В столовой.
В столовой Рыжая демонстративно сидит ко мне спиной. Даже через столы Первой и Второй групп до меня долетают волны её негатива. В моих ассоциациях — где-то трещит поленьями костёр. Дым распространяется на всю округу. Ситуация чревата капитальным пожаром.
Перевожу взгляд с Рыжей на её парня, и сердце само по себе начинает выстукивать знакомый ритм «люб-лю, люб-лю, люб-лю».
Лорд… самый красивый парень Дома, почти божество, почти идеал. Вернувшийся из Наружности, прошедший через «огонь, воду и медные трубы» всех мнимых и реальных страхов каждого домовца, он — как ветеран войны, герой с орденами и медалями, живой пример настоящей отваги и силы духа. Как в такого не влюбиться? Вот как?
Я живая. Я впечатлительная и увлекающаяся. Я падкая на всё действительно красивое…
Вожу ложкой по порции картофельного пюре и вырисовываю сердечки. Кусочками куриной котлеты награждаю картофельное сердце «глазами» и пририсовываю рожице улыбку. Получается нечто жёлтое, глазастое, зубастое и весьма не симпатичное.
— Смотри, смотри, — шепчет Ангел, пихая Бабочку в бок. — Уже рисует даже. Мечтательница.
— Отстань, я не заглядываю в чужие тарелки, — бубнит Бабочка. Но Ангел не унимается.
— А ты загляни! Загляни, пока она не съела!
Бабочка вытягивает шею, чтоб через лилейник посмотреть мне в тарелку. После птицы обмениваются многозначительными взглядами.
***
В Гнезде.
Ангел по-прежнему не отстаёт от Бабочки. Ездят по комнате колесо к колесу, тихо о чём-то переговариваются. Как мне кажется, при этом поглядывают на меня.
Мне очень хочется подойти к ним и выяснить, в чём дело. Но после столовой меня несколько разморило и одолела вселенская лень. Я не в силах оторвать от стула попу, настолько удобно сижу.
Вместо меня к состайникам обращается Пузырь, который тоже заметил подозрительную активность колясников. Будто бы они что-то замышляют. И без него.
Вклиниваясь между Ангелом и Бабочкой, Пузырь жизнерадостно интересуется:
— О чём шепчемся, девочки?
— Фу, накурился, бандерложья твоя морда! Иди отсюда, — брезгливо морщит носик Ангел, двумя пальчиками скидывая прилетевшую ему на плечо лапу Пузыря.
— А чё «иди"-то сразу? Я, может, свою лепту внести хочу! — Пузырь делает вид, что обиделся.
— Тебе нас не понять, — отвечает Бабочка.
— О высоком мы шепчемся, о высоком!
— О стремянке, что ль? — искренне удивляется Пузырь.
— О любви, болван! — огрызается Ангел и устало закатывает глаза.
— Ааааа, — чешет голову Пузырь и тут же смешливо хрюкает. — Нашли о чём секретничать! Да все знают, что вы — педики!
Бабочка сопит. Ангел розовеет и снова закатывает глаза.
— Не груби, Пузырь. Мы — гомосексуалы и пропагандируем гендерное равенство, свободу выбора и ориентаций.
Пузырь поясничает, качая головой.
— Ишь ты, ишь ты! Умный какой! У тебя подводка под правым глазом потекла!
— Что?! — тут же взвизгивает Ангел, хватаясь за зеркальце. — Не может быть!
— Хва-хва-хва, — квакающе хохочет Пузырь, пихая Ангела в бок.
Ангел лихорадочно осматривает свой макияж.
— Ничего она не потекла, обманщик!
— Кто и что тут имеет против моей подводки? Двадцать четыре часа стойкости! Я даже спиртом её оттереть не могу! — вмешивается Дорогуша.
Бабочка качает головой. Ангел плаксиво жалуется:
— Над доверчивой душой так легко посмеяться…
— Подпевай, «доверчивая душа»! — хмыкает Пузырь и тихим мягким голосом начинает петь.
This Romeo is bleeding
But you can't see his blood
It's nothing but some feelings
That this old dog kicked up…
Отчего-то вокал Пузыря и выбранная им песня заставила меня покрыться мурашками. Я поймала себя на мысли, что мне нравится, когда птицы поют. Я люблю их пение, их красивые выработанные голоса. Начинаю тихо подпевать сама. Думаю только о Лорде…
— Yeah, I will love you, Baby! Always! — с надрывом выводит Ангел и расходится на театральные вскидывания рук заключительного куплета песни.
I'll be there till the stars don't shine
Till the heavens burst and
The words don't rhyme
And I know when I die, you'll be on my mind
And I'll love you — Always
Птицы эхом разносят слова, опять же, впадая в некоторый певческий экстаз. Им не нужна музыка, чтоб наслаждаться звучанием собственных голосов. В то же время, им не нужны только слова, они выражают свои чувства и настроения песнями.
Ангел поёт не просто так. Это реальное признание в любви. Его взгляд адресован только Бабочке. Накал страстей и чувств в его обалденном голосе предназначен только для Бабочки. И сам Бабочка, внимая пению Ангела, смотрит только на него. Где уж тут Красавице и Кукле с их игрой в мячик! Тут всё открыто, запредельно и… просто прекрасно.
Последний припев птицы поют все вместе. Я от души им хлопаю вместе с другими девочками-птичками.
— Спели наконец-то? — из зарослей, позёвывая, выходит Гупи. — Теперь можно и поспать.
— Вот рыбина! Ничего не понимает в прекрасном, — комментирует Дорогуша.
— Всё я понимаю, просто спать хочу. А вы распелись тут.
— Да иди уже! — бросает ему Пузырь. — Кто хочет выпить?
И колясники Третьей с воодушевлённым улюлюканьем укатывают в сторону камбуза. Все четверо: Пузырь, Дорогуша, Ангел и Бабочка.
Я заставляю себя покинуть удобный стул и перебираюсь в свою койку.
Вожак и вся бывшая «чумная братия», включая Слона, ушли в Четвёртую. Колясники укатили пить. Где Дракон и Дронт отводят душу, я не знаю. В общем и целом, к вечеру Третья будет нетрезвой практически в полном составе. Наверное, это и хорошо. Самое то попробовать снова найти Лес. Пожаловаться любимому дереву, как боюсь я поручений и напутствий от Рыжего, как тяжело любить без ответа…
Гупи спит. Девочки-птички занимаются с неразумными. Я тоже начинаю дремать…
Глубокий вечер. Почти ночь.
Необъяснимое, гнетущее чувство тревоги не покидает меня. Оглядываюсь на птиц: чувствуют ли они то же самое?
Видимо, чувствуют.
— Да что тебя трясёт-то всю? — не понимает Пузырь, так толком и не захмелевший после попойки в камбузе. — Кровать ходуном ходит вместе с тобой. А если я со своей койки упаду? А я неходячий!
— Боюсь я, Пузырь. Сама не знаю чего, но очень боюсь.
— Самой Длинной Ночи, вроде, не намечается. Свержения верхов тоже… вроде бы. Не парься зря — Р Первый всех спасёт!
— Р Первый не числится в коллективе «чумной братии».
— Ааааа. Так ты за кого-то из наших переживаешь? Да что с ними станется-то? Лэри с Конём там всем накостыляют. Слово лога!
— Хряпни водки с соком, как это принято у псов в таких случаях. И всё пройдёт, — отзывается со своего этажа Дронт.
Пузырю почему-то становится вдвое неприятней, чем мне. Я угадываю, как он метнул в сторону Дронта нехороший предупреждающий взгляд. Тон голоса у Пузыря соответствующий.
— С чего это ты вдруг решил Шестую припомнить?
— Потому что Мама Зо ведёт себя по-собачьи!
Дронт лежит на своей койке, курит, пуская дым в потолок и разглагольствует.
— Даже если с Папой случится приступ, то с ним Красавица и Конь. Они ходячие. Доведут его до Третьей. А поскольку попойки «дохляков» ведутся до глубокой ночи, то напрасно переживать — никаких нервов не хватит. Зо, вот ты реально ведёшь себя как собака: поскуливаешь и поджимаешь хвост, будто бы тебя бросил любимый хозяин. Ушёл куда-то — и без тебя. Может, ты завидуешь, что тебе не дали приглашения в Четвёртую? Как обслуживающий персонал там существует Македонский. Тот ещё фрукт. Не от мира сего, малость.
В голосе Дронта слышится презрение. И это он, тот самый Дронт, который первым подмигнул мне? Трудно поверить.
— Я не завидую. И у меня нет хозяев! — рассерженно кричу я в ответ, на мгновение забыв об уснувших малышах.
— И Зо — не собака! — поддакивает Пузырь с нижней полки двухъярусной кровати.
Из-за зелени Гнездовища Дронт смотрит на нас с жалостью. Говорит обо мне в третьем лице.
— В любом случае, её переживания передаются всем. И это, кстати, неприятно. Хорошо ещё, что неразумные уже дрыхнут и полстаи по Дому разлетелось. А то был бы номер с массовой трясучкой.
— Значит, мне тоже пора разлететься, — решаю я.
— Значит, пора, — соглашается Дронт и оговаривается: — Если летать умеешь.
Одна из девочек-птичек прилетает к нему на жёрдочку. Докурив, Дронт принимает сидячее положение и, спустя минуту, уже целуется со своей подругой.
Пузырь отворачивается носом к стенке.
Я смотрю на ночь за окном. В коридоре, наверное, уже выключили свет…
Нет, водка с соком не поможет мне успокоиться. Мне нужно в Лес. Прямо сейчас.
***
В Лесу.
Чернильная темнота вокруг дышит мне в лицо никотином, сыростью и, как ни странно, растворителем. Чувство тревоги только усиливается. Ночные сущности Дома, посмеиваясь надо мной, перешёптываясь друг с другом, уже протянули ко мне свои руки-щупальца, но тут же отпрянули, уловив исходящее от меня напряжение. Никогда бы не подумала, что нервное ожидание чего-то нехорошего можно использовать как щит.
Вцепилась в фонарик и иду вдоль стены в расстояние двенадцати шагов. Сажусь на пол, предварительно прощупав ногой отсутствие коряг и острых камней.
Лес не приходит ко мне. Но я всё равно упрямо жду. «Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста», — заклинаю я, напряжённо вслушиваясь в темень, стараясь уловить скрип дерева и шелест листвы. На какое-то время даже впадаю в полузабытье.
…Кто-то пометил моё дерево и погрыз ему ствол. Досадно. Дерево обижено. Поэтому оно так долго не появлялось, — кто-то обманул его доверие, и теперь оно проверяет меня.
Запахло чьими-то нечистотами.
С ветвей опадает листва в виде крошек и мелких кусочков штукатурки.
Может это вовсе не листва, а слёзы?
Провожу рукой по стволу — влажному и холодному, со знакомой рыбьей чешуёй. «Не плачь, дерево», — хочу сказать я, но не могу. Это может спугнуть то волшебное состояние, в которое я впала. Дерево забирает у меня мои страхи. Я чувствую, как начинаю дышать глубже и свободней. Путы, сковывающие меня, опадают к моим ногам.
Где-то вдали вновь визгливо скрипит враждебное дерево-коряга, оскалившись пастью зловещего дупла. Рядом с ним выросло поголовье грибоцветов с красными серединками шляпок. Поголовье завораживающе красивое и потому — не менее опасное.
Инстинкт самосохранения призывает меня подавить в себе искушение пойти полюбоваться зрелищем.
Нет, я не брошу своё дерево. Оно пришло ко мне. Оно тоже нуждается во мне. Интересно, какого оно цвета на этот раз?
По шершавой коре течёт густая смола. Я не брезгливая, но предусмотрительно отодвигаюсь в сторону.
Мимо, звеня металлическими копытами, пронёсся перепуганный бизон. Пришлось резко пригнуться и спрятать нос в колени. Защитная реакция не подвела — я осталась незамеченной.
Неожиданно стало очень холодно. Жалею, что не одела тёплый свитер. Продолжаю вслушиваться в ночную темноту. Держу фонарик уже двумя руками, как единственный шанс на спасение, если вдруг потеряю бдительность. Где-то утробно булькает ядовитыми парами трясина местного болота. Возможно, какая-то неведомая лесная тварь неосторожно увязла, позарившись на свежую траву, растущую по краям смертоносной ловушки. Хищная жижа смакует долгожданный обед.
Заболело плечо, о боли в котором я и не вспоминала уже несколько дней. Царапина от злого дерева почти совсем зажила, хотя шрам, скорее всего, останется. Рваная линия всё ещё угадывается на ощупь.
Учуяв запах моей боли, коряга, поросшая грибоцветами, начала раскачиваться под действием какого-то немыслимого ветра. Вот-вот злобное дерево вырвет корни из земли и бросится за мной в погоню. Но я уже не боюсь, точно зная, что этого никогда не произойдёт.
Грибоцветы зашевелились на тонких изгибающихся ножках, стали покачивать своими ламповидными шляпками.
Я поплотнее жмусь к стволу с рыбьей чешуёй, будто прошу защиты. Но «моё» дерево отодвигается от меня, теряется в подступающей реальности…
Время, отведённое на посещение Леса, истекло. Пора возвращаться обратно в Гнездо. Вспоминаются слова Лорда почему-то: «Тебе пора… здесь становится небезопасно».