Путешествие на тот свет

 


                Милый читатель, заранее прошу у вас прощение
                за возможное совпадение имен героев
                с именами реальных людей, к которым они
                не имеют никакого отношения

                Пролог
        На днях, любезный читатель, мне открылась одна тайна: сознание – это реальность, внутри которой находится еще реальность – сон. Иногда внутренняя реальность дает о себе знать в сновидениях. Мы, люди, как зрители видим картину сознания субъекта, который живет в нашем сознании. Наше сознание является для него миром, то есть, тем местом, в котором он живет.

                Послание
          Третьего дня Сергей Владимирович Соловей, как всегда, проснулся утром после непробудного сна. Он проснулся сам, без звонка, и сразу подумал, что проспал. И, в самом деле, товарищ Соловей опаздывал на работу. Вероятно, поздний сон не хотел, чтобы он услышал звонок и отвлек внимание от его шума. Он подвел Сергея Владимировича, и он обиделся на будильник. Если говорить уже серьезно, то ему следовало спешить, а не рефлексировать по поводу сна и звонка.
        Когда он зашел на кухню и сел за стол, чтобы доесть недоеденный ужин, который сиротливо ждал своего хозяина, то увидел на краю стола листок бумаги и лежащий на нем огрызок остро оточенного карандаша. Сергей Владимирович очень удивился и сначала подумал, кто живет у него в квартире вместе с ним. Но ни одна мысль не посетила его голову, отяжелевшую от крепкого сна. Поэтому он взял и испугался: слез со стула и спрятался под стол. Но никто не появлялся.
        Тогда наш герой опустился на пол и стал слушать осторожный шум шагов возможного нежданного посетителя в гостиной, прильнув ухом к полу. Никаких шагов он не услышал, но зато почувствовал вибрацию, за которой последовал шум на кухне соседа под ним и страстные женские вздохи с протяжным «а» и заключительные аккорды мужского «о». Сергей Владимирович невольно отпрянул от пола, чтобы не дай бог не возбудиться, а не то на него уже спешила накатиться волна неутолимого желания. Он вылез из-под стола и застыл в позе ожидания того, кто оставил листок с карандашом на нем, - может быть это будет прекрасная незнакомка, которая разделит счастье быть наедине с одиноким хозяином квартиры. И тут Соловей понял, что говорит про себя о своем одиночестве. С него сразу спало напряжение, и он в изнеможении опустился на стул, подумав, что, наконец, в какие веки, несчастный сосед счастливо закончил заниматься любовью с одной из своих многочисленных соседок. Только вчера он жаловался ему на свои проблемы со «слабым полом», с тем, что он его не удовлетворяет. Наверное, поэтому, как говорила ему соседка по этажу, «он пере…, пардон, перепробовал всех соседок этажами ниже». «Видимо, - подумал Сергей Владимирович про себя тогда, - ты была бы не против того, чтобы он поднялся на этаж выше».
        Он, с сожалением, вздохнул и невольно посмотрел на часы, и тут же вскочил как ужаленный, - часы показывали время начала работы. Бросив с состраданием прощальный взгляд на недоеденный ужин, - наверное, его так никто и не доест, и он отправится в мусоропровод, лишив бомжа из ближайшего мусорного бака законного завтрака, - Сергей Владимирович отправился одеваться, прихватив по пути в спальню листок с карандашом. Он думал, что этот листок скрасит унылое существование в скучном учебном заведении и развлечет его. Наш герой успел заметить, что он весь исписан каллиграфическим почерком, так неуместным в современное время.
        Слава богу, на работе никто не заметил его опоздания. Дело в том, что студенты, которым он был обязан читать ординарную лекцию по культуре чистить уши, чтобы слова учителя влетали и со свистом вылетали из ушей, ничего не оставляя из информационного мусора в их сознании, были взяты на очередное мероприятие, посвященное неизвестно чему.
        Как всегда, его никто заранее не предупредил об этом, и он как угорелый спешил на работу, на которой никто уже не ждал доцента Соловей. Ну, и хорошо, - у него есть время прочитать оставленный неизвестно кем листок на его кухонном столе. Только, к его огорчению, это можно было сделать, будучи голодным, за неудобным столом преподавателя. Кое-как устроившись в неудобном кресле, он достал бумагу из потертого портфеля и погрузился в чтение.
        Текст читался легко, ибо был написан умелой рукой автора. В нем шла речь о том, что для того, чтобы понять смысл записанного, необходимо войти в медитативное состояние, сконцентрировавшись на словах о том, что нужно войти в это состояние, и тогда в сознании читателя проявится подлинное содержание обращения. Сообщение заинтриговало Сергея Владимировича, и он замер от удовольствия. Этот текст был чудом. Видно, не случайно он оказался на его столе. Наконец-то, и в его жизни случился праздник. Давно он ждал что-то подобное от своей судьбы. И его  можно понять: неужели он живет только для того, чтобы учить недорослей тому, чему они никогда не научатся? 
        За работой над текстом Сергея Владимировича застал знакомый преподаватель с другой кафедры. У него было «окно» в расписании и он не знал, чем занять себя. Естественно, в его присутствии наш герой не только не мог анализировать текст, но и размышлять над тем, что его ждет, когда истинное содержание послания проявится в сознании. Поэтому ему пришлось сделать вид, широко улыбнувшись знакомому, что он только и ждет, как бы занять себя случайным разговором. Иначе преподаватель мог спугнуть его настроенность или интенцию на поиск предполагаемого смысла текста.
        - Узнаю в вас, Сергей Владимирович, себя, каким я был, когда еще не думал о приближающейся пенсии, - примерным учителем, проверяющим письменные работы учеников после занятия, - признался доцент Бухтин.
        - Да, нет, Максим Максимович. Мне попался интересный текст о том, что может быть понятно, когда я буду готов к восприятию.
        - Неужели вы, Сергей Владимирович, полагаете, что можно узнать смысл произведения только из того, что можно видеть? Нельзя ли нечто знать из того, что можно его услышать? Ведь полезна в таких делах не только эйдетическая медитация, но и акустическая. Такое предположение предпочтительно в силу того, что текст является вернее мантрой, чем мандалой. Хотя, конечно, его созерцание может что-то в нем открыть. Попробуйте его читать вслух. Вы же, как я мельком увидел, занимались его продолжительным созерцанием.
        -  Знаете, Игорь Валерьянович, вы подсказали мне архиинтересную мысль. Непременно воспользуюсь вашим советом.
        - Каким таким советом нужно воспользоваться тебе, мой друг? – спросил стоявший в дверях Александр Николаевич Смердяев. - Здравствуйте, Максим Максимович. Вы плохого не посоветуете.
        Профессор Смердяев работал на одной кафедре с доцентом Соловей и считал себя другом последнего, по крайне мере, так говорил вслух. Это был дородный господин с хищным выражением лица и невинными глазами ребенка, невольно располагавшими его собеседника признаться тому во всем, даже в том, что он не совершал. Профессор буквально опутывал своего визави ласковыми словами-петлями, что тому оставалось только слушать его, опустив руки по швам.
        - Александр Николаевич, ты легок на помине. Я и не заметил, как ты вошел.
        - Я еще не вошел, но уже в дверях был заинтригован вашей беседой. О каком таком тексте вы говорите?
        - Дома мне на глаза попался листок бумаги, на котором было написано, что читатель сможет правильно понять текст, если верным образом настроится на его восприятие.
        -  Можно взглянуть на него? – было видно, как у Александра Николаевича от любопытства загорелись глаза, и он из профессора мгновенно превратился в пытливого исследователя.   
        Доцент Соловей с неохотой в душе, но с добродушной улыбкой протянул тому злополучный листок бумаги.
        - Ты дал мне не тот листок! Посмотри, на этом нет ни строчки, - разочарованно сказал Смердяев, и его глаза потемнели и как если бы покрылись дымкой, что, видимо, означало сомнение в желании его званого друга делиться с ним секретом. – Давай, давай другой.
        - Да, нет у меня другого, - машинально проговорил Сергей Владимирович, не веря своим глазам, - на листке бумаги теперь действительно не было ни строчки. - И куда они могли деться?! Может быть, слова были написаны секретными чернилами и на солнце сгорели?
        - Сергей Владимирович, что за конспиромания. Ты заметил, чем был записан текст пером с чернилами или ручкой с пастой? – спросил Смердяев и у него снова загорелся в глазах огонь охотника за раритетом. 
        - Он был записан карандашом, - раздраженно ответил Соловей.
        - Тогда где этот карандаш? Он у тебя с собой?
        - Должен быть, - сказал наш герой и стал суетливо рыться в своих карманах, выворачивая их наизнанку. В них почти ничего не было, если не считать мобильник, наушники для него, карманную мелочь, авторучку, ключи от квартиры и неизвестно откуда взявшийся презерватив.
        - Завидую я вам, Сергей Владимирович. Вы еще держите под рукой вот этот напальчник. Интересно, для кого: студенток, аспиранток или коллег преподавателей? – сказал с иронией доцент Бухтин.
        - Максим Максимович, не вгоняйте в краску Сергея Владимировича. Он самый образцовый преподаватель на нашей кафедре. Я заметил, что Сергей Владимирович не опускает свои глаза не только на хорошеньких девушек, но даже на наших классных дам, - пояснил Смердяев, добавив, - к слову сказать, было бы на что смотреть.
        - Даже так? Я сам обычно боюсь поднять на них глаза, чтобы не отвлекаться от темы занятия. Вы же, Сергей Владимирович не опускаете на них глаза? Неужели вы витаете в облаках?
        - Если бы. Давно еще Александр Николаевич обратил мое внимание на то, что, когда я говорю с людьми, то смотрю не на них, а в самого себя. Сегодня он неправильно выразился, - только не знаю, почему. Что скажите, Александр Николаевич? Только не говорите, что я невротик.
        - Что мне сказать. Каюсь, ошибся, - усмехнулся Смердяев и ласково улыбнулся, что от его улыбки мурашки побежали по спине Максима Максимовича.
        Скорее для того, чтобы отвлечься от невольно набежавшего страха, чем из действительного интереса, доцент Бухтин спросил: «Сергей Владимирович, вы делаете это для того, чтобы не отвлекаться»?
       - А то, как же?! Ну, конечно! Мне так легче думать вслух, а не то я буду не думать, а представлять не мысли в идее, но образ в чувствах.
        - Так вы, вообще, не используете данные чувств, факты, чтобы думать? – заинтересовался Максим Максимович.
        - Да, но только тогда, когда реально думаю. Обычно же, когда не думаю, я обращаю внимание на то, что происходит вокруг меня.
        - Так значит, когда вы думаете, то не ведаете, не видите того, что происходит у вас под носом на глазах? – удивился Бухтин.
        - Я ведаю в целом, интуитивно.
        - Интересно. Но тогда вам, тем более сподручно задуматься над текстом, прислушавшись к своему внутреннему голосу, если не сам он виноват в том, что вам привиделось, приснилось то, что на этом листке записан искомый текст, - предложил Максим Максимович.
        - Кстати, не так ли порождаются тексты, включая священные, как на духу внутри себя? – предположил Смердяев. – Но в таком случае, - случае толкования, - ты сам веришь в реальность упомянутого тобой текста? Если так, то не из вслушивания ли в самого себя или того, что есть в тебе, появляется вера и вместе с ней знание и понимание?
        -  Не знаю, как порождаются священные тексты, - я имею дело с текстами своего сознания. Текст, который я держал не только на кухне, но и в этой самой аудитории буквально полчаса назад, был предметно-реальный, материальный. Поэтому я уверен в его былом существовании. То, что его не стало, для меня необъяснимо. Я был уверен в его существовании, но не был уверен в том, что он верен, ибо не знал, что он означает, какой имеет смысл. Так, что мне непонятно ни то, как он исчез, ни то, что он есть, что он может мне открыть.
        Если ты, Саша, хочешь знать, что я думаю насчет веры и знания, то я не фидеист, но логицист, точнее, осмысленнее, концептуалист. Я знаю не потому что, верю, но потому что, думаю, размышляю, рассуждаю. Если я и верю, то потому что думаю, а не думаю, потому что верю. Для меня верить значит понимать, а не понимать, потому что верю. Я думаю, поэтому понимаю, а понимаю, значит верю, то есть, знаю, что это так. Следовательно, я придерживаюсь мыслящего знания, а не знающего знания и, тем более, не верующей веры. У меня если и вера, то как знание, и знание как понимание того, что я думаю, мыслю.
        Вера есть слабость знания, его недостаток. При недостатке знания есть избыток веры. При обратной зависимости: слабости веры как силе сомнения или мышления возможна сила знания, если сомнение будет умерено разумом как мерой соотношения, с одной стороны, веры, с другой стороны, знания. Мысль – это нулевая точка, от которой идет назад в память вера, и идет вперед в надежду знание. Однако память забывчива, слаба и пуста, а надежда утопична, иллюзорна, избыточна, наполнена фантазией.
        И еще. Вера и знание имеют не только теоретический аспект, связанный с мыслью, но и практический аспект, связанный с силой или добром и слабостью или злом. Сила диалектически связана со слабостью, являясь силой слабости, а слабость является слабостью силы. Слабый человек склонен к насилию, отнимая у людей силу. Слабость ничтожна. Она есть слабость бытия, его нехватка, недостаток. Сила же есть сила бытия, его изобилие, полнота, достаток. Сильный человек защищает, охраняет, бережет слабых. Слабый человек живет за счет людей. Он не является мужественным человеком, он боится. Страх заставляет его злиться. Слабость сильного скрывается в бессознательном. Порой она прорывается как страх перед ничто, перед лицом смерти. В страхе человек злится, может принести людям боль, страдание. Одних страх делает агрессивными, других он делает молчаливыми, заставляет прятаться от людей, ведет к одиночеству. У слабого человека, склонного к одиночеству, в реальной жизни отдушиной является работа на слабого человека, который вытесняет свой страх за счет других людей, к используя, эксплуатируя их в своих корыстных интересах.
        Слабость можно компенсировать познанием, приобретением знания, или, напротив, вытеснить своим самодовольством, пустой, суеверной верой в самого себя при отсутствии знания или, наконец, верой в своего спасителя-покровителя. Но такая вера немыслима без иллюзий, надежды на реализацию мечты.
        Собеседники молча слушали длинную речь своего коллеги, которая угрожала им превратиться в лекцию, а их сделать невольными свидетелями его ораторского триумфа. Но пора было и им вставить свой пятак ради учительского приличия.
        - Сергей Владимирович, вы говорите о вере и знании, но можно говорить о вере в знании и знании в вере. Знание в вере – это догма, а вера в знании – это несомненность знания. Тогда несомненность знания окружена сомнением не-знания, а не-знание в вере – это принятие на веру того, что сомнительно. Итак, на веру принимается то, что можно не знать, но можно обдумать. Сомнение в не-знании несомненно. С другой стороны, зачем верить, если можно знать. Вера предполагает отсутствие сомнения. Это возможно только если не думать. Зачем думать, если следует верить. Можно думать только в процессе превращения не-знания в знание или обращения веры в неверие, - сделал свой вывод доцент Бухтин.
        - Дорогие товарищи, нельзя ли выражаться проще? Верить, чтобы знать, - это думать, что веришь, то есть, верить не для веры, а для постороннего, - для знания. Может ли из веры вытекать знание? Может, если это знание будет самой веры или знание в границах веры как догма. Напротив, знать, чтобы верить, - это быть уверенным без рассуждения. В этом случае вера будет верой в знание или верой в границах знания. Когда ты веришь в знании? Когда не думаешь и знаешь, то есть, знаешь непосредственно, без размышления, интуитивно.
        Возьмем для наглядности пример из семейной жизни. Жена генетически знает, что мужчина склонен к измене. Поэтому она предупреждает его, что если она узнает, что он изменяет, то она тоже изменит ему. Или разведется с ним. А то и, может быть, убьет его. Следовательно, лучше ничего не знать. При полном незнании и появляется доверие к мужу. Жена знает, но знать не хочет. Она хочет верить. Ее знание строго ограничено верой. Ее знание находится в границах веры. Для чего? Для того, чтобы не сомневаться. Лучше догматически верить. Женская вера основывается на слабости. Женская слабость есть причина ее веры.
        Другое дело мужчина. Он доверяет жене, не потому что боится усомниться, но потому что уверен в себе, самоуверен. Его вера основана на знании слабости жены, на том, что она побоится ему изменить, если только он сам не разрешит ей сделать это. Мужская вера покоится на знании, на разуме. Разум или знание слабости жены ограничивает его веру.
        - Мы не плохо провели время, - вовремя заметил Бухтин, посмотрев на часы. – Ладно, ребята, мне пора на лекцию. Всего хорошего.
        Он попрощался с коллегами, и когда ушел, то Смердяев бросил ему вдогонку: «Умный старичок. Но мы все равно умнее. Правда, Сергей»?
        -  Не могу быть столь категоричным. На свете много таких умных людей, которые нам и не снились.
        - Ты прямо туземный Гамлет. Чересчур много думаешь. Я тоже думаю, думаю много… о самом себе. И поэтому защитился, уже профессор, издаюсь и живу на гонорары от книжных продаж. Ты же все еще кандидат и живешь на одну грошовую зарплату.
        - Куда мне до тебя, до известного писателя.
        - Это куда мне до тебя – до аскета. Но у тебя нет семьи, жены, детей. И все же ты для нас – интеллектуалов – писатель, не для публики. Ты писатель для писателей, каким был Гегель для философов. Я же иду житейской дорогой Шопенгауэра, находя в простодушных своих читателей.
        - Саша, ты поторопился, записав меня в классики. Я никогда не буду классиком. Я не могу отождествить себя с произведением, с текстом, ужиться с ним и найти в нем себя. Классик живет не в своей эпохе, а в своем творении. Я же дитя своего времени. Но на другой манер, чем ты. Ты современный писатель, современник своих читателей. Они знают тебя, узнают в тебе себя. Я же живу и не в вечности, как классик, и не в настоящем, как ты.
        - Интересно, так, где же ты живешь, - в будущем, что ли?
        - Нет, конечно, же. В будущем живут иллюзионисты. Я живу будущим в прошлом, живу в себе.
        - Мне трудно понять тебя. Ты говоришь загадками. Зачем? Неужели нельзя ясно думать и говорить просто, чтобы быть понятным?
        - Я думаю просто. Но простое сложно высказать, чтобы в нем увидеть суть. Я слышу звон, но не знаю, где он, ибо тот всегда везде, куда я ни посмотрю. Он со мной. Я ношу его с собой. Он взывает ко мне из глубины веков тем тоном, который не от века, не от мира сего. Поэтому условно я назову его будущим. Но это будущее неотъемлемо от прошлого. Вместе с тем оно не вечно, не то же самое всегда. В нем есть всегда нечто от иногда и даже от никогда.
        - Вот ты ругаешь иллюзионистов. Но сам ты какой еще иллюзионист. Ты сам понял, что сказал? Это самый что ни на есть манифест иллюзионизма. Но знаешь, ты где-то прав. Когда я слышу то, что ты вот так говоришь, то невольно вспоминаю звуки старинного клавесина, и мне становится на душе приятно и свободно, как будто я нечаянно оказался в утраченном рае души. Я дорожу твоей романтической склонностью к идеям прерафаэлитов.
        - Я тронут твоим переживанием. Может быть, я даже завидую тебе, твоему удивительному дару вчувствования. Не зря Изольда так любит тебя.
        - Да, только сегодня Ида попросила меня пригласить тебя на ее День Рождения. Мы приглашаем тебя в пятницу. Смотри не опаздывай.
        - Передай своей жене мою благодарность. Но я не смогу его принять, мне в пятницу нужно быть совсем в другом месте.
        - Ты знаешь Иду. Она смертельно обидится.
        - Может быть, я принесу ей свои извинения до пятницы? Или ты передашь мое сожаление, что я сам лично не смогу быть, и искреннее поздравление с годовщиной?
        - Уволь. Сам договорись с ней об этом. Мое дело – передать лично ее приглашение. Имей в виду: мне будет неприятно, если ты не придешь на праздник.
        - Но я не люблю праздники.
        - Это что настоящая причина твоего отказа?
        - Как тебе сказать, чтобы не покривить душой. Я буду лишним на вашем празднике и отравлю вам счастливые минуты своим присутствием. К тому же у меня действительно дела в пятницу не здесь, а в Петербургском архиве.
        - Неужели их нельзя отложить на потом? Кстати, что за архив?
        - Ладно. Что за архив? Да, одного оккультиста позапрошлого века. Я постараюсь. Если не получится, то до пятницы сделаю вам визит, если только он не будет вам в тягость.
        - Не обижай меня таким смехотворным предположением.
        На этом друзья расстались. Сергей Владимирович вновь погрузился в раздумья над злосчастным листком, удивляясь непостоянству судьбы, которая открыла ему себя, чтобы тут же отвернуться.

                Муза
        Прошло несколько дней. За это время Сергей Владимирович возвращался не раз к странному листку, но сколько он ни медитировал: ни  всматривался в него, пробуя восстановить текст, ни вслушивался в самого себя, чтобы, не ровен час, из него не зазвучал, как колокол, неведомый внутренний голос, ничего необычного не происходило. Нельзя сказать, что он ожидал с томленьем упованья минуты тайны дорогой, как «ждет любовник молодой минуты верного свиданья», как сказал поэт. Ему было страшно и метафизически, и психически, и даже физически, физиологически. Листок нагнал на него страха, ибо, таким образом, в его жизнь вмешались высшие силы. Но он боялся еще за свой рассудок, за то, что возможно с ним приключился, не дай бог, кратковременный психоз или проявилось подспудно существующее невротическое состояние. Да, и просто он трусил за свою жизнь, как любое живое существо, столкнувшееся с неведомым в самой физической, сырой реальности, будучи незащищено презервативом инстинкта, в человеческом случае варевом коллективного обычая, личной привычки. Но, опять же повторю, ничего странного, таинственного не происходило.
        И вот, памятуя о том, что нужно отказаться от лестного, но тревожного приглашения, Сергей Владимирович ждал удобного случая связаться с Идой. Ему было лестно внимание такой утонченной женщины, как Ида Морисова. Иногда он видел ее во сне. Разумеется, не в голом виде, ибо он желал ей крепкого здоровья, да к тому же она была для него воплощением идеи, музы, прекрасной дамы сердца, но только сердца, а не всего остального. Но даже это, сердечное томление по воплощению своей мечты идеальной женщины, тревожило товарища Соловей. Он считал нехорошим грезить о жене своего названного друга. Ну, как то это было не хорошо, просто неприлично. Поэтому он, если было можно, не проявлял инициативы в общении с Идой и не искал с ней как если бы нечаянных, случайных встреч. Но в этот раз он мог воспользоваться удобным поводом, предложенным ее мужем, и на законных основаниях встретиться с ней, предварительно договорившись о встрече. Порывшись в контактах своего смартфона, он нашел искомый номер Иды и позвонил ей. Телефон взял Смердяев. Он не удивился звонку и сказал, что Ида сейчас подойдет к телефону, - она занята примеркой платья по заказу.
        - Ну, и что ты решил? Придешь на День Рождения Иды?
        - К сожалению, нет, - извиняющим голосом ответил Соловей и поспешно добавил, - но я могу сегодня встретиться с Идой и вручить ей подарок к Дню Рождения.
        - Что прикажешь с тобой делать? Важен не подарок, а ты сам. Ида ценит тебя как человека и как писателя. Да, ты знаешь сам. Сейчас я передам ей трубку.
        - Алло? Сергей Владимирович, мы с Сашей были бы рады вас видеть у нас в пятницу. Приходите!
        - Я был бы рад разделить с вами ваш праздник. Честно, это так. Но у меня есть дело в Петербурге, от решения которого зависит мой проект.
        - Хорошо, хорошо, я не настаиваю, но я уже обиделась на вас.
        - Может быть, мы встретимся сегодня, и я поздравлю вас заочно, коль так получилось?
        - Ну, хорошо. У меня сейчас примерка. Но через два часа я буду свободна. Заходите к нам, пожалуйста.
        - Буду у вас, Ида Васильевна, всенепременно в положенное время.
        - Будем ждать вас.
        Ровно через два часа Сергей Александрович стоял у дверей квартиры Смердяевых и звонил в дверь. Дверь открыла Изольда, как звал ее Соловей. Она была чуть выше нашего героя, но ниже Смердяева, и поэтому смотрелась лучше со своим мужем. Она походила на мадонн с картин итальянских художников раннего Возрождения: тонка в кости, но в ровном теле, приятна чистым лицом с удлиненным носом и большими сияющими глазами, оттененными бархатными ресницами и дугообразными бровями. Чувственный рот был украшен коралловыми устами. Она принадлежала к тому типу женщин, которые имеют женские формы и объемы, соразмерные воображению приличного человека. Своим видом она производила впечатление неприступной и суровой прекрасной дамы, но была справедлива и могла быть снисходительна по отношению к великодушному и умному кавалеру. Это говорило о том, что она умна, довольно для того, чтобы знать, как обращаться с умным мужчиной, чтобы он не усомнился в том, что она умна.
        Она и открыла ему дверь. Увидев его, Ида вспыхнула и засияла неземным цветом красоты и счастья. Однако, несмотря на приветливую улыбку, которой она встретила его, на бездонном дне ее глаз затаилась грусть.
        - Входите, Сергей Владимирович, муж меня бросил и убежал к своим коллегам на кафедру. Саша, мне сказал, что у вас заседание, на котором нужно решать острые вопросы. Вы в курсе?
        - Ида Васильевна, я не заведующий кафедрой, как ваш муж, и не принимаю проблемы кафедры за свои личные проблемы. К тому же мои коллеги не столько решают вопросы, как еще больше их заостряют.
        - Странно, что я совсем не подумала о том, что ваш визит ко мне может иметь для вас неприятные последствия. Вот у нас на кафедре за то, что ты не пришел на заседание без уважительной причины могут наказать дополнительной общественной нагрузкой. И Саша почему-то забыл вам напомнить о заседании кафедры.
        - Знаете, Ида Васильевна, мне намного интереснее общаться с вами, чем с коллегами по кафедре, - ответил он, проходя из прихожей в гостиную.
        В ней на столике у дивана его уже ждала чашка чая. Чашка напомнила ему о подарке, который он держал в кармане пиджака. Достав из кармана пиджака небольшую коробочку, обитую черным бархатом, он протянул ее Изольде со словами поздравления с наступающим Днем Рождения.
        - Ой, большое спасибо, - поблагодарила именинница своего гостя и открыла коробку. В ней лежали старинные серьги. – Извините, Сергей Владимирович, но я не могу принять такой дорогой подарок, - решительно сказала Ида Васильевна и протянула руку с подарком Сергею Владимировичу.
        - Ида, вы меня обидите, если не примите подарок. Он мне не нужен и достался мне даром от чужих людей, а вам он как нельзя кстати. Серьги с лунным камнем идут к вашим нежно голубым глазам.
        - Ну, хорошо, чтобы вас не обижать я приму столь драгоценный, сколь прекрасный подарок. Но и вы тогда тоже не отказывайтесь от моего подарка.
        - Единственным подарком, которого я достоин, это ваше внимание к моей персоне.
        - Сергей Владимирович, я догадывалась, что вам важнее вещей, человеческие отношения. Поэтому я вас так ценю. Вы настоящий друг.
        - Милый друг?
        - В каком смысле? Если в смысле «ближе к телу», то вы промахнулись. Я говорю о душевной дружбе. Вы милый душе.
        - Душе, не сердцу?
        - Женское сердце – загадка, природу которой идентифицировать сложно.
        - Если разгадаешь?
        - Сергей Владимирович, есть такие вещи, которые хороши только как загадка. Не мне вам говорить, что, объясняя их, мы теряем к ним интерес. Поэтому быть милым женскому сердцу – тяжкий крест. Я думаю, вы как холостяк не готовы к нему.
        - Время покажет.
        - Может быть.
        - Что может быть?
        - То, что может быть, - покажет время.
         - Знаете, что, Ида Васильевна, вы да я напомнили мне героев одного известного всем советским людям фильма. Как вы думаете, какого фильма?
        - Сергей Владимирович, не испытываете меня, я не ваша студентка, я сама учитель.
        - Вы решительно отказываетесь вспомнить этот фильм?
        - Ну, что за фильм такой? Может быть, «Бриллиантовая рука» или «Кавказская пленница»?
        - Вам нравятся фильмы Гайдая?
        - Нет, я не поклонница Гайдая. Но вы подсказали, что это известный всем советским людям фильм. Просто я вспомнила оправдание Анны Сергеевны: «Не виноватая я, он сам ко мне пришел» и припев из песни Ведищевой «Помоги мне, помоги мне, в желтоглазую ночь позови. Видишь, гибнет, ах, сердце гибнет, в огнедышащей лаве любви» или комплимент товарища Саахова: «Это студентка, комсомолка, спортсменка, наконец, она просто красавица».
        - Ну, уж прям. Мой визит не тянет на сцену соблазна. Но голос у вас красивый и полнозвучный, как у Аиды Ведищевой. И, да, вы просто красавица.
        - Будет вам, Сергей Владимирович. Я обычная русская женщина и голос у меня не артистки, а  свой. Тогда какой фильм: вы заинтриговали меня.
        - Вы не обычная женщина, а красивая и умная, да еще с голосом сирены.
        - Ну, вы сказали: «с голосом сирены». И я сразу вспомнила, как воют морские сирены на кораблях. Плохо же вы, Сергей Владимирович, думаете о нас – о женщинах, раз отказываете обычным женщинам в красоте и уме. Значит, мы не красивые и глупые, тупые?
        - Ида Васильевна, это мне в пору оправдываться: «Не виноват я, она сама меня пригласила». Зачем вы наговариваете на себя: вы, на самом деле, необычная женщина или тогда все женщины необычны, как вы. И я никогда не считал, что женщины глупые, а тем более тупые. Вы умнее нас, мужчин. Правда, об уме можно говорить, что он не женский и не мужской, а человеческий.
        - Как же быть с тем, что мужчины называют «женской логикой»? Не проще ли сказать, что логика – это женское, а не мужское занятие, что она занята женщиной, а не мужчиной?
        - Сейчас в вас говорит реактивность на снисходительное признание мужчин.
        - Вы еще обвините меня в ресентименте.
        - Какой ресентимент?! Это слишком сильно сказано. По поводу же «женской логики» думаю так: у женщины нет не логики, а однозначности в ней, поэтому и говорят, что ее пути неисповедимы. У женщины, как минимум, сразу две логики: помимо общей логики рассудка, у нее есть еще и логика сердца. Вот она и путается в этих логиках, не знает, когда поступает по логике сердца, а когда по логике головы. Она думает, что поступает по правилам логики, но ведет ее страсть.
        - Мне нечего ответить. Вы говорите витиевато, но не можете отказать себе в мужском предрассудке, ибо, по-вашему, все равно, получается, что женщина говорит одно, умно, но поступает глупо, по другому, не так, как говорит, по сердцу, - в лучшем случае, хитро, но не умно. Выходит, ей владеет страсть. Однако сердце есть не только вместилище страстей, но и вещий орган интуиции.
        - Сдаюсь.
        - Вы сдались не потому, что считаете меня правой, а потому, что думаете: «ну, что с ней говорить, все равно, не переспоришь, потому что она тупая». Что, не так?
        - Нет, не так, разве муза, богиня может быть тупой?
        - Сергей Владимирович, вы ставите меня в неловкое положение: какая я муза, тем более, богиня? Вы хотите сказать, что я вдохновляю вас на творческий акт? Так, я не то хотела сказать. Вы, как бы это сказать, считаете, что я бужу ваше воображение? Или, может быть, я снилась вам?
        - Пускай так. Вы снились мне. Но я не это хотел сказать. Ваш образ  служит мне путеводной звездой в неспокойном море житейских невзгод. Звучит слишком пафосно, но это так. По крайней мере, я так думаю и чувствую.
        - Надеюсь, я вела себя прилично в вашем сне?
        - Да.
        - Вы немногословны. И что я там делала? Что я забыла у вас во сне?
        - Узнаю женщину.
        - Что это с вами, Сергей Владимирович?
        - Женщины жалуются на свою память, когда все помнят.
        - Милый Сергей Владимирович, объяснитесь.
        - Объясняю, мы забыли о самом фильме.
        - Не хотите говорить, не говорите.
        - Вы не помните того, что делали у меня во сне?
        - Сергей Владимирович, проснитесь. Как я могу знать, что вам снится?
        - Но вы же упоминали «женскую логику» и назвали ее интуицией. Так, где же ваша интуиция?
        - Так вы, Сергей Владимирович, зовете меня на бой, испытываете меня?
        - Да. Впрочем, нет. Я не проверяю вас, я прошу вас проявить то, что вы признали данным вам от природы.
        - Раз вы задали мне об этом вопрос, то это вас тревожит. И, вероятно, вас волнует не то, что я имею то, чего у вас нет, и вам не хватает, а то, что оно есть и у меня, несмотря на то, что я не мужчина, а женщина. Я не права?
        - Вы правы в том, что это был не эротический сон. Но вы не правы в том, что меня волнует в вас только то, что есть у меня. Меня волнует в вас то, чего нет у меня, но может быть. И все же вы не проявили, не показали, что можете знать из чувств, но занялись анализом.
        - Знаете, Сергей Владимирович, мне уже пора.
        - Знаю, Ида Васильевна, что не вам, а мне уже пора откланяться. Вы заскучали и устали от моих бесчисленных вопросов.
        - Нет, что вы, Сергей Владимирович, мне действительно пора идти. Вы не могли бы меня проводить?
        - Почту за честь.
        Уже в лифте Соловей как бы невзначай спросил у Иды: «Мне показалось, что вы что-то хотели мне сказать, но дома не решились»?
        - Вы правы. То, что вы приписали мне, вы показали сами. Но так мне и не сказали, кого мы вам напомнили.
        - Я вспомнил фильм Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром», - ответил Соловей, открыв дверь из подъезда на улицу, и выпустил Иду Васильевну наружу.
        - Да? Очень интересно. И кого в нем мы вам напомнили?
        - Вы сами знаете «кого». Этот фильм снят для советских обывателей. Одна ночь на Новый Год и новогодний день из жизни несчастных в личной жизни  учительницы и доктора, которые случайно, благодаря скандалу нашли друг друга. Одного, Женю Лукашина, взяла в оборот молодая и обаятельная хищница, невеста Галя, другой, Надей Шевелевой, овладел положительный мужчина, Ипполит Георгиевич, идеальный с точки зрения старых дев и молодых вдов.
        - Так вы, значит, метите в Женю Лукашина, а мне наказали быть Надей, а моему мужу Ипполитом?
        - Угадали. Это я пошутил. Конечно, нет. Странно, я это вспомнил, когда вошел к вам в гостиную. Я понял, что имел в виду Рязанов, а имел он в виду, что бывает и такая любовь между мужчиной и женщиной. Это любовь неудачников. Неудачная любовь. Ведь ясно, что они вернутся к тем, кого покинули: Женя к Гале, а Надя к Ипполиту. Неудачная любовь только в новогодней сказке делает людей счастливыми. После Нового года они устают от нее и становятся удавшимися обывателями. От такой удачи хочется удавиться. Обыватели только на праздники готовы пощекотать себе нервы тем, чтобы жить по призванию, а не по деланным правилам. В этом заключается их ирония судьбы.
        Выйдя на улицу, они оказались под снегом. Тот медленно опускался мелкими снежинками на землю, но там тут же таял. Была поздняя осень, под ногами шуршала мокрая листва. При разговоре было чуть заметно, как валит пар изо рта.
        - Сергей Владимирович, теперь я решила вам кое-что рассказать, но только не на ходу. Давайте зайдем в кафе, - хотя бы вот в это. Здесь неплохой кофе и сносно кормят.
        - Да, хорошо было бы перекусить.
        - Извините меня, Сергей Владимирович, что я не накормила вас дома. Из меня вышла плохая хозяйка. Вот и Александр Николаевич мне это напоминает от случая к случаю.
        - Почему же? Вы приготовили хороший кофе. Мне было приятно.
        - Но не накормила.
        - Не беда, ведь вы не моя жена, а моя муза. Муза кормит писателя не обедом, а обещаниями мук творчества.
        - Спасибо на добром слове.
        - Всегда, пожалуйста. Давайте, Ида Васильевна, перейдем на «ты». Разговор на «вы» удобен на людях, а не наедине друг с другом.
        - Сергей Владимирович, такой разговор нарушает меру интимности между неженатым мужчиной и замужней женщиной. К тому же я, по вашим же словам, муза вашего творчества и фамильярные отношения с музой ничем хорошим не могут закончиться для вашего творчества. Неужели с богиней можно быть на «ты»? Или я не богиня?
        - А как же быть с этим: «прошу не казнить, но миловать»? Так помилуйте меня, о свет моих очей, и сжальтесь над бедным трубадуром, дама с каменным сердцем!
        - Вы знаете, кто такая дама с каменным сердцем? – спросила Ида Васильевна, просматриваю меню в кафе.
        - Ида Васильевна, мы тоже что-то понимаем в психологии.
        - Поэтому не называйте меня таким именем, - сделала замечание Ида Васильевна, изменившись в лице. – Я дама просто с бедным женским сердцем, а не психопатка.
        - Хорошо, но можно тогда вас называть «Прекрасная Изольда»?
        - Можно. Что с вами, с любителем прерафаэлитской старины, делать. Но мне будет приятнее, если вы будете называть меня Идой на «вы».
        - Хорошо, я буду звать вас «Идой». Мне же будет приятно, если вы будете называть меня Сергеем.
        - Быть, по-вашему. Пускай будет «Сергей».
        - Так какой тайной вы, «Прекрасная Изольда», хотели со мной поделиться?
        - Никакая это ни тайна, а просто неприятность.
        - Ида, я сочувствую вам.
        - Представляете, Сережа, - начала свой рассказ Ида.
        От того, что Соловья назвали ласковым именем у него пробежали по спине мурашки от удовольствия, и он разомлел, почувствовал себя счастливым. Ему захотелось запеть во все горло. Как мало надо человеку для счастья. Оно часто бывает нечаянным. Такой душевный трепет лучше, чем половой оргазм. Им порой заканчивается занятие любовью с любимой женщиной. Но, все же, душевный трепет чаще приходит сам собой, бывает, от самого банального разговора, если это разговор с симпатичным человеком. Поэтому обаятельные люди с симпатией так опасны, что могут вить из нас веревки.
        - Извините, Ида, что я вас прерываю, но мне теперь понятно, что значит оказывать влияние на человека и что означает телепатия как «передача мыслей на расстояние».
        - Вы это о чем? – спросила его Ида.
        Ему показалось, что она удовлетворенно и непроизвольно усмехнулась.
        - Да, так. Ничего, продолжайте, моя мучительница.
        - Если вы будете так говорить, то я больше ничего не скажу.
        - Далось вам это «вы». Хорошо.
        - Не знаю даже, стоит ли вам это говорить, но мне уже все равно, - сказала Ида и замолчала, а Соловей молча ждал, когда она продолжит или начнет сначала. – Вчера мой муж поколотил меня, - наконец, сквозь зубы прошептала его муза.
        «Да, оказывается и муз поколачивают», - машинально подумал про себя Сергей Владимирович, и ему стало так жалко свою Изольду, что у него выступили слезы на глазах. Он хотел вскочить и броситься на заседание кафедры, чтобы там, на глазах у своих коллег проучить заведующего насильника, покарать семейного тирана, но вовремя подумал, что в таком случае он не узнает всей правды и отложил исполнение наказания до лучших времен, или, как говорили древние, «до греческих календ». Вслух же он, пылая негодованием, риторически воскликнул: «Как он, этот… злой профессор, мог поднять на вас руку»?
        - Он не только поднял руку, но потом изнасиловал меня.
        - Так почему же вы не заявили в полицию и не зафиксировали побои и изнасилование в травмпункте? – только и мог, что сказать Сергей Владимирович.
        - Вас когда-нибудь насиловали? Я до сих пор… ну, не в шоке, но мне это неприятно. Для меня публичное разбирательство равнозначно повторному изнасилованию.
        - Тогда я пойду и намылю вашем мужу шею, - сказал Сергей Владимирович и решительно встал из-за стола, но дальше не пошел в своем возмущении, потому что Ида своевременно схватила его за руку.
        - Не смейте, Сергей. Иначе я перестану с вами разговаривать. Я рассказала вам это не для того, чтобы вы подрались со своим другом.
        - Какой он после этого мне друг! Эта… нехороший человек. Кто еще защитит вашу честь?
        - Мой муж. Он должен это сделать сам, - наказать себя. Пока он мой муж.
        - После такого насилия он перестал им быть.
        - Сережа, я рассказала об этом не для того, чтобы вы вышли из себя. Скажу вам больше, - это не первый случай.
        - Но почему? За что! Как можно поднять руку («и не только», – подумал про себя Сергей Владимирович), на такую женщину?
        - Еще как можно. Я не все еще вам рассказала. Если прежде я закатывала Смердяеву сцены из-за его измен, мы ссорились, и он давал волю своим рукам, то недавно я сама дала повод ему приревновать себя, - призналась Ида и замолчала, собираясь с духом открыть постороннему мужчине тайну своей интимной жизни.
        - Не могу поверить. У меня всегда было впечатление, что вы живете душа в душу друг с другом. Что могло случиться? – сказал вслух Сергей Владимирович.
        - Все. Больше не могу держать в себе. Слушай. Утром в воскресенье мой муж приехал домой с дачи и нашел в нашей постели под подушкой мужские трусы и использованный презерватив на полу. Смердяев молча поднял его с пола и бросил в меня, разбрызгав его содержимое вокруг. Капли попали мне на лицо. Он стал бить меня, чтобы я призналась, с кем занималась сексом. Я не выдала тебя.
        Соловей сидел, не шелохнувшись, боясь пошевелиться от сокрушительного сообщения Иды. Он чувствовал и наглядно представлял себя комиссаром Жувом, хлопающим глазами от недоумения от реплики своего зама и стучащим себя по коленке искусственной рукой, которую он надел на себя, чтобы обмануть фантом преступника – Фантомаса. Наконец, он хрипло спросил: «Как ты определила, что эти трусы мои»? Этот вопрос был убийственным для ее утверждения. Несомненная однозначность ответа на заданный вопрос придала ему силу выйти из шокового состояния сознания. Только то, что этот вопрос прозвучал отчужденно, со стороны, а не изнутри его сознания, как если бы его задал другой человек, еще тревожило его.
        - Нет ничего проще. Просто до того, как приехал муж, я проснулась и еще не забыла, что делала тебе во сне.
        От такой откровенности у него закружилась голова, и он спросил наобум, точнее, спросило его бессознательное: «Тебе это понравилось»?
        - Я не любительница делать это, но я ужасно хотела заняться с тобой сексом, а ты был таким неловким в первый раз и сразу кончил. 
        - Ты занималась со мной  любовью в резинке? Разве она приятна на вкус? – Сергей Владимирович еще пытался хвататься за любую соломинку рассудка, которая могла бы спасти ситуацию от бессмыслицы и не дать ему кануть на дно бессознательного. 
        - Нет. Этим мы занимались после того, как ты снял презерватив.
        - Час от часу не легче. Хорошо хоть обычным сексом мы занимались в презервативе, - не хватало, чтобы ты забеременела во сне.
        - Сережа, прекрати ерничать. Объясни мне, ты действительно в своем сне не занимался со мной любовью?
        Сергей Владимирович силился вспомнить, занимался ли он сексом с Идой и машинально стал бренчать ключами в кармане плаща. На ощупь их было больше обычного. Тогда он достал их из кармана и удивился тому, что среди ключей от его квартиры есть чужие ключи неизвестно откуда. Он уставился на них и вспомнил, что после сна, в котором видел Иду, никак не мог найти свои трусы и надел новые, достав из бельевого шкафа.
        - Откуда у тебя ключи от моего дома? – подозрительно спросила Ида и тут же удовлетворенно добавила, - вот видишь, теперь понятно, каким образом мои ключи оказались у тебя в плаще.
        Сергей Владимирович не знал, что сказать. Единственное, что его обрадовало, - это мысль о том, что нет непреодолимой пропасти между сном и явью, что сон есть жизнь и жизнь есть сон. Еще одно он понял, что ничто так помогает перейти на «ты», как физическая близость. Но то, что ему открылось, - что имеют место физические последствия от фантомных действий сна, невероятно, было чудом. Но по своему опыту Сергей Владимирович знал, что чудес в том мире, в котором он жил, не могло быть, потому что никогда не было, во всяком случае, он никогда не встречался с ними. 
        Поэтому у него не мог не закрасться в сознание волос сомнения. Что если Ида задумала таким образом решить свою проблему с мужем за его счет, подставив вместо реального любовника его самого как иллюзорного любовника из сна? Таким способом она убивала сразу двух зайцев: выводила из-под удара своего любовника, чтобы и дальше заниматься сексом с ним, и смягчала свою вину перед мужем тем, что занималась любовью с его другом в бессознательном состоянии, похожем на сон. Или, может быть, она таким замысловатым образом хочет сказать ему, что хочет его и ждет от него ответной любви? Такие дикие мысли бродили по опустошенному и оцепеневшему сознанию Сергея Владимировича.
        - Сережа, сядь и перестань лихорадочно перебирать в уме варианты моего коварства, - они написаны у тебя на лице. Лучше давай вместе подумаем, как нам быть дальше, - спокойно предложила Ида.
        - Нет ничего проще: нужно пойти к тебе домой и воплотить в реальность то, что случилось во сне. Таким образом, ты отомстить своему мужу той же монетой за то, что он незаслуженно наказал тебя.
        - Но я же согрешила, изменила ему во сне.
        - Он тоже изменял тебе. Так что вы квиты.
        - Нет, Сережа, я знаю, что мы были близки, и мне было это приятно.
        - Мне тоже приятно от того, что тебе приятно, но я ничего не помню. У меня только один вопрос: Как ты могла, зная все это, так ловко скрывать от меня, пока мы говорили?
        - Извини, Сережа, но я думала, что ты тоже знаешь, но не знаешь, как об этом сказать, и поэтому вела себя как обычно, как будто ничего не было.
        - Знаешь, Ида, но теперь я только об этом и думаю и хочу тебя.
        - Сережа, нам надо быть осторожными. Ведь Смердяев знает о том, что я неверна ему, но точно не знает, кто именно спал со мной. Он очень опасен. Ты не знал, что он психопат? Как ты думаешь, зачем он пригласил тебя на мой День Рождения?
        - Чтобы проверить, не я ли тому причина, что ты наставила ему рога?
        - Разумеется. Ты правильно поступил, что отказался от приглашения. Но почему он оставил меня одну перед твоим визитом, сославшись на то, что он назначил на время твоего визита кафедру? Не для того ли, чтобы застукать нас на месте измены? Что если он поставил камеру слежения в квартире, чтобы иметь неопровержимые доказательства нашей близости?
        Сергей Владимирович от этих вопросов насторожился и стал непроизвольно озираться, выискивая глазами в сидящих и входящих в кафе посетителях черты обманутого мужа. Только теперь он понял подлую сущность своего фальшивого друга. Интересно, как бы он поступил на месте Смердяева?
        - Пока мы не сделали ничего внешне предосудительного, нам нечего его бояться, - сделал малоутешительное заключение Сергей Владимирович.
        - Не скажи. Так можно было сказать о нормальном человеке, но не о психопате. Для такого существа его подозрения есть уже основание для мести, для ее оправдания.
        - Но для подозрений нужны основания.
        - Таким основанием является само подозрение как больная фантазия, фантазм. Хорошо, что ты в конце недели уезжаешь в Петербург. Может быть, его подозрения рассеются.
        - Ты, в самом деле, полагаешь, что он подозревает меня?
        - Зачем же тогда он ушел перед самым твоим визитом на липовое заседание?
        - Логично.
        - Поэтому мы расстанемся сейчас же и до твоего возвращения больше не увидимся, чтобы не подавать повод нас подозревать. Смердяев не так глуп, как мы хотели бы, - сказала Ида, сжав ладошку Соловья своими нежными пальцами. – Скажи, Сережа, я не упала в твоих глазах как муза творчества в нелицеприятном свете того, что открылось тебе сегодня?
        - Что ты, Ида. Мы стали еще ближе, чем были, - быстро ответил Сергей Владимирович, так что было неясно ему самому так ли это в действительности. Может быть, они стали ближе, но эта близость появилась не потому, что он поднялся до своей небесной музы, а потому, что она опустилась до его земного уровня.
        - Что ж, ладно. А теперь прощай. Счастливой дороги.
        - До свидания, Ида.
        - Ты перестал звать меня «Прекрасной Изольдой».
        - Я назову тебя ей, когда вернусь.
        - Понятно. Это называется «кристаллизацией любви на расстоянии».               
   
                Ангел
        Все оставшееся время до поездки в Петербург Сергей Владимирович думал о том, что он узнал от Иды. Он не мог не чувствовать себя болваном, которого сделали виноватым в том, что он не совершал или забыл о том, что совершил. Но если он забыл то, что сама Ида приняла за сон, а потом переквалифицировала в явь, то почему? Неужели они вместе стали жертвой наваждения или на пару кратковременно сошли с ума? От этих мыслей у него болела голова и была бессонница. Только поездка в северную столицу как-то его отвлекла и успокоила. Там он расслабился и решил сходить в ресторан, чтобы окончательно рассеять свои тревожные мысли. На следующий день его ждало посещение архива, где он договорился с архивариусом поработать над интересными документами, посвященными общению одного дореволюционного журналиста со святыми старцами Востока.
        Только сидя в ресторане, в котором народу было видимо-невидимо, Сергей Владимирович вспомнил о том, что стало для него откровением, - это текст со смыслом, но не тем, что может настроить его на медитацию в качестве смысла особого расположения слов, а тем, что заслонен медитативным смыслом-средством, называющимся буддистами «упайей», или по-русски, «уловкой». И вот это откровение опять же по тому же самому медитативному правилу было замещено новым откровением – уже тем, что ему открыла Ида, что они близки, как могут быть близки мужчина и женщина. Он с тоской подумал о том, что сейчас делает его несчастная муза с ревнивым мужем-психопатом. Чтобы напрасно не переживать он опять в мыслях вернулся к тексту, который, слава Богу, на всякий случай, переписал в свой рабочий блокнот. Бумагу с пропавшим текстом Сергей Владимирович оставил в портфеле в доме друга, с которым заранее договорился, что у него остановится, а блокнот всегда носил с собой. Он уже хотел его достать из кармана, но тут его кто-то окликнул. В ресторане было шумно, и он не поверил своим ушам. Краем глаза он заметил движение в свою сторону и насторожился.
        - Сергей Владимирович! Рада вас видеть, - прокричала ресторанный шум молодая женщина, красавица из красавиц, встав перед ним как лист перед травой, кивая своей светлокудрой гривой. Присмотрелся Соловей к женщине и удивился. Стоит перед ним «царица-молодица» и слово молвит: «Я вижу: вы меня не помните»!
        - Что ты, царица-молодица, Бог с тобой! Как мне тебя не помнить. Не мог я налюбоваться на тебя, такой ты мне запомнилась. Так что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать, ни пером описать. Садись со мной рядом, Елена Прекрасная. Какими судьбами ты здесь? – Сергей Владимирович сам не ожидал от себя, что заговорит языком сказки, - видимо, на него так подействовал алкоголь и сама нереальная атмосфера ресторана, завсегдатаем которого он никогда не был даже у себя в Москве.   
        - Распределили сюда. Работаю в гуманитарном университете, - сказала бывшая ученица Соловья, Елена Петровна Снегова, присаживаясь рядом.
        - Скучаешь по столице?
        - Как же.
        - Я помню, ты была самой первой по философии на курсе. Ты же филолог, да?
        - Что?
        - Тут плохо слышно. Ты здесь одна?
        - Что вы, Сергей Владимирович, как можно! Я с коллективом: отмечаем День Рождения коллеги.
        Соловей про себя подумал: «Дались вам Дни Рождения»!
        - Может быть, выйдем на улицу, а то ничего не слышно из-за шума, - предложил он.
        - Хорошо, - ответила Елена.
        Сергей Владимирович вышел из-за стола и пошел в гардероб и там, у стойки, стал ожидать свою знакомую, пока она прощалась с коллективом. Соловей был навеселе, но не от выпитого вина, которое только пригубил, а от того, что он, пока еще «молодой», неженатый мужчина сорока лет, встретил знакомое лицо в чужом городе, стоит и не знает, чем закончится эта встреча. Лицо Елены еще долго всплывало в памяти Соловья после того, как она закончила учить философию. Может быть, если бы он проявил настойчивость, у них случился бы роман. Но он был порядочным человеком и просто не мог соблазнить свою ученицу. Уже потом он думал, что если бы она после учебы осталась работать тут же, в его университете, то он непременно попытал бы счастья, но не случилось. Теперь он сожалел, ибо Лена была еще краше, чем ее воспоминание. «Да, Дэйвид прав: воспоминание бледно в сравнении с живым впечатлением», - сказал себе Соловей.
        Когда она подошла к нему, то просто спросила: «И куда мы пойдем? Будем гулять по улицам»?
        - Не знаю, Лена. Ты хозяйка Петербурга. Я здесь гость. Веди туда, где можно поговорить. Знаешь, я чувствую, когда вспоминаю тебя, именно тебя, потому что ты олицетворяешь собой то хорошее, что было в первые годы моего учительства, то у меня появляется ощущение недосказанности. Я не сказал тебе самое главное. Наверное, я не был еще готов.
        - Спасибо на добром слове, Сергей Владимирович, но я обычная ученица, а теперь преподаватель литературы. И я помню много хорошего из того, что вы нам объясняли, чтобы мы поняли. Но многое нам было не дано понять. И только теперь я что-то понимаю из того, что вы нам хотели сказать.
        - Лена, я приехал сюда не по учебным делам и поэтому не хочу вспоминать о том, что я учитель. Может быть, ты пожалеешь меня, и не будешь разговаривать со мной как ученица с учителем, а будешь обращаться ко мне как коллега? Мы равны с тобой в учебном формате, да к тому же давно знаем друг друга. Поэтому я считаю, что лучше будет, если не только я, но и ты, перейдешь на «ты». Я уже давно практикую это и могу обсуждать с тобой все, что угодно.
        - Сергей Владимирович, вы думаете, так просто отказаться от привычки и уважения перед авторитетом.
        - Он многое оставляет недосказанным и не проясненным. Никакой я не авторитет. Обращение на «вы» только формально, бюрократично, пусто в переживании, ведь мы живем не в традиционном, а в цивилизованном обществе. Обращение на «ты», напротив, лично, а не безлично, индивидуально, а не коллективно. И потом оно свободно и равно, а не сословно, и, наконец, оно является братским, сестринским, а не родительским. Я не твой отец и тем более дедушка. Ты согласна?
        - Умом я с вами соглашусь, но не глазами.
        - Ах, вот так, да? Глазами ты видишь разницу в возрасте, - ее ты выделяешь разделительным «вы», а не соединительным «ты». Для ума, же оперирующего не конечными величинами, а их пределами, эта разница, по существу, не существенна. Я прав?
        Елена сочла лучшим открыть дверь и выйти из ресторана, чем сразу ответить. На улице было холодно и ветрено, и поэтому о прогулке под луной не могло быть и речи. На морозе спутница Соловья еще более расцвела. Мороз раскрасил ее нежные щеки розами. В сочетании с ровными и чистыми зубами они радовали глаз гурмана женской красоты, взгляд которого тянулся к сочным губам и продолговатым глазам, сверкающим горным хрусталем. Елена стояла как барыня, опираясь на наружную часть кисти руки, образующей равносторонний треугольник. Силуэт ее стройного тела, изящно облегало демисезонное пальто кремового цвета. Такого же света была сумочка, беретка и перчатки. Она держала голову, чуть наклонив и повернув ее к нашему герою.   
        - Сергей Владимирович, я приглашаю вас к себе. Я снимаю квартиру тут неподалеку. У меня тепло и уютно, не как здесь, на улице. Там мы можем спокойно продолжить нашу беседу за чаем.
        - К сожалению, я вынужден отказаться от любезного приглашения…
        Сергей Владимирович тут же увидел, как Лена  сразу изменилась в лице, огорчившись.
        - Представляешь себе, Лена, если бы я так сказал, то огорчил бы не только себя. И вот я пошел бы, опустив плечи и вздыхая, в неуютную гостиницу, где мне мешали бы спать шумные и нетрезвые соседи по номеру. Утром же не выспавшись и встав с головной болью, я пошел бы, не позавтракав, в исторический архив за нужными мне бумагами и сидел бы там, корпел над ними в холоде и сырости до самого позднего вечера, а потом вернулся бы в неприятную гостиницу. Впереди выходные…
        - Ну, если так, то, Сергей Владимирович, располагайте моей квартирой как своей, пока будите у нас, в Петербурге.
        - В Петербурге, - это в городе на Неве?
        - Совершенно верно, на 3-й улице Строителей, в доме 25, в квартире 12.
        - Какая у тебя память, Лена. Я всегда приводил ее в пример. Ты помнишь?
        - Нет, не помню. Вы все преувеличиваете. Не сложно запомнить то, что повторяют каждый год на Новый год по телевизору.
        - Получается, я напросился на постой.
        - Да, так и получается, - я пригласила вас в гости, а вы намекнули, что вам негде жить.
        - Леночка, прошу меня извинить, - я солгал. У меня есть, где жить. Мой друг оставил мне свою квартиру, уехав в археологическую экспедицию в Азию. Почему бы мне самому вас не пригласить в гости? Там мы найдем все, что нужно для чаепития.
        - Сергей Владимирович, теперь вы знаете, что я девушка традиционная и привычная. Мне привычно пить чай дома. Поэтому предлагаю вам пойти ко мне в гости. Еще раз я просить вас, врунишку, не буду.
        - Отлично. Располагайте мной всецело.
        - Мы почти уже пришли.
        - Лена, какие у вас планы на будущее? Вы преподаете в университете. Но там надо заниматься еще наукой. Какие у вас успехи в этой области.
        - Я училась в магистратуре, потом в аспирантуре. Недавно защитилась.
        - Правда? Молодец! – сказав это, Соловей наклонился и хотел взять и поцеловать руку Елене Снеговой, но та отняла свою руку и спрятала ее за спиной.
        Тогда он выпрямился и чуть не столкнулся своим лицом с лицом Лены. Тогда он наклонился, чтобы поцеловать ее в губы, которые манили его, но, увидев, что глаза ее сказали: «Нет!», отклонился и сказал только: «Пардон». Он почувствовал душой, что образ Елены Снеговой наслоился на образ Изольды Морисовой.
        Даже теперь Сергей Владимирович рефлексировал и сознавал, что то состояние сознания, в котором он оказался, было необычно не только своей амбивалентностью, но и тем, что он сам раздвоился вместе с объектом своего влечения и никак не мог собрать себя в один образ самого себя. Умом он понимал, что он тот же самый и в таинственной любви к своей музе в лице Иды, и во влюбленности к прекрасной Елене, но чувствовал себя разделенным с самим собой, как будто часть его души осталась с Идой, а другая часть живет самостоятельной жизнью сейчас с Еленой. И только то, что она была недотрогой, спасало его от душевного раздвоения при целостности рассудка. Несмотря на то, что ей сейчас было двадцать шесть-двадцать семь лет, она, судя по ее наивному поведению, была еще чистой девушкой, которой нужен не любовник, а такой же чистый мальчик, не знающий жизни. К тому же, невзирая на симпатию к себе, он чувствовал в ней некоторую холодность, намеком на которую служила ее фамилия. Она была не случайна.
        Он думал, что уже раскусил ее характер: она была уступчива сначала, но потом показывала свой характер. Соловей опасался, как бы это не был ледяной характер «Снежной Королевы». Такой характер растопить может только жгучая страсть. Но именно такие натуры, как правило, бесстрастны и потому являются роковыми для привязчивых людей. Они умеют изображать страсть, привязывая к себе чувствительные натуры. Такой натурой был Сергей Владимирович. Но он был вооружен микроскопом самоанализа и телескопом идей.
        Когда они вошли в съемную квартиру, то уже с порога было видно, что она принадлежит Елене. Она обжила ее так, что сразу понравилась Сергею Владимировичу, и он почувствовал себя в ней как у себя дома. Об этом он тут же сказал Лене.
        - Оставайтесь.
        - Ты шутишь?
        - Нет. Вы же сказали, что чувствуете себя здесь, как дома.
        - Хорошо я останусь на выходные. Ладно? – сказал Сергей Владимирович, холодея от своей смелости.
        - Ладно. Можете остаться на то время, пока я здесь живу, - спокойно сказала Елена, смотря на него так, как если бы она смотрела сквозь него.
        - Ты, что, скоро съезжаешь с этой квартиры? – Сергей Владимирович еще пытался цепляться за спасительные слова.
        - Нет. Мне здесь нравится, - сказала Елена, усаживая его на диван в гостиной.
        - Лена, мне за тебя страшно, - сказал Сергей Владимирович, всплеснув руками. – Нельзя быть таким ангелом в нашем демоническом мире.
        - Сергей Владимирович, не бойтесь за меня. Мне не страшно с вами.
        Только теперь до Сергея Владимировича стало доходить, что он сегодня встретился со своим… ангелом. Это не Елене Снеговой, а ему, Сергею Владимировичу Соловью, стало очень страшно. Он почувствовал, как что-то внутри него оборвалось и полетело вниз или, наоборот, отделившись от него, взмыло ввысь. Нет, наверное, он сам остался на том же самом месте, но что-то в нем упало под гнетом страха на самое дно колодца души, а что-то взлетело на крыльях вверх в чертоги света. Теперь он многое понял. Он понял то, что значит быть ангелом. Быть ангелом - не значит быть музой. Но он боялся это сказать, а Елена молчала об этом. Догадывалась ли она о духовных борениях и душевных терзаниях Сергея Владимировича? На этот вопрос было трудно однозначно ответить. Ему нужно было что-нибудь сказать, чтобы отлегло от сердца. 
        - Хорошо. Но в качестве кого я буду здесь.
        - Естественно, в качестве Сергея Владимировича. Вы и так здесь живете вот уже шесть лет, как я здесь проживаю. То, что мы встретились с вами сегодня, – это судьба. Все эти годы я видела вас и говорила с вами. Сергей Владимирович, не пугайтесь, я не сошла по вам с ума. У меня и справка есть из психоневрологического диспансера о душевном здоровье. Сейчас я вам покажу, - заверила его Елена, роясь в ящике стола. – Вот посмотрите. Я только недавно проходила обследование.
        Сергей Владимирович машинально взял у нее из рук медицинское освидетельствование и стал невидящими глазами смотреть на него, думая про себя, куда он попал, - вот оказывается, в каком месте он чувствует себя как дома. И действительно, документ был зарегистрирован сентябрем этого года.
        - Но как же так? – только и мог, что спросить, точнее, как отреагировать герой нашего рассказа.
        - Вот так. Представьте себя на моем месте. Вот вы влюбились в меня с первого взгляда. Я не обращала на вас внимания, а вы втайне любили меня. Вы понимали, что связь со студенткой предосудительна, но продолжали обожать меня. Когда мы расстались, уже не встречались на занятиях, то вы каждый год ждали, когда же она подойдет к вам, чтобы вы могли притронуться к ней. Вы были готовы на все. Но она не обращала внимания на ваше внимание. Шло время, и мы окончательно расстались. Вы стали жить вдали от нее. Иногда вы приезжали и наблюдали издали за ней, чтобы успокоить ваши чувства. Ваше чувство от разлуки не пропало, а, наоборот, окрепло так, что стало вами. Вы уже не могли жить без нее даже вдали от нее. Теперь вам понятно, зачем я обратилась к психотерапевту? И вот сегодня вы, наконец, увиделись со мной, и пришли туда, где жили со мной эти долгие, несчастные годы своего одиночества. Ни одна женщина, с которой вы сходились, не могла вам заменить меня. Что мне теперь делать, Сергей Владимирович?
        - Почему вы прежде, в первый же день, не сказали, что любите меня? – спросил ее, волнуясь, Соловей.
        - Я боялась, что вы посмеетесь надо мной и убьете мою любовь к вам. Я боялась за вас. Я не хотела вам портить жизнь. Но сегодня я больше не могу молчать.
        - Что мне делать? Как мне заслужить ваше прощение?
        - Вот видите, вы сами теперь говорите со мной, как я с вами. Куда делось ваше фамильярное обращение?
        - Извини меня, Лена. Ты не могла в меня не влюбиться, не зная, как я отношусь к тебе. Я сам виноват в том, что ты влюбилась в меня. Ты знала, что я люблю тебя. Но ты была наивной студенткой. Как я мог тронуть тебя?
        - Если бы вы тронули меня, то я не страдала бы все эти годы.
        - Но почему ты не явилась мне, когда закончила учиться?
        - Где были вы, если любили меня? За эти годы я привыкла ждать, а не бороться за свое счастье. Я сама виновата. Вы не виноваты, - дело во мне, в моей мании.
        - …
        - Скажите, Сергей Владимирович, как мне разлюбить вас?
        - Убейте меня!
        - Сергей Владимирович, Сергей Владимирович, я говорю серьезно. Если я убью вас – я убью себя. Я не хочу умирать, я хочу любить вас.
        Сергей Владимирович сделал попытку приблизиться к Лене, но она предупредила его движение, помотав указательным пальцем перед его носом.
        - Сергей Владимирович, не надо! Вы не думали, что может быть со смертельно голодным человеком, если ему дать возможность удовлетворить его голод? Он умрет от сытости. Вы хотите, чтобы я умерла от любви?
        - Что ты. Но тогда мне лучше уйти? – предложил Сергей Владимирович, ужасно переживая за своего ангела.
        - Нет! Останьтесь, только не прикасайтесь ко мне. Я совсем не готова к близости с вами.
        Соловей подумал про себя: «Ну, что со мной не так: одна со мной спала во сне и теперь переживает от того, что ее поколачивает муж за это, другая, вообще, сошла от меня с ума? Что делать? Впору самому лезть в петлю. Тем более, что ангела пора самого спасать. И, кстати, я совсем забыл поделиться и с музой, и теперь с ангелом своей тайной»!
        Но делать нечего. И Сергей Владимирович решил поделиться тайной со своим ангелом.
        - Знаешь, что, Лена. Со мной недавно случилось чудо.
        - Я знаю, эта ваша Изольда вскружила вам голову.
        - Откуда ты это знаешь? – вскричал Соловей.
        - Не знаю. Но часто, когда я думаю о вас, то чувствую, что беспокоит вас. Несколько дней назад я почувствовала, что вас тревожит жена вашего друга. Вы неравнодушны к ней. И даже больше: считаете ее своей музой. Как вы заблуждаетесь.
        - Почему это?
        - Потому что она вами манипулирует, а ее муж вам совсем не друг. Он очень опасен.
        - Объясни, мне, Лена, как ты чувствуешь, что со мной происходит.
        - Хорошо, я расскажу вам. Чтобы узнать, что творится с вами, я сажусь за туалетный столик в спальне и смотрю в зеркало на себя. Все свое внимание я концентрирую на своих глазах и пробую схватить сам взгляд. Если мне это удается, то я читаю по своим глазам, что происходит с вами.
        - Ты читаешь буквально по глазам или говоришь об этом в переносном смысле?
        - Если я перехватываю свой взгляд и погружаюсь в него, то у меня в сознании мелькают картинки и звучат голоса так, как если бы я смотрела и слышала вашими глазами и ушами.
        - Знаешь, Лена, я не договорил, что три дня назад я нашел на своем кухонном столике записку, где буквально говорилось о том, что если я хочу знать подлинный смысл того, что сейчас читаю, мне необходимо войти в медитативное состояние, и тогда в моем сознании проявится то, о чем тут действительно говорится. Для этого необходимо поставить перед собой зеркало и посмотреть на себя со стороны глазами своего ангела. Теперь мне понятно, что в записке говорилось о том, что ты обычно делаешь, думая обо мне.
        Но не только это я понял.
        - Что вы еще поняли?
        - Что ты мой ангел, принявший человеческую форму Елены Снеговой.
        - Сергей Владимирович, а вы оказывается еще больший сумасшедший, чем я. Куда было проще рассудить, что ваша Изольда вами пользуется, а я обычная маньячка. Нет, вы решили сделать жену своего друга музой, а свою ученицу ангелом. Я не против того, чтобы быть вашим ангелом. Но как я смогу спасти вас от вашего идеализма?
        - Зачем ангелу спасать своего адепта от идеализма, если идеализм есть выражение его влияния на адепта?
        - Вы задали сложный для меня вопрос. Я пока не знаю, как на него ответить, - призналась Лена.
        Она озадачено посмотрела на Сергея Владимировича. Было видно, как взор ее ушел в себя и вдруг лицо ее осветила обезоруживающая улыбка.
        - Сергей Владимирович, почему бы нам не заняться… как бы это сказать?
        Соловей подумал, было, что она подыскивает слова, как бы поделикатнее предложить ему заняться любовью, но Елена, к его сожалению или, наоборот, к счастью, имела в виду совершенно другое.
       - Сергей Владимирович, какой вы, все же, шалунишка. Ну, представьте себе, что вы сохли по мне несколько лет, и вот, наконец, дождались того, что ждали все это время.
        - Это так.
        - Нет, это не так. Вы прекрасно справляли свою нужду с другими. Заметьте, я не виню вас, ведь вы мужчина.
        - Лена, ты опасная женщина, - ты читаешь чужие мысли, как свои.
        - Ну, да. Насколько я помню себя, мне было свойственно иногда угадывать чужие мысли и желания. Может быть потому, что я не помню своих родителей, - они трагически погибли, - и меня всю жизнь окружали чужие люди. Вот я и научилась понимать их, чтобы выжить. Тем более эта способность развилась, когда я влюбилась и вынуждена была на расстоянии любить. Пришло время и мне открылось, что я медиум. Вот так, опытным путем я нашла свой путь в мир ангелов, в мир духов. Я подумала, почему мне сейчас не продемонстрировать свою методу. Может быть, она поможет вам отгадать вашу загадку.       
        - Какая ты, Лена, прелесть, - воскликнул Соловей и уже хотел обнять и расцеловать Елену, но вовремя остановился под ее холодным взглядом Снежной Королевы.
        - Сергей Владимирович, успокойтесь, вы забыли, что я ваш ангел, а не ваша прелесть, ваш демон. Для нас эти роли прямо противоположные. Итак, когда я буду готова и спрошу, что вам надо, то задайте тот вопрос, какой вас тревожит. Хорошо? Теперь смотрите мне прямо в глаза и не отводите взгляд.
        - Хорошо. Ты хочешь меня загипнотизировать?
        - Нет, конечно. Если бы я хотела это, то сделала бы еще много лет назад. Мы же решили, как вам помочь с разгадкой вашей загадки. Она скрывается в вас. Я не могу понять иначе, что вы сами скрываете от себя. Это не то, что обычно называют гипнозом. Готовы?
        - Да.
        - Поехали, - сказала она и махнула рукой.
        Снегова уставилась на Сергея Владимировича неподвижным взглядом. Он поежился, да и только. Ничего не происходило. Шло время. Он стал скучать. Просто устал держать свой взгляд. Вдруг Елена дернулась, закрыла глаза и спросила, на удивление, детским голосом: «Дядя, что тебе надо»?
        Сергей Владимирович усмехнулся и подумал про себя: «Одно ребячество. Артистка, чистая пересмешница». Он ожидал, что Елена заговорит с ним замогильным голосом старой ведьмы, но обманулся в своих ожиданиях.
        - Дядька, хватит отвлекаться. Говори, что надо!
        - Ладно. Мне нужно знать, зачем моему ангелу спасать меня от власти идей?
        Неожиданно Елена открыла глаза и посмотрела на него как слепая. Потом она заговорила.
        - То, что в вашем мире является идеализмом, в мире ангелов есть сплошной реализм. Моя задача состоит в том, чтобы спасти вас от иллюзорного представления ради реального положения среди ангелов, то бишь, духов. Так, например, точка конца вашего земного пути оказывается окном в реальность мира духов, которое абстрактно вам представляется кривой линией, замкнутой на себя или окружностью вокруг точки выхода из трехмерного измерения вашего мира. Но  конкретно вы оказываетесь в духовной сфере или сфере (объеме) духов, по отношению к которой реально она с вашей точки зрения или физической точки отчета восприятия является смертной точкой сжатия течения времени вашей жизни, а абстрактно умом зрится, усматривается кругом на плоскости вечной жизни. Таким образом, после смерти вы, расширяя свое сознание, оказываетесь в нашем мире, который видится вам из вашего настоящего будущим, а нами проецируется из него прошлым.
        Так работает идеальная медитация ангелов. Вы смотрите в одну точку – в точку зрения. Это отображение или рефлексия, что то же самое спекуляция в самом себе позволяет вам видеть сразу, мгновенно, в точке все то, что растягивается в индивидуальную линию времени.
        Она замолчала, но продолжала смотреть на него невидящими глазами. Изумленный Сергей Владимирович задумался над сказанным Еленой. У него было нереальное впечатление, что он общается не с Еленой, а с ее тенью, с призраком Лены. Повисла тягостная пауза. Из состояния недоумения его вывел возглас призрака Лены, прозвучавший как хлопок.
        - Все?
        Соловей собрался с мыслями и спросил: «Нет, не все. Скажи: чем ангел отличается от демона и музы»?
        - Ничем для них, но многим для вас в качестве явлений ваших восприятий. В зависимости от того, что вы ждете от нас, мы являемся вам музами-вдохновителями, ангелами-спасителями или демонами-губителями ваших душ. Наша суть не меняется от того, какими мы являемся вам. Иногда одна из этих ролей закрепляется за одним из духов. С чем это связано? С тем, каким, по преимуществу, бывает наш адепт.
        - Скажи, бывает ли такое, что ангела спасителя самого нужно спасать?
        - Спасать от чего? Спасать можно грешника, но не духа.
        - Как же падшие ангелы?
        - Не бывает падших ангелов. Бывают во времени явления духов, которые вызваны для испытания, а не для ублажения. Спасать нужно не ангела, а его подставку. Когда явится сам дух, то его подставка исчезнет.
        - Подставка – это медиум?
        - Медиум – это одна из ролей подставки. Поставка – это сам человек или равное ему существо. Медиум – это покрывало, накинутое на человека. Ему так безопаснее общаться с духом.
        - Но тогда ролями подставок являются не только медиумы, но и ангелы, и музы, и демоны.
        - Нет, не так. Играют люди, а не духи. Принимают участие в человеческих играх не они сами, но их явления в вашем восприятии в качестве посредников духовной коммуникации. Вы подставляетесь под явления духов и разыгрываете себя и друг друга, используя канал духовной коммуникации в своих человеческих интересах. Но так как вы подставки духов, то есть, наполнители их пустых мест, то они нуждаются в вас как в исполнителях своей воли. То, что вы думаете и переживаете, совсем не является тем смыслом, который извлекают духи из ваших поступков. В этом заключается хитрость разума как тела духа.
        Есть буквальный смысл, который вы наглядно себе представляете. Он не имеет никакого отношения к миру духов, но имеет прямое отношение к вашему миру. Аллегорический или условный смысл имеет то, как вы интерпретируете свои поступки, которые одновременно могут быть действиями, индуцированными, наведенными неисповедимой волей духов. Есть еще моральный смысл человеческих действий. Это объективно значимый или общезначимый смысл как тех  причин, мотивов или намерений и целей, которые они ставят, когда ведут себя определенным образом, так и тех результатов и следствий, к которым они ведут и приводят посредством соответствующих средств и методов. И, наконец, есть еще символический смысл, который открывает хитрость духовного ума. Но это не весь духовный смысл, а только буквальный или телесный смысл духа. Духовный смысл воли духов ведом только духам, но никак не людям и даже не явлениям восприятия ими духов в виде ангелов, демонов и муз.
        - Можно еще один вопрос?
        - Последний. Твой ангел может не выдержать.
        - Так значит, я говорю сейчас не с моим ангелом? Тогда с кем, - с ее призраком, что ли?
        - Она, Елена Снегова, твой ангел, но она тоже нуждается в помощи, а не только ты, ибо есть явление меня, богини, представленной тебе призраком Елены. Вспомни, что я только что говорила тебе про смыслы общения.
        - Не являешься ли ты феноменом, как таким явлением, которое являет себя? Я не вполне понимаю тебя, когда ты говоришь о Елене Снеговой, которая реальна, как о явлении ее уже как призрака, который не реален? Как понять тебя?
        - Она для тебя реальна, потому что такая же, как и ты, материальная. Она имманентна тебе и поэтому есть не просто одна видимость меня. Я же, как дух, как богиня, в силу или по причине своей трансцендентности для тебя призрачна, хотя я и есть подлинная реальность, которая закрыта для тебя посредством идеи Елены. Но ты и само явление меня тебе имманентно мне. Для меня и ты, и она есть Я, вернее, часть меня как целого. Для тебя же я есть иное, которое стало своим для тебя в явлении тебе меня Еленой. Елена ли Я? Да, но в той же степени, в какой Ида, и в каждом случае в меру ограниченности меня собой.       
        Сергей Владимирович ждал еще какое-то время, но уста Елены уже молчали, а взгляд ее стал приобретать осмысленный характер. Это была ирония судьбы, - дух как сверхсознание мог говорить с человеком и через человека, когда он был в бессознательном, а не сознательном состоянии. Странное дело, но сознание само мешало тому, чтобы общение было сознательным. Единственно, что можно было сделать это самосознательно устраниться, чтобы сверхсознательное проговорилось через бессознательное, а не сознательное. Но почему? Потому что сознание есть свидетель конечной реальности, а сверхсознательное находится за его концом, является для него безразмерной точкой, которую оно не в состоянии развернуть в линию размышления, ведущего к пониманию. Она всегда норовит свернуться в трубочку, струну трансцендентального самосознания, а та в точку сверхсознания, могущего быть развернутым только в своей противоположности – в бессознательном – согласно закону тождества противоположностей. И все же он понял главное, - повторю, - сверхсознательное общается с сознательным не столько через само-сознательное, сколько через бессознательное. Это он понял, уже не абстрактно-теоретически в понятии, а конкретно-эмпирически в представлении, став свидетелем демонстрации вещания духа чревом Елены, ибо прежнее откровение духа через его чистое сознание оказалось для него самого недоступным. 
        Придя окончательно в себя, Лена постелила ему на диване в гостиной, а сама ушла спать в свою спальню. Едва коснувшись подушки, Сергей Владимирович тут же забылся крепким сном.

                Откровение
        Сергей Владимирович проснулся поздним утром и сразу же подумал о том, что встало перед ним во главу угла, в котором он оказался благодаря спиритическому сеансу Елены. Встала перед ним в полный рост очевидность того, что настоящий смысл духовного откровения никогда не совпадает с тем, что думает сам человек об этом откровении. Взять хотя бы саму суть того, что делают ангелы и музы, которые имеют земное воплощение, в котором действуют и дают свою интерпретацию своих действий, тогда как люди судят об этом привычно, исходя из своих предрассудков, высказывая как свое мнение.
        В результате мы оказываемся безоружными перед неизбежным, о наступлении которого нам приходит благая весть во сне бессознательного или наяву в идее, ибо мы не знаем, что именно или как оно будет. Мы только тешим себя иллюзиями на этот счет, позволяя стать ему этим самым неизбежным, которого нельзя избежать.
       От дальнейших раздумий его отвлек шум на кухне. Одевшись, он вышел туда и встретил Елену. Они пожелали друг другу доброго утра. Она уже приготовила завтрак. Он состоял из вареных яиц, чашки кофе и булочки с маслом и клубничным вареньем. Перекусив, они договорились вдвоем посетить исторический архив, в котором у него была назначена встреча на одиннадцать часов с архивариусом архива. Елена согласилась помочь ему разобраться с документами одного интересного журналиста, взявшего интервью у восточного учителя мудрости.
        Она только спросила: «Мне всегда было интересно знать, что думает человек, который одновременно преподает философию и теорию литературы, занимается наукой и пишет романы. Например, я теперь преподаю и занимаюсь наукой, но я не философствую и не пишу романы, но у меня совсем не хватает времени на личную жизнь и быт. А как вы справляетесь со всем этим»?
        - Не знаю, я никогда не думал об этом. Вот, например, сейчас я думаю о том, как это вам удается читать мои мысли?
        - Я не знаю, как вы думаете и о чем. А если вы имеется в виду спиритический сеанс, то я не контролирую то, что идет через меня. На сеансе я являюсь проводником воли духов. Я знаю не ваши мысли, я узнаю ваши переживания на расстоянии любящей душой. Что вы думали с утра пораньше?
        - Я думал о том, что те подсказки, которые нам дает судьба, часто нами неправильно толкуются. Потом задумался над тем, что такое вера и ее догмы и как они сходятся с аксиомами науки и доказательными суждениями философии.
        - Мне это очень интересно знать.
        - Ладно, расскажу. Вот вера. Что это такое? Лена, ты веришь в Бога?
        - Да, верю.
        - Какой ты веры?
        - Христианской.
        - Какого исповедания?
        - Православного.
        - Если ты православная христианка, то как должна по вере, по церковному уставу относиться к спиритическому сеансу?
        - Я понимаю вас, Сергей Владимирович, я не дура необразованная. Должна относиться с осуждением как к бесовской затее. В отношении к спиритизму, к духам я расхожусь с церковным преданием.
        - Ты расходишься не только с преданием, но и с писанием. Но я не осуждаю тебя, ибо я не христианин. Если бы я был христианин, то был бы в церковной ограде, и не важно, какой: православной или католической, а может быть и протестантской. Но мне не нужны другие для веры в Бога, как, впрочем, и тебе. Ты давно ходила в церковь?
        - Была на этой неделе и замаливала свои грехи у духовника.
        - У меня, напротив, не нужды ни в покаянии в присутствии священника, ни в чтении Писания. Что для меня вера? Не все. Тогда что именно? Она имеет для меня значение, даже не смысл, а, повторю, значение только тогда, когда я не вижу, не созерцаю идею, не слышу и не знаю, как я знаю в мысли. Она посещает меня, как только я становлюсь слеп, глух, неподвижен и ничего не чувствую из всего того, что и кто меня окружает.
        Если со мной что-то есть еще, кроме меня, то это я и называю верой. Верой во что? В то, что доступно только вере. Люди это называют Богом и обращаются к нему как к сверхъестественному существу, то есть, существу в превосходной степени. Аналогом такого существа может быть родитель для ребенка, аналогом веры – его доверие родителю. Но для меня такое обращение к Богу, который для меня является Духом, просто невозможно, ибо оно бессмысленно. Дух не есть существо. Он может являться нам как существо. Он не есть существо, пусть даже сверхъестественное существо. Он есть как существо, или является нам таковым, чтобы мы имели с ним дело в вере. То есть, это человеческая условность, необходимая человеку для того, чтобы иметь к Богу доступ. Вот и все.
        В каком качестве он доступен верующему? Как судья его пороков и спаситель его души от них. Он наказывает человека за грехи и спасает наказанием от их последствий. Важно измениться в ходе наказания как испытания, чтобы освободиться от последствий желаний, грехов: болезней, страхов и смерти. В моей мыслящей жизни нет места для веры. В ней есть место для сомнений в аксиомах и доказательствах, которые принимает как данность опыта ума, чего нельзя не знать, или опровергает, чтобы не осталось места для сомнения. То, что нельзя оспорить, есть не вера, а знание. Сомнение есть мышление. Знание есть утверждение, и тогда оно положительное, или есть отрицание, и тогда оно отрицательное. Знание не есть вера. Верую, когда волю. Вера не есть знание, как не есть и чувство, выражение и переживание. Она есть воля. Только чья? Моя ли?
        Вера есть воля Бога, которую я должен принять как данность, как дар даром. Акт принятия веры есть акт покорности смирения моего своеволия. Не моя воля, но Господа. Во-т как. И только приняв волю Господа, ты принимаешь вероучение как учение веры. От кого принимаешь? От Его представителей, от тех, кто представляет его на земле, - от людей церкви, которая существует от века, до твоего рождения. То, что они утверждают, есть догма, догмат как положение, обратное чему противоречиво, противоречит букве и духу веры. Догма принимается без сомнения как нечто бесспорное, непогрешимое, что нельзя испортить, если строго следовать алгоритму догмы. Ее непогрешимость есть свидетельство непогрешимости, несомненности самой веры. Вынь эту догму как опору из фундамента веры, и она завалится, расстроится. В этом смысле вера есть настроение, гармония связи человека с Богом. Так она понимается. Если ты ее не принимаешь, то тебе делать нечего среди верующих. Мне не по пути с верующими к Богу. У меня свой путь. Он пересекается с твоим путем. Я пока не знаю, как, но догадываюсь, что пересечение проходит по сумеречной зоне мистики. Вот ради уточнения своего места там, мы и отправимся сейчас в исторический архив на ул. Шпалерная.            
        Через час они были уже в архиве. Он располагался в голубом здании, выполненном в стиле позднего барокко. Можно было сказать, что личная жизнь доцента Соловья достигла апогея, ибо он не только вошел в близкие отношения со своей музой и со своим ангелом, но и на свою беду столкнулся с личным демоном своей прежней жизни – бывшей невестой Светой. Именно с ней он столкнулся в дверях архива в воскресенье, когда он закрыт для обычных посетителей. Она из него уже выходила, и поэтому Сергей Владимирович никак не мог сделать вид, что не заметил ее.
        - Сергей, какими судьбами? Привет! Давно не видела тебя. Ты все тот же, все возишься с девушками, - заметила после приветствия Светлана Воронцова, имея в виду Елену, которая вошла в дверь, оставив Соловья снаружи.
        - Здравствуй, Света! Я слышал, ты опять развелась, - ответил ей Сергей Владимирович, - он не хотел сделать ей больно, но так получилось, что ответил той же монетой.
        - Да, было дело. Но я опять свободна, И почему мне так везет на нытиков?! Ты не знаешь, Соловей?
        - Потому что ты притягиваешь их к себе как магнит.
        - Странно, если бы это было так, то ко мне липли бы железные, крепкие мужики, а не мальчики.
        - В берлоге не ужиться двум медведям. Ты сильная дама и поэтому, естественно, что для слабых мужчин ты роковая женщина, - позволяешь им любить, не любя никого, кроме себя. 
        - Может быть, ты и прав. Кстати, мне звонил вчера Смердяев и спрашивал, не видела ли я тебя. Почему ты не отвечаешь на его звонки? Он потерял свою ненаглядную.
        - Вот незадача. Вероятно, у меня разрядился мобильник, - огорченно посетовал Сергей Владимирович и переспросил, - Как потерял свою жену? Ведь позавчера у нее должен был быть День Рождения. 
        - Был быть, - не мямли. Как ты изменился в лице. Ты никогда так не переживал за меня, как за эту недотрогу. Она пропала до Дня Рождения. Слушай, Соловей, не «влип» ли ты опять в плохую историю? Ну, как посмотри на меня!
        - Ты ошибаешься, Света.
        - Так и есть. За тобой нужен глаз да глаз. Я все знаю: она твоя любовница. А я все гадала, зачем мне названивает твой «друг». Ты знаешь, что он твой первый враг? И ты именно ему наставил рога. Лучше бы ты кому-нибудь другому наставил рога. Увел жену у ревнивца-психопата и уехал в другой город к другой, уже молодой дурочке. Ну, ты даешь. Что если Смердяев, я таких подлецов знаю, угробил свою жену и «навел» на тебя? У него есть ключи от твоей квартиры?
        - Светка, тебе самое место быть Порфирием Петровичем. Не помню, чтобы я давал ему ключи.
        - Не давал Иде?
        - Тем более ей.
        - Ты зачем сюда явился?
        - За одним документом.
        - Каким документом?
        - Света. Не говори со мной таким приказным тоном. У меня и так кругом идет голова.
        - Так, скажи своей ассистентке, чтобы она не торчала в дверях, а не то ее выгонят за двери, и потом иди ко мне, чтобы мы решили, что тебе делать. Я буду ждать тебя вон на той скамейке.
        Сергей Владимирович сделал, как велела Светлана Анатольевна. Он зашел в архив, вызвал нужного человека и попросил его показать документ своей ассистентке. Он стал уговаривать Елену просмотреть документ, а то она хотела уже уйти.
        - Лена, я понимаю тебя. Но это моя бывшая невеста. Она сообщила мне неприятное известие. Я должен обсудить с ней эту новость. Ты же пока поищи в документе то, что может заинтересовать тебя как специалиста по духам.
        - Что случилось, Сергей Владимирович? Говорите!
        - Пропал один человек.
        - Я так и знала. Это ваша любовница пропала.
        - Хорошо. Давай я решу вопрос со Светкой, а потом вернусь к тебе.
        - Сергей Владимирович, зачем вам столько много женщин? Неужели вам от этого хорошо?
        - Сам не знаю. Ладно, посмотри, пожалуйста, бумаги.
        Когда он вышел на улицу и подошел к запорошенной свежим снегом скамейке, на которую поставила свою сумку Света, та, переминаясь с ноги на ногу, ворчливо спросила: «И долго я буду ждать тебя»?
        - Извини, Света.
        - То-то же. И что теперь мы будем делать? Звони Смердяеву. Может быть, его Идка вернулась.
        - Но у меня…
        - А-а, я позвоню сама, - сказала Света, чертыхнувшись, и набрала номер Смердяева.
        - Знаешь, Света, и почему у нас ничего не получилось?
        - Потому что ты, Соловей, размазня! Да-а? Александр Николаевич? Да, это я. И какая у вас хорошая память на голоса. Ну, что, Сергей Владимирович рядом. Как Ида, нашлась? Нет? Передаю ему трубку.
        - Здравствуй, Саша! Что случилось? – спросил бесцветным голосом Сергей Соловей. – Да, хорошо, - ответил он упавшим голосом и протянул мобильник в сторону, противоположную той, где стояла Светлана.
        - Что он сказал? – ласковым тоном спросила Света, жалея своего непутевого любимого.
        Соловей потерянно посмотрел на Свету и передал ей не своим голосом все то, что он запомнил со слов Смердяева. Суть была такова: Ида пропала в тот же день, что они расстались. Ее объявили в розыск в пятницу вечером. Смердяев его предупредил о том, что ему необходимо вернуться завтра в Москву. Следователю нужно будет опросить его как свидетеля.
        - Да, случилось то, что я предсказала. Для этого не надо быть ясновидящей. Думаю, как тебе не прискорбно будет знать, ее уже нет в живых. Этот Смердяев постарался. И замел следы. Наверное, подмел под тебя. И почему ты не дома? В твое отсутствие он мог вполне посетить твою квартиру и оставить там улику. Вот почему я спрашивала, давал ли ты ключ кому-нибудь из них от своей квартиры.
        - Может быть, Ида еще найдется? – спросил с надеждой Сергей Владимирович.
        - Как же, найдется. Ее найдут когда-нибудь потом, весной, под тающим снегом. Думай не о ней, - о ней уже поздно думать. Думай о себе, о своем алиби. Оно у тебя есть? Что ты делал в тот день, что она пропала?
        - Я в тот день встречался с Идой у нее дома, когда Смердяев был на кафедре, а потом мы пошли в кофе напротив и пили там кофе. После мы расстались, и я пошел домой.
        - Дома тебя кто-нибудь видел в тот день и вечер?
        - Нет, я был один и рано лег спать, - ужасно болела голова.
        - Прекрасно. У тебя как последнего свидетеля, который ее видел, нет алиби. Ну, что сказать? Ты – лопух. И поэтому на тебя можно вешать всех собак. Ты еще спасибо за это скажешь. Делать нечего. Я попробую пробить по своим каналам, что можно сделать. Ты же будь спокоен. Ни в коем случае не срывайся сейчас в Москву. У тебя на какое число билет?
        - Я еду спальным вагоном сегодня ночью. 
        - Я позвоню тебе еще. Ты только не забудь зарядить свой мобильник. Сейчас иди в свой архив и делай только то, что запланировал. Теперь твое единственное оружие – спокойствие. И будь внимателен.
        - Чтобы я делал без тебя, Света!
        - Не будем. Пока.
       Светлана собралась выяснить у компетентных людей, что обычно следует делать человеку, попавшему в такую ситуацию, в которой оказался Сергей Владимирович. Он же присоединился к Елене, изучавшей записи бесед журналиста и публициста Михаила Осиповича Меньшикова с тибетским доктором и мистиком Петром Александровичем Бадмаевым.
        - Что вы узнали от своей бывшей невесты? – взволнованно спросила Елена Петровна.
        - Что Иду объявили в розыск. Я не хочу говорить об этом. Что ты узнала из бесед журналиста с мистиком?
        - На мой взгляд, беседы весьма интересны, особенно с точки зрения того, как к духовным вопросам относились знающие люди сто лет назад. Для примера одна интересная, но странная фраза Бадмаева: «Жизнь не стоит тех усилий, которые мы тратим на нее. Поэтому есть вещи важнее жизни». Как вы это можете проинтерпретировать? Можете ли вы согласиться с ним?
        - Это все, что вы прочитали в рукописи?
        - Нет, кое-что еще.
        - Фраза действительно странная. Но в свете недавно пережитого могу сказать, что она значит для меня. Думаю, что важнее жизни может быть только сверхжизнь. Та жизнь, которую мы ведем, бывает ограниченной. Порой люди перерастают жизнь и умирают. Прежде я думал, что некоторые люди не успевают стать людьми. Им одной жизни мало для этого. Другие становятся людьми еще до своей смерти. Они уже выполнили свое предназначение и им больше нечего делать на этом свете. Так не глупо думать. Но так мысль еще не додумана до логического конца.
        А вот мысль о том, что они перерастают жизнь, подводит нас к такому логическому концу. Если человек вырастает из обычной жизни как ребенок из своих вещей, к слову сказать, своих штанишек, то он понимает, что будет то же самое, люди не станут лучше и будет дурное повторение того же самого. Если такое повторение его тяготит и уже не радует, как жизнь ради жизни, то она теряет для него свой смысл. Это не означает, что смерть становится осмысленнее жизни. Осмысленнее жизни может быть только то, что больше жизни, больше,  важнее его прежней жизни. Условно это состояние можно назвать состоянием сверхжизни, но никак не смерти. Смерть в таком случае есть прекращение обычной, прежней жизни среди обычных, прежних людей. Думаю, такое тоже бывает. Возможно, такие люди уходят в будущую жизнь, лучшую для них, но не обязательно для всех других людей. В таком случае, эта жизнь вечная в том смысле, что она является наименьшим числом лет из всего числа или количества лет, больших любого натурального числа.
         Присутствие такой жизни, которая больше самой жизни, понимаемой обычно, не увидеть глазом и не услышать ухом. Оно безвидно и беззвучно, его можно почувствовать, как говорят в народе «шестым чувством» или тогда, когда попал в безвыходное положение, в момент крушения жизни, на острие жизни, с которого соскальзываешь и падаешь в бездну смерти.
        - Да, стоит задуматься. Или вот еще место из беседы: «Петр Александрович, так можно ли еще при жизни оказаться в ином, загробном мире»?
        Бадмаев отвечает: «Можно, если станешь «зеленым драконом»».
        Меньшиков задает новый, уточняющий вопрос: «Как стать таким, как войти в это состояние»?
        Бадмаев дает уклончивый ответ: «Трудно, ой, как трудно ответить на ваш непростой вопрос. Он по силам только «зеленому дракону». Зеленый дракон – это собрание знающих путь в жизни. Тот, кто знает путь, уже в пути в иной мир. Иной или загробный мир – это не остановка в пути, а сам путь между остановками. Остановки – это смерти. Смерть не одна, а жизнь одна, как один путь. Путь в жизни – это путешествие без конца. Оно и есть вечная, вечнозеленая жизнь. Дракон – это путь, посредник, полет над бездной. Путь как движение без конца не оставляет следов. Это полет дракона в стихии духов, в воздухе, где нет накатанных дорог. Посвященный ведает, что дух веет, где пожелает».
        Снегова показала еще одно место в тексте беседы журналиста с Петром Александровичем, где речь шла о том, что в любой обычной жизни есть еще скрытое измерение, благодаря которому она имеет сверхценность. Эта сверхценность заключается в том, что такое измерение является каналом сообщения обычной жизни с необычной, вечной жизнью. Переход из обычного режима жизни в необычный происходит мгновенно, ибо вечность является в потоке временных событий в виде момента, который ускользает от связки событий времени и поэтому не может быть схвачен и передан одним событием времени другому. По этой причине моментальное явление вечности во времени настоящего нельзя зафиксировать и воспроизвести, встроить в ряд временных событий в качестве одного из них. Вечность ускользает от повторения во времени. Она есть во времени как мгновение, миг, который невозможно запомнить и проанализировать, разобрав его содержание по частям, ибо мгновение является не партикулярией, а сингулярией, оно есть не часть вечности, но она вся, в свернутом виде. Вечность же есть развернутое мгновение.
        Так вот, Бадмаев поведал Меньшикову, что в жизни есть измерение вечности, которое является перпендикуляром по отношению к пространственно-временному континууму. Для вечности обычное течение времени жизни является точкой, одним мгновением. Вечность раскрывается как бесконечное множество таких мгновений, которые проницают друг друга не прямо, но через всю вечность целиком, голографической линзой.            
        Человек, практикующий медитацию, не доскакивает или проскакивает момент выхода из течения потока времени и входа в вечность. Обычно он соскальзывает с прошлого и попадает  будущее, не выходя из потока времени в настоящем. Простая альтернатива этому смерть. Так лучше время, чем смерть как разрыв настоящего, которое сшивает прошлое с будущим. Есть еще вечность, но она, укорененная в настоящем, как правило, неопределима в нем, делая само настоящее границей, которое ограничено прошлым и будущим и является границей между ними. Так вечное это то в настоящем, что не ограничено ни прошлым, ни будущим. Нельзя путать вечность, как с будущим, так и с прошлым. Вечность есть. Она является как мгновение. Она есть одновременно вечная мгновенность вне времени и мгновенная вечность во времени.
        Сергей Владимирович углубился в чтение. Елена Снегова задумалась над тем, что прочитала из беседы мудреца с журналистом. Соловей наткнулся в тексте на то, ради чего он отправился в поездку. Это был вопрос Меньшикова.
        - Петр Александрович, так можно, минуя смерть, отправиться в мир иной и как потом вернуться обратно в наш мир?
        - Можно, но это могут сделать только те медитаторы, которые сумеют ограничить мгновение, сделают его размерным, станут соразмерными мгновению. Однако для этого необходимо остановить мгновение, смерить, умерить его безразмерность. Это возможно сделать, если разомкнуть круг вечности на себя, вывести мгновение из себя, перевести мгновение в себе в мгновение для себя. Что это означает? Не только то, что следует жить вне времени, но и то, что следует жить вне пространства, ибо время есть четвертное измерение пространства. Мгновение же – это пятое измерение, а вечность – шестое измерение. Оказавшись в мгновении, мы замкнемся на нем. Но это не следует делать, ибо мгновение значимо не само по себе, а как интенция вечности.
        Следует внимательно присмотреться к мгновению. Первым актом внимания на нем является осознание того, что мгновение нельзя поймать. Именно в этом качестве как нечто неуловимое оно и идентифицируется.  Медитирующий, сосредоточенный на мгновении, начинает понимать, что трудно уподобиться тому, что неуловимо. Затруднения с мгновением начинается с того, что не мгновенно размышление о нем. Такое размышление можно определить как проекцию мгновения на поле, плоскость сознания. Оно есть образ мгновения, его логическая схема, понятие мгновения как его смысл, концептуальная форма. Но понятие мгновения не есть оно как событие. Как превратить со-бытие, связь с мгновением в понятии во времени в событие времени не прошлого как воспоминание о нем и не будущего как предвосхищение, проект его, но настоящего? Мы не успеваем схватить его, как он раскладывается во времени на серию следующих друг за другом моментов времени, один из которых уже прошлый, другой настоящий, а следующий еще будущий.  Следует не следовать за мгновением шаг за шагом, момент за моментом во времени, всякий раз соскальзывая с него моментами времени, но войти сначала в мысли в само мгновение, чтобы оно не раскладывалось на серию не связанных друг с другом моментов времени. Они связываются в одну цепь благодаря тому, что мгновение прошивает их насквозь, когда они раскладываются в пространстве. То, что время есть четвертое, дополнительное измерение пространство не дает возможности тому, кто медитирует, войти и не выходить из мгновения. Развертка в пространстве потока времени на его моменты: прошлого, настоящего и будущего держится мгновением. Это каким образом? Размножением самого мгновения. Разложение мгновения мешает удержаться в нем в спрессованном, уплотненном образе как вечности.
        В вечности мгновения уложены друг в друга. Они проницают друг друга. В этом смысле вечность есть бесконечное множество мгновений, упакованных друг в друга, сложенных друг из друга. Но она сама не есть мгновение. То есть, вечность не противоречит самой себе. Это было бы так, если бы она как множество мгновений входила в себя как элемент. Она не есть мгновение мгновений, в состав которых она входит. Она есть связь мгновений без начала и конца, континуум мгновений. Каждое из этих мгновений является настоящим, которое не приходит и не уходит, а есть явление вечности. Она есть реальность мгновений, их истина как истина настоящего и одновременная настоящая, а не лживая, фальшивая, видимая истина. Видимостью вечности как истины является мгновение в потоке времени как его момента. Явление вечности во времени относительно, есть отношение треугольника, дельты времени: прошлого-настоящего-будущего. Помимо этих качества времени есть еще два качества: мгновение и сама вечность. Их пространственное превращение демонстрируется треугольником места, углами или вершинами которого становятся точка – мгновение, линия – время, стрела времени, плоскость – вечность. Имеющая начало и конец, стрела времени, описываемая вокруг мгновения, становится кругом вечности, имеет тенденцию стать кривой, замкнутой на себя без начала и конца.
        Тому, кто хочет сойти с линии, нити времени, но не умереть, упав в бездну ничто, следует скрутить нить времени, смотать ее в начало ветвления, в тот момент, с которого она стала плестись. Проще сказать, следует в сознании смотать нить времени на момент начала, когда он был мгновением, то есть, не началом с концом как его следствием. Таким образом, нить времени станет кривой, спиралью, максимально свернутой в минимум времени. В результате, дойдя до предела свертываемости, она противоположным образом развернется, выстрелит в конец времени твоей жизни и явится концом конца, то есть, твоим вступлением в безразмерное пространство вечности. В ней нет смены состояний, нет становления ни чем и ни кем. Вечность предназначена для состоявшихся, кто уже стал тем, кем есть. Если вы уже являетесь тем, кем есть, то она может вам открыться. Для иных, тех. кто ищет себя, она наглухо закрыта.
        - Неужели те, кто уже состоялся, способны, минуя смерть, оказаться в вечной жизни? Петр Александрович, вы полагаете, одного этого хватит для загробной жизни?
        - Нет, Михаил Осипович, не достаточно. Для того, чтобы быть готовым к перерождению, необходимо полностью закончить свое развитие в этом мире времени. Но этого не достаточно, или, как вы говорите, «не хватит», для загробного существования. Для него нужно еще, чтобы сама ваша жизнь в этом мире уже закончилась. Пока еще вы полноценный или неполноценный участник ее протекания. Вы протекаете жизнью. Вот когда она полностью истечет, и вы к тому сроку, но никак ни «до», ни «после», что, естественно, невозможно, будите к этому готовы, то есть, состоитесь, тогда, возможно, вам выпадет шанс оказаться в вечной жизни. Однако в качестве кого вы окажетесь там, и окажетесь ли вообще, мы точно знать не можем. Правда, можем предполагать, - чем мы сейчас и занимаемся.
        - Как надо понимать вашу оговорку о том, что «окажетесь ли вообще», Петр Александрович?
        - Хотя бы так: смертный может обратно вернуться в это мир, но неизвестно куда и когда. Не обязательно он вернется к своей прежней жизни.
        - Я так и не понял, - вы хотите сказать, что при всех равных условиях, которые вы указали, входя в медитативное состояние, кто-то может попасть в вечную жизнь усилием мысли?
        - Конечно. Но для этого необходимо стать полностью иным, чужим для этой жизни, что возможно только при максимальном уровне сознания, возможном в этом мире.
        На этом коротком ответе беседа Бадмаева с журналистом обрывалась. Больше никакие усилия мысли не могли удержать Сергея Владимировича от переживания за Иду и самого себя. Он чувствовал, что должен приготовиться к самому худшему, - что его Изольды больше нет в живых. Об этом он мог судить по упадку своих творческих сил. Ведь Изольда была его музой. Под сенью ее заботы он творил свои сочинения слова и мысли. Он вполне отдавал себе отчет в том, что не сама Ида Морисова была его небесной покровительницей. Это его богиня, не имеющий своего имени. Это он дал ему имя и нашел его в образе Изольды. И вот теперь он не чувствует того, что чувствовал прежде, - присутствие своей богини в теле, и з плоти и крови Изольды Морисовой.
        Настроение Сергея Владимировича невольно передалось Лене. И она спросила: «Ау! Сергей Владимирович, вы обо мне совсем забыли. Вы думаете об Иде»?
        Соловей опомнился, что он забылся, что находится в архиве рядом со своей любящей помощницей. Но в этот момент она была безразлична ему. «Зачем мне эта трогательная девичья красота? Как и зачем мне забота моей прекрасной и властной бывшей невесте, когда моя муза в беде или даже уже на «том свете»? – подумал он и крепко задумался. Внезапно его лицо осветилось мыслью, которая его обнадежила: «Что, если мне последовать совету Бадмаева и пуститься в путь за Изольдой, как спустился в Ад Орфей за своей Эвридикой»?
        Оживление Соловья не прошло мимо Елены Снеговой. Она в сомнении помотала головой и сказала: «Сергей Владимирович! И не думайте об этом. Такое путешествие грозит вам бедой. Соображения Бадмаева предположительны. Не зацикливайтесь на Иде. Никто из смертных уже не поможет ей. Посмотрите на меня. Я не ушла от вас с Идой»!
        Сергей Владимирович посмотрел на своего ангела. Но он ее не видел и не слышал. Соловей был уже одержим сверхценной идеей спасти Иду из цепких лап смерти. Он думал о том, что, может быть, став бессмертным, вернет себе Иду и вместе с ней способность снова быть самим собой.
        В тот же день Соловей расстался со своим ангелом, одержимый демоном творчества отнять у смерти ее жертву. Елена Снегова провожала его на вокзале, а Светлана Воронцова названивала ему по телефону и советовала, как вести себя в Москве. Лена предупредила его, что на днях приедет к нему, чтобы поддержать его. Он не стал ее отговаривать, занятый мыслями об Изольде, о том, где сейчас она, несчастная.         
               
                Следствие
        Как только Соловей приехал в Москву, так его уже на вокзале встретил Смердяев и стал уговаривать признаться, что он сделал с женой. Тут же был и следователь, который вел уголовное дело, возбужденное по факту безвестного исчезновения Иды Морисовой. Как ни странно его звали Порфирием Порфирьевичем, и он чем-то напомнил Сергею Владимировичу Смоктуновского, которого тот видел в давнишнем фильме по «Преступлению и наказанию» Достоевского в роли следователя. Только потом он понял, чем этот, современный, слуга Фемиды, напомнил ему литературного и киношного героя. Иннокентий Михайлович на экране ловко уловил манеру поведения романного дознавателя – деликатное умение доводить сначала свидетеля, а потом уже подозреваемого до публичного осознания и признания в том, что он был намерен совершить в мыслях. То есть, имел умысел, преступное намерение. Если есть мотив, то можно раскрутить дело при наличии тела жертвы. Вся загвоздка состояла в том, что не было найдено тело жертвы. Раз нет тела, то нет и дела. Тогда что следовало делать с Соловьем как подозреваемым, но в деле пока фигурирующим только в качестве последнего свидетеля жизни безвестно исчезнувшей? Естественно, раскрутить его на добровольное приглашение к себе на квартиру при отсутствии ордера на обыск оной.
        Сергей Владимирович, в сердцах забыв о предупреждении своей бывшей невесты, только с разрешения адвоката, московский адрес которого она передала ему по телефону, заранее с ним договорившись, согласился пустить посторонних в свою квартиру, чтобы тот проверил, что там нет потерявшейся. Смердяев тоже напросился, но Порфирий Петрович его не пустил, имея того в запасе в качестве второго подозреваемого, которому делать нечего в квартире первого подозреваемого. Он предположил, но не сказал об этом вслух, что квартира Соловья может быть местом преступления.
        Оказавшись в квартире, Порфирий Петрович попросил Сергея Владимировича осмотреть все комнаты. Тот согласился. Все было на месте. И только подойдя к ванной, дверь в которую была приоткрыта, Сергей Владимирович всем своим существом почувствовал, что у него в квартире произошло что-то ужасное, - он уловил носом сладковато-тошнотворный запах   гниющей плоти. Идущий следом, Порфирий Петрович жестко скомандовал: «Гражданин Соловей, встать лицом к стене! Быстро положите руки на шею. Стойте и не шевелитесь»! Сказав это, следователь подошел к ванной и включил свет в ванной. То, что он увидел, заставило его отвернуться. В ванне, заляпанной кроваво-бурыми пятнами крови, лежала женская голова. Черты лица ее распухли, глаза от ужаса выкатились из орбит, волосы спутались и закрыли срез шеи жертвы.
        - Где труп Морисовой? – коротко и бесстрастно спросил Порфирий Петрович
        - Что вы увидели в ванной? – вскричал Сергей Владимирович, прислонившись к стене, и стал медленно по ней сползать, оставляя мокрую дорожку на обоях от слюны. Он потерял сознание, будучи не в силах больше сознавать, что Иды нет в живых.
        Очнулся он, уже сидя в кресле в гостиной с наручниками на руках. Вокруг суетились люди из оперативной группы, занимаясь своей обычной работой на месте происшествия: описывали и документировали, снимали отпечатки пальцев, фотографировали само место и найденные улики в ванной. Тут же находились полицейские, охранявшие место происшествие и понятые. Рядом, в уголке, сидел заплаканный Смердяев. Он смотрел ничего не видящими глазами в одну точку и что-то шептал дрожащими губами. Следователь, заметив, что подозреваемый в убийстве очнулся, подошел к нему и стал расспрашивать Соловья о том, знает ли тот, что случилось в его ванной комнате.
        - Я был в отъезде три дня. Последний раз я заходил в ванную третьего дня, и там все было в порядке. Что, наконец, случилось? Скажет ли мне кто-нибудь?
        - Встать, - скомандовал по указке следователя полицейский, стоявший рядом и обращавшийся непосредственно к Сергею Владимировичу. – Гражданин пройдемте. И они во главе со следователем прошли в ванную комнату.
        Специалисты уже заканчивали следственные действия на месте происшествия. Сергей Владимирович стоял в дверях и тупо смотрел на одиноко лежащую женскую голову. Он никак не мог признать в ней его любимую музу, настолько она была не похожа на красивую голову Изольды Морисовой.
        - Сергей Владимирович, расскажите нам, пожалуйста, где остальные части трупа убиенной Морисовой?
        - Разве это голова Иды? – вопросом на вопрос ответил Соловей и посмотрел с надеждой на следователя.
        - Товарищ Смердяев уверяет, что она… это самое, принадлежит потерпевшей… фу-ты, черт, убиенной Морисовой. Так, где же тело указанной гражданки, гражданин Соловей?
        - Не знаю. Неужели это голова моей бедной Иды? – сказал со слезами в голосе Сергей Владимирович.  - Что он с тобой сделал, проклятый!
        - Кого вы имеете в ввиду, Сергей Владимирович? - с подозрением спросил его Порфирий Петрович.
        - Как кого? – переспросил следователя Сергей Владимирович, с недоумением посмотрев на него. – Этого самого, Смердяева. Это он подкинул голову своей жены мне в квартиру, когда я был в Петербурге.
        - Бывает же такое! Вы знаете, вам можно верить. Но для нас, работников правоохранительных органов, не вера, а факт, - аргумент. Какие у вас доказательства?
        - Порфирий Петрович, вы на меня подумали, что это я совершил убийство и расчленил тело Иды, чтобы скрыть следы преступления? По почему тогда я оставил на месте преступления голову? Вероятно, для того, чтобы вы сразу нашли ее и обвинили меня в преступлении, как последнего свидетеля, публично видевшего ее еще в живых? – саркастически съязвил подозреваемый.
        - Кого же мне обвинять в преступлении, если не вас, ведь это ваша квартира? Или прикажете обвинять в преступлении вашу квартиру или вашу барабашку?
        - Кого-кого? – глупо спросил Соловей
        - Проехали. Итак, вы отказываетесь признаваться в убийстве Морисовой?
        - Конечно. Я не убийца. Это Смердяев. Он ревновал Иду. И когда он узнал, что она ему изменила, то подумал на меня. Он догадывался, что она является моей музой.
        -  Александр Николаевич подозревал свою жену в супружеской неверности?
        - Да, совершенно верно. Об этом мне рассказала Ида, когда я пришел к ней домой, чтобы поздравить ее с наступающим в пятницу Днем Рождения.
        - Вы находились в близкой связи с убиенной?
        - Нет, - соврал Сергей Владимирович, если считать фактом измены сон убитой.
        - Тогда кто был любовником Морисовой?
        - Не знаю.
        - Зачем же она призналась вам в своей неверности?
        - Она поделилась со мной известием, что накануне моего появления ее избил муж. 
        - Хорошо, Сергей Владимирович, мы еще поговорим об этом. Мы о многом должны еще поговорить с вами, как на духу. Знаете, Сергей Владимирович, вы прекрасны собеседник. Я давно уже не разговаривал по долгу службы с таким замечательным человеком, как вы. Знаете, признаюсь вам, часто приходится общаться с такими, мягко говоря, не культурными людьми, что просто диву даешься.   
        Пока же, до выяснения всех обстоятельств дела об убийстве… вашей музы,  я попрошу вас, Сергей Владимирович, пройти с нами. Все равно вам негде будет находиться под присмотром, - ваша квартира является местом происшествия, а возможно местом преступления. Это станет очевидно после его осмотра специалистами.
        Попав за решетку, Сергей Владимирович перестал думать о настоящей жизни. Он был безучастен к советам адвоката, которого наняла Воронцова, и равнодушен к Снеговой, правдами и неправдами (внушением) добившейся встречи с ним в следственном изоляторе. Она поняла, в каком он находится состоянии. Это было состояние поглощенности сверхценной идеей овладения временем и пространством, намерением совершить путешествие в иной мир за своей Эвридикой. Мания интеллигентного арестанта оберегала его от осознания того, что его ждет на зоне, когда он будет отбывать долголетнее наказание за колючей проволокой. Его еще не беспокоили другие арестанты, которых в любой момент могли подсадить к нему, чтобы он во всем признался. Пока от отмалчивался, как рекомендовал ему адвокат. Между тем имел мотив убить свою жену и муж, Смердяев, только если поверить словам главного подозреваемого, Соловья, что он приревновал свою жену, изменившую ему. Но как поверить словам подозреваемого, если их никак нельзя было подтвердить показаниями очевидцев или уликами с места происшествия? Главная улика – часть тела жертвы – была против Сергея Владимировича. Его навет на Смердяева, что это он подбросил голову своей жены в его квартиру, тоже нельзя было ничем подтвердить. Ни ключа от его квартиры, ни отпечатков его пальцев в квартире подозреваемого не обнаружили. К тому же у него было алиби на момент если не убийства, то хотя бы последнего свидания с Соловьем, когда их видели в кафе у дома убиенной, - он был на заседании кафедры, а потом в ресторане. Эксперты не пришли к единому мнению относительно того, являлось ли место происшествия местом преступления, там ли, в ванной комнате, убийца расчленял тело жертвы.
        На третий день пребывания в камере Сергей Владимирович, наконец, решил, что уже готов к совершению акта трансцендентной медитации (не следует путать ее с трансцендентальной медитацией, оставляющей человека на пороге вечной жизни, но не в ней самой), посредством которой он намеревался оказаться в потустороннем мире. Накануне он имел встречу со следователем. Порфирий Порфирьевич все пытался узнать, зачем он, Сергей Владимирович, такой умный и вежливый человек, доцент и даже без пяти минут профессор, доктор наук, запачкал руки кровью своей музы?
        - И в самом деле, зачем? Вы же не алкогольный дегенерат и не маньяк! Или вы, как известный литературный персонаж, с кем имел дело мой тезка, хотели доказать, что право имеете? Взяли и зарезали любовь своей жизни, а потом расчленили ее тело, как этот... грубый мужлан из другого романа. У вас совесть есть?
        - Милейший Порфирий Петрович, вы принимаете меня за сумасшедшего профессора, который воспылал любовью к своей музе и тронулся головой?
        - Да. Вы не просто тронулись головой, вы «замочили» бедную женщину в собственном сортире. Как это сочетается с вашим обликом записного интеллектуала? Оказывается, вы не только книжки пишите, но и делаете сами в жизни все то, что творят ваши герои в романах.
        - Вы читали мои книги? У меня ни в одном романе нет такого.
        - Плохо, дорогой Сергей Владимирович. Это была бы интересная альтернативная версия: ваш читатель решил повторить в жизни то, что вычитал из вашего романа, находясь под сильным впечатлением от прочитанного.
        Этот разговор он вспомнил для того, чтобы окончательно поставить черту под всей своей прошедшей жизнью. Она потеряла для него всякий смысл. И он решил испытать свою судьбу. Почему бы, нет? Он все испытал, что мог испытать в этой жизни. Пришла пора с ней расстаться, но не для смерти, а для новой, небывалой еще жизни. С таким оптимистическим чувством он взялся за трансцендентную медитацию. Чтобы войти в состояние резонанса с мгновением как окном в иную реальность – в вечность, требовалось, как минимум, полностью отвлечься от всего происходящего, включая и то, что происходило с ним и в нем, в его душе. Необходимо было полностью забыть себя, потерять свою душу. Вернее говоря, следовало потерять не душу, но то свою привязанность к ней, расстаться с тем сознанием, что она твоя. Он потратил все свои силы, которые остались в нем, чтобы расстаться с самим собой, но ничего не вышло. Лишь на короткое время он отключился от того, что с ним приключилось за последнее время, и почувствовал, как хорошо, как приятно стало на его душе, измученной сомнениями и страхами.

                Наказание
        Сквозь сон Соловей слышал стук колес на стыках рельс. Стук бежал вперед, а потом возвращался обратно, шумя в голове. Пахло человеческим дерьмом и мочой. Сергей Владимирович чувствовал, что лежит на чем-то жестком, что при плавном повороте резко впивалось ему под лопатку.  «Интересно, на чем я лежу и, вообще, где я нахожусь, - явно не в камере», - подумал он про себя. Он открыл глаза и увидел прямо над собой у самого потолка открытое оконце за решеткой, из которого, как догадался Сергей Владимирович, шел со свистом свежий воздух, смешанный с паровозной гарью. Как только Соловей повернул голову, так стойкий запах испражнений и грязных человеческих тел стал еще резче, что его едва не стошнило на вещи, на которых, как понял теперь, он лежал. Впереди него ярусами ниже лежали тела людей, силуэты которых в неверном свете предрассветных сумерек шевелились, охали, пускали ветры и вздыхали. Видимо он ехал в товарном вагоне или теплушке, а не в столыпинском вагоне. Но как же так?
        - Где я? – сорвалось с его уст.
        - В п… - ответил впереди женский голос.
        «Неужели я еду по этапу, но откуда на РЖД паровоз? - спросил он про себя, услышав к тому же свисток паровоза. – И как на мужском этапе в вагонзаке едет женщина»?
        И тут он почувствовал на своем лице ласковые женские пальцы, которые пахли чем-то приятным и успокаивающим взвинченные нервы. Кажется, это был запах ландыша. Сразу же в его голове заиграла песня Гелены Великановой: Ландыши, ландыши, белый букет». И он услышал в ухо знакомый голос: «Сережа, молчи. Не отвечай».
        Больше не в силах сдерживаться, Сергей Владимирович вскричал от счастья: «Изольда, моя Ида, ты жива»!
        - Молодой чэловек, ви не можете заниматься любовъю молча»? – холодным голосом спросил старик, лежащий рядом. – Не то ви, таки, перестанете быть живым, это я вам говорю, Изя из Жмеринки».
        - Ида, как мы оказались в этом вагоне? – спросил он еле слышно на ухо своей музе.
        - Сережа, неужели ты ничего не помнишь, после того, как тебя ударил по голове «дойче хазир»?
        - Это кто?
        - Немецкий фельдфебель на станции.
        - Это по-еврейски?
        - Ну, да.
        - И где мы находимся?
        - На пути в Германию.
        Только теперь до Соловья стала доходить страшная правда. Но он не верил своим глазам и ушам. Неужели он едет в одном вагоне с евреями на работу в Германию? Не может быть, что сейчас идет WWII! Ведь он настраивался на вечную жизнь, но никак не на войну. Итак, он оказался не в раю, а в самом настоящем аду.
        - Ида, так ты еврейка?
        - Да, как и ты, Сережа.
        - Я тоже еврейка? – глупо спросил Сергей Владимирович.
        - Сережа, не шути так, а то я не буду любить тебя. Ты не еврейка, а еврей.
        «Час от часу не легче, - подумал про себя Сергей Владимирович. – И почему я не немец. Что если нас везут в какой-нибудь Освенцим, чтобы удушить в газовой камере»?
        - Ида, какой сейчас год?
        - Реально тебе отбили все мозги. 1943 год. Ты как чувствуешь себя?
        - Ида, я всегда готов!
        - Тише! Тс-с. Ты хочешь, чтобы Изя опять выставил тебя «мишигином»?
        - Да, черт с ним! Ты думала о том, что нас могут разлучить, послав на разные работы?
        - В самом деле? Да, ты прав. Но здесь много народа. Как ты это представляешь себе?
        - Ты не хочешь?
        - Почему, хочу, но… не могу. У меня мало сил, - я со вчерашнего утра ничего не ела. Я боюсь, что не смогу.
        - Так съешь меня. Во мне остались еще все питательные вещества.
        - Бесстыжий, ты на что намекаешь?
        - Ни на что. Смотри, скоро будет светло. Повернись ко мне боком…
        - А-а-а…
        - Это что такое? – вдруг строго спросила спросонья Сарра Мандельплям.
        - Сара, кончай хипеш! Ну, как ты можешь «ломать» молодым шахер-махер? Может быть, у них цимес, таки, в последний раз? Мандельплям, будь человеком! – стал выкаблучиваться Изя. – Слышишь, как Мойша сопит!
        - Изя, бикицер! Еще че скажешь, заеду поцом в твой тухес, - пригрозил Мойша Шварцман.
        - Ну, товарищи дорогие, зачем вы всем сломали кайф! – горько вскричал Михаил Михайлович Мишин.
        - Ша! Все замолчали, - приказала Эсфирь Соломоновна Яковлева. – Извините нас, Сережа и Ида. Но это жизнь. Мы все спим! 
        В теплушке воцарилось гробовое молчание. Вскоре тело Иды в объятьях Сергея Владимировича обмякло, и она стала посапывать. «Спит», - автоматически подумал он и стал размышлять о том, почему он попал в это время и что их ждет в настоящем будущем.
        Сергей Владимирович понял, что трансцендентная медитация действует либо вообще, либо только для него, либо случайно, либо, наконец, лишь вначале так, что бросает человека не в вечность, а в прошлое время. Причем она связывает новый сюжет жизни во времени с тем объектом влечения, которым одержим медитирующий, в данном случае с Идой. Вероятно, необходимо было прожить данную жизненную историю, чтобы снова попытать судьбу в акте следующей трансцендентной медитации.
        Сергей Владимирович проснулся от резкого толчка, чуть не слетев с кучи багажа переселенцев. Он грязно выругался, кляня себя за то, что уснул и так и не додумал мысль о фабульных последствиях трансцендентной медитации. Судя по пронизывающему до костей холоду и большим прогалинам на заснеженной равнине, расстилавшейся перед взором, размером с дырку в стене теплушки, стоял серый декабрь. Солнце, поднявшееся над мерзлой землей, светило, но не грело. На глаза Сергей Владимировича, прильнувшего к щели, стали попадаться отдельно стоящие строения. Поезд стал тормозить и затих, затем, вздрогнув,  снова тронулся, подрагивая и грохоча по всем вагонам. Вероятно, оккупационная рабочая сила, сидевшая в теплушках, приближалась к конечному пункту своего путешествия. «Путешествию в ад», - подумал про себя Сергей Владимирович. Он, как и вы, прозорливый читатель, уже догадался, что состав подъезжал к одному из многочисленных концентрационных лагерей, разбросанных по всем оккупированным восточным землям. Скорее всего, они уже находились на территории польского Генерал-губернаторства.
        - Да, скоро уже приедем, - сказал вслух Сергей Владимирович.
        - Пора уже, а то в дороге умерло целых два человека, - поддержал беседу Мойша Самуилович.
        - Не скажите. Целых два – это только два. В нашем вагоне мало людей. Я насчитал сорок человек. Обыкновенно в таких вагонах перевозили… перевозят до восьмидесяти.
        - Вы откуда знаете? – спросил Изя Семенович.
        - Изя,  ты лахаш?
        - Иди ты!
        - Слышал, - ответил Соловей. – Почему так мало людей в вагоне?
        - Я случайно слышал, что нас спешили отправить, чтобы разгрузить станцию, - пояснил Мойша Шварцман.
        - Мойша Самуилович, а у вас случайно нет родственника Льва Шварцмана, философа?
        - Случайно есть. Но он не здесь. Он в Париже. Сергей, вы тоже философ?
        - Нет, что вы. Но я интересуюсь.
        - Удивляюсь я на нашу молодежь, Мойша. Вместо того, чтобы интересоваться женщинами, она интересуется философией.
        Сергей Владимировичу было странно слушать, что его средних лет мужчину называют молодым. Наверное, трансцендентная медитация, отправила его в прошлое, значительно омолодив.   
        - В самый раз.
        - Не скажи. Я тоже слышал, но другое: конец пути.
        - Ты на что намекаешь?
        - На окончательное решение нашего вопроса.
        - A Broch zu Dir! Ты что?! Молчи, не отнимай у нас последнюю надежду. Мы едем на заработки в Германию.
        - Уже приехали, - сказал  Сергей Владимирович, заметив в щели открытые ворота, через которые проезжал вагон. Он вспомнил, что уже видел их на иллюстрации в книге о нацистских концлагерях. Это были «Ворота смерти» в концентрационный лагерь Auschwitz II Birkenau или Освенцим.
        Поезд остановился и Соловей упал. Он быстро поднялся и тронул за локоть свою возлюбленную, чтобы она проснулась. Ида сладко потянулась, зевнула и открыла глаза.
        - Сережа, ты чем-то встревожен? На тебе нет лица.
        - Ида, будь серьезна, сейчас решается наша судьба. Вопрос жизни и смерти. Мы прибыли в концлагерь смерти. Соберись с последними силами и постарайся не шататься, кода мы окажемся на перроне. Там будут делить нас на колонны. Самую большую группу людей, порядка 70% от всех прибывших, сразу же поведут в газовые камеры и крематорий.
        - Кецл! Молчи, - прошипела Сарра Мандельплям.
        - Заткнись! – ответил ей Сергей Владимирович и обратился опять к Иде, – помни, о чем сказал, и будь невозмутима. В этом спасение.
         Сергей Владимирович встретился глазами с Эсфирью Соломоновной, и та поняла, что ждет ее саму и большинство людей из вагона, с которыми она сдружилась.
        - Ой-вей! – только сказала она.
        И тут, в кои веки, открылись двери вагона и на пороге показались два молодцеватых парня в полосатой тюремной робе, которые пригласили приехавших сойти на перрон. На их сытых лицах играла улыбка ярмарочных клоунов, но в глубине глаз затаилась смертельная тоска. Они стали юрко сновать между пассажирами и их багажом, прицениваясь, какие вещи лучше выгружать в первую очередь.
        На перроне уже были лагерные охранники в черных мундирах Альгемайне-СС. Их возглавлял младший чин в звании обершарфюрера, который стоял напротив нашего вагона. Это был крепко сбитый мужчина с угловатыми пропорциями тела и неправильными чертами лица, уже в возрасте. Сергей Владимирович усмехнулся про себя: «Истинный ариец. Характер нордический. Беспощаден к врагам Рейха». Только последнее было верно. Он приказал всем прибывшим оставить свои вещи в вагонах или у вагонов и выстроиться на перроне в колонну в три человека.
        Сергей Владимирович вспомнил фильм про лагерь смерти в Освенциме, когда оказался на перроне среди других заключенных. Да, теперь, они были заключенными, хотя многие из них еще не вполне это осознали. Это были дети, женщины, старики, больные, смертельно голодные, которые были поглощены своими физиологическими проблемами. Именно они должны были стать первыми жертвами лагеря смерти, - «вылететь в трубу», как обычно говорили заключенные лагеря.       
        Новые узники концлагеря выстроились в пять шеренг, и пошли вперед до места их сортировки на четыре группы. На месте сортировки находился оберштурмфюрер СС, шуцхафтлагерфюрер лагеря смерти. Это был мужчина среднего роста нордической внешности: волевой подбородок, голубые глаза и прямой нос с едва заметной горбинкой. Шуцхафтлагерфюрер был одет в черный мундир и держал в руках плетку. На поясе в кобуре сидел «вальтер», которым он мог воспользоваться в любой подходящий момент. Носки его тяжелых сапог были обиты стальными пластинами. Он стоял, поддерживая вертикально правую руку, затянутую в черную перчатку, левой рукой, на которой висела плетка, таким образом, чтобы показывать указательным пальцем налево или направо место каждого узника, проходящего мимо него. Чаще он склонял палец налево, чем направо, ибо там формировалась группа идущих узников прямо в газовые камеры. Когда мимо него прошли Сергей с Идой, взявшись за руки, то он оба раза показал направо. Эсэсовец мог позволить себе благородный жест, ибо он уже устал вертеть палец в одну левую сторону. 
        Многие соседи Сергея Владимировича уже шагали в другой, левой колонне навстречу своей легкой, но мучительной смерти. Его же с Идой ждала более долгая подготовка к не менее мучительной смерти от чего угодно: от голода, болезни, общего физического и эмоционального истощения, медицинских экспериментов, дурного настроения лагерных охранников. Потом пришла очередь и им разделиться. Иду определили в отряд, как потом узнал Сергей Владимирович, прислуги, а его самого отправили в мужской отряд, который отвели в блок находящийся справа от железнодорожного полотна за колючей проволокой между цыганским и еврейским (венгерским) блоками. Так они и расстались.
        Сергей Владимирович давно еще читал, что узники концлагерей при поступлении в лагерь смерти имели опыт ненормального переживания. Они находились в состоянии ужасного шока. В этом состоянии они ждали смерти. Шок притуплял их страх смерти тем, что был результатом самого страха смерти, которая от своей массовости и неизбежности вытесняла саму себя из их сознания. Нагнетали страх смерти и лай собак, и отрывистые, гортанные крики: «Скорей! Скорей!» на немецком языке, и длинные языки пламени, которые с клубами дыма  вырывались из трубы крематория № 3, которую было видно из мужского блока. Сергей Владимирович живо представлял себе, как из адского пламени вместе с удушливым дымом вылетают души несчастных на свободу, а остатки их тел в виде пепла оседают на одежду живых заключенных. Ветер дул в их сторону, и животная гарь забивала нос сладковатым тошнотворным запахом.
        Уже после санитарной обработки и переодевания в  неряшливую полосатую лагерную робу на размер больше, Сергей Владимирович стал отходить от боли разлуки с любимой Идой. Он задумался только, когда лег в кирпичном бараке на второй ярус спального отсека на голые доски, лишь слегка прикрытые вонючей соломой. Слава Богу, что тот отсек, где он лежал бок о бок с товарищами по несчастью, как и он, молчавшими от еще переживаемого шока, находился недалеко от печки. Но это не спасало от ледяного ветра, дувшего из выбитого окна над соседней секцией. От думы его периодически отвлекало не предсказуемое урчание в животе от голода, а шевеление вшей в его одежде и в соломе на лежанке.
        Наконец, сосредоточившись на горе расставания со своей любимой музой, он частично освободился от естественного шока, вызванного систематически бесчеловечным обращением нацистов с узниками. Он осознал, что степень его шока намного уступает шоку товарищей по несчастью. Чем это было вызвано? Во-первых, тем, что у него при всей осознанности реальности происходящего не было полного отождествления с трагической эпохой. Сергей Владимирович был человеком из другого века. К тому же он чувствовал, что не то, что находится в чужом теле, но оно было не так дорого ему, как если бы было его родным телом. Сознание создавало полную иллюзию пребывания в чужом теле как в своем. Но все равно он сознавал, что это иллюзия. В связи с этим возникал вопрос об Иде? Была ли она той Идой, что вдохновляла его будущем времени. Элементарная логика подсказывала  простой ответ: это была ошибка. Наверное, Ида в прошлом была близкой родственницей современной ему Иды, например, бабушкой. Кажется, он когда-то слышал от нее о бабушке, в честь которой ее назвали Идой.
        Поэтому Сергей Владимирович был не столько в шоке от личной трагедии, если не считать разлуку с любимой, сколько от общей трагедии людей, попавших в нечеловеческие условия существования и вынужденных, тем не менее, оставаться людьми и не превращаться в скотов и зверей, чтобы уподобиться опустившимся до этого уровня нацистам. 
        Он чувствовал на своей собственной шкуре то, о чем думал, когда читал и смотрел материалы по нацистской стратегии осуществления бредовых идей в виде сооружения концентрационного механизма или организации фабрики массового умерщвления миллионов людей. Сергей Владимирович поражался, удивлялся, как далеко это зашло в инфернальную область в конкретной реализации во множестве тактик применения этих идей на практике на уровне индивидуальных исполнителей окончательного решения не только еврейского и цыганского, но и вообще человеческого вопроса. Ведь это расчетливое безумие не могло закончиться только решением еврейского или цыганского вопроса, ибо оно метило в само существование человеческого рода. Любое безумие саморазрушительно. Но если оно овладевает многомиллионной массой людей, то угрожает всему роду людей.
        Безумие есть аномалия самого ума, а не только расстройство души. Но это не значит, что ум на определенной фазе/стадии своего развития обязательно проходит через горнило безумия. На самом деле, это от недостатка ума он сам в лице человека совершает простую, элементарную ошибку применения простого, узнаваемого средства для решения сложной непознаваемой проблемы. Об этом писал еще Кант в своей критике научного разума и это подразумевал при формулировании категорического императива в «Критике практического разума». Речь идет об амфиболии рефлексивных понятий к предметам уже не наличным, ограниченным опытом обычных, нормальных чувств, но трансцендентным этим чувствам, сверхчувственным, как то Богу, миру и душе. То же самое он имел в виду, когда предупреждал формулой категорического императива недопустимость применения, использования человека как средства удовлетворения преступного, запредельного, аномального влечения к успеху любого рода: материального, биологического, то есть, расового и прочих вариантов, видов того же порядка.
        В чем был смысл его пребывания в лагере смерти Аушвиц II? В том, чтобы на своем опыте понять, что значит быть скотиной, приспособиться к скотскому состоянию, а потом стать безразличным к своей человеческой судьбе ради чисто животного выживания. Но для этого необходимо будет поступиться своей человечностью, ведь нацисты не только сами как палачи, но и своих жертв лишали всякой человечности. Немцы доказали всем, как можно превратиться в фальшивых людей, то есть, только по видимости, в отношении своих семей делать вид, что они люди, а по сути быть уже сверхчеловеком (ubermensch), что то же самое, что быть животным, превосходящим в животности самих животных. Превращая массы людей в недочеловека  (untermensch) нацисты, по существу, были их зеркальным отражением на своем, уже господском месте. Они были недостаточно людьми, но достаточно для того, чтобы быть зверями, бестиями, строго по безумному Ницше.
        Сергей Владимирович все уже понял. К тому же он понял еще и то, что эта Ида – это не его Ида, не муза его творчества. Она бабушка его Иды, а он никакой не любимый этой самой бабушки. Следовательно, за неимением лучшего объяснения можно было заключить, что трансцендентная медитация применительно к жизненной истории конкретной личности может давать сбой, выдавать ошибку. Сергей Владимирович не нашел еще свою Эвридику, и здесь ничто больше не задерживало его. С ним случилась история встречи с подменой Изольды ее бабушкой, которую, вероятно, ему никогда больше не найти, ибо их в любой момент могли убить, а ждать разрешения на свидание в лагере смерти до смерти было просто глупо. Впрочем, такой встречи не стоит искать во избежание неприличной истории сожительства с бабушкой своей любимой.
        Сергей Владимирович понял еще и то, что в том скотском состоянии сознания, к которому он приближался, он уподоблялся сумасшедшему, для которого просто немыслимы обычные человеческие мысли, представления и переживания. Почему же? Просто потому, что они всегда подаются ему, его расстроенной душе больным рассудком со сбитым (уже не здравым) смыслом в искаженном виде, деформированном бесчеловечным обращением. Гуманная ремиссия как обратное возвращение в человеческое состояние была проблематична. Конечно, не все заключенные теряли человеческий облик или не могли потом, уже после освобождения Красной Армией, безболезненно вернуться обратно в состояние полного, целого человеческого бытия, но Сергей Владимирович не имел ни малейшего желания добровольно подвергать себя такому сверхчеловеческому испытанию.
        Необходимо было немедленно приступить к трансцендентной медитации, иначе некому было бы ей дальше заниматься. Единственно только он не решил еще задачу, от которой зависело все его будущее, - задачу прояснения того, в какой мере и степени возможно полное использование тела носителя при травме его сознания. Насколько оно само еще участвует в функционировании своего тела и терпит присутствие чужой разумной души. Сергей Владимирович не мог физически ощущать себя паразитом, ибо таковым мог чувствовать его своей растительной, вернее, животной душой только тот человек, с которым он был в биологическом и душевном симбиозе до момента пробуждения его сознания от травмы. И тут неожиданно ему в голову пришла такая мысль: что, если носитель его как сознания является его дедушкой, как Ида 1943 года является бабушкой его музы? И, правда, его деда звали, как и его, Сергеем. Почему он так легко почувствовал себя в чужом теле, как «в своей тарелке»? Он бы точно знал, кто его носитель, если бы у него было зеркало. Но откуда зеркало в бараке лагеря смерти?
        И все же, если он сидит в теле его деда, когда тот находится «в отключке», то значит его путешествие в иное время является миссией спасения деда, а, следовательно, и его самого. Ведь без деда его не было бы на свете. К тому же деда без его вселения отправили бы в газовую камеру, как потерявшего сознание при этапировании в лагерь смерти.
        Но если такова его роль в прошлом, то, вероятно, и в будущем у него то же есть дело. Значит, не просто так, он путешествует во времени. Есть высшая разумная сила духа, явлением которой он является. Так предопределено ли его вмешательство в ход событий истории прошлого и, возможно, будущего? Если да, то что такое свобода? Свободен ли он в своем решении практиковать трансцендентную медитацию? А не санкционирована ли свыше его свобода как необходимость его существования не только как живого существа, но и как духа? Не дух ли он, раз способен воплощаться в чужое тело, пусть даже этим телом является тело его деда?
        Значит, пребывая в состоянии трансцендентной медитации, он может быть в прошлом. Но если в прошлом может быть, то почему не в будущем тоже? В качестве кого может быть? Разумной души, духа? Вероятно. Однако в вечности у него есть своя история, отличная от истории, например, его как Сергея Владимировича? Наверное, нет. Он может проживать чужую жизнь, сюжет чужой жизни, но по своему, по своей воле и желанию. Естественно, возникает вопрос о том. Насколько он волен в своих желаниях, если они предопределены высшей разумной силой Духа как Бога? Логично предположить, что он волен настолько, насколько предопределен к этому.               
      
                Контакт
        Сергей Владимирович разлепил глаза, и у него замерло сердце, а потом внезапно часто застучало, - он ожидал увидеть убогое помещение лагерного барака, в котором было пронзительно холодно, но нашел себя в продолговатой капсуле, содержимое которой вытекало в сток для слива жидкости в ее  основании. Прозрачная крышка капсулы была поднята, приглашая его выйти наружу. Осмотрев помещение, в котором он находился, Соловей насчитал помимо своей капсулы еще двадцать девять. В двадцати семи из них лежали, вернее, плавали тела людей в плотной жидкой субстанции. Вероятно, они были в бессознательном состоянии в режиме гибернации. Он оделся в полетный комбинезон серебристого цвета с красным отливом, который лежал в выдвижном ящике в корпусе капсулы гибернации.
        Судя по всему, он находился на космическом корабле и летел в неизвестном направлении в будущем. Он подумал, раз три камеры хранения команды корабля были пусты, то, по меньшей мере, два существа несли дежурство на корабле, пока все остальные находились в анабиозе. Вероятно, тот человек, в чьем теле он теперь находился, был его далеким потомком и пребывал в бессознательном состоянии, как и другие члены экипажа корабля, либо находился в этом состоянии  вследствие неизвестной ему причины, например, душевной травмы. Во всяком случае, по своему ощущению физически «его» тело было здоровым. Увидев зеркало или нечто с зеркальной поверхностью, занимавшее часть овальной стены хранилища, Сергей Владимирович с опаской подошел к нему. В зеркало смотрело существо, него похожее на него, но выглядевшее чуть старше. «Интересно, - отметил Соловей, - если в прошлом я был моложе, то в будущем старше. Впрочем, может быть, это ничего не значит».
        Он еще подумал о том, что как-то по-книжному, как в обычном научно-фантастическом произведении, начинается его космическая одиссея с анабиотической камеры. Кстати, это стало общим местом и для компьютерных ролевых игр про дальний космос. Но, несмотря на налет фантастичности, вполне оправданный для впечатлительных натур, оказавшихся в далеком будущем, Сергей Владимирович чувствовал себя не совсем в «своей тарелке». Он сознавал, еще не зная точно чем, что находится не в павильоне космической симуляции, но в самом настоящем космосе, вдали от дома, Земли как колыбели человечества.
        И все же что-то было не так. Он чувствовал в себе присутствие не только своего носителя-потомка, о существовании которого косвенно судил по тому, как естественно себя вел на корабле, действуя по автоматически отработанному алгоритму, но и еще кого-то или что-то. И это второе присутствие неизвестно кого его беспокоило и тревожило. У него было впечатление наличия у него не одного тела и двух душ: во сне и наяву, а двух тел и трех душ. Третья душа, казалось, пряталась за спящей. Что это была душа или какая-то душевная, а может духовная или демоническая субстанция было неясно и непонятно.
        Такие ощущения навели его на иного рода мысли. Он подумал о том, что смерть имеет смысл не только по отношению к прошлой жизни, но и по отношению к будущей или так называемой «загробной» или «вечной жизни». Что такое загробная жизнь по отношению к настоящей или смертной жизни в аспекте времени? Она отличается отсутствием смены состояний, если загробная жизнь понимается как вечная жизнь. Смертная жизнь отличается сменой состояний, которая делает нашу жизнь непостоянной, неуверенной, страдательной. Это мы компенсируем в такой жизни нашей верой в вечную жизнь как в жизнь блаженную, предельно счастливую. Между тем, что это за жизнь? Там нет смены состояний души, а, значит, нет развития, ведь она есть вечное настоящее, совершенное. Но что такое жизнь без развития и движения? Чем она, эта совершенно неподвижная жизнь, тогда отличается от смерти?
        На выходе из отсека восстановления Сергей Владимирович задумался еще над одной проблемой, имевшей отношение уже не к вечной, континуальной жизни, а к жизни дисконтинуальной, с перерывами постепенности продолжения? Зачем анабиоз на космическом корабле? Для экономии ресурсов, энергии на ограниченном месте жизнеобеспечения? Или экономии времени, не рационально используемого во время больших, продолжительных перелетов «пустого пространства»? «Эти вопросы стоит задать дежурным», - решил он. И тут новая мысль пришла ему в голову: что ему делать, если наследницы Иды не будет среди дежурных астронавтов, как не оказалось ее среди находившихся в анабиозе?
        Но почему он решил, что его судьба в будущем должна быть связана только с Идой, за которой он, как Орфей за Эвридикой, сошел, только не в ад, а в будущее, и, вообще, зачем сказал «сошел, когда вернее будет сказать «взошел»?
        Ноги потомка его сами привели в нечто, напоминающее шахту лифта, и подняли его на уровень выше. Он вышел из «лифта» и автоматически направился по мягко освещенному коридору туда, что напрашивалось само собой назвать «рубкой корабля». Двери автоматически перед ним раскрылись под действием вероятно хитроумно скрытых сенсоров движения, открыв его удивленному взору картину управления космическим судном. Один дежурный космонавт  - смуглый брюнет с квадратным подбородком сидел за монитором, вероятно, полетного навигатора и следил за прокладкой курса корабля. Другой сидел рядом и с любовью смотрел на навигатора. Следовало догадаться, что товарищем навигатора была брюнетка симпатичной наружности. Вероятно, она была штурманом, то есть, «рулевым», дублирующим корабельного автопилота. Сергей Владимирович непроизвольно позавидовал навигатору с топорной внешностью, что того, так любят.
        «Вот для чего нужна любовь, - подумал про себя Соловей, - для полноценной жизни. Без нее жизнь уже не жизнь. Поэтому любовь и есть настоящая жизнь в том смысле, что любовь делает жизнь подлинной, настоящей, правильной, истинной. У жизни любовный привкус. У любви же вкус самой жизни. Любовь, она, живая, а жизнь любимая. Штурман, видно, «рулит» в любви».
        Появление Сергея Владимировича, мягко говоря, не обрадовало дежурных космонавтов. Во-первых, он был третьим лишним. К тому же явился не вовремя, не в свой час, не в свое дежурство.      
        «Квадратный подбородок» что-то спросил, но, что точно, Сергей Владимирович не понял, однако догадался. Он разобрал только корень русского существительного «случай» из русского языка и местоимение “what” из английского языка. Вероятно, его спросили о том, что случилось, раз он вышел из гибернации не по расписанию.
        - Не знаю. Я ничего не помню ни того, кто я такой, ни, где нахожусь и для чего, - ответил он по-русски.      
        Спутница навигатора сказала что-то своему напарнику, тот достал из нагрудного кармана комбинезона астронавта круглый предмет на гибком кольце и показал жестом Серею Владимировичу, что его необходимо надеть на ухо и плотно прижать к нему. Как только Соловей подвел, видимо, переводное устройство к уху, то услышал, что сказал ему навигатор мягким баритоном на чистом русском языке: «Мим, чем помочь тебе? У тебя что болит»?
        - Ничего у меня не болит. Только я ничего не помню.
        - Милый Мим, мы так и не смогли понять, что с тобой случилось, но вскоре после того, как ты в первый раз заступил на свое дежурство, ты отключился, потерял сознание. Мы уже скоро долетим до цели нашей экспедиции. Завтра заканчивается наше дежурство и начинается последнее дежурство Сари и Тара. Ты меня совсем не помнишь? Это Хмок, а я Мар-ри, - призналась блондинка.
        - Совсем не помню, - только и мог сказать я в ответ. – Какой сейчас год?
        - 205 год.
        - Какой эры?
        - Новой.
        - А от рождества Христова?
        - Это когда было? – спросила Марри Хмока.
        - Дай подумать. Это было две тысячи пятьсот семьдесят три года назад. Вот так.
        - Ничего себе, - не сдержался Сергей Владимирович, ставший Мимом, или, по-древнегречески, буквально актером, играющим без слов пантомиму. Наверное, Мим был молчуном и любил общаться с людьми не с помощью слов, а жестами, мимикой, позой. Или, возможно, он был позер, нарцисс, эгоист. И вот тогда он был архаичен и близок, понятен человеку XX века, нежели людям-альтруистам XXVI века.
        - А вам надо какой?
        - Мне никакой не надо. Просто так много лет.
        - Вот поэтому из экономии мы говорим не 2573 год, а 205.
        - Дорогой Мим, вам надо отдохнуть. Если вы ничего не помните, то, может быть, вас проводить до вашей камеры отдыха.
        - Вот до камеры не надо, - сыронизировал Сергей Владимирович.
        - Знаете, Мим, мне кажется, что у вас от космического стресса произошел регресс в культуру до эры Глубокого Космоса.
        - Спасибо за помощь, Мари. Куда мы летим?
        - Мы летим к Тау 3987. На одной из планет этой звезды колонисты нашли остатки древней цивилизации. Вероятно, из другой галактики.
        - Мы летаем в другие галактики?
        - Систематически еще нет, только эпизодически. Вот поэтому эти останки очень интересны и так важны, что мы полетели, чтобы их исследовать на месте.
        Марри с Мимом спустились в жилые помещения. Сергей Владимирович, наконец, решился спросить у Мари, когда она уже хотела его оставить наедине со своими мыслями.
        - Марри, мы общаемся друг с другом на «вы»?
        - Мы «да».
        - Эта форма обращения до сих пор принята среди людей.
        - Ну, да.
        - Есть ли среди нас инопланетяне?
        - Конечно, есть. Я, например, родилась, на Таркусе, - это планета из системы Сириуса.
        - Нет, я говорю не о колонистах с Земли, о других гуманоидах или разумных существах.
        - Разумеется. Мой отец не человек, а настоящий таркусанин.
        - Отлично. Вы ничем не отличаетесь от обычной женщины.
        - Естественно. Ведь моя мама – человек. В брачном союзе с таркусанами дети похожи на землян.
        - Как интересно. А почему?
        - Это сложно объяснить. Когда Цара выйдет из анабиоза, - это наш генетик, - то она популярно вам это разъяснит.
        - Прекрасно. Есть ли среди нас искусственные люди?
        - Да, половина. Так моя мама искусственная женщина, – призналась Марри и, подумав, заметила, - как далеко зашла у вас амнезия. Извините, Мим, что напомнила вам о ней. Мы сами выбираем, как нам иметь детей.
        - То есть?
        - Зачинать и рожать их естественным путем или в пробирки и из пробирки. Кроме того, искусственные люди изготавливают таких же, как они, промышленным образом. Но только малыми сериями, потому что для такого производства требуется достаточно много редких ресурсов.
        - Очень интересно. Можно поподробнее?
        - Я мало что могу сказать об этом, ведь я не специалист по технологии производства таких людей. Это очень трудоемкий процесс. К тому же у таких людей есть проблемы с творческими способностями.
        - Потому что в этом принимают участие только люди, а не ангелы или Господь Бог?
        - Мим, вы прямо говорите, как человек архаического прошлого.
        - Я не могу взять в толк, как можно изготавливать промышленным образом искусственным людям искусственных людей. Так можно производить роботов, но не людей. У этих людей есть искусственный интеллект?
        - Насколько я могу судить об этом, есть. Однако я могу заблуждаться на свой счет, ибо таким человеком я и являюсь.
        - Извините меня, Марри. Но я потерял память. Вероятно, от стресса. И поэтому задаю такие глупые вопросы.
        - Ничего, ничего.
        - Хмок тоже искусственный человек?
        - Почему вы так решили? Ах, это… Нет, он естественный человек, как и вы. Видимой разницы между нами, естественными и искусственными людьми. Она есть в происхождении.
        - Марри, извините за такой вопрос, но скажите, из какого материал вы сделаны? И как работает ваш мозг?
        - Я сделана из органического материала. Мой мозг работает как надо для того, чтобы чувствовать и понимать людей, заниматься познанием мира. Скажу прямо, вы немного меня смутили и обидели. Но я приучила себя не обижаться.
        - Марри, прошу меня не судить строго. Я знаю, что виноват перед вами за такую дурную бестактность. Больше не буду задавать такие вопросы.
        - Нет, Мим. Задавайте. Может быть, мои ответы помогут вам восстановить вашу память и мы узнаем, почему вы получили такой ужасный стресс, что потеряли сознание и впали в кому.
        - Хорошо, Согласен. Знаете, Марри, меня смущает следующее соображение. Я теперь думаю, вероятно, отступив в памяти к тем рубежам, которые занимали мои предки, что сознание человека сформировано под действием высших сил. А вот  в ваше сознание тоже заложено нечто от этих сил или только от сил человека?
        - Под высшими силами вы подразумеваете внеземной, нечеловеческий разум, превосходящий по уровню развития человеческий?
        - Не только. Я имею в виду Бога, Абсолютный дух, мир ангелов.
        - Но этими словами мы теперь не пользуемся. Я точно не знаю их значения. Какой смысл вы вкладываете в них?
        - Дух – это всеобщее, которое особым образом, опосредствованно присутствует во всем многообразие человеческой единичности, в каждом из нас как полагаемая мера саморазвития любого человека, как закон порождения и развития оного до уровня идеального человека, до человека как цели развития для каждого человека. В таком универсальном для человека качестве дух является человеческим. Но это лишь один из аспектов Духа как Абсолюта относительно человека. В человеке он представлен в особенном виде единства универсальной предметности (объективности) и свободной субъективности каждого человека. То, что человек как автор собственного творческого деяния, основанием которого является свободная позиция или вненаходимость по отношению к заданию, его данная незаданность, не снимаемая возможность иного отношения, объективируется в творении собственного творчества, опредмечивается и овеществляется в нем, не означает того, что он теряет себя в объекте, в предмете.  Нет, он только представляет себя в нем в качестве со-творца, которого опосредствует своим распредмечиванием его другой субъект как собеседник, общающийся с ним через его произведение, как средство производства самого общения, всеобщего в конкретном различении субъектов.
       - Да, и это называется потерей памяти! Извините, конечно, Мим, но я плохо поняла вас, точнее, я ничего не поняла. Не зря вы теоретик. Для того, чтобы понять вас, самой нужно быть теоретиком, а я практик. Могу сказать только то, что «ваш» дух есть мера человечности как ее константа. Но для этого нам не нужен дух сам по себе, духовный мир, мир ангелов, - люди сами стали такими, какими были мифические существа для архаических людей.
        - Думаю, вы, Марри, не совсем правы. То, что современные люди с точки зрения человека прошлого могут казаться «святыми», не означает, что нет высших духовных существ. Это говорит лишь о том, что нынешние люди стали ближе таким существам. Поэтому странно, что вы не замечаете их близости, что они рядом или уже есть среди вас.
        - Неужели? Никаких ангелов я не видела в своей жизни. Но есть такие люди, как я. Ангелы так и не показались, однако появились искусственные люди и инопланетяне.
        - Так скажите, в чем ваша искусственность, а то я не понял?
        - Для этого, возможно, следует быть одновременно и обычным, и искусственным человеком. И все же, Мим, я иногда думаю, нет, чувствую, что в том, как мы живем, как относимся друг к другу, есть такая стерильность или чистота, которой нет у вас.   
        - Знаете, Марри, я, может быть, понимаю вас. В искусственности, нежели в естественности, есть свой шарм, некоторая отчужденность, которая не обязывает, не замыкает на себе, не дает себя опошлить. К тому же в искусственности есть искус, искушение, чего нет в естестве. Это искушение манит трансгрессией, нарушением табу. Как у вас обстоит дело с соблазном преступить запрет, нарушить меру?
        - Это надуманная, мнимая проблема, вызванная страхом естественных людей перед тем, на что они способны в творении новой жизни.
        - Об этом стоит подумать. Кстати, вы не случайно оговорились, а потом поправились относительно того, что думаете чаще, чем чувствуете?
        - Я вот еще о чем думаю. У вас складывается обо мне такое представление потому, что я кажусь вам искусственной, прямо каким-то роботом, которому свойственно считать, вычислять, может быть показывать, а не на самом деле выражать чувства, переживать эмоции. В этом вы не правы, – заверила Марри Мима. – К слову сказать, мне удивительно, что с вами я так откровенна, как никогда ни с кем. Только прошу понять правильно меня, - я не какая-то вешалка. Фу-ты, глупости какие-то говорю.
        - Марри, я внимательно вас слушаю. Мне лестно ваше признание. Я тоже испытываю к вам дружеские чувства.
        - Ничего. Поймите, у нас, у искусственных людей, больше развито воображение, чем, как это сказать, физиология, что ли. Мы больше думаем, переживаем про себя, чем говорим и, тем более, физически ощущаем. Что-то я чересчур много наговорила. Все, хватит. Я вас уже утомила.
        - Нисколько. Только представьте себе, что я останусь один в своей каюте. Мне сразу станет страшно одиноко в замкнутом пространстве.
        - Может быть, вам лучше снова войти в анабиозное состояние?
        - Я не готов рисковать тем, чтобы снова оказаться в бессознательном состоянии на неопределенное время.
        - Прекрасно. Отдохните, а потом еще поговорим, - пообещала Марри и повернулась к нему спиной, чтобы выйти из его каюты.
        Внезапно Сергеем Владимировичем овладело сильное влечение к Марри. Она принадлежала к тому типу женщин, обаятельных темноглазых брюнеток среднего роста с хорошими женскими формами, мимо которых он просто не мог пройти, не познакомившись и не вступив с ними в близкие отношения. К его сожалению, а, может быть, к счастью, такие женщины ему редко встречались, а то  у него были бы проблемы с мерой, с частотой сердечной, точнее, физической привязанности. Именно к ним он испытывал естественное чувство физической близости. Сейчас он пожирал аппетитное тело Мари плотоядными глазами. То, что она была искусственной женщиной, не могло остановить его. Напротив, эта близость только могла усилиться из-за их душевного согласия и интеллектуальной совместимости. Но то, что им овладело безудержное желание тут же вступить с ней в близкие отношения, стянув с нее комбинезон, который элегантно обтягивал ее соблазнительное тело, буквально испугало его. Мари спасло от близости только то, что он догадался, что зашкаливший градус страсти был вызван неведомым внушением. Причем тот, кто его подталкивал накинуться на беззащитную Марри, «сидел» у него внутри и был, о, ужас, им самим. Нет, это был не Мим, но некто, третий лишний. То мимолетное впечатление присутствия в теле Мима не только его, но и еще кого-то, вновь вернулось к нему. Чтобы унять неистовую страсть к Марри, Сергей Владимирович сильно укусил себя за указательный палец. От боли он вскрикнул и присел. Мари внезапно повернулась к нему лицом и приблизилась на опасное расстояние вытянутой руки. Она ловко схватила его руку и ласково обтерла своим платком кровь с его пальца. Мим покраснел, - он не знал, что делать.
        - Бедный Мим, вам плохо? – участливо спросила его Марри.
        - Да, - признался Мим, - Ваша краса поразила меня в само сердце. Как я несчастен.
        - Вам больно? Что с вашим пальцем? Подождите, - попросила Марри и подошла к аптечному шкафчику, из которого достала вещь, похожую на спрей.
        - Нет, Марри, вы меня не поняли. Я видел, как вы смотрели на Хмока. Как я завидую ему.
        - Да, мне об этом уже говорили. Хмок – мой сводный брат. Он один у меня остался, – ответила Марри, сделав вид или не придав значения тому, что имел в виду Мим.
        У Сергея Владимировича отлегло от сердца, что Хмок ему не соперник, - хотя кто его знает. Ему стало легче, ибо неистовое желание, которое только что его мучило, внезапно улеглось так же, как появилось.
        - Разрешите мне откланяться, - сказала Марри после того, как обработала рану спреем. – Дежурство не будет ждать.
        - Конечно, конечно. Можно с вами поговорить еще, потом, когда вы освободитесь?
        - Там видно будет, - сказала уклончиво Марри и скрылась, прикрыв за собой дверь в каюту.
        Уклончивость Марри расстроила Сергея Владимировича, и он стал думать о том, почему так сильно переживает сказанное его обаятельной собеседницей. Разумеется, дело было не в обаянии или, лучше сказать, не в одном обаянии.
       Проблема у Сергея Владимировича, или теперь у Мима, была не с Марри, а с самим собой. Он чувствовал, что начинает отождествлять себя с Мимом в большей степени, чем это было в связи с признанием себя в качестве собственного деда. Но полной идентификации с Мимом мешало присутствие некоего загадочного, можно сказать, третьего лишнего. Кто это был? Вряд ли им был его доброжелатель. Вот сейчас, когда он думает, следит ли за его мыслью недоброжелатель? Читает ли он его мысли, а, следовательно, контролирует ли он его самого? Вероятно, да. Но тогда зачем таиться от самого себя?
        «Вероятно, не случайно таинственный недоброжелатель вселился в тело Мима. – Подумал про себя Сергей Владимирович. - Но он не предполагал, что я займу его место. И все же, может быть, он еще не обнаружил меня? Но если это так, то ни о каком чтении мыслей не может идти речи. Поэтому я могу его контролировать или, по крайней мере, наблюдать за ним. Правда, наблюдать не прямо, а косвенно, через поведение Мима. И все же, почему он подталкивал меня к интимной близости с Марри? Это так, если не я сам сочинил всю эту историю с недоброжелателем, чтобы оправдать свое распущенное поведение. В случае его действительного существования вмешательство объяснимо, если целью имеет  расстройство планов астронавтов. Ведь к каким последствиям привело бы сексуальное насилие? Естественно, к конфликту Мима с Хмоком из-за Марри. Исход его мог бы оказаться плачевным для достижения цели космической экспедиции, ведь сейчас в сознании находятся на корабле только три члена экспедиции. Необходимо узнать подробнее о находках артефактов внеземной цивилизации из другой галактики колонистами на одной из планет Тау, номер которой я уже позабыл. И дальше действовать по обстоятельствам». Так думал наш герой. Но у него оставались сомнения относительно его предположения. Не проще ли было создать материальные препятствия для проникновения землян и их сателлитов в область полета экспедиции, чем доводить одного из участников полета до беспамятства, чтобы потом его, невменяемого, руками воспрепятствовать такому проникновению в заповедную для астронавтов территорию. И в самом деле, зачем умножать сущности без необходимости, когда натуральных средств достаточно для блокировки гуманоидной экспансии в космосе? Или, все же, не достаточно?
        Он понял только то, что имеет смысл думать об этом, только после получения подробной информации о цели и обстоятельствах задумки, организации и проведения экспедиции. За такой информацией следует обратиться к дежурным астронавтам.
        Сергей Владимирович решил сразу же расспросить об этом Марри и Хмока. Он поднялся в рубку и нашел Хмока погруженным в вычисления. Марри сидела в углу рубки и сосредоточенно смотрела в одну точку. Как только она увидела Мима, так сразу отвернулась и надела на свою голову визор и отключилась от внешнего мира. Тогда Мим подошел к Хмоку и попросил того объяснить ему, куда они летят и когда там будут, а главное, зачем летят туда. Хмок сказался занятым, заметив, что корабль минимально отклонился от курса, когда вышел из нуль-пространства, но это вполне достаточно для того, чтобы немедленно выровнять курс. За разъяснениями он предложил обратиться к Марри. Сергей Владимирович был вынужден подойти к Марри и отвлечь ее от погружения в виртуальную реальность. Он не мог понять, почему Марри сделала вид, что не заметила его. Но ему было нечего делать, как привлечь ее внимание к своей особе. И поэтому после вопроса, на который она не прореагировала, он тронул ее за плечо. Она посмотрела на него невидящими глазами и спросила: «Что случилось»? И только поняв, что его не слышит, сняла визор с головы.
        - Да?
        - Марри, я понимаю, что вас уже достал, но меня беспокоит моя забывчивость. Я не помню, куда мы летим и зачем.
        Марри пожала плечами, показывая своим пленительным телодвижением, что она тут не причем, но вслух сказала: «Я говорила вам уже, что мы летим на Тау 3987».
        - Но вы не сказали мне, Марри, что такого необычного мы можем там найти. Неужели местные колонисты не прислали на Землю необходимого объема массива информации об инопланетянах с другой галактики, мотивировавшей нас полететь к ним. Кстати, с какой галактики они прилетели?
        - Дорогой Мим! Я не капитан и не ведущий специалист по контактам с инопланетянами. Да, так вы же и являетесь одним из специалистов по таким контактам. Вы совсем ничего не помните?
        - Знаете, Марри, совсем ничего. Может быть, ваша помощь в этом оживит мою память!   
        - Ладно. Постараюсь вам помочь в том, что в моих силах. Я, правда, интересуюсь проблемой таких контактов. Но я дилетантка. А интересуюсь я этим, потому что наполовину инопланетянка. К тому же на одну четверть я искусственная землянка. Итак, те данные, которые мы получили по экстранету, дают основание ученым, включая вас, полагать, что колонисты нашли вещи инопланетян на планете MVC 4509  с неизвестной звездной системы. То, что мы знаем благодаря контактам с разумными существами с известных нам звездных систем Млечного Пути и ближайших галактик, не помогло нам в расшифровке синтаксического и семантического содержания артефактов с этой планеты.
        Но я читала, что вы до полета предположили, что возможно они прилетели из галактики IC 1101, которая является одной из самых больших галактик во Вселенной и находится на расстоянии более одного миллиарда световых лет от Млечного пути. Дело в том, что один артефакт из найденных на планете вещей инопланетян, предположительно космический маяк, испустил серию радиосигналов в диапазоне 700-710 МГц, аналогичных тем, которые периодически излучает неизвестный объект в этой галактике.
        Сергей Владимирович задумался, пребывая в состоянии d;j; vu. У него что-то мелькнуло в сознании, и внезапно его осенила следующая мысль, которая мало вязалась с сообщением Марри. Эта мысль заключалась в том, что вечность как обитель Бога, возможно, существует не за временем, а на его границе как пределе времени, одновременно его объемлющей и являющейся наименьшим из всех времен, больших любого натурального числа. В этом смысле вечность имеет нулевой размер как точка отсчета времени, как в сторону положительного сложения, так и в сторону отрицательного вычитания. Вечность как время Бога обращается, мгновенно сжимается спиралью в безразмерную точку, стремится к нулю, как только мы к ней приближаемся по касательной, но никогда не можем ее достичь, как бесконечно малую величину для нас. Однако как только мы от нее удаляемся, то есть, теряем определенность во времени, так она параболически расширяется, спиралью разжимается, уходя в безмерную, бесконечную даль. Таким образом, она геометрически представляет световой конус. Времена складываются в направлении будущего, раскладываясь в нем как в уже прошлом. Вечность являет бесконечно стремящуюся к нулю горловину конуса света как мгновение настоящего. Она бывает настоящей во времени в качестве нуль-границы между прошлым и будущим. Эта граница между прошлым и будущим призрачна, ибо как настоящее она мгновенна, то есть, есть, когда прошлого уже нет, а будущего еще нет. Как задержать настоящее, растянуть его, чтобы оно не убавлялось, не отнималось, не становилось отрицательной величиной, не уходило в прошлое и не существовало только уже в сознание как память, воспоминание о настоящем?  И как в то же время сделать, чтобы оно не прибавлялось, дополнялось  как положительная величина, не приходило из того, чего еще нет во времени, но есть в воображении сознания как новое, уничтожающее бывшее до него, старое? 
        Получается, ее, вечности, как места Бога нет для человека, - он всегда проскакивает ее, оказывается мимо нее как места. Метит в вечность, а попадает в будущее фантазией  или, того хуже, - в прошлое своей памятью. Он не бывает в вечности не только в реальности, но и даже в своем воображении, а тем более по памяти. Однако сама вечность есть как разрыв привычного течения времени, как прыжок настоящего от прошлого к будущему, который скрывается, вуалируется, замещается прошлым в перспективе будущего. Эта вечность как обитель, как вездесущее место Духа есть то Иное, которое человек всегда ищет, но не может найти, как говорится в народной сказке: «Пойди туда, не зная куда, и найди то, не знаю что». Вечность ждет нас в будущем. Но это иллюзия ожидания, которая мгновенно обращается в потерю времени, которое жаль, как упущенную в прошлое возможность. И ты не понимаешь, что именно упустил.
        Другая мысль, или, вернее, ощущение его успокоило. Это было ощущение родного места на звездолете, затерянном в далеком космосе. Вот так бы и лететь неизвестно куда и неизвестно сколько времени.
        И еще он понял то, что нет иного света, чем этот. Свет один и един. Другое дело тьма. Она скрывается от света. Бывает, тьма скрывает сам свет. Тогда нам кажется, что есть другой, иной свет. Есть не иной свет, а иное свету, - это тьма. И что такое тьма? Это не вечность, но то, какой она является нам как беспамятство из прошлого и иллюзия из будущего. Ими, прошлым беспамятством и будущей иллюзией, она скрывает вечность. И вот эту тьму нам приходится наполнять своими воспоминаниями и фантазиями, пытаюсь вызвать вечность на свет из тьмы беспамятства и иллюзии.
        Если это так, то, кто ему внушает дурные желания и преступные мысли? Не посланец ли тьмы как первозданного хаоса? И зачем он внушает и индуцирует соответствующие порывы, блокируя угрызения совести как явления чистой души в нечистой, грязной внутренней среде самого Сергея Владимировича? Не затем ли, чтобы «спрятать концы в воду», не дать им возможности адекватно расшифровать сигнал маяка на планете MVC 4509? 
        Сергей Владимирович продолжал задавать вопросы. Но никто не собирался отвечать на них. Почему? На первый взгляд потому, что все эти предположения Соловья не стоили выеденного яйца. Предположения есть предположения, да и только. Наш герой знал, что человек предполагает, а Бог располагает. И правильнее было бы предполагать то, что Бог расположил. Но человек не Бог: он не знает, что именно расположил Бог и в каком порядке возникновения и становления. Его предположения смогут обрести плоть и кровь или просто рассыпаться в прах, как только, так сразу. Что делать? Следовало ждать виновника, который, если есть, то рано или поздно появится.
        - Да, уж, - только и мог, что сказать Сергей Владимирович. – Все дело в том, как раскодировать сигнал, когда не знаешь шифр. И это тем более трудно, чем выше нас по уровню развития были те, кто его послал. Единственно, что внушает оптимизм в деле расшифровки, что «наши посланцы» умнее нас и поэтому способны встать на наше место, - сказал он в заключении.
        Уже позже, отходя ко сну в своей каюте, он сетовал на самого себя за такой сомнительного рода оптимизм.

                Понимание
        Сон Сергея Владимировича бы чуткий. Он проснулся от малейшего дуновения ветра и, приходя в сознание, но, еще не открыв глаза, уже подумал, откуда этот ветер?
        - Наверное, от работы кондиционера. Но почему я его не слышу? – вслух спросил себя Соловей.               
        Вдруг в ответ, который он не ждал, послышался переливчатый, рассыпавшийся бисером звонкий смех. Сергей Владимирович мгновенно вздрогнул и, схватившись за сердце, которое застыло, а потом часто застучало у него где-то в горле, непроизвольно ойкнул от страха. У него похолодело под ложечкой и появилось неутолимое желание спрятаться под кровать.
        - Кто тут? – шепотом спросил встревоженный Сергей Владимирович.
        - Кто тут? – повторило эхо его слова и залилось веселым смехом.
        - Где я? – жутким голосом вскрикнул Соловей.
        - Где… я? – ответил задумчиво уже женский голос, давно знакомый нашему герою, но теперь ставший каким-то чужим. В нем сквозила нотка самодовольства от знания, полагаемого выше обычного уровня. -  В тебе, в твоем сознании.
        Но, странное дело, Сергей Владимирович услышал этот голос не в самом себе, а вне себя, в окружающем его пространстве каюты, что было, по меньшей мере, необычно, ведь обычно мы слышим голос, в направление того места, где расположен говорящий. Так, где же была та, кому он принадлежал? Она была здесь, но он ее не видел. Тогда он зажмурил глаза как ребенок, который таким образом пытается помочь проявиться предмету или лицу своего интереса, открыв глаза. И, действительно, как только он открыл глаза, то сразу увидел перед собой на краю откидного дивана свою долгожданную музу, за которой он отправился в далекое будущее. Изольда смотрела на него, улыбаясь, а затем призывно кивнула ему овальным подбородком, подняв полукругом светлые брови. Он непроизвольно подался вперед, чтобы поцеловать ее в растянутые улыбкой яркие губы, но она плотно приложила к ним правильный указательный палец и прошептала: «Тс-с»!
        - Почему?
        Пожав покатыми плечами, укрытыми куском шелковой материи телесного цвета, опоясывающей ее гибкое тело, она вспорхнула с постели и закружилась, склонив голову к плечу, посреди комнаты. Материя медленно сползла с нее, обнажив сияющее соблазнительное женское тело. Высокая грудь вздрогнула, соски подпрыгнули, и Ида, качая бедрами и играя дольками своей попы, широким шагом вышла в дверь. Сергей Владимирович хвостиком побежал за ней следом. Только, выйдя в коридор, он не увидел своей Изольды, и от огорчения всплеснул руками. Как так, как он мог обмануться в своих приятных ожиданиях?
        И вдруг он услышал из своей каюты обидчивый голос Иды: «Ну, куда ты ушел от меня»? Не веря своим ушам, Сергей Владимирович вернулся к себе. Там, у корабельной переборки уже стояла Изольда, завернутая в черный плащ, и в нетерпении ожидала его.
        - Ида, где ты была? – с порога стал расспрашивать ее Сергей Владимирович.
        - У меня странное ощущение, как будто я специально здесь появилась, но не помню для чего, - призналась ему Ида.
        - Откуда ты появилась? Тебя прежде не было на корабле. Мы в открытом космосе.
        - Я не верю тебе. Как такое может быть? –  спросила, сомневаясь, Ида.
        - Вот так: может! Мы в будущем. А что ты помнишь?
        - Не спрашивай! – вскричала она от боли, вспоминая что-то, и схватилась за шею.
        Плащ сполз с ее головы и обнажил белую тонкую шею, у основания которой шел еле заметный разрез, схваченный частыми стежками серебристой нити, вдетой в ее нежную кожу. Тут она закашлялась, и крупная капля алой крови выступила на разрезе и медленно покатилась вниз по груди, укрывшись в складках черного плаща. Черты лица Иды исказила гримаса ужаса, и она невольно распахнула полы плаща, обнажив грудь и живот. Их пересекал вертикальный анатомический разрез. От увиденного кошмара Ида потеряла сознание и сползла по проборке на пол. Соловей подбежал к ней и осторожно поднял ее тело и положил на постель. Сергей Владимирович машинально присел рядом с телом и подумал: «Какой я дурак, - чуть не вступил в связь с живым трупом»! Но тут же посмотрев на беззащитное тело Иды, он устыдился своего замечания и стал клясть самого себя за пошлость. Он скверно чувствовал себя, как будто был не в своей «шкуре», не в своем теле. Но этого было мало: в самом себе, в душе он не чувствовал себя в себе. Видимым образом отчуждения от самого себя было распростертое тело его музы.
        Но тут от внутренних переживаний Сергея Владимировича отвлек ее голос: «Что со мной»? Соловей хотел придумать что угодно, но только не проговориться, кто теперь она такая. Однако ничто не шло в его отупевшую от горя голову. Он ожидал увидеть в будущем живую Иду, но нашел ее живой труп, зомби. «Его» Ида наглядным образом показала ему, кем станет он сам, если явится в собственном виде в будущем, - отвратительным зомби. И все же к Иде он не чувствовал никакого отвращения. «Оно и понятно, ведь я тоже зомби», - сделал вывод Соловей. Так зачем тогда врать.
        - Бедная, несчастная Ида, ты теперь живой труп, как, впрочем, и я сам, - сказал Сергей Владимирович и от высказанной правды у него, как если бы, спала тяжелая ноша с плеч.
        - Да? – бесцветным голосом спросила Ида, встав как привидение с постели. – Ну, и пусть. Знаешь, Сережа, уж лучше быть живым трупом, чем мертвым. Так неприятно лежать на холодном столе и чувствовать нестерпимую боль от того, что в тебе копаются хирургическими инструментами. Приятнее лежать и делать вид на похоронах, что спишь вечным сном. Скучно. Смешно, видя, как мой муженек кривляется, ища утешения у моих подруг. 
        - Ида, кто убил тебя? – спросил вдруг Сергей Владимирович, испытующе заглядывая ей в почерневшие глаза.
        - Не знаю. Я не видела убийцу. Помню только, что придя домой после нашего разговора в кафе, я почувствовала удар по затылку. И больше ничего не помню.  Это был Смердяев?
        - Не знаю. Но подозреваю, что он.
        - Какое это имеет значение! – сказала Ида безразличным тоном. – Зачем я здесь?
        - Точно не знаю, но думаю, скоро узнаю. Пока предполагаю, что я и ты нужны в будущем для решения одной важной проблемы, связанной с расшифровкой кода пришельцев с неизвестной галактики, угрожающей существованию гуманоидов.
        - Ты до сих пор считаешь себя человеком?
        - Да, пусть даже живым мертвецом, но человеческим. 
        - Мне все равно.
        - Не говори так, Ида. Нас кто-то оживил, чтобы мы сделали необходимое. Потом нас оставят в покое. Это я точно знаю. Откуда? Не ведаю, но это так.
        - Но что мы можем?
        - Мы пока можем быть где угодно и когда угодно. Наверное, в этом качестве мы и нужны.
        - Я странно чувствую себя. Я здесь есть, и одновременно меня нет.
        - У меня похожее чувство. Только может лучше сказать так: я остался состоянием души, но меня уже нет как того, чьим состоянием я являюсь.
        - Сережа, ты хочешь сказать, что от нас осталась лишь предикатность, но нет уже нашей субъектности?
        - Можно и так сказать. Субъектности нет, но субъективность осталась. Таким образом, мы предицируемся не как субъекты, а как субъективность того, у кого сознание отключилось.
        - Ты сказал, что мы в будущем, чтобы расшифровать код инопланетян с галактики, угрожающей существованию нашей цивилизации и подобным нашей, так?
        - Так.
        - Почему ты думаешь, что их код связан с угрозой для нас… нет, для наших людей?
        - Как я понял, если мы разгадаем их код, то войдем с ними в резонанс и предотвратим враждебное столкновение с их темной, негативной энергией.
        - Ты имеешь в виду людей или нас с тобой?
        - Мы войдем с ними в контакт и предотвратим контакт их с людьми.
        - Значит, ты хочешь замкнуть их на мне?
        - Нет, на себе. Ты поможешь мне и спасешься вместе с людьми.
        - Нет, ты не сможешь его разгадать. Я разгадаю его. Ты нужен только для того, чтобы обеспечить доступ для меня к коду и сам контакт с демонами. Сережа, ты понимаешь, что мы изменимся и не будем никогда теми, кем являемся?
        - Живыми трупами?
        - Да, как ты сам выразился: «живыми трупами людей». Мы станем демонами.
        - Я не хочу.
        - И я не хочу. Но мы уже не люди, - мы только их тени. Но если произойдет контакт людей с этими пришельцами, то они станут демонами, а мы останемся тенями людей, которых больше не будет. У теней нет воли, нет субъектности, но есть переживание того, что отсутствует, есть воспоминание о том, что было.
        - Но, Ида, я живу только памятью о тебе. Я не могу отдать тебя, пожертвовать тобой.
        - Можешь. И я могу. Я чувствую тебя, я понимаю, что так надо сделать. Я буду ждать тебя здесь. Принеси код, а там будет видно.
        - Что?
        - Ничего. Больше ничего.
        - Но почему именно ты должна разгадать код?
        - Потому что не я, а ты за мной спустился в царство теней, чтобы вывести меня из него. Тебя ведет любовь ко мне. Она спасет во мне людей, но тебя со мной погубит так же, как в том мире, из которого мы ушли. 
        - Значит, нас погубит любовь? – обреченно спросил Сергей Владимирович.
        - Да. Это несчастная любовь, а мы ее марионетки. Но она нужна для большой любви других людей и таких же разумных существ, - с любовью ответила его любовь.
        Но последний лучик сомнения в его сознании все никак не мог погаснуть, и Сергей Владимирович спросил Иду напоследок: «Сможем ли мы разрушить зло, став злом»?
        - Не знаю. У нас есть альтернатива?
        - Как сказать. Если нейтрализовать зло не злом, а добром, любовью?
        - Ты хочешь нейтрализовать вселенское, межгалактическое зло любовью живых трупов? Как это наивно. Ты сам знаешь, что мы должны делать. Я буду ждать тебя.

                Код
        Чтобы разгадать код, нужно само послание. В каюте его не было. За помощью следовало обратиться к самому Миму. Но он был в бессознательном состоянии. И только это делало возможным пребывание Сергея Владимировича в теле Мима в будущем на борту звездолета. Что делать?  Обратиться за помощью к своей хорошей знакомой.
        Зайдя в рубку, Сергей Владимирович нашел в ней только Марри. Она в изнеможении положила свою коротко стриженую голову на рабочий стол и, казалось, спала. Но, услышав шаги Мима, подняла голову и слабо улыбнулась ему.
        - Спи, спи, - стал уговаривать ее Мим.
        - Нет, что вы. Мим, вам что-то нужно.
        - Ну, раз ты совсем проснулась, то да. Мне нужна запись кода. Ты не могла бы найти мне эту запись?
        - Решили разгадать загадку? Может быть, никакой загадки и не было?
        - Нет, Марри, она есть и требует своей разгадки. Иначе, какая она загадка.
        - Ты должна, нет… ты можешь мне помочь разгадать загадку, расшифровать код зловредных инопланетян. Но, может быть, они даже не знают, что зловредны. Они ищут контакта с другими цивилизациями, противоположными по знаку, да, правильно, - «по знаку». Как я не подумал об этом! – сказал Сергей Владимирович и задумался    
        - Мим, о чем задумались? - спросила в нетерпении Марри.   
        - А? Да, все о том же. Они прилетели к нам из прошлого Вселенной, из самой «темной материи» на «темной энергии». Контакт с нами для нас смертелен.
        - Да вы что?! – поразилась Марри.
        - Да, точно так и никак иначе. Как я не подумал об этом раньше.
        - О чем не подумали?
        - Это не важно, важно другое. Необходимо немедленно расшифровать код, в противном случае будет поздно. 
        - Хорошо.
        Марри нашла скан кода и отдала в руки его вместе с миниатюрным проектором Сергею Владимировичу. Только получив его, он стал гадать, что с ним будет делать Ида.
        - Марри, у нас должен быть на борту передатчик сигнала?
        - Да, он есть. Но зачем он вам? – спросила, заметно напрягаясь, Марри.
        - Вы поможете мне использовать его для передачи ответа, если мы расшифруем код?
        - Я не могу, я только штурман.
        - Для вас, как штурмана звездолета, знающего технику корабля, во всяком случае, умеющего читать техническую документацию, включая инструкции использования техники, это возможно.
        - Не буду спорить, но использование такой технике невозможно без разрешения капитана корабля. Нам придется разбудить его вместе со всем экипажем, включая корабельного техника по связи.
         - Необходимо сразу послать сигнал, иначе будет слишком поздно. Под угрозой существование всей нашей разумной Вселенной.
        - Успокойтесь, Мим. Ведь вы пока не расшифровали сигнал инопланетян с MVC 4509. Когда вы были в твердой памяти, а не сейчас, - вы многое забыли, - то и тогда вы так и не смогли его адекватно прочитать и понять. Что дает вам уверенность в том, что это вам теперь под силу? Вы получили послание. Так занимайтесь его расшифровкой.
        - Когда мы долетим до места назначения?
        - Уже скоро. Осталось два дня текущего времени. Мы уже вышли из гиперпространства. Завтра весь экипаж выйдет из состояния гибернации, и вы сможете поговорить с капитаном и попробуете уговорить его послать сигнал. Я на вашей стороне и буду «за» ваше предложение, если вы разгадаете код. Кстати, что вы хотите послать пришельцам, точнее, их потомкам?
        - Я думаю, Марри, это будет понятно из содержания послания пришельцев. Большое спасибо за помощь и поддержку. Пойду, как вы и посоветовали, разгадывать код. Вы правы, преждевременно готовить аппаратуру, когда нечего еще посылать. К тому же удобнее будет воспользоваться аппаратурой самих пришельцев, чтобы отослать сигнал к ним на родину.
        - Отлично. Все правильно. Пока.
        Сергей Владимирович в теле Мима вернулся в его каюту. Она была пуста. Он подумал: «Где пропадает Ида»? И тут в его памяти всплыло воспоминание об ощущении, которое он почувствовал в коридоре у рубки корабля. Это был неуловимый запах Иды. «Что она там делает?» - вскричал он в страхе за Марри и выбежал из каюты. Но тут же столкнулся с ней на пороге.
        - Сережа, возьми себя в руки, - чуть не сбил меня с ног. Куда ты побежал? - спокойно спросила его Ида.
        - До меня только сейчас дошло, что ты была рядом с рубкой. Что ты там делала?
        - Я искала тебя. И заодно знакомилась с устройством корабля, - ответила она, теребя пальцами клапан на его комбинезоне и качая своей головой, пристально всматриваясь в его глаза.
        - Я разговаривал со штурманом корабля, и она отдала мне послание пришельцев.
        - Вот это? – спросила Ида, протянув ему проектор.
        - Да, это. В нем послание. Как это получилось у тебя?
        - Ловкость рук. А она нравится тебе, эта девочка. Правда? – ледяным голосом спросила его Ида и ее глаза еще больше почернели.
        - Я люблю тебя. Она хорошая. – Сергей Владимирович стал оправдываться, но вовремя спохватился, вскричав, -  что ты с ней сделала?
        - Ничего. Она сама. Это было не больно.
        Сергей Владимирович слушал отстраненно Иду, представляя, как он опустился на пол рубки и лег рядом с телом, повернув в сторону Марри голову. Она лежала навзничь, повернув к нему свою милую головку. Глаза были открыты, но в них уже не было прежнего живого блеска и веселого, задорного огонька. На раскрытых губах Марри застыла капля крови.
        - Где теперь твоя душа? – сказал вслух Сергей Владимирович.
        - В аду, – просто ответила Ида. – Ах, да ты не обо мне. Ее то же.
        - Изольда, что ты наделала!
        - Я убрала препятствие с нашего пути. Ее брата я убрала раньше.
        - Ида, это ты психопатка, а не твой муж.
        - Приятно слышать от любимого, как он обвиняет свою любовь за то, что она свернула шею своей сопернице.
        - Но ты же не за это убила Марри? – спросил дрожащим голосом Соловей.
        - Заодно и за это.
        - Да? Как ты узнала, что Хмок брат Марри? – с подозрением спросил он Иду.
        - Неужели еще не догадался? Какие вы… ну, думай дальше. А, теперь понял?
        - Ты умеешь читать мои мысли.
        - Правильно.
        Сергей Владимирович догадался не только об этом. Но он не дал волю своим мыслям, чтобы они, эти самые пресловутые пришельцы, точнее, демоны,  не догадались о том, какую роль играет Ида в их планах. Теперь он понимал, что Ида, была марионеткой в их руках, в полной их власти. Оставался один вопрос: Сама ли она желала то, что творила? Или она уже была одной из них?
        - О чем ты думаешь? – внезапно заорала Ида и, нервно, истерически захихикав, ударила наотмашь его по щеке.
        Сергей Владимирович отлетел к корабельной переборке. Он взглянул в еще больше почерневшие глаза Иды и уловил в них тень сожаления и просьбы, казалось, говоривший: «Молчи и не думай».
        Чтобы больше не думать, Сергей Владимирович сделал вид, что обиделся и капризно спросил Иду: «Ну, у тебя и рука! Не зря говорят, что коня на скаку остановит. Ты получила послание. Так зачем руки распускаешь»?
        - То-то же. Смотри у меня! Ишь, чего удумал. Вот возьму тебя и «отправлю туда, куда Макар не ходил пасти телят».
        - Это куда, нежить окаянная? На тот свет или в само ничто?
        - Молчи и слушай, бестолочь. Тебя, Мим, мы удостоили своего внимания, потому что ты сам этого хотел, - был увлечен идеей контакта с нами. Глупый, ты не знал, кто мы. Но благодаря твоему неведению и сильному желанию контакта, у нас получилось установить с тобой контакт. Хотя это неимоверно трудно. Ты  многократно повторял послание и пробовал его адекватно растолковать. Однажды у тебя получилось бессознательно войти с нами в состояние сообщения. Мы установили с тобой обратную связь. Но ты не смог выйти из бессознательного состояния. Мы пробовали разные варианты того, чтобы ты, находясь с нами в бессознательном контакте, все же пришел в сознание. Один вариант сработал, когда мы стали будить в тебе то, что ты спрятал глубоко в бессознательном. Ты зациклен на Иде из-за сильного чувства вины перед ней. 
        - Я не зациклен на тебе. В чем я виноват перед тобой? – непроизвольно воскликнул Сергей Владимирович, сознавая всю нелепость ситуации,  в которой его собеседница говорит о себе в третьем лице, а от себя лично во множественном числе, напротив он обращается к ней как равному в лице и числе собеседнику.
        - Это лучше знать тебе, - нас это не касается. Мы призраки тех скитальцев по космосу, который был их домом. Мы первые его жители. Нам восемь миллиардов семьсот миллионов триста девять тысяч лет и сто двадцать четыре года по вашим меркам времени. Мы устали так долго жить и бросили свой якорь на Тау 3987, где вскоре, двадцать пять миллионов двести тысяч лет и два года назад, усопли. Мы духи первых разумных существ во всей Вселенной. Мы пережили самих себя. И теперь мы, как духи, нигде не можем найти себе место. Мы давным-давно отделились от других разумных существ, замкнулись в себе, посчитав их недостойными своего внимания. Так мы и умерли в гордом одиночестве, перестав воспроизводиться. Когда мы стали духами, то оказались привязанными к самим себе, к уже мертвым. И только ты за столько долгих лет, наконец, установил с нами контакт. Мы воспряли духом, стали самими собой, а не какими-то ветхими призраками. У нас появилась надежда зажить полноценной жизнью, вселившись в твое тело и тела твоих людей.
        Устами Иды призраки пришельцев стали рассказывать, как они проникли в тело Мима. Для этого они вызвали из глубин его бессознательного образ Иды. Сергей Владимирович понял, что призраки приняли его бессознательное за бессознательное Мима. Значит, они не знают, кем именно владеют. Они владеют телом Мима, но не его сознанием. И только в той мере, в какой его сознание взаимодействует с бессознательным и связано с языком как символическим посредником с бессознательным, он находится в их власти. Только теперь до него дошло, что призраки пришельцев способны читать те мысли, которые ясно проговариваются про себя или вслух. Они владеют и его страхами, желаниями и животными побуждениями к мысли. Не так с идеями. Сверхсознательное пославшее его в будущее, им совсем не подвластно.   
        - Неужели так, в таком виде я представляю тебя?
        - Да, так тоже. Мы выбрали для призрачного воплощения наиболее нам удобный образ.
        - Для того, чтобы мучить меня?
        - Нет, зачем. Чтобы ты представлял себе, что ждет тебя, если ты будешь препятствовать нашему полному проникновению. Подумай, от чего ты можешь отказаться, - от долгожданной продолжительной жизни. В противном случае ты умрешь, как твои товарищи.
        - Насколько я могу вам верить?
        - Тебе не остается ничего другого, как верить нам.
        - Но я не могу жить, когда во мне живет множество духов как паразитов, - сказал
        - Хорошо. Чтобы в тебе жил кто-то из нас один, ты должен помочь нам овладеть душой других людей. Ты согласен нам помочь?
        - Я не хочу вам помогать, но я не хочу умирать. И поэтому вынужден согласиться с вами, но только при условии соблюдения того, что вы сами же предложили: один в обмен на всех.
        - Отлично, - с удовольствием сказала Ида, добавив, - пускай все идет по плану. Мы подлетаем к пункту назначения. Тебе следует освободиться от тел прежде, чем разбудить остальных членов экипажа.
        - Но я не помню из-за вашего вмешательства, как это сделать?
        - Ничего. Я подскажу тебе, как это сделать.
        - Сама это и сделай.
        - Зачем тогда ты? Ты ничего не понял?
        - Чего не понял?
        - Что я призрак. Только призрак твой, а не пришельцев.
        - Мой призрак.
        - Да, я не правильно выразилась. Я призрак из твоего бессознательного.
        - И что?
        - Да, ничего. У меня есть руки?
        - Есть, я вижу их.
        - То-то и оно, что ты видишь их.
        - Ты хочешь сказать, что есть только в моем сознании?
        - Ну, конечно.
        - Но раз так, то кто убил Марри и Хмока, если не ты? – спросил Сергей Владимирович, договаривая последние слова вопроса уже машинально, догадавшись, что это был он сам своей персоной.
        Вместе с осознанием себя убийцей он почувствовал ледяной холод в груди и присел на стул у выдвижного стола, - он просто не мог стоять, потому что его голова «ходила кругом». Комбинезон от пота встал на нем колом от прохладного ветра, обдувавшего его спину из кондиционера.
        - Но как же так? – только и мог спросить Сергей Владимирович.
        - Вот так. Ты сам это сделал, - убежденно ответила Ида, объясняя, - и, чтобы не мучиться угрызениями совести, ты представил меня вместо себя.
        - Не может быть. Это вы во всем виноваты. Я был под вашим внушением.
        - Это ты расскажи своим товарищам, а не нам. Мы не убивали Марри и Хмока. Это сделал ты.          
        - Да, но…
        - Никакого «но». Будь последователен и сделай доброе дело, - не убивай больше своих товарищей, а предоставь их в наше распоряжение. Мы сами позаботимся о них, когда вы достигнете места назначения. Там, на MVC 4509, мы скажем тебе, что нужно делать.

                На месте
        Сергей Владимирович понимал, что Мим установил контакт с призраками пришельцев, сделав их паразитами своего бессознательного. Но когда сам Сергей Владимирович воспользовался телом Мима, то он позволил им стать паразитами уже не только его бессознательного, но и большей части своего сознания. Правда, это случилось помимо его воли, но он участвовал в этом превращении и даже стал убийцей по наущению демонических призраков. Он стал колебаться в уверенности, что именно Смердяев убил его музу. Не он ли сам убил ее? Но Сергей Владимирович отказывался в это верить. И все же, он уже стал, не ведая того, убийцей. Почему бы и в случае с Идой он не сделал то же самое? Недаром его гнетет чувство вины перед Идой. Не оно ли является симптомом вытесненного сознания преступления?
        «Нет»! – говорил себе Соловей. В случае с двойным убийством он был только невольным и бессознательным орудием демонов своего бессознательного, которые вошли уже в его сознание. К тому же, как в прошлом, так и в будущем, действовал уже не тот Сергей Владимирович Соловей, который был в полном здравии, трезвом уме и твердой памяти, сам в себе и для себя в прежней жизни. Он просто не мог тронуть даже пальцем свою любимую музу. Как, впрочем, и с убийством Марри и Хмока не все было понятно. Может быть, их убил не он, а Мим?
        Одна мысль не давала ему покоя: отвечает ли он за поступки тех, в кого вселяется на время? Он не мог дать однозначно точного ответа. Может быть, поэтому жизнь после жизни является не причиной, а только следствием прежде, в прежней жизни принятого решения. Решает ли что-нибудь он сам уже в своей жизни, а в чужой, в которой он живет за другого человека? И, вообще, умер ли он? А, может быть, он до сих пор жив и находится в СИЗО, мыслями витая в прошлом, а потом в будущем времени? Он понимал, что это может быть и так, но это не отменяет того, что теперь он в будущем и должен решать, не важно, за кого: себя или Мима, быть демоническим призракам в плоти и крови людей или не быть. Он знал теперь, что значит быть одновременно в разных, параллельных мирах. Это давало ему основание думать, что они существуют.
        Так какое принять решение? Позволить призракам пришельцев исполнить задуманное ими? Или все рассказать капитану и членам космической экспедиции? Но к чему приведет такой рассказ? Поймут ли они его?  Даже если он плохо спрячет трупы Марри и Хмока. То признание их по наущению демонов убедит астронавтов только в том, что от космического одиночества, или от боязни замкнутого пространства корабля внутри открытого пространства космоса, или еще от чего, например, от бреда преследования пришельцами, которыми, вероятно, был одержим Мим,  у него просто «снесло крышу». Конечно, они не поверят ему.
        Был еще один вариант. Это вариант самоубийства, вернее, убийства самого Мима. Но тогда он сам совершит убийство. Как быть?
        Сергей Владимирович хотел уже отдохнуть, - он устал от тяжелых размышлений. Но что-то не давало ему забыться. Он подумал, зачем явился в будущее. Ясно не для того, чтобы стать послушным исполнителем воли демонического сознания. Ему хотелось спуститься на планету MVC 4509 и воочию увидеть корабль пришельцев, древних как сама Вселенная. Можно было устраниться, покинув тело Мима? Но можно ли это сделать? Если можно, то тогда зачем он вселялся? Бессмыслица какая-то. Он не видел другого способа, как принести себя и вместе с собой Мима в жертву, чтобы защитить экипаж от призраков пришельцев. Они скоро приблизятся к звездной системе Тау 3987, и если не дежурные астронавты, то сам AI корабля выведет их из состояния гибернации. Даже оказавшись на планете MVC 4509, члены экспедиции вряд ли смогут без него расшифровать код, который уже знает Ида как та часть его сознания, которая таится от него же. Если они не смогут, то призраки им не опасны. Ведь колонистам они ничего не сделали.
        Правда, оставалась еще сама Ида, то есть, не она сама, а как часть Сергея Владимировича, через которую они действовали на него. Что если можно настроить Иду под себя и нейтрализовать внушение призраков пришельцев? Возможно, следует увидеть в ней не сердечный укор, а радость любви, чтобы озарить потемки собственной души светом сверхсознания.
        В нем крепло понимание того, что вечная жизнь есть не основа времени, а состояние времени перехода из одной реальности в другую, ей параллельную. В переходе время застывает и для внешнего наблюдателя оно является смертью, тогда как для внутреннего наблюдателя, который переживает такой переход, оно застывает, останавливается. В нем нет смены состояний. Благодаря вечности связывается прошлое с настоящим так же, как настоящее с будущим. Практикуя трансцендентную медитацию, Сергей Владимирович оказался в вечности, которая перенесла его мгновенно в реальность  близкого прошлого, а потом в реальность далекого будущего. Пора было возвращаться на свое место в вечности. Для этого следовало освободить Мима не только от себя, но, прежде всего, от паразитов бессознательного. В этом деле ему должна была помочь его Ида.
        Еще ему пришло на ум такое соображение: отождествление  с кем-то, пребывающим в беспамятстве, вовлекает его в чужую жизнь, которая за неимением никакой другой становится его собственной. Но она дается ему только на время для решения задачи, неподъемной для того, в тело кого он вошел.
        В лучшем случае он может остаться между временами в вечности. Но в качестве кого? Себя? Нет, в вечности есть Бог как Дух, ангелы или духи носятся по временам как Его посланцы. Верующие думают, что будут вечно жить в Боге. Но в Боге могут жить только огненные ангелы или те, в ком есть огонь духа. Они живут в Боге столько, сколько в них есть огня. И в этом качестве они являются во временах как Его посланники. Для грешников место Бога – рай – есть ад, ибо в нем живут в той мере, в какой горят. Что горит в раю как в аду? Их грехи. Грешник есть его грехи. Вот он и  чадит, сгорев, тлеет, охлаждаясь, выпадая в осадок или прах эго «на том свете». Ангелы живут огнем. Этот огонь лучезарный, светлый, сияющий, яркий, горячий, а не холодный. Они ярко горят любовью, сияют знанием светоносной  истины.
        Следовательно, пока он посылается по временам для решения задач провидения, в нем еще есть огонь духа. Значит, раз эта миссия продолжается, значит, он не виноват в смерти ни Иды, ни Марри с Хмоком. Другое дело – призраки пришельцев. Они демоны. Посланцы не порядка, а хаоса. Они жаждут воплощения. Но их воплощение не положительно, как его воплощение, а отрицательно. Как изменить знак их воплощения на противоположный?
        «На этот вопрос, - думал Сергей Владимирович, - ответить нельзя, если не объяснить то, как они появляются. Вечность является порядком не сама по себе, а в связи со временем. Она необходима для упорядочивания времени. Вне времени, в отчуждении от времени вечность утрируется, упрощается до ничтожного состояния бытия, а время расстраивается, распадается на бессвязные фрагменты  и становится хаотичным. Вот в таком времени без явления вечности и появляются демоны.
        Дух не живет во времени, а живет в вечности потому, что способен растягивать вечность, тянуть ее столько, сколько пожелает. Он тянет и вытягивает из вечности время такое, какое ему нужно. Какое нужно время Духу? Все время, целиком. Дух живет сразу во всех временах. Не то, что для него нет ни прошлого, ни будущего, нет, они есть все: и прошлое, и будущее сразу настоящие. Во времени же в его обычном понимании есть диахроническая последовательность, смена одним настоящим другого настоящего; одно из них, - то, что сменяется, сменяемое, - есть прошлое, а то, которое сменяет, сменяющее, есть будущее. Настоящим же называют саму границу сменяемости настоящего, точнее, то, что сменяется, меняется, изменяется в качестве настоящего. Такое настоящее становится границей между прошлым, бывшим настоящим, то есть, уже не настоящим, и будущим, еще не бывшим, то есть, еще не настоящим, но могущим стать таковым. В раскладе времени прошлое является значением времени (сменяемым), будущее его знаком (сменяющим), а настоящее смыслом или сущностью времени (сменяемостью). 
        Другими словами, прошлое настоящее как уже ушедшее становится необходимым основанием реальности самого настоящего, початого, несущего в себе возможность наступающего настоящего. Что в таком времени является вечным, постоянно повторяющимся тем же самым? Несменяемое, все собой сменяющее. Это мгновение. Мгновение есть настоящее, обращенное на себя, то есть не сущность, которая является иным, - прошлым или настоящим, - но феномен, то есть, явление самого явления.
        Вечность является нулевым пределом времени, которое бесконечно стремится стать вечностью в качестве переменной. Во времени мгновение настоящего как предел отношений между приращением прошлого и приращением будущего определяет последнее приращение в качестве функции первого приращения, само определяясь в качестве производной зависимости будущего от прошлого. Являясь производной функции времени, мгновение не имеет сущности, но является только случайностью, скачком от прошлого настоящего к будущему настоящему. Поэтому настоящее становится преходящим, непостоянным, но переменным. Прошлое и будущее являются связанными переменными функции времени в пределе вечности. Мгновение настоящего во времени случайно как случай изменения, то есть, его случайность встроена в закономерность следования, скачок мгновения есть переход от одного настоящего к другому настоящему через нуль настоящего, его обнуление. Но как же тогда появляется новое настоящее, из чего оно появляется? Из того, что не все настоящее обнуляется, несмотря на то, что оно бесконечно стремится к обнулению, к растрате. Остается само мгновение как производная функции будущего прошлого аргумента. Сама растрата времени устремляется в будущее, прирастает будущей растратой. Одновременно прирастает и прошлое; оно накапливается. 
        Но в самой вечности прошлое и будущее синхронны, одновременны, равны друг другу и в этом уравнении свободны не друг от друга, а друг для друга. Это уже не связанные переменные, а свободные постоянные одного и того же, того же самого настоящего. Поэтому вечность есть явление настоящего в такой же мере, в какой она есть явление прошлого и будущего. В этом смысле вечность есть явление явления, время мгновения без прерывания, непрерывное время мгновения.
        Оказавшись в вечности, мы смотрим на все с точки зрения мгновения, сразу как на одно настоящее, подлинное, истинное. Но существование в мгновении, а не мгновением во времени, не отменяет времени, его течения от прошлого к будущему, а предполагает его, но вне себя. В себе же мгновение есть вечность. В себе и для себя момент времени как мгновение становится вечным временем, единством времени и вечности. Единица (момент как мгновение) времени становится тождеством настоящего нетождества прошлого и будущего времени и тождества их в вечности. Остановись мгновение, ты вечность!».
        Сергей Владимирович понял, что Ида есть то мгновение его жизни во времени, которое нужно задержать, остановить, чтобы погрузиться в нее как уже не в бессознательную часть своего сознания, его символ, а в его сверхсознательную часть. В вечности прошлое есть бессознательное, а будущее есть сверхсознательное настоящего сознания. Это все одно. Разница лишь в том, как посмотреть: из прошлого в будущее или из будущего в прошлое через настоящее. Сергей Владимирович еще не мог умом зрить сразу со всех позиций, но он осваивал третью позицию усмотрения: уже не из прошлого и не из настоящего, а из будущего. Освоив все позиции развернутой (эксплицитной) трансцендентной медитации, он мог целиком уйти в вечность, нисколько не повредив течение времени.

                Обращение
        Медитация из будущего помогла Сергею Владимировичу решить не только проблему освобождения Мима от внушения призраков пришельцев, но и вернуть к жизни не столько образ Иды в его сознании, сколько ее саму вне его сознания. 
        Сергей Владимирович почувствовал себя «в своей тарелке», в самом себе, когда повторно произнес фразу, сказанную Иде на прощание: «Это называется кристаллизацией любви на расстоянии». Ида отвернулась и уже удалялась от него по улице. Он крикнул ей с последней надеждой на будущую жизнь: «Ида, постой»! Ида остановилась и повернулась к нему. В ее глазах дрожали слезы нечаянного счастья. Сергей Владимирович подбежал к ней и взял ее под руку, и они пошли навстречу своей новой будущей жизни, избежавшей печальный приговор прошлого.
        - Ида, знаешь, я решил не ехать в Петербург. Ты стоишь Петербурга. Ты уйдешь от своего Смердяева ко мне?
        - Уйду, если и только если ты любишь меня.
        - Люблю.
        - Тогда пойдем. Только куда?
        - В аэропорт. У меня есть все, что нужно. Остальное купим по дороге на курорт. И, пожалуйста, не спорь.
        - Хорошо. Мы летим «на юга»?
        - Нет, мы летим туда, куда ты никогда не летала. Я покажу тебе куда, когда будем в аэропорте.
        Любезный читатель, ты, наверное, уже догадался, что нам пора оставить наших героев наедине друг с другом, чтобы они насладились личным временем накануне встречи с вечностью.