День заканчивался. Дальний берег был затянут дымкой, и казалось, что солнце опускается прямо в Байкал. До озера оставалось не больше полусотни километров, но это уже не имело значения. Горло внезапно перехватило, и его иссохшее тело затрясло от рыданий. Ноги подогнулись, Артем упал на запорошенный склон, соскользнул пару метров до куста багульника и несколько минут лежал там, чувствуя, как сквозь одежду постепенно проникают холод и влага от тающего под ним снега. После нескольких приступов, последовавших вдогонку за первым, пришло спокойствие и осознание - им не дойти.
Несколько минут назад он ловил в прыгающее перекрестье прицела сойку. Птица неторопливо перескакивала с ветки на ветку, поглядывая то слева, то справа на привалившегося к шершавой коре старой лиственницы человека. Сухо щелкнул выстрел, маленький кусочек свинца вонзился в древесину. Сойка, мелькнув ярко-синим зеркальцем на крыле, нырнула между ветвей кедрового стланика и исчезла. Патрон был последним.
Приближался декабрь. Прошло больше четырех месяцев, как они с отцом ушли в тайгу. Зачем, была ли у них какая-то внятная цель? Может, это просто - тяга к странствиям? Или что-то еще? Скорее всего, на эти вопросы даже они сами вряд ли смогли бы точно ответить. Но ежегодно, после того, как Артем окончил школу, уже лет семь-восемь подряд, отец с сыном собирались и в середине лета уезжали на какой-нибудь дикий таежный хребет. Туда, где людей не водилось на десятки и сотни километров вокруг. С запасом продуктов на пару-тройку дней, в основном рассчитывая на охоту, рыбалку и подножный корм. Как правило, к началу похода оба уставали от прежней работы, ругались с начальством и увольнялись. Месяца через два-три, изможденные и умотанные до последнего, в рваной и прожженной одежде, разбитой обуви, скитальцы выходили к ближайшему населенному пункту. Здесь все основное и заканчивалось. Они вполне искренне давали себе и друг другу клятвы больше никогда в такие безрассудные затеи не ввязываться. Но проходил месяц, за ним другой. Как бы ненароком, но снова вечерами начиналось изучение карт, литературы, выбирались и закупались важные для походной жизни вещи. С приближением лета непреодолимое желание полностью заслоняло их сознание. Отбрасывались все разумные аргументы и доводы, и подготовка к очередной авантюре шла полным ходом.
На первом этапе им обычно везло. Так получилось и на этот раз. На восьмой день похода на одной из альпийских лужаек между куртин кедрового стланика Артему удалось за утро подстрелить сразу трех сурков. Еще два попались в этот же день в настороженные отцом у сурчиных нор капканы. Одного некрупного прошлогоднего они съели сразу, отрезая небольшие кусочки, и слегка поджаривая их на костре на ивовых прутьях. Полведра густейшего бульона из костей и потрошков, заполнившие их желудки в тот вечер, не раз вспоминались потом как одно из самых ярких событий этого сезона. Остальное мясо, в виде завяленных и подкопченных полос, в бязевой наволочке уложили в рюкзак к Артему. Эти мясные полоски (местные эвенки называли их "кукурой"), разваренные в котелке вместе с горным луком и диким чесноком, довольно долго служили основным блюдом во время их дальнейших переходов.
В августе они неплохо разнообразили свой стол маслятами, встречавшимися небольшими группами по краям чащоб кедрового стланика. Однажды, в глубоком темном распадке, им попались густые заросли смородины, с ароматными спелыми гроздями ягод, с немыслимо волшебным вкусом. В начале сентября, наткнувшись при очередном переходе на некрупное, но оказавшееся рыбным, озеро, с помощью куска китайской сетки они наловили почти ведро мелкого, но жирного осеннего хариуса. Тогда отец достал из рюкзака пластиковую бутылку с остатками спирта, и пир получился на славу! Еще Артему в этом походе удалось подстрелить несколько рябчиков и молодого глухаря, но крупная дичь упрямо обходила их стороной.
Конец сентября оголил кроны тополей, рябин и берез, растущих в глубоких долинах Баргузинского хребта. Исчезли с небес курлычущие журавлиные клинья. Не стало слышно вечерами и гусиный гомон с ближних озер. Как-то вечером у костерка, поеживаясь от холодного пронизывающего ветра, они одновременно заговорили, что, наверное, пора уже возвращаться домой. Ближайшим и наиболее доступным путем к цивилизации, судя по изрядно потертой на сгибах карте-километровке, была тропа через высокий и сложный перевал в верховьях Медвежьей реки. Переход туда не обошелся без приключений и занял не три дня, как они сначала предполагали, а все шесть.
Сначала отец, неловко ступивший на каменной осыпи - "курумнике", внезапно провалился сквозь мох и только чудом не сломал ногу. Но ушиб оказался сильный, и на быстрое движение уже не приходилось рассчитывать. Затем под Артемом при переходе через невзрачный ручеек неожиданно обломилась сухая и крепкая с виду валежина. При падении рюкзак перевесил, и парень головой вниз ушел в воду. Все бы ничего, но в незастегнутом кармане куртки от энцефалитного костюма лежала последняя, уже начатая, пачка патронов к малокалиберной винтовке. "Тозовка" с укороченным стволом служила основным средством добычи пропитания в их дальних походах. Пачка раскрылась и мелкие патрончики рассыпались по сильно заиленному дну ручья. Часть так и не удалось собрать, а поднятые, даже после просушки, стреляли только со второй-третьей попытки.
Поднявшись несколько километров по Медвежьей реке, они переправились на правый берег и остановились на ночевку у верхней границы леса. Назавтра планировали одолеть перевал и, если не будет никаких заморочек, то через пару дней быть в Улюне - небольшом бурятском поселке, откуда до райцентра ходил рейсовый автобус. Ночью пошел дождь. Холодные грязно-серые завесы облаков накрыли склоны гор, медленно переползая из одной таежной долины в другую. Пройти незнакомый перевал при полном отсутствии видимости казалось делом практически безнадежным, и они остались дожидаться улучшения погоды. Самодельная печурка, крохотная по размерам, обеспечивала экономное тепло, и в палатке, даже при моросившем снаружи дожде, было вполне уютно.
Хуже обстояли дела с едой. Через два дня они разделили последнего вяленого хариуса. Через пять настала очередь шкурок сурков, в присоленном и засушенном виде лежавших под клапаном отцовского рюкзака. С них соскабливали ножами шерсть, резали полосками, варили и ели, долго пережевывая мелкие кусочки, пригодные для глотания. Получавшийся бульон, хотя и не отличался высокими гастрономическими качествами, тоже выпивался с аппетитом.
Дождь шел две недели. Большую часть времени они просто лежали в палатке, экономя силы. Несколько попыток охотиться оказались неудачными. Однажды утром, проснувшись, обнаружили, что вокруг все покрыто снегом. Приходилось срочно искать выход. Намерение направиться через перевал, как это планировалось с самого начала, отпадало однозначно - вверху снег все еще шел, да и уже, собственно, не было сил брать такую трудную преграду. Пройти вниз по ущелью Медвежьей реки тоже не прокатывал - множество прижимов и большая после дождей вода делали сейчас этот путь непроходимым. Соседняя река, Оленья, текла в более широком и удобном для пешего передвижения русле. Обсудив все варианты, они решили идти туда, а потом, по долине, спуститься к кордону Заповедника. Там, правда, грозило объяснение с егерями и их начальством по поводу их появления в границах охраняемой территории, но избежать этого в их положении никак не получалось. При таком раскладе предстояло пройти по тайге почти полторы сотни километров, но двигаться было надо. И чем скорее, тем лучше - скоро должны были упасть большие снега, а без лыж в этих местах любое передвижение зимой исключено. Для подготовленных людей полтораста верст - не расстояние, но к этому времени оба от недоедания ослабли так, что едва могли ходить, а до соседней реки еще надо было преодолеть покрытый снегом, и от этого выглядевший еще более суровым, отрог хребта.
Утром Артем подстрелил куропатку. Птицу съели сырой, тщательно разгрызая кости и впитывая в себя каждую крошку ее плоти. Еда придала сил. Взяв с собой только самое необходимое и оставив на месте все, что вряд ли могло пригодиться на пути, к вечеру отец и сын спустились в долину реки Оленьей. Тропа шла по другому берегу, заросшему тальником и редким тополевником. Через полчаса удалось найти подходящий участок реки с несколькими рукавами и изгибом ниже по течению. Один рюкзак они завернули в палатку, другой - в полиэтиленовую пленку. Одежду положили внутрь, оставшись только в "берцах" на босу ногу.
Наискось по отмели наши двое бродяг пересекли несколько проток и выбрели на очередной остров, за ним шла темная широкая стремнина основного русла Оленьей. Не задерживаясь, они вошли в воду и поплыли наискосок к заветному берегу, намотав на одну руку лямку от рюкзака и загребая другой. Ледяная вода обжигала, дыхание перехватывало, течение швыряло из стороны в сторону. Когда впереди возникал бурун, приходилось переворачиваться на спину, чтобы не разбить колени о близкий подводный валун. Через несколько десятков метров река сделала поворот, и их вынесло на отмель противоположного берега. Подвывая от холода и выбивая зубами чечетку, закинув рюкзаки за плечи,хлюпая водой в ботинках, они побежали к опушке леса. Спички в целлофане не намокли. Через десять минут и без того нешумная тайга совсем затихла от их радостных криков и безумного танца вокруг смолистого, жарко горящего, пня. Постепенно отогреваясь и подсушивая участки намокшей одежды, отец и сын наслаждались теплом и радовались удачной переправе.
За следующую неделю получилось пройти только половину расстояния до кордона. Силы с каждым днем убывали, но они, хоть и медленно, брели и брели вперед. Тропа местами была размыта, местами завалена ветроломом. Приходилось долго продираться сквозь густые заросли молодого леса, поднявшегося частоколом на старых гарях, облезать прижимы по мокрым скалам, либо снова и снова брести по скользким валунам в русле, иногда уходя по пояс в холодную воду. Еще трудней становилось, когда тропа терялась, и путь преграждала стена кедрового стланика. Двигаться в ее адском переплетении сучьев и ветвей было сущим мучением.
Но больше всего донимал голод. По паре горстей ягод рябины и шиповника, еще не доклеванных птицами, и несколько небольших луковиц саранки - это было все, что удалось найти. В прибайкальских лесах очень редко бывает, когда кедровая шишка не уродится два года подряд. Этот год, к их беде, оказался именно таким, и Артем напрасно по привычке шарил глазами под деревьями в поисках сбитых ветром на землю шишек - "паданки". Дичь, как и положено по известным законам стечения неприятностей, совсем исчезла.
Отец слабел на глазах. Сегодня с утра, когда уже собрали палатку, он привалился к осине и, перемежая речь натужным простудным кашлем, сказал:
- Артем, ты это... Иди один. Я, похоже, уже всё. Отгулял свое... Больше не могу! - его вид красноречиво свидетельствовал, что все так и есть на самом деле.
Артем снял рюкзак, взял "тозовку", еще раз пересчитал оставшиеся 4 патрончика и отправился в ближайший распадок, рассчитывая хоть что-нибудь добыть. Но, видимо, приключения не обошлись даром для ружья, и ствол явно повело, искривило. Три выстрела по дятлу, выдалбливавшему что-то съедобное в сухой вершине сосны, оказались безрезультатными - пульки уходили куда-то в сторону. И вот сойка...
Засунув уже бесполезную винтовку под валежину, Артем вернулся. Отец лежал возле рюкзаков в той же позе, при звуке шагов он поднял голову. Слабая надежда, появившаяся было в его глазах, так же быстро пропала. Артем вздохнул и стал развязывать рюкзак, доставая палатку.
...
"Правильно, что не стал ничего с собой брать. Может, налегке и дойду. Вряд ли, конечно. Но, вдруг по пути какая ягода попадется? Не могли же эти свиристели всё съесть? Тогда точно доберусь. Надо дойти... Хорошо бы на кордоне лошадь была... ", - так следующим утром думал Артем, отойдя уже с пару километров от места ночевки. Солнце уже стояло высоко, но легкий морозец все еще проникал под ветхую одежду. Стертые подошвы ботинок скользили по кожистым листьям бадана, сердце стучало часто и как-то неровно. С трудом перешагивая стволы упавших деревьев, спотыкаясь о корни, иногда останавливаясь, чтобы отдышаться, непрерывно водя глазами по сторонам в надежде найти уцелевшую ягодку шиповника, он медленно поднимался в очередной крутой взгорок по узкой тропе, сильно заросшей с обочин высоким багульником.
Осенняя тайга в Южной Сибири удивительно красива, пока на деревьях еще сохраняются разноцветные наряды листьев, пока желтые кроны лиственниц радуют вас своей праздничной яркостью. К концу октября ледяные ветра, дожди и снега беспощадно расправляются с остатками этого великолепия красок, и лес приобретает унылый вид с уже потускневшей зеленью кедров и елей, с контурами множества голых стволов, протянувших к небу, в бессильной и напрасной мольбе о милости, свои ветви.
На размытом участке тропу пересек совсем свежий след взрослого медведя. "С полчаса назад прошел, не раньше", - машинально отметил Артем, убедившись, что снег еще даже не схватился морозом. Оставив рядом отпечаток своего ботинка, он удивился - такие крупные экземпляры еще не встречались ему в прошедших выходах. Мысли пошли в другом направлении. "Шишки нет, ягоды нет, медведь голодный, еще не залег, ведь может попытаться и скрасть". На всякий случай Артем набрал в горсть большой пучок сухой кедровой хвои и плотно завернул его в скрученный обрывок бересты, оторванный от трухлявого пня. Дважды чиркнув зажигалкой, он убедился в ее готовности. Замысел заключался в том, чтобы быстро поджечь хвою при появлении мишки, и успеть ткнуть вспыхнувший факел в пасть зверю, если тот набросится. Когда-то давно, еще в раннем детстве, Артем слышал, что кого-то такой прием спас от неминуемой гибели. Надежды было мало, но принять хоть какие-нибудь меры для защиты ему сейчас показалось правильным.
С трудом поднявшись, наконец, на вершину прижима, Артем, вдруг почувствовал, что сознание затуманилось, а в глазах заплясали разноцветные зайчики. Он опустился на снег возле большой сосны. Сердце колотилось в рваном ритме, пропуская отдельные такты. Полежав несколько минут, переведя дыхание и ощутив холод от промерзшей земли, он сел, затем, опираясь на ствол дерева, с трудом снова поднялся на ноги. Надо было идти дальше. Повернувшись, он сделал с десяток шагов и замер. Впереди, на дальнем краю лежащего перед ним распадка, светлым пятном ошкуренных бревен выделялось новенькое свежесрубленное зимовье.
"Наваждение...", - Артем закрыл глаза, постоял, отвернулся. В горле опять стало сухо, сердце скакало непонятно где, отдаваясь то в пятках, то в плечах, то в затылке. Стараясь не частить, он досчитал до десяти, снова взглянул - зимовье никуда не делось. До него оставалось не больше километра. Артем потом не мог вспомнить, сколько он стоял на том месте, прислонившись к оказавшемуся рядом огромному кедру. Тряс головой, тер глаза, но зимовье не исчезало. Оно было, БЫЛО!! Артем повернулся и пошагал назад, за отцом.
Трудно описать - как они добирались. В конце концов, Артем ножом срубил две молодых березки, примотал к ним палатку и на такой волокуше тащил отца. Тот ходить, действительно, уже был не в состоянии, а ползти мог, но слишком медленно. Только к вечеру следующего дня они оба упали без сил у крыльца, сколоченного из толстых лиственничных плах. В зимовье к потолку оказался подвешен мешок, в котором были мука, крупы, двухлитровая бутыль подсолнечного масла, чай, соль и сахар. На чердаке Артем нашел несколько банок тушенки. Это была жизнь...
...
Через неделю они добрались до кордона и начались новые приключения. Но это уже другая история...