Мы познакомились на воскреснике. Старшеклассники должны были расчищать площадку под строительство доменной печи. Конкретное задание – подготовить сваленный в кучу металлолом к вывозу с завода. Задача не из лёгких, если учесть, что железо было трудно разъединяемым, смёрзшимся и засыпанным снегом. Мальчики работали кайлом, а девочки оттаскивали уже освобождённые из ледяного плена куски в нужное место.
Один из мальчиков повернулся к нам лицом, и я вдруг увидела, что это вовсе не мальчик, а девочка! Сомнений не было, хотя одета она была не как мы. На ней была стёганка или фуфайка и брюки, заправленные в валенки, а на голове, вместо платка, шапка-ушанка. Она повернулась с поднятым в руке кайлом и задорно прокричала нам что-то вроде: «Давай-давай, не отставай, пошевеливайся!»
У девочки были большие светлоголубые глаза, широко расставленные, короткий носик «картошкой» и губки «бантиком». Из-под шапки выбивались прямые соломенные пряди волос. Девочка зацепила меня сразу. Особенно то, что она работала наравне с мальчиками. И этот задор! В то время я болела культом силы. Местные ребята были тренированными. Мне не хотелось отставать от них, и я старалась. Что бы ни делала – всё на совесть. Дома доставалось. Семья – семь человек: мама и я, две тёти плюс трое детей – 11, 4 и 2 годика.
Мама работает, дома только спит. Тёти тяжело больные, одна – постельная больная, вторая недалеко ушла от неё и малышня. Я рабсила.
Уральские дома – настоящие маленькие деревянные крепости.
Фасад дома выходит на улицу. Его продолжает высокий глухой забор с воротами и калиткой. Остальные стороны образуются хозяйственными постройками, служащими для всего, что должно быть в хозяйстве, в том числе, для скотины, для запасов сена и всего прочего. Со стороны задней стенки есть дверь, ведущая на приусадебный участок. Там же имеется и банька. Весь внутренний двор выстлан досками. Говорили, что до недавнего времени полы мылись не только в доме, но и во дворе. Конечно, с некоторых пор всё захирело, особенно в войну. Редко у кого оставались мужчины в доме. Матери работали, а дети управлялись дома. Скотину тоже держали немногие.
Мне довелось какое-то недолгое время пожить в настоящей уральской семье. Там я увидела с близкого расстояния домашний уклад. У меня есть о нём подробнее в воспоминаниях. А здесь я скажу, что он мне очень пришёлся по душе. Я, как губка, впитала, что могла, и старалась изо всех сил.
Я говорила, что дом обеспечивали дети. А в тех условиях это означало многое, так как никаких водопроводов с колонками не было. Воду брали из пруда. Как в глубине города – не знаю или не помню. Может, в учреждениях была канализация. Может, водовозы по частным домам воду развозили. Знать бы, что когда-нибудь буду писать, непременно бы многим ещё поинтересовалась.
Первую зиму мы прожили на улице Степана Разина в домике, где умерла одинокая старушка, на самом берегу пруда, и хотя берег очень крутой, но носить воду близко. Вторая моя обязанность – заготовка дров, пилить их и колоть, Это было моё основное воскресное занятие с утра до вечера. Пилить мне помогали мама, иногда брат Вася. А колола только я. Потом складывала в поленницу. Запах потрясающий.
Мне эта работа в тягость не была. Остальное тоже – убирать, стирать, детей в садик водить и забирать, печь топить..
Учтите – голод. Мы не умерли, но тихо доходили. Особенно первую зиму страшно вспомнить. И всё же было то, что держало. Это обстановка – тёплый уютный дом, и то, что мы семья. Такими дружными, едиными мы были именно в те суровые годы.
А ещё школа. Я подражала местным ребятам, старалась быть, как они во всём. Потому и делала всё охотно, добросовестно. На Урале было принято скоблить полы ножом. Краска не обновлялась. Я скоблила добела, хвасталась своими мозолями и бицепсами.
Конечно же, ловкая, сильная, весёлая девочка с кайлом сразу завоевала моё сердце. В обеденный перерыв мы ели свою похлёбку в столовой и я оказалась с ней за одним столом. Наше знакомство состоялось. Оказалось, что Люда – моя ровесница, но на два класса ниже, я в 8-ом, а она в 6-ом. Но я всё равно смотрела на неё снизу вверх, можно сказать, влюбилась.
Такое с девочками бывает. У меня в Челябинске было наоборот.
Я говорила, что там, будучи в седьмом классе, ничем себя не проявила.
Но однажды ко мне подошла самая тихая, самая ухоженная девочка, которую я даже не замечала. Она была эвакуирована из Москвы. У неё были небыкновенные волосы – светлые, прямые, аккуратно заплетённые в толстые косы чуть ли не до колен. Еще только раз мне встретились такие же волосы у девочки Зины, учившейся на класс ниже меня в Саткинской школе. Её одноклассник влюбился в неё из-за кос. Он был романтиком и писал стихи, посвящая их Зинке. А она, поссорившись с ним, назло ему, отрезала косы, и всё, Зинке капут. Вся школа была свидетелем и вынесла вердикт: Зинка – дура.
А в моём случае. девочка с косами подошла ко мне и, ни слова не сказав, всунула мне записку и тут же удалилась. Там была всего одна коротенькая строчка, но прочесть я её не могла – она была на чужом языке. Я просто запомнила её, поняла значительно позже. Там было написано: “I love You”. Не знаю, как бы я отреагировала на это искреннее признание, если бы могла его понять. Может, девочка Онегина прочитала. Вполне могла, и примеру Татьяны последовала.
Хорошо что не мальчику, не взрослому призналась. Как сложилась её судьба..
Вот и я влюбилась в девочку всего лишь год спустя. Мне в ней нравилось всё, больше всего бесшабашность, ловкость, остроумие.
Она вела себя, как мальчишка. У неё и речь была пересыпана сплошными неологизмами, не ругательствами – нет, какое-то словотворчество. Войдя в дом, она снимала валенки, поддев носком одного пятку другого, и резким толчком ноги подбрасывала валенок вверх. Он летел, куда хотел, в самые неожиданные места. Люда и не думала извлекать его. А когда надо было уходить, начинался поиск, иной раз довольно продолжительный.
А как она съезжала на портфеле с горы. У меня дух захватывало от её отчаянной смелости. Я хотела так же, но не могла. Как-то, катаясь на лыжах, съезжала с крутого берега на замёрзший пруд. Сначала потрухивала, потом расхрабрилась и стала раз за разом, съеду и обратно, так много раз подряд. А один раз упала, так головой ударилась, что лёд зазвенел. Не сразу смогла подняться. Дома не рассказала, конечно.
Но больше с гор на лыжах не спускалась, запомнила.
Спустя десятки лет сдуру повторила «подвиг». Уже и бабушкой была, но раззадорилась на загородной лыжной прогулке сотрудников скорой помощи. Носом в грязь не хотелось ударить, особенно перед одной недоброжелательной женской особой. Ох, и ругала я себя потом беспощадно. Горка не столь крутая, сколько спуск длинный и в лесу между деревьями, а лыжня вся разъезженная. Я потихоньку двинулась, а потом как разогналась – ветер свистит, притормозить не могу, деревья мелькают, а я только Богу молюсь, чтоб на дерево не налететь. Вот пишу, а сама себе такие эпитеты отвешиваю – "старая дура, было бы чего ради геройствовать." Что кому доказать хотела? Но та докторша меня и вправду доняла своим гонором. Хороший доктор, а человек плохой, царство ей небесное. Это не моё только мнение, большинство коллектива знало ей цену.. Ко мне же ни за что, ни про что такое высокомерие проявлялось, ревновала, что ли. Мы на одной бригаде работали. Она мне понравилась, когда я пришла на эту работу. Я к ней с добром, а она хвостом. Потом все же я исправила позицию – в упор её не видела. Что-то в ней меняться начало, но во мне всё стало по местам.
Вот я и помянула вас незлым, тихим словом, Алла Сергеевна Королёва. Ах, люди, люди, вы и самое высокое, и самое низкое, и самое прекрасное, и самое ужасное..
И будет ли когда-нибудь мир в мире. И всё-то от нас самих.
Однако я отвлеклась. Я ведь о Людочке Мельниковой сейчас говорю, а всё на себя, любимую, сворачиваю. Но ведь и то правда – кого ещё человек знает так. как себя.
Люда жила с мамой в доме заезжих – так в Сатке называли гостиницу. Мама работала там же, а отец был на фронте. Наша с Людой дружба продолжалась до моего отъезда на учёбу в Свердловск в 1945 году. Мы не переписывались. Когда я приехала в Сатку, Люда жила в другом месте. Адрес её я узнала только в следующий приезд на каникулы в 47-ом году.
Людочку невозможно было узнать. Белое, как в муке, лицо, убранные назад волосы, грустные глаза, белые губы.Она и раньше не отличалась цветом лица, но сейчас была с трудом узнаваема. Моя реакция не укрылась от неё. Она улыбнулась:
– Что, не узнаёшь?
Улыбка была Людина, с ухмылочкой, но теперь в ней было столько грусти. Что же произошло, что случилось?
Медленно, совсем незнакомо, она прошла к постели. Я села рядом.
Слушала, не перебивая, а она тихим голосом поведала мне свою историю.
Оказывается, начало этой истории относится к детству.
Я когда-то обратила внимание на длинные безобразные рубцы у Люды на плечах и голенях. Но в начале нашего знакомства было неудобно любопытствовать, а потом я привыкла и даже не замечала этих рубцов. Теперь я узнала, что в детстве Людочка болела туберкулёзом костей. Её неоднократно оперировали, производили «чистку» костей, лечили в Крыму в санатории. А теперь проявилось осложнение со стороны почек. Летом 45-го года с фронта вернулся отец. Между родителями начались скандалы, и отец ушёл в другую семью. Как-то Люда простудилась, но дома никто на это не обратил внимания, и она, будучи больной, продолжала посещать школу. Простуда миновала, но ей становилось всё хуже. Она уже с трудом могла ходить, задыхалась, но по-прежнему маме не жаловалась. Знала, мама уложит в постель, а ей одной дома только хуже.
Была ещё одна причина, почему её тянуло в школу. Она влюбилась в десятиклассника. Людочка была в девятом. Мальчик ничего об этом так никогда и не узнал. У неё и в мыслях не было обнаружить себя. Ей просто надо было его видеть. хотя бы только на перемене. Однажды во время урока Люда потеряла сознание. С тех пор вот уже несколько месяцев она не выходит из дома. Но у неё есть секрет, есть смысл жизни. Идя в школу, мальчик проходит мимо её окон, и она терпеливо сидит у окна в надежде увидеть его. Те дни, когда она видит его дважды – по пути в школу и обратно, для неё счастливые. По утрам это происходит в определённое время, а во второй половине дня гораздо позже и по-разному, и потому сидеть приходится подолгу. Очень болит спина, но она старается не оставлять свой пост. Тот день. в который она его не видит, для неё самый трудный.
Людочка знала о своей обречённости. Развязка была неотвратима. Она приближалась. Когда я приехала вновь на каникулы, Людочку в живых не застала. Её мама дала мне на память фотокарточку. На этой пожелтевшей фотографии Людочка уже совсем больная. Это всё, что у меня осталось от неё. Да вот ещё воспоминания, очень грустные и дорогие. Мне кажется, что сейчас моя грусть только глубже. Молодость и старость чувствуют по-разному.
1993 г.