Очень странный старик с переезда
Век провёл на дороге железной.
Скажут: «Поезд ушёл!» -
«Горе, я не учёл!».
И никак не уйдёт с переезда.
При всей фантастичности ситуаций и умозаключений Кэрролла есть в них своя строгая логика, в которой не откажешь и автору уморительных лимериков Эдварду Лиру. Ведь даже маленькие дети с первых слов понимали смысл занятной игры в n o n s e n s e. Что же касается, в частности, шахматной задачи, включённой в повествование книги «Алиса в Зазеркалье», исследователи Сидней Уильямс и Фальконер Мэден заключают, что до сих пор «не было сделано попытки» поставить правильный мат. Однако финальный мат вполне ортодоксален. Кэрролл при этом указывает, что не всегда соблюдается чередование ходов чёрных и белых. Самое серьёзное нарушение правил игры в шахматы происходит к концу задачи, когда Белый Король оказывается под шахом Чёрной Королевы… По этому поводу Фальконер Мэден резюмирует данную ситуацию: «Почти ни один ход не имеет разумного смысла с точки зрения шахмат». При попытке увязать партию в шахматы с весёлой сказкой-нонсенсом (имеется в виду книга «Алиса в Зазеркалье») неизбежны реальные трудности. Дональд М. Лидделл описывает всю игру, начатую дебютом Берда и заканчивающуюся матом, который объявляет Алиса, достигнув восьмой горизонтали на шестьдесят шестом ходу. Выбор дебюта очень хорош, ибо английский мастер Х. Э. Берд не имел себе равных по эксцентричности игры (на основании предисловия Н. Демуровой).
В своём эссе «Кембридж» Владимир Набоков (который отчего-то взялся за перевод «Алисы в Стране чудес», а не за «Алису в Зазеркалье» - ведь карты он не любил, а шахматы обожал почти мистически, как и его герой из «Защиты Лужина») описывает старинный университетский городок, где он провёл студенческие годы: ''готическую стройность и красоту его зданий, горящие червонные циферблаты на стремительных башнях, плавное течение реки, сочно зеленеющие прямоугольники газонов, плакучие ивы, старые вязы, празднично пышные каштаны''… Изгнанником был Набоков, однако и Льюиса Кэрролла можно отнести к ''изгнанникам'' (добровольным) – он ушёл в чудачество, эксцентричность и игру. Всякая игра по-своему моделирует реальность и оттого виртуальна по отношению к этой реальности. Набоков – шахматный композитор. Всякая композиция ''искусственно являет собою то, что в реальной игровой ситуации не воспроизводится''. «Для ''сочинительства'' нужен не только изощрённый технический опыт, но и вдохновение к какому-то сборному, музыкально-математическому типу…». Сам Набоков сопоставлял шахматное творчество с писательским. Некоторые исследователи считают, что во всех романах Владимира Набокова изображается человек, тянущийся к миражам жизни, в то время как его заставляют вовлекаться в отталкиваюшую реальность.
В Средние века и эпоху Возрождения шахматные партии иногда разыгрывались на огромных лугах людьми, исполнявшими роль фигур. Но до Кэрролла трудно вспомнить и назвать иного автора, который построил бы повествование, оживив шахматные фигуры. Вторая книга об Алисе как бы дополняет первую – в том, что и в игре в карты, и в игре в шахматы есть возможность воспользоваться королями и королевами, затеяв ''виртуальную игры'' изощрённого интеллекта. Заметим мимоходом (хотя для русского эмигранта Владимира Набокова, пытающегося спастись от пожара ''миррвой революции'', о значительном нельзя говорить ''мимоходом''), что хорошо известный нам переводчикк В. Сирин заменяет в «Стране чудес» имя «Алиса» на более привычное русскому слуху имя «Аня». Возможно, эта замена была подсказана и тем, что имя трагически погибшей Императрицы Александры Феодоровны (вместе с казнённой Царской Семьёй в наше время причисленной к Лику Святых Новомучеников Российских) было близко к имени кэрролловской героини: «Аликс» в кругу близких или «Алиса» в широких кругах простонародья. Набоков не мог не знать об этом.
Юный Владимир Набоков в 1917-м году пишет в Крыму стихотворение следующего содержания: «Ты медленно бредёшь по улицам бессонным; / на горестном челе нет прежнего луча, /; зовущего к любви и высям одарённым, / в одной руке дрожит потухшая свеча. / Крыло подбитое по трупам волоча / и заслоняя взор локтём окровавлённым, / обманутая вновь, ты вновь уходишь прочь, / а за тобой, увы, стоит всё та же ночь.» (исследователи , называя это стихотворение ещё не вполне опытного автора, каким был Набоков в семнадцатом году, ''трафаретным'', находят в нём некий пророческий смысл). Эти строки выражают разочарование интеллигенции, приветствовавшей либеральную революцию весной 1917 года и тяжело переживавшей большевистский реакционный бунт осенью того же года (из комментария М. Маликова). Уже будучи в Кембридже, за несколько лет до того, как он взялся за перевод-переложение кэрролловской «Алисы», Владимир Набоков напишет: «Людям ты скажешь: настало. / Завтра я в путь соберусь. / (Голуби. Двор постоялый. / Ржавая вывеска: Русь.) ) // Скажешь ты Богу: я дома. / (Кладбище. Мост. Поворот.) / Будет старик незнакомый / Вместо дубка у ворот.». Это стихотворение посвящено Набоковым своей матери.
Набоков вспоминает, что крещение в детстве у него соединилось с мыслью о смертельной опасности. Это могло бессознательно передаться от матери, которой была свойственна около-религиозная экзальтация. ''Звучало что-то твёрдо-сектантское в её отталкивании от обрядов православной церкви. Евангелие она любила какой-то вдохновенной любовью, но в опоре на догмы никак не нуждалась…'' ( из воспоминаний В. Набокова). Человек, погружённый в стихию миражей, стоит перед выбором: либо жить и действовать, либо сочинять искусственные ситуации и переживать их, забывая о жизни. Мир принимает облик полнейшего абсурда. В совершенно абсурдистском произведении мировой литературы «Приглвшение на казнь» Владимир Набоков своим насмешливым отчаянием превосходит даже Кафку. В своих воспоминаниях Набоков пишет: «Религия имеет такое же отношение к загробному состоянию человека, какое имеет математика к его состоянию земному: то и другое только условия игры. Вера в Бога и вера в цифру, местная истина, истина места. Я знаю, что смерть сама по себе не связана с внежизненной областью, ибо дверь есть лишь выход из дома, а не часть его окрестности, какой является дерево или холм.».
Даже портреты проходных персонажей, не говоря уже о главных, даны в произведениях Набокова в мельчайших подробностях. К примеру: «Вся философия жизни сократилась у него до прстейшего положения: бедный несчастлив, богатый счастлив» или: « Он любил себя страстной и вполне разделённой любовью, женат был на богатенькой, пожилой вдове и, имея нечто актёрское в натуре, норовил всё делать ''красиво'', тратя на фасон тысячи, а у секретарши сторговывая полтинник…». Как подмечают критики, анализируя творческий ''дар-игру'' Набокова, «его совершенство самодостаточно. Потому-то Набоков писатель не русский. Сам идеально-выверенный стиль его прозы – как прекрасный перевод с какого-то иностранного языка…» . (У М. Дунаева). Георгий Иванов сказал по этому поводу: «Секрет того, что главным образом пленило в Сирине некоторых критиков, объясняется просто: «Так по-русски ещё не писали». Предчувствуя укоры, Владимир Набоков почти по-шахматному делает неотразимый ход: «Настоящему писателю должно наплевать на всех читателей, кроме одного будущего, - который, в свою очередь, лишь отражение автора во времени». М. М. Дунаев резюмирует: «Можно ли выразиться точнее? Эгоцентризм, доходящий до абсолютного аутизма. И до крайнего одиночества. Человек самообособляется – это было болью ещё у Достоевского. Но Набоков не терпит Достоевского»…
Зима 2003; зима 2019.