Стоит на редкость теплая для сентября месяца погода: солнечно и полное отсутствие ветра. Самое время прогуляться по берегу водохранилища, что я и делаю, неспешно шагая по тропе, ведущей к мысу Бык. Справа еле различимыми волнами, набегающими с юго-запада, плещется вода, облизывая прибрежные камни. Слева тянется пологий косогор, обильно поросший высокой, когда-то зеленой, а теперь бурой травой. На ее фоне желтеют остатками листьев редкие, стоящие на десятки метров друг от друга, березки, а выше по склону зеленеет старый сосняк с вкраплениями ярко-желтых крон лиственниц. Осень. Из птиц в прибрежном лесу остались только сороки да черные как уголь вороны, часто прогуливающиеся у кромки воды, в ожидании, что волны прибьют к берегу что-либо съестное.
Солнце посеребрило водохранилище, и смотреть на эту картину приятно, приятно до влажности глаз. Хотя, может быть, это вызвано не благостным великолепием пейзажа, а световой солнечной дорожкой, что протянулась по водной глади до самого Змеинного полуострова, остро отделяющего залив на противоположном берегу от водохранилища, оставляя для их единения лишь небольшую темную прореху.
Мыс Бык уперся своим левым рогом в воду, поворачивая невидимое теперь течение могучей реки прямо к платине ГЭС. С самого мыса она хорошо видна небольшой прямолинейной черточкой, соединяющей два берега водохранилища, за которой клубиться облаками небо.
Подхожу к самому острию мыса. Вниз к воде ведет достаточно хорошо натоптанный спуск, длиною не более десятка метров. Нынче вода поднялась высоко, такое не наблюдалось уже, наверно, лет десять или даже дольше. Внизу, под скальным уступом, чернеют камни самых разных размеров. Но громадная черная глыба, которая лежит метрах в трех от обрыва, смотрится одиноко. Еще весной этих каменных монстров здесь было три. Средний камень оказался окруженным водой, и теперь представляет собой небольшой островок, а самый нижний исчез, утонул. Пологие волны плавно набегают на берег, оглаживают камни, и, растекаясь ручейками, медленно сливаются обратно. Редко какая волна выстреливает вверх искрами брызг, обрамляя камень белой пеной.
Благодать. Снимаю с плеч небольшой рюкзак и достаю из него складной стульчик, которым обычно пользуются рыбаки. Нет, я не рыбак, но часто беру его с собой, чтобы можно было поседеть в красивом и спокойном месте, полюбоваться небом, облаками и водой, послушать птиц и мелодии лесного органа. Для этого и нужен рюкзачок и складной стульчик. Хотя нет, сидеть вблизи воды не совсем приятно – от нее веет холодной сыростью. Лучше вернуться обратно, наверх, и расположиться там.
Нахожу относительно ровное место и располагаюсь на нем со всеми удобствами. Правда, складному стульчику недостает устройства, на которое можно было бы опереться спиной, но это дело поправимое, если расположить свое походное сиденье возле ствола дерева, что я и делаю. Все, покой и благодать. Слева виднеются нагромождение отвесных скал, и даже некое подобие не совсем правильного столба, сложенного из крупных каменных блоков. Он не только выступает из общего скального ряда, но даже слегка наклонился в сторону зеркальной глади воды, которую здесь, под защитой каменной стены, ничто не тревожит, даже те приглаженные волны, что накатываются с юго-запада.
В таком месте можно сидеть, расслабившись, отрешившись от забот дня сегодняшнего, и оглянуться назад, в свое прошлое, которое покоится в памяти каждого человека. Житейская суета редко когда позволяет нам сделать это, чтобы непредвзятым взглядом оценить то, что было и уже никогда не повторится.
Вспоминая прошлое, я неожиданно ловлю себя на мысли, что время не такое уж однонаправленное и течет, как утверждают ученые, только вперед. Оказывается, наш мозг способен повернуть его обратно, и перенести нас в молодость, когда вся жизнь еще была впереди. Но как давно это было, хотя многое помнится, как будто все происходило только вчера. Да…, молоды мы были и верили в себя. Правда, сегодня к этим словам хочется еще добавить нелицеприятное – какими глупыми мы были. Но это касается не только нашего поколения, но и всех предшествующих и, думаю, всех последующих, если не произойдет нечто экстраординарное, связанное с воспитанием и, более того, вмешательством науки в наследственность человека, в его генофонд. Но, слава Богу, на мне это уже никаким образом не отразится, и никто в мои гены вмешиваться не станет – не тот возраст.
Молодые люди, услышав эти слова, должны возмутиться, на что я могу им ответить, что они и возмущаются только в силу еще отсутствия у них объективной картины окружающего их мира и, если сказать мягко, не совсем верного понимания их места, их значимости в этом мире. Многие из молодых людей избавляются от своего детского эгоцентризма не так быстро, как этого бы хотелось окружающим. А кое-кто из них пронесет это качество через всю жизнь, что не сделает их счастливыми, а гораздо на оборот. Но это я так, к слову.
Между прочим, в становлении каждого человека есть такой период, когда принятие решения во многом определяет всю его дальнейшую жизнь. И суть этого решения – выбор будущей профессии. И хорошо если родители молодого человека помогут ему в этом, исходя из личных качеств ребенка. Но зачастую в этом деле они руководствуются лишь своими благими намерениями, которые индивидуальным возможностям их потомков могут и не вполне соответствовать, что и происходит довольно часто. Самое неприятное в жизни человека, на мой взгляд, – это необходимость заниматься не своим делом. И преодолеть эту необходимость достаточно трудно, поскольку забраться в чужие сани легко, а вот выбраться из них на ходу чревато травмами в первую очередь психологическими. Да и материальная составляющая нашего быта в данном случае способна выразить протест.
Выбор профессии это, по сути дела, выбор своего будущего, и здесь помимо непосредственного влияния родителей на этот выбор, главенствующую роль играет та локальная социальная среда, в которой воспитывается ребенок. Трудно ожидать, что из семьи не совсем благополучной, проживающей в глухой деревне, в люди выйдет будущий Моцарт или Ньютон. Скорее всего, об этих людях даже родители ребенка мало что слышали. И совсем иное дело, когда ребенок получает жизненный опыт в семье какого-нибудь профессора или композитора, где эти имена постоянно на слуху. Разумеется, что исключения бывают, и появление нового Ломоносова из какой-нибудь забытой Богом деревеньки вполне возможно. Но, как известно, исключения всего лишь подчеркивают правила. Впрочем…
Со стороны города на тропе послышались какие-то звуки, несколько контрастирующие с симфонией леса, и прежний ход моих мыслей был нарушен. «Наверно снова пацанва на велосипедах катит», – подумал я, поворачивая голову в ту строну. Действительно по тропе среди стволов деревьев мелькала фигура велосипедиста. Ехал он не сказать чтобы быстро, а в том месте где тропу пересекает впадина старой лесной дороги, велосипедист остановился, и осторожно перевел через нее свою технику. Ребята, которые иногда забираются сюда, так не поступают. Они перед впадиной наоборот набирают скорость, и выскакивают на ее противоположную сторону, подобно играющим козлятам. Однако, пенсионер», – догадался я, оценивая маневр велосипедиста. Так оно и оказалось. Более того, когда синяя кепка велосипедиста замелькала среди ветвей березняка метрах в двадцати ниже того места, где находилось мое место отдыха, в этом спортсмене я с удивлением узнал Скворцова Вадима, работника городской администрации и моего соседа по дому. Живет он, правда, через подъезд от меня, но во дворе мы с ним сталкивались довольно часто.
– Вадим Александрович, – крикнул я велосипедисту, – ты как здесь оказался? В рабочее то время!
Не ожидавший ничего подобного в пустом лесу да еще вдали от города, велосипедист потерял равновесия, и чуть было не упал, свернув с тропы, и упершись передним колесом прямо в куст.
– Ну, дьявол! – пробурчал он, поворачиваясь в мою сторону. – Разве так можно пугать людей. Я подумал, что это леший – чуть не сковырнулся вниз.
Действительно, в том месте тропа вплотную приближалась к небольшому обрыву в сторону водохранилища, и поверни Вадим руль своей техники вправо, он точно бы кувыркнулся с высоты более метра. Разбиться, разумеется, он бы не разбился, но неприятностей бы не избежал, а вместе с ним и я. «Черт меня дернул за язык, – подумал я, поеживаясь.
– Ты что здесь делаешь? – спросил Вадим, протискиваясь со своим велосипедом сквозь кустарник в мою сторону.
– Ты не поверишь, тебя поджидал, – пошутил я, радуясь, что все закончилось благополучно.
– А если серьезно?
– Мыслю вот, но ты сначала объясни мне, почему ты в рабочее время катаешься на велике по лесу?
– Имею право, – хохотнул Вадим, останавливаясь возле меня и осматриваясь вокруг в поисках места, где бы можно было присесть. – Уже целую неделю я имею честь быть пенсионером, вот так!
– Во как оно, – удивился я. – С чем тебя и поздравляю!
– Не стоит. Где бы тут найти кресло помягче?
– Это мы сейчас сообразим, – я поднялся со своего места и указал рукою в сторону двух почернелых валежин, лежавших чуть выше по склону.
Вскоре мы уже расположились со всеми удобствами: я на своем походном стульчике, а Вадим на стволе лиственницы, густо покрытой белым лишайником, опрокинутой когда-то ветром поперек склона.
– Ну, так поведай, о чем мыслишь в глуши лесной? – шутливо поинтересовался Вадим, когда каждый из нас устроился с возможным комфортом на своем месте.
– Да вот вчера с товарищем своим, другом давним, беседовали в гараже за кружкой горячего чая, так он…
– Обожди, обожди, – прервал меня Вадим, – что-то мне не верится, что вы в гараже чай пили.
– Честное слово, – засмеялся я. – Целый день пришлось повозиться с машиной, а тут Миша заходит…
– А у тебя было, – не сдавался Вадим.
– Ничего подобного, – отверг его предположения я. – У Михаила проблемы с сердцем, так что ничего крепче чая я с ним не употребляю, даже кофе.
– Ладно, – сдался, наконец Вадим, – так что за проблему вы там обсуждали, что она не оставляет тебя даже в лесу?
– Понимаешь, какое дело, внук Михаила, когда был на летних каникулах дома – он учится в Питере в каком-то институте, заявил, что не прочь, если повезет, уехать или в Швецию, или в Германию. Мол, там жизнь не идет ни в какое сравнение с жизнью в России. Вот так.
– Наверно, это правда, – пожал плечами Вадим. – Пусть съездит, убедится сам.
– И ты туда же! – возмутился я. – А кто здесь будет жить, в России, в Сибири, если вся молодежь навострит лыжи за бугор?
– Китайцы, – хохотнул Вадим, но тут же посерьезнев лицом, сказал: – А вообще-то это серьезная проблема, что наша молодежь стремится уехать за границу. Им кажется, что там и чай слаще, и булки мягче, только вот непонятно, ждут ли там русских?
– Их, между прочим, не столько булки прельщают, как мифическая свобода.
– Согласен. У нас же в России все закрепощены – ходят с кангами на шее.
– С чем, с чем? – удивился я.
– Ну, это такие деревянные колодки, которые тысячу лет тому назад монголы цепляли на шею провинившимся невольникам.
– Вон оно как, – удивился я. – Откуда ты все это знаешь?
– Как это откуда, я же историк по образованию, да, пожалуй, и по призванию.
– А чего же ты тогда оказался в городской администрации, а не в нашем университете?
– Так уж сложилось, – махнул рукой Вадим, явно не желая продолжать разговор на эту тему. – Да, – он похлопал рукой по стволу валежины, на которой сидел, – какова силища у ветра – завалить такую деревину.
Действительно, лиственница, толщиной более метра, все еще дыбилась справа от нас пластом земли вперемежку с камнями, вывернутыми корнями при ее падении.
– Это что, – вон там, – я указал рукой вверх по склону, – нынче летом, в июле месяце, в одном месте ветер выворотил более пяти десятков толстенных сосен – там даже пройти невозможно.
– Да? – покачал головой Вадим. – Удивительное это дело. Стояли, стояли деревья сотню лет, а тут раз и… отчего так?
– Да ветер был не стой стороны, – пояснил я, – с восточной, со стороны водохранилища.
– И что?
– А то, что у нас преобладающие ветра западного направления, и деревья всю жизнь тренируются противостоять западным и северо-западным ветрам. А тут он рванул с противоположной стороны – вот и наломал дров.
– Оказывается, что и деревьям, как и людям, нужна тренировка, – удивился Вадим. – Но ладно, так что вы там с твоим другом намыслили в отношении его внука?
– Да ничего, – пожал плечами я. – Все равно молодняк стариков не слушает. Сами с усами. Вот помотается по забугорью, шишек на лоб набьет, так может и поумнеет, поймет, что нет ничего милее родного дома, родной страны.
– Это верно, – согласился Вадим. – Тем более, что Запад, как утверждают наши политологи, не только загнивает, но уже активно разлагается.
– Так, по-моему, это еще при советской власти говорили, а он все гниет да никак не сгниет, – засмеялся я.
– Зря смеешься, – покачал головой Вадим. – Просто этот процесс не такой быстрый, как многим бы у нас хотелось. Это я тебе как историк говорю, потому что, как утверждает Библия, что было, то и будет.
– Ты хочешь сказать, что примеры подобного процесса история знает?
– Вот именно, – утвердительно кивнул головой Вадим.
– Ты, наверно, намекаешь на развал Римской империи? – проявил свою образованность я.
– И это, но там процесс был довольно сложный и громоздкий, с воздействием многих факторов. В истории есть примеры более, так сказать, компактные, отследить, все происходившее там и провести аналогии с современностью намного легче.
– Китай что ли?
– Эко куда ты махнул, – засмеялся Вадим. – Китай – это совсем другая стать. Я имел в виду древнюю Грецию. В ней, в масштабах городов-государств происходили все те же процессы, что происходят сегодня в наиболее развитых странах Европы, Америки, да и в Азии, несмотря на некоторое ее отставание.
– Ну-ну, поделись своим видением мира, – с нескрываемым скепсисом предложил я. – Просвети, так сказать.
– Ну, коль просишь, так слушай. Самым наглядным индикатором начавшегося упадка современной цивилизации, на мой взгляд, является снижение уровня рождаемости.
– Это происходит и в России, – не преминул вставить свои три гроша я.
– Само собой, – кивнул головой Вадим. – Хоть у нас последнее время и говорят, что мы некая, чуть ли не иная, евроазиатская цивилизация, но ценности у нас те же, что и у всех европейцев. Может быть, духа коллективизма у нас несколько побольше, чем у тех же французов или голландцев. Для примера возьмем страны западной Европы. Так вот, депопуляция в этих странах, неминуемо обрекает их на завоз к себе мигрантов все мастей. Сегодня они еще справляются с неким подобием их ассимиляции, но завтра население той же Франции станет более азиатским и африканским, чем европейским. Это неизбежно. И вопрос о переименовании Франции в какую-нибудь Ливфанию или еще Бог знает во что, просто неизбежен.
– Может оно и так, но я не думаю, что французы глупее нас, и не понимают этого, – заметил я.
– Согласен, понимают, но ничего радикального, чтобы переломить ситуацию, они предпринять не способны.
– Почему ты так думаешь?
– Да потому что нечто похожее с сокращением рождаемости населения происходило в свое время и в древних Афинах. Ведь и они незадолго до своего окончательного ухода с авансцены мировой истории, несмотря на македонскую оккупацию, были достаточно свободным городом-государством, центром науки и искусства всей Греции. В городе в конце двухсотого года до нашей эры проживало около двадцати пяти тысяч граждан, около десяти тысяч метеков, то есть людей, не обладающих гражданскими правами, и более двухсот тысяч рабов. Некоторые историки утверждают, что рабов было даже около четырехсот тысяч. Аристократическая форма правления, поддерживаемая македонским правителем, привела к небывалому расслоению граждан на богатых и бедных. Улавливаешь?
– Еще бы, – согласился я. – Нечто похожее происходит во всем мире, в том числе и у нас.
– Бедняки, чтобы выжить, были вынуждены трудиться наряду с рабами, хотя ранее физический труд для гражданина Афин считался зазорным. Рождаемость у бедняков упала, потому что они были не способны прокормить своих детей, как говорится, не до жиру, быть бы живу. Но и у богатых происходило то же самое, но по другой причине. Семьи не хотели дробить свои поместья, и иные источники своих доходов между многими детьми, обрекая их тем самым на возможную бедность. Да и численность людей богатых всегда намного ниже численности остального населения, так что даже высокая рождаемость среди них не исправляет в целом положение.
– Все это понятно, – кивнул головой я. – Не знаю, как там было в Афинах, но, мне кажется, что сильнее всего на снижение рождаемости в странах европейской цивилизации повлияло пенсионное обеспечение населения. Раньше дети являлись как бы спасательным кругом для немощных стариков. Теперь же эту роль выполняет пенсия, какой бы маленькой она ни была, все-таки прожить на нее, худо-бедно, можно.
– Не спорю, – согласился Вадим и, немного помолчав, с саркастической улыбкой на лице произнес: – ко всем этим успехам в развитии рода человеческого ты мог бы еще добавить достижения современной медицины, обеспечивающей детоубийство на ранней стадии беременности, что называется абортом. Это тоже оказывает определенное влияние на снижение рождаемости, тем не менее, все это не суть главное.
– А что же ты считаешь главным? – удивился я.
– Главным в деле снижения рождаемости является эмансипация женщин.
– Ну, ты и сказанул, – рассмеялся я. – По-твоему, наделение женщин одинаковыми правами с мужчинами повлияло на их способность рождать детишек?
– На способность рождать не повлияла, а вот на потребность рожать повлияла да еще как. Ведь появление ребенка в семье, помимо счастья удовлетворенного инстинкта материнства, заставляет женщин трудиться в поте лица, чтобы ребенок получил нормальное развитие, нормальное воспитание, чтобы перед ним открылось будущее. Это тяжелый домашний труд, и не всякая женщина захочет иметь больше одного-двух детишек, если есть возможность от этого уклониться. Тем более, что сегодня женщины способны и могут заменять мужчин во многих сферах производственной деятельности, способны обеспечить свое будущее вне семьи, что многие вумэн леди и делают.
– Да, – покачал головой я, – тут с тобой не поспоришь.
– Но это еще не все, – заявил Вадим и, немного помолчав, продолжил: – важным в вопросе снижении рождаемости является упадок морали, вызванный пропагандируемым на Западе либертарианством.
– Слушай, Вадим, вот и ты про это самое либертарианство. По радио, по телевиденью все время талдычат про него. Насколько я понимаю, главная идея в нем абсолютная, точнее, естественная свобода личности, не препятствующая таковой свободе других людей. Что же в этом плохого? Сегодня такая свобода недоступна, но стремиться в этом направлении нужно.
– Что плохого? – улыбнулся Игорь. – Так ведь мы с тобой о плохом и говорим, о депопуляции населения европейских стран. Разве не так?
– Согласен, сегодня это действительно так, но завтра…
– Завтра, уважаемый, будет еще хуже. Развитие исламского фундаментализма, проникновение его вместе с мигрантами в европейские страны, разве это ведет к большей свободе? Отнюдь. Возможно, в перспективе и исламский мир воспримет эти либертарианские ценности, но это нисколько не изменит сущность человеческой природы. Вот скажи мне, дорогой товарищ, ты знаешь, кто создал человека?
– Или Бог, или Дарвин, – сохраняя самую серьезную мину на лице, пошутил я.
– Ответ не верный. Человека сделал человеком социум.
– Не спорю, – был вынужден согласиться я.
– А во всяком социуме до поры до времени меньшинство подчиняется большинству. Согласен?
Я молча кивнул головой, еще не понимая куда клонит Вадим.
– Но человеческий эгоизм не любит подчиняться вообще кому-то бы ни было. Отсюда получается, что подчинение меньшинства большинству всего лишь явление временное. И при определенном стечении обстоятельств это меньшинство, если оно состоит из людей активных, будет стремиться подчинить себе большинство, что практически всегда и происходит. А с этим ты согласен?
– Тут не поспоришь, вся история человечества о том свидетельствует.
– То-то и оно. Поэтому на страже сообщества людей всегда и везде стояли религия и мораль. Внутри любого коллектива существует еще один разрушительный феномен, в виде подавления индивидуальности отдельных личностей. Ведь этот самый социум, чтобы обеспечить мирное сосуществование в нем граждан, должен заставлять сильного считаться с запросами слабого, богатого с нуждами бедного, а это является, если рассматривать вопрос с точки зрения индивидуума, как бы насилием над личностью. Потому-то везде в развитых государствах, где не существует угрозы смерти от голода или холода, всегда поднимает голову индивидуализм, требуя для себя все большей и большей свободы. И если в этом деле переступить грань, рождается анархия, с неизбежным или развалом государства, или порождением авторитаризма.
– По-моему, Вадим, здесь ты несколько перебарщиваешь, – не согласился я. – Ведь, насколько мне известно, именно Древняя Греция породила такой институт, как демократия, в котором максимально проявлялась свобода личности с одновременным сохранением государственности хотя бы в масштабах отдельного взятого города.
– И чем все это закончилось? – загорячился Вадим. – Бесконечной борьбой между аристократией и охлократией, в результате чего со свободой тех же Афин было покончено раз и навсегда? Нет, дорогой мой соседушка, демократия – это была лишь одна видимость даже в те времена, когда в масштабах города каждый знал каждого, и мог для правления выбирать наилучшего. Даже в древних Афинах, когда именно народ мог принимать решения по тому или иному вопросу, в чем, собственно говоря, и заключается суть демократии, а не в свободных выборах, как нынче нам толкуют повсюду, даже тогда народ дурачили деньги и демагоги. Примером такого торжества демократии может служить осуждение на смерть Сократа. Хотя демагоги, инициировавшие этот процесс, в скором времени были сами осуждены, но поезд-то уже ушел. А что уж говорить о торжестве демократии сегодня, когда газеты и прочие СМИ способны и злого черного кобеля превратить в белого и ласкового котика.
– Ну, ты даешь, – рассмеялся я, горячности моего оппонента. – Но ладно, мы несколько отклонились от главного, от поднимающего голову индивидуализма.
– Да, собственно говоря, – пожал плечами Вадим, – я уже, вроде бы, все по этому поводу сказал. Могу только добавить, что либертарианцы требуют для человека, для себя, естественной свободы, получаемой ими по праву рождения. Одной из граней этой свободы они считают право распоряжаться своим телом, как им заблагорассудится. Но при этом они совершенно упускают из вида тот факт, что человеком их сделало общество, коллектив, социум, внутри которого действуют определенные моральные установки. Не было бы породившего их социума, не было бы и их как личностей самих. Получается, что они обязаны появлению на этот свет не только отцу и матери, но и обществу. А, как известно, обязанность порождает ответственность, а ответственность это уже некоторая степень несвободы. Отсюда напрашивается вопрос: какое право они имеют ратовать за свободу распоряжаться своим телом, если это подрывает устои общества, породившего их самих? Ведь этим, снижая рождаемость в обществе, они обрекают его на исчезновение.
– Да, сложненько все это, – почесал затылок я. – А если вспомнить еще о роли личности в истории, то вообще можно свихнуться.
– Это точно, – рассмеялся Вадим. - Ведь мы сегодня знаем о Древней Греции только то, что создали при становлении ее культуры отдельные люди, такие как Фидий, Кротон, Анаксагор, Гиппократ, Демокрит, Эмпедокл, Протогор, Эсхил, Софокл и, разумеется, Сократ с Платоном…
– Довольно, – протестующее поднял кверху руки я. – Не грузи, все равно я их не запомню, да и не нужно мне это. Как-то в далекой юности я где-то вычитал изречение какого-то древнегреческого мудреца, мол, многознание уму не научает. И я с ним целиком и полностью согласен. Если бы это было не так, то у нас в Кремле давно бы сидели победители из клуба «Что, где, когда?». Но как видишь, о них что-то редко вспоминают.
– В этом ты прав, – в свою очередь рассмеялся Вадим. – А то изречение, о котором ты только что упомянул, принадлежит Гераклиту из города Эфесы. Но ладно, это я так, вроде бы, решил немного похвастаться своей эрудированностью, несмотря на возраст пенсионера.
– Молодец, старик, – похвалил я Вадима, который был почти на пять лет моложе меня.
– Но ладно, поболтали, и будет, – поднимаясь со своего места, сказал Вадим. – Насколько я понимаю, ты мне не попутчик. Как-никак, а я технически вооружен и тебе за мной не угнаться.
– Это точно. Кстати, ты как поедешь? Советую через вершину мыса, там довольно широкое плато, по которому проложена дорога, пусть и не асфальтированная, но зато красивая. И она, между прочим, выводит прямиком к асфальту.
– Нет, – покачал головой Вадим.– Туда же, наверх, велосипед надо тащить почти целый километр. Для пенсионера это дело достаточно трудное, так что покачу обратно по той же тропе, как ехал сюда.
– Эх ты, пенсионер. На тебе еще пахать да пахать, а ты уже расписался, – рассмеялся я.
Попрощавшись с Вадимом, я еще долго оставался на прежнем месте, наслаждаясь тишиной и покоем. Где-то рядом застучал дятел; откуда-то прилетела цапля и взгромоздилась на горизонтальную ветвь вершины лиственницы, что стояла у самого спуска к воде. Ворона, которая до сих пор сидела на вершине рядом стоящего дерева, предпочла незамедлительно удалиться ввиду явного неравенства сил. Жизнь шла своим чередом, и солнце обогревало всех нежаркими осенними лучами, а ветерок все так же вел свой нескончаемый разговор с деревьями, ласково оглаживая их кроны. Никому не было никакого дела до проблем человечества, все были заняты своей жизнью, естественный ход которой пока что не нарушался в этом месте человеком.
«Интересно, что делалось здесь лет тысячу тому назад, когда из людей здесь, наверно, можно было встретить лишь охотников с луками и стрелами? Правда, в этом месте, вдали от воды, им вроде бы и делать было нечего, а теперь вода рядом, да и город с многотысячным населением шумит в каком-то десятке километров отсюда. Кто бы в те времена мог подумать, что человек способен перегородить такую могучую реку, поднять уровень воды на сотню метров. Раньше мыс Бык «смотрел» на реку свысока, а теперь вон вода плещет волнами под его отвесными скалами, смывает с них пыль вечности.
Странное существо человек. Он не хочет жить так, как живут все прочие живые твари на земле. Его всегда, во все времена, влекла к себе неизвестность, будь то другие, не похожие на его соплеменников люди, или иная земля, скрывающаяся в голубых далях, где происходит нечто удивительное, удивительное до тех пор, пока ему не удавалось прикоснуться к этому неизвестному. Правда, многие животные тоже любят обследовать всякие тайники природы, но лишь с одной целью – а вдруг там имеется нечто такое, чем можно полакомиться. Но у человека обыкновенное любопытство переросло в любознательность, а между этими двумя вещами дистанция огромного размера. Именно любознательность дала возможность человеку обустроить свою жизнь, переделывая природу под себя, так сказать, покоряя ее. Чем для нас это закончится – большой вопрос, который задает нам всем Грета Тунберг. Так по какому, верному ли пути движемся мы?
На мой взгляд, человечеством в его развитии всегда руководили, если так можно выразиться, три вещи: лень, любознательность и торговля. Лень-матушка совместно с любознательностью заставили человек еще в давние времена использовать силу водного потока для вращения жернова мельниц, освободили его от утомительного и однообразного труда, что позволило одним днями валяться на лежанке, а другим исследовать своим разумом, как и что происходит вокруг их жилища, открывая тем самым человечеству путь в будущее. Наоткрывали. Теперь впору думать, как бы многое из открытого и созданного закрыть, чтобы спасти для себя это самое будущее. Но главным двигателем развития человечества стала торговля. Именно она благословила людей на разделение труда, на открытие новых производств, на создание все новых и новых потребностей, на противостояние между людьми и народами. Она породила ценности настоящие и мнимые, и последние сегодня превалируют в жизни почти каждого человека. Печально. Тем более, что любознательные все не унимаются. Сегодня они уже добрались до определения размеров протона с невообразимой точностью. Что они откроют завтра, как-то даже и подумать страшно. Под лозунгом «Все во имя человека, все для блага человека» скрываются и вероятный экологический апокалипсис, и ядерная бомба, и генная инженерия, и Бог знает что еще. Не зря в Библии записано, что в многой мудрости много печали, и кто умножает мудрость, тот умножает скорбь. Яснее не скажешь».
Вверху, в кронах деревьев послышался тревожный шум, а на небе появились разлохмаченные обрывки облаков. Осень есть осень, и ждать от нее в сентябре месяце устойчивой солнечной погоды не приходится. Вполне возможно, что где-то за стеной леса из-за горизонта уже взбирается на небосвод тяжелая туча с косыми полосами дождя. Меня, правда, это нисколько не пугает, поскольку в моем рюкзаке имеется на этот случай небольшой пакетик с тонким, полупрозрачным плащом, который нынче уже не раз выручал меня в моих походах по лесным дорогам. К сожалению, для таежных троп он абсолютно не пригоден, поскольку любая встречная или поперечная ветка может зацепиться за него и, не успеешь оглянуться, как в нем образуется дыра. Выручит он меня и сегодня, хотя придется взбираться вверх по склону мыса Бык, на ту дорогу, которую я рекомендовал Вадиму.
Через пару минут я уже шагал в нужном направлении, взбираясь все выше и выше, на хребтину мыса, оставляя позади и тревожные мысли о будущем человечества, и все усиливающейся плеск волн о прибрежные камни, и каменную неподвижность черных скал, стоящих на страже самой вечности.