Проходя мимо комнаты с огромной меловой четвёркой на двери, снова думаю о Лорде. Как бы я хотела сейчас зайти, увидеть его, сказать ему «привет»! А после, весь оставшийся день, я бы думала только о том, как он посмотрел на меня, усмехнулся и величественно поздоровался в ответ. Как бы я этого хотела! Всей душой! Всем сердцем! Но вход в Четвёртую закрыт для меня. О приглашении в гости можно даже не мечтать; в конце концов, это вражеская территория. Теперь уже навсегда.
Невольно тру отбитую пощёчиной щеку.
«Вот тебе и «Игра с огнём», — вздыхаю я, разглядывая рисунок у себя на футболке. То на то, в итоге, и вышло. Нужно срочно менять прикид. От этих огненных «игрищ» у меня одни «ожоги»!
Прислонившись к размалёванной стене, наслаждаясь минутой уединения, я погружаюсь в мысли о своём житие.
Если вкратце описать своё существование в Доме, не отвлекаясь на уроки и обеденные перерывы, то вся моя жизнь — это один сплошной диалог. Меняются только собеседники. Каждый день, каждый час я постоянно с кем-то общаюсь. Мне самой это удивительно: я вдруг обнаружила свою значимость, свою роль в происходящей вокруг Игре.
В Шестой я таким вниманием похвастаться не могла. В Третьей же всё в точности да наоборот.
Вот и сейчас, едва успев восстановить силы после общения с Рыжей, Вожаком и Р Первым, я встречаю следующего, желающего со мной поговорить.
Это Русалка.
Русалка мне нравится. Очень милая и приятная девушка, пропагандирующая повсеместную свободу, равенство и братство. Единственная, кто имеет над Сфинксом власть. Единственная, кто выступает посланником доброй воли, сама собой дарит радость и позитив.
«Where is the Love?» — спрашивает меня надпись с её футболки, и я сразу вспоминаю песню группы The Black Eyed Peas с одноимённым названием. Мысленно пытаюсь ответить на вопрос, но из сбивчивых мыслей никаких вразумительных ответов не сформировывается.
— Привет, Зо! — нежным колокольчиком звенит у уха голосок Русалки. — Тебе очень больно?
Холодные мягкие пальцы дотрагиваются до щеки.
Я удивлённо распахиваю глаза:
— Привет.
К подобному резкому сокращению дистанций — подойти и прикоснуться — я не привыкла. Это так… по-дружески. Никогда бы не подумала, что внушаю Русалке такое доверие.
— Я всё знаю, — грустно вздыхает Русалка. — Рыжик повела себя неправильно. Я не смогла её отговорить. Понимаешь, она из тех людей, которые следуют спонтанной идее. Она что-то для себя решила — и тут же действует, а потом уже разбирается, хорошо это или плохо. Но она неплохой человек, правда. Пожалуйста, не держи на неё зла.
— Ты специально подошла ко мне, чтобы сказать всё это?
Русалка улыбается.
— Да. Тебе неприятно? Если хочешь, я уйду.
— Нет-нет. Не уходи. Спасибо.
Русалка по-детски радуется моей улыбке в ответ. Прячет взгляд. Начинает заплетать волосы в бесконечную косу.
— Знаешь, а ведь десять минут назад Рыжая рыдала здесь, в Четвёртой. Не стань я свидетелем, сама бы ни за что не поверила. Я восхищаюсь тобою, Зо! Чтоб довести Рыжую до слёз, нужно было очень постараться. Ты затронула какую-то болевую струну в её душе. И, конечно, плохо так говорить, но для Рыжика подобные переживания идут только на пользу. Она наконец-то перестанет претворяться неуязвимой, почувствует себя живым человеком. Человеком, имеющим право на ранимость и заветные мечты.
— Рыжая расплакалась? — ошеломлённо уточняю я.
— Да, — Русалка смотрит только на свежую ссадину у меня на переносице. — Как крепко она тебя ударила! Обычно Рыжик не прибегает к агрессии. Но тут, скорее всего, была точка кипения.
От слов Русалки мне становится смешно.
— Прости пожалуйста, но, по-моему, Рыжая всегда, сама по себе, одна сплошная точка кипения! — объясняю я, а после быстро мрачнею. — Это называется «антипатия с первого взгляда». Не сошлись характерами. Но мне это понятно. Я сама тоже много кому не нравлюсь.
— Пойми, — Русалка начинает расплетать косу обратно, — тебе наверно тоже не понравилось бы, когда твой любимый молодой человек начинает восхищаться другой девушкой, а потом просит тебя же с нею подружиться.
— Какая сложная система взаимоотношений, — напрягаюсь я.
Русалка терпеливо объясняет:
— Лорд восхищается тобою, Зо. Совсем как я. После твоего перевода в Третью ты стала первым объектом обсуждения в Стае. К тому же, ты знаешь, что такое Лес. Рыжая очень ревностно к этому относится; она многое отдала бы, чтобы попасть туда, чтобы найти проводника… А ты ходишь туда САМА! Ты боишься Леса, но он открывается перед тобой. В то время как Рыжей приходится только уповать, ждать, когда её случайно забросит или проведут. Она считает такой расклад несправедливым. Тут же ещё и её избранник говорит, что ты — человек удивительной силы духа, отзывчивости и поддержки… Ревность победила её. Глупо, но это так.
Так жадно я не слушала никого и никогда.
— Значит… Лорд восхищался мной? — шёпотом уточняю я. Непрошенные слёзы застилают мне глаза.
— Зо… Рыжая очень любит его. Поверь, знать, что твоего избранника любит кто-то ещё так же сильно и беззаветно — это больно. Ты очень, очень хорошая, — Русалка оставляет в покое свои волосы и пылко хватает меня за руку. — Твоё время ещё придёт — ты обязательно найдёшь «своего» человека. Я всей душой в это верю! Вот правда, как по песне — рано или поздно.
— Спасибо.
Слёзы в два ручья текут у меня из глаз. Этот разговор с Русалкой вдруг дал мне понять, насколько же я поддалась охватившему меня Чувству. Я влюбилась как кошка! При том, что вначале Лорд мне просто нравился как первый признанный красавчик…
— Я сделаю тебе подарок. Точно, — неожиданно сообщает мне Русалка твёрдым голосом. — Тебя нужно морально поддержать, и накидка с какой-нибудь обнадёживающей фразой обязательно укрепит в тебе веру в себя!
— Не надо. Зачем? — всхлипываю я. — Не трать на меня время. Я всего лишь очкастая неудачница…
— Ты НЕ неудачница! Если ты так думаешь, тогда я тем более подарю подарок. Уже побежала его шить! Я даже знаю уже, как он будет выглядеть! –жизнерадостно хихикает Русалка и в следующий момент убегает от меня. Её удивительные волосы скользят по моим рукам.
А я стою и плачу, награждая Лорда всеми мыслимыми и немыслимыми добродетелями…
Кажется я всё-таки нашла ответ на вопрос: «Where is the Love?»
Можно было бы сказать «и вот я вновь возвращаюсь в родное Гнездо», но эти слова будут абсолютным враньём. В Гнездо я действительно возвращаюсь, а «родным» его назвать не могу. Так, временное место пребывания. Меня перевели из одного дурдома в другой — только и всего.
В Третьей подозрительно тихо. Стоило только войти, как я сразу же попала под прицелы зорких глаз девочек-птичек.
Обращаю внимание на своих состайников.
Дракон. Просторный капюшон его траурной толстовки накинут на голову. Сросшиеся брови и бакенбарды подкрашены чёрным. Веки обведены серебристо-белой краской, отчего взгляд стал не менее потусторонним, чем у Папы Птиц. Кажется, я начала понимать, почему он именно «Дракон»: сейчас этот человек похож на фантастическую рептилию так, как никогда раньше.
Дорогуша. Узнала его только по знакомой шляпе, которая, кажется, уже приросла к его голове. Он так густо накрасил себе глаза, что линия бровей у него исчезла вообще. Кроваво-красная помада на губах при выбеленной, как у Пьеро, коже смотрится пугающе ярко даже в плохом освещении Третьей. На руках чёрные перчатки и здоровенный перстень с алым камнем. В тон помаде. Дорогуша гордится своим чувством стиля. Вкрапления красного в его траурном образе очень впечатляют.
Пузырь. Легко узнаваемый по заклёпкам и металлическим бляхам, птицелог прорисовал поперёк век чёрные длинные линии, как прорези для глаз, тоже отбелил себе лицо и прошёлся румянами по угрям на щеках. При его улыбчивости на круглом лице, он стал выглядеть как матрёшка. Жуткая злобная матрёшка, только что явившаяся на мой взор прямиком из американского фильма ужасов.
И все трое вышивают.
Именно! Три здоровенных парня, облачившихся в чёрно-бело-красную палитру траура, сидят и вышивают, бойко орудуя иголками над огромными пяльцами в руках у каждого.
От представившейся моему взору картины мне поплохело. По-настоящему схудилось. Я даже схватилась за живот и сделала инстинктивный шаг назад, как от надвигающейся опасности. Восстановив дыхание, я попыталась убедить себя, будто у меня случился обман зрения. Но тихий смех девочек-птичек, которых забавляет мой страх, убедил меня в реальности происходящего.
Нет, это не птицы. Это какие-то монстры!
«Не бойся. Глупо бояться театральных образов», — напоминает мне чужой голос у меня в голове, и я обрадовалась ему, как старому другу. Поверила. Даже немножко успокоилась.
Состайники обрисовали себя — каждый кто во что горазд, у кого насколько хватило фантазии. И это могло бы показаться даже смешным, если бы не было так жутко на самом деле. Зловещий цирк. Траур, кактусы, суккуленты и наркотики. В этом вся суть Гнездовища.
А я по-прежнему собака, если отказываюсь принимать всё это, не хочу становиться такой же, как все.
Отвлекаясь на неразумных, обнаруживаю, что Фикус, Куст и Слон тоже перепачканы в помаде и подводке для глаз. До чьей косметички они дорвались мне неведомо, но план действий на ближайшее время определён. Я буду отмывать всех троих, приводя их в божеский вид перед походом в столовую.
В камбузе работает самогонный аппарат. В Третьей изготовляют очередную дурь.
***
Отмытые, чистенькие, переодетые в свежие слюнявчики неразумные уже готовы посетить столовую.
— Мама Зо! Мама Зо! Мама-мама-мама Зо! — раскачиваясь из стороны в сторону, напевает Слонёнок. До этого он каждые полминуты сгребал меня в объятия. Я была не против, пока от силы крепких обнимашек у меня не заболели рёбра.
Пользуясь возникшим временным перерывом, решила переодеться. Футболку от Красавицы пора стирать. Из вещей, более менее соответствующих трауру Гнезда, в рюкзаке нашлась туника с длинными рукавами, классическая юбка и упаковка капроновых колготок. Не самая удобная форма одежды. Но придётся носить.
Летун с моим заказом по-прежнему пока ещё не вернулась.
— Иго-го! — заржал на всё Гнездо Конь. — Так ты, оказывается, девушка!
— Спасибо, что обнаружил, — пробормотала я, вновь отчаянно покраснев под смех готических принцесс.
Никогда не страдала так называемой «девочковостью», чтобы всячески подчёркивать свою женственность. Образы девочек-птичек — с их тонкими талиями, нежными оголёнными плечами и хрупкими ладошками — мне всё равно не перещеголять. Глупо, но у меня просто нет денег на все эти платья, перчатки, шляпки и чокеры-ожерелья, которые прилегают к шеям настолько плотно, что, опять-таки, напоминают собачьи ошейники.
Птицелог по-прежнему таращится на меня, обнаружив у меня наличие женских форм. Больше мой новый образ никто не комментирует. Фразочка от Коня была слишком ёмкой. Её хватило на всех.
Нервно тереблю птичку на кулоне, подаренном Танэшем.
— Отпад! — наконец прерывает красноречивое молчание Дорогуша.
— А теперь — в столовую, — командует Дракон.
Парни откладывают свои вышивания.
***
После посещения столовой.
Включив настольную лампу и разложив перед собою книги, я пытаюсь заниматься, подготовиться к завтрашним урокам. Мне это не удаётся. Опять впечатления дня переполняют моё сознание.
Конь решил быть солидарным с Пузырём и раскрасил себе лицо точно таким же образом — вертикальными линиями поперёк век и румянами. Теперь в Гнездовище стало двое жутких матрёшек. Одна — колясница, низенькая и круглолицая, вторая — ходячая, длинная и тощая, с вытянутым лицом.
Если учитывать, что Конь вообще-то редко когда пользуется косметикой, тем более в таком количестве, глядеть на него с макияжем было более чем странно.
Увидев двух своих логов с румянами и «прорезями для глаз», у главного бандерлога Дома Лэри отпала челюсть. Бедняга даже подавился бутербродом и долго пытался откашляться под визгливые причитания Табаки: что, мол-де, нельзя быть таким впечатлительным. Это вредно для здоровья.
От общей вычурной траурности птиц решил не отставать и Гупи. Приплыв из своего небытия обратно в стаю, он додумался одеть чёрное боа. Только намотал его почему-то не вокруг шеи, а вокруг головы. Как тюрбан. Голова на тонкой шее сразу стала угрожающе покачиваться под тяжестью нелепого «головного убора». Я могла бы захихикать над безумным образом Гупешки, которому не хватило только бурки и ятагана, чтобы выглядеть как настоящий кавказский джигит. Но, судя по тому, как отнеслись к идее Гупи другие птицы, от причуды состайника мне стало ещё более жутко, нежели чем смешно.
«Психи, бл*дь», — беззвучно пробормотал Р Первый, оглядев всю нашу птичью команду. Стервятник тут же лучезарно улыбнулся, будто получил личный комплимент от воспитателя и посмотрел на стаю с гордостью, не теряясь на фоне размалёванных психов только за счёт высокого роста и винтажной шляпы на голове.
По возвращению в Гнездо у Ангела случилась истерика. Даже без грустного комментария от Красавицы птицам было уже понятно: «smoky eyes» Ангела в сравнении с образом Дорогуши превратились в ничто.
Разъезжая взад-вперёд по комнате, сладкоголосый Ангел выплёскивает из себя своё негодование, мешая мне заниматься.
— Ты видел, Бабочка, ты видел?! — Ангел захлёбывается возмущением и завистью. — Накрасил губы МОЕЙ же помадой и теперь думает наверно, что ему всё можно! И все смотрят на него, главное, восхищаются. А я… Я как будто пустое место! — Переводит дыхание. — Этого я Дорогуше никогда не прощу. Никогда-никогда в жизни. Вот совсем-совсем никогда.
Шмыгнув носом, Ангел закатывает глаза к потолку, смахивая с прокрашенных ресниц не существующие слёзы. После, хватает пилку и начинает энергично полировать свои безупречные когти. Продолжает то и дело закатывать глаза. Весь такой обиженный-обиженный из себя.
— Это подстава чистой воды! — наконец заключает он. — Бабочка, ну почему ты молчишь? Скажи мне хоть что-нибудь!
— А чё я-то? — отзывается Бабочка, поднимая глаза от вышивания. Втыкает иголку с ниткой обратно в канву. — У Дорогуши одна стрелка на полмиллиметра короче другой нарисована.
— Правда? — шёпотом уточняет Ангел и спустя мгновение заметно веселеет.
Разницу в полмиллиметра Бабочка, разумеется, выдумал. Но стоило Ангелу только услышать, что макияж Дорогуши где-то в чём-то не безупречен, так зависть тотчас отпустила его. Без ведома самого Дорогуши, он милостиво возвращён обратно в друзья.
— Фу, — передёргивает плечиками Ангел и с жалостью добавляет: — Он даже краситься по-нормальному не умеет, а туда же! Выпендривается…
— Эта диффенбахия скоро совсем сдохнет, — прилетает в ответ мрачное заключение от Дронта.
Всё нормально. Обычные будни Гнездовища.
Наконец, покончив с заданиями к завтрашним урокам и заодно проверив каракули некоторых из моих состайников, я чувствую себя совершенно измотанной и уставшей. Спешу скорее принять душ, с целью лечь пораньше спать, чтоб не участвовать в дегустации той дряни, которую варили птицы сегодня днём.
Рыжая продолжает меня ревновать. Я героически стараюсь не смотреть на Лорда и, по мере возможности, не думать о нём. Русалка загадочно улыбается мне, явно уже приступив к созданию обещанного подарка.
Мне нужно оставить всё это в сегодняшнем дне, зачеркнуть словом «вчера».
И вот я уже накупанная, позёвывая, иду-спешу к своей койке, как со стремянки ко мне прилетает следующее:
— Зо. Продолжим наш разговор.
Зевать сразу расхотелось. Я чувствую, как вновь напрягаюсь от этого холодного властного тона Вожака. «Нашёл время, блин!» — хочется проворчать мне. Но я подавляю в себе это желание.
Стервятник криво усмехается:
— Присаживайся.
От грядущей перспективы разговаривать с ним, глядя вверх, закинув голову, мне становится неприятно. С мокрых волос вода течёт за шиворот, заставляя ёжиться. Возможно, Птица принимает мои поёживания на свой счёт. Даже не удивляется.
Я осмеливаюсь высказаться первой:
— Если тебе не трудно, спустись, пожалуйста, со стремянки.
— Вот как? Чем же тебе не понравился мой насест?
— Я плохо вытерла голову.
— О, — останавливается Стервятник, успевший рассвирепеть. Зубасто улыбается. — Действительно, весомый аргумент.
Я опускаю глаза, стараясь пережить внезапную зубную боль от улыбки Вожака. Подсушиваю воротом халата кончики волос. Рассчитываю сделать это как можно незаметней. Голову действительно следовало бы вытереть получше ещё в самом душе. Но кто ж знал-то?..
Стая разлетелась кто куда. Никто не осмелится отвлекать Папу Птиц от запланированной беседы. Никто не осмелится обратиться к нему с какой-либо просьбой в этот момент. Ощущаю себя обвиняемым в зале Суда. Без права на адвоката.
Стервятник садится напротив меня, почему-то соединяя когти обеих рук в жесте защиты. От кого он защищается? От меня? Да я сама его боюсь!
Молчим.
— Ну? — осторожно прерываю я затянувшуюся паузу, принципиально рассматривая папоротник в горшке.
— Будь добра смотреть мне в глаза, когда я с тобой разговариваю.
Приходится слушаться. Возвращается неприятное чувство затаившейся опасности, угрозы, исходящей от того, кто заведомо сильнее и физически, и морально.
— Начну с того, что твои обвинения относительно определения «мусорного ведра» для нас оскорбительны. Право личности неприкосновенно, тем более, если этих личностей в одном человеке уже двое.
«А может у него не натуральный жёлтый цвет глаз, а линзы? — думаю я, как перед казнью, впиваясь в колючие глаза собеседника. — И зрачки у него сужаются не по кругу, как у всех людей, а с двух сторон, как у кошки. Вертикально. Расширяются и сужаются… Расширяются и сужаются…»
Стервятник вновь чему-то усмехается. На какую-то долю секунды он вдруг замирает. Совсем-совсем как хищная птица. Прикрывает глаза, тем самым прерывая мои лихорадочные размышления о линзах и зрачках. А после говорит тихим, почти потусторонним голосом:
— Кто ты? Кем ты являешься на самом деле, Зо? Откуда в тебе столько силы и влияния, чтоб заставить старую больную птицу покинуть свою верхотуру лишь потому, что ты попросила?
— Дурь какую-то ты говоришь. Причем здесь сила-то? Это всего лишь уважение к собеседнику, уважение ко мне как к женщине, и не более того, — бойко отвечаю я.
Стервятник тут же распахивает глаза, и я вжимаюсь в стул, понимая, что опять не поняла всего трагизма ситуации. Кажется, я опять ляпнула что-то не то.
Какое-то время вожак замораживает меня взглядом, раздумывая наверно, стоит ли оставлять меня в живых, а потом вдруг смеётся. Кивает каким-то своим мыслям.
— Хорошо, — соглашается Стервятник, побеждённо разводя ладони, — пусть будет так. И всё же, — тон его голоса опять снижается почти до шёпота. — Подарок от Рыжего — чудесная вещица. Но без твоего участия — это обыкновенная куриная кость. А куриная кость не может снимать боль, не может делать беспросветную чёрную полосу светлее.
Меня почему-то начинает познабливать. Кутаюсь поплотнее в банный халат.
— Смотри, — между тем продолжает вожак, опять соединяя ладони, отделяя ими каждый факт своих рассуждений, — за последнюю неделю ты уже успела и в другую стаю перейти, и под кулаками побывать, и в Лесу очутиться, и с Рыжим поговорить, и даже напиться, прошу прощения, в хлам. Ко всему выше перечисленному стоит ещё прибавить твои подвиги в плане как рассмешить всю стаю и заставить её рыдать, напомнив о трауре. Как ты успеваешь сотворять и вытворять всё это? Объясни мне, откуда в тебе столько энергии? В чём заключается твоя очевидная феноменальность?
— Почему тебе приспичило выяснить это именно сейчас, когда все нормальные люди ложатся спать? — раздражаюсь я и опять вздрагиваю, вовремя сообразив, что высказала свою мысль вслух.
— Так у тебя остаётся меньше шансов правдиво солгать мне. А я очень не люблю, когда мне лгут.
— Я — собака, живущая в Гнезде. Вот тебе и ответ.
— Нет. Это как раз НЕ ответ. И ты НЕ собака, — отсекает Папа Птиц. — Я могу распорядиться применить к тебе моральные и физические методы воздействия, чтобы хоть как-то контролировать и сдерживать твою кипучую деятельность и в Гнезде, и за его пределами. Но только что мне это даст? Ничего. Абсолютно ничего, кроме дополнительного чувства вины. Мне это не нужно. Точнее, нам это не нужно.
Стервятник опять переглядывается с кем-то невидимым у себя за плечом. Кивает кому-то в пустоте.
— И?
— И, — Стервятник продолжает высказывать прерванную мысль. — Оценивая трезвым взглядом всю изменившуюся систему бытия, проанализировав два временных отрезка — «до» и «после» — мы пришли к выводу, что твоё появление в Гнезде дало скорее положительный эффект, нежели чем отрицательный. Поэтому мы вынуждены попросить тебя оставаться такой, какая ты есть. Иерархии и положения мы уже обсудили ранее.
— Ну, если вы вынуждены…
«Это лишь оборот речи. Не обижайся».
— Очень неприятный оборот.
— Ты опять общаешься сама с собой? — напоминает о своём присутствии Стервятник.
— Да, — спохватываюсь я.
— Приятное занятие, согласен. И ещё. Последнее.
Я как заворожённая смотрю на чёрные крючковатые когти вожака и думаю о том, как ему, наверное, неудобно с ними жить. Например, застёгивать пуговицы с таким маникюром — 100% сплошное мучение.
— Возможно я слишком многого от тебя требую, — медленно произносит Папа Птиц, и меня искренне удивляет сомнение в его голосе. — Но у меня к тебе будет ещё одна небольшая просьба.
–?
— Не уходи, пожалуйста.
— Куда?
— В Лес.
Птица опять устанавливает со мной зрительный контакт. Его руки на наболдашнике трости остаются неподвижными.
Я удивлена настолько, что у меня нет слов для ответа. Лес? Да я вообще-то и не собиралась туда. Я устала. Я хочу спать. А ещё я очень-очень боюсь быть снова побитой… за свою резкость и прямолинейность, которую можно растрактовать как неуважение к вожаку и его трагедии.
— Ты так и не сказала мне, кто ты. Я совсем запугал тебя, бедное дитя, и ещё смею на что-то уповать.
— Береги себя, — неожиданно для себя самой говорю я, вспоминая как часто использовала это словосочетание в Наружности, в общении с дорогими мне людьми.
— Зачем? — быстро отвечает Стервятник.
Я вздрагиваю от этого короткого вопроса-ответа. И ухожу первой. Спать.