Я стою возле отделения скорой помощи Онкологического Диспансера. Время восемь утра. Май. На улице жара. Я только что положила трубку, поговорив с человеком, который, судя по голосу, должен выглядеть кем-то между Раджешом Кутрапали и Рахмоном Абдухалимовым.
Не успеваю убрать телефон в карман, как обладатель голоса уже идет мне навстречу — точно, южанин. Он широко улыбается, пожимает мне руку, выражает свое восхищение погодой и предлагает пройти на пять минут в ординаторскую. Пока мы идем, он продолжает улыбаться на всю тридцатку своих контрастирующих с кожей зубов и рассуждает об удобстве минимального гардероба в летний сезон. Одним словом, Доктор совсем не производит впечатление человека, работа которого — ездить по пациентам, исход которых только один. Думаю, вы догадались, какой.
Мы заходим в здание, которое по внутреннему состоянию напоминает одно из покинутых в 86-м больниц Чернобыля, проходим через темные коридоры и направляемся к небольшому кабинету, откуда выбегает молодая блондинка со словами:
— Главное, чтобы Ебак не узнал!
— Тут жюрналисты вообще-та, щас все твое запишут, — смеется Доктор.
Но блондинка, чей смех растворяется в тягучей влажности коридоров старого отделения, уже ничего не слышит.
В кабинете сидит несколько человек в синих мед.костюмах с надписью «паллиативная помощь» на спине. Некоторые что-то записывают в тетрадь, периодически поглядывая в мониторы компьютеров.
Доктор представляет меня сотрудникам, усаживает на диван, и я оказываюсь прямо перед телевизором по которому идет сериал «Градус счастья» на «России-1». В кадре актер плана Пореченкова обнимает девушку за шею и утверждает, что она должна простить его.
— А для чего вы будете писать про нас? — рыжеволосая медсестра отрывается от псевдопореченкова и смотрит на меня. На вид ей около 30-35. Кстати, также как и Доктору.
— Изучаю тему городской паллиативной помощи. Я уже была в хосписе, теперь хочу посмотреть, как работает паллиативная скорая помощь.
— А где вы вообще работаете?
О, люблю эту тему. Тут я начинаю рассказ о сайтах, текстах, редакторской деятельности и о смерти печатного формата.
— Эх, интересно вы живете, — со вздохом говорит Медсестра, и вновь поворачивается к «Градусу счастья» на «России-1». Сцена с вымаливанием прощения все никак не кончается.
— Тэк, у нас сейчас шесть пляновых осмотров и один срочный вызов, — говорит Доктор, выглядывая из-за своего монитора. Он встает, за ним поднимается та самая Медсестра, что секунду назад завидовала моей жизни. Она закидывает себе на плечо огромную сумку, не отрываясь при этом от сериала, герои которого все не могут разродиться и перейти к следующей сцене. Тогда к ней переходим мы — выходим из ординаторской и направляемся на улицу.
— А вы давно здесь работаете? — спрашиваю я по дороге у Доктора.
— Нет, так как мое обучение затянулось, — сами понимаете, инастранец, все дела.
— А вы откуда?
— Из Индии.
— Серьезно? — задаю я свой непроизвольно-дегенеративный вопрос, будто у собеседника была веская причина мне соврать.
— Да, закончиль здесь мед, а два года назад получиль вид на жительство.
— Почему вы остались в России?
— Женилься.
— Теперь он без нас не может, — улыбается Медсестра.
— Да, от татар просто так не избавишься. Я тут это сразу поняль!
Все смеются.
— У вас такой веселый коллектив при такой тяжелой работе, — закидываю я.
— Ну-у, по разному бывает, смотря с кем попадешь в смену. Если в команду собираются взрослые коллеги — одно дело. Если молодежь — совсем другое. А в ординаторской частенько вот именно так. Все мы должны девать куда-то свой стресс и вот это наше место. Мы смеемся там и вообще деляем…. хоть че!
— Хоть че? — иронично повторяет медсестра. —Хах, хоть че говорит!, — тут она подбивает меня локтем. Вновь поворачивается к Доктору: — Завтра что будем делать? «Хоть че»? Я запомню.
На улице стоят несколько машин, мне говорят, что я могу пока пойти сесть «вон в ту, крайнюю». Я подхожу к Ладе Ларгус, где знакомлюсь с Водителем, мужчиной в серой футболке, из нагрудного кармана которого торчат сигареты. На вид ему лет 50.
— Я не знала, что скорая помощь может ездить на Ларгусе.
— Это еще что, раньше вообще на убитых уазиках ездили. Хотя и сейчас, одна машина вон у нас сломалась — уазик дали взамен. А от этих уазиков спина болит, поясница ноет, будто на колесе сидишь. Так мы раньше украдкой вместо уазиков на своих машинах ездили. А кто-то возьмет и настучит и нам премию порежут. Беременные фельдшера у нас были — там даже до выкидышей дело доходило из-за этих уазиков. Одна девчонка до сих пор не может родить, хорошая девчонка такая.
— А вы давно тут работаете?
— Я сюда изначально на один месяц пришел. Из-за того что у меня бабай покойный — кстати, тоже из-за онкологи умер, — попросил его заменить, когда еще на старой базе ездил. И вот я уже больше десяти лет здесь.
— За десять лет что-то изменилось?
— Раньше возово;в было очень мало, больных мало. А сейчас, не знаю, больше ста в сутки… на все бригады, имею в виду. Раньше днем штук семь, ночью вообще не ездили. А сейчас ночью как днем. Больных же намного больше стало, а бригад так и не увеличилось. Ладно хоть машина новая: больные счастливые, у всех во рту чупа-чупс, улыбка до ушей.
— Какой чупа-чупс во рту у тебя? Покажи-ка! — открывает дверь Медсестра и садиться назад, ко мне. Через секунду на переднем сиденье появляется Доктор.
— Поехали.
Водитель заводит машину, тут звучит странный хруст где-то под капотом.
— О! Вот такие водители у нас и ломают машины, — говорит Медсестра, смотрит на меня и подмигивает.
— Куз тидерэсен,!
Выезжаем с территории онкодиспансера. Я включаю диктофон и открываю блокнот со своими вопросами. Поехали.
— Кто ваши пациенты? Любой человек может вас вызвать?
— Нет, наша скорая помощь обслуживает тех, кто стоит на учете непосредственно в онкодиспансере и находится в основном на 3-4 стадии рака.
— А можете составить рейтинг наиболее часто встречающихся видов онкологии? — задаю вопрос и сама не верю, что такой канцерофоб как я, спрашивает об этом настолько непринужденно.
— На первом месте сейчас стоит рак кожи. Но ситуация постоянно меняется блягодаря развитию технологий. В 80-х, к примеру, это быль рак желудка. Просто сейчас после эндоскопии люди выявляют его чаще, поэтому он спустилься в рейтинге уже на шестое-седьмое место. Рак легких еще лидирует, простаты, — разъясняет Доктор, активно жестикулируя, попадая тем самым в темп песни Шакиры по радио «сан мира-мира э-э, вака-вака э-э».
— А правильно рак кожи связывают с загаром? — по радио все продолжается «сан мира-мира, итс тайм фо Африка». В открытые окна пышет солнце — загораем.
— Это лишь один из факторов. В группу риска скорее попадают люди с родинками. Кстати, если из родинки растет волос, то сто процентов она не послужит причиной рака.
К слову, я потом неоднократно козыряла этим фактом на вечеринках. Типа «кстати, не в тему, но вы знали, что…». Помню, кто-то обнимал меня за эту новость в курилке
«Верка», хотя, думаю, у людей там больше шансов умереть от другого вида рака.
Так, с солнечным колумбийским настроением мы въезжаем в Кировский район Казани и заворачиваем в один из первых дворов. Водитель уже точно знает, куда подъезжать и где парковаться, так как осмотр плановый. Это значит, что скорая приезжает сюда регулярно и без вызова. Доктор и Медсестра выходят из машины. Я за ними. Доктор смотрит на меня.
— Блин, халат забыли для тебя взять. Ну ладно, так пойдешь, просто скажешь, что ты студентка.
Я смотрю вниз на свои кюлоты, желтые как флаг Испании, и думаю, что все-таки фильтр, определяющий уместность того или иного гардероба к определенному дню, у меня давно отключен.
Мы проходим в подъезд, поднимаемся на третий этаж. Нас уже поджидает открытая дверь, за которой стоит женщина лет пятидесяти. Мы не снимаем обувь, проходим по ковровой дорожке, которая идет до зала. В зале в окружении, кажется, трех сервантов стоит кровать, на которой лежит бабушка лет восьмидесяти. На ней огроменные очки, она улыбается и говорит мне:
— И-и, шэфкэтле матур кыз!
Но тут ее загораживает мед.персонал. Все, что я теперь вижу, это синие спины с надписью «паллиативная помощь» и худенькую спину дочери бабушки.
— Потерпи, ладно, апа? — говорит Медсестра.
— Потерпи ди, эни.
— Ярар-ярар, кызым!
Я сижу на диване, рассматриваю стеклянные полки сервантов, что наполнены советской хрустальной посудой, которая обычно пригождается своим обладателям как Австралии монархия. Вся остальная поверхность комнаты завалена таблетками. Над одним из шкафов стоит большая фотография самой бабушки в окружении улыбающихся людей. В углу тикают огромные часы. Пока бабушке делают процедуру, в комнате только их и слышно.
— Давление нормальное? — вдруг перебивает тиканье Доктор.
— Эйе улым.
— Это хорошо, — отвечает доктор-индус. Вообще все хорошо. В конце недели еще раз приедем.
— И-и, Алла сакласын инде сезне.
Медсестра собирает все препараты обратно в сумку, доктор присаживается на диван рядом со мной и что-то записывает в карточку. Через минуту мы стоим уже у входной двери, собираемся выходить, но тут дочь пациентки берет доктора за локоть и по-заговорщически тихо спрашивает:
— Доктор, ну скажите, лучше ведь стало?
Тут следует примерно минутная речь, водянистости и неопределенности которой позавидовал бы сам Владимир Владимирович. Женщина прослушав и приняв вроде бы наполненный словами ответ, отпускает локоть и прощается, кстати, так ничего и не спросив о моей халатности и присутствии в целом.
Мы выходим.
— То есть у этой бабушки есть шансы на выздоровление, да? — спрашиваю я у Доктора, уже захлопнув за собой дверь машины.
— Ну не то, что на выздоровление. У нее рак прямой кишки. Ей полностью удалили кишечник, все почистили, а после операции швы разошлись. Вот мы и приезжаем иногда проверять, все ли нормально.
— Но ведь паллиативная помощь — это помощь, которую оказывают смертельно больным?
— Да.
— Но ведь опять: конкретно у этой бабушки есть шансы на выздоровление?
— Вряд ли.
Трогаемся.
Я держу блокнот с вопросами, которые мне нужно задать. Никак не могу непринужденно перейти к следующей теме после того, как мне объявили, что человек, который только что проводил врачей с мыслями о поправке, умрет.
— Вам так не тяжело каждый день работать? — собираюсь я.
— В молодости было тяжело. Когда прям чувствуешь, что, да, жялько человека. Особенно когда маладые пациенты — 22, 23 года. У них лимфома в основном бывает.
— Что, еще раз?
— Лим-фо-ма. Это рак в лимфоузлах. Насчет жалости: а сейчас уже…
— Какая квартира? — вдруг выкрикивает медсестра.
— Тринадцатая, первый этаж, — отвечает водитель. Мы тут же останавливаемся.
— О первый этаж, как хорошо! — улыбается доктор.
— Это срочный вызов. Вот там как раз молодая девушка, — будто с гордостью говорит мне медсестра. — Ну как молодая, 86-го года, — на этих словах у нее видимо происходит некий диссонанс, так как она сама примерно того же возраста. — Да, молодая, не старая же.
— Это не та, которая прям страшно выглядит? — уточняет Доктор.
— Я не знаю, меня у нее уже два месяца не было, — говорит Медсестра.
— Ну не думаю, что уж прям разлагается, — смеючись предполагает Водитель, нажимая на тормоз.
Мы выходим из машины. Доктор достает карточку и читает вслух.
— Рак молочной железы, третья стадия. Узналя в декабре. Проходит курс химиотерапии, ждет операцию. Срочный вызов — сильное кровотечение.
Звоним в домофон. С той стороны провода на словах «скорая помощь» слышен радостный вздох. В дверях нас встречает, кажется мама человека, который может быть 86-го года рождения. Проходим в комнату. Видим миниатюрную девушку в пижаме. Полностью лысую.
— Как давно кровотечение?
— С вечера.
— Обильное?
— Уже третью прокладку поменяла.
— Какой день цикла?
— Да далеко еще, через неделю только должно было начаться. Я сперва тоже на это подумала, но уж больно много и живот совсем по-другому болит.
— Ну давайте посмотрим.
На этих словах я отворачиваюсь от сего действия, чтобы не смущать девушку или скорее не смущаться самой. Кстати, ни она, ни ее мама на меня даже не взглянули, будто меня вообще нет. Я смотрю вперед, отвлекаюсь от мыслей и вдруг вижу перед собой большой гобелен, который, кажется, мог бы вышить сам Ларс фон Триер, когда писал «Антихриста». Посреди композиции стоит олень, окруженный нависшими над ним грузными ветками. Он вслушивается в тишину сумеречной глуши, причем не с опаской, а будто просто в процессе рефлексии или наслаждения звуками леса...
— Это месячные, — перебивает Доктор лесную тишину.
— Почему так рано?
— Из-за химиотерапии начались раньше, можно не беспокоиться. Обезболивающее пьете?
— Кетарол.
— Не надо Кетарол, от него кровотечение усилиться. Щас я вам выпишу тут.
— Спасибо, доктор, мы уж тут вас с таким нетерпением ждали, вы даже не представляете! — говорит мама лысой девушки.
— В бальнице когда последний раз были?
— В четверг. Да как уж были. У нас врач в отпуске, пока временный сидит.
— И ему вообще пофиг! — вырывается у девушки.
— Именно! — продолжает мама.
— На вопросы вообще не отвечает.
— И приходит максимум на час.
— Только за зарплатой приходит наверное! Ладно, бог ему судья.
— Вот здесь назначение, продается без рецепта, — протягивает Доктор бумажку маме пациентки. Если будет лучше, ради бога, позвоните, чтобы мы знали, что все хорошо. Или мы сами позвоним вам, когда вернемся на базу.
— Дай вам бог здоровья!
Занавес.
Через пару минут мы сидим в машине. Жарит солнце, по радио играет Карди Би.
— Вы думаете у нее есть шанс на выздоровление?
— Ну она же еще лечение проходит.
— Есть у нее НТС нет? — пододвигается сестра к Доктору.
— Нет, — отвечает Доктор и поворачивается уже ко мне. Просто Т4 у нее. Это показатель, насколько вырос рак.
— Большой уже он, — подхватывает медсестра. — То есть у нее много кожных слоев затронуто. После паузы задумчиво добавляет: — Как интересно она поняла?
— А как вообще люди понимают, что у них рак? — пытаюсь понять уже я.
— По-разному. Иногда сами обнаруживают, когда помылься, например, вышел из душа и раз — что-то на глаза попалось. Еще часто посли осмотров, обследований что-то находят, — говорит Доктор.
— А сэд литтл бич, ю кант фак уиз ми, иф ю уанне ту. Зис ис экспенсив, зис ис блади шуз, — все еще наяривает Карди Би.
Тут дорогу на светофоре переходят три гопа в теплых толстовках.
— А у вас бывают запоминающиеся случаи на выездах?
— Да много всего. Например. недавно пациентка тоже с распадом молочной железы, вызвала нас тоже из-за кровотечения. Если честно, сразу фиг поймешь, насколько кровотечение опасьно. И во время вызова у нее сердце остановилось! — говорит Доктор с интонацией типа «не, ну ты прикинь!». Но мы справились.
Тут водитель очень резко сворачивает на улицу Шамиля Усманова — нас всех припечатывает вправо, Медсестра тут же хватается за огромную сумку с медикаментами.
— О, моя школа! — вдруг зачем-то радуюсь я, увидев свои родные детские места. Типа больной с четвертой степенью онкологии лежит прямо рядом с моей школой, мда, прикольно. Дальше пауза, не знаю, чем закончить свою неудачную реакцию.
— На выход! — спасает меня водитель. Мы только что остановились во дворе, где частенько курили мои одноклассники с веточками в руках.
Домофон. Подъезд. Квартира. Запах таблеток словно после землетрясения на фармацевтическом складе. Антураж — примерно такой же. По дороге из прихожей Доктор шепотом мне объясняет:
— У этой женщины возникла грыжа после операции.
— Она вон как таблетки пьет и то сегодня даже решила не пить даже, — уже громко перебивает встретивший нас муж и размахивает какой-то пачкой в руках.
Мы проходим в зал — эпицентр запаха. Там на диване лежит пожилая женщина в окружении советских валяных игрушек. «Артхаусненько» — думаю я. Тем временем доктор осматривает пациентку. Та жалуется, что, кажется, стала совсем слаба.
— Мы зачем тогда сюда вообще к вам приезжаем? А? Зачем нас сюда гонять, если вы даже таблетки не можете выпить? У нас вон больных выше крыши, а вы… — резко вмешивается Медсестра на повышенных тонах.
«Воу-воу, это было крайне неожиданно» — думаю я.
Буквально через пару минут мы уже вновь стоим в прихожей. К нам подходит муж с опущенной головой, с видом «господа, войдите в положение» и спрашивает:
— Доктор, есть ли улучшения?
Тут Доктор вновь демонстрирует свои навыки отвечать сразу обо всем и одновременно ни о чем, и мы уходим. Мужчина, который вроде бы только что получил ответ, стоит в легком смятении. «I know that feel bro» — думаю я напоследок.
Машина. Дверь. Ключ зажигания.
— Едем на Полевую, — сообщает Доктор.
— Вы так строго разговариваете с пациентами. Это потому что они безответственно относятся к помощи? — поворачиваюсь я к Медсестре.
— Она сама по жизни такая, — смеется Водитель.
— Или это помогает как-то абстрагироваться от жалости? — продолжаю я.
— У меня нет жалости. По крайней мере уже.
— А у вас есть такие больные, которым хочется поговорить?
— Да. Но для этого у нас есть психологи, которые также ездят на вызова;. Мы передаем им, когда надо.
— Это нужно даже не пациентам, а родственникам больше, — уточняет Доктор. — Кому-то это помогает, кому-то нет. В большинстве случаев — нет.
На этом моменте все как-то резко замолкают и смотрят каждый в свое окно.
— Я заметила, что первая, что вторая бабушка задала вам один и тот же вопрос «есть какие-то улучшения?», — продолжаю я с вопросами.
— Они каждый день это задают. Каждый день! — закатывает глаза Медсестра.
— Ну так! Им же нужна надежда, — поражаюсь я.
— Нет, инагда понимаете как, — вклинивается Доктор. — Правда тоже так себе решение. Если что-то скажешь, это может обернуться совсем наоборот. То есть, скажем мы, что, да, через неделю будет все нормально. А не будет. Потом начинается «А вот вы же сказали. Почему нет? Обманули!». Поэтому лучше ничего не говорить. Мы не знаем, всё, до встречи. Если скажешь плохо — а вдруг станет хорошо? Опять обвинения. Поэтому лишнего ничего не надо никогда балтать.
— А они жалуются постоянно, мол, вот врачи — приезжают, ничего не говорят и уезжают! — изображает непонятно чей голос Медсестра.
— Вот я, к примеру, ездиль недавно к одному пациенту, все ему разъясниль. Пациент сидит и просто никак не реагирует. Хотя вроде в адеквате. Мычит как корова, а ты оказывай ему помощь. Потом как-то все устаканилось, разъяснились, жена даже провожала плакала со словами «ой спасибо вам большое, ради него я все бросила». Потом вечером мне звонят, сообщают о том, что на меня пожаловались в минздрав.
Оказалось, этот мужчина был недоволен тем, что я ему прямо сказаль, что ему надо сделать.
Тут глубокий вздох Доктора сменяется громким напевом слогана «Э-нер-джи-и-и» по радио. Мы останавливаемся у девятиэтажки. Наверное, это одна из первых партий девятиэтажек, которые строили в нашем городе — настолько старо выглядит. Выходим из машины, поднимаемся по большому крыльцу ко входу, дверь в подъезд открыта. Внутри у лифтов стоит мужчина. Лифт тоже уже открыт, мы заходим — этот мужчина за нами. Внутри он нас осматривает и переминается с ноги на ногу.
— К вам мы? — смотрит на него Медсестра.
— Да. А вы врач? — отвечает мужик.
— Я — нет.
— Вы врач? — поворачивается он к Доктору.
— Да.
— А вы? — смотрит мужик на бесхалатную меня. Я думаю «ну все — попалась».
— Я студентка.
Мужик опускает голову, потому что больше в лифте некого опрашивать. Мы доезжаем до восьмого этажа, выходим, и тут мужик вновь будто просыпается.
— Ну что, Трамадол вколите?
— Пойдемте посмотрим.
— Кетанов не берет уже.
— А у вас есть Тронав?
— В том то и дело, что нет. Ей хватало Кетанов, а сейчас праздники.
Заходим в квартиру, мужик протягивает докторам бахилы. Я отказываюсь — стою у входа — вижу открытую дверь в спальню из-за которой видны голые желтые ноги. Не как мои кюлоты, а просто пожелтевшая человеческая кожа…
Доктора проходят к ней, начинают осмотр. Муж стоит рядом, разминает кулаки и все продолжает тему обезболок:
— Она из-за боли спать не может.
Минутой позже к двери подходит красивый накаченный парень в футболке с пальмами, смотрит на женщину. Осмотр почему-то длится долго, больше десяти минут. Муж выходит из комнаты, уходит на кухню. Сын начинает ходить из угла в угол коридора и даже на секунду не поворачивается в мою сторону — опять будто меня совсем нет. Мне становится обидно. Мы же ровесники, мог бы хоть украдкой из солидарности к гендеру взглянуть. Пока я корю саму себя за такие мысли, передо мной уже возникает Доктор, стаскивающий с себя бахилы.
Вновь едем в лифте. Без мужика значительно свободнее. Доктор спрашивает:
— Что не зашла то прям в комнату? Видела? Она вся пожелтела — такое бывает при метастазах в печени. Крайне интересное явление.
Мы едем по Московскому району, вновь проезжаем рядом с моей школой, я все еще прихожу в себя после этого «интересного явления».
— Хотела спросить, вот моей знакомой из Чебоксар поставили диагноз «папиллярный рак щитовидки», — наклоняется вдруг Медсестра к переднему сиденью Доктора. — Ее оперировали, и она теперь не может говорить. Это вообще, насколько все серьезно?
— Говорить она вряд ли сможет, что-то ей задели, наверное. Но вообще папиллярный тип — это нармально. Он в основном вылечивается. Вот если медуллярный — там вот уже да…
— Мне просто почему интересно, ее ведь одновременно со мной оперировали, недавно вот.
«Что-о-о?» — думаю я. И тут же ее перебиваю.
— У вас были такие проблемы? Это при том, что вы непосредственно с этим работаете? Вот совпадение!
— А у вас тоже с этим, да, проблемы?
— С чем? — спрашиваю я, одновременно рассуждая, какие проблемы связанные с работой она вдруг так сразу смогла выявить у журналиста.
— Ну, с щитовидкой.
— С чего вы так решили?
— Так она у вас опухшая.
— В смысле?
— А вы сами не видите?
Я вам клянусь, у меня — человека со строением, напоминающем скорее первую стадию анорексии — любая припухлость была бы заметна как на ковре плешь. Конечно, черт побери, я ее не вижу!
— Ну вот зачем ты ее сейчас пугаешь? — поворачивается с переднего сидения доктор. — Я ей в конце смены хотел все сказать, — тут он поворачивается ко мне и с улыбкой, пытаясь будто бы смягчить новость, продолжает: На самом деле, как только вы вошли, я сразу заметил. Можно сказать, я на вашу шею только и смотрел. Тут явная припухлость, вам нужно проверить сдать анализы на гормоны и сходить к Самире Мардановой — это лучший узист города именно по щитовидке. Вот что она скажет — 100 процентов правда. Это может быть…
Дальше я уже почти не слушаю — мое внимание вдруг отвлекает катафалк, который едет аккурат рядом с нашим ларгусом. Он черно-серого цвета, прям как и весь мир вокруг, а из окна видны лица моих плачущих друзей... Забегая вперед, скажу, что все закончилось хорошо — Самира Марданова диагностировала мне «ох какую красивую ровную кисту», возникшую из-за йододефицита, и прописала йод в таблетках, который в один день во время отпуска в Грузии я спьяну выкинула, приняв за меры предосторожности от радиации.
— Вот здесь! — резко останавливается водитель.
— Что у нас тут? Тэ-э-эк. Марфиологизма плазмы — произносит Доктор, слюнявя пальцы, чтобы перевернуть страничку в историю болезни.
На этих словах мы направляемся в следующий дом — к пятому пациенту. Разговоры о болезни я уже особо не слушаю, пометки в блокнот тоже не делаю — у меня у самой оказались проблемы не лучше этих пациентов. Помню, что пятый пациент — это дедушка, который при входе врачей утверждает, что он «наполнился как-то». Паллиативщики слушают жалобы и откачивают ему 1,8 литра желтой жидкости из легких. Отметив, что ему стало сразу как-то легче, он показывает нам фото своего внука, а его жена рассказывает, что они предпочитают частных врачей, нежели «этих, из городских поликлиник».
После этого мы едем к женщине с раком молочной железы — дубль за смену с этим типом онкологии. Пациентка лет пятидесяти ведет себя крайне живо — смеется, весело общается с медперсоналом, а в один момент театрально распахнув свой халат, оголяет грудь так, будто на фоне играет «ол зэт ай хэв из ол зэт ю гивен ми-и». Любая женщина, да даже молодая девушка, позавидовала бы этому размеру и форме, если бы правая грудь не выглядела как подпаленная на костре картошка.
— Просто она после лучевой терапии, — поясняет мне доктор при выходе из дома, пока я тру себе глаза в надежде забыть только что увиденное.
Далее мы долго не можем найти заезд в новомодную высотку. Видно, что дом только-только сдали — в коридорах пахнет краской, многие двери заклеены полиэтиленом, а лифт еще не обезображен следами присутствия человека. Встречает нас статный пожилой мужчина с миниатюрной собачкой, черной и уродливой аки дьявол. У меня в сумке всегда лежит прибор с ультразвуком от собак, я уже достаю его, чтобы устроить «круциатус» этому лающему существу, но потом резко вспоминаю, что и так умираю — нападение собаки ничего не изменит, и прибор свой убираю.
Мужчина проводит нас по абсолютно белой и не особо обжитой квартире, в комнату к своей жене. В комнате на белой кровати лежит вся в черном крайне аристократично-стареющая женщина. Как выясняется, после химиотерапии. Пока медсестра ставит ей систему, муж рассказывает, что они живут за городом, а сюда приезжают лишь на лечение. Уродливая собака все это время грустно сидит у кровати и неотрывно смотрит на хозяйку, будто понимает, что если к человеку приехала паллиативная скорая помощь — это скорее всего всё. Даже если ты очень богат. В этот момент она кажется действительно достойным уважения животным. Но страшной, пи***ц, конечно.
Выходим из квартиры. Загружаемся в лифт.
— Ух, пообедаем сейчас! Ты сегодня что принес? Опять свой рис? — морщит нос Медсестра.
— Нет, курицу, — говорит Доктор.
— А то на той неделе принес рис со своими специями — мы потом чуть всем отделом не полегли.
— В смысле, кто-то один у вас отвечает за еду? — уточняю я.
— Нет, мы просто ставим на стол каждый свое и едим вместе. Надеюсь, хоть сегодня курица без специй. А вы с нами останетесь?
— Нет, я все, домой.
— Это вы зря, самое интересное вечером начинается! — оба смеются. Я тоже стараюсь улыбаться.
Лифт открывается, и мы выходим в свет. Садимся в машину и молчим всю дорогу до самого дома, онкодиспансера то сеть. Даже водитель не разговаривает, а по радио идет лишь реклама. Дневная смена окончена.
И вот я вновь стою возле отделения скорой помощи Онкологического Диспансера. Время два дня. Май. На улице жара. Я только что поблагодарила Доктора за экскурсию и выслушала монолог о том, что не стоит расстраиваться из-за пока непонятного диагноза.
— Интересная, да, работ…, — долетает до меня фраза Медсестры, не успеваю я и двух метров пройти после нашего прощания с бригадой. На этих словах я ускоряюсь — не хочу слышать, что обо мне думают. Да и в целом, можно же чуть подождать с реакцией!
Иду домой. Пешком. Словно злой рок: я и живу прям рядом с онкодиспансером.
Дома я первым делом снимаю желтые штаны, иду в душ и пытаюсь смыть весь сегодняшний день. Выхожу из душа, иду на кухню, накладываю в тарелку плов. Смотрю на мясо и понимаю, что сейчас меня стошнит.
Убираю тарелку и звоню Самире Мардановой.