УЧЕНИЕ КАЛЬВИНА О ПИСАНИИ
Джон Мюррей (1959)
Утверждение о том, что взгляд Кальвина на вдохновение Писания не было высокой доктриной вербального, словесного вдохновения, поддерживаемой реформатскими догматиками XVII века, исходило из многих сторон. Примечательно, что в течение последних нескольких лет этот вопрос получил тщательное и взыскательное внимание среди исследователей Кальвина. Отрадно, что два исследования, которые были проведены в нынешнем десятилетии и которые принесли самое трудоемкое исследование по этому вопросу, пришли к такому же выводу, что, по мнению Кальвина, первоначальное Писание было безошибочным. По словам Э.А. Доуи: «В трудах Кальвина нигде нет намека на то, что в оригинальном тексте вообще есть какие-либо недостатки» (1). «Важно понимать, что, согласно Кальвину, Писание было дано так, что - путем буквальной или образной диктации - результатом была серия документов без ошибок в их первоначальном виде» (2). И еще недавно Кеннет С.Канцер написал, что доказательства в поддержку мнения, которое Кальвин придерживался «жестко ортодоксального» словесного типа вдохновения... настолько прозрачны, что любое стремление прояснить его позицию кажется почти придиркой» (3).. «Самый простой взгляд на комментарии Кальвина, - добавляет он, - продемонстрирует, насколько серьезно реформатор применил свою жесткую доктрину словесной непогрешимости к своему толкованию Священног Писания", и Канцер утверждает, что« попытки открыть более слабый взгляд на вдохновение в учении Кальвина проваливаются при проверке» (4). .
Решение Канцера не рассматривать задачу по предоставлению доказательств в поддержку вышеизложенных выводов как похвально. Он предоставил нам то, что, пожалуй, является наиболее полным введением доказательств, полученных из широкого спектра работ Кальвина. И, поскольку для доктора Канцера это не было лишним мероприятием, возможно, не случайно мы должны уделить некоторое внимание тому же вопросу в связи с памятным событием 550-летия Кальвина.
Мы не склонны рассматривать этот вопрос, поскольку он относится к позиции Кальвина, с отношением вроде кавалерийской атаки. У Кальвина есть отрывки, которые нельзя просто отбросить. Знаменательно, что отрывки, которые, по моему мнению, порождают наиболее острую трудность, - это именно те, относительно которых столь способный спорщик, как Чарльз А. Бриггс, был достаточно мудрым, чтобы обратиться к ним поддержку своего собственного утверждения, что Кальвин не поддерживал библейскую непогрешимость (5). Хорошо бы поставить их на первый план по двум причинам. Во-первых, в интересах справедливой полемики не стоит подавлять то, что является самым сильным аргументом в поддержку противоположной позиции. Во-вторых, принцип герменевтики заключается в том, чтобы толковать более сложные отрывки в свете более заметного - принцип, который применим к как толкованию богословов, так и Писания.
Отрывки, которые приходят на ум - это Мтф.27.9, Деян.7.14-16 и Евр.11.21. Первый касается ссылки на Зах. 11.13, приписываемой Иеремии, и Кальвин комментирует: «Как вошло имя Иеремии, я признаюсь, что не знаю и не беспокоюсь об этом. Сам отрывок ясно показывает, что имя Иеремия было по ошибке записано как имя Захарии (11.13), потому что у Иеремии мы просто не находим ничего подобного» (6).
Второй отрывок касается вопроса о количестве душ, о которых Стефан сообщил, что они пошли в Египет с Иаковом, и о том, что Авраам купил гробницу сынов Хеморских, а не Ефрона Хеттеянина, как в Быт.23.8-18. Кальвин замечает следующее: Говоря, что Иаков пришел в Египет с семьюдесятью пятью душами, Стефан разногласит с Моисеем. Ведь Моисей насчитывает только семьдесят. Иероним думает, что Лука не сообщает дословно сказанное Стефаном, но заимствует это число из греческого перевода книг Моисея. Или же, что сам он, будучи прозелитом, не знал еврейского языка. Или же, что хотел уступить в этом язычникам, у которых было принято такое чтение. Далее, не ясно, намеренно ли греческие переводчики дали такое число, или сюда вкралась ошибка. Последнее весьма вероятно, ибо греки буквами часто обозначают числа. Августин в книге 26 О Граде Божием пишет, что сюда включены внуки и правнуки Иосифа. А слово «перешел» означает все то время, которое Иаков жил в Египте. Однако это предположение никак нельзя принять. Ведь и у других патриархов тогда успели родиться многочисленные дети. Мне кажется вероятным, что семьдесят толковников правильно перевели сказанное Моисеем. Ибо нельзя сказать, что они впали в заблуждение. В 10 главе Второзакония, повторяя это число, они вполне согласны с Моисеем. По крайней мере, во времена Иеронима данное место читалось без разночтений. Сегодняшние же кодексы гласят по-разному. Я думаю, что их разногласие вызвано ошибкой библиотекарей. Но дело это не столь важно, чтобы из-за него Лука должен был смущать язычников, привыкших к греческому чтению. Возможно, сам он поместил правильное число, но кто-то исправил его, сверившись с отрывком из Моисея. Мы знаем, что новый завет переписывался теми, кто, не зная еврейского, свободно владел греческим. Значит, чтобы согласовать слова Стефана с Моисеем, переписчики, возможно, перенесли сюда неправильное число, находящееся в греческом переводе книги Моисея. Если же кто станет упорно об этом спорить, оставим его наедине со своим мудрствованием. Вспомним о том, что не напрасно Павел запрещает нам любопытствовать о генеалогиях. Кроме того, столь малое число приводится здесь намеренно. Дабы больше проявилась сила Божия в распространении народа, существующего не такое уж долгое время. Ибо обычное человеческое порождение не могло за двести пятьдесят лет размножить столь малую группу до количества, приведенного в книге Исход. Скорее нам следует обдумывать это чудо, рассказанное Духом Святым, чем ломать голову, пытаясь узнать, зачем было изменено число. Ведь в данном повествовании есть и более сложные для решения вопросы (7). О ст.16 Кальвин пишет: "Я не могу сказать здесь что-то определенное. Или выражение содержит здесь синекдоху, или Лука ссылается здесь не столько на Моисея, сколько на древнюю молву. Ведь иудеи знали многое, переданное им от отцов, как бы из рук в руки. Добавив, что они были положены в могиле, купленной Авраамом у сынов Еммора, он, безусловно, ошибся относительно Авраама. Авраам купил двойную могилу для погребения себя и своей жены у Ефрона Хетеянина. Иосиф же похоронен в другом месте, в поле, которое Иаков купил у сынов Еммора за сто агнцев. Посему это место следует исправить" (8).
Третий отрывок (Евр. 11:21) касается несоответствия между двумя утверждениями о том, что Иаков поклонился вершине своей кровати и навершию своего посоха. Сама по себе сложность отнюдь не является острой (9). Но заявление Кальвина на данный момент является тем, что нас беспокоит. "Мы же знаем, что апостолы в этой части не были сильно скрупулезными и не отказывались приспосабливаться к невеждам, еще нуждавшимся в молоке. И здесь нет никакой опасности, лишь бы читатели всегда отсылались к подлинному изначальному варианту Писания. Впрочем, на деле отличие очень небольшое. Ведь поклонение Иакова было символом благодарения. Посему именно вера подвигла его покориться сыну" (10). В этой цитате вызывает беспокойство то, что Кальвин размышляет не о какой-то ошибке, которая могла бы закрасться при копировании текста Евр. 11.21, а о практике самих вдохновенных писателей о том, что их не интересовала точность в такой детали. Если это мысль Кальвина, то мы могли бы сказать, что в его оценке ошибка исторической детализации совместима с канонами, которыми руководствовались вдохновенные писатели, и поэтому совместима с вдохновением, под которым они писали. Насколько мне известно, это замечание представляет собой наиболее серьезную трудность на пути тезиса о том, что Кальвин верил в библейскую непогрешимость. Однако мы не можем должным образом интерпретировать и оценивать это утверждение и другие, приведенные выше, до тех пор, пока мы не сделаем более широкий обзор учения Кальвина.
Величайший труд Кальвина "Наставление в христианской вере" изобилует заявлениями, уважающими характер Писания, и мы должны упускать из виду некоторые из наиболее значимых доказательств, если мы принимаем его взгляд во внимание. "Открывается ли Бог людям в видениях и пророчествах, то есть посредством так называемых небесных свидетельств, или поручает своим избранникам передавать знание о Нём из уст в уста, - в любом случае несомненно, что Он вложил в сердца людей уверенность в божественном учении. Благодаря этому учению они убеждаются в том, что проповеданное им Откровение происходит от истинного Бога: ведь Бог всегда держит своё слово, дабы вера в Него не могла быть поколеблена никаким человеческим мнением" (1.6.2) (11).
Эта цитата представляет интерес, поскольку она связана со свидетельством, предоставляемым людям, получившим откровение иными способами, чем Писание, свидетельство, благодаря которому уверенность в истине была запечатлена в их сердцах. Эта цитата также готовит нас к тому, что Кальвин считал необходимым для написания текста. Итак, мы читаем в следующем абзаце: "Если мы вспомним о том, насколько человеческий дух слаб и склонен забывать о Боге, насколько легко впадает он во всевозможные заблуждения, насколько неуёмна в нём жажда к постоянному изобретению всяких странных религий, то мы поймём, почему Бог посчитал необходимым собственной рукою дать людям Святое Писание и заключить в нём божественную истину. Он хотел спасти её от забвения и гибели, от искажения ложными толкованиями и от порчи человеческой дерзостью" (1.6.3). Именно ответственность за ошибки, связанные с традицией, делает необходимым написание и документацию «небесного учения» (coelestis doctrina) и оберегает его от пренебрежения, ошибок и дерзости людей.
Позже у нас будет возможность привести примеры из других работ Кальвина о его характерном изречении о том, что Писание говорит нам с правдивостью и авторитетом, равным авторитету Бога, говорящему с нами прямо с небес. Мы не будем углубляться в "Наставление", пока не натолкнемся на самое явное подтверждение этому. "Ведь если люди уверены, что учение, которому они следуют, есть Слово Божье, то даже самый отчаянный и дерзкий человек не посмеет отвергнуть его, не поверить ему - если только он не вовсе безумен и лишён человеческого облика. Бог не вещает с небес каждый день. Ему было угодно возвестить и запечатлеть свою окончательную истину в одном лишь Святом Писании. Верующие должны быть уверены в его небесном происхождении, чтобы принять его с полным доверием, принять так, словно они слышат речь самого Бога, исходящую из его уст" (1.7.1).
Именно в этом же контексте Кальвин говорит о Писании как о «вечной и нерушимой истине Божьей». Именно в этой же краткой главе прямо утверждаются следующие положения. Бог является Автором Писания. Сами Писания явным образом свидетельствуют о том, что Бог является говорящим (manifest signa loquentis Dei). Это доказательство того, что его доктрина небесная. Мы никогда не утверждаемся в вере этой доктрины до тех пор, пока нас не убедят в том, что Бог является ее Автором. И поэтому он добавляет: "Будучи же просвещены Духом, мы уже не полагаемся на своё суждение и на суждение других людей, что Писание исходит от Бога, но, помимо всякого человеческого мнения, обретаем несомненную уверенность, что оно изошло из уст самого Бога при посредничестве людей", и речь идет об "уверенности более твёрдой и несомненной, чем любые доводы" (1.7.5). Однако между апостолами и их преемниками есть различие. Как уже было сказано (4.3.5), тексты апостолов запечатлены Св. Духом как подлинно Божьи. Преемники же не имеют иного служения, кроме научения тому, что уже содержится в священных текстах" (4.8.9). На данном этапе нет необходимости цитировать "Наставление" далее, поскольку в этих нескольких цитатах есть практически все, что можно извлечь из этого источника. Но когда мы обращаемся к другим источникам, последствия этих заявлений становятся более ясными.
Ссылаясь на концепцию вдохновения Кальвина и его следствия, мы должны ожидать, что ни один отрывок не даст ему возможность выразить свою мысль более остро, чем 2 Тим.3.16 и 2 Пет.1.20. В этом ожидании мы не разочарованы. В отношении первого он говорит: Апостол продолжает развивать похвалу, которую ранее высказал в весьма сжатом виде. Он расхваливает перед Тимофеем происходящие от чтения Писания плоды, ссылаясь, во- первых, на его авторитет, а, во-вторых, на его полезность. Чтобы утвердить авторитет Писания, апостол учит, что оно богодухновенно. Ведь если это так, не будет повода для споров о том, должны ли люди его почтительно принимать. Принцип, отличающий нашу религию от всех прочих, состоит в следующем: мы знаем, что с нами говорил Бог, и твердо убеждены в том, что пророки вещали не от своего разума, но, будучи орудиями Святого Духа, проповедовали лишь то, что было заповедано свыше. Итак, всякий желающий получить пользу от Писания должен, прежде всего, постановить для себя, что закон и пророчества – это учение, созданное не по воле людей, а продиктованное Святым Духом... Ибо то, что мы имеем от Моисея и пророков, они возвестили нам не по собственной дерзости. Напротив, проповедуя по вдохновению Божию, эти люди бестрепетно и уверенно, как и было должно, засвидетельствовали, что через них говорили уста Господни. Итак, Тот же Самый Дух, Который ранее удостоверил Моисея и пророков в их призвании, свидетельствует теперь нашим сердцам, что воспользовался их служением для нашего научения. Поэтому не удивительно, что многие сомневаются в авторстве Писания. Ведь, как бы ни сияло в нем величие Божие, глаза имеются лишь у тех, кто просвещен Святым Духом, чтобы видеть то, что возвещается всем, но понятно одним лишь избранным. Итак, первое положение таково: Писанию полагается такое же почтение, какое мы выказываем Богу, поскольку оно проистекает только от Него и не содержит в себе никакой человеческой примеси".
Комментируя 2 Пет.1.20, Кальвин он снова напоминает нам, что пророчества являются несомненными словми Бога и не вытекают из личного мышления людей, и поэтому мы должны быть убеждены, что Бог говорит с нами в Писании. И поэтому он продолжает: "Начало правого разумения в том, что святым пророкам Божиим мы доверяем так же, как Самому Богу. Петр называет пророков святыми Божиими людьми, потому что они, добросовестно исполняя вверенное им служение, выступали в нем от лица Бога. Апостол говорит, что они были движимы, не в том смысле, что их покинул человеческий разум (;;;;;;;;;;;;, который язычники воображают в своих пророках), но в том, что они не посмели ничего говорить от себя, но лишь послушно следовали водительству Духа, царившего в их устах, как в собственном святилище".
Прежде чем делать замечания относительно важности этих оценок происхождения, авторитета и характера Писания, может быть, было бы неправильно отбросить из других мест несколько цитат, чтобы прояснить и подтвердить свои высказывания. Имея в виду Марка как автора Второго Евангелия, Кальвин говорит: «Обычно считается, что Марк был личным другом и учеником Петра. Считается даже, что он написал Евангелие так, как ему было предписано Петром, так что он просто выполнял обязанности или писца. Но в этом вопросе нам не нужно доставлять себе много хлопот, поскольку это не имеет для нас большого значения, при условии, что мы считаем, что он является надлежащим образом подготовленным и назначенным Богом свидетелем, который не делает ничего, кроме как по указанию и наставлению Святого Духа» (12). Говоря о четырех евангелистах, он пишет, что Бог «поэтому продиктовал четырем евангелистам, что им следует написать, чтобы, хотя каждому была назначена своя собственная часть, целое могло быть собрано в одно тело» (13). Кальвин перефразирует мысль Павла, говоря: «В Писании нет ничего бесполезного для вашего наставления и для направления вашей жизни», а затем добавляет о Рим.15.4: Знаменательное место, коим мы, уразумев, что в речениях Божиих не содержится ничего пустого и бесплодного, одновременно научаемся преуспевать в чтении Писаний ради благочестия и святости жизни. Итак, будем же стремиться научиться всему, что преподано нам в Писании. Ибо было бы оскорблением Святого Духа, ежели бы мы думали, что Он учит чему-то, чего нам не надо знать... Ибо если Дух Христов везде один и тот же, нет сомнения, что учение Свое Он и ныне обращает к назиданию народа Своего через апостолов, как некогда преподавал через пророков" (14).
Многое было написано в поддержку тезиса о том, что Библия непогрешима в вопросах, касающихся веры и жизни, доктрины спасения и Царства Божьего, но не в других вопросах, связанных с историей или наукой. И учение Кальвина было обращено в поддержку этого различия. Возможно, вы позволите процитировать из одного из самых способных и красноречивых главных героев этого утверждения, Чарльза Августа Бриггса. Он пишет: «Хорошо известно, что Кальвин, Лютер и другие реформаторы допускали ошибки в Священном Писании ... Но чем же все-таки эти ошибки являются? Они только в незначительных вещах, в вещах, которые полностью выходят за пределы веры и практики. Они не имеют ничего общего с вашей религией, вашей верой в Бога и Его Христа, вашим спасением, вашей жизнью и поведением.... Писание - чистое, святое, безошибочное, поскольку касается его собственной цели благодати, как единственного непогрешимого правила святой религии, святого учения и святой жизни. Оно в целом совершенно в тех Божественных вещах, которые приходят с небес, чтобы созидать Божие Царство на земле, которое с терпеливой, тихой, мирной, но непреодолимой мощью выходит из святого центра через все радиусы круга человеческих дел и сохраняется до тех пор, пока не преобразует землю и человека" (15).
Именно это различие, утверждает Бриггс, подразумевается в позиции Кальвина, и он утверждает, что непогрешимость, основанная на Писании, для Кальвина поэтому согласуется с возможными ошибками, и что это допускает сам Кальвин. Но не только доктор Бриггс делает подобные обвинения. Никто не был более кропотливым исследователем Кальвина, чем Эмиль Думерг. В вопросе вдохновения он оказал услугу разоблачения ошибочности утверждения Р.Зееберга о том, что Кальвин учил механической диктовке. Но Думерг также утверждает, что Кальвин не учил буквальному, словесному вдохновению и что для Кальвина важнее были не слова, а «учение, духовное учение, сущность" (16).
Здесь мы подходим к сути вопроса. Соответствует ли позиция Кальвина в отношении вдохновения тому, что поддерживает и защищает доктор Бриггс? Правда ли, что Кальвин считал важными не слова, а только духовное учение? Именно этот тезис я вынужден на основании доказательств оспаривать. При решении этого вопроса мы должны учитывать несколько соображений.
1. Это правда, что Кальвин придает большое значение, как мы нашли в цитатах из его трудов, небесному учению, хранилищем которого является Писание. Именно забота о неизбежном искажении со стороны людей сделала необходимым воплощение этого небесного учения. Тем самым оно защищено от пренебрежения, ошибок и дерзости людей. Но то, что у Кальвина есть своего рода предполагаемое различие между небесным учением и Писанием, в котором хранится это небесное учение, - это тезис, который его собственные утверждения не подтверждают. Он самым недвусмысленным образом подтверждает, что Писание исходит от Бога, что оно пришло к нам из самых уст Божьих и что, уверовав в Писание, мы испытываем самое твердое убеждение в том, что мы придерживаемся непобедимой истины. Намекать, что это убеждение имеет отношение только к небесной доктрине, столь же отличной от Писания, как и хранилище, - значит вставить различие, о котором не говорится в соответствующих отрывках. Другими словами, Кальвин отождествляет учение, о котором он говорит, с самим Писанием. «Закон и Пророки - это не учение, переданное волей людей, но продиктованное Святым Духом» (17), , и это, настаивает он, позиция, которая должна быть изложена и принята, если мы хотим извлечь пользу из Писания. И основной упор делается на то, что мы обязаны относиться к Писанию с тем же благоговением, что и к Богу.
2. По меньшей мере, иначе было бы загадочно и странно, что Кальвин так явно подтвердил, что авторы Писания «не произнесли от своего ума то, что мы имеем из их рук», что в Писании «нет никакой человеческой примеси», что авторы «бесстрашно свидетельствовали о том, что говорил Господь» и что Святой Дух «царил в их устах, как в Своем святилище» (18) -, если бы его концепция вдохновения не была применима к деталям слов и к тому, что мы могли бы назвать случайными утверждениями. Для Кальвина в Писании нет случайных утверждений, потому что авторы говорили не случайно, а всегда по Божественному побуждению. И, кроме того, мы должны помнить, что он предостерегал нас от нечестивых мыслей о том, что в Писании есть что-то бесполезное или тщетное; Святой Дух научил нас всему, что нам нужно знать в Писании, и все, чему Он учит, способствует развитию благочестия.
3. Когда мы анализируем доказательства, которые Думерг приводит в подтверждение своих утверждений о том, что Кальвин не учил словесному вдохновению, будет не так сложно найти, насколько недостоверны эти предполагаемые доказательства. Под одним заголовком Думерг говорит: «Слова были добавлены или исключены» (19), , а затем приступает к цитированию примеров. Он апеллирует к комментариям Кальвина к Еф.2.5, Евр.9.1, 1 Тим.1.3, Иак.4.7. Давайте посмотрим, что скажет Кальвин об этих вещах.
Еф.2.5 ("Благодатью вы спасены") Кальвин комментирует следующим образом: "Я не знаю, вставил ли это кто-то еще, но, поскольку нет ничего чуждого контексту, я свободно принимаю это как написанное Павлом" (20). Совершенно очевидно, что Кальвин здесь просто размышляет над вопросом о возможности добавления в ходе транскрипции. Его собственное суждение состоит в том, что эти слова принадлежат апостолу, и он продолжает разъяснять их значение при этом предположении. Короче говоря, он считает, что они не были добавлены. Это явно вопрос правильного текста и ничего более. Это не имеет абсолютно ничего общего с вопросом на вопрос.
О Евр.9.1 Кальвин говорит: "Некоторые кодексы гласят ;;;;; ;;;;;, первая скиния, но думаю, что слово «скиния» добавлено. Не сомневаюсь, что некий неученый читатель, увидев прилагательное без существительного, и по своему незнанию отнеся к скинии сказанное о завете, ошибочно добавил слово «скиния» (21). Опять же, это просто вопрос того, что Кальвин считает текстовым искажением необразованным читателем, и только ему принадлежит ошибка, а вовсе не автору Послания к Евреям. На самом деле, почему Кальвин считает, что это работа необразованного читателя? Именно потому, что он завидует точности автора оригинала. Если бы Кальвин был, как утверждает Думерг, озабоченным не словами, а лишь духовным учением, он бы не стал размышлять о безрассудстве необразованного читателя, но был бы готов объяснить то, что он считал ошибкой, самому автору Писания.
Об 1 Тим.1.3 Кальвин говорит: «Либо синтаксис эллиптический, либо частица хина избыточна; и в любом случае смысл будет понятен" (22). Это касается исключительно вопроса стиля. Многоточие - это просто сокращенная манера речи, в которой что-то ясно понятое не выражено, а избыточность - это просто форма речи, посредством которой выражается нечто, что не является обязательным для значения.
Об Иак.4.7 мы читаем: «Многие ввели здесь следующее предложение: «Посему он говорит: Бог противостоит гордым, но дает благодать смиренным». Но у других это не найдено. Эразм подозревает, что сначала это была заметка на полях, а потом она вползла в текст. Возможно, так и было, хотя это не неприемлемо для этого отрывка» (23). Конечно, никаких комментариев не требуется, чтобы показать несоответствие утверждению Думерга. Другой заголовок, под которым Думерг получает поддержку своего тезиса, заключается в том, что «существуют различия» (24) - что, разумеется, означает, что существуют различия между библейскими авторами при работе с одними и теми же предметами, и приводит комментарии Кальвина к Мтф.8.27 и 9.18. Кальвин признает различия в рассказах различных евангелистов, которые мы должны полностью ожидать. Кто с хоть небольшим пониманием не наблюдает этих различий? Но то, что эти различия представляют собой некое доказательство отсутствия словесного вдохновения или какого-либо подобного суждения со стороны Кальвина, - это именно тот взгляд, который Кальвин больше всего намерен отрицать.
О Мтф.9.18 Кальвин пишет: "Те, кто думает, что повествование, которое здесь дано Марком и Лукой, отличается от повествования от Матфея, настолько явно опровергаются самим отрывком, что нет необходимости в затяжных дебатах. Все трое согласны с тем, что правитель синагоги попросил Христа войти в его дом с целью лечения его дочери. Единственное отличие состоит в том, что имя Иаира, которое не упоминается Матфеем, упоминается Марком и Лукой; и что он представляет отца как говорящего: «Моя дочь умерла», в то время как двое других говорят, что она жила последние минуты и что, когда он привел Иисуса в дом, она умерла в этот момент. Но нет никакого абсурда в том, чтобы сказать, что Матфей ради краткости просто смотрит на те подробности, которые два других дают в мельчайших деталях. Но поскольку все остальные пункты согласуются с такой точностью, поскольку существует множество обстоятельств, которые создают видимость трех указаний на один и и тот же предмет, нет никаких аргументов, которые могли бы оправдать нас при разделении этой истории. Евангелисты сходятся во мнении, что, когда Христос, по просьбе правителя синагоги, приходил к нему домой, женщина на дороге была тайно излечена от кровотечения, касаясь Его плаща; и что потом Христос вошел в дом правителя и воскресил мертвую девушку. Я думаю, что нет необходимости в том, чтобы окольный язык доказывал, что все три упоминания связаны с одним и тем же событием. Давайте теперь перейдем к деталям" (25). Собственное высказывание Кальвина по этому вопросу мы можем процитировать снова. «Поэтому Бог продиктовал четырем евангелистам, что они должны написать, таким образом, чтобы, хотя каждому была назначена его собственная часть, все могло быть собрано в одно тело; и теперь наша обязанность - соединить все четыре с помощью взаимных отношений, чтобы мы могли учить себя и всех едиными устами" (26).
Снова Думерг обращается к тому факту, что «не всегда соблюдается порядок времени» (27), и приводит комментарии Кальвина к Лк.4.5 и Мтф. 27.51. Все мы знаем, что евангелисты не всегда следуют хронологическому расположению своих рассказов, и, конечно, Кальвин также. Но это вопрос литературной формы, а не словесного вдохновения. Наконец, в связи с утверждением Думерга, что для Кальвина были на самом деле важны не слова, а доктрина и духовный смысл, нужно сказать, что Думерг полагается здесь прежде всего на трактовку Кальвином цитат из Ветхого Завета в Новом (28). Он апеллирует к комментариям Кальвина об использовании писателями Нового Завета, в частности Павлом, ветхозаветных отрывков. В связи с этим следует отметить различие. Кальвин, разумеется, признает, что каждый должен понимать, что авторы Нового Завета, ссылаясь на Ветхий Завет, не всегда дословно цитируют отрывки из Ветхого Завета. И Кальвин полностью осознает трудности, с которыми нам иногда приходится сталкиваться при этом использовании отрывков из Ветхого Завета. Например, он говорит по отношению к Рим. 10.6: «Этот отрывок не может не беспокоить читателя по двум причинам. Кажется, что Павел исказил слова, и они приобрели другое значение» (29) (Неверно: в XVI в. европейцы мало что знали о методе мидраша, в т.ч. у Павла. - Пер.). О Рим.11.8 он думает, что слова, цитируемые Исаией, «несколько изменены», и что Павел здесь не «записывает то, что мы находим у пророка, но только берет у него мысль, что Бог послал нечестивым духа зла, так что они не могли видеть и слышать" (30). И по Еф.4.8 он говорит: "Чтобы послужить цели своего рассуждения, Павел немало отступил от истинного смысла этой цитаты» (testimonium). Упоминая "дары человекам" в этом тексте, он добавляет: «В этом пункте гораздо больше трудностей; поскольку слова псалма звучат так: «Ты получил дары для людей», в то время как апостол меняет это выражение на «дал дары» и, таким образом, придает противоположное значение» (31).
Но очень важный момент, который следует учитывать, заключается в том, что Кальвин в каждом случае оправдывает апостола и показывает, что то, что представляется необоснованным изменением, является совершенно совместимым с запланированным использованием отрывка в каждом случае, причем, более того, его использование находится в полном согласии с вдохновением, под которым писал апостол. Со ссылкой на явно неточое использование Втор.30.12 в Рим.10.6 Кальвин продолжает: «Таким образом, этот узел может быть развязан», а затем продолжает давать то, что он считает необходимым разрешением трудности. Точно так же в Рим.11.8 он утверждает, что нет никакого несоответствия между тем, что Павел извлекает из слов пророка, и тем, что сказал сам пророк, ввиду того, что «Павел проникает к самому источнику». И хотя в Еф. 4. 8 он признает, что Павел «немного отошел от истинного значения» отрывка из Ветхого Завета, однако он немедленно начинает защищать апостола от обвинения в «несправедливом использовании Писания» и протестует, что «внимательное изучение Псалма убедит любого читателя в том, что слова «Он вознесся на высоту» относятся к одному Богу» (НЕВЕРНО: речь идет о человеческой природе Христа, с чем Кальвин согласен! - Пер.). Наконец, имея в виду переход от "получил" к "дал" в том же тексте он говорит: «Все еще здесь нет абсурда; ибо Павел не всегда цитирует точные слова Писания, но, сославшись на этот отрывок, удовлетворяется тем, что передает его содержание на своем собственном языке ». Однако в этом случае Кальвин думает, что когда Павел говорит «дал дары людям", он вовсе не намерен цитировать Писание, а использует свое собственное выражение, приспособленное к этому случаю (вариант мидраша. - Пер.).
Поэтому мы вынуждены сделать следующие выводы:
1. Когда Кальвин признает, что Павел, например, не всегда цитирует дословно Ветхий Завет, он крайне далек от того, чтобы намекать, что фактические слова Ветхого Завета не были важны. И он также не намекает на малейшую степень того, что точное и оригинальное значение отрывков Ветхого Завета, как они звучат дословно, не было важным. Он даже отдаленно не предлагает антитезу между «сущностью», которую апостол извлекает из текста Ветхого Завета, и самим текстом, как будто первая важна, а последний нет.
2. Нет ни малейшего основания считать, что выражения, используемые апостолом при использовании Ветхого Завета (которые могут отличаться от точных выражений оригинала) не важны. На самом деле, наоборот. Именно потому, что Кальвин был заинтересован в точных терминах и словах, использованных апостолом, он вступил в обсуждение и разрешение различий между терминами в Ветхом Завете и тем, как Павел использовал их. В действительности, единственное заключение, которое можно сделать из этих дискуссий со стороны Кальвина, и в частности из резолюции, которую он предлагает в каждом случае, состоит в том, что в его понимании слова и термины имели наибольшее значение.
3. Кальвин говорит, что Павел, цитируя в этих случаях Ветхий Завет, извлек из этого отрывка то, что соответствовало его цели в то время. Он не говорит и не подразумевает, что для Павла точные термины и значение отрывка из Ветхого Завета были не важны, а просто то, что апостолу было достаточно извлечь из Писания конкретную истину или применение, относящееся к предмету. И для Кальвина и то и другое важно, поскольку они предоставляют нам всю правду, истину, выраженную в Ветхом Завете, и изложенную в толковании и применении Павлом. Целое принадлежит духовному учению, которое Писание передает нам. Следовательно, в этих отрывках нет оправдания утверждению Думерга о том, что для Кальвина слова были не важны, а только духовное учение или сущность. Это устанавливает контраст, который Кальвин не признает, и это контраст, который не допускаются в собственных выражениях Кальвина.
В течение последних десятилетий были большие насмешки над тем, что названо "догмой непогрешимости оригинальных рукописей» и над «современными схоластами, которые породили эту догму» (32). Этот вопрос об автографах и ошибках, которые закрались в ходе передачи, знакомит нас с наиболее важной фазой доказательства, имеющей отношение к мнению Кальвина о Писании. Мы имели возможность процитировать несколько отрывков из Кальвина, в которых он размышлял об этих ошибках переписчиков и, в одном случае, об ошибке необразованного читателя. Нет необходимости просматривать эти отрывки. Достаточно напомнить, что Кальвин обсуждает этот вопрос с надлежащим текстом конкретного отрывка и увязывает свое суждение с самой целью выяснить, какой текст был написан первоначальным автором, Павлом, Лукой или автором Послания к Евреям. Кальвин был очень обеспокоен тем, чтобы выяснить, что это за текст, всякий раз, когда возникал вопрос о его значении. Этому есть множество доказательств, но откуда само беспокойство? Очевидно, Кальвин усердствовал, чтобы быть уверенным в оригинале. И не эта ли ревность лежит в основе всей науки текстуальной критики? Ученые расходятся во мнениях по конкретным проблемам, но все они заинтересованы в том, чтобы вернуться к оригинальному тексту. Следовательно, предпосылкой многовековой работы в этом вопросе является важность оригинала.
Но в случае с Кальвином на карту было поставлено гораздо больше, чем абстрактный вопрос текста первоначального автора. Мы обнаружили, что его интерес также связан с вопросом истинности. Например, он отвергает определенное прочтение Евр.9.1, потому что это прочтение не будет соответствовать фактам дела, как он их истолковывал. Он приписывает прочтение невежественному читателю. Откуда такие размышления? Конечно, он усерден к тому, чтобы не приписывать это чтение автору Послания к Евреям. А это означает, что предположение, на котором он основывается, заключается в том, что первоначальный автор не мог считаться подверженным такой ошибке.
В связи с этим интересом со стороны Кальвина к изначальному тексту Писания наше последнее замечание должно заключаться в том, что его ревность к оригинальному тексту не может быть отделена от его оценки Писания как слова Божия, ибо в Писании нет ничего человеческого, смешанного с ним, и что во всех его частях мы слышим уста Бога, говорящие с небес. Ошибки в передаче переписчиками Кальвин полностью признает. В некоторых случаях он выносит решающее суждение относительно причины и источника этих ошибок. Очевидно, что эта ревность продиктована его убежденностью в том, что авторы Писания были под водительством Святого Духа и не могли допустить подобных ошибок. Это равносильно его интересу к безошибочному автографу.
С этой целью мы можем вернуться к отрывкам, процитированным в начале этой лекции и которые были пропущены до тех пор, пока мы не рассмотрим учение Кальвина в целом. Это замечания Кальвина о Мтф.27.9; Деян.7.14-16; Евр.11.21. О Мтф. 27.9 он говорит, что «имя Иеремии было записано по ошибке или другок. Ввиду того, что мы нашли, мы не можем теперь предположить, что, по мнению Кальвина, эта ошибка была работой Матфея. И термин, который он использует ранее, когда говорит: «как вошло имя Иеремии, признаюсь, что я не знаю» - это именно тот термин, который Кальвин использует в отношении ошибок, которые проникли в текст. Поэтому нет ни малейшего основания полагать, что Кальвин думает об ошибке в работе Матфея, и есть все основания судить об обратном. Он думает об ошибке писца. Ссылаясь на Деян.7:16, когда он говорит, что в упоминании Авраама есть ошибка, он в заключение говорит: «А потому это место должно быть исправлено», ибо аналогия не допускает никакой другой интерпретации, кроме этой. Он думает об ошибке в процессе транскрипции.
В Деян.7.14 трудности, связанные с числом 75, которое он также упоминает, возможно, возникли, в первую очередь, «из-за ошибки переписчиков» греческого Ветхого Завета. Здесь он также принимает во внимание возможность того, что Лука записал истинное число и что какой-то человек исправил то же самое из греческого Ветхого Завета, где появляется число 75. И все же он считает, что вполне возможно, что Лука, возможно, использовал число 75, так как оно появилось в греческой версии, с которой читатели будут знакомы, и что «это не был вопрос такого веса, из-за которого Лука не должен был беспокоить язычников, которые привыкли к греческому чтению ». Это последнее утверждение может быть рассмотрено вместе с его комментариями к Евр. 11:21. Они оба попадают в одну категорию.
Что касается этих двух утверждений, то, что число душ, пришедших в Египет, не было вопросом, из-за которого Лука должен был беспокоить язычников, привыкших к греческому тексту, и что автор Послания к Евреям был не таким скрупулезным, но что еще он мог сказать, чтобы он смог приспособиться к необразованному человеку, который еще нуждался в молоке, а не в твердой пище? Некоторые замечания могут помочь поставить вопрос в правильной перспективе.
1. Кальвин признает, что авторы Священного Писания не всегда тщательно следили за некоторыми деталями, такими как числа и происшествия. А это значит, что Святой Дух, Который, по мнению Кальвина, руководил ими, не всегда был скрупулезен в таких вопросах. Необходимо решительно заявить, что доктрина библейской непогрешимости, за которую Церковь боролась на протяжении всей истории и за которую все еще борются многие из нас, не основана на предположении о том, что критерий дотошной точности в каждой детали истории или истории является обязательным каноном библейской непогрешимости. Создание такого канона совершенно искусственно и произвольно, и это не тот случай, по которому следует судить о безошибочности Писания. Противникам непогрешимости легко установить такие искусственные критерии, а затем выставить Библию как полную ошибок. У нас не будет ничего этого, равно как и Кальвина. Библия - это литература, и Святой Дух благоволил использовать литературные формы оригинальных человеческих писателей в той среде, в которой они писали. Если на строительство храма Соломона ушло семь с половиной лет, как мы можем легко подсчитать (3 Цар. 6:37, 38), можем ли мы предположить, что было бы ошибкой говорить в том же контексте, что у Соломона ушло на стройку семь лет (3 Цар. 6.38)? Или, если говорят, что какой-то царь правил 22 года (3 Цар.14.20), мы не должны считать, что это ровно 22 года до числа дней; возможно, астрономически это был 21 год (33). Священное Писание изобилует примерами отсутствия той дотошной и педантичной точности, которую мы могли бы произвольно навязать как критерий непогрешимости. Каждый должен признать, что в соответствии с принятыми формами речи и обычаями утверждение может быть совершенно достоверным, но не педантично точным. Писание не делает себя абсурдным, снабжая нас педантизмом.
2. Мы не должны сомневаться в том, что именно это и есть различие между требованиями педантичной точности, с одной стороны, и адекватным утверждением, то есть утверждением, соответствующим ситуации и намерениям, с другой стороны, которое имел в виду Кальвин, когда он сказал что «апостолы не были настолько пунктуальны, чтобы не приспосабливаться к необразованным». Мы не обязательно допускаем, что замечания Кальвина как нельзя лучше подходят для решения вопросов, возникающих в связи с Деян. 7.14 и Евр. 11.21. Мы можем даже допустить, что язык, используемый Кальвином в этой связи, является необоснованным и не соответствует обычной осторожности Кальвина, когда он размышляет о Божественном происхождении и характере Писания. Но, если это так, мы не должны удивляться, если такой плодовитый писатель, как Кальвин, время от времени бросает замечания или даже выражает позиции, несовместимые с распространяющимся и преобладающим восприятием его мышления и учения. В Кальвине у нас есть масса ясных утверждений и обширных аргументов о том, что Писание непогрешимо и неприкосновенно, и было бы путем к отчаянию сделать несколько случайных комментариев, вырвать их из общего эффекта учения Кальвина и построить для них тезис, который противоречил бы его собственным неоднократным утверждениям о незыблемом характере Писания как слова Бога и о том, что с ним не смешалось ничего человеческого.
1. Edward A. Dowey, Jr.: The Knowledge of God in Calvin’s Theology, New York, 1952, p. 100.
2. Ibid., pp. 101f.
3. Ed. John F. Walvoord: Inspiration and Interpretation, Grand Rapids, 1957, p. 137.
4. Ibid., pp. 142f.
5. Charles Augustus Briggs: The Bible the Church and the Reason, New York, 1892, pp. 219ff.; cf. pp. 110ff.
6. Commentarius in Harmoniam Evangelicam, ad Matt. 27:9. Иногда видят в Мтф.27.9 аллюзию на Иер.18-19. E. W. Hengstenberg: Christology of the Old Testament, E.T., Vol. IV, Edinburgh, 1865, pp. 40ff. Следовательно, нет необходимости утверждать, как утверждает Кальвин, что имя Иеремия - здесь текстовая ошибка. Как будет показано позже, ошибка, на которую здесь ссылается Кальвин, в его уважении, это ошибка текстового искажения, а не Матфея..
7. Commentarius in Acta Apostolorum ad Acts 7:14; E.T. by Henry Beveridge, Grand Rapids, 1949, Vol. I, pp. 263f.
8. Ibid., ad Acts 7:16.
9. Вопрос касается различий гласных в том же иврите согласных. Если поставляются определенные гласные, термин означает «кровать», если другие - «жезл». Для последней альтернативы есть хорошие основания, следуя определенным версиям Heb. 11:21.
10. Commentarius in Epistolam ad Hebraeos, ad 11:21; E.T. by John Owen, Grand Rapids, 1948, p. 291.
11. В случае с "Наставлением" и комментариями в оставшейся части этой лекции, я использовал различные переводы. Но я часто давал свой собственный перевод, когда считал необходимым отойти от перевода других переводчиков. Я считаю, что мои переводы более точны и точны в отношении обсуждаемых тем..
12. “Argumentum in Evangelium Jesu Christi secundum Matthaeum, Marcum, et Lucam.”
13. “Argumentum in Evangelium Ioannis.”
14. Comm. ad Rom. 15:4.
15. Op. cit., pp. 112, 115, 116.
16. E. Doumergue: Jean Calvin: Les hommes et les choses de son temps, Tom. IV, Lausanne, 1910, p. 78. Обсуждение Думерга, о котором говорится на этих страницах, можно найти в томе, упомянутом выше. 70-82.
17. Comm. ad II Tim. 3:16.
18. Cf. citations given above.
19. Op. cit., p. 76.
20. Comm. ad Eph. 2:5.
21. Comm.ad Heb. 9:1.
22. Comm. ad I Tim. 1:3.
23. Comm. ad James 4:7.
24. Op. tit., p. 77.
25. Comm. in Harmoniam Evangelicam, ad Matt. 9:18; E.T. by William Pringle, Grand Rapids, 1949, Vol. I, pp. 409f.
26. “Argumentum in Evangelium Ioannis.”
27. Op. cit., p. 77.
28. Op. cit., pp. 78f.
29. Comm. ad Rom. 10:6.
30. Comm. ad Rom. 11:8.
31. Comm. ad Eph. 4:8.
32. C. A. Briggs: op. cit., p. 97; cf. pp. 98, 114.
33. К дискуссии на эту тему Edwin R. Thiele: The Mysterious Numbers of the Hebrew Kings, Chicago, 1951.
Перевод (С) Inquisitor Eisenhorn