Медиумический рассказ, записанный при помощи "яснослышания".
Время пришло неудачное: всё валилось из рук. Как всегда: это были ножницы – тупые, иглы – ломались, ткань – рвалась, висели лохмотья вместо одежды.
- Надо что-то менять, - грузный менеджер с тоской посмотрел на меня.
- Поменяю, - сказал я решительно, - скоро.
Но пришлось подождать, потому что действия были другими: умер менеджер. Поскользнулся на тротуаре, ударился головой и умер. Врачи не спасли. Вдова в истерике: муж приносил домой деньги, а тут нет… Бизнес процветал до того, как этот менеджер появился (хотели как лучше). Менеджер справлялся с делами, но всё шло вкривь и вкось, а это швейное производство! Вот он и умер.
- Теперь-то что? – озадаченно думал хозяин небольшой фабрики по производству верхней одежды.
Мастер участка, огорчённо вздохнув:
- Мы, Пётр Николаевич, будем трудиться над первой моделью. Ну и что ж, что не хороша, как говаривал покойный Артемьев, попробуем, получится.
- Ну что ж, давайте попробуем. Теперь спросить не с кого, спрошу с вас.
С тем и расстались. Сезон настал, модель пошла, дамы на вершине счастья, а господин Артемьев у нас… (Ха-ха-ха). Но это не всё. Что там было, что там есть – уже не волнует господина Артемьева.
- Что? Голова болит?
- Нет, прошло.
- А вы, голубчик, не стесняйтесь, жалуйтесь, я выслушаю.
Господин Артемьев сбивчиво начал свою речь, после которой захотелось закрыть уши.
- Да-да, продолжайте, не стесняйтесь.
Он продолжил нести чепуху (в пересказе не нуждается).
- Пойдёмте, голубчик, раз вас так несёт поговорить…
- Сами просили.
- Но не такую же чепуху! Вот вы сказали: вас не поняли – я хочу понять, объясняйте, но вы за своё. Выкладывайте душу, выкладывайте, мне интересно понять. Нет? Пойдёмте, я покажу, что хотели сказать мне вы, но не сможете никогда. Я научу говорить, родители не научат, а я могу.
Мы пошли. Смущённый Артемьев едва поспевал, сутулился, кривлялся, вернее, сводило рот судорогой, так бывает с новенькими.
- Пришли. Раздевайтесь.
- Я раздет.
- Ещё.
- Это трусы.
- Их тоже… снимите.
- Я так только в бане хожу.
- Вот и замечательно, будет вам баня. Разделись?
Голос был слышен, но меня не видно, не хотел смущать.
- Всё. Готов.
- Иди сюда, на голос. Берёзовым веничком охожу, сутулость как рукой снимет.
- Хорошо. Иду.
Вышел бодрый, слегка распаренный, в новой душегрейке с поясом из металла.
- Бравый. Вот и вы, голубчик. Как? Понравилось?
- Я понял одно: я душегуб.
- Но совсем маленький, ещё не душегуб даже – не успел забрать душу, а розовый… - мог. Теперь понял: в падении ты возвысился. Не так как я, но сумел обогнать… Зверь за тобой: видел?
Он качнул головой.
- Зверь тебя видел, ты понравился, уж пощёчина была: ты её не слышал? За неё ты убил несчастного: видел?
- Он бил меня за мою доброту.
- Нет, не за добро – за сверх мочи терпеть тебя такого: ты облизнулся как Он; у него кощунственный вид, от такого тошнота к горлу подошла. Ты – это Он был для него. Твоя фраза: «Убей проститутку, если она твоя дочь», - была несносна для такого как он. Есть ещё одно за ним, ты бы не смог терпеть… (я назвал ещё две других причины, отчего эта казнь могла бы состояться).
- Но это здесь! Там я другим был: добрей, к жене ласковый, не грубил никому. Друзей нет: так что ж? Я семьянин.
- Твоя ласка напускная, доброта – невежественна. Добрый ты с подчинёнными, но отказа не терпел. Ласковый, а жену убил бы за улыбку другому: так?
- Я не убийца. На моих руках нет крови. Я сам убит… тобой. Ведь так?
- Это не убийство – защита. Сейчас ты со мной говоришь: живой? А?
- Меня нет среди живых. Я здесь с тобой, Ангелом моей смерти, беседую о ней, а она мне кажется более ужасной, чем вначале.
- Это пройдёт. Иди. Больше сказать нечего.
- Я не убийца: слышишь? Не убийца!