Очень долгий разговор с Вожаком.
Вдоль стен ночного спящего Гнезда крадусь как вражеский лазутчик. Вышагиваю на цыпочках, вслушиваюсь в каждый звук, замираю на месте при каждом подозрительном движении. Фонарик включён на минимальный свет — только чтобы не врезаться в очередную кадку с папоротником или монстерой.
Птицы спят.
Между листьев и цветов искусственного рая заблудились чужие сны: сладкие, как фруктовый сок — Красавицы, детские — Слона, тревожные — Дракона.
Чем обеспокоен Дракон? Ответственностью? Случись что с Папой Птиц — ему автоматически придётся взять роль вожака на себя. Этого Дракон так боится?
В Гнездовище очень холодно. Я в который раз успеваю пожалеть, что не одела тёплый свитер. Ёжусь, растирая озябшие плечи. Скорей бы добраться до кроватки и юркнуть под тёплое одеяло!
Настоящее счастье заключается именно в таких мелочах.
Я побывала в Лесу, пообщалась с любимым деревом. Только чувство тревоги ушло и снова вернулось.
Наверно, следовало бы взять с собой подарочек от Рыжего. Было бы неплохо сейчас сжать в руке волшебную косточку, почувствовать, как она становится неестественно горячей. Это придало бы мне уверенности и моральных сил. Но оставила её у себя в личных вещах. И правильно сделала. Туда с такими ценными вещами не ходят. Лес безвозвратно отнимет мой чудо-подарок. Запах куриной кости привлечёт хищников. Мерзких маленьких хищников. Они исцарапают мне руки и ноги, почуяв добычу. В итоге, всё-таки отвоюют желаемое. Нет. Этого нельзя было допустить.
Из самого дальнего угла Третьей, в котором озеленения больше всего, чуткий слух экс-собаки улавливает тихий плач. Я как столб застываю на месте. Спешно выключаю фонарик, чтобы не обнаружить своё присутствие.
— Я никогда не найду его, Макс… Никогда…
Судорожное прерывистое дыхание. Тихое всхлипывание. Рыдание, судя по всему, с зажатым ртом. Тишина на некоторое время.
Приглушённый стон. Шмыганье носом. Слабый надломанный голос.
— Не презирай меня… Без фактов подтверждения любая вера превращается в ничто. У меня больше нет сил. Я устал так жить… Если это можно назвать «жизнью»…
Участившиеся тяжёлые вздохи. Мгновение спустя — резкая тишина. Зловещая и густая настолько, что, кажется, её можно потрогать на ощупь. Вляпаться в неё.
Чувство тревоги усилилось. Фобии и страхи начали одолевать меня по новой. В темноте спящего Гнездовища мне чудится, будто я вновь попала в чей-то страшный сон, в чей-то кошмар, в котором правят безысходность, отчаяние и смерть.
Мне хочется сбежать от плача в Ночи, не видеть, не знать, кому принадлежат эти горькие слёзы, эта нестерпимая боль… Мне хочется оказаться в своей кроватке, залезть с головой под одеяло, чтоб отогреться и попытаться избавиться от острого чувства вины за то, что прошла мимо. За то, что не оказала поддержки тому, кто так в ней нуждается сейчас.
«В Гнезде каждый сам за себя», — мысленно оправдываюсь я сама перед собой. И, вооружившись этой мыслью, решаю продолжить свой путь к себе на второй этаж. Главное — постараться быть незамеченной!
Резкий запах алкоголя и угрожающее рычание над головой заставляют меня замереть на полушаге.
— Почему ты не спишь?
— Я сейчас уже ложусь. Как раз иду укладываться, — успеваю пролепетать я первое пришедшее на ум. Делаю шаг в темноту, в надежде сбежать из-под раздачи. Но врезаюсь в кого-то высокого, осязаемого и невидимого. Мне на лоб прилетает отпечаток ключа.
— Уййй, — морщусь я.
Зажигается мой же фонарик, и передо мной, как из небытия, вырастает траурная фигура Папы Птиц.
И так не красавчик, сейчас он стал ещё страшнее, чем был. Таким я его не видела никогда. Всклокоченный, неопрятный, с красными опухшими веками, с подтёками косметики на щеках, он настолько похож на ожившую мумию, на гоголевского Вия, что осенить себя священным крестом рука поднимается сама собой.
— Я же просил тебя не ходить сегодня в Лес. Так?
— Так.
— Ну и? В чём тогда дело? — Стервятник кажется пьяным, почти не стоит на ногах, но ни на миг не теряет своего влияния и морального давления на меня. — Почему ты меня не слушаешься?
— Да с чего ты вообще взял?..
— Не ври мне, — тон нетрезвого Вожака страшен под стать его внешности. Как доказательство своих слов, он снимает с моих волос сосновые иголки и даже шарики репейника. От собственного удивления я даже забываю о том, как мне холодно.
— Нам не нужны блохи в Гнезде, — выговаривает Стервятник, дыша ядовитыми парами поверх моей головы. Икает и едва не сваливается на меня, не устояв на ногах. — Упс! Прошу прощения.
Птица хватается за стену, и я предусмотрительно выскальзываю из-под его руки. Пока неадекватного вожака не осенило начать меня воспитывать, я стараюсь по-быстрому добраться до своей койки. Стервятник же остаётся бодать лбом стену, на которую он привалился. Рыдания возобновляются.
Мне, не успевшей уйти далеко, становится жутко. Кошмарный сон продолжается. От отчаяния и боли рыдающего вожака хочется расплакаться самой.
«Он пьян, — убеждаю я саму себя. — Не принимай близко к сердцу». В итоге я стою на месте, разрываясь между двумя желаниями: и броситься к плачущему, чтобы молча разделить с ним его горе, и как можно скорее спрятаться у себя в кровати — от греха подальше. Мало ли, чем обернётся для меня эмоциональный сбой в выдержке Папы Птиц!
Вспоминаются недавние слова Рыжего: «Он зовёт меня, понимаешь? Я не смогу не прийти. Помоги мне… Поговори с ним…»
Неуверенно касаюсь трясущегося плеча. Проверяю реакцию. Ожидаю знакомого рыка: «Уйди». Я послушаюсь и тотчас уйду. В данной ситуации, в этой глухой бездне отчаяния человеку действительно лучше побыть одному, нежели выслушивать пустые приторные слова утешения.
Птица плачет. Я как побитая собачонка стою рядом. Сама не знаю, чего я жду. Своей участи, наверное.
Жду. И дожидаюсь.
В какой-то момент Стервятник берёт себя в руки. Отпускает стену, на которую опирался, вытирает мокрое лицо и оборачивается на меня.
Два лица. Четыре глаза. Две затемнённые фигуры предстают передо мной. Выплывают из темноты на свет фонарика.
Волна животного непередаваемого ужаса захлёстывает меня. И не помня самой себя от того, что только что увидела, я вся исхожу на пронзительный визг. Не успеваю попятиться. Чья-то ладонь резко затыкает мне рот. Сверхъестественная сила вжимает меня в стену. В глотке стоит мерзкая кислая жижа подступившей тошноты. Я дёргаюсь, как в эпилептическом припадке, обезумев от страха. В голове не осталось ни разумных мыслей, ни каких-либо физических желаний. Перед глазами застывшей картинкой так и стоят эти четыре глаза и две улыбки… Острозубые улыбки какого-то двуглавого чудовища, мутанта, пришедшего убивать.
В реальность меня возвращает голос Папы Птиц.
— Вот вы и познакомились, Макс.
Сильные руки бесцеремонно ставят меня обратно на ноги. Я перестаю оседать на пол.
С отрезвляющим похлопыванием по щекам, мой взгляд проясняется. Сознание возвращается в окружающую действительность. Два лица, два тела и четыре глаза соединяются в одного человека. Крупные конвульсии эпилептика сменяются мелкой дрожью.
Подступившая к горлу рвота убирается обратно в желудок.
Я стараюсь продышаться, зримо отойти от пережитого ужаса.
— Что же ты, братец? Мы и так обаянием не блещем, а тут ещё и девушку едва ли не до обморочного состояния довели. Нехорошо, — обращается Стервятник к кому-то в темноте, а после пытливо смотрит на меня. Проверяет реакцию.
Складывается впечатление, будто бы Вожак иронизирует надо мной, подтверждает выданный ему штамп «Монстр Дома». Он даже гордится тем, что смог убедить доверчивую душу в том, какой он неприятный, отрицательный и страшный. Вот только мне отчётливо слышны слёзы, скрытые под ироничным тоном его голоса. Поэтому верить в представленный образ не получается.
«Мне наверное только показалось, что их было двое. Обман зрения. Ночь на дворе и давно уже пора спать, — что только не привидится, тем более после посещения Леса!» — лихорадочно проносится у меня в голове.
Становится несколько стыдно за свой визг и страх.
Отмечаю себе: рефлекс «медвежьей болезни», по счастью, не сработал.
Я не знаю, сколько на самом деле прошло времени. Все мои мысли наполнил Макс. Тень реально существует. Я увидела его! Вот с кем переглядывается вожак! Вот почему шизофрения в Гнезде, со слов Дорогуши, так горячо «приветствуется»!
Тихий, едва слышный голос Папы Птиц возвращает меня в реальность.
— Я по-прежнему фальшив?
— Нет.
Холодно. Продолжаю ёжиться, обнимая себя. Какая-то неведомая сила удерживает меня, заставляет стоять на месте. Я жду разрешения уйти.
Очень хочу услышать чужую мысль, но посторонний голос у меня в голове принципиально молчит.
— Зо, — Стервятник не смотрит мне в глаза, говорит как будто через силу. — Я должен сказать тебе кое-что важное. Пожалуйста, отнесись к этому очень серьёзно. Это для твоего же блага.
Хватает сил только покивать головой.
Преодолев расстояние в несколько шагов, Вожак наклоняется ко мне и таинственным шёпотом сообщает:
— В Лес не ходят в капроновых колготках…
От неожиданности я замираю на месте. Поднимаю на Стервятника круглые удивлённые глаза. И, не выдержав его театральной паузы, издаю жизнерадостный хрюк.
И всё равно страшно.
Я нервничаю. Мне кажется, что наша беседа затянулась и сейчас ситуация выйдет из-под контроля. Один неверный жест, один неверный шаг — и я буду горько сожалеть о том, что вообще допустила всё это. Остаётся уповать только на порядочность Папы Птиц. На его уважение ко мне.
Я могла бы не ходить в Лес. Я могла бы сейчас крепко спать и не знать, что Вожак действительно плачет ночами…
Каким-то неведомым образом мы переместились на кухню. Тёплый мягкий плед опустился мне на плечи. Будто упал откуда-то из-под потолка.
Стервятник включает электроплитку, ставит чайник, достаёт чашки.
От мысли, что меня хотят напоить одной из авторских птичьих настоек, у меня вновь начинает леденеть душа. Заворачиваюсь глубже в плед. Стараюсь спрятаться в нём, сделать вид, будто меня не существует. Параллельно со своими «прятками» продумываю план — как бы мне культурно отказаться от предложенного напитка.
Тихое позвякивание чайной ложки. Бульканье какой-то жидкости. Шорох чего-то сыпучего.
Я готова вновь потерять сознание от грядущей участи попробовать нечто наркотическое. И стать такой же как все птицы.
— Н-нет, пожалуйста, я не хочу… — дрожащим голосом блею я, глядя в тёмное содержимое поставленной передо мной чашки. — Не заставляй меня… Пожалуйста…
— Это чай. Трёх ложек сахара тебе хватит?
Мои глаза от удивления стали вдвое больше, чем у Папы Птиц. Я физически ощущаю это. В который раз всё происходящее вокруг стало казаться сном.
— Я не сплю, — бормочу я себе тихонько. — Я не сплю, я не сплю, я не сплю. Не сплю, правда?
— Не могу сказать точно. «Правда» — понятие растяжимое. Пей чай. Не отравишься. Смотри. — В доказательство Вожак делает глоток из моей чашки. И тут же морщится. — Умф! Какая гадость!
— Вот спасибо-то!
Птица удивлённо замирает, осознавая высказанный каламбур. А после мы вместе смеёмся.
— Как бы у тебя не слиплось, — остужает внезапное веселье Стервятник.
Его слова заставляют меня вспыхнуть. Так и хочется по-собачьи зарычать: «У меня ничего, никогда, нигде не слипается!» Сдерживаю в себе этот порыв. Достаточно того, что я очень отчётливо об этом подумала.
Вожак усмехается. Кажется, он полностью протрезвел. Если вообще был пьяным.
— Эти дармоеды, именуемые «детками», все конфеты успели сожрать. Вот саранча-то! Извиняюсь, не уследил.
— Это я разрешила, — едва слышно признаюсь я. — Знаю, инициатива наказуема, но… Слонёнок стих писал, и в благодарность я…
— Стоп-стоп-стоп. Погоди. Слон писал? Стих?
— Ну, точнее не сам Слон, а я — его рукой. И… в общем, я разрешила ему съесть пару штучек.
Папа Птиц качает головой.
— У малыша от шоколада высыпает диатез, Зо. Впредь будь осторожна с разрешениями. И, как вижу, парой штучек здесь не обошлось. Скорее, парой коробок.
— Блин.
— О чём стих?
— О фиалках.
— Боже, как чудесно! Даже обидно слегка: Слон нам до сих пор так и не похвастался.
— Ему было некогда, — возражаю я. — Он конфеты ел.
— Точно. — Вожак поднимает когтистый палец вверх, подтверждая истину слов.
Я обхватываю горячую чашку двумя руками и делаю неуверенный глоток. Отличный чай. Как я люблю. Даже немного переслащенный, но всё равно вкусный.
С удивлением обнаруживаю для себя, как важен для меня текущий момент. Это ночное чаепитие воспринимается мной как маленький зафиксированный момент счастья. Момент истины. Без фальши и притворства.
Возобновление разговора несколько удивляет меня. Разве у нас есть ещё какая-то общая тема?
— Тот портрет с котлетными глазами был очень похож на кого-то из наших общих знакомых. До сих пор теряюсь в предположениях.
— Вы смотрели мне в тарелку?
— Тень смотрел. А я наблюдал. Столько вдохновения, столько положительных эмоций человека сотворяющего… Невозможно было устоять.
— Конечно не устоять, когда сидишь на стуле.
Птица вновь зубасто усмехается, оценив попытку беззлобно поддеть. От его улыбки предательски свело челюсти, но на этот раз не так сильно.
— Так ты нам скажешь, кто это был?
— Нет. Но вообще, это Лорд, — почти жизнерадостно сообщаю я и тут же хлопаю себя по губам.
Ой! Я, кажется, проболталась!
— О, — останавливается Вожак и кивает головой своим мыслям. — Вот его-то он мне и напомнил. Похож.
Чай не просто вкусный. Он обалденный. Пью жадно, смакуя каждый глоток. Начинаю хотеть спать. Подавляю зевоту.
— Бедное дитя. Ты совсем клюёшь носом. Мы своим трёпом и посиделками утомили тебя.
— Зато ты протрезвел, и похмелье тебя не мучает, — почти с завистью отмечаю я. Стервятник отодвигает свою чашку и через стол наклоняется ко мне.
— Одним стаканом «Душевного» меня не вырубишь, — загадочно сообщает он и опять зубасто скалится. — Но очищение организма, даже таким способом, это весьма полезная штука.
Я густо краснею, вспоминая про свои туалетные мучения после посещения Кофейника. Глаза моргают через раз. Голова становится тяжёлой. Подкладываю под неё локоть. По-моему, я окончательно разомлела, как под тёплыми лучами летнего солнца. Оно смотрит на меня, согревает и дарит ощущение безмятежности. Это прекрасно.
Я уже взлетаю навстречу солнцу… Как птица.